Первая командировка

               


                ПЕРВАЯ «КОМАНДИРОВКА»
                /Очередной виток реальности/


   Всякий раз, когда о чём-то перижавают, тяжело и больно ноет рана, тревожит и «давит» какое-либо воспоминание…, друг другу говорят: «Время лечит». Эту расхожую фразу трудно назвать аксиомой… Это, скорее всего, выражение сочувствия, слова поддержки, наподобие выражения «Всё зарастётся, всё забудется... Всё будет хорошо».

   Рана телесная имеет свойство заживать, зарубцеваться, стереться с памяти… Но, нанесенная душе человека, силой или словом ранившая его сердце…, вряд ли заживет когда-либо.

   Вспоминаю случай… Год 2001, зима… Время тяжелых военных испытаний… Как сотням и тысячам чеченцев, так же и мне тогда довелось провести несколько лет под стражей и следствием, впоследствии и в исполнительной колонии…

   Данный мой рассказ будет содержать один из сюжетов моей арестантской эпопеи - о моём первом «этапе»... За ним, конечно, последовали и другие такие же (Москва, Волгоград, Воронеж и др.) и целый конвеер иных испытаний не менее «забавных», как оказалось, предписанных мне судьбой.

    Из Владикавказской Центральной тюрьмы меня этапировали в Ростовский областной суд.

   Наш «Столыпинский» вагон, перецепляясь на разных узловых ЖД станциях, должен был везти «этапников» вплоть до Севера. Железно-дорожный вагон, за которым в народе закрепилось название «Столыпинский» - это специальный вагон с расширенной задней частью, предназначающийся для перевозки в различные места содержания подсудимых и осуждённых граждан. Что из себя представляет этот вагон? Его можно попросту назвать глухой металлической капсулой на железных колёсах... Вагон снабжен только несколькими окнами, предназначенные для той части вагонного коридорного прохода, где бдит «око» конвойного персонала, но они, как правило, в ходе движения железно-дорожного состава закрываются наглухо. Сразу со ступенек (в самой передней части вагона) по левую сторону начинается узкий проход, заканчивающийся на дальней торцевой стороне крепкой металлической «локалкой» (локалка - открывающе-закрывающееся дверное устройство; слово «локалка» основано на понятии «локализация», т.е специально отведённое место), наглухо зарешоченной толстой арматурой в маленькую клетку - это камера-отсек, предназначаемый для особо-опасных преступников. А вся правая сторона вагона до того самого отсека для «особых», размещаются около десяти больших камер-отсеков для общего контингента заключенных, тоже зарешоченные. В них размещают заключённых мужчин и женщин по отдельности. В каждом из таких отсеком могут перевозить до 15-ти, а то и до 20-ти человек. Прямо со входа в вагон размещается «нужник», незначительных размеров, куда выводятся заключённые только через пару часов с момента начало движения железно-дорожного состава, строго по одному и в строгом сопровождении конвойного. При этом, во время справления нужды дверь данного отсека остаётся откытой, под контролем конвоя. Самый первый отгороженный отсек, находящийся также по правую сторону вагона, предназначается для конвоя. Здесь же содержатся «дела» заключённых, полученных ими на предстоящиий «этап» для их дальнейшей передачи в учреждения по месту прибытия каждого заключённого. Во время движения вагона, в узком проходе (от начала и до конца) постоянно находятся конвойные, бдительно контролирующие ситуацию в каждом отсеке с заключёнными. Возможно, что в наши дни названные мной выше условия и порядок перевозки людей в «столыпинке» претерпели какие-то изменения. Тогда было так...

   Не знаю, как в этот раз поднимали на «Столыпинку» других, но меня, как оказалось, везли отдельно и поднимали последним. На руках наручники, перевязаны ноги…

   Сойдя с автозака, мне предстояло проследовать до вагона метров 70… По обе стороны стоят УИНовцы, отдельные из них с собаками, все в полной экипировке и в масках… Мне предстояло пройти по узкому «живому коридору» конвоиров…, перенося удары резиновых дубинок, киянок, пинков и других ударов (руками , ногами, чем попало...), под сумасшедший лай собак и оглушительный окрик тех же людей в масках… Продолжающиеся беспорядочные удары со всех сторон не позволяли мне подняться на ноги с заснеженной асфальто-бетонной площадки, сильно мешали в этом те же наручники и перевязанные ноги... Багрово-красными пятнами моей крови успела разрисоваться и сама «сцена» происходящих событий. При этом  и вдруг, мой мозг «прорезала» странная для данного случая мысль о том, как своеобразно сочетается цвет человеческой крови на иссиня-белой поверхности снега (в моём подсознании, видимо, заговорил «неизвестный» художник, хотя, впрочем, в детские и юные годы я и сам с интересом увлекался рисованием) и ещё на мгновение вспомнился государственный флаг Японии... Конвоиры настолько близко подпустили ко мне служебных овчарок, что я уже ощущал на себе их лающе-хрипящие пасти, обильно разбрызгивающие собачью слюну...

   Перед самыми металлическими ступеньками у входа в жд/вагон развязали мои ноги, сняли наручники. У меня была с собой небольшая сумка с вещами, но она выпала с моих рук при первых же ударах в «коридоре»… У меня отнялась нога, страшно ныла голова… В основном, удары приходились в голову и в область почек… Я еле поднялся наверх… Но и тут меня ожидало продолжение «банкета»… То есть, один конвой сдал меня другому конвою... Били, падал, поднимался… В итоге, закрыли меня в маленьком отсеке для «особо опасных».

   В этом отсеке уже сидел один арестант, кажется, родом с Северной Осетии и несколько моложе меня возрастом.

   Через минуты пять сюда бросили, превратив в тряпье, содержимое моей сумки и саму сумку (проводился их «шмон», тоже - безжалостный). Все вразброс… У меня был Коран и 2-3 тафсира, было несколько тетрадей, в которых я все время умудрялся вести дневниковые записи, фиксацию процесса своего «арестантского дела», хронику событий (тетради эти многожды изымались у меня, проверялись и перечитывались администрацией СИЗО, но потом возвращались)… С самого начала моей арестантской «эпопеи» из моих личных вещей исчезли ценнейшие архивные документы, след которых, в конце-концов, так и потерялся, а также исследовательский материал об истории чеченцев, готовившийся мной для издания несколько последних лет и оказавшийся при мне (очень не к стати!) в произошедших событиях.    А сейчас , в событиях, проистекавших прямо на глазах огромной массы заключённых людей, плотно забивших все камерные отсеки «столыпинки», а также и на моих глазах, на моей человеческой «шкуре», утерялась и большая часть моих дневниковых записей... О всяких других мелочах - и говорить не стоит... Правда, ещё через некоторое время конвоиры бросили в наш  «особый» отсек мой Коран и один из тафсиров,... но теперь уже порванные и помятые…

   Мне потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. Душили меня  многомиллионные чувства... То, что произошло, было просто мерзко, отвратительно и бесчеловечно...(!) 

   Всё никак не мог случившееся логически осмыслить и «уложить» в своих мыслях, сосредочиться и успокоиться в душе.

   Оказалось, что мой «попутчик» по «особо опасной» секции был уже осужден на 20 лет и его везли на Всероссийский БУР, в Соликамск. По его внешнему виду я заметил, что этот, по всей вероятности, «видавший виды» арестант, в данный момент будто бы забыл, что предстоит ему самому перенести в пути и по месту прибытия все предстоящие долгие 20 лет тюремного заключения. Я увидел в его глазах слезы (!), слезы сочувствия мне… (!) Он уже знал, что я чеченец и то, как нелегко быть «в эти времена» чеченцем, особенно в тюрьме и зоне. Видит Аллах, в этот момент, мне было без разницы – за что его осудили, какое он совершил преступление… Я увидел в нем человека сочувствующего, понимающего, достойного всякого уважения… И он, обращаясь ко мне, произнёс следующие слова: «Братка, я хорошо тебя понимаю… Раны, побои, ушибы, то что телесно…, все заживёт. Не принимай все к сердцу. Сердце береги… Его (сердца) здоровье тебе будет важнее всего в дурдоме, начавшемся для тебя…» ... 

Тут ведь ничего другого и не скажешь... Он был, совершенно, прав.