Гибель элитной британской лёгкой кавалерии

   
   (Отрывок из Романа "Держава")

1.
К концу октября в Крыму установилась комфортная, умеренно тёплая погода, характерная для английского августа, когда над британскими островами солнечно и не льют частые дожди.
Лондонский фотограф Роджер Фентон, успевший побывать во многих частях Крыма, где разместились военные контингенты союзников, облюбовал для себя Балаклаву. Во-первых, здесь находилась большая часть британских войск во главе с главнокомандующим лордом Рагланом, во-вторых, окрестности небольшого рыбацкого посёлка, населённого преимущественно греками, были необычайно красивы.
Рядом глубоководный морской залив, где базировалась британская эскадра, а вокруг горы покрытые редколесьем, расцвеченным осенним золотом и багрянцев. К тому же сухо, полезно дышать замечательным воздухом – смесью тёплых морских бризов и бодрящей горной прохлады.
Фентону припомнился круиз полуторамесячной давности на роскошной яхте синьора ди Орсини вдоль южного Берга Крыма. Тогда ему довелось увидеть с моря уютные, рассыпанные по южному берегу городки и посёлки, историю которых поведал гостям Алонсо ди Орсини его друг немецкий историк Карл Готфрид, а энергичный журналист Жак Логан заносил в свою бесценную записную книжку его яркие комментарии, которые обязательно использует в новых репортажах с Восточной войны. К этим репортажам мсье Логана Роджер Фентон обязательно приложит свои лучшие снимки.
Теперь он внимательно осмотрел и обошёл один из таких приморских посёлков, который вблизи уже не казался таким красивым, несмотря на имевшиеся в каждом подворье роскошные виноградники. Однако глаз радовали красивые разговорчивые селянки, общавшиеся между собой на местном наречии, сотканном из греческих, болгарских и  русских слов. Стройные черноглазые девушки, рядом с которыми бледные полнотелые англичанки выглядели бы не самым лучшим образом, снимали с виноградных лоз последние, самые ароматные гроздья вкуснейших ягод и охотно угощали фотографа за улыбку и за то, что тот не был солдатом и не имел при себе оружия.
Время от времени, Фентон делал снимки, нередко пугая красавиц своим диковинным аппаратом, а на следующий день приносил их и показывал, вызывая у женщин и девушек изумление. Мужчины, которых в посёлке оставалось немного, не жаловали вниманием странного англичанина. 
Поговаривали, что многие жители Балаклавы поступили на военную службу в русскую армии или в особую греческую бригаду, сражавшуюся на стороне русских на тех участках  обороны Севастополя, где находились турки. Такая уж у греков, страдающих от многовекового турецкого ига, но сохранивших Православную веру, ненависть к поработителям.
За время Восточной кампании имя фотографа Роджера Фентона стало известным не только среди англичан, но и среди французов и даже турков. Фентон много снимал на свой последней модели фотоаппарат, изготовленный из дощечек особого дерева, а сделанные снимки переправлял с курсировавшими между Крымом и Константинополем или Варной почтовыми пароходами. Из этих по сути прифронтовых турецких городов фотографии с Восточной войны переправлялись в редакции газет и журналов, издававшихся в крупнейших европейских столицах: в Лондоне, Париже, Берлине, Вене, а так же за океаном в новой и весьма перспективной стране, не так давно освободившейся от британского владычества – Североамериканских Соединённых Штатах.
Более всего Фентона влекло к кавалеристам. Роджер любил лошадей и был хорошим наездником. Кавалеристы, которых Фентон фотографировал верхом при полном параде с саблей наголо, охотно одалживали ему лошадей из запасных. Отложив на время свой аппарат, фотограф лихо гарцевал на фоне недалёких гор, покрытых осенним золотом и багрянцем.
За несколько дней, проведённых в окрестностях Балаклавы, Фентон подружился с молодым офицером из аристократической семьи по имени Ричард Риган. В Лондоне они никак не могли оказаться рядом, а уж тем более подружиться, но здесь, на войне всё выглядело значительно проще.
– В нашей элитной лёгкой кавалерийской бригаде служит цвет британской нации! Здесь собраны потомственные дворяне, дети военачальников, министров, политиков! – С восторгом рассказывал Фентону Ричард Риган. – Отец мой служит советником в Министерстве иностранных дел и, несмотря на уговоры матери оставить военную службу, благословил меня в Восточный поход против русских варваров!
Несмотря на огромную сословную пропасть между фотографом и молодым блестящим офицером, Фентон не завидовал Ригану и не обращал внимания на многочисленные высокомерные слова и выходки с его стороны. Что касалось Ригана, то ему нравился простой лондонский парень Роджер, освоивший новую, весьма модную профессию фотографа и носивший экзотический для англичанина мундир зуава с турецкой феской.
*
Сегодня, возбуждённый начинавшимся сражением в расцвеченной утренним солнцем красивейшей межгорной долине, по которой петляла небольшая речушка, Роджер рассказал новому другу о том, как, побывав в расположении зуавов, воевавших во французской армии, он приобрёл у одного расторопного чернявого солдата родом из Алжира мундир африканского наёмника, по-видимому, снятый с убитого соплеменника.
– Мундир обошёлся мне в пять шиллингов. Ещё за шиллинг зуав постирал его и заштопал дыру, пробитую русским штыком, добавив к мундиру турецкую феску, а затем разохотился до денег и предложил мне трофей – кожаную полевую сумку, подобранную во время сражения на Альме рядом с телом тяжелораненого русского офицера, добить которого не дал русский капрал, заколов штыком двух зуавов.
Вот, Ричард, эта сумка, сняв с плеча, показал он другу. Я с ней теперь не расстаюсь, храню в ней фотографии. За эту сумку я выложил жадному до денег арабу один фунт стерлингов. Ничего интересного в ней нет, кроме… Но об этом после, – поправился Фентон. – В сумке было несколько писем, прочесть которые, не зная русского языка, я не сумел, но сохранил. Думаю, они будут интересны одному моему знакомому журналисту. В сумке находились ещё какие-то записки, схемы, карандаши, линейка, иголки, нитки…
– И это стоило целый фунт? – Удивился Риган. Впрочем, полевая сумка русского офицера, как и прочее военное имущество противника, его заинтересовала.
– Кроме всего перечисленного, вот что ещё было в этой сумке, – Затаив дыхание, Фентон извлёк на свет старинный кинжал. То, что он старинный, было видно с первого взгляда.
– О! – Удивился Риган, принимая кинжал из рук Фентона. – Что же вы раньше не показали мне этот раритет? Он извлёк лезвие из ножен и залюбовался старинной сталью, предполагая, что клинок был выкован на Востоке.
Как каждый военный, тем более кавалерист, главным оружием которого была сабля, Риган трепетно относился к холодному оружию и начал собирать собственную коллекцию, которую намеревался пополнить в этой войне.
– Здесь какая-то надпись, – заметил Риган, осматривая лезвие кинжала.
– Надпись сделана на немецком языке, на старинном диалекте, но прочесть можно. Какие надписи чаще всего делают на именном оружии? – Спросил Фентон.
– Прежде всего, имя владельца оружия и какой-либо девиз, – ответил Риган и принялся разбирать замысловатую средневековую готику.
– «Gott mit uns» – не без труда разбирая замысловатые буквы, прочитал он. – По-видимому, это означает «С нами Бог».
– Верно Ричард! – Подтвердил Фентон. – Я прочитал в одном журнале, что англичане произошли от германских племён англов и саксов, переселившихся на наш остров , поэтому в  английском языке сохранилось немало немецких слов.
– Да, Роджер, и мне, как чистокровному англосаксу, это известно, – подтвердил Риган,  продолжая рассматривать великолепный образец старинного оружия. – Очевидно, уже позже и другим гравёром было написано имя владельца оружия – «Adolf von Gottfried», - прочитал он. – Верно?
– Именно так, Ричард! Адольф фон Готфрид! – Подтвердил Фентон.
– Роджер, продайте мне этот кинжал. Я коллекционирую холодное оружие. В деньгах я не стеснён и готов дать вам за него десять фунтов. Это большие деньги, они пригодятся вам для покупки фотографических принадлежностей.
– Право, не знаю, – засомневался Фентон. – Видите ли, я знаком с одним немецким историком по имени Карл Готфрид. В начале сентября мы вместе плавали вдоль южного берега Крыма на шикарной яхте его генуэзского друга.
Рассуждая об истории Крыма, Готфрид упомянул о своём далёком предке рыцаре Тевтонского ордена бароне Адольфе фон Готфриде, который принял участие в походе эмира Крыма на Московию. Это случилось почти пять веков назад в конце четырнадцатого века. – Фентон не стал уточнять, что войско Мамая, в котором было немало христиан, в большинстве итальянцев, было разбито русскими войсками в сражении близ истоков Дона.
– Когда я впервые увидел этот кинжал у зуава и прочитал надпись, то сердце так и замерло. Вдруг обладатель этого кинжала и есть предок Карла? Имя рыцаря полностью совпадает! Вот я и подумал, что непременно следует показать кинжал Карлу, тем более, что он историк. Что он скажет?
– Жаль, – огорчился Риган. – Роджер, если вдруг ваш немецкий друг не признает, что кинжал принадлежал его предку и не потребует себе, то я с удовольствием куплю его у вас. Старинный кинжал, да ещё принадлежавший рыцарю Тевтонского ордена, станет украшением моей коллекции, где уже есть английский меч четырнадцатого века и ещё более ранний меч норманна , найденный крестьянином в окрестностях Брайтона  во время полевых работ. Этот меч плохо сохранился, сильно проржавел в земле, но когда я держу его в руках, то ощущаю себя норманном! Ощущаю себя викингом! – Глаза Ричарда блестели от восторга, и он с удовольствие похлопал по холке своего великолепного вороного коня, – Договорились?
– Договорились, Ричард, – согласился Фентон, подумав, не поспешил ли Риган с принадлежностью старинного оружия Тевтонскому ордену?
«Хотя Адольф фон Готфрид был по рассказам Карла капитаном Тевтонского ордена»,  –  задумался он и тут же очнулся, возвращаясь к реальности и ощущая рядом движение.
«Кажется, что-то происходит. Неужели кавалерийская бригада готовится к атаке!»
Взволнованный Риган вертел головой, пытаясь увидеть своего командира. В это время послышались сигналы бригадного горна – «По коням!» «Готовсь!» 
Риган проворно вскочил в седло.
– Пока, Роджер, увидимся вечером!
Накинув сумку на плечо и подхватив свой аппарат, Фентон отбежал на высокое место, уступая пространство для строившейся бригады лёгкой кавалерии. Едва успел установить штатив и подготовиться к съёмке, как конная бригада в шесть с лишним сотен сабель во всём своём великолепии, переходя с рыси в галоп, промчалась мимо него. Фентон потерял из виду Ригана и едва успел сделать снимок, элитной бригады британской лёгкой кавалерии, огорчившись тем, что фотография получится нечёткой, размазанной.    
К фотографу подошли английский капитан и его спутник в форме русского офицера и при холодном оружии
– Успели сфотографировать, мистер фотограф?
– Успел!
– Возможно это их последняя атака, –  вздохнул капитан.
– Почему вы так решили? – Насторожился Фентон.
– Эти парни отчаянные храбрецы, но те, кто бросил их сегодня в кавалерийскую атаку, увы, лишены благоразумия. Кавалеристы попадут под огонь русских орудий. А вы бы, мистер фотограф, сняли с себя эту нелепую одежду. Наденьте гражданский костюм или мундир британского солдата, – посоветовал Фентону капитан.
– Сэр, но на вашем спутнике, не знаю кто он, форма русского офицера. Чем же хуже мой наряд доблестного французского солдата, каковыми являются зуавы?
– Мой спутник и в самом деле бывший русский офицер, который перешёл на нашу сторону и готов сражаться в рядах английской армии против нашего общего врага, – ответил капитан.
– Поручик Владислав Потоцкий – представился фотографу спутник капитана.
– Так вы поляк? – Удивился Фентон.
– Да, поляк. Как только появился удобный случай я сразу же перешёл на сторону англичан. Ненавижу русских!
– Понимаю, – согласился с ним Фентон. – Так почему же вы не поменяли русский мундир на английский? Не опасаетесь, что англичане или французы могут застрелить вас по ошибке?
– Поменять мундир ещё не успел и надеюсь, что доблестные британские стрелки не примут меня за врага рядом со своим капитаном.
– Ладно, мистер фотограф, побудьте пока африканцем, – ещё раз придирчиво осмотрев костюм фотографа, согласился капитан. – Вот что, сфотографируйте нас на память с мистером Потоцким. Идёт?
– Идёт! – согласился Фентон, выбрал позицию для съёмки и принялся устанавливать штатив своего громоздкого аппарата.
– Фотографии будут готовы вечером. Где вас разыскать, капитан?
– У тех палаток, – указал рукой капитан в сторону пригорка, на котором разместился его полк. Сказал и отошёл в сторону, с тревогой  наблюдая за разворачивавшейся картиной скоротечной и яростной кавалерийской атаки. Помахав рукой фотографу, Потоцкий последовал за ним.
Фентон быстро убрал фотоаппарат в чехол, сложил штатив и, вооружившись подзорной трубой, занял позицию для наблюдения, в мыслях перекрестив Ригана:
«Да хранит тебя Бог…»
2.
Спустя полтора месяца после сражения на Альме, Андрей Булавин оправился от ранения, окреп и был выписан из госпиталя, сердечно простившись с Фёдором Алексеевичем Скорняковым, который по-отечески обнял капитана и напутствовал своего недавнего пациента:
– Не забывайте, Андрей Степанович, эскулапа Скорнякова. Всегда рад видеть вас, но только целым, невредимым и здоровым! В общем, берегите себя. Не подставляйтесь пуле, сабле или снаряду. С Богом, Андрей Степанович!
Несмотря на ходатайство моряков, Булавин был направлен не на бастион, а в распоряжение генерала Павла Петровича Липранди, командовавшего спешно сформированным корпусом, наступавшим на турецкие и английские позиции под Балаклавой в районе Чёрной речки, протекавшей по довольно обширной по здешним меркам  долине.
Вместе с Булавиным, простившись с трудом сдерживавшей слёзы Надюшей, в корпус прибыл капрал Рябов. Прибыли они на место под вечер и толком не смогли познакомиться с личным составом неполной роты, командовать которой назначили Булавина. После понесённых потерь, в роте оставались не более ста стрелков при двух унтер-офицерах и ни одного офицера. Все выбыли, кто по ранению, а кто и погиб.
Ранним утром 25 октября русские стрелковые полки скрытно выдвинулись на исходные позиции и по общей команде, по возможности избегая шума, пошли в атаку на турецкие позиции.
  В армии, вся жизнь которой до мелочей расписана в уставах, инструкциях и уложениях, замена выбывшего командира на нового не столь болезненна, как смена мастера или чиновника в гражданской жизни, а капитан, участвовавший в сражении на Альме, а теперь умело руководивший утренней атакой на вражеские укрепления, пришёлся стрелкам по душе.
Булавина уважали. Да и капрал, прибывший с капитаном, показал себя в бою с самой лучшей стороны. Команды отдавал чёткие, пулям не кланялся, стрелял метко, штыком орудовал умело.   
Князь Меншиков поставил перед пятнадцатитысячным корпусом Липранди задачу нанести удар по коммуникациям противника. В пять часов утра при полной темноте, поскольку в конце октября и в Крыму ранний рассвет наступает двумя часами позже, на русских позициях началось движение.
На рассвете штурмовые роты, одной из которых командовал капитан Булавин, в результате стремительной атаки овладели первым турецким редутом на господствующих над долиной Кадыкейских или, как их называл русские, Балаклавских высотах.
Турки сопротивлялись вяло. Завидев в лучах восходящего солнца блеск русских штыков и оглушённые раскатами русского «Ура!», позорно бежали, побросав орудия со снарядами, раненых и убитых, сдав при этом ещё три редута и позволив русским стрелковым ротам закрепиться на господствующих высотах. Помимо турецких укреплений, русские стрелки сходу овладели английской батареей из девяти новейших дальнобойных орудий, перебив или пленив орудийную прислугу.
К восьми часам утра на место разворачивающегося сражения, угрожавшего в случае дальнейшего успешного наступления русского корпуса сбросить англичан и их союзников в море, прибыли верхами вместе со своими свитами встревоженные складывающейся ситуацией командующие сухопутными силами союзников  британский лорд Раглан и французский генерал Канробер.
Однако князь Меншиков приказал генералу Липранди ограничиться взятыми укреплениями на Балаклавских высотах, вывезти дорогостоящие английские орудия и установить на занятых фортах русские пушки.
– Лучшие пушки Британии! – Сокрушался Раглан, рассматривая в подзорную трубу, как русские стрелки впрягают в лафеты захваченных орудий лошадей и увозят трофеи в свой тыл. – Жаль, поддержал лорда Канробер, как всякий француз, не упустивший случая кольнуть англичанина. –  Теперь русские солдаты будут пинать грязными сапогами отлитые на стволах орудий гербы Британии, а потом отвезут трофеи в Петербург и бросят их к ногами Российского императора или хуже того – перельют на сковороды и котлы для полевых кухонь. Позор!
Задетый колкостью Канробера, лорд Раглан укоризненно посмотрел на французского генерала, но промолчал и с шумом высморкался.
– От турков больше мороки, чем пользы. Воюют скверно. Чуть что – бегут, словно зайцы, бросая оружие и подставляя нас. Неудивительно, что на Кавказе русские побеждают их даже малыми силами, – продолжил Канробер.
– Согласен с вами, генерал. – К сожалению, турки не немцы, которые в этой войне соблюдают нейтралитет. Ударь они совместно с нами по России с запада, такая огромная и разноплемённая империя могла бы рассыпаться.
– Увы, лорд, не уверен, – Возразил Раглану генерал Канробер. – Население России свыше шестидесяти миллионов. Из них русских не менее трёх четвертей, а это чуть меньше, чем население Англии и Франции вместе взятых. У русских большой мобилизационный ресурс и огромная территория. Их главные центры, прежде всего Москва и Урал находятся очень далеко от границ и морей и практически недоступны для наших армий и флотов. Увы, даже подступы к Петербургу – Гельсингфорс и Кронштадт оказались не по зубам нашим прославленным флотоводцам Непиру и Персевалю.
Великий Наполеон дошёл до Москвы, растеряв по дороге две трети армии. Занял древнюю столицу русских, однако подорвать силы России так и не смог. Вот и мы лишь пощиплем «русского медведя», заставим, в конце концов, признать поражение и подписать мирный договор, однако полной победы ждать не стоит. Через несколько лет от результатов Восточной кампании не останется и следа, русские добьют одряхлевшую Османскую империю и возьмут под свой контроль все Балканы, Батум , Трапезунд , всю Армению , а возможно и Константинополь. 
Продолжая наблюдать за действиями русских, которые закреплялись на захваченных высотах, Раглан молча согласился с Канробером, что Наполеон был если не великим, то крупным полководцем, и вслух добавил.
– Надеюсь, что наполеоновские войны были последним конфликтом между нашими великими нациями, и теперь всегда и всюду мы будем вместе!
– Будем вместе, – охотно согласился с британским лордом генерал французский генерал. – Притом, надеюсь, что британцы больше не станут поступать на русскую службу.
– Кого вы имеете в виду? – Укоризненно посмотрел на Канробера лорд Раглан.
– Например, адмирала Мекензи, который основал Севастополь, выбрав для русской крепости на Чёрном море весьма удобное место. В благодарность, русские назвали его именем высоты к северо-востоку от Севастополя, через которые мы пробирались к городу после сражения на Альме.
– Мекензи был шотландцем, а не англичанином, – отрезал Раглан. – Однако вернёмся к туркам.  Сколь бы не скверно они воевали, турки наши союзники в этой части мира и мы не допустим, чтобы они утратили Константинополь и иные территории, на которые может претендовать Россия. Не допустим!
«Сейчас союзники, но что будет дальше?» – Подумал генерал Канробер, однако не стал огорчать лорда Раглана и вернулся к реальности. 
– Жаль, что расстояние слишком велико. Ни пуля, ни снаряд не достанут до русских, –  заметил он. – Нам наступать на них тоже не стоит. У нас отличные позиции, подождём, когда они возобновят атаки, вот тогда и нанесём русским большой урон.
Раглан задумался, а затем, ничего не сказав Канроберу, велел адъютанту позвать генерала Эйри, который находился в свите командующего, быстро набросал короткую записку и передал её генералу.
Получив приказ, Эйри тотчас отбыл в расположение кавалерийских бригад.
*
Во время успешной утренней атаки на турецкие редуты рота капитана Булавина понесла незначительные потери – один убитый и трое раненых стрелков. Капитан разместил своих подчинённых на третьем захваченном редуте и вместе со стрелками обследовал трофейные турецкие трёхдюймовые пушки, как оказалось изготовленные во Франции. Не только орудия, но и немало штуцеров, опять же французского производства, брошенных бежавшими турками, достались стрелкам, которые принялись упрашивать своего нового командира разрешить им поменять гладкоствольные ружья на дальнобойные трофейные.
Булавин не возражал, однако велел казённые ружья не бросать, сохранить и передать после боя каптенармусу. А пока возбуждённые лёгкой победой, многие стрелки носили на плечах по два ружья,  на левом гладкоствольное, а на правом нарезное.
Самые смышленые стрелки крутились возле захваченных турецких пушек, внимательно слушая своего нового командира и прибывшего вместе с ним строгого капрала, нередко называвшего капитана не как полагалось по уставу, а по имени и отчеству. Всем миром соображали, как приспособить трофейные пушки к стрельбе по неприятелю. Убегая, турки оставили ящики с зарядами для бомб и картечи, так что и огневые припасы к орудиям имелись в достатке.
Неподалёку находилась английская батарея из девяти мощных дальнобойных орудий, захваченная стрелками Азовского полка. Отступая, английские бомбардиры подорвали заряды к орудиям, но и сами погибли в схватке со стрелками или были пленены. К этим пушкам спешили артиллеристы с конными упряжками, получившие приказ вывести трофейные орудия в тыл.
Утренняя атака прошла успешно, и теперь русские ожидали ответных действий противника. Но англичане и турки, закрепившиеся на южной окраине долины, медлили. Возможно, что ждали подкреплений от французов и накапливали силы для внезапного удара, а возможно отказались от попыток вернуть утраченные утром позиции, ожидая продолжения утреннего наступления на своих хорошо оборудованных позициях, чтобы нанести русским максимальный урон, а затем перейти в контрнаступление.
Проходили томительные минуты и часы, а ситуация не менялась. Приказа от главнокомандующего о продолжении наступления на противника не поступало. День ясный, безветренный. Солнце поднимается всё выше и выше. Несмотря на осень тепло, а на солнышке припекает. Пушки молчат, ружейного треска не слышно, словно и не было утреннего боя.
Сложив ружья в пирамидки, отдыхают стрелки, жуют сухарики, запивая холодным чаем. Кое-кто дремлет. Не выспались, ведь подняли их в четыре утра.
Щурясь от солнечных лучей и зевая во весь рот, по брустверу лениво прохаживался не выспавшийся караульный, время от времени посматривая в сторону противника, до которого не менее версты.
Вот караульный встрепенулся, вытянул шею, тревожно всматриваясь в клубы пыли, поднятые конной лавиной всадников, неожиданно появившейся и мчавшейся во весь опор на занятые русскими стрелками позиции. Сорвал с плеча трофейный штуцер и заорал, как оглашенный.      
– Конница! На нас идут!
Булавин вздрогнул, оторвался от пушки и поспешил к караульному. Следом за командиром, разобрав ружья из пирамидок, бежали встревоженные стрелки.
На редуты, занятые русскими стрелками, сверкая на солнце саблями, мчалась галопом конная лавина английских кавалеристов, как это удалось разглядеть капитану Булавину по флажкам на нескольких пиках.
Загрохотали русские орудия, установленные на Федюхинских высотах, однако бомбы пронеслись над головами английских кавалеристов, не причинив им вреда. Следующий залп оказался точнее, выбив из атакующих нескольких крайних кавалеристов, не нарушив при этом общего строя атакующей конницы противника.
«Нет, идут не на нас, чуть левее, ближе к английской батарее!» – Догадался Булавин, наблюдая за кавалерией противника. – «Неужели их послали отбить захваченные орудия? Но ведь это самоубийство! Сами, как на ладони. Ведь попадут под перекрёстный огонь!»
Между тем, солдаты, которым было приказано вывезти английские пушки в тыл, бросали орудия и впряжённых в них лошадей, разбегались под защиту казачьего и гусарского полков, а так же стрелков из двух рот Азовского полка, спешно, в большой сумятице выдвигавшихся навстречу английской кавалерии. Однако развернуться в боевые порядки им мешала общая скученность и невероятная теснота
– Заряжай на картечь! – Скомандовал Булавин и принялся наводить ближайшую трофейную пушку на лавину английских кавалеристов, готовую изрубить смешавшихся в кучу казаков и стрелков. До англичан оставались не более пятидесяти саженей . Стрелки, для которых артиллерийское дело было в новинку, спешно и неумело заряжали и наводили на англичан ещё три пушки.
– Пли! – Скомандовал Булавин.
Капрал Рябов поднёс пальник к орудию. Пушка грохнула и откатилась назад, едва не сбив с ног зазевавшегося стрелка. Следом, окутавшись пороховым дымом, дружно пальнули остальные орудия
– Куда лезешь, раззява! – Наорал на стрелка Рябов и глянул на англичан.
– Есть! – Обрадовался он, увидев десятки сражённых всадников и бившихся в агонии лошадей, которых умело обходили уцелевшие бесстрашные британские кавалеристы, стремительно приближаясь к русским позициям.
Поняв, что ко второму залпу зарядить орудия не успеть, Булавин приказать стрелкам палить по коннице из ружей. Подхватив чей-то штуцер, не целясь, выстрелил сам в гущу кавалеристов, полускрытые киверами, искажённые яростью, багровые от напряжения лица которых, уже можно было разглядеть.
Вот конные англичане ворвались на русские позиции и вступили в рукопашный бой со стрелками. Конный против пешего, английская сабля против русского штыка. Силы неравные. Через стрелков, навстречу английским кавалеристам, пытался пробиться передовой казачий эскадрон, но этого казакам не удавалось. Часть англичан повернула коней в сторону третьего редута, откуда по ним ударили картечью, а теперь, припав на колено, стреляли стрелки капитана Булавина.
Ещё несколько кавалеристов, сражённых пулями, рухнули на землю. Перезарядить ружья не было времени. Стрелки ощетинились штыками, готовясь к ожесточённой схватке, выбраться из которой живым удалось бы немногим.
Булавин отразил штыком сабельный удар и приготовился отразить следующий, однако юный английский кавалерист, искажённое яростью, бледное без кровинки лицо которого капитан запомнил на всю жизнь, неожиданно развернул коня.
О чудо! С флангов послышались смешанные топотом сотен конских копыт крики «Ура!» В рядах английских кавалеристов замелькали мундиры русских уланов, засверкали на солнце русские сабли. Ошеломлённый напором русской кавалерии, противник не выдержал и обратился в поспешное бегство .
Отступать англичанам пришлось под перекрёстным огнём русской артиллерии и градом ружейных пуль уцелевших стрелков. До английских позиций удалось добраться лишь горстке кавалеристов из элитной английской бригады .
В результате этой авантюрной атаки погибли сотни молодых офицеров из аристократических семей Британии, а груз этих потерь навсегда остался на совести лорда Раглана, отдавшего непродуманный приказ.
Стрелки из роты капитана Булавина, избежавшие, казалось бы, неминуемой гибели, утирали фуражками-бескозырками потные лица и крестились. Глядя на своих подчинённых, Булавин перекрестился, помянув Святого Николая-Чудотворца – заступника ратных людей и принялся искать глазами капрала Рябова.
– Ваше благородие, вроде как ранен он, – сообщил капитану легкораненый низкорослый стрелок, фамилии которого Булавин не знал.
– Что значит ранен? Легко? Тяжело? Где он?! Жив?! – Вскричал капитан.
– Там он, возле орудия, вроде как живой. Саблей его задело, сильно…