Уитмор Эдвард Иерихонская мозаика глава 41

ШЕШНАЦАТЬ

- У него просто остановилось сердце, - сказал Абу Муса Асафу. -Совсем незадолго до моего прихода он сделал глоток арака, поставил стакан на стол, улыбнулся и... ушёл. Мозес безутешен, сентиментальный старый монах как он есть. Он захотел провести службу. Разве это можно, - сказал я ему, - когда тело уже унесли и закопали? Но Мозес настоял, а ты знаешь, каков он, когда что-то решил - непоколебим. Он такой большой, часть ландшафта, как гора или пустыня.
Большую часть своих дней он, отпуская свой разум плыть вместе с песнопениями, вспоминает о маленькой принцессе и мечтает когда-нибудь поплескаться в священной реке, ведь пока её берега запретны... Но сейчас он ожил и ничто его не остановит, спорить с ним бесполезно. "Служба для Белла, - сказал он, - и у его крыльца. И либо в барабан будешь бить ты, мой друг, либо я найму пару голодранцев". Ну что я мог сказать? Я понял, что это железное решение.

Барабан, о котором говорил Абу Муса, известный всем в Иерихоне как "биение сердца Мозеса", был привезён в Святую Землю из Эфиопии крошечной эфиопской принцессой, которая привезла сюда и самого Мозеса. То был длинный пустотелый кусок ствола барабанного - со слов Мозеса - дерева. На его торцы натянуты были шкуры, а гладкие деревянные бока украшали замысловатые абстрактные зелёные и золотые и красные узоры - цветов национального флага Эфиопии. Высокий человек (можно задействовать карлика, но с руками до щиколоток) садился на землю, брал цилиндр барабана на колени, упирая край одного конца его в землю, и принимался стучать по обеим мембранам открытыми ладонями - два удара правой рукой, за которыми следует один левой: тамп-тамп бУм. Примитивный инструмент. Мозес утверждал, что дизайнеру заплатили только один раз, и было это несколько тысяч лет тому назад.

"А я ни вот столечки не сомневаюсь, что его форма не изменилась за тысячи лет, - поделился однажды проницательный Абу Муса с Беллом. - Но не думаю, что примитивный - это подходящее определение. "Изначальный" подходит больше. Мозес слишком одухотворён, чтобы увидеть, но меня этот барабан не обманет. И, подозреваю, маленькая принцесса тоже прекрасно понимала, что означает его форма. Можно бы назвать эту вещь "Посох" или - лучше - "Жезл жизни"... не звучит...
Пожалуй, можно просто назвать эту вещь - "Жизнь". Без такой вещи никого из нас здесь бы не было. Пульсирующий длинный и толстый и щедрый тамп-тамп бУм, а?
Ах, как я это понимаю! прозреваю, можно сказать. И сам факт существования этой вещи, и мысли о цели её создателя терзают меня днями и ночами. Мозес не понимает как ему повезло, что его энергия пожертвована высшим сферам. Он просто аккомпанирует молитвам, но что видят люди? И я мог бы стать святым... если бы не член".



Большой барабан использовался только в самые священные эфиопские христианские праздники, и даже тогда мало кто его видел, за исключением Мозеса и то ли двух, то ли трёх одинаково чёрных и пожилых его собратьев-монахов, а только слышал его гулкие звуки в ночи. В эти особые ночи весь Иерихон пульсировал от заката до рассвета, и все спали особенно хорошо, потому что первобытные ритмы барабана были именно такими, что требуются для глубокого сна. "До чего хитроумные колдуны эти эфиопы, - говаривал Абу Муса. - Ночные тамп-тамп бУм возвращают нас в лучшее наше время. Мы погружаемся в блаженную дрёму... и вот мы снова в утробе матери; перед тем, как начались все наши беды".



Итак, поминальная служба была спланирована и объявлена, и наступил этот день, и небольшая группа друзей и соседей собралась в апельсинном саду, где все и расселись в тени под деревьями. Асаф и Таяр были там, и даже Эбигейл и Анна. Парадное крыльцо Белла выглядело так же, как и при его жизни. Все двери и окна маленького бунгало были открыты, и в тенях внутри мерещилась собравшимся призрачная тень хозяина. Его старая соломенная шляпа перевёрнутой лежала на ободранном стуле на крыльце, и именно перед этим стулом встал на пятачке у крыльца шоколадный Моисей в ярко-жёлтой обёртке одежд и опираясь на посох, с обрамляющим лик нимбом из цветов, распевая монотонно под бой барабана для Белла, для Бога, для паствы за спиной.
Барабанщик Абу Муса сидел у его ног.
Мозес пел на геэзе[Ge'ez], древнем литургическом языке эфиопской церкви и, естественно, никто не мог его понять. Перед началом службы Абу Муса предложил, что, может быть, хотя бы на этот раз Мозес будет петь по-арабски.
- Иначе никто и не догадается, чего ты просишь, - сказал Абу Муса. - И Белл не знал геэза, так что разве арабский не лучше?

Но щепетильный в таких вопросах Мозес ответил широкой улыбкой и цитатой:
- "Религии вообще обычно доносятся на иностранных и архаичных языках и без сурдоперевода..." А, кто сказал?
- "...и без субтитров". Белл сказал, - неохотно признал Абу Муса, смирившись.

Абу Муса вроде старательно стучал в барабан, но через некоторое время к нему приблизился высокий молодой человек из местных, взглядом и жестами предлагая подменить. Как теперь выяснил Абу Муса, не только слушать, но и бить в барабан является действием гипнотическим. Мозес-то к этому привычный. А вот Абу Муса снова и снова ловил себя на том, что клевал носом, выныривая и погружаясь обратно в сонный рай; действию барабанного ритма помогало монотонное пение Мозеса. Ясно, что так не годится. Никто не понимал геэза, но все понимали тамп-тамп бУм. Абу Муса сдал молодому человеку место за барабаном, тяжело поднялся на ноги и, обливаясь потом, поплёлся в тень, где прислонился к дереву, вытер лицо рукавом галабии и огляделся. Многие вокруг, сев и подперев спинами деревья, уже крепко спали.
"Знает ли об этом Мозес? - удивился Абу Муса. - Возможно, ему всё равно. А покойнику?"
Рядом с Абу Мусой стоял человек на костылях, который в последние годы очень подружился с Беллом. Асаф представил их друг другу этим утром, но у них ещё не было возможности поговорить. Калека был примерно вдвое меньше Абу Мусы. Сейчас он указал на спящих и прошептал:
- Похоже, у вдумчивой молитвы и сна много общего.
- Это правда, - так же тихо ответил Абу Муса. - Белл говорил то же самое. "Безмятежность, молитва, душевный покой, сон - все люди в таких состояниях дышат одинаково лёгким дуновением", - говорил он. Кроме тех, кто храпит. Вижу, вы не находите и это возмутительным. Вы христианин?
- Нет.
- Это хорошо. Я имею в виду, что не могу себе представить, как христианин отнёсся бы к этой службе. Лицами к крыльцу, как к алтарю, и особенно к старой соломенной шляпе на этом обшарпанном кресле, как будто шляпа - это потир. Безусловно, он посчитал бы это кощунственным. Я не знаю, что на Мозеса нашло. Как вы думаете, что-нибудь из этого разрешено? Вдруг как налетит сейчас стая христианских святых, да и потащит нас в Чистилище? Или нагрянет папа Римский?
- Это просто эфиопская вариация на тему, - прошептал Таяр. Пережиток африканского прошлого. Старые верования продолжают жить, не так ли? Даже в далёких от мест зарождения землях.
- Надеюсь, вы правы, - прошептал Абу Муса. - Мне не хотелось бы, чтоб Мозес вляпался в неприятности, если кто-то настучит его начальству. Он слишком стар, чтобы уйти и в одиночку основать новую религию.
Возможно, когда-то, когда он впервые надел свои гоночные очки и сел за руль парового туристического автомобиля со Львом Иуды на капоте... Если бы он тогда решил в одиночку отправиться в пустыню, как знать? Но это было много веков назад, когда жива была его маленькая принцесса, а он был молод, и целая жизнь была впереди. Я всегда говорю, что если собираешься основать новую религию - будь молодым.

- Он самый большой человек, которого я когда-либо видел, - прошептал Таяр.
- И самый решительный, - ответил Абу Муса. - Играть с ним в шеш;беш очень волнительно. Евнухи обладают необычайной способностью к концентрации внимания, которое у остальных - из-за непристойной сексуальности - рассеивается.
- Ага. А что теперь будет с вашими играми в шеш;беш?
- Мы намерены продолжать. Каждый день мы будем приходить сюда в обычное время, сидеть на крыльце Белла и играть. Конечно, наше общение не будет прежним, потому что Мозес всегда верит всему, что я ему говорю, и я всегда верю всему, что он говорит мне. Именно Белл одёргивал заносящихся нас и наставлял на путь истинный.

Абу Муса вытер лицо рукавом. Пот так и лился с него градом.

- Должно быть, для пожилого человека сегодня слишком жарко, чтоб бить в барабан, - прошептал Таяр.
- Сегодня или в любой другой день, - согласился Абу Муса. - Вы и сами выглядите не так уж молодо. Умеете толковать сны?
- Смотря какие. О каком виде снов идёт речь?
- О тех, что снятся во сне, - прошептал Абу Муса, наклонясь ещё ниже, чтобы приблизить рот к уху собеседника, и вытер лицо.

- Эта жара, сочувствую, - прошептал Таяр. - Так сны, говорите?
- Да. Видите ли, в тот день, когда умер Белл, у меня был один.
- Ага, продолжайте.
- Во время сиесты. Я торопился рассказать Беллу и Мозесу о своём сне, когда нашёл его. Он сидел прямо там, где вы сейчас видите его шляпу, сидел и улыбался со стаканом арака в руке и смотрел на апельсинную рощу, примерно на то место, где мы сейчас стоим. Это было жутко. Он выглядел точно так же, как всегда.
- Я весь внимание.
- Белл был худощав и всегда сидел очень прямо. Я никогда не мог понять, почему он такой худой, когда так много ест. Эти его карри-пиршества, например. Вы же знаете о них. Он кормил ими вас, кормил меня и Мозеса, кормил Асафа и других до вас.
- Других?
- Несколько лет назад его частенько навещал один сириец из Дамаска. Белл также готовил к его приезду карри-пир. И, кроме того, почти каждую неделю здесь появлялся индийский купец. До того, как в жизни Белла появились вы, и заняли место купца.
- Он как-то рассказывал мне об одном индийском купце, - прошептал Таяр, - но я думал, что купец этот воображаемый, что Белл теоретизирует о том, что могло бы произойти две тысячи лет назад. А индийский купец был на самом деле, сейчас?

Абу Муса задумчиво кивнул и вытер лицо рукавом, всё ещё наклонясь, чтобы держать голову поближе к Таяру, который с той же целью вытянул шею. Звук их тихой беседы смешивался с тамп-тамп бУм и контральто Мозеса и жужжанием насекомых и храпом паствы.
- Несомненно, индийский купец существовал, - прошептал Абу Муса. - Не то, что бы мы его видели... Раз в неделю Белл объявлял, что сегодня вечером должен прийти индийский купец, и, извинившись, уходил на кухню заняться приготовлениями.
- А, понятно.

Тамп-тамп бУм.

- Другими словами, - прошептал Абу Муса, - готовить карри, которые он потом будет есть в одиночестве, в компании индийского купца, который существовал в его воображении. И вы знаете, как он ел: как верблюд, который сорок лет голодом блуждал по пустыне. Поэтому я всегда спрашивал себя, почему же он остаётся худым?
- А ответ?
- У меня есть только мистический: наверное, способность оставаться худым была дарована святому человеку Богом. Были и другие загадки. Например, мой сон в тот день, когда он умер. В тот самый день, когда он умер. Возможно, не более чем за полчаса до его смерти. Ходит молва, что иногда перед смертью нам бывает дано видение, и в этом видении вся жизнь проходит перед нами в один миг, который, возможно, равен мигу, который ушёл на то, чтобы её прожить. На одно мгновение нам даётся возможность увидеть всё, и оценить. Вам доводилось слышать такое?
- Да.
- Во-от, это и случилось со мной. У меня был именно такой всё охвативший сон, и я поспешил сюда, чтоб рассказать о нём Беллу и Мозесу, заручиться их помощью в толковании - не понимая тогда, что это итоговый сон - и что я нашёл? Белл улыбался, как будто ему только что пришла в голову приятная мысль... Он приветствовал смерть улыбкой, а я закрыл его глаз. Только позже, хорошенько переосмыслив это, я понял, что сон-то был его, а не мой. Я видел жизнь во всей её полноте, но не свою, вот почему большая часть сна оказалась для меня загадкой; а ведь я видел в этом сне и часть своей жизни, но под чужим углом зрения. Так что - это более важная загадка драмы! Смерть пришла к нему, но сон пришёл ко мне. И это ещё не всё. На следующий день после смерти Белла я рассказал Мозесу о своём странном сне, и оказалось, что с ним произошло то же самое.

Тамп-тамп бУм.
 
- Что? Вы хотите сказать, что Мозесу тоже снилась жизнь Белла?

Абу Муса улыбнулся и вытер лицо.
- Так утверждает Мозес, - прошептал он, - но, возможно, это случай эхопраксии. Наш монах всегда отличался восприимчивостью к внушению, в том числе и к своему собственному. Вы только посмотрите на эту службу, которую он устраивает для Белла. Разве это не шокировало бы любого христианина?
- Я не уверен, что кто-нибудь сочтёт это неправильным, - прошептал Таяр. -  Мне самому это даже нравится. Мне нравится барабан и пение Мозеса, и мне нравятся люди, дремлющие под деревьями. Все, кажется, наслаждаются, и это прекрасный способ отдать дань Беллу. Лично я не чувствую ничего, кроме восторга.

Глаза Абу Мусы вспыхнули. Тёплая улыбка от уха до уха озарила его мокрое лицо.
- Но это же замечательно, - прошептал он. - Мне это тоже нравится, и восторг - самое подходящее слово. И мы чувствуем это, вы и я, потому что нам обоим выпала огромная удача знать этого сострадательного, искреннего, крепко пьющего, всеми почитаемого - сейчас песнопениями и храпом - святого человека. Думаю, Бог никогда не видел на поминках столь слаженного концерта самодеятельности, а?
Но сейчас нам надо идти, немедленно.

- Куда?

Абу Муса схватил Таяра за плечо и потащил его из тени на пятачок у крыльца.
Очумевшего барабанщика к этому времени сменил другой юноша, пока бодрый. Мозес продолжал петь, и большинство друзей и соседей Белла спали и видели сны. Влекомый Абу Мусой Таяр оглянулся и увидел Анну, сидящую с Эбигейл и Асафом под деревом у ворот и наблюдающую за ним испуганными глазами. Абу Муса прямиком подтащил его к Мозесу.
- Скажи ему "Добро пожаловать", ибо это один из нас, - прошептал Абу Муса, дергая Мозеса за сутану.

Мозес прервал свою песнь, повернулся и улыбнулся. Он наклонился, взял Таяра под руки и поднял его над землёй, как ребёнка, прижал к себе и с чувством расцеловал в обе щеки.
- Добро пожаловать, - сказал Мозес, сияя.

Затем он опустил Таяра на землю и, повернувшись лицом к крыльцу, ободранному стулу и старой соломенной шляпе Белла, воодушевлённо продолжил пение. Абу Муса радостно кивнул и сел у ног Мозеса, снова заняв своё место у барабана. Таяр выхромал с пятачка и через светотень апельсинной рощи направился к Анне и Эбигейл и Асафу, которые тихонько хлопали в ладоши. Таяр устроился на траве рядом с ними, и Анна взяла его за руку.
- Браво, - прошептала она. - Но что всё это значит? Со стороны это выглядело как церемония инициации. Тебя приняли в тайный орден?

Таяр кивнул, улыбаясь:
; Похоже, я стал третьим партнёром в игре "шеш-беш". Условия такие: Время от времени я прихожу сюда и сижу с ними на крыльце. Я смотрю, они играют. Я также комментирую то, что они говорят.
- И это всё?
- Всё? Но ведь игре нет конца, Анна. Неужели ты не понимаешь? Меня сочли достойным стать частью времени Иерихона.



***

Позже к ним присоединился Абу Муса. Он был счастлив, что все они сейчас здесь, и особенно благодарен Анне. Выразив свою благодарность, он махнул рукой в сторону крыльца:



- Видите ли, сегодня эта церемония наверняка не закончится. Сказка имеет начало и середину и конец, но жизнь в Иерихоне - нет, как и эти поминки. День близится к вечеру, вы можете ехать. Когда Мозес возносит молитвы над Иерихоном, его песнь длится и длится, как его любимая священная река. Несомненно, в какой-то момент Мозес поймёт, что молитвы подействовали - но кто может сказать, когда? Сегодня, завтра или послезавтра... Я уверен, что сам Мозес не знает. Я выбью барабанную дробь, когда почувствую, что что-то изменилось, что мир не совсем такой, каким он был раньше. А потом я замечу, скажем, что насекомые в апельсинной роще жужжат громче, чем раньше. Мой слух внезапно улучшился, потому что я снова молод? Или я привык к ритму? Но нет. Я подниму взгляд и увижу, что губы Мозеса больше не шевелятся, что он просто стоит, опираясь на посох, стоит и размышляет о старой соломенной шляпе в кресле Белла. Клянусь Богом, - подумаю я, - вот почему гудение кажется громче, потому что Мозес больше не поёт. Так что я буду знать, что пришло время ударить в барабан в последний раз; и это будет конец, финал всего этого дела. Как и Мозес, я - вялый и усталый и ликующий и довольный - погляжу на старую соломенную шляпу в кресле Белла и подумаю: Жизнь, Белл, время Иерихона... Ах, так оно и будет. Нашему великому другу устроены проводы, достойные святого человека, по;иерихонски. И мы с Мозесом оба будем чувствовать себя хорошо, потому что горячо любили его...  А наши здешние друзья и соседи? эти люди, что сладко спят сейчас под деревьями. Что ж, к вечеру они воспрянут ото сна и пойдут по домам, где польют свои сады и поужинают сами, и погладят головки своих детей или детей своих детей, и пожелают спокойной ночи, и лягут спать, и некоторые зачнут новую жизнь, другие родят, а третьи испустят последний вздох, и всё это время я буду бить в барабан, и Мозес будет петь на своём непонятном геэзе, и всё в Иерихоне будет хорошо, и всем хорошо.
И не бойтесь, что я не справлюсь. Я умён - и скромен - и подкупил кое-кого из местной молодежи, чтобы они остались и разделили со мной бдение у барабана, так что всё в порядке. Я смогу немного вздремнуть и всё же сделать свою долю ударов, и наш святой будет должным образом почтён в Иерихоне...

Абу Муса хрюкнул и добавил, обращаясь к Асафу:
- Но прежде чем ехать наверх, сделай круг по деревне. Это будет правильный способ помянуть Белла.



Улыбаясь радостно и размахивая руками и почёсываясь и вытирая лицо рукавом, - всё это сразу, - Абу Муса попрощался с ними у калитки. Эбигейл уже бывала в Иерихоне с Асафом, но для Анны всё здесь было в новинку. Поэтому Асаф, сев за руль, решил последовать совету Абу Мусы и провести экскурсию. Чуть выше по дороге от дома Белла они миновали тель с глубокой ямой посередине - это археологи откопали в тысячелетних песках времени огромную круглую каменную сторожевую башню Иерихона. Напротив теля журчит родник Елисея[Elisha's spring], источник иерихонских вод и садов и цветов. На окраине деревни автомобиль остановился у развалин зимнего дворца Омейядов, чтобы Анна посмотрела мозаику с гранатовым деревом и тремя газелями и львом, дающим и кроткими и свирепым. Затем Асаф медленно проехал по утопающим в густой зелени пыльным переулкам, где за осыпающимися стенами, покрытыми каскадами цветов, за фруктовыми деревьями скрывалась частная жизнь. Таяр и Анна сидели сзади, он накрыл её ладонь на сиденье своей и всю дорогу не переставал улыбаться.

- Красивое место, однако на любителя - сказала Анна. - Такое в своей великолепной пышности естественное, но где кончаются арыки - вдруг - ничего. Ничего, одна пустыня, и совсем другая - суровая - красота. В Иерихоне ни на минуту нельзя забыть об этом контрасте. Глядя на Иерихон, нетрудно понять, как нам удалось воплотить в жизнь столь много фантазий.

Асаф кивнул, а Таяр продолжил улыбаться, оба они были рады, что наконец-то поделились с ней Иерихоном. Эбигейл глядела в никуда и улыбалась сама себе.

Настроение ухудшилось, когда они выехали из пыльных зелёных туннелей оазиса, и автомобиль медленно пополз на запад, с трудом поднимаясь от Иерихона к предгорьям иудейской пустыни. Солнце садилось, и на долину пали первые тени приближающихся сумерек. Грунтовая дорога сменилась пустынной. Асаф свернул, и автомобиль, подпрыгивая на твёрдом песке, остановился у края вади - на равнине устье было широким и мелким, но выше вади превращался в крутой овраг, который в предгорья врезался ущельем - теперь Иерихон лежал внизу. Асаф заглушил мотор.

Они вышли и огляделись. Автомобиль стоял среди разбросанных, истёртых временем и выбеленных солнцем, камней - среди руин зимнего дворца Ирода. Две тысячи лет назад, когда дворец оседлал вади, потоки зимних дождей с гор питали здесь великолепные фонтаны, наполняли пруды.

Они видели отсюда не только Иерихон, но и всю долину Иордана. Вдалеке на юге Мёртвое море зияло синей пустотой, а на востоке, за долиной, длинная гряда Моавитских холмов в лучах заходящего солнца стала розовой и пурпурной. Царила тишина. Анна подошла к краю вади. Внизу стоял бедуинский шатёр с открытыми навстречу ветру пологами, играли мелкие дети, копошились собаки и куры, неподалёку паслись несколько верблюдов. По ту сторону вади среди скопления глинобитных домов стояла небольшая мечеть, её тонкий кирпичный минарет указывал не забывать про создателя. За хижинами видны были банановые деревья. Дальше, на холмах, тянулась вереница крошечных чёрных точек - стадо коз.

"Этой сцене тысячи и тысячи лет, - подумала Анна, закрыв минарет пальцем. -  Она нарисована задолго до того, как был построен дворец, и  когда от дворцов останутся только руины, она сохранится".

Анна шла по краю вади, очарованная великолепием открывающегося вида и жанровой сценкой счастливой семьи бедуинов внизу. Семья готовилась к ночи, и вскоре после наступления темноты все они уснут под бдительной охраной собак. Верблюды уже выбрали место у шатра; опускаясь, сначала они согнули веретенообразные передние ноги, затем задние; верблюжонок рядом с матерью, самец немного сзади, защищая телёнка с другой стороны. Расположились они бошками на восток. Они не были стреножены, потому что верблюды не имеют привычки бродить в темноте.
Вьющаяся цепочка крошечных чёрных точек на холме постепенно приближалась. Теперь Анна могла отличить пастушка от козла. Как приветливо, после долгого летнего дня в пустыне, выглядит для него шатёр. Как хорошо наконец вернуться домой. Дом - и собаки и куры и верблюды и родная семья...

Анна тоже чувствовала себя хорошо. Она была счастлива быть со своей семьёй и всем этим миром вокруг, в мире с собой. Она уже много лет не видела Асафа таким беззаботным, а Эбигейл так просто сияла. И довольный Таяр, гордый приглашением на игры шеш;беш на крыльце Белла... Да, в жизни бывают чудесные моменты, моменты красоты завораживающей.


Асаф позвал её. Эбигейл накрыла на капоте пикник из оливок и помидоров и сыра и хлебов, винограда и персиков и фиг. Они пировали, глядя на долину, на ярко-зелёный оазис Иерихона и окружающие его пустынные равнины, - обращённые на восток, как верблюды, - с моавитскими холмами через дорогу и Мёртвым морем на юге, наблюдая, как меняются цвета мира, любуясь великолепием летних сумерек в пустыне.
Когда пир закончился, Эбигейл объявила:
- Я жду ребёнка. От Асафа.

Анна попыталась сдержать слёзы, но они всё равно хлынули. Конечно, она испытывала радость, но в её сердце была и печаль. Асаф обнял мать. Таяр попросил Эбигейл и Асафа пойти несколько минут побродить и взял Анну за руку.

- Я не хотела говорить этого при них, - прошептала Анна, - но мне вдруг пришло в голову: через что придётся пройти этому ребёнку... через какую череду потерь и прощаний. Ты ведь понимаешь, не так ли?

Таяр сжал её руку:
- О да. Всё это и называется Жизнь...

Холмы за долиной померкли. Закончился ещё один день. Анна вытерла глаза и подняла голову. Теперь она улыбалась, и Таяр улыбался вместе с ней. Он махнул Эбигейл и Асафу возвращаться.
; А теперь, дорогая Анна, ; сказал он, - не пора ли подняться на гору? в наш мифический город... наш прекрасный - воображаемый и ах-какой-настоящий - Иерусалим.


КОНЕЦ





Отчёт переводчика

!ффу ,я еж яслаблодаз и хО
Что ж, Квартет "отыграл". Мне очень интересно было прочесть текст так: увидеть авторские отточия, переносы слов и игру со словами (это мне, естественно, передать было где трудно. а где и невозможно). Часть авторских выделений я не сохранил, поскольку терпеть не могу курсив - разные шрифты в одном тексте. Вся смысловая часть (за исключением наездов на действия "БГК" - от греха подальше), смею утверждать, передана с трепетной старательностью без лакун; местами выброшены повторы.
Возможно, следовало дать персонажам разную манеру речи, но перевод так растянулся во времени, что я попросту не помню даже того кто как к кому обращался - ты, вы. Увы.
И ещё: деревья, конечно, апельсинные, но это зимой, а так всё цветное - так что вот так.
Вру. Каюсь: за всем остальным, на это я обратил внимание только в предпоследней главе.
Собственно, Яндэкс-переводчик работает всё лучше и лучше. Простые тексты - по крайней мере с американского, а то я тут брался за "Нумено" Касареса (это тот, кто нашёл Укбар), так оказалось сложновато понять аргентинский, да и конец рассказа мне не понравился, и ну его - о чём бишь я? А: простые тексты вполне можно читать прямо в браузере.
За сим прощаюсь, с началом Нового - двадцать третьего - Года, ура!