8 сентября 1954 года. Сражение на Альме

    (Отрывок из романа "Держава")

8 сентября 1954 года. Сражение на Альме.

1.
Раннее крымское утро 8 сентября 1854 года . От вчерашнего зноя не осталось и следа. На побледневшем небосводе гаснут последние самые крупные звёзды. Тонкий месяц скрылся за редкими ночными облачками и незаметно исчез. Верно, спрятался за горами, откуда скоро брызнут солнечные лучи.
Зябко, хоть и нет росы на поблекшей траве, однако с недалёкого моря тянет сыростью, а внизу над речкой тают полоски тумана. За речкой начинается приморская равнина. Тянется до Евпатории и дальше к северу до Перекопа, за которым простираются бескрайние новороссийские степи .
За речкой сады и виноградники, среди которых опустевший татарский аул. Побросав дома и хозяйство, жители аула, напуганные иноземным нашествием, спешно ушли в горы, угнав с собой скот. Теперь в садах, окружавших аул, укрылись тысячи французских и турецких солдат, а в брошенном ауле разместился французский штаб. Восточнее сосредотачиваются английские войска.
Оборонительная линия русских войск растянулась более чем на восемь вёрст до гряды поросших колючим кустарником и чертополохом холмов, с которых начинаются горы. В центре линии, против Телеграфного холма с сигнальной вышкой, за речкой расположились основные силы французов и англичан. Им противостоят стрелковые батальоны Бородинского, Тарутинского, Белостокского и Брестского полков, командовать которыми соизволил лично сам главнокомандующий всеми войсками Крыма генерал-адъютант князь Меншиков .
На правом фланге против Курганного холма расположились англичане. Им противостоят стрелковые батальоны Казанского, Владимирского и Суздальского полков, которыми командует генерал Горчаков .
На левом, крайнем к морю фланге расположились французы. Им противостоят стрелковые батальоны Минского и Московского полков под командой генерала Кирьякова, укрывшиеся за спешно насыпанным бруствером.
Чуть дальше, возможно в резерве, укрылись в складках местности турки, но их меньше, чем французов и англичан. Их не опасались, поскольку со времён Суворова русские всегда бивали турок в бесконечных русско-турецких войнах.
Стрелков, ночевавших под открытым небом, подняли в четыре утра, спешно накормили и развели по позициям, велев зарядить ружья и приготовиться к отражению атаки, которую ожидали с рассветом. В томительном ожидании вражеской атаки, простояли в напряжении час, пошёл другой.
Речка на левом фланге близ устья такая же неглубокая, как и по всему течению, так что противнику нетрудно перейти её вброд и не придётся подниматься на высокий берег под ружейным и артиллерийским огнём как в центре или на правом фланге. Но и у французов с англичанами есть полевые пушки, бьющие картечью прямой наводкой на полверсты и более, а за деревьями против русского полка засели сотни стрелков с дальнобойными штуцерами. Грозное оружие штуцер. Бьёт на тысячу и более шагов. У русских ружья старые, гладкоствольные. Штуцеров английского производства мало, всего несколько на весь полк. Раздали их лучшим стрелкам.   
Светает, часа не пройдёт, как из-за гор покажется солнце и тогда наблюдатели смогут как следует рассмотреть позиции противника, выдвинувшегося за ночь поближе к речке.

*
– Ох, и хороши здешние яблоки! Крупные, сладкие, сочные, не то, что в наших краях. Никак не наемся! – Аппетитно хрустя очередным румяным яблоком размером с добрый кулак, заявил стрелкам капрал второй роты второго батальона Минского полка Василий Рябов, выслуживший уже больше десяти лет из положенных двадцати . Однако поговаривали, что после войны срок службы могут сократить чуть ли не вдвое. Так что, Бог даст, не сложит государев воин свою голову в первом для него сражении, которое вот-вот начнётся, и в полном здравии вернётся домой. Не стар ещё, только перевалило за тридцать лет, так что не поздно жениться и завести детишек.
Был Василий Рябов солдатом рослым, широкоплечим и крепким, правофланговым своей роты. Свято соблюдал воинскую дисциплину, на зуботычины от унтеров и офицеров не нарывался, с солдатами-сослуживцами не ссорился, не задирался, но и спуску никому не давал. Был справедливым и исправно нёс службу, за что ротный капитан Булавин, хорошо знавший Николая Александровича Мотовилова – барина и бывшего хозяина Рябова, которому была положена вольная после окончания службы, благоволил к добросовестному солдату, возвёл его в капралы, обещая, со временем, рекомендовать в унтер-офицеры.
Капитан Булавин был родом из Симбирской губернии. Небольшое поместье его возле Русской Цыльны  с тридцатью душами крепостных крестьян, соседствовало с селом Воскресенским – крупным поместьем известного всей округе столбового дворянина,  титулярного советника , почётного смотрителя, попечителя уездного училища и совестного судьи Николая Александровича Мотовилова – барина, старинный род которого восходил к славным временам князя Рюрика.
Василий Рябов был родом из-под Арзамаса, где у Мотовилова было другое имение, от которого до села Воскресенского около трёхсот вёрст, зато неподалёку находились Саров  и Дивеево , куда часто наезжал барин обычно по пути в Москву или обратно в село Воскресенское. Приезжал Николай Александрович сделать очередное пожертвование для нужд Дивеевского монастыря, помолиться и поклониться могилке покойного старца Серафима в Сарове.
В деревеньке, принадлежавшей Мотовилу, не так давно был избран старостой отец Василия Рябова. Случись такое раньше, не забрали бы сына в солдаты, а так попал Василий на царскую службу по жребию. Не повезло парню. Хотя по прошествии десяти лет Рябов о том уже не жалел. Привык к службе, которая не тяжелее крестьянской жизни, привык к жизни на всём казённом, заслужил чин капрала с заметным повышением денежного довольствия , побывал в других краях, а теперь вот оказался в благодатном Крыму.
Деньги старался не тратить попусту, откладывал под присмотром ротного каптенармуса , копил на то время, когда вместе с вольной вернётся в родную деревню. Тогда любая девушка пойдёт за него, только позови. Но жить Василий в деревне не станет, осядет в Арзамасе и станет мастеровым. Хорошо освоил за прошедшие на государевой службе годы сапожное и швейное ремесло, которым занимались все без исключения рядовые солдаты.
Да и кто же будет обшивать миллион русских солдат , разбросанных по огромной Российской империи, протянувшейся с запада на восток от германских границ до британских владений в Америке, которые стали называть Канадой. 
Из сукна разных видов и льняного полотна, поступавшего в полк, солдаты кроили и шили себе серые шинели, белые штаны-панталоны и рубахи с подштанниками. Синие солдатские фуражные шапки-бескозырки с латунными номерными знаками рот, и мундиры с погонами и латунными пуговицами с номерами полков, а так же сапоги привозили в полк пошитыми в швейных и сапожных артелях.
В ротах мундиры подгоняли по росту, а чинить свои сапоги должен был каждый солдат, в ранце которого помимо иголок и ниток имелись дратва, шило, вар с воском, запасные подмётки и прочие мелочи, без которых солдату не обойтись . 
Рябов в сапожном деле преуспел больше других. Шил сапоги многим офицерам и унтер-офицерам полка, так что после окончания службы не пропадёт, а на сбережённые деньги купит в городе если не дом, то хоть часть дома для проживания с семьёй.   
Однако пока долой такие мысли – не время, а яблоки – так это для поднятия духа, чтобы унять волнение и дрожь. Шутка ли, десять лет в солдатах, до капрала дослужился, а в бою ещё не бывал. В армии первое дело муштра. Строевые занятия под барабанный бой, упражнения с ружьём с примкнутым штыком.
«Коли! Прикладом бей! Коли! Прикладом бей! Коли!»
То в чучело, набитое соломой, а не в живого человека, у которого тоже в руках ружьё с примкнутым штыком. Каков он английский или французский солдат? Храбр или трусоват? Упрётся или побежит? Говорят, что среди французов есть стрелки из басурман чёрные ликом, ну словно черти, зато храбрые и свирепые…
С началом военных действий вновь поползли слухи, что если победа будет за нами, то выслуживших половину срока нижних чинов и унтер-офицеров, если такие пожелают, распустят вместе с волей по домам. Так что одолеть противника необходимо.
«Бивали же отцы и деды наполеоновскую армию всего-то сорок лет назад! Вот и сейчас побьём!» – в мыслях подбадривал себя Рябов, выбирая из мешка очередное яблоко. Следом за капралом к мешку тянулись прочие, подчинённые ему стрелки. По хмурым лицам видно, что все волнуются, переживают. Что ни говори, а совсем не беспричинный страх одолевает каждого солдата или офицера перед сражением.
– А ты откуда родом, Василий Тимофеевич? – Поинтересовался у Рябова молодой солдат – рядовой третьего года службы Иван Петренко, родом из богатой садами Полтавской губернии и не согласный с Рябовым насчёт здешних яблок, хоть и был тот капралом.
– Из-под Арзамаса.
– А я родом с Полтавщины. Хороши на вид здешние яблоки, да не тот от них дух. Бывало, бросит батька с дюжину отборных яблок из нашего сада в ларь с рожью, и вся хата наполняется такими запахами, что уже ими одними сыт», – с удовольствием вспоминал рядовой стрелок Петренко, надеясь вернуться в отчий дом, поскольку ходили слухи, что срок солдатской службы скоро будет сокращён вдвое, до двенадцати лет. Почти три года Петренко уже отслужил, отслужит и ещё девять, только бы не сложить голову на войне…
Поначалу солдатская служба у Петренко не заладилась, и тому свидетельство два выбитых зуба любившим распускать руки поручиком Потоцким, которого солдаты побаивались и в душе ненавидели. Вот и Петренко не прочь был всадить в Потоцкого штык или добрую пулю, если конечно придётся.
– И не мудрено, что яблоки такие крупные и сладкие. Ротный капитан Булавин рассказывал, что речка эта, – старослужащий, а потому вполне уверенный в себе рядовой стрелок Игнат Пантелеев выглянул за бруствер и указал рукой на протекавшую внизу неширокую стремительную речку, – зовётся Альма, что по-татарски значит яблоко. И в самом деле, здесь множество садов. Вот уже и сентябрь, а всё жара стоит. Сухо, солнце палит немилосердно. Оттого и произрастают здесь яблоки отменные, сладкий виноград и прочие плоды. Местные татары выращивают их на продажу. Тем и живут. 
– Куда лезешь, сукин сын! Приказано не выглядывать за бруствер. Неприятель увидит, а мы здесь в засаде! – Заорал на него унтер-офицер Белоногов и поднёс увесистый кулак к подбородку Пантелеева. Однако не ударил и даже не ткнул, перехватив недобрый взгляд капрала Рябова, который был дружен с Пантелеевым и мог вступиться за товарища. Связываться с капралом, которого приводил в пример солдатам ротный командир капитан Булавин, унтер Белоногов всё-таки опасался.
Обещал капитан ходатайствовать о назначении Василия Рябова старшим унтер-офицером, поскольку капрал был обучен грамоте и многим неграмотным рядовым стрелкам охотно писал письма к родным. К тому же родовое поместье капитана Булавина в Симбирской губернии соседствовало с поместьем барина, у которого был в крепостных Василий Рябов. Так что вроде как земляки. 
– Ты бы, Рябов, меньше яблоки грыз, да лучше присматривал за стрелками. Приказано не выглядывать до времени за бруствер! Бьёт неприятель из штуцеров. Шутка ли, на тысячу шагов попадает в цель такое французское ружьё. Жаль, мало у нас таких.
– Ладно, Белоногов, пригляжу за стрелками, – бросив огрызок за бруствер, ответил Рябов. Капрал окинул взглядом два десятка, назначенных ему в подчинение рядовых стрелков, укрытых за земляным укреплением по южному высокому берегу Альмы, которое сооружали весь вчерашний день.
Днём командир полка велел всем нижним чинам выстирать штаны, чтоб в атаку идти в чистых, не позорить русского солдата, а также выстирать запасные рубахи, поскольку предстать перед божьим судом, если убьют, следовало в чистом белье. Так что все кусты за позициями были увешаны стираными рубахами и штанами, просыхавшими на солнце, в то время как солдаты работали в подштанниках, оголившись до пояса или в старых рубахах, опасаясь сгореть на солнце. Пойди неприятель в атаку, пришлось бы сражаться в исподнем белье.
Земля всюду сухая и каменистая, так что за день намаялись до ломоты в руках и поясницах, набили мозоли, орудуя лопатами и кирками, но бруствер насыпали славный. За таким бруствером не страшны ни картечь, ни пули.
Хорошо хоть ночь выдалась в основном спокойной, так что, завернувшись в шинели,  худо-бедно выспались. Шинель – она солдату вместо матери или жены. Всегда рядом и зимой и летом. Хоть и холодновато бывает зимой в шинели, а летом жарко, до обильного пота, но без шинели – никуда. В шинели солдат в атаку идёт, в шинели солдат в строю и в походе, в шинели спит под открытым небом, положив под голову ранец и прижав к себе ружьё. Если уж совсем жарко или бежать тяжело в длиннополой шинели, то полы можно внутрь пристегнуть и ходи как в кафтане.   
Полк подняли до рассвета. Кашевары накормили солдат досыта гречневой кашей с салом, напоили горячим чаем с сухарями, поскольку свежего хлеба в походе не выпекали.
Кто-то припомнил, что в бой лучше идти натощак, потому как ранение в полный живот пулей или штыком – смертельно. Но кто же думает об этом, когда сильно проголодался после вчерашних работ, а вечером раздавали лишь чёрствый хлеб с квасом.
Вчера, в перерывах между земляными работами стрелки издали наблюдали, как от Евпатории поближе к устью Альмы подходили после высадки десанта с артиллерией французские и английские корабли. Жаль, что не помешали высадке противника, ни флот, ни армия под командованием князя Меншикова – генерал-адъютанта Его Величества императора Николая Павловича.
Не решился князь Меншиков сражаться с неприятелем у Евпатории, велел полкам отступить, закрепиться на южном берегу Альмы и держать оборону, не допуская неприятеля к Севастополю. Поговаривали, что князь нарочно выманил противника на берег, чтобы одним махом уничтожить в штыковом бою, полагая, что в этом деле русским солдатам нет равных.
Большинство многопушечных военных кораблей противника – линейные корабли и фрегаты с дымящимися трубами, стало быть, пароходы, которым для хорошего хода и манёвра не нужен ветер, приблизились к устью Альмы. От кораблей продолжали отходить шлюпки с боевыми припасами для войск французского маршала Сент-Арно , угрожавшего русским позициям с левого фланга, где оборону заняли Московский и Минский полки под командованием генерала Кирьякова, который редко бывал трезвым и, имея скверный характер, часто без всякого повода устраивал разнос своим подчинённым.
Накануне, во время очередного совещания, на которое Кирьяков явился в подпитии, Меншиков приказал встретить противника при форсировании Альмы фронтальным огнём и предупредил генерала о персональной ответственности за оборону левого фланга, на что тот бравурно ответил:
– Не беспокойтесь, Ваше сиятельство. Шапками закидаем неприятеля!
Узнав об этом, офицеры Минского и Московского полков в душе матерились, сознавая, как не повезло им с командующим, да ничего не могли с этим поделать. Поговаривали, что не недолюбливал князь Меншиков Кирьякова, однако, вместо того, чтобы отправить генерала подальше в тыл, назначил его командовать обороной самого опасного левого фланга.
Более всего левофланговым позициям угрожали дальнобойные орудия линейных английских и французских кораблей, которые с недостижимого для полевых орудий расстояния могли обстреливать левый фланг русских войск, оборонявших на дальних подступах главную базу русского Черноморского флота, прославившегося недавней победой над турецким флотом у Синопа .
Теперь на внутреннем рейде Севастополя укрылась русская эскадра, не способная противостоять в морском сражении объединённому англо-франко-турецкому флоту.
Русским кораблям, укрытым в Севастопольских бухтах, вражеский флот  не угрожал. Хорошо пристрелянные береговые батареи могли нанести кораблям противника сильный урон.
Иное дело сражение в открытом море. И кораблей у русских едва ли не втрое меньше, к тому же большинство боевых кораблей ходили под парусами, которые загорались при попадании неприятельских бомб, обрекая объятые пламенем корабли на потерю хода и управления. Несколько пароходов иностранной постройки, приписанных к Черноморской эскадре, имели недостаточное артиллерийское вооружение и могли быть использованы для переброски десанта, доставки грузов или для эвакуации гражданского населения и раненых.
Севастополю, плохо защищённому с суши угрожали высадившиеся под Евпаторией французские и английские войска численностью превосходившие вдвое армию князя Меншикова, занявшую позиции по южному берегу Альмы.
Несмотря на численный перевес противника, вооружённого преимущественно дальнобойными штуцерами, а так же артиллерией, в полтора раза превышавшей русскую артиллерию по количеству орудий, Меншиков надеялся отразить все атаки, поскольку его полки занимали выгодные позиции.
 Для атаки противнику было необходимо преодолеть вброд Альму и подняться на кручи южного берега под плотным ружейным и артиллерийским огнём. Те же батальоны врага, которым это удастся, будут встречены штыковой атакой русских стрелков и сброшены обратно в Альму.
– Бог даст, дело дойдёт до штыков! – подбадривая себя, приговаривал князь, уверовавший в свою победу. Накануне Меншиков заказал молебен «во славу русского оружия» и пригласил горожан из Севастополя наблюдать за сражением с Телеграфного и Курганного холмов, где посменно несли вахту сигнальщики-телеграфисты, передававшие донесения в город и принимавшие ответы, которые передавались с нарочными казаками князю, где бы он ни находился. Однако на призыв главнокомандующего откликнулись не многие горожане, и, весь в делах, Меншиков скоро о них забыл. Не до того, когда вот-вот противник пойдёт в атаку.
            
*
– Ну, солдатушки-ребятушки, похоже, начинается! – Придерживая саблю, обежал стрелков своей роты капитан Булавин. – Зашевелились французы, готовятся к атаке на левом фланге. Затянуть ремни! Изготовить ружья к бою! Примкнуть штыки! Проверить сумки с ружейными припасами! Без приказа не стрелять! Не дрейфить! – Капитан окинул взглядом стрелков, заметил капрала Рябова и, похлопав его по плечу, напутствовал:
– С Богом, капрал!
– Рады стараться, ваше благородие! – Вытянувшись перед офицером, ответил Рябов заученной с первых дней службы фразой.
Капитан побежал дальше к штабу полка, разместившемуся в шатровой палатке, укрытой несколькими ветвистыми акациями.
В пути Булавина перехватил командир третьей роты капитан Вашкевич.
– Не спеши, Андрей Степанович! – Я только что из штаба. Там ждали указаний от генерала Киряькова, да их вроде как нет. Прискакал от него нарочным казак. Передал на словах от генерала «быть в готовности, но вылазок не устраивать и первыми огонь не открывать».
– Это всё? – Удивился Булавин.
– Пока всё.
– Ваше благородие! – Нагнал офицеров унтер из роты Вашкевича. – Французы показались, обходят нас со стороны моря! Лазутчики доложили, что какие-то зуавы . Прикажете атаковать?
– Приказываю оставаться на местах и ждать команды! – Приказал унтеру капитан Вашкевич.
– Слушаюсь! – Приложив руку к фуражке, бодро ответил унтер, продолжая оставаться на месте, и не смея оторвать глаз от командира.
– Я только что из штаба. Знают там об этих французах. Против нас две бригады генерала Боске это не менее двенадцати тысяч вооружённых штуцерами солдат, а за ними в резерве стоят турки, их тысяч семь, – принялся пояснять Булавину капитан Вашкевич. – У Боске в лёгкой пехоте есть зуавы из марокканцев и алжирцев. Проводят разведку. Приказано в них не стрелять, да и не достанут до них наши ружья. Далеко. А если пойдём в атаку, то на открытом месте попадём под бомбы корабельных орудий. Французы с англичанами только того и ждут. В атаку пойдём, когда Боске выдвинет свои главные силы. Бить из орудий с кораблей по своим противник не станет.
Труба при тебе? – Спросил Вашкевич Булавина.
– При мне, – капитан похлопал рукой по полевой сумке, где хранилась подзорная труба с шестикратным увеличением, купленная им за свой счёт вместе новым, стоившим половину месячного жалования, шестизарядным револьвером системы «Кольт» английского производства.
Такое лёгкое многозарядное оружие удобно в ближнем бою. В правой руке сабля, в левой руке револьвер с шестью выстрелами. Таких револьверов в полку было слишком мало. Не каждый офицер был готов потратиться на новое оружие, да и купить револьвер было трудно. Свои револьверы только начали производить , но их было крайне мало и до действующей армии новое оружие не доходило, Большинство офицеров были по-прежнему вооружены однозарядным капсульным пистолетом, перезарядить который в рукопашном бою было невозможно, а бросаться с саблей на противника, вооружённого револьвером и не расстрелявшего все заряды, смерти подобно…
– Что стоишь столбом, братец! Возвращайся в роту, передай мой приказ быть на месте и в полной готовности. Без команды не стрелять. Я скоро буду!
Унтер козырнул ещё раз и побежал в роту,  а офицеры поспешили к наблюдательному пункту, где находился командир полка.
– Поручик Потоцкий! – Приметил среди кустов своего офицера Булавин. – Что вы здесь делаете, поручик? Почему не в роте?
– Ходил в лазарет, господин капитан, что-то не здоровится. Озноб, должно быть, простыл, – ответил поручик, бледное лицо которого неприятно вздрагивало.
– И что? Температуру намерили? – Поинтересовался Булавин.
– Температура небольшая, – Ответил поручик, переминаясь с ноги на ногу.
– Не время болеть, Владислав Казимирович! Ступайте в роту. Я на наблюдательный пункт и скоро вернусь. Да не робейте, перед нами французы, а мы их бивали!
Потоцкий скривил лицо от «не робейте», однако ничего не ответил и, не торопясь, побрёл к позициям, занятым ротой.
– То ещё «золотце» этот Потоцкий. Поляк. Гонору перед нижними чинами и унтер-офицерами хоть отбавляй. Тоже мне пан, нашёлся! – Едва не выругался Булавин. – Частенько рукоприкладствует, за что не любят его в нашей роте, да и в полку. Отчитывал я его, не помогает. Рапорт подал командиру полка с просьбой убрать от меня Потоцкого. При случае обещал…
– Бивали французов не мы, а отцы наши и деды, – поправил Булавина Вашкевич, никак не отреагировав на замечания капитана о поручике Потоцком, который и ему был неприятен, – а мы и в бою ещё не бывали.
– Ну, вы-то, Василий Богданович, помогали австрийцам подавить восстание в Венгрии . Опыт имеете.
– Одно дело восставшие против засилья австрийцев венгерские крестьяне и горожане, другое – регулярная, хорошо вооружённая армия с боевым опытом, – на ходу ответил Вашкевич и, взглянул на быстро светлевшее небо.
– Не забыли, Василий Богданович, какой сегодня день? – Спросил Булавин.
– Восьмое сентября. А что? – Удивился вопросу Вашкевич.
– Восьмого сентября 1380 года произошла Куликовская битва. Я подсчитал. Это же ровно 474 года назад! – Воскликнул Булавин. Вот же! Только сейчас и вспомнил в этакой кутерьме-суматохе!
– Верно! – Удивился Вашкевич. – Я бы не вспомнил. Изучали такую историческую тему в кадетском корпусе , расположение русских и крымских войск, ход сражения. Одолели тогда мы Мамая!
– И вот сегодня, спустя почти полтысячи лет, день в день, состоится сражение и теперь в Крыму на реке Альме! – Продолжил капитан Булавин. – Мамай тоже вышел с войском из Крыма. Помимо татар, потомки которых и ныне живут в этих краях, в войске Мамая было множество воинов из иных народов. Были в нём и итальянцы из Генуи, и немцы-тевтоны, и рыцари из иных католических стран, которых Папа римский благословил в поход против «православных еретиков».
Давно это было, немногие знают и помнят об этом. Вернусь, расскажу своим солдатам. Пусть знают о подвиге своих предков. Тогда Русь разбила Мамаево войско…
Теперь Крым у нас. Турок одолели, татар замирили, скот пасут и сады разводят. А вот католики, которых изгнали в двенадцатом году  вместе с Наполеоном, опять угрожают России. Пришли к нашим берегам английские и французские линейные многопушечные корабли с паровыми машинами. Вместе с ними турки.
В Евпатории высадили десант тысяч в пятьдесят – шестьдесят солдат, вооружённых штуцерами, кавалерию и множество полевых орудий. Меншиков им не препятствовал, а комендант Евпатории задал дёру. Да что я говорю, вы ведь всё это знаете не хуже меня.
– А что мог сделать майор Браницкий со своими двумя сотнями слабосильных солдат , – заступился за коменданта Вашкевич. – Не отойди он, морские орудия снесли бы пол города. Касаемо главнокомандующего могу сказать, что не способен Меншиков командовать войсками. Стар и нерешителен, ему уже под семьдесят. Да и с памятью у князя не всё в порядке. У него семь пятниц на неделе! Порой о собственных приказах забывает, издаёт другие, совершенно противоположные!
– Что-то загрустили вы, Василий Богданович, – заметил Булавин перемены в настроении  Вашкевича, однако никак не отозвался о князе, которому давно бы следовало отправиться на покой, а не командовать войсками во время военных действий.
– Верно, Андрей Степанович, настроение скверное, да и не здоровится. Есть предчувствие, что буду убит в сражении…
– Полно вам, Василий Богданович! Бросьте такие мысли! – Возмутился Булавин. – Побьём француза, как наши деды и отцы в двенадцатом году. Ещё наш флот нагрянет к ним в Марсель или Гавр!
Помнится, Василий Богданович, что родом вы из-под Гомеля? – Остывая, спросил Булавин, желая успокоить Вашкевича.
– Оттуда, Андрей Степанович. Под Гомелем имение моего отца. Перешло по наследству старшему брату. Я – самый младший, был определен в кадетский корпус и с тех пор не бывал в родных местах, – ответил Вашкевич, грустно добавив, – прирос к полку, семьёй так и не обзавёлся. Да вы всё знаете...
– А что, Василий Богданович, в те времена, когда Мамай шёл на Москву, твои предки служили литовскому князю?
– Верно, литовскому князю служили. Белая Русь, Малая Русь и многие другие русские земли: смоленские, брянские, курские и верховские , были тогда под Литвой. Только кто и какому князю служил, сказать не могу. Давно это было, – пожал плечами капитан Вашкевич.
– В те времена жили наши предки в разных княжествах. Ваши предки, Андрей Степанович, служили Великому Московскому князю, мои – Великому Литовскому князю. Теперь мы единая Русская держава – Российская империя и служим государю Николаю Павловичу! – Ответил Булавину капитан Вашкевич.
– Предок мой и основатель рода Булавиных – сотник Михайло по прозвищу Булава служил Великому Московскому князю Дмитрию Ивановичу и участвовал в Куликовском сражении вместе с князем литовским Монтвидом из рода Гедиминовичей, перешедшим на русскую службу, – с гордостью за свой род сообщил капитан Булавин. – В имении моём, унаследованном от покойного отца, служившего у фельдмаршала Кутузова и дошедшего с русскими войсками до Парижа, хранится старинная реликвия – именной кинжал, принадлежавший некоему немецкому рыцарю – капитану Тевтонского ордена, сражавшемуся в войске Мамая.
Трофей Михайло Булава взял на поле боя, передав по наследству потомкам с рассказом о том сражении. Тогда победа была за нами, и в двенадцатом году мы одолели французов, заставили отступить от Москвы, в снегах зарыли армию Наполеона!
– Монтвид? Литовский князь! Слышал о таком. Что же стало с ним? – Заинтересовался Вашкевич рассказом Булавина.
– В том сражении князь был тяжело ранен ордынским мечом, однако выжил. От того князя Монтвида, получившего удел от Великого князя московского Дмитрия Ивановича, прозванного за победу Донским, пошёл на Руси род столбовых дворян Монтвидов-Мотовиловых. Его прямой потомок – титулярный советник и симбирский совестной судья Николай Александрович соседствует с нами своим имением. Верст двенадцать от нашего имения до имения Мотовиловых, не более. У Николая Александровича хранится другая реликвия с того памятного сражения.
– Какая же? – Заинтересовался Вашкевич.
– Бронзовый складень с изображением Николая Чудотворца, защитивший князя Монтвида от ордынского меча.
– Как же такое случилось? Как Чудотворец помог князю?
– Складень хранился на груди Монтвида под доспехом. Меч могучего ордынца разрубил доспех на груди князя, да только не смог пронзить складень, оставил на нём глубокую отметину. Вот как это было, по словам Николая Александровича.
– А кинжал тот, старинный немецкий, взглянуть бы на него, неужели так и хранится в имени без всякой пользы? Я бы при себе имел такой. Оружие полезное, к тому же оберег для воина. Шутка ли кован лет с полтысячи назад, а то более! – Позавидовал Булавину Вашкевич.
– Да нет же, – улыбнулся капитан Булавин. – Со мной трофей! Матушка велела взять с собой, как возвращался в полк из отпуска. Верно, и ей привиделось, что будет он вроде оберега. И жена была согласна с матушкой. Да и не мудрено. К тому времени начались сражения на Дунае и был потоплен у Синопа турецкий флот. Война…
– Однако, интересная эта история с кинжалом и складнем! – Удивился Вашкевич. – Складень, понятно, принадлежал князю. Кому же принадлежал тот именной кинжал?
– Интересная, – согласился Булавин. – Старинная готическая надпись на клинке, хоть и не без труда, была прочитана. Принадлежал тот кинжал некоему рыцарю Тевтонского ордена барону Адольфу Готфриду, который по всей вероятности погиб в том сражении, – пояснил Булавин капитану Вашкевичу, расстёгивая офицерскую сумку на ремешке, перекинутом через плечо. – Вот он, мой оберег! – Булавин извлёк на свет старинный кинжал в потемневших от времени ножнах, и,  обнажив наполовину сталь с червлёной готической надписью на клинке, передал Вашкевичу.
– Хорош! – Осмотрев старинный трофей, с восхищением признался капитан, возвращая кинжал Булавину. 
– Хорош, да только пришли мы, Василий Богданович. Вот и командир полка наблюдает за действиями зуавов генерала Боске. – Поспешим же получить дополнительные указания!
– А, это вы, господа! – Приветствовал полковник Приходкин капитанов Булавина и Вашкевича, подошедших к наблюдательному пункту, устроенному на крайнем левом участке, обороняемом Минским и Московским полками. – Полюбуйтесь на этих зуавов – полудиких африканцев, нанятых французами для похода в Крым! – Остановились, черти, сидят на корточках, чего-то ждут, – прокомментировал полковник странные действия противника, наблюдая за зуавами в подзорную трубу.
– Неужели Боске передумал с нами драться? Как вы думаете, Андрей Степанович?
– Похоже, выжидают, – ответил Булавин, рассматривая в подзорную трубу отряд противника численностью до двухсот штыков, который перешёл вброд Альму и вполне мог обойти позиции русских полков, зайдя им в тыл. – Впрочем, с такими силами противник не опасен, может быть легко уничтожен атакой двух рот, заключил капитан. – Василий Богданович, взгляни, – передал Булавин трубу Вашкевичу. – Что скажешь?
– Согласен с вами, Андрей Степанович, выжидают. По-видимому, противник намерен обрушить на нас все силы одновременно. Но кто-то замешкался. Думаю, что не французы маршала де Сент-Арно, пославшего вперёд зуавов, а англичане лорда Раглана . Известно, что англичане долго раскачиваются, зато как поднапрут…
– Против англичан выставлены полки генерала Горчакова. Там будет жарко, но Пётр Дмитриевич боевой генерал, всегда с войсками, – грустно добавил полковник Приходкин, вспомнив о генерале Кирьякове, который, как всегда, в решающий момент, куда-то подевался.
«Сидит у Меншикова, а может быть пьёт где-то», – с горечью подумал полковник.
– Ну что ж, господа, – обратился он к офицерам, – впереди у нас трудный день! Многим из нас суждено сегодня умереть за отечество и государя! Так умрём же с честью! – С чувством продолжил полковник. – А пока будем ждать, когда Боске начнёт наступать главными силами. Вот тогда и ударим в штыки по-суворовски, а там, как Бог даст! – Полковник перекрестился и велел подать чаю.

  2.
Девятого сентября к Севастополю отходили русские полки, потерпевшие поражение в сражении на Альме. Измотанные в ожесточённом сражении, англичане и французы выдохлись, а потому не преследовали отступавшие русские войска.
Русские потеряли в сражении убитыми и ранеными около шести тысяч солдат и офицеров, преимущественно из-за штуцерного огня противника. Союзники потеряли около трёх с половиной тысяч только убитыми, что стало для противника неожиданностью и сильнейшим моральным ударом.
Штыковые атаки русских были столь отважны и губительны, что повергали англичан и французов в бегство, а гранённые русские штыки разили неприятеля насмерть. Так что раненых у союзников было гораздо меньше, чем у русских.
В числе раненых офицеров и нижних чинов Минского полка оказались капитан Булавин, получивший пулевое ранение в грудь, и капрал Рябов. Коварная пуля, выпущенная из штуцера, прошла рядом с сердцем капитана и застряла в груди.
 Если бы не капрал Рябов, раненый скользящим сабельным ударом в голову, однако сохранивший силы и вынесший своего командира с поля боя, которое пришлось уступить французам, Булавин мог погибнуть или оказаться в плену, что опять же было равносильно гибели. Победители, которым тоже порядком досталось от русских пуль и штыков, вряд ли бы оказали скорую и квалифицированную помощь тяжелораненому русскому офицеру.
Рота капитана Булавина, атаковавшая французских стрелков, перешедших Альму близ её устья, попала под бомбы дальнобойных британских и французских орудий, бивших с линейных кораблей и фрегатов, подтянувшихся ближе к берегу, однако недосягаемых для русской полевой артиллерии, которой к тому же катастрофически не хватало.
Помимо губительного артиллерийского огня, приносившего большой урон батальонам Минского и Московского полков, устремившихся в атаку на французов, заходивших в тыл русским с правого фланга, солдаты и офицеры попали под штуцерные залпы противника. Французы использовали преимущества дальнобойного нарезного оружия, имевшегося у каждого стрелка, в том числе у зуавов, которые оказались в первых цепях противника, залегли между камней, густо рассыпанных по выгоревшей за лето пустоши, и метко стреляли с близкого расстояния.
Русские цепи стремительно редели и лишь половина численного состава атакующих рот, достигла противника, вступив с ним в штыковой рукопашный бой, в котором уже штуцер не имел преимущества перед русским оружием с беспощадным трёхгранным штыком.
*
«Чужие изорвать мундиры о русские штыки…», – застряла в сознании Булавина, оказавшегося с солдатами своей роты в гуще рукопашного штыкового боя,  строка из поэмы безвременно погибшего на дуэли русского офицера и поэта .
Расстреляв все заряды из своего револьвера, который обронил, не сумев не только перезарядить, но вложить в кобуру, капитан Булавин отбивался саблей от наседавших французов, среди которых тут и там мелькали смуглые лица чернявых зуавов. Затем, подхватив ружье у павшего русского солдата, наравне с рядовыми воинами орудовал штыком и прикладом, подбадривая яростными и крепкими словами бойцов своей роты, не отстававших от командира.
Следом за пламенным призывом русского поэта «чужие изорвать мундиры», в пылу яростного штыкового боя в сознании капитана возникали образы бившихся с врагами далёких предков и основателя старинного рода Булавиных русского ратника Михайло Булавы, сражавшегося в рати Великого московского князя Дмитрия Ивановича.
Вот он, легендарный предок на боевом коне, разит мечом и булавой разноплемённое  войско владыки Крыма эмира Мамая, с которым пришли на Русь и алчущие латиняне... 
Не выдержав стремительного удара русских штыков, французы остановились, заметались и побежали следом за нестойкими в рукопашном бою, однако прыткими зуавами, под  дружное многоголосое русское  «Ура-а-а!».
«И вот опять католики-французы, явились спустя сорок лет в матушку Россию! Забыли, как, устилая трупами русскую землю, бежали в лютую зимнюю стужу из сожжённой Москвы до самого Парижа, который благородные русские не стали ни жечь, ни подвергать разрушению. Раз пришли, так и оставайтесь здесь!» – Скрипел зубами Булавин, раздирая штыком мундир очередного врага – младшего офицера в чине лейтенанта с узким искажённым от боли лицом и полными ужаса глазами.
Пробитый насквозь, словно жук, проткнутый булавкой гимназиста, собиравшего коллекцию насекомых, француз издал предсмертный вопль и осел на землю, заливаясь кровью из ужасной раны, развороченной кованым в Туле стальным трёхгранным жалом.
Булавин вырвал из обмякшего тела окровавленный штык, на который тут же налетел усатый французский солдат, не успевший перезарядить свой штуцер и недостаточно хорошо владевший навыками штыкового боя.
«Три, четыре, пять!» – Считал убитых врагов разгорячённый боем Булавин, на мгновенье обернулся взглянуть на своих солдат, сколько осталось их в строю, и вдруг следом за вспышкой произведённого в упор штуцерного выстрела ощутил сильнейший удар в грудь…    

3.

С тех пор как у Севастополя появился и ушёл на север многочисленный неприятельский фот, прошло несколько тревожных дней. Русский флот, состоявший из двух эскадр, общим числом в 26 кораблей, являвшийся главной мишенью объёдинённого флота трёх держав: Англии, Франции и Турции, укрылся в северной хорошо защищённой бухте главной базы русского Черноморского флота, выжидая, какие действия предпримет противник и как на это отреагирует князь Меншиков – главнокомандующий армией и флотом Крыма.
  Однако князь позволил противнику беспрепятственно высадить с кораблей возле Евпатории десант, численно вдвое превосходивший русскую сухопутную армию, и отошёл за реку Альму, прикрыв врагу путь на Севастополь.
Ближе к полудню 8 сентября началось сражение, сопровождаемое пушечной канонадой и столбами дыма и пыли, затянувшими северный горизонт. Городские бульвары и улицы заполнились толпами встревоженных горожан, отвернувшихся от гавани, где застыли недвижные корабли, и смотревших на север. Обсуждали возможный ход сражения, спорили, горячились, ругались. Проходили томительные часы ожидания, а никаких вестей с поля боя не приходило. Вот уже и вечер близок.
– Наша армия заняла выгодные позиции. Французам и англичанам придётся переходить Альму вброд и карабкаться в гору под картечью наших пушек и градом пуль. Князь обещал остановить противника и уничтожить стремительной штыковой атакой! – Разъяснял свою позицию пожилой отставной унтер-офицер, потерявший левую руку в одной из нескончаемых войн на Кавказе и осевший на жительство в Севастополе.
– Меншиков много чего обещал, да что-то не верится, – засомневался корабельный плотник из вольнонаёмных горожан. – Вот и сейчас от него нет никаких известий.
– С Бельбекского телеграфа передают на городской телеграф, что всё затянуло дымом и Альминского телеграфа не видно, – Утирая рукавом с лица пот, сообщил спешившийся казак.
– А ты что тут делаешь, браток? – Задел казака отставной унтер-офицер. – Скачи к Альме, узнай как там дела!
– Не велено, – ответил казак. Жду распоряжений от ротмистра.
– А где же он, твой ротмистр?
– Дома, изволит обедать.
– В такое-то время! – Возмутились окружившие казака горожане, готовые его поколотить. И надавали бы тумаков, да тут закричали мальчишки, взобравшиеся на крышу соседнего дома, откуда виднее.
– Солдаты спускаются в город! С Мекензиевых гор ! Много их! В бинтах и с носилками! Раненых несут!