Жадина

Летом девяностого, сразу после поступления в Пед, я стал более системно спекулировать книжками, ходить по книгоообменам – выменивать два дефицита на три. А раз в неделю ездить на книжную толкучку, тогда была в Люберцах, по воскресеньям. И у меня стали водиться денежки. Даже не денежки, а сакральные знаки, с которыми невозможно расстаться.
Деньги всегда таскал с собой; днем прятал в носке, ночью под подушкой, и держал под подушкой руку, как бы был на стреме.
Хоть мама в это время и занялась бизнесом. Но были периоды, когда денег не было вообще, даже на хлеб.
В один из таких кризисных моментов мама обратилась ко мне за помощью. Это был конец декабря перед новым 91-м годом. И попросила у меня мама взаймы десятку. Но дать деньги для молодого меня - страшная мука. Все равно что отдать с таким трудом добытую взрослость и нарождающийся социальный вес. Тем более мама не вернет, ведь у нее есть аргумент, она меня кормит, поит, одевает.
В общем, крики-оры, но денег не дал, несмотря на мамину мольбу. Это был я-скупердяй того периода. И даже телесно соответствовал. Передвигался в расслабухе, шаркал, пузо выпячивалось. Одевался из бабкиного гардероба; бывало, повяжу шарфик, нахлобучу шляпу и пойду на Кузнецкий. Деньги не тратил ни на что, кроме дефицитных книг.
Еще и думал, как можно тратить на еду, ведь съел – и ничего нет. В общем, еда в моем представлении не имела никакой ценности, потому что поглощалась и исчезала, соответственно.
Однако синдром удержания относился не только к намытым деньгам, но и в принципе к любым деньгам, которые попадали в мои руки.
А в 91-ом я был старостой группы. В мои обязанности входило в том числе е и раздача стипендии. И вот я получил на группу стипендию. Но не успел до каникул раздать и деньги остались у меня.
На каникулах решил поехать в Кушву к бабе Зине. И конечно со всеми денежками и с чемоданом книг. И как только мама не уговаривала меня оставить казенные деньги, но вдруг квартиру обворуют, я был неумолим.
Упаковал денежки на брюхе, еле допер чемодан с книжками до поезда, сел в плацкарт, открыл чемодан. Любуюсь и кайфую. Кто-то спросил, мол, а зачем столько книг? Я ответил, мол, это в дорогу.
Очень хорошо помню содержимое того чемодана с дефицитом. Двухтомник Владимира Соловьева из серии «Философское наследие», Берроуз «Тарзан – приемыш обезьяны», сборник исторических романов Константина Бадигина, Колин Маккалоу «Поющие в терновнике», Лев Гумилев «Этногенез и биосфера земли», «Толкование сновидений» Фрейда. И фантастика, кажется Стругацкие и Роджер Желязны.
И вот поезд тронулся. Я не обращая ни на кого внимания, листал дефицит под стук колес, то прочитаю абзац из «Оправдания добра», то страничку из «Поющих в терновнике». Вдруг некто рядом подал голос: Сосед, познакомимся?
- Олег. – Я протянул руку. Некто тоже спросил типа, что за книги? И в сотый раз я ответил про «почитать в дороге».
Тут из соседнего плацкарта высовывается голова. - Я Саня, - говорит. Таким путем в мое купе набежало человек пять.
- Предлагаю картишки, - сказал один. Все согласились. В общем, втянули и меня. Вначале один поставил пять копеек, потом кто-то десять. Я поставил пятнадцать.
- Покрой большей суммой, а то пропадут все деньги. – Некто советовал.
И тут я залез в стипендиальные. Все выложил, ну и конечно все просрал. Картежники испарились. Пустой вагон. Возникли сочувствующие. Сошел во Владимире с чемоданом. Накатал заяву.
Но ведь ни копейки. И вот зимой на вокзале во Владимире я притулился рядом с бабками с укропом, открыл чемодан, разложил дефицит и стал ждать покупателя. И подфартило. Минут через двадцать продал Льва Гумилева цыганке, которую запомнил.
В общем, в Кушву не поехал и вернулся в Москву, и все каникулы мама помогала в распродаже. Но до нужной суммы не успели. Мама дала взаймы. И еще месяц ездила по букинистам, рассовывая остатки на комиссию. А я сидел дома, выписывал цитатки и сочинял роман. Начались девяностые.

Иллюстрация Вари Наткиной