Икигай

                Сергей АВДЕЕВ
            Икигай
          Записки «вчерашнего» журналиста
                Мы никого не боимся.
                Нам ничего не жаль.
                Только про нас не скажут:
                Так закалялась сталь…

Бросим монетку в прошлое?..
Написать эту книжку меня убедил доктор. Мне было тогда чуть больше пятидесяти, и меня привезли в больницу «по скорой» прямо с работы с гипертоническим кризом. Разглядывая в мониторе моё потрёпанное сердце, врач-кардиолог задумчиво произнёс:
– Да-ааа… Похоже, богатая у Вас биография. Кем работаете?
– Журналист.
– Ну, вот! Значит, Вам не будет у нас скучно. Время есть - лежите себе и пишите автобиографическую книгу. Буду вашим первым читателем. Самому интересно: как это люди доводят себя до жизни такой…
Я задумался. Нет, когда времени свободного много – это хорошо. Телевизора у нас в палате не было, интернета в моём кнопочном телефоне – тоже. И библиотеки в больнице нет, и процедуры были нечасто. А населяли наше отделение почти исключительно тётеньки, с которыми только заговори в коридоре от скуки – сразу начинаешь сомневаться: правильно ли ты воспитывал своих сыновей в духе «переведи бабушку через дорогу»?.. :)
К тому же, про книжку мне уже не раз намекал мой давнишний друг, бывший капитан ГАИ, командир роты эскорта, теперь бизнесмен, а совсем ещё ранее – моторист рыболовного траулера в Атлантике Серёга Козлов. Однажды я подарил ему на день рождения свою первую книгу «Гвардия Закона», он прочитал её за три дня и коротко изрёк:
- Супер! Тебе надо вообще больше ничего не делать, а только книжки писать. Сколько ты видел – никому и за три жизни не узнать.
В конце прошлого века мы с ним довольно долго бороздили разные океаны: я – Тихий, он – Атлантический. Но вот судьба свела нас наконец на Урале. И теперь каждый раз, когда нам доводилось оставаться живьём один-на-один, он, как бы приставляя к моему виску воображаемый пистолет, требовал, чтобы я рассказал ему пару историй из той части моей жизни, которая прошла далеко от него. А потом долго раскатисто хохотал, как умеют это делать громадные добрые люди. Козлов был именно из этой породы. Да он

и сейчас есть. И каждый раз при встрече ласково так, по-милицейски, интересуется: начал писать?..
Я пытался ему внедрить мысль Сергея Довлатова о том, что писателей среди знакомых не бывает. Но Козлов невозмутимо заявлял, что я ему никакой не знакомый, а друг, тем более что одна моя книжка у него уже есть, а чтобы была библиотека, нужно минимум две. :)
Ну, и, в конце концов: почему бы и нет?! Как сказал известный французский писатель, «Книги писать – дело нехитрое. Сиди себе и стучи на машинке, пока кровь на лбу не выступит!» :)

…В палате нас было трое. Один – травильщик с ВИЗа, который быстро сообразил, что с нами на троих не «сообразишь», нашёл себе компанию на стороне и периодически пропадал где-то, возвращаясь поздно вечером с подозрительно острым запахом. Не знаю, как медсёстры на процедурах не замечали, что от него несёт перегаром. Наверное, они думали, что так и должен пахнуть настоящий травильщик с ВИЗа. :)
Другой был малохольный 30-летний детина, инвалид души, который вместе с мамой залегал в эту больницу строго раз в полгода, потому что у обоих «давление скачет».
Зная, что с таким диагнозом в наше отделение не кладут, я поинтересовался у доктора, как им это удаётся. И – главное – зачем?! Ведь мама-то даже на вид была абсолютно здоровой женщиной.
– Маму мы кладём вместе с ним, потому что уход нужен, – сказал врач. – А зачем… Практически все люди больные. Эти – тоже. И ещё им у нас нравится. Говорят: тепло, еда бесплатная, и посуду мыть не надо.
Сам детина, хоть и инвалид, проговорился мне как-то насчёт смысла:
– Мама на эти две недели, пока мы тут, нашу квартиру за деньги сдаёт.

…Я лежал часами на больничной койке, выходил иногда на служебный балкон покурить втихушку, и как-то сама собой ностальгией пульсировала мысль: а что – может, и вправду, посочинять что-нибудь? Не для тщеславия, а исключительно пользы для. Ведь кому-то, может, покажутся занятными перипетии журналиста ушедшей эпохи, или тронут душу истории тех людей, о которых я писал в газетах. Или просто наконец выплеснуть то, что наболело.
Я не собирался составлять здесь декларацию своей судьбы. Так, штрихи к истории страны за тот период, который мне с ней, страной, довелось вместе прожить.
Чтобы прочитали мои сыновья и (может быть) их друзья, которые сейчас уверены, что планета вращается исключительно вокруг них и для них. А то, что было до них, – отстой.
Чтобы кто-нибудь из прочитавших, может быть, стал легче отличать правду от лжи. Ведь граница между ними иногда бывает такой тонкой. А понимание разницы, как говорил Конфуций, приходит только к 60-ти годам.

Чтобы, наконец, нынешние последователи «берлинского пациента» - блогера Навального узнали, что до них всё, чем они бредят, уже раньше было, и всё кем-то давно пройдено. С болью, потерями и напрасными разочарованиями.
Так-то, всё уже давно написано. Читали бы - и жили по писаному.
Беда в том, что читать у нас стало сегодня совсем «не прикольно».
Однако тупо скучать не хотелось. Тем более, что доктор в первый же обход по палатам принёс мне несколько недвусмысленных листочков бумаги и казённую ручку…
Ну, и вспомнилось: «Это у Шекспира: Быть или не быть? А у нас: Эх! Была не была!!!».

Первым делом я написал на листочке: Записки «вчерашнего» журналиста. Да, смысл именно тот, о котором вы подумали, - бывшего. То есть из прошлого, из сурово-романтического времени, которое начиналось ещё при Советской власти, в восьмидесятых годах 20 века.
Буквально за неделю до больнички я был на одном предприятии, где общался с очень интересной женщиной, заместителем генерального директора. Когда назавтра сел писать текст, понял, что нужно позвонить ей ещё раз, уточнить кое-что.
- Здравствуйте, - говорю ей. – Это Авдеев. Помните? – вчерашний журналист…
Так же родилось и рабочее название книжки: «Непринятых вызовов нет».
Я тогда жил в самом центре Екатеринбурга, и у меня в квартире была большая лоджия, на которой я курил. Но, прежде чем выйти покурить, я брал с собой, как правило, два телефона – свой сотовый и радиотрубку домашнего, стационарного телефона. Вдруг кто позвонит, а я не услышу?!
Однако обычно никто не звонил. И моя кнопочная Nokia в ответ на мои нервные проверки бесстрастно-издевательски выдавала в своём окошке: «Непринятых вызовов нет»…
Но вот тут вы не совсем угадали!
Я не про эти телефонные вызовы, хотя и про них тоже. Телефонная ведьма подсказала только слова. А смысл… Вызовы времени – вот что я хотел сказать. Те самые вызовы, которые периодически подкидывает жизнь каждому из нас, вне зависимости от профессии. Которых мы, чаще всего, не ждём, но они всё равно достают нас. И на них надо отвечать.
Если ты боец, и если считаешь себя самодостаточным честным человеком – нужно отвечать достойно. Никуда не денешься.
При этом каждый делает для себя свой выбор. Как говорили братья Стругацкие, «Каждый делает то, что в его силах – кто-то революцию, а кто-то – свистульку».
В итоге я сделал свой выбор – гораздо позже дописал эту книжку, и в последний момент поменял ей название. Чтобы поменьше пафоса.

Да поймут и простят меня старшие, более опытные коллеги, - эта книжка – о журналистике, которую мы потеряли.

Между свистулькой и свободой слова
К тому времени я уже бОльшую часть своей жизни отработал в главных газетах страны: «Комсомольская правда», «Известия» и «Российская газета». Не побоюсь этого слова – в лучших центральных газетах.
11 лет я был собственным корреспондентом «Комсомольской правды» по Дальнему Востоку, девять лет – собкором «Известий» по Уралу, а потом ещё четыре года – специальным корреспондентом «Российской газеты», тоже на Урале. И пять лет командовал отделом журналистских расследований в самой большой по тиражу региональной «Областной газете».
В 1990 году, когда я работал в «Комсомолке», она попала в Книгу рекордов Гиннеса как самая популярная газета в мире. Мы со своим ежедневным тиражом в 24 миллиона экземпляров перебили тогда даже китайскую «Женьминь жибао». Это был рекорд всего 20-го века.
И неправда, что газета живёт один день. Сильные мысли не умирают. Они, как удобрение, попадают в почву-мозг думающего человека, а он уже потом принимает свои собственные решения. Важно только, чтобы решения эти были правильными.
А какие это – правильные? Кто определяет?

Мы в те лихие девяностые и зло-весёлые нулевые каждый день помогали людям разбираться в хаосе перестроек – и это было святой миссией журналистов бешеной эпохи. Когда в экономику и политику громадного государства с маху воткнули лом революций, а гласность оказалась чуть ли не единственным средством пьянящей борьбы с невозможностью бытия, мы были на высоте. В журналистов тогда верили, как в бога. Смелое, а особенно разоблачительное печатное слово было для мятущихся людей, как озон, как наркотик свободы.
А иначе зачем бы они нас читали?!
Опьянённые долгожданной свободой, люди тогда, в начале девяностых, сотнями тысяч выходили на площади и требовали смести всё плохое ради всего хорошего. До основания.
И сметали.
Разогнали «виноватых во всём» коммунистов, отменили цензуру, отстучали шахтёрскими касками по Красной площади своё право на кусок хлеба. Всё, что было построено раньше неимоверными усилиями всех, передали в управление и владение кучке тех, кто во времена созидания громадной советской экономики ещё даже не родился. Чем это обернётся, никто при этом не предполагал.
Зато – гласность, свобода и жвачка!


Ура!?
…Но заводы-то рассыпались, поля заросли, работы не стало.
Задумались. Это и есть то самое хорошее, за что боролись?..
Растерялись. Хотелось уже просто колбасы, а не только демократии.
Нет, демократия и свобода слова – это святое. Это безусловная победа. А что дальше-то?!..
Народ снова, как всегда, обманули. Сначала против его воли развалили Советский Союз, а потом под шумок чуть не растащили Россию.
 «Злые» самодержцы веками и войнами собирали Великую Русь из мелких княжеств в единое государство. Но вот пришёл «добрый» Борис Николаевич Ельцин и сказал регионам: берите суверенитета столько, сколько сможете унести.
Пресса свободы хочет? Нате! Но только денег от государства не ждите.
И средства массовой информации, обалдев от долгожданной независимости, остались один-на один с ней, со своей свободой.
А жить-то на что?!
Так - продавайтесь! Рынок же.
Мы слишком дорого заплатили за свою свободу…

Ну, украл ты чертёж. А что делать с ним будешь?!..
Я глубоко убеждён, что все ошибки на Земле случаются от недостатка информации. Все – включая семейные ссоры, экономические проблемы и войны. Если бы люди знали, что происходит вокруг их поступков и слов, если бы все умели отслеживать причинно-следственные связи, если бы полностью владели информацией – они бы смогли избежать массы недоразумений.
Другое дело, что людям свойственно искренне заблуждаться. Многие не ведают, что творят. Они свои деяния не считают ошибками. Действуют бессознательно, интуитивно, а чаще - эгоистично. Опять же – от отсутствия образования. От недостатка информации.
Человечество погубит эгоистическое невежество. Знаю, что у каждого есть свой рецепт гибели цивилизации, но все они, поверьте, в итоге сводятся, опять же, к одному: игнорирование или дефицит информации.
Всё же просто: предупреждён – значит, вооружён. Кто владеет информацией, тот владеет миром.
Ключевой вопрос: а где брать нужную информацию? Кто её будет давать? Кому повезёт владеть умами? Тем, кто громче всех кричит на площадях? Или есть вариант поумнее?

Конечно, никому не ведомо, как будет дальше. Будет, как решит власть. А власть при демократии выбирает народ.
«Управляй нами!» – говорит народ своей власти после каждой революции. И, как только избрал её и доверил управлять – тут же начинает её свергать. Недовольство властью (государством) – естественная реакция любого гражданского общества. Матрица. А демократические средства массовой информации всегда должны стоять на стороне общества. То есть в оппозиции к власти. 
Дело осложняется тем, что мы говорим о российском обществе и российской власти. У советских (русских) - собственная гордость! Мы всегда шли другим путём. Поэтому здесь будет уместно вспомнить великого русского царя Александра II: «Управлять Россией очень легко. И совершенно бессмысленно».

Мы, «вчерашние» журналисты, не просто давали людям информацию. Мы её подавали в полном соответствии с наставлением Василия Макаровича Шукшина: «Писать надо так, чтобы слова рвались, как патроны в костре».
Насколько нам это удавалось – судить вам. Мы старались.
Газеты – не нынешние, а тогдашние, настоящие – формировали общественное сознание. Которое, в конечном итоге, влияет на всё в нашем мире – и на само устройство мира, и на здоровье общества во всех смыслах.
В журналистику тогда шли, чтобы бороться. Чтобы гордо и бескорыстно отстаивать идеалы добра и самые чистые принципы. Защищать истину и справедливость. Драться за честных и красивых людей. Недаром назывались три профессии, в которых долг превыше обстоятельств: врач, священник и журналист.
Нынешние газеты, по-моему, влияют на иные области человеческой сущности. Если вообще на что-нибудь влияют. Репортёры сегодняшних жёлтых листков хорошо усвоили, увы, что читателя интересуют только три вещи: смерть, деньги и постель. То есть в мыслительной способности человеку полностью отказано.
Теперь каждый блогер мнит себя журналистом. А профессии, оказывается, можно научиться, прочитав одну-единственную книжку.
Когда я увидел эту книжонку-трафарет под названием «Как написать хорошую статью», я просто обомлел. Как?! Вот эту шпаргалку выучил – и ты уже готовый мастер!? Имеешь право судить людей?..
Зачем же мы тогда учились пять лет на идеологическом творческом факультете?! Зачем спорили до одури о предназначении журналиста, читали мысли великих людей и слушали талантливых коллег-современников?! Зачем взращивали в себе активную жизненную позицию?! Зачем нас, наконец, учили не просто составлять слова в предложения, а - думать?
Ведь я же с абитуры помню выражение известного публициста Анатолия Аграновского: «Хорошо пишет не тот, кто хорошо пишет, а тот, кто хорошо думает».
В конце концов, за что нас награждали орденами и званиями?! Зачем мы лезли в «горячие точки» и разгребали самые хитроумные коррупционные схемы? Почему нам

угрожали и всячески пытались купить? Почему профессия журналиста в рейтинге смертности стоит где-то сразу за шахтерами?!..
 
Консилиум дилетантов
Коммерциализация прессы погубила главное, за что нас ценили, - авторитет правды. Зависимость от заказчика, инфантильность и дозированность информации для изданий, смеющих нынче называть себя СМИ, – это, по сути, предательство профессии и людей, которые в нас верили. Мы все всё предали. 
Многим, конечно, и нечего было предавать. Нынешние «менеджеры по работе со словом» откровенно отрабатывают повестку, даже не смущаясь того, что сами ни думать, ни писать не умеют. Прессы в нашем понимании просто не стало. «Заказуха» и мелкотемье там правят бал. Скандальная «бытовуха» и реклама. Цензуру банально заменила зависимость от издателя.
Когда в начале 2000-х годов в государственных, а потом и в коммерческих структурах стали появляться первые пресс-службы, мыслящие люди сразу сказали: конец журналистике. Теперь доступ к информации стали регламентировать сами носители информации.
Легендарный факультет журналистики моего УрГУ унизительно переименовали в департамент, а во вновь созданных коммерческих институтах начали за деньги учить студентов пиару и «правильной» подаче нужной хозяину информации. И – что самое удивительное – набор студентов в такие частные институты стал даже превышать число абитуриентов, желающих учиться журналистике в классических университетах.
  А про интернет-СМИ я просто умолчу. Есть у китайцев, кажется, такая сентенция: про некоторые вещи иногда лучше не говорить. Посмотрел – и проходи мимо. Не достойны они твоего внимания.
Там востребованными стали некие рерайтеры и копирайтеры. То есть те, кого всегда называли плагиаторами и выгоняли с работы без рассуждений при первом попадании. 
Слова «публицистика» они даже не слышали. Они энергично забивают формат контентом. При этом безграмотность их текстов – зашкаливает.
Они полностью дискредитировали журналистику.
Не имея ни достойных знаний, ни какого-нибудь опыта, они рассуждают обо всём и ни о чём – «по приколу». Потому что просто есть теперь такая возможность.
Их профессия – профанация.
Их миссия – опорочить всё отечественное медиапространство.
Имею ли я право так говорить? Имею. Можете уточнить это у Владимира Владимировича Познера или Эдуарда Сагалаева, которые как-то награждали меня в Москве за… ну, зря бы они не стали никого поощрять. И Генрих Боровик, президент Фонда имени своего сына, Артёма Боровика, не стал бы мне подписывать свою книгу из серии «Честь. Мужество. Мастерство».

Мои коллеги-однокашники Пётр Лебедев и Сергей Плотников всерьёз считают, что и новая журналистика имеет право на жизнь, и осталась ещё прежняя качественная журналистика. Что в том же интернете и на телевидении ещё можно найти настоящую публицистику.
Не знаю, как им спится с осознанием того, что всё, чему мы учились, чем гордились и чем всю жизнь трепетно занимались, теперь называют просто «направлениями». Хотя они пока ещё вскользь и говорят о традициях и преемственности, но на самом деле признают, что в новых прагматично-потребительских условиях, при нынешних технических возможностях наша высокая журналистика никому не нужна. Архаика. Атавизм. Пусть с суррогатными новостями и коммунальными сюжетами по телевизору и в газетах резвятся дилетанты, зато их много.
               Только вот кому нужны эти «независимые» СМИ с их полным набором пустых амбиций и профессиональной беспомощности!?..
 А по поводу настоящей качественной журналистики скажу, что я знаю: да, она осталась. Найти её можно, хотя и с трудом. Это очень маленькие островки правды и умной полемики.
Но их, эти островки, к сожалению, не посещает большинство наших сограждан. Большинство уже выбрало для себя ТикТок и всё заменяющую инста-вату. К этой массе примыкает всё больше и больше падучих на пустое и сладко-пошленькое. Пожиратели информационных фастфудов с клиповым сознанием. Процесс тотального оглупления масс стал практически необратимым. В лучшем случае мы завязнем в блогерском критиканстве. 

Хуже всего, когда журналисты выполняют чьи-то заказы. То есть тупо «зашибают бабло» на чьих-то предпринимательских проблемах и даже трагедиях. Увы, заказные материалы типа «расследование» стали нормой в большинстве изданий. А это, как ни крути, нарушение главного принципа работы журналиста: выслушивать все стороны конфликта. Вот она – свободная бандитская пресса!
У сочинителей этих «расследований» нет нужды в чести и совести. Ничего лишнего! Только бизнес.
Поверят ли эти «журналисты» в то, что мой друг Валера Филиппов, когда мы учились ещё на первом курсе журфака, в горячем споре о возможности корыстного использования информации журналистом однажды просто заметил:
- Подлецов среди журналистов по определению быть не может.
Но вот оказалось – может. И в безумно большом количестве.
Корысть – это бикфордов шнур предательства. А в нашей профессии это и есть само предательство.

…Когда я понял, что время настоящей журналистики ушло, то поставил себе такой статус в Одноклассниках: «Я – профессиональный вдовец. Я очень любил свою профессию, но она умерла».

По этому поводу среди моих коллег развернулась бурная дискуссия, там долго хлестались разными аргументами, но мне это стало уже не интересно.
Поздно лохматить бабушку…


Икигай
В японском языке есть такое понятие – икигай. Дословно оно означает: «Очень важная причина, которая заставляет меня просыпаться каждое утро – и жить».
Я очень уважаю японцев. Люблю эту страну. Каждый раз, когда бывал там, поражался несгибаемой коллективной воле японцев, их практичности, и в то же время – стремлению к романтизму. Страна Восходящего солнца – уникальный пример всем нам, как надо уметь красиво выживать. Как добиваться фантастических целей. Как быстро и креативно решать любые задачи. Одно только недавнее появление в японском правительстве новой должности министра по делам одиночества чего стоит?!
Мне нравится такое их высказывание: «Меч самураю может понадобиться всего лишь один раз в жизни. Но носить его он обязан постоянно».
Постоянно, слышите? Это я к тому, что журналист – это, к сожалению, навсегда. Это не лечится.
Может быть, это тот самый икигай, который заставляет нас, «вчерашних» журналистов, вставать в полный рост, когда возникает угроза справедливости. Когда есть моральный запрос, и нужно защитить правду.
Мы, видимо, так закалены и заточены, что всю жизнь будем реагировать на вызовы времени. Мы – солдаты слова. Поэтому просто обязаны этим оружием защищать справедливость и приносить пользу людям.
Лично для меня икигай – в этом.
Нет, я вовсе не хочу быть святее Папы Римского. Но за поруганную честь журналиста – порву. Можете это принимать или не принимать. Можете просто не читать. Но я всё-таки рекомендую полистать этот текст дальше. Потому что дальше будет не так назидательно, зато интересно. Позавчера я вывел для себя «11-ю заповедь»: НЕ УЧИ. Никогда никого не учи. Просто рассказывай. И отвечай за свои слова.
А почему мне нужно верить? Да потому что я никогда не вру.
И ещё – мне за державу обидно. Россия не для того выстрадала свободу слова, чтобы сейчас инфантильные мальчики со спайсом в кармане и бейджем якобы СМИ на ухе бодренько опускали наше пока ещё просвещённое общество до уровня американского массового быдла.
Это у них за океаном принято ничего не знать, не читать и ничем не интересоваться. Именно они придумали, что это и есть высокое предназначение свободной личности. А на самом деле ещё в 19 веке Чарльз Диккенс сказал: «Миссия Америки – опошлить Вселенную».

Нас этому не учили. Нам было завещано поднимать уровень своего читателя-зрителя до возможно высокого, а не опускать его, наоборот, ниже плинтуса.
Поэтому, пока ещё живо наше поколение опытных журналистов, думаю, вряд ли у нынешних СМИшных менеджеров получится скоренько реализовать идею массовой дебилизации у нас в России. Мы же будем биться до последнего.
На войне ничьей не бывает.

…Я в курсе: если ты начинаешь критиковать молодёжь – значит, ты состарился. Значит, не хочешь принять того, что мир изменился.
Неправда. Этот мир менялся на наших глазах, с нашим участием, и мы отлично знаем цену этим переменам.
Мы работали ещё с телетайпами, о которых нынешняя молодёжь даже не слышала. Свой первый «пузатый» служебный компьютер, ещё даже без интернета, я вёз из Москвы во Владивосток в салоне самолёта, и пытливые пассажиры меня спрашивали: что за странный такой телевизор? 
              Мы начинали, когда свободы слова и в помине не было. Мы писали полунамёками, рассчитывая на умного читателя. И находили такого читателя. Их было много, очень много. И мы расширяли диапазон своего влияния на них. И когда наконец свобода печати была официально закреплена в Конституции, мы праздновали победу и верили, что теперь вот наступят наконец другие, славные времена.
А наступило то, что наступило. Свободой воспользовались не те, кому надо бы, а те, кто сумел её купить. Читателю и зрителю досталась лишь свобода «хавать» то, что ему дают.
Да, теперь каждый может выпускать свою газету. Но что-то не видно, чтобы они росли, как грибы: это денег стоит. Наоборот, газеты сплошь загибаются и закрываются. Не сумев заработать себе на жизнь среди обилия новых рекламных изданий, рухнул даже титан региональной журналистики «Уральский рабочий» - почти ровесник ленинской «Искры». Эта же участь постигла практически все главные газеты в регионах.
А ведь Ленин с помощью своей «Искры» сумел 100 лет назад перевернуть страну. И советские газеты потом тоже переворачивали сознание миллионов россиян – и не только в идеологическом смысле. Уже постперестроечная российская пресса реально открывала глаза читателям на демократические ценности. Она воспитывала в них новое самосознание, гражданскую смелость и уверенность в своей правоте. А сейчас, в сугубо потребительскую пору, это перестало быть предметом первой необходимости. И журналистам нечего стало объяснять людям: рынок, якобы, сам всё переварит. И он переварил. Саму прессу. И не подавился.
Мавр сделал своё дело – мавр может уходить? Ну, это вряд ли. Ведь пока мы живы, наша совесть будоражит гены хотя бы ваших родителей. И не состоялось ещё ни одно общество, где бы дети не перенимали от родителей всё самое мудрое, а потом шли дальше, набираясь своих новых знаний.

Да, сегодня можно бесплатно открыть свой сайт или страничку в интернете. И набрать тысячи подписчиков. И сейчас даже председатель президентского Совета по правам человека, мой бывший коллега по «Известиям» Валерий Фадеев предлагает выдавать статус СМИ блогерам, набравшим очень много подписчиков.
Это, пожалуй, единственные, кому свобода слова пошла на пользу. Я сам знаю нескольких талантливых блогеров-журналистов, текстами которых зачитываюсь. Это, наверное, то, о чём многие из нас мечтали – отвести душу вольным философствованием и ненаказуемыми рассуждениями по тому или иному поводу.
Вот только пользы от такой вольнописательской деятельности мало. Она тешит, скорее, только самолюбие самих авторов, но не решает судьбы Родины. Это – не пресса.
Увы, публицистов сегодня заменили даже не блогеры, а раскомплексованные тиктокеры, ютюберы и инстаграммеры. Но ведь чаще всего поселившиеся в интернете хайперы решают свои собственные задачи раскрутки, пиара и заработка. Сайты, имеющие статус СМИ, похожи друг на друга, как близнецы-братья. Потому что передирают другу у друга топ-новости, пытаясь таким образом привлечь рекламодателя.
Почти вся нынешняя квази-журналистика заточена исключительно на продажу. Самыми ходовыми жанрами стали продающие тексты и скрытая реклама. Именно реклама и торговля газетными (эфирными) площадями стали источником заработка и смыслом существования коллег.
Не думаю, что ради этого стоит просыпаться каждое утро.
 
Ты знаешь, всё ещё будет…               
Свердловск 1977-82 гг.  УрГУ, факультет журналистики
Так вот – о профессии.
В журналистику я попал по спору. В школе собирался поступать в Новосибирский политехнический институт на факультет «Строительство мостов и гидросооружений». Но на выпускном вечере нам подвернулся под руку «Справочник для поступающих в вузы», и кто-то случайно развернул его на страничке с Уральским государственным университетом. На строчке «Факультет журналистики» все почему-то поглядели на меня.
Это был реальный пацанский вызов.
И уже назавтра вечером весь класс шумно провожал меня на вокзале нашего небольшого городка под Омском в Свердловск, совсем в другую сторону от Новосибирска, от моих мостов и гидросооружений. Я поехал всем доказать, что мне «не слабо».
Правда, уже в приёмной комиссии выяснилось, что на журфак поступают через творческий конкурс. А для этого нужны публикации, которых у меня, разумеется, не было. Пришлось вернуться. За две недели я опубликовал в местной районной газете четыре заметки – и снова приехал в Свердловск. Сдал экзамены – и поступил.
А через месяц написал заявление в деканат с просьбой отчислить меня. К тому времени я уже договорился со случайными геологами, которые на полгода, до моего призыва в армию, готовы были взять меня с собой в геологоразведочную партию.
Пока ждал декана, сидел на полу возле его кабинета нашего четвёртого этажа. По коридору шёл однокурсник-рабфаковец Азамат Саитов, бывший экскаваторщик. Он увидел в моих руках заявление, взял, прочитал, сматерился – и потащил меня, разумеется, в пивную на Пушкинской.
Там он, пуская профессионально клубы сигаретного дыма мне в лицо, орал:
- А ты знаешь, кто из-за тебя не поступил на журфак?! Конкурс - семь человек на место! Вот они мечтали об этой профессии, готовились, но их не приняли, потому что приняли тебя, говнюк! 
Это был второй крупный вызов.

Я проучился ещё полгода, познав сразу все прелести сессий, «хвостов» и безобщежитья. В те годы мест в общежитиях всем иногородним студентам не хватало. Из-за высоких, как оказалось, заработков наших родителей, нам с Женькой Тарасовым пришлось первое время снимать жилой подвал в Цыганском посёлке (где хозяином дома был, кстати, грек).
Тогда же я впервые безответно влюбился…
А потом снова влюбился – теперь уже в ССО, - и именно стройотряды круто изменили вектор моей судьбы.
На журфаке своего стройотряда не было, потому что летом студентам надо было проходить практику в газетах, а осенью весь факультет, кроме четвёртого и пятого курсов, выезжал на трудовой семестр в Красноуфимский район убирать картошку. В «колхоз».
Но ещё зимой я случайно подружился со студентами-физиками, бойцами ССО «Оптимист». Пообщался с другими парнями в «целинках», которые гордо выделялись из всех, как аисты среди цапель. Я, начитавшийся в детстве романтических книжек, сходу понял: это точно моё, никаких сомнений! Меня сразил наповал этот яростный коктейль из трудовой романтики и патриотизма.
«Оптимисты» готовы были взять меня в отряд, мне надо было только договориться с деканатом, чтобы меня отпустили. Я убедил декана, что пройду газетную практику прямо в отряде. Кроме того, пообещал, что после стройотряда поеду ещё и в «колхоз» – и меня отпустили. Летом 1978 года с патриотическими песнями под развевающимися знамёнами мы рванули с отрядом на мою первую Целину – за романтикой, даже без мысли о «длинном рубле».
То лето мы ударно отработали на Богдановичском фарфоровом заводе – строили какие-то служебные помещения. Я все два месяца с удовольствием помогал комиссару отряда в организации наших праздников и выступлений агитбригады перед местными жителями.
А вечерами, уставшие, но неугомонные, мы ходили в гости к девушкам из соседних стройотрядов. Кстати, мы с ними вовсе даже не целовались, а дружно пели до полуночи целинные песни под гитару у костра. Готовились к легендарному фестивалю «Знаменка».

Приходилось иногда жёстко конфликтовать с местными парнями, которые считали: раз женский отряд стоит в их посёлке, значит, и девушки «ихние». Но я, как назначенный переговорщик, популярно объяснял им, что «по-ихнему» не будет, потому что нет такого слова. Обходилось, как правило, без кровопролития.
Мы рвали и метали на объектах, не щадя своих молодых сил. С песнями шли на работу, падали от усталости, а назавтра снова на флагшток взлетал отрядный флаг, лучшему бойцу дня торжественно вручались на линейке алые вышитые рукавицы, - «…И снова отряды дорогами пыльными уходят, чтоб встретить рассвет».
Закончилась та Целина неожиданно: бойцы-физики единодушно избрали меня, студента-журналиста, своим комиссаром. Вот этого в нашем деканате уж точно не ожидали…
Однако же я, как обещал, сразу после той Целины поехал к своим в «колхоз» на второй трудовой семестр. И практику в богдановичской городской газете «Знамя коммуны» параллельно прошёл-таки. Всё это наш декан Вадим Николаевич Фоминых зачёл мне в плюс и разрешил дальше заниматься комиссарской работой (только чтобы не вредило учёбе!).
Как в воду глядел добрейший Вадим Николаевич.

Стихия стройотрядовского движения захватила меня полностью. Что было неудивительно: Свердловский областной студенческий строительный отряд гремел тогда на весть Союз, мы были безусловными лидерами и запевалами. Как сильнейших, нас направляли в самые разные точки страны, на главные стройки: БАМ, КамАЗ, Колыма, БАЭС.
Отрядные субботники, зональные фестивали и конкурсы проходили и зимой непрерывно. Кроме того, была ещё учёба молодых бойцов по профессиям и подбор новых целинников взамен уходящим «старикам». Конкурс в отряды был тогда сравним с конкурсом на поступление в Универ. А в некоторые отряды и больше.
Я, уже как комиссар, беззастенчиво считал, что мой отряд должен быть во всём первым. Снова рвал и метал. Над моей кроватью в общежитии висел флаг моего ССО и портрет Че Гевары. Я носил свою «целинку», практически не снимая, и за это меня друзья прозвали апологетом и Корчагиным. На третьем курсе меня избрали в комитет ВЛКСМ университета, где я стал курировать все стройотряды УрГУ. Учиться было, действительно, некогда.   
Однако мне как-то удавалось всё же сдавать зачёты и сессии. Не скажу, что преподаватели были ко мне снисходительны. Нет, скорее, они верили в нас всех и знали: если заложен в молодом человеке толк, то он и позже, в зрелости наверстает всё, чему не доучился в университете.
Главное, что нам внушали, - что мы учимся на факультете идеологическом, но творческом. Мы – четвёртая власть и опора партии. Какой партии, надеюсь, говорить не надо? КПСС, естественно. Других партий в Советском Союзе не было.


        А стройотряды уходят дальше…
Вторая моя, уже комиссарская Целина была, как песня. Мы строили очистные сооружения и железную дорогу в Реже. Стояли отдельным лагерем недалеко от города, куда регулярно выезжали с концертами агитбригады и на разные шефские мероприятия.
Когда мы всё успевали?!..
Я снова проходил курсовую практику в местной газете – параллельно с работой. Комиссар, в отличие от командира, не освобождён от работы на объектах. Прибегал в «районку», сдавал им коротенькую заметку или зарисовку про наши трудовые подвиги – и их печатали!
И снова после Целины я поехал в «колхоз», к своим – убирать с полей картошку. Там уже был рядовым грузчиком, а «целинку» надевал только вечерами, после ужина, когда хотелось покрасоваться перед девушками.
Всего за три года, в общей сложности, я прошёл пять трудовых семестров.

Третью свою Целину я придумал сам. Как я уже говорил, на журфаке своих стройотрядов не было. А мне – хотелось. Ну, как же так: все факультеты имеют такое счастье, а журналисты – нет?!
Больших трудов мне стоило убедить декана, а главное – партийное бюро факультета в том, что стройотряд будущим журналистам крайне необходим. Что именно там, в горниле и на передовой, из нас вырастут настоящие бойцы идеологического фронта.
Главный контраргумент против меня был: а где ты сам собираешься проходить производственную практику? Третий курс. Снова – в «районке»?! Положено ехать минимум в областную газету на 40 дней.
Я предложил: давайте персонально для меня сдвинем срок практики на месяц, и я уеду, куда скажете, в августе. Вместо каникул. А молодые бойцы пройдут практику в той же «районке». Я сам буду курировать.
Партбюро долго думало. Вроде бы, нарушение трудового законодательства: даже студенту летом полагается отдых. Но, с другой стороны, мы же без трудовых книжек проходим практику. А сколько, где и как отдыхать – решать самому студенту.
Комсомольское, а потом и партийное бюро факультета «пошли навстречу», как тогда выражались. То есть моя наглая инициатива была поддержана «ввиду убедительной силы воздействия ССО на процесс трудового и идейного воспитания молодёжи». В виде эксперимента.
Меня утвердили командиром отряда, и я приступил к набору бойцов. Несколько старшекурсников пришли «стариками» из крепкого философского ССО «Товарищ», а в основном личный состав был из молодых второкурсников.
Название отряду мы придумали, разумеется, единодушно – «Журналист».    
То было прекрасное лето. Мы строили всё, что нам предлагали: подъездные пути, дороги, склады. Были, к сожалению, организационные проблемы со стороны работодателя. Были и внутренние разногласия из-за тех, кто ехал в отряд больше потусоваться, чем работать. Отсутствие крепких стройотрядовских традиций оказалось, как ни крути, проблемой.
Но закончилась Целина благополучно, и я рад, что двум десяткам студентов-журналистов удалось поносить стройотрядовскую «целинку». Это с ними, верю, останется навсегда.
…Увы, это была первая и последняя Целина ССО «Журналист». Отряд-таки расформировали «ввиду нецелесообразности». Главной причиной назвали необходимость прохождения студентами полноценной производственной летней практики.       

Почему всё не так?!..
Я после этого убыл на свою практику в Благовещенск, где работал в областной газете «Амурская правда». Летал в Тынду, Кувыкту и Хорогочи – там строили БАМ наши свердловские строители-железнодорожники. Вся страна же его строила – по одной-две станции.
Писал про доблестных пограничников, которые охраняют нас от дружественных китайцев, про рыбаков, которым почему-то запрещалось ловить рыбу в пограничном Амуре, и про строителей нашего прекрасного Благовещенска, рядом с которым тогда даже в сравнение не мог идти китайский зачуханный Хайхе на противоположном берегу Амура. (Кто бы мог тогда подумать, что через какие-то 25 лет ситуация принципиально изменится, и теперь с того берега, из окон их белоснежных высоток наш Благовещенск кажется куда более убогой дырой, чем в то время их Хайхе с деревянными сходнями и печками в каждой хибаре…).
Много было всего интересного и парадоксального. У меня, глядевшего на мир незамутнёнными «корчагинскими» глазами, регулярно возникали вопросы: а почему всё так фальшиво и нелогично? Почему нам позволено в газете писать только лишь об «отдельных недостатках», и ни в коем случае в негативном плане даже не упоминать имя первого секретаря райкома партии?!
Почему те же партийные функционеры с трибун говорят о народе и населении, хотя надо говорить - люди?! Почему мы бедные, когда такие богатые? Объясните мне, я не понимаю! Противоречия гражданской совести и нереального бытия рвали мозг. Люди во времена застоя злобно и надрывно пили и ссорились до драк. Очень хотелось перемен.
А мы, журналисты, были в системе, которую сами же мечтали сломать.
Советский формализм, очковтирательство, гонка за показателями – всё вызывало во мне жуткий антагонизм. Да и все видели эту несуразность нашей жизни, однако в газетах и на ТВ всё было прекрасно. Мы строили социализм «с человеческим лицом». Славили человека труда. И я тоже должен.
Но Владимир Семёнович Высоцкий уже тогда хриплым голосом говорил нам: «Нет, ребята, всё не так…». 

…Август на БАМе- уже, считай, осень. И водку на всей трассе продавать было категорически запрещено. В магазинах стояли только коньяк и шампанское.
А как свердловским героям-строителям встречать дорогого земляка-журналиста?! Они брали на свой «длинный бамовский рубль» коньяк, до ночи рассказывали мне в строительном вагончике разные производственные истории, а утром шли к своим рельсам, бульдозерам и шпалоукладчикам.
Настоящие герои. Они шли напролом через тайгу. Сотнями строили те самые «мои» мосты и гидросооружения. Замерзали в снегу, тонули вместе с тяжёлой техникой в болотах, но шли вперёд, прокладывая свой легендарный путь. Как настоящий Павка Корчагин. Как мы почти – в наших ССО.
Вся страна смотрела на них. Тогда не было важнее народнохозяйственной задачи, чем «От Байкала до Амура мы проложим магистраль!». Из радиоприёмников каждые полчаса неслось патриотическое: «Слышишь, время гудит: БАМ!!!», и ещё что-то про молодость наших сердец и «большая тайга покоряется нам».
Все народные артисты побывали на этой баснословно дорогой Всесоюзной ударной комсомольской стройке. Все центральные журналисты, разумеется, тоже отметились хотя бы по разу. Воспели. 
 Вдохновению самих созидателей, казалось, не было предела. Они тогда ещё не знали, что их самоотверженный труд, отмеченный звёздами и орденами, лет на 30 потом забудут, похерят, и вспомнят только уже в новой России, при новых экономических реалиях.
Много позже в прессе появились скандальные публикации о «закопанных миллиардах» и о том, как прославленный бригадир монтажников пути Александр Бондарь от обиды и злости зарыл в откос БАМа свою звезду Героя Социалистического Труда. Как многие бывшие строители грандиозной стройки спились от тоски по утраченным надеждам и напрасно пролитом поте.
БАМ оказался никому не нужен, потому что несметные сокровища Сибири, которые предполагалось возить по нему, было просто некому добывать из недр. Выдохлась страна. В то время мы вместо рудников и обогатительных фабрик строили ракетные шахты, изо всех сил пытаясь не отстать в гонке вооружений. Пентагон давил, угрожая космическими войнами – и это был вызов для всей страны.
Огромная держава СССР напрягалась, экономя на своём народе. Миллиарды были вбуханы в гонку вооружений. А потом, гораздо позже выяснилось, что это было напрасно. Вся эта страшная космическая угроза и СОИ (стратегическая оборонная инициатива) оказались лишь фейком, созданным ЦРУ в исполнении Голливуда. Но нам об этом долго не говорили. 
Я тогда был просто студент-старшекурсник. Ну, да, будущий журналист. Так ведь – будущий. Проводник идеологии партии? Четвёртая власть? А что мы знали!? Все ошибки – от недостатка информации…
Неуютно как-то в те времена было нашему брату, душно. Кругом – картонные образы и легенды, надутый пафос, а ты должен в патриотическом порыве всё это воспевать?! Нечестно это. Нехорошо. Против гражданской совести.

Я тогда решил для себя, что не стану никогда петь под эту пропагандистскую дуду. Про конкретных людей, про достойные поступки – да, буду писать. Об экономических проблемах и сложных жизненных ситуациях – да. Обо всём интересном и полезном. Но – не о политике партии, прости господи…
Слетал на преддипломную практику в Душанбе, откуда сразу же привёз приглашение на работу по окончании университета. Написал диплом о «Рабочей эстафете» (было тогда такое Всесоюзное соцсоревнование – одно, пожалуй, из всех реально работающих). И убыл под восторженные вопли однокурсников, купавшихся в фонтане ресторана «Космос» по поводу окончания Универа, - в Таджикистан.
И я сейчас, спустя годы, ни о чём не жалею. Всё складывалось благополучно. Впереди была большая, светлая (мы все в это верили) и полная свершений жизнь.

Мы падаем в небо
Душанбе 1982-86 гг. Республиканская газета «Коммунист Таджикистана»
В Душанбе я начал очень бодро работать специальным корреспондентом центральной республиканской газеты «Коммунист Таджикистана» в отделе капитального строительства. Курировал главные стройки республики: Нурекская, Байпазинская, Рогунская ГЭС, Дангаринский ирригационный тоннель, Таджикский алюминиевый завод, Яванский электрохимкомбинат.
Но уже через полгода, весной меня вызвали в военкомат и сказали: Родине нужны десантники.
В Афгане тогда вовсю полыхало.
- А я здесь причём?! Я – командир мотострелкового взвода, да и то ненастоящий. Срочную не служил, только военная кафедра.
- Вот, - сказали мне. – Главное слово тут – командир. Будешь командовать диверсионно-разведывательной группой. ДРГ. А бойцов мы тебе подберём – ветеранов ВДВ из запаса. Они тебя всему и научат…
Как я прошёл медкомиссию со всеми этими центрифугами и спецтестами – отдельная тема. Многие из офицеров не прошли. Поэтому из полусотни призванных военкоматом из запаса нас, командиров, в строй встало человек 20. И это были, в основном, холостяки. Так надо было.
Перед отправкой нам всем велели написать письма домой и сообщить, что месяца два от нас весточек не будет, а потом для обратной связи сообщат номер нашей полевой почты.
Двое суток мы ехали в составе обычного пассажирского поезда. Все - в гражданской одежде. Прибыли в Казахстан ночью. Капчагай. Река Или. Ещё полчаса от станции нас везли куда-то тентованными «Уралами». Остановились. Полупустыня голая. Только свёрнутые палатки лежат на песке, и десяток здоровенных прапорщиков в голубых тельняшках раздают нам топоры и колышки: ставьте себе жильё.
Вот тут я окончательно понял: всё серьёзно.

Говорят, все мужчины служат в армии один-два года, а потом всю жизнь вспоминают и рассказывают разные армейские истории, байки.
После окончания университетской военной кафедры и летних курсантских лагерей в Елани служить на два года с нашего курса призвали только троих: Женьку Тарасова – во Внутренние войска, Женьку Анисимова и Володю Мальцева – в Самаро-Ульяновскую Железную дивизию по нашей традиционной воинской специальности, указанной в военном билете, – командирами мотострелковых взводов. ВУС 0001.
Вот они на самом деле рассказывают реальные армейские истории. А мне-то и рассказать особо нечего, я и полгода не прослужил. Но ВУС в моём военном билете поменян, и, если расшифровать его, то получится, что моя воинская должность в ВДВ состоит из одиннадцати слов: командир диверсионно-разведывательной группы отдельного батальона десантно-штурмовой бригады специального назначения. Гвардии старший лейтенант.

Ладно, раз положено, расскажу… 
Через пару дней к нам привезли личный состав. Это были те же запасники, только многие – с боевым прошлым. Кое-кто - ветераны спецназа, прошедшие Анголу, Сомали и ещё что-то. Саперы-подрывники, связисты, разведчики. И все – как шкафы дубовые – мощные, высокие, хитрые. И все старше меня.
Их построили в две шеренги, и нам, офицерам, начали представлять наши группы. В моей группе оказались два прапорщика, два старших сержанта, четыре сержанта и четыре ефрейтора. Всего 12 человек, как и положено в ДРГ. Для них это были обычные военные сборы. Для меня, 13-го, - то ещё испытание. Вызов. 
Я начал перекличку, и понял, что мне каждый раз надо поднимать выше голову, чтобы рассмотреть лицо бойца. Они были – стена. А я среди них – самый маленький.
Заметив моё смущение, мой заместитель – один из прибывших прапорщиков - вышел из строя, встал рядом и, погладив меня по-отечески сверху ладонью по голове, спокойно так произнёс:   
- Ничего, командир. Всё будет хорошо…

Первую неделю мы занимались только тем, что укладывали парашюты. На огромных брезентовых пологах тщательно выравнивали каждую стропу своих Д 5-х. Больше часа уходило на это. Площадь парашюта – 48 квадратных метров – как тогдашняя квартира-трёшка. 28 строп. И каждую надо идеально вывести строго параллельно соседней.
Инструктор ходил и контролировал каждый этап – до самого завершения укладки. Если одобрял – на специальной бирке каждый из нас писал свою фамилию. Таким образом подтверждалось, что купол себе ты укладывал сам, и ответственность за раскрытие этого парашюта лежит на тебе самом.
А наутро мы доставали из контейнеров эти самые свои купола, срезали бирку, - и всё повторялось сначала. Инструкторы не давали нам вздохнуть-покурить. От зари до зари наш распорядок был занят тренировками, учебными занятиями и укладкой парашютов.
Фотоаппараты были категорически запрещены.
Командир отряда – невысокого роста полуказах-полукитаец – любил по утрам, ещё до подъёма личного состава собрать по палаткам всех офицеров и, щёлкнув секундомером, скомандовать: «На сопку бегом – марш!».
Мы брали эту долбаную сопку всякий раз с остервенением. Ещё голодные, злые ползли по ней чуть ли не на коленях, а потом скатывались вниз, к своему командиру – все в поту, запыхавшиеся.  А наш майор, выключив секундомер, говорил: «Что-то вы долго шли… Давайте-ка ещё раз…».
Иногда он отбирал из нас 5-6 человек, расставлял вокруг себя и командовал: «Бейте!». Мы бросались на него всем скопом – и через секунды, сами не понимая, как – валялись тут же вокруг него, корчась от боли. Он всех нас уделывал. Как у него это получалось – не успевали заметить даже те, кто стоял рядом и смотрел. 

Мы никогда не прыгали с самолётов. Мы были диверсанты-разведчики, и нас выбрасывали всегда «по-тихому» с вертолётов. Самый большой в мире Ми-26, называемый в нашей среде «коровой», брал на борт до двух рот десантников, и мы уходили на задание обычно на рассвете.
Казахский мелкосопочник реально содрогался от рёва наших машин на взлёте. Никогда раньше не знал, что большие вертолёты взлетают обычно с небольшого разбега. И, в принципе, каждый наш взлёт походил на то, как если бы от рельс оторвался и ушёл в небо грохочущий грузовой поезд.
Одно это ощущение всегда потрясало. Ведь поезда же не летают! Как ЭТО могло взлететь?!..
В корабле мы всегда были собранны, молчаливы, и реально были готовы послужить Родине. Когда меня сейчас иногда спрашивают: а куда вы улетали? – я некорректно отвечаю вопросом на вопрос: а вы с какой целью интересуетесь? :) Куда надо было – туда и улетали.

…В мае в Заилийском Алатау расцветают маки. Сверху это бескрайнее алое поле кажется сплошным морем крови. Жутковато, но ободряюще. Жалко было давить десантными сапогами такую нереальную красоту.
Но ещё жальче было черепашек. В это же время они выползают из песка после своей зимней спячки, и их там так же много, как маков. Как ни приземляйся – всё равно раздавишь черепаху. Они, особенно маленькие, истошно пищали, и мы подбирали их, протыкали штык-ножом, чтобы не мучались, и несли с собой на базу. Вечером повара готовили нам из них жаркое, а на обед – черепаховый суп.
Вкусно, конечно. Пока не приестся. А вот когда приедалось – мы ели змей. Их там тоже было немеряно. Однако они – на любителя. Поэтому чаще довольствовались всё-таки гречкой с тушёнкой. Это наше, родное. До сих пор иногда себя балую – не змеиным жарким и не черепашьим супом, а простой гречкой с тушёнкой. За милую душу. За ВДВ.
Самые неповреждённые черепашьи панцири мы в свободное время распиливали штык-ножом вдоль, обрабатывали марганцовкой, переворачивали, свинчивали шурупом – и получалась прекрасная экзотическая пепельница. У меня на балконе до сих пор – кто был, тот видел – сохранилась пара таких.
         Считаете, жестоко? Ну, расскажите это нашим инструкторам, которые учили нас в ближнем бою вырывать противнику горло и ногой перебивать позвоночник…
            
        Никто, кроме нас
… Это был первый в моей жизни прыжок. Я сидел в хвосте вертолёта, поскольку командир выходит из корабля последним. Он должен ещё сверху посчитать распахнувшиеся купола своих бойцов и убедиться, что всё в порядке.
Мы вышли на заданную высоту, здоровенный прапорщик встал у бокового выхода из корабля – «благословлять». Загорелся плафон над рампой: «Пошёл!».
Все мои бойцы вышли, я посчитал: 12 куполов распахнулись. Порядок.
Пошёл и я…
Поначалу в свободном падении ничего не соображаешь. Тебя кувыркает так, что думать некогда. В мозгу вертится только одно: 501, 502, 503. Через три секунды надо рвануть кольцо. Рванул – снова считаешь: 504, 505.
И вот оно - купол хлопнул!
Первые секунды парения – как переход из ада в рай. Чистилище ты прошёл ещё там, в вертолёте. Переполняет восторг от того, что живой, и кажется, теперь в жизни будешь точно делать только хорошие дела. Бросишь курить, а будешь только наслаждаться пением вот этих жаворонков, что парят стайкой прямо на траверзе твоего парашюта.
Когда я услышал, как эти божьи пташки славно чирикают в огромном бело-голубом пространстве, я вместе с ними в голос и с выражением исполнил «Широка страна моя родная», хотя слов песни раньше не знал.
Потом выяснилось, что при первом прыжке все поют. Это, оказывается, естественная реакция каждого десантника на новый вздох жизни.
… Летим!!!
Огляделся по сторонам. Земля, оказывается, бесконечная! Это там, внизу, человек видит только семь километров до горизонта в любую сторону. А сверху – миллион на миллион, как говорят лётчики. И всё такое маленькое… Деревья – как трава. Поля – квадратики лего. И всё это ждёт тебя. Ты там нужен.

Спустя пару минут, однако, я с удивлением понял, что стая жаворонков уже поёт ниже меня. А купола внизу гаснут один за другим, то есть мои бойцы приземляются.
А я?!... Мне до земли ещё далеко-далеко …и, кажется, всё дальше…
Холодный пот прошиб – вот как это, оказывается, выглядит. Я не снижался, меня поднимало вверх!
В ту пору, после изнуряющих ежедневных тренировок на жаре, я весил что-то около 50-ти килограммов. С таким весом, по нормативам, вообще нельзя допускать к прыжкам. Но кто нас в той полупустыне взвешивал?!
Поскольку наш корабль был последним в то утро, солнышко уже взошло, ударило о песок, и теперь восходящие потоки нагретого воздуха били в мой купол, совершенно не интересуясь, весело мне от этого или страшно. Меня ласково и бесповоротно уносило вверх и в сторону.

Я взял себя в руки и подумал, как в кино: должен быть на этот случай какой-то план «Б». Вспомнил: купол Д 5 – неуправляемый. Но если потянуть за определённые стропы, то угол наклона купола можно изменить. Вспомнить бы теперь только, за какие именно стропы…
Засёк, в какой стороне находится солнце, где река, и где наша база на земле. Других ориентиров нет. Надо работать стропами.
Как мне это удалось – не знаю. Наверное, в космосе очень холодно :), поэтому я начал всё-таки постепенно снижаться. Восторга уже не было. Хотелось просто домой, на твёрдую землю.
Приземлился я очень мягко – будто со ступеньки на ступеньку спрыгнул. Даже ни одна черепашка не пискнула. Поглядел на часы: оказалось, вместо положенных четырёх минут я падал в два раза дольше – восемь. И отнесло меня минимум на километр от обозначенного места высадки.
Подтянул-собрал купол и побрёл по песку в сторону базы.
А что в это время происходило на земле? Это мне уже потом рассказали. Прапорщик, который на машине должен собирать приземлившихся бойцов, подобрал практически всех и спрашивает:
- А кто это у вас там один ещё болтается? (Про меня).
Ему говорят:
- Это командир наш. Лёгонький, вот его и тащит.
- А-ааа… – сказал прапорщик. - Ну, раз командир, значит, доберётся. К машине! Завтрак стынет.
Когда я добрался наконец до базы, мои бойцы уже давно позавтракали и важно, по-геройски курили, валяясь на песке. Увидев меня, сержанты поднялись, побежали навстречу, взяли мой ранец с куполом, стали заботливо интересоваться: где я был, почему так долго, и «мы же не знали, в какую сторону машину за тобой посылать…».
Потом двое сержантов неожиданно заломили мне руки за спину, согнув меня пополам. Двое других встали у меня строго в тылу с запаской нарастяжку – и как врежут мне этой запаской с размаху по заднице!
Пролетел я в то утро ещё раз в свободном полёте метра полтора, пока не ткнулся носом в песок. Бойцы подбежали, поднимают-отряхивают, интересуются, не ушибся ли?.. :)
Таким образом у нас посвящали в десантники. После первого прыжка – положено.
Не знаю, существует ли эта милая традиция сегодня. Многое изменилось. Парашют Д 5 – уже давно история. Нынешние десантники прыгают с Д 12-ми. Практически управляемое крыло. И весит в два раза меньше. 

Но мне хватило истории с засекреченным в ту пору Д 6-м. Их у нас в отряде было всего несколько штук, их тогда только испытывали. И хранились они отдельно, в контейнере на площадке снаряжения в автопарке.
Зачем я так подробно об этом? Потому что именно в моё дежурство по части четыре этих секретных купола украли. Просто вывезли на чём-то ночью – и с концами.
Уже утром, когда обнаружилась пропажа, примчалась военная прокуратура и дознаватели.  Меня за это ЧП реально могли посадить. Ведь я, как дежурный по части, отвечал за всё. Но следователи копали яростно, и уже на третий день нашли и вора, и сами купола.
Давно это было, ещё в прошлом веке. Поэтому сейчас, думаю, уже можно сказать: парашюты из расположения части вывез наш гражданский служащий-водовоз. У него вскоре должна была родить жена, нужны были деньги, и он не придумал ничего лучше, как украсть у нас секретные купола и продать их местным автолюбителям на тенты от солнца по сто рублей за штуку.

…Были у нас и отказники - те, кто боялся прыгать. Их было немного, но вот один попался именно в моей группе. Таджик. Он ещё вечером накануне говорил мне:
- Командир, я не могу прыгать: у меня трое детей. Если парашют не раскроется – ты, что ли, будешь их кормить-воспитывать?!   
Я его убеждал, что купол – очень надёжный, распахнётся обязательно, мы ведь прыгаем на «принудиловке». И химприбор есть. Если что – он тебе сам раскроет.
Оказалось, всё бесполезно. Он исчез куда-то прямо перед посадкой в корабль. Оставил свой парашют – и сгинул. Я докладываю комбату, тот матерится, а уже идёт перекличка, обязательная перед посадкой в корабль...
Тут ко мне подбегает командир второй группы, Сашка Любимов. Он со своей группой прыгал раньше, только что приземлился.
- Серёга, у тебя что – отказник?! Давай я вместо него прыгну!
- Как, Саня!? Он – таджик…
А у Сашки Любимова – глаза голубые, волосы пшеничные. Ни разу не похож на таджика. И прыгать на чужих куполах категорически запрещено.
Но «вертушки» уже ревут, готовые к взлёту. К моей группе подходит выпускающий офицер, начинает выкрикивать фамилии.
- …Каримов!
И Саня Любимов, успевший уже нацепить на себя систему моего бойца, бодрым голосом отвечает:
- Я!
Выпускающий смотрит на него внимательно:
- Какой ты, нахер, Каримов?!.. Ты погляди на себя!
Но «вертушки» ревут…
В общем, прыгнули мы все в тот раз благополучно – в полном составе. Только Сане тот прыжок официально не засчитали, а моего бойца в тот же день от позора подальше отправили с оказией домой.
Всё, больше ничего не расскажу! :)
Мы тогда не улетели «за речку» - в Афганистан. Нам просто сказали: Родина пока обойдётся без вас. За нас там, за Пянджем, делала свои жёсткие дела Капчагайская десантно-штурмовая бригада (ДШБ). Спецназ ВДВ. Лучшие. 

Прямо там, на месте нам выдали зарплату наличными. У меня карманы топорщились от денег. Оплачены были «пустынные», а также каждый прыжок, звание, должность, секретность.
С такими деньгами в Сочи бы. Но нас, предварительно переодев в своё гражданское, погрузили в отдельные два вагона обычного пассажирского поезда до Душанбе, а меня назначили начальником эшелона.
Я получил списки бойцов и поговорил с начальником поезда. Тот настрого предупредил, чтобы мои люди не шарахались по другим вагонам, и закрыл нас с обеих сторон на ключ.
Ну, и, как думаете – спасли те замки законопослушных пассажиров от батальона вольных десантников?..
Уже через полчаса ко мне прибегает тот же начальник поезда и орёт:
- Твои дембеля по другим вагонам уже девок щупают!!! Одному мужику челюсть сломали! Два окна разбили!..
  Ну, что тут скажешь?.. Зря нам деньги выдали. Парни ещё на станции перед посадкой накупили яблочного вина, которого тут море в стеклянных банках, напились – и, естественно, пошли по всему поезду волю хлебать…
А нам ехать минимум двое суток. Жара. Вино всё больше развозит отвыкших от него в пустыне десантников. Взял с собой пару трезвых ещё офицеров, и мы пошли собирать по всему поезду «отстегнувшихся».
Кое-как добрались, прибыли в Душанбе, я сдал свои списки в военкомат, и мечтал уже славно отгулять положенные пять суток отпуска.
Не тут-то было. На третьи сутки меня каким-то образом нашёл специальный товарищ из тогдашнего КГБ. Приехал на легко узнаваемой белой «Волге» прямо к моему дому и предложил вернуться на службу. Правда, уже в их структуру, и в небольшой «трудовой коллектив».
- Просто инструктором по укладке парашютов! – вкрадчиво убеждал он.
Условия обговаривал. Зарплатой, типа, не обидим, жить будете в благоустроенной казарме, отпуск большой, а уволиться сможете уже через год.
Я взял время подумать. Потому что это был очередной судьбоносный вызов, а на мой единственный вопрос, не «за речкой» ли служба? - тот чекист ответил весьма уклончиво:
- У речки.
А с какой стороны речки – не сказал…
Он снова нашёл меня, когда я уже вышел на работу в редакцию. Пошли с ним в сквер покурить, и там я сказал ему категоричное «нет». Обоснований от меня он не ждал. Просто докурил и предсказуемо спросил моё мнение о Сашке Любимове.
Так мы спокойно, по-хорошему и расстались.

Не гуляйте по облаку долго: сыро…
Я вернулся к своей гражданской, уже почти любимой и долгожданной профессии – и снова напрочь отдался командировкам по главным стройкам республики.
 Тогда здесь всё поражало масштабами и технологиями. Здесь была самая высокая в мире плотина Нурекской ГЭС – больше 300 метров. Самый длинный в стране Дангаринский ирригационный тоннель – почти 15 километров. Строилась высоко в горах уникальная и мощнейшая в Азии Рогунская ГЭС. Достраивался современный Таджикский алюминиевый завод и только-только начиналось строительство Сангтудинской ГЭС.
Всё это были мои подопечные объекты. И - наконец-то! – гидросооружения. К ним я мотался через горные перевалы по серпантинам узких дорог на служебной «Волге», на убитых рейсовых автобусах, на вертолётах и самолётах.
Несколько раз летал в другие города Советского Союза по делам «Рабочей эстафеты» с делегациями строителей, «выбивавших» из смежников досрочную поставку оборудования.

Однажды должен был лететь в Баку, но почему-то припозднился с выездом в аэропорт. Вбегаю в здание аэровокзала – а посадка на самолёт уже закончена. Билет на моё место продан другому пассажиру. И моя делегация в салоне готова улететь без меня.
Я нашёл начальника аэропорта, он повел меня прямо по лётному полю к самолёту, представил «уважаемого, слушай, человека» командиру корабля – и тот, от души сматерившись, посадил меня в тамбур на какие-то деревянные ящики. Так я весь полёт и просидел на этих ящиках с вакциной против оспы коз…
Другой раз прилетал в Свердловск – на Эльмаш, где мы должны были убедить наших смежников из УЭТМ поставить на Байпазинскую ГЭС последний четвёртый гидрогенератор на полгода раньше срока. Соревнование же!
После официальных переговоров с руководством и похода по цехам поехали в баню на дачу генерального директора «Уралэлектротяжмаша». Выпили, разумеется, под наши таджикские дыни и арбузы. А потом я в парилке хлестал веником здоровенного начальника цеха Алексея Молоткова, убеждая его: если они не поставят нам досрочно этот агрегат, я напишу в газете, что у уральцев кишка тонка. Тот страшно обиделся. И хлестал уже меня веником, как невероятного противника. Мэр Нурека, помню, тогда за меня заступился. И бригадир СпецГЭМа Женя Тишкин – тоже неслабый мужик.
Понятно же было, что на полгода раньше выполнить такой крупный заказ – нереально. Это как же надо составлять планы и графики, чтобы на «скрытых резервах» вытащить такую махину, которую двести человек делают полтора года?!
Но - соцсоревнование же! Братская Таджикская республика просит. И если пойти им навстречу, то и ордена потом за досрочный пуск объекта получать можно вместе…
Короче говоря, два дня мы с ними бодались. Мужики и так и так сопротивлялись, куда-то звонили, с кем-то советовались. В конце концов сказали: ладно! Изыщем внутренние резервы.
Стыдно нам не было. Хотя мы тоже понимали, что такие вещи так не делаются. Значит, уральцы сдвинули на попозже чей-то другой заказ, взяли дополнительно людей из других цехов. Мы им сломали всю нормальную плановую работу.
Но ведь соцсоревнование!!!
Молотков потом стал министром и заместителем председателя Свердловского правительства. А гидроагрегат, кстати, они нам тогда досрочно поставили, и Байпаза вошла в строй действующих на полгода раньше срока. Уже в июне мы устанавливали новогоднюю ёлку на крышке этого уральского гидрогенератора. А мне тогда вручили первые отраслевые награды – Почётные знаки «За участие в «Рабочей эстафете»» и «Строителю Байпазинской ГЭС». 

Кстати, строили все эти уникальные объекты, в основном, русские специалисты. Местные были только подсобными рабочими и начальниками. Так было положено: руководитель, первое лицо должно быть обязательно лицом коренной национальности. А всю сложную работу вёл, как правило, его зам или главный инженер. Так было и в партийных, и в советских структурах. Везде.
Даже награды раздавали тогда по национальному признаку. Пусть круче всех работал именно русский, но разнарядка из Москвы приходила на другого, «политкорректного».
Ничего не имею против гидростроителей Героев Социалистического Труда Мухаббата Шарипова и украинца Владимира Лысенко. Они заслужили свои высокие звания ещё за Нурек. Но вот одна конкретная, очень характерная ситуация.
На завершающем этапе строительства Байпазы случилось ЧП. Тогда что-то нештатное произошло на отводном канале, и небольшая вода начала поступать совсем не туда, куда следовало.
Надо было срочно заглушить отверстие в трубе диаметром около 30 сантиметров. А вода уже затопила приямок, и эта труба находилась на глубине. Что делать?
Надо нырять - другого выхода нет.
Мужики выстрогали из чурбака деревянную заглушку. Бригадир бетонщиков Геннадий Трегубов разделся, намахнул стакан водки – и нырнул с кувалдой и этой заглушкой в ледяную горную воду. Забил чурку в трубу, и ситуация была спасена.
Думаете, дали что-нибудь этому Трегубову за геройский поступок? Ага, как же. Хорошо, выговор не влепили за то, что пил на работе…
Таких случаев было много. Тогда часто работали на энтузиазме. И чьи-то промахи неизбежно требовалось исправлять чьими-то героическими усилиями.
Это сейчас кажется: дураки были, лезли, куда не надо. Надо! Такими были обстоятельства. Время требовало. И те, кто умел, у кого кишка была не тонка – отвечали на эти вызовы достойно. А кто не смог, не захотел, струсил – о них мы не говорим. Бог им судья и стабильная зарплата.

Однажды начальник цеха ТадАЗа (Таджикский алюминиевый завод) повёл меня показывать новые, только что установленные в цеху электролизёры. Я удивился: почему так пусто в цехе? Завод-то, вроде, вовсю работает…
- Электромагнитное излучение здесь очень мощное, нежелательно долго находиться людям, - ответил он.
Потом для демонстрации взял мощный железный лом и поставил его на бетонный пол цеха. Отпустил руку. Лом стоял, как вкопанный! Вертикально. На бетоне.
Видя моё изумление, начальник цеха спросил:
- У Вас ключи с собой есть?
Я достал из кармана связку ключей – от своей квартиры, кабинета, мотоцикла. Он взял их, положил себе в кулак и разжал пальцы. Меня снова шокировало: мои ключи, как живые иголки ёжика, тут же оттопорщились на его ладони, стремясь строго вверх!
А люди тут работают…
Это сейчас про такое легко говорить. А тогда никому бы и в голову не пришло написать в газете про этот лом и ключи. Самоцензура в наших головах была – хуже Главлита.

Я знал про таджикские стройки всё. Облазил каждую турбину и плотину, разбирался в устройстве гидрогенераторов и буровых установок, знал, чем отличается тюбинг от обечайки. Я дружил со всеми руководителями строек и предприятий-подрядчиков. А с бригадирами и мастерами мы, бывало, не раз сиживали за дастарханом под арак и ходили друг к другу в гости.
Однажды большую группу журналистов направили из Душанбе на строительство Байпазинской ГЭС на экскурсию. Сопровождать нас на объекте поручили уже ставшему заместителем начальника СпецГЭМа Евгению Тишкину. Тот, когда перед ним открылась дверь нашего автобуса, оглядел нас всех хитрым взглядом и говорит:
- А зачем вам сопровождающий? У вас же Авдеев есть…
         
Однажды в командировке в Нурек я проснулся в номере гостиницы от того, что через открытую балконную дверь ночью ко мне вплыло облако. Сплошное молоко. Я спустился в вестибюль и спросил буфетчицу:
- Что, такое часто бывает?
Она ответила:
- Постоянно.
Город находится в горах на высоте около тысячи метров над уровнем моря. Поэтому заплывающие в номера облака по утрам – самое обычное дело. По ним даже погулять можно.
Я вернулся к себе в номер, где уже сам собой родился этот белый стих:

- Девушка, вы не знаете, как попасть мне на это облако?
- Ах, на это! Идите прямо. Нет, недолго – минут за восемь.
На автобусе – две остановки. Там сойдете – и по тропинке.
Там увидите – ребятишки, как обычно, играют в прятки.
- Прямо в облаке?
- Да, конечно. Ведь оно – сплошное и плотное.
Захватите шапку – простудитесь. И один не ходите –
заблудитесь.
Не гуляйте по облаку долго: сыро.
Кстати, вот ваш автобус!
- Спасибо. Я передумал…

Всё было здорово в этой Азии. Недаром же ко мне в гости приезжали туда отец и брат, Жека Тарасов и семейство Горловых. А Ваня Семыкин так просто остался работать в одной газете со мной.
Я возил гостей отдыхать в красивейшее Варзобское ущелье и в дегустационный зал винкомбината «Шахринау». Рвал в горах по пути из командировок своим коллегам-женщинам цветы миндаля на 8 Марта. Новый год однажды встречал, сидя на тёплом зелёном берегу реки Душанбинки, опустив ноги в совсем не новогоднюю воду.
Там было всё, как в восточной сказке. Это когда всё хорошо, а счастливый конец ещё далеко впереди.
Но сказки, видимо, - не моё.

Отработав в Азии, как положено после диплома, три года, я начал настойчиво уговаривать главного редактора отпустить меня.
- Русский должен жить в России, - говорил я ему.
На что он мне каждый раз одинаково отвечал:
- Зайдите через недельку…
 А на неделе мне вдруг неожиданно предлагали, например, вступить в Союз журналистов, в другой раз вне очереди приняли кандидатом в партию.
То, что шеф меня не отпустит, я понял после того, как он назначил меня заведующим отделом, а потом тихонько вручил ордер на однокомнатную квартиру в центре Душанбе. «Выбил» специально для меня в ЦК партии. До этого я жил в саманной кибитке, которая после каждого землетрясения шла трещинами, и печку в ней надо было топить дровами.
А тут – квартира. Бесплатно. Холостяку.
- Понимаете, - говорил мне редактор. – Очень мало специалистов хотят сейчас работать в национальных республиках. Но кто-то ведь должен…
Он много курил, стряхивая в аккуратно сложенную бумажку пепел - один-в один цвета его шевелюры. Я видел, что сам он, исконно русский интеллигент, тоже страдает на чужбине, но долг партийца обязывал. И ещё он был поэт. Его звали Борис Николаевич Пшеничный.
Он нравился мне так же, как я ему. Однажды на планёрке он сказал:
- Авдеев у нас пишет – будто кожу на барабан натягивает.
И все догадались, что это есть хорошо. 

Я остался на Памире ещё на год, много ездил в командировки, в том числе и по трагическим событиям. Было однажды, наш вертолёт чуть не рухнул от высокой разряженности воздуха, когда мы поднимались в высокогорный посёлок, полностью разрушенный землетрясением.
Было, попадали под камнепад. Замерзали в горах и купались под водопадами. Меня однажды чуть не унесло бурным Вахшем. Как-то в общественной мехмонхоне (столовой) я получил бациллу в лагмане, и неделю провалялся в больнице с желтухой. Ну, прямо как отравленная халва. :)
Был такой запомнившийся случай. Мы обедали узким редакционным коллективом в одной столовой, где плов готовили прямо рядом с нами. Наблюдая за процессом, наш штатный переводчик Ориф подошёл к повару и сказал:
- Ты же неправильно делаешь…
- Ээээ, русские и так съедят…

Там, в Азии, я впервые реально поверил, что у меня есть ангел-хранитель. Мне тогда от профсоюза гидростроителей дали бесплатную путёвку в санаторий под Туапсе – в Лазаревском. И вот проходят наши пляжные две недели, наш агент привозит всем билеты на самолёты домой. Всем, кроме меня. Не нашлось для меня билета на рейс до Омска (я оттуда к родителям в отпуск собирался).
А я уже постель в санатории сдал, сумку собрал. Что делать? Поеду со всеми в Адлер, агент же обещал завтра там подсуетиться и отправить меня ближайшим рейсом. Переночевал у какой-то бабушки в адлерском сарае среди клопов, утром прихожу в аэропорт – а там тишина и море билетов на Омск. Бери – не хочу.
- А Вы не знаете, что случилось? - высунулась ко мне кассирша из своего окошечка. – Ваш вчерашний рейс разбился при посадке в аэропорту Омска. Все погибли…
Советские газеты никогда не сообщали об авиакатастрофах. У нас в стране ЧП, якобы, не было ни в воздухе, ни на воде. А мы в омском аэропорту садились на чёрный от вчерашнего пожара бетон с остатками сгоревшего самолёта по краям посадочной полосы, и люди, встречавшие нас за воротами у выхода с лётного поля, безнадёжно выкрикивали в нашу толпу фамилии своих друзей-родственников.
Но никто не отзывался. Все, кому суждено было сгореть, сгорели вчера… 
   
 Мы с секретарём парткома Яванского электрохимкомбината стояли па передней площадке локомотива и ехали по территории предприятия, когда радиоприёмник в кабине машиниста сообщил о смерти Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова. Я видел, как побледнело лицо партийного секретаря. Спросил его:
- Очень переживать будете?
Он сказал:
- Ну, сначала надо траурный митинг организовать. А вечером приду домой, выпью рюмку…ну, и всплакну, пожалуй…
Мы тогда нисколько не ощущали, что закончилась эпоха. Как она могла закончиться?! Социализм же непобедим! Взамен упавшего командира встанет новый. И дальше мы пойдём вперёд так же поступательно и уверенно, как всегда. Как положено.
Правда, не очень-то бодро, без энтузиазма шли мы к коммунизму. Журналисты были обязаны пропагандировать высокие моральные принципы, хозрасчёт и бригадный подряд. Ни в коем случае не опускаться до описания мерзостей текущей жизни. Писать только о хорошем и приятном. Искать ростки нового.
И мы искали. Каждое утро работа в отделе новостей газеты «Коммунист Таджикистана» (мы сидели в смежных кабинетах и всё слышали) начиналась с тотального обзвона предприятий-организаций: нет ли у вас чего нового?.. Может (за ночь!?..), что-то интересное случилось?..
Мало чего случалось. Всё шло по плану. По чёткому унылому плану.
Я всячески пытался избегать «дутых» тем и пустых публикаций. Но политики гласности тогда ещё не было, а была партийная дисциплина, и у каждого журналиста был план по строчкам. Поэтому иногда всё-таки приходилось сдавать в секретариат «пластмассовые» заметки. И от этого на душе становилось всё грустнее и пасмурнее.
Социализм, может, и был с человеческим лицом, но почему-то иногда так хотелось дать ему по роже! :)
 
… Каждые выходные я один ходил на железную дорогу – тосковать по России. Садился на насыпь, курил и ностальгически смотрел на рельсы, убегающие в сторону севера.
Там была Родина...
Через год мой друг Серёга Смирнов, главный редактор республиканской «молодёжки» – газеты «Комсомолец Таджикистана» - устроил мне направление от ЦК ЛКСМ республики в Высшую комсомольскую школу в Москве.
- Поживёшь там два года, осмотришься, а потом и не обязательно возвращаться назад, - говорил он. – Распределение, скорее всего, там будет по другому принципу.

Так и закончилась моя восточная сказка.

Как первый день оставшейся жизни
Москва 1986-87 гг. Высшая комсомольская школа при ЦК ВЛКСМ
В Москве уже было всё по-другому – так я хотел написать эту первую строчку. Только не было всё как раз по-другому.
1986-й год. На дворе перестройка, Горбачёв и юная демократия. А нам в ВКШ заново читают почти ту же политэкономию и разные материализмы. Зачем?! Мы им говорили: вот же наши дипломы, мы это всё сдавали, вот зачёты и оценки за экзамены.
К тому же уровень преподавания журналистики был довольно низкий. Например, преподаватель на семинаре задаёт такую ситуацию: вы сидите в своём рабочем кабинете, глядите в окно и видите там дерево. Опишите, на что оно похоже.
И всё отделение журналистики факультета комсомольской работы бодренько начинает придумывать:
- На краба! На облако! На динозавра!..
А я был тогда уже одним из двух на всю школу членом Союза журналистов СССР. Вторым был мой друг - пермяк Юра Беликов. Встаю и говорю:
- Товарищи!!! Вы что – с ума посходили?! Вы собираетесь сидеть в редакциях серьёзных комсомольских и партийных газет – и тупо смотреть в окно, придумывая нелепые образы про какое-то дерево?!..   
В итоге я опубликовал дерзкий текст в вузовской многотиражке – и уже к обеду в партком вызвали сначала редактора газеты, а потом, почти ночью, подняли меня и пригласили на «беседу».
Предложено было, не дожидаясь диплома, выбрать любой город Союза, куда бы я хотел «смотать удочки». Билет на самолёт – хоть завтра. Так прямо и было сказано – 24 часа на размышление.
Мне терять было нечего, а вот редактору газеты, матери двоих детей, – было. Поэтому она взяла меня за руку, и мы назавтра поехали в Московский городской комитет партии, которым тогда руководил Борис Николаевич Ельцин. Сам он нас, естественно, не принял, но в отделе пропаганды внимательно выслушали, велели ничего не бояться, и обещали поддержку.
Не обманули. В назначенный день в партком ВКШ приехал замзавотделом пропаганды МГК КПСС. А потом в его присутствии в ходе бурного общего партсобрания нас с редактором почти полностью реабилитировали и даже похвалили за гражданскую смелость.
В учебный план курса обучения было обещано внести некие коррективы, а меня, буйного революционера-одиночку, велено было больше не трогать.
Я стал среди слушателей ВКШ легендарным борцом за права борющихся, и моё имя, говорят, сейчас выбито на Доске Почёта лучших выпускников школы.
Зачёты я теперь сдавал автоматом, а экзамены - на «отлично». Впрочем, оценки здесь не имели значения. В итоге мы все получали красные дипломы: синих в политическом вузе просто не существовало.

Но меня запомнили, и однажды вызвали в КМО при ЦК ВЛКСМ. Это Комитет молодёжных организаций. Он занимался международными связями, и мне как раз там решили доверить сопровождать в Карелию группу наших друзей-коллег – четверых журналистов из Танзании.
Почему бы и нет!? Матёрому слушателю ВКШ – только бы не учиться. :) Тем более, в Карелии я сам ещё никогда не был.
Как только мы вечером сели в поезд Москва – Петрозаводск, старший группы танзанийцев через переводчика задал мне вопрос: ужин будет?
А я уже узнал у начальника поезда: на таких коротких перегонах (меньше суток) к поездам вагон-ресторан не цепляют. То есть, никакого ужина ждать не надо.
Зато проводница поезда принесла нам чай и какие-то свои ватрушки из дома. А я решил утром сделать своим подопечным приятное: поприветствовать их на родном языке суахили.
Надо сказать, на суахили в мире вообще говорят лишь несколько тысяч человек, и нам было очень сложно найти переводчика в Москве.
Я попросил его написать мне на бумажке русскими буквами традиционное для Танганьики и Занзибара приветствие. Ну, в смысле: доброе утро! Как вы ночевали?
Он написал – я выучил.
Утром открываю дверь в купе моих чернокожих братьев – и ничего не вижу. То есть они слились с темнотой. А жители Танзании, надо опять же отметить, самые чёрные жители Африки. Они такие чёрные, что прямо синие. И лежат спросонья молча.
Но, чувствую, они здесь.
- Хамджамбо! – говорю. - Хабари аза а субуи! 
И тут я их увидел и услышал. То есть увидел только восемь рядов белых зубов и услышал их дикий хохот.
Я слегка поворачиваю голову к переводчику у меня за спиной и спрашиваю:
- Что не так? Я что-то неправильно сказал?
Он, сволочь, сам хохочет и говорит:
- Всё правильно, Сергей Владимирович. Буквально – правильно. Но у них очень сложный язык. И получилось, что Вы это произнесли в той транскрипции и с такой интонацией, как у них спрашивает жену муж, вернувшийся из командировки: ну, здравствуй. Как ты, сука, тут без меня!?.. 
Ладно. Поехали мы в Кижи, посмотрели храм, поговорили с комсомольским руководством Карелии, побывали на Кондопожском бумажном комбинате. Африканцы получали оттуда бумагу для своих молодёжных изданий.
И вот пора ехать в гостиницу. По дороге нам попадается магазин, который и без вывески узнает любой мужик, даже коренной житель Танзании. Винный.
 Мои друзья следуют прямо к прилавку, а там – и вино, и водка, и шампанское. Подчёркиваю: 1987 год. В стране «сухой» закон. Спиртное отпускается строго по талонам. Но мои негры-то этого не знают. Достают рубли: водки!
Продавщица молча смотрит на них, на меня…
- Талоны…
Полное недоумение на чёрно-синих лицах наших собратьев. Они достают доллары. Теперь вытягивается лицо продавщицы. Она чует подвох.
- Талоны!!!
Те поворачиваются ко мне:
- Сергей, какие талоны?! Вот рубли, доллары… Мало?
Пытаюсь объяснить им про «сухой» закон, про строгую регламентацию. Не понимают. Какие талоны, когда вот же она, водка, вот деньги… Какой ты начальник, если у тебя нет талонов?!..
Короче говоря, больше они со мной не разговаривали.
Поселились в гостиницу раздельно. Мы с переводчиком лежим в своём номере, отдыхаем. Вдруг слышим в коридоре визги. Выскакиваем – точно: наши чернокожие братья, в хлам пьяные, тискают непорочных карельских горничных и тащат их к себе в номер.
Вот где они взяли водку?!..

Нас, комсомольскую элиту, регулярно возили на важные культурные события в Москве. Например, на премьеру театра Ленинского комсомола «Юнона и Авось» с ещё молодым Караченцовым. На концерт только зарождавшихся тогда рок-и поп-групп «Чёрный кофе», «Крематорий», «Вежливый отказ» и прочих. Перед входом туда, кстати, мы все снимали комсомольские значки с лацканов своих пиджаков, чтобы нас, не дай бог, не забросали камнями сторонники Кости Кинчева с ирокезами на головах. :)
В Мавзолей Ленина организованно ходили, на ВДНХ, на демонстрацию трудящихся 1 мая на Красной площади. Каждый день проживали, как первый день своей оставшейся жизни. Празднично.


…Но почему ты русский?!
… Там, в Москве, я второй раз влюбился.
Она была из Литвы, из Вильнюса. Риманта. Ради неё я купил русско-литовский разговорник и начал изучать язык её маленького, но гордого народа.
Когда мы проходили практику в газетах, я взял от «Комсомолки» командировку в Калининград, и на обратном пути в Москву специально остановился в Вильнюсе, чтобы понять, чем они там дышат, почему они не такие, как мы.
Целый день ходил по улицам Вильнюса, и несколько раз слышал как бы случайно оброненное по моему адресу: «Вон идёт русская свинья…».
Поразительно: почти то же самое я иногда слышал и в мусульманском Таджикистане! От тех азиатов, которых мы, русские, вытащили из феодализма прямо в социализм. Лопаты и гвозди им завозили. Заводы-электростанции строили. Детей их учили и лечили. И – вот тебе! «Иди на своя Россия!»...
Мммм-да… Куда тебя носит, Серёга?! Из одной национальной крайности – в другую.
В конце концов Риманта мне сказала:
- Хороший ты парень, Авдеев. Но почему ты русский?! Мои родители меня не поймут…
И вышла замуж за второго секретаря ЦК ЛКСМ Литвы. 
 
 Ещё не закончилась практика, как меня пригласили на работу в «Комсомольскую правду». Хотя из Душанбе уже звонил новый главный редактор, и говорил, что ждёт, что освободил для меня кабинет своего заместителя. Я поблагодарил, извинился и сказал ему про «дважды в одну реку…». Он написал на меня запрос в ЦК КПСС, но ему ответили: Авдеев уже пристроен.
Два месяца я жил в гостинице «Центральная» в Москве и работал старшим корреспондентом отдела пропаганды – как специалист теперь уже со вторым высшим образованием – политическим. 
В смежном с нашим кабинете стоял стол Василия Михайловича Пескова. Он, правда, редко появлялся в редакции, всё больше по командировкам. И отписывался потом из дома. Но стол у него был. И он, когда появлялся, разгребал понемногу мешки писем, которые слали ему благодарные читатели, а потом хитро и весело глядел на нас, молодых борцов непонятно за что. Сам-то он никогда в политику не ввязывался.
А мы «в пропаганде» как раз тогда занимались очень щепетильными вопросами межнациональных отношений. И учиться мне лично было у кого. Напротив меня сидела известный политический обозреватель Елена Лосото. На летучках мы обсуждали идеи интернационализма с легендарными Инной Руденко и Ярославом Головановым.
Среди собратьев по цеху, кстати, у меня тогда были собкор по Украине Янина Соколовская – нынешний яростный борец за права киевских националистов, и будущий Нобелевский лауреат Дима Муратов.
В то время все мы, казалось, были ещё в одной лодке – и сами с собой, и все вместе - со страной. На одной волне.
Казалось…   

Однажды меня послали в командировку в западноукраинский Трускавец -  разобраться в одной мутной теме. Там русского комсомольского вожака якобы преследовали местные бандеровские, как он сам написал в письме к нам, националисты.
Я поселился в гостинице, и сразу позвонил этому секретарю горкома комсомола. Он почему-то очень удивился, что я сам добрался до отеля, и уже звоню ему из номера.
- Вас никто не встречал? Вы кому-нибудь сообщали о своём приезде?
Всё как-то напряжённо сразу. Как будто на прифронтовой полосе.
Он пришёл ко мне в номер на втором этаже, три часа рассказывал, как ему угрожают, и каждый раз нервно вздрагивал, когда у меня на тумбочке звонил телефон.
А звонки, действительно, были странные. Кто-то несколько раз звонил и молчал в трубку.
В конце концов, когда стемнело, он покинул мой номер через окно. Просто подошёл к окну, чуть отодвинул штору, убедился, что никого нет – и вышел на козырёк первого этажа. Потом спрыгнул на землю и убежал. Секретарь горкома!..
Я, конечно, написал по возвращении в редакцию политически выдержанную статью о той ситуации, меня за неё похвалили. Но сам я тогда в очередной раз почувствовал: не всё ладно в нашем королевстве. Не любят нас, русских, в национальных окраинах… 
Кстати, из моей статьи тогда «старшие товарищи» посоветовали убрать абзац про то, как мой герой уходил от меня через окно. Почему!?..
Вот сейчас, спустя годы и наблюдая ситуацию в той же Украине, я думаю: если бы мы тогда были до конца честными, если бы не закрывали глаза на неуютные вещи, если бы писали, как «патроны в костре», - может, и ситуация сегодня была бы другой?..
А если бы мы все и всегда были до конца честными и принципиальными?..

Прежде, чем звонить собкору, погляди на часы!..
Владивосток 1987-95гг. Общенациональная газета «Комсомольская правда»
В конце 1987-го Володя Сунгоркин, бывший тогда завотделом рабочей молодёжи и членом редколлегии «Комсомольской правды», здраво рассудил про меня: коммунист, холостой, член Союза журналистов… да ему прямая дорога в собкоры!
Собственный корреспондент в «Комсомолке» тогда имел статус заведующего отделом. Это было очень престижно. И людей на эти места подбирали тщательно, ведь утверждал собкоров Секретариат ЦК ВЛКСМ.
Меня утвердили. И моё первое удостоверение подписал главный редактор Геннадий Николаевич Селёзнёв – будущий председатель Государственной Думы страны.
На тот момент в «Комсомолке» было шесть вакансий собкоровских должностей. Корреспондентские пункты располагались тогда в каждой союзной республике, в крупнейших российских областных центрах, и в «кустах» - по нескольку мелких областей с базированием в самом крупном городе «куста». Мне предложили на выбор Симферополь, Томск, Караганду, Вильнюс, Ашхабад и Владивосток.
Я выбрал самый дальний – Владивосток. Подальше от Вильнюса.
Представлять меня первому секретарю Приморского краевого комитета партии из Москвы полетел сам Сунгоркин. Так было положено – вручать «верительную грамоту» собкора должно было высокое лицо из московской редакции.
Во Владивостоке мы с ним практически выдернули на пять минут с пленума Приморского крайкома партии первого секретаря Гагарова, тот крепкой рыбацкой ладонью пожал мне руку, пытливо поглядел в глаза, и Сунгоркин только успел сказать:
- Не волнуйтесь, хороший парень, правильный. Политик. Не подведёт. 

Предшественник Саня Теплюк оставил мне на Океанском проспекте, в самом центре Владивостока служебную трёхкомнатную квартиру и чёрную «Волгу» с персональным шофером.
По статусу собкору «Комсомолки» была тогда положена служебная машина с закреплённым водителем. Такой привилегии не было даже у собкоров «Правды» и «Известий». Они при необходимости вызывали дежурную машину из гаража крайкома партии, всегда с разными водителями. И тайком мне завидовали.
Это очень важно – какой у тебя шофёр. Мне достался молодой весёлый парень Володя Кайгородов весом под 90 килограммов. «Волга» с номером 02 07 ПКВ базировалась в гараже краевого комитета ВЛКСМ, но возила только меня. Володя называл меня шефом (хоть мы и были почти ровесниками) и страшно гордился крутыми номерами на нашей 24-й «ласточке». Он сам, казалось, вырастал в статусе, когда ему гаишники в дороге отдавали честь, даже если меня в машине не было.
Да и мне льстило: мне всего 27 лет, а меня уже возит на персональной «Волге» толстый (особенно важно!!!) шофёр.
Когда мы с Володей подружились, он доверял мне иногда порулить, и даже отдавал ключи, когда мне нужна была машина по личному делу.
А я, когда мне по делам было ехать совсем некуда, звонил утром в гараж и говорил ему:
- Сегодня работаем по спецплану.
Он знал: можно выписывать путёвку на весь день - и делай, что хочешь. Володя был семейный человек, и ему такая оказия каждый раз очень пригождалась. Главное – не выработать месячный лимит бензина. А он у нас был крохотный: 200 литров. Иногда, чтобы уехать в дальнюю командировку, приходилось просить бензин у военных. Те мне почти никогда не отказывали.      

Я поставил на Новый год ёлку в самой большой комнате, и по утрам бегал вокруг нее, занимаясь зарядкой. В отдельной комнате у меня был кабинет, где стоял телетайп, стол, кресла и два телефона. Я повесил на стену карту Дальнего Востока и сказал себе: теперь я здесь живу, работаю, а значит, люблю этот край. Сработало.   
Первое время я даже спал в кабинете, поскольку был очень ответственным товарищем, и считал, что от телетайпа далеко отходить нельзя. Вдруг ночью из Москвы прилетит срочное поручение!?
Семь часов разницы с Москвой - это, конечно, хорошо. Работаешь, когда начальство спит, и наоборот. Но коллеги из центральной редакции часто, не задумываясь о часовых поясах, звонили в регионы и будили самых удалённых собкоров посреди ночи радостными возгласами:
- Привет! У тебя там то-то и то-то… Пришлёшь заметку?
Семейные собкоры постоянно жаловались московскому начальству на эти ночные переполохи, пока Володя Сунгоркин, ставший уже главным редактором, однажды настрого не запретил беспокоить собкоров по ночам. Он сам – бывший собкор, и потому хорошо знал: на собкора где сядешь, там и слезешь. С ними лучше дружить.
После этого в отделе корсети нашей московской редакции появился транспарантик: «Прежде чем звонить собкору, погляди на часы!».
А ещё в этом отделе корреспондентской сети на каждого собкора была заведена огромная амбарная книга, в которую наши девочки-коллеги вклеивали каждую нашу опубликованную заметку. Компьютеров-то ещё не было. Зато вот теперь у каждого из нас, бывших, есть такая замечательная пожелтевшая от времени память. Очень интересно иногда полистать и вспомнить, как оно было там, в прошлом… 

В зоне моей ответственности оказались громадные просторы, в которых акватории было больше, чем территории: Приморский край, Камчатка и Сахалин со всеми своими Командорскими и Курильскими островами. От такого раздолья дух захватывало. Думал, всё не объезжу-не облетаю. 
Но, к счастью, на территории моей собкоровской зоны располагались Дальневосточное морское пароходство (а также Приморское, Камчатское и Сахалинское), торговые, рыбные флота, Дальневосточный военный округ, Краснознаменный Тихоокеанский пограничный округ и Тихоокеанский военно-морской флот. Вот с ними я и дружил.
Поначалу ездил (ходил, как положено говорить на флоте) в командировки ежемесячно, если не еженедельно. Проблем вообще не было. Москва только одобряла такую мобильность собкора, а моряки и рыбаки всегда с удовольствием брали на борт московского корреспондента, потому что одним в море – ну, представьте: одни и те же лица каждый день… 
Ходил в моря на крейсерах и ракетных сторожевых кораблях, на парусных фрегатах «Паллада» и «Надежда». Ловил своих и чужих браконьеров на краба, лосося и кальмара в Японском море. Имел паспорт моряка с записью «Палубный матрос теплохода «Антонина Нежданова»». С ним несколько раз ходил в Японию и Южную Корею. В Китай вообще ездил, как в какой-нибудь Алапаевск.
У меня до сих пор сохранилось четыре заграничных паспорта с напрочь заполненными страницами. Срок действия их, конечно, истёк. Но с каждым обязательно связано что-то особенное.
Например, в первый же мой заход в порт Иокогама японский пограничник долго разглядывал мой новенький, ещё советский заграничный паспорт, потом спросил, можно ли его отсканировать, и только тогда задал вопрос:
- А где Ваша подпись в документе?
Я сам начал разглядывать свой паспорт - …и не нашёл даже места, где обязан оставить свой автограф владелец каждого официального документа! Его там не было.
- Ну, давайте, - говорю японцу, - я распишусь где-нибудь вот тут, в сторонке.
- Ноу-ноу!!! – совершенно справедливо возмутился тот. – Невозможно.
И, оставшись в растерянности, шлёпнул всё-таки мне штамп в недоделанный паспорт. Японцы – они такие доверчивые…
А в Северной Корее, куда я попал в 1989 году в составе советской делегации Международного фестиваля молодёжи и студентов, мой паспорт почему-то вызвал подозрение у сурового таможенника.
Наш самолёт в Пхеньяне встречало кольцо автоматчиков. Всё было так серьёзно в этой Стране Утренней свежести. А у меня в сумке был японский фотоаппарат-мыльница, и таможеннику показалось странным, почему это паспорт – советский, а фотоаппарат – японский, вражеский…
Однажды мы небольшой делегацией коллег ехали в китайский Суйфэньхэ, и перед постом уже китайского пограничного и таможенного контроля, когда остановились, я вышел из автобуса покурить в сторонке. А нас так быстро пропустили через официальные процедуры списком, что я не успел заскочить в автобус и оказался на нейтральной территории один, без паспорта! Между двумя границами.
Я совал под нос китайским пограничникам своё красное удостоверение корреспондента «Комсомольской правды» - думал: ну, наши же, коммунистические товарищи, поймут… Куда там. Небрежно глянув на мои «корочки», китаец в фуражке тупо указал мне в сторону нейтральной полосы: домой, домой!
Хорошо, сопровождающий с китайской стороны вовремя пересчитал всех наших в автобусе и удивился: где ещё один?! Автобус тут же развернулся, меня нашли в ничейной зоне и запросто провели мимо тех же недовольных пограничников. Я, счастливый, вернулся в автобус, где собкор Центрального телевидения похлопал меня по плечу и гордо заявил:
- Русские своих не бросают!
   
Кто в море не ходил – тот не молился
На заметку блогерам и нынешним коммерсантам от СМИ: мы, «вчерашние» журналисты, приносили стране пользу, которую можно было бы сегодня исчислять миллиардами.
Неожиданно, да? Вы сейчас на СМИ зарабатываете себе на карман, а мы боролись за интересы Родины, не давали расхищать народное достояние. Причём, делали это постоянно.
Например, через два месяца после прибытия на Дальний Восток я уже договорился с начальством инспекции морской рыбоохраны взять меня в рейд на поиск японских браконьеров. Те повадились по ночам заходить в нашу двухсотмильную экономическую зону и массово вылавливать на банке Кито Ямато нашего краба. Со своим крабом у них уже были проблемы: практически всё выловили.
Грабили они нас просто беспощадно, и внаглую. У них уже тогда были очень качественные крабовые ловушки и высокоскоростные рыболовные шхуны. Вечером они волчьей стаей выстраивались вдоль границы советской экономической зоны, а как только стемнеет, заходили, ставили свои порядки ловушек в самых клёвых местах – и снова уходили в нейтральные воды. Пару дней там тихо ждали, будто погулять вышли. А с покровом ночи снова заходили к нам, вынимали свои порядки с добычей и уходили восвояси.
Догнать в море нашим инспекторам их почти никогда не удавалось: японские шхуны имели по два мощных двигателя Ямаха, а в случае погони они опускали в воду ещё по два и развивали скорость до 35 узлов – около 70 километров в час. У нас таких кораблей не было.
Мы с инспекторами на реактивном Як-40 вылетели рано утром в сторону Японии, и через полчаса полёта над морем, как и предполагалось, увидели внизу около трёх десятков шхун-пиратов. Штурман зафиксировал их координаты. Оказалось, половина их уже находятся в нашей экономической зоне. То есть, они настолько уверовали в свою безнаказанность, что даже днём уже ничего не боялись!
Мы снизились до минимальной высоты и начали снимать браконьеров на фото и видео. Когда самолёт на бреющем идёт «по мачтам», видно всё: и опознавательные номера, и снасти на палубе, и даже испуганные лица браконьеров, которые бросались телами закрывать от нас названия своих шхун.
Одновременно мы вели геолокацию. Координаты шхун-нарушителей тут же передавались патрульным судам «Приморрыбвода», находящимся поблизости. Те выходили в указанный нами район, но поймать японцев, разумеется, не успевали. Они после наших барражей над их головами всё-таки «сматывали удочки» и уходили в нейтральные воды. Там их трогать уже было нельзя: морская Конвенция ООН запрещает.
Так мы вылетали подряд три дня. У Як-40 запаса топлива хватает лишь на три часа полёта, поэтому в день он мог сделать максимум два вылета. Приходилось возвращаться на берег, садиться, заправляться – и снова взлетать.
Увы, задержать браконьеров в те дни у нас так и не получилось: силы не равны. Слишком тихоходные и старые у наших инспекторов были суда.
А то был сезон браконьерского угара. Отлично представляя себе «мощь» советского патрульного флота, японские, тайваньские, южнокорейские суда-краболовы-и кальмароловы совершенно спокойно браконьерили на нашем континентальном шельфе, увозя в своих трюмах десятки тысяч тонн деликатесных морепродуктов.
Они заходили в запретные для рыболовства районы, где нагуливался лосось, и подчистую выбирали ценную рыбу. А позже, когда уже открывался законный промысел, наш траловый флот пахал океан впустую: всё было украдено до нас. Ущерб - колоссальный. 
Я написал и отправил в Москву репортаж «Ночные пираты». Он был опубликован 10 января 1988 года.
А уже через неделю мне позвонили неожиданно из штаба Тихоокеанского пограничного округа:
- Мы прочитали в «Комсомолке» вашу статью… Обидно. Неужели ж мы на самом деле такие бессильные?! Приезжайте в Находку. Покажем Вам кое-что…
- Неужели задержали?!
- Да и не одного!
Я примчался из Владивостока в порт Находки, когда там уже выгружали браконьерского краба из трюмов двух шхун. Много краба.

Я поговорил через переводчика с капитаном «Сингё Мару-5». Бесстрашный Нагасаки Хироси, разумеется, знал, за что его задержали. Отлично понимал, в какой точке чужого моря находился. Но держался нагло, без тени раскаяния. Ему от нас грозил штраф и конфискация шхуны, а в глазах его всё равно блестело что-то самурайское. Типа: всех не переловите!
Как пограничникам удалось задержать морских пиратов – это отдельная история, её можно почитать в другом моём репортаже «Комсомолки» – от 22-го января 1988 года. Называется: «Иду на перехват!». Жаль, компьютеров у нас в то время ещё не было. А значит, найти эти публикации можно сейчас только в бумажных архивах, в библиотеках. Вы знаете, как пройти в библиотеку? :)

…Пограничникам – респект. Поэтому дальше я через московскую редакцию отправил письмо в Главный штаб морчастей Пограничных войск КГБ СССР с просьбой направить меня на охрану государственной границы на флагмане погранвойск на Тихом океане – крейсере «Менжинский».
Ответ пришёл быстро, и - положительный. В это время как раз ПСКР «Менжинский» шёл с Камчатки в Приморье, чтобы встать на плановый ремонт. Команда готовилась сойти на берег, а офицерам светил долгожданный отпуск.
Но – приказ есть приказ. Я приехал в Находку, где уже стоял ПСКР, поднялся на борт крейсера, меня провели к командиру. Тот, естественно, был суров, и я его понимал: откладывался ожидаемый отдых…
- Куда Вы хотели бы пойти на границу? – спросил он меня.
- А разве у Вас нет боевого приказа? – наивно поинтересовался я.
- У меня приказ – вывезти Вас на границу. Показывайте на карте, куда именно. 
Мы с ним вместе спланировали, куда можно пойти на неделю, чтобы максимально напугать иностранных браконьеров. Получалось: от сахалинского пролива Лаперуза можно как раз за неделю пройти вдоль кромки советской экономической зоны по траверзу самого северного японского острова Хоккайдо.
Принято. Мы ушли в открытое море, и замполит корабля начал меня знакомить с экипажем и с устройством этого громадного крейсера-вертолётоносца. Исключительно из чувства благодарности и в качестве извинения за доставленные неудобства я попросил замполита определить меня, как матроса-первогодка, первым делом на камбуз – чистить картошку. А потом – драить палубу. Ну, и желательно - на боевую вахту во все Б/Ч (боевые части) корабля.
Никаких проблем. И палубу я драил от бака до юта, и картошку чистил, и боевую вахту стоял вместе с матросами почти всех боевых частей. Им смешно-удивительно, а мне всё на пользу. Разговаривали с матросами в кубриках (на посту нельзя), с офицерами в кают-компании, с капитанами рыболовных и торговых судов, проходивших мимо (по радио). Эти капитаны нам и подсказывали, кого-где видели в море, кто подозрительный трётся у наших границ и вблизи советской экономической зоны.
Наш вертолёт периодически взлетал на разведку. Врать не буду – меня на его борт ни разу не взяли. Командир эскадрильи упёрся: категорически запрещено! – и даже командир крейсера тут ему приказать не мог. (Странно… а в инспекторском реактивном Як-40 меня не только в кабину пускали, но даже порулить в воздухе дали :).
Кстати, командир крейсера мне в утешение, как только вертолётчики отказали, тут же дал постоять у штурвала своего корабля. Оказалось, ничего сложного. Гляди себе, как стрелочки перед тобой шевелятся, да крути штурвал, куда хочешь. Крейсер-то всё равно на автопилоте идёт. :)
…На второй день мы зацепили специально выставленными кошками браконьерские, показалось, сети. Потянули – оказался крабовый порядок. Несколько часов лебёдками поднимали чью-то воровскую добычу к себе на палубу, а потом всё оставшееся время ели и ели всем экипажем этого краба - на завтрак, обед и ужин. Хранить-то его на боевом корабле особо негде.
Несколько раз над нами пролетал японский самолёт-разведчик. Причём, почти так же низко, как мы с инспекторами раньше над их шхунами – прямо чуть не «по мачтам». Но наши пограничники пару раз навели на него стволы зенитной установки «Оса» – и всё, он сдулся. Больше даже близко не подлетал.

Наш поход был на редкость неутомительным, в отличие от обычных, про которые моряки говорят: кто в море не ходил – тот не молился. Шторма в этом районе – дело до банальности частое. Нам просто повезло. Море было стальным и относительно спокойным. Нарушителей границы не встретили. Да и какой наглец посмеет появиться в радиусе патрулирования такой вооружённой махины с его вертолётами, ракетами и торпедами?!
- Пугаем мы их крепко, - объяснял мне позже в моей каюте замполит. – Как только выходим на боевое дежурство, информация о нас тут же расходится через ту же воздушную разведку по всему побережью Японии. Поэтому, пока мы здесь – никто не сунется. А вот следом за нами браконьеры уже наверняка «зашустрили».
Такая вот была обстановка. Рыболовный флот СССР тогда активно добывал для страны минтая. А иностранные браконьеры у нас из-под носа уводили куда более ценный ресурс – лосося, краба, кальмара.
Не сказать, чтобы наши сейнеры и траулеры их тоже не добывали, но мы-то делали это в рамках закона, соблюдая установленные международные режимы запретов на ловлю во время нереста и нагула рыбы. А браконьерам было всё равно. Выгребали даже со дна всё живое самым хищническим образом. Добывали у наших Южных Курил гребешка, ламинарию, креветку, трепанга и морского ежа с кукумарией. При этом никогда не упускали случая зайти и в наши территориальные воды за добычей.

… Не могу устоять, чтобы не рассказать, как меня провожали с «Менжинского» по окончании нашего похода.
Командир спросил:
- Вас куда вернуть?
- Ну, вообще-то, я живу во Владивостоке, - застенчиво потупил я глаза.
- А где именно?
- В центре…
И вот, впервые, наверное, за всю историю существования не очень глубокого Амурского залива в него утром со своей солидной осадкой вошёл громадный океанский крейсер «Менжинский» - чтобы доставить меня поближе к дому.
За полчаса до выхода на траверз Владивостока по просьбе замполита я оставил свою запись в книге почётных гостей крейсера. На главной палубе была выстроена вся команда, и командир – с отданием чести при поднятом флаге поблагодарил меня за совместную работу. И вручил мне матросскую тельняшку, гюйс и два сухпайка.
Потом на воду спустили мотобот, который доставил меня прямо к пирсу Спортивной гавани. Когда рыбаки-удильщики на пирсе увидели, что с загадочно-большого корабля прямо к ним высадили какого-то штатского, я спиной почувствовал их немой вопрос: что за хрень!? Закрытый город, крейсер, штатский… А я просто поздоровался с ними и проследовал побыстрей мимо, торопясь домой, к жене.
Мы с ней потом ещё неделю вместе питались этими двумя сухими пайками, вспоминая с благодарностью доблестных советских морских пограничников… 

Зачем нужны «когти» Южным Курилам
Речь – о Южно-Курильском проливе, отделяющем японский остров Хоккайдо от нашего Кунашира. Там граница – в пределах прямой видимости. С Башни слёз на японском мысе Немуро в хорошую погоду невооружённым взглядом видны «северные территории». Так японцы всегда называли наши Южно-Курильские острова.
Был я на могилах предков современных японцев на Итурупе и Кунашире. Да, их там достаточно много. Но не больше, чем могил айнов – коренных жителей Курильских островов. Голубоглазых айнов японцы в своё время сами депортировали на Хоккайдо, чтобы те ассимилировались там и больше не населяли «их» северные территории.
Сложный политический вопрос. Из-за него у нас с Японией до сих пор нет мирного договора. Было дело – Борис Николаевич Ельцин одним махом чуть не разрубил этот межгосударственный узел, приказав проработать вопрос о передаче Южных Курил японцам. Слава богу, тогда обошлось.
А сейчас уже более-менее страсти улеглись, потому что Россия твёрдо встала на островах. Налажен безвизовый обмен. Японцы могут смело посещать могилы своих предков на наших Курилах. Могут даже вкладываться здесь в бизнес. Но почему-то не особо стремятся. Непатриотично, считают.
Но, положа руку на сердце, мне кажется, не столько из-за поклонения перед покойными японцы так яростно цепляются за острова. В основе всего всегда лежит экономический интерес.
Шельф Южных Курил просто кишит бесценными биоресурсами. Здесь есть всё, что в японских ресторанах стоит бешеных денег. А у их побережья этого нет – всё давно вычерпали. Вот и гнут они свою линию: Башню слёз построили, чёрные агитационные автобусы пускают по улицам своих городов.
Сам видел и слышал через переводчика в Ниигате – из огромных громкоговорителей этих чёрных машин они убеждают сами себя, что острова принадлежат им. А в наш адрес сыплются прямые угрозы. Правда, власти открещиваются от таких выходок. Говорят, это, типа, не мы, это якудза.

Вот якудза и руководит браконьерским промыслом вблизи наших границ на Южных Курилах. Но – под прикрытием государственной береговой охраны и Сил самообороны Японии.
Доказать это было несложно. Провокационные заходы в наши воды в 90-х годах стали обычным делом. Чуть ли не каждый день чужие закамуфлированные рыболовные шхуны врывались на большой скорости в территориальные воды СССР (а потом и России), быстро выставляли сети – и уходили.
Догоняли их наши пограничники обычно вертолётами. Зависали над шхунами, пытаясь раскачать судно воздушным потоком, чтобы заставить остановиться. Делали предупредительные выстрелы. И тут со стороны японского корабля береговой охраны, обычно стоящего неподалёку, начинался мощный поток радиопомех. Взлетала пара «Фантомов». Всё было, как на войне.
Случалось, наши пограничники, видя, как браконьеры уходят с добычей за пределы наших территориальных вод, открывали огонь с вертолётов по ватерлиниям шхун пиратов. Резали из пулемётов очередями, простреливая двигатели. И часто у них уже получалось задерживать браконьеров.               
В 1994-м году мы с начальником Южно-Курильского погранотряда подполковником Олегом Петровым облетали самые тревожные участки границы вблизи гряды Хабомаи.
- В ближайшем к нам японском округе Немуро насчитывается больше пяти тысяч рыболовных маломерных судов, - рассказывал он мне. – И только 39 из них имеют официальную лицензию на промысел в наших водах. А браконьерят все!
В бухте Крабовой на Шикотане стояло около полусотни арестованных японских шхун. Они тут стоят годами, потому что наше законодательство не позволяло продать эти прекрасные рыболовные суда нашим рыбакам. Прямо хоть назад отдавай японцам!
- Злости с той стороны мы получаем всё больше, - говорил подполковник Петров. – Японцы видят, что мы кое-чему уже научились, что у нас тоже «выросли когти». Теперь их главная забота – вытащить обратно домой задержанных нами браконьеров. Шхуны им постольку-поскольку, а вот арестованные и осуждённые русскими рыбаки – там просто национальные герои. Их на родине и не судят, ведь Южные Курилы для них – свои, не чужие.

Противостояние на Южных Курилах в те годы элементарно могло обернуться межгосударственным политическим кризисом. Или вооружённым конфликтом. «Курильская струна натянута до предела» - так я назвал свой репортаж в «Комсомолке» от 20 апреля 1994 года.
             Своим читателям я рассказывал, как загнанные нашими пограничниками в «ножницы» японские и тайваньские браконьеры, случалось, шли на таран, бросались на нашу группу захвата с ножами, заливали свой улов в трюмах солярой и пытались затопить собственные суда, только бы не сдаться «этим проклятым русским».   
У нас, только что расставшихся с СССР россиян, до таких «мелочей», как рыбалка на каких-то далёких островах, тогда руки не доходили. Пограничники бились за народное достояние чуть ли не в одиночку – без достаточного количества топлива для кораблей и вертолётов, без чёткой законодательной основы, без гарантий юридической поддержки в случае обращения японских властей в суд.
Мой приезд в Курильский погранотряд они восприняли как добрый знак: значит, Родина о них помнит. Значит, поддерживает.
А буквально перед моим приездом стало известно, что муниципалитет округа Немуро впервые попросил сахалинские власти продать им рыбы. И официальная Япония обратилась к России с просьбой о выдаче лицензии на вылов рыбы в нашей экономической зоне.
Так стоило российским морским пограничникам показывать тогда свои «когти»!?..

… А у меня в один из дней, что я был на Курилах, случился день рождения.
Начальник отряда, следуя непреклонным традициям пограничного гостеприимства, распорядился изготовить мне памятный сувенир и протопить баню. Мы там парились от души, периодически выползая сквозь бамбуковые заросли в «генеральские ванночки» - небольшие бассейны с горячей минеральной водой, бьющей из подножия величественного вулкана Тятя.
Эти ванночки построили ещё японцы, знавшие толк в целебной силе химически насыщенных источников. Ванночек было штук восемь – и в каждой из них был особый состав воды, способной, говорят, мёртвого оживить. Тоже бесценный природный ресурс Курил. Санаторий бы здесь поставить, да как доберёшься-то с материка сюда, за тысячи морских миль? До недавних пор даже приличного аэропорта на Кунашире не было. Военные самолёты с риском садились на металлические щиты убитой взлётной полосы (построенной, опять-таки, ещё японцами).
… В очередной раз перегревшись в сауне, мы решили ни много ни мало окунуться в Тихий океан.
21 апреля. Температура воды – около четырёх градусов. Но мы, отважно не надев даже трусов, ринулись голой толпой прямо в ледяную воду – и тут же с визгами выскочили из неё, как пробки из бутылок шампанского.
А на берегу в это время недалеко от бани начался развод роты связи. Как вы думаете, кто служит, в основном, в ротах связи? Правильно – девушки… :)

О чём молчит рыба?
Проблемами рыбоохраны и добычи рыбы я занимался все восемь лет, что жил и работал во Владивостоке. А кто ещё, если не мы?! Дальний Восток – самый крупный поставщик рыбы и морепродуктов в стране. И - самый коррумпированный регион в этой отрасли, разумеется.
На рыбе здесь наживались все. Ведь это якобы неиссякаемый природный ресурс. Черпай и продавай.
И продавали. Налево. За наличку и без налогов. Часто продавали прямо в море, перегружая улов с борта на чужой борт и получая доллары, йены, юани и воны наличными. Чтобы оплатить лицензию, хватало и половины одного такого левого рейса. Рентабельность чёрного рынка достигала иногда 800 процентов. Миллиарды уходили мимо государственной казны, а народ наш сидел без рыбы. И сделать с этим долгое время ничего не могли ни КГБ, ни прокуратура, ни госинспекции самого разного масштаба.
Серьёзная битва шла за квоты на вылов рыбы. Ведь кто владеет квотами – тот и в шоколаде. Кому, как и за что выдавались государственные квоты, никто толком не понимал. Эти вопросы решались в Москве - в Росрыболовстве, и даже в правительстве. Там долго ломали головы над тем, как изменить криминальную ситуацию, получая результаты очередной проверки Счётной палаты, КГБ-ФСБ или Генпрокуратуры.
Но годами ничего не менялось. Почему – этого вам никто не скажет. Большие интересы всегда скрыты большой тайной. И уж тем более сама рыба ничего по этому поводу не произнесёт.
А мы – говорили. Все дальневосточные журналисты – собкоры центральных газет плотно занимались этой темой. Каждый находил в этом клубке интересов свою ниточку, за которую вытягивал иногда крупную рыбу, иногда «пустышку». Не каждый раз журналисту улыбается фортуна. Не всё в наших силах. И мы сами это понимали, сталкиваясь с противодействием такой мощи, что иногда опускались руки.
Бывало, нам открыто намекали: не надо сюда лезть. От этого только больше чесались кулаки, и хотелось до конца, дотла разобраться в ситуации. Но часто перед нами возникала действительно непробиваемая стена, которую принято называть сращиванием элементов государственной власти с криминалом.
И тут оставалось только обращаться к официальным силовым структурам за помощью. Там с благодарностью принимали все наши «сигналы», но результаты работы по ним мы, как правило, получали в виде формальных коротеньких отписок. В смысле – работаем.
Я опубликовал в «Комсомольской правде» около десятка разоблачительных статей-расследований на эту тему. После выхода каждой из них реально ощущал на себе определённое давление или повышенное внимание криминалитета.

Было как-то, приморские чекисты учили меня ходить по тротуару. Вот ты лично, уважаемый читатель, умеешь ходить по городским тротуарам? Нет, уверяю тебя, не умеешь.
- Когда ты идёшь по ближней к дороге стороне тротуара, ты всегда – потенциальная жертва, - объяснял мне майор КГБ-ФСБ… не будем называть фамилию этого доброго человека. – То есть ты идёшь рядом с проезжей частью. И любой «случайный» прохожий, или как бы пьяный, или просто «неуклюжий» может «нечаянно» столкнуть тебя на дорогу. А там – «случайный» грузовик!..   
Московская редакция, разумеется, знала о наших рисках, и призывала …нет, не к осторожности, а к дальнейшей борьбе. Не в наших правилах было бояться. Никогда и ни перед кем журналист «Комсомолки» не имел право проявить слабость или показать страх. Это – непрофессионально. За это можно было подвергнуться жёсткой корпоративной обструкции.
Но чаще бывало так, что собкора, подвергавшегося какому-либо серьёзному давлению, просто переводили в другой регион. Прятали.
Так же поступали, если чувствовалось, что собкор как-то вяло борется с негативом, а время от времени даже похваливает руководство своего региона. Это всегда вызывало тревогу в центральной редакции: не братается ли наш коллега с местными властями?!..

…Когда ко мне однажды вечером в корпункт заглянул мой хороший знакомый, бывший комсомольский работник, я поначалу даже достал было рюмки: давно не виделись! Тогда многие бывшие комсомольцы весело ломанулись в бизнес, и связи наши сразу как-то порвались.
Но этот – хороший, кстати, парень - был чего-то невесел.
- Серёга, - сказал он. – Ты вчера был в нашей фирме и задавал, говорят, неудобные вопросы… Зачем тебе это? Не надо. Не копайся, остановись. Не дай бог, появится хоть слово в твоей газете о нашей компании! Меня руководство попросило тебя по-дружески предостеречь, … и вот – передать тебе нашу благодарность за понимание…
Он положил на мой стол большой «дипломат» (я всё ещё думал, что там виски или коньяк!) Он открыл. В дипломате лежали деньги. Много денег.
- Здесь - твоя зарплата лет за пять, - как-то стыдливо сказал он. – Возьми и забудь всё то, что ты уже «нарыл».
Повисла тяжёлая пауза…
Он думал, что я прикидываю, сколько же в «дипломате» денег, а я прикидывал: скинуть его с балкона, или просто спустить с лестницы.
Так тоскливо заныло под ложечкой… Ведь мы же с ним были почти приятели. Вместе когда-то ездили по комсомольским мероприятиям. Даже в Японию ходили на круизном теплоходе. В соседних каютах жили.
Эх, Толик…
Я его даже не послал. Не ударил, не закричал. Я сказал:
- А, знаешь, ты опоздал. Статья уже в Москве, вот только что отправил.
Он буквально изменился в лице:
- Серёга, надо срочно её отозвать!
- У нас так не делается.
- Тогда мы с тобой сейчас едем в аэропорт и вылетаем вместе в Москву. Там ты забираешь из редакции свой материал…
- Нет.
Толя совсем погрустнел и как-то резко изменился. Закрыл, а потом снова открыл свой «дипломат»:
- Ты хочешь, чтобы у тебя в квартире вот прямо после моего ухода появились какие-то безобразные люди? Которые тебе всё тут перевернут, жену напугают…
А я, да, к тому времени уже был женат.
Поэтому взял его за шиворот и вместе с «дипломатом» выставил за дверь.
Больше мы с ним никогда не виделись. Убили Толика. Где-то через пару недель пришло сообщение: на дверях его квартиры была установлена «растяжка». Утром он открыл дверь - и погиб от взрыва гранаты на месте…
Такие были «лихие» девяностые.

А та моя статья в «Комсомолке», кстати, не вышла. И совсем по иным причинам. Мой однокурсник Виктор Расторгуев, работавший тогда в секретариате центральной редакции, получил её и отложил в стол. Я ему перезваниваю:
- Виктор Николаевич, ты прочитал мой текст? Что скажешь?
- А что тут скажешь? У меня подобных текстов – штук восемь из разных регионов. У одной истории труба пониже, у другой дым пожиже. Твоя где-то посерединке. Пусть лежит. Если вдруг появится оказия – может, и поставлю её в номер.
Не поставил. Не появилось, видимо, оказии…

«Комсомолка» без комсомола
«Комсомольская правда» в конце восьмидесятых-начале девяностых была, хоть и позитивной, однако уже оппозиционной газетой. Тем и нравилась читателям. За это они нас и привели в Книгу рекордов Гиннеса.
Одна из моих первых публикаций в газете была о том, как комсомол по всем фронтам проигрывает неформальным молодёжным объединениям. Мы тогда, летом 1997 года, напечатали большой материал «Поражение на Арбате». Подчёркиваю: июль 1997 года. То есть ещё за несколько лет до окончательного сложения комсомольских знамён «Комсомольская правда» - официальный орган ЦК ВЛКСМ – рискованно и задиристо прекратила воспевать комсомол как политическую организацию, и приступила к его отпеванию.
«Комсомолка» тогда реально отвечала настроениям и чаяниям народа. Тут была и советская усталость, и недовольство настоящим, и революционный настрой, и растерянность. Мы не боялись обо всём этом откровенно писать, и чем ярче мы вскрывали язвы общества, чем круче долбили разного рода косность, жадность и преступную несуразность, тем больше нас любили читатели.
Руководство газеты настраивало нас: ничего не бойтесь! Нет запретных тем. Пишите обо всём, только чтобы не было скучно. «Мочите» хоть первого секретаря, если он жулик. Бейте по всем, кто этого заслуживает.
Мы и били. Я, например, в апреле 1989-го отправил в Москву заметку ««ОбШАРПанная» элита» - о том, как руководство Производственного объединения «Дальрыба» закупило в Японии большую партию дефицитных тогда видеосистем «Шарп» и распределило её среди своих (при явной поддержке модных тогда СТК – Советов трудовых коллективов).
Текст опубликовали на первой полосе газеты. Эффект был ядерный.
Другой раз, в июне этого же года, я рассказал, как владивостокские комсомольцы заставили капитана транспортного рефрижератора «Космонавт Комаров» сделать огромный крюк в море, чтобы доставить из сахалинского порта Корсаков во Владивосток «спецгруз» - небольшой, килограммов в 15 весом, ящичек с саженцами.
Огромный транспортный рефрижератор «Космонавт Комаров» в то время находился в районе Средних Курил и шёл в Находку с грузом минтая, икры и рыбной муки. Но тут пришла радиограмма: разворачивайтесь, идите на Корсаков, там вас встретят местные комсомольцы со «спецгрузом».
А это почти два лишних дня ходу! Ради чего?! Ради того, чтобы вот эти сахалинские саженцы голубой ели шустрые владивостокские комсомольцы посадили на захолустном мысе Эгершельда в память героев Хасана…
И снова заметка вызвала бурный отклик. И она же имела вторую волну, когда я написал, что злополучные саженцы, которые можно было доставить в сумке рейсовым самолётом, оказались вовсе не голубыми, а самыми обычными елями. И которые, к тому же, так и не прижились на мысе Эгершельда во Владивостоке…
   
В начале девяностых в нашей главной редакции активно обсуждался вопрос о смене названия газеты. После того, как рухнула КПСС, а за ней сразу и комсомол, носить имя «Комсомольская правда» многие считали минимум некорректным. Да, прославленное имя, да, ордена. Это делает нас узнаваемыми и любимыми. Но теперь другие времена. Теперь нет даже самого комсомола! И у читателей упоминание о прошлом вызывает только острое раздражение.
К тому же, оставшись без «руководящего и направляющего», газета должна была как-то выживать и в финансовом плане. Флаг независимости, выброшенный над титулом газеты, не гарантировал безбедной жизни очень немаленькому хозяйству. В период расцвета численность трудового коллектива «Комсомолки» достигала пяти тысяч штыков. Полноценная дивизия. И за кого она будет воевать – ещё предстояло думать. Понятно, что за читателя. Но – на чьи средства? 
Долго, очень долго осмыслялся вопрос переименования. Слова «ребрендинг» тогда ещё не было. Но многие понимали, что спешить сбрасывать с себя всё прошлое – недостойно. Не всё было плохо в Советском Союзе, далеко не всё. И «Комсомолка» как раз – одно из тех достояний, которое должно оставаться хорошей традицией, чтобы нести свою добрую славу дальше.
Мне кажется, тогда это был очень серьёзный вызов не только для редакционного коллектива газеты. Многие читатели тоже высказывались за сохранение бренда
«Комсомолки». И в итоге мы как бы взяли на себя ответственность, несмотря на старое название, наполнить газету новым, актуальным смыслом, и сделать так, чтобы было не хуже того, что раньше. 
«Комсомольская правда» осталась. Как и «Московский комсомолец», и несколько других газет, в названии которых было «провокационное» слово «комсомол». И это правильно. Это ведь – как с гимном новой России: слова написали новые, а музыка-то осталась прежняя, патриотическая!

Главная редакция обязательно два раза в год собирала нас, своих собственных корреспондентов, на совещания в Москву. Со всей страны приезжали около полусотни матёрых и молодых собкоров. Нас традиционно селили в гостиницу «Юность» - и это было два-три дня сплошного «фестиваля территорий».
Мы сидели на редакционных летучках и планёрках, нам специально выделяли время все замы редактора и заведующие отделами, для нас организовывали встречи и совещания на любом уровне. Нас приобщали к генеральным установкам и приучали к ритму и технологии работы редакции. Мы должны были на очередные полгода пропитаться легендарным «духом шестого этажа». («Комсомолка» тогда располагалась на шестом этаже здания издательства «Правда» на улице Правды, 24).
 Помню, как на нашу летучку пришёл однажды Евгений Максимович Примаков, бывший тогда министром иностранных дел страны. Я не преминул спросить его:
- А что будет с Южными Курилами? Нельзя же отдавать их японцам!
Он классически улыбнулся своей «примаковской» улыбкой и ответил:
- Ну, раз Вы считаете, что нельзя отдавать острова – значит, не отдадим.

Как-то главный редактор Владислав Александрович Фронин организовал нам встречу в Кремле с главным «архитектором» перестройки, бывшим членом Политбюро ЦК КПСС Александром Николаевичем Яковлевым и (отдельно) с главным соратником Б.Н. Ельцина Геннадием Эдуардовичем Бурбулисом. 
 Говорили мы с обоими долго, даже спорили с ними о перестройке и будущности страны. Бурбулис тогда очень талантливо остужал наши горячие головы потоком своих знаменитых велеречивостей, а Александр Николаевич, пронзая каждого своим мудрым взглядом, поразил широтой и свободой мышления. Он нам очень понравился. И это, как оказалось, было взаимно.
- Хорошие ребята, - сказал он на прощание лично нашему главному редактору. - Такие чистые, открытые лица. Откровенные и смелые. И совсем не похожи на комсомольцев.
Ну, мы были бы не мы, если бы не наша страсть к разного рода приключениям. Дима Шеваров, наш собкор по Волгоградской области, забыл в гостинице свой паспорт. А он обязателен для предъявления Службе охраны при входе в Кремль.
- Ну, какой-нибудь документ у тебя есть при себе? – пытал его главный редактор.
- Сберкнижка…
Как там Фронин договаривался с ФСО-шниками – неведомо. Но Дима попал вместе с нами на обе встречи. И стал единственным, наверное, человеком в стране, который прошёл в Кремль по сберегательной книжке… :) 

Однажды нам, только собкорам, главная редакция устроила двухнедельный курс обучения в Академии общественных наук в Москве.
Поселили нас на этот раз не в «Юности», а прямо в одном из общежитий Академии. Хотя общежитием это было сложно назвать. Роскошные апартаменты, в которых обычно проживали настоящие слушатели Академии с семьями. Они учились здесь по два года, а нам вот посчастливилось пожить, «как белые люди», две недели.
Перед нами выступали самые известные профессора, эксперты, а также прогрессивные директора предприятий и общественные деятели. Каждый день был занят у нас до предела. Выходить из Академии было некогда, да и незачем. Здесь всё было своё, автономное и шикарное. Даже переход из общежития в учебные корпуса был крытым, тёплым.
Страна в это время, кстати, цепенела от разрухи, дефицита еды и неопределённости. Всё было плохо, и только в нашей Академии было просто по-райски. Красивая мебель, дорогое оборудование, уют и цветочки кругом…
Обедали мы в столовой с какими-то фантастическими блюдами и ценами на них. Бывало, набираешь на поднос тарелок в два этажа, подходишь к кассе, а там выясняется, что всё выбранное тобой великолепие стоит 48 копеек! 
- Как же так!? – возмущались мы. – Ведь страна голодает!..
Нам отвечали:
- Хорошему можно научиться только на хорошем. Вот вы поживёте здесь среди красоты и удобств – и будете знать, чего надо добиваться, будете стремиться сделать так же хорошо для народа…
- Ну, да… да… Наверное, так и должно быть. Может быть… Только почему бы не начать с народа?!
- Так страна у нас очень большая, всем сразу всего не достанется…
 
Страна-то большая… А порядка нету
Благодаря Академии, я, можно сказать, женился.
Меня на те две недели обучения назначили старостой нашего собкоровского корпуса, и выделили, стало быть, самый большой номер в общежитии – две комнаты.
У меня вечерами мы все и собирались. Каждый приносил с собой то, чем богат его регион: астраханскую рыбу, башкирский мёд, ярославское пиво, татарский чак-чак. И каждый, уходя ко мне из своего номера, предварительно звонил домой и напоминал жене (мужу) номер моего телефона - того, что стоит в моих апартаментах. Сотовых ведь тогда ещё и в помине не было.
И каждому по ходу вечера рано или поздно звонила жена или муж. Каждому! Кроме меня. Я один оказался холостым на то время.
Мы разговаривали-спорили обычно до полуночи. А потом гости-друзья уходили, а я ложился спать, как всегда, в одиночестве.
Тут надо сказать, что девушка у меня была. Полугодом раньше моя сестра привезла с собой в гости ко мне во Владивосток подругу – искупаться в Японском море. Они обе учились на нашем журфаке в Свердловске, и в тот год практику проходили в Хабаровске. Они погостили у меня два дня, а потом уже девушка приезжала ко мне одна на два дня, а потом ещё на два дня…
В очередной раз, когда мои коллеги, просидев вечер у меня в номере и поговорив по моему телефону со своими половинками, разошлись, я позвонил в Свердловск и сказал:
- Алёна, выходи за меня замуж.
- Я согласна, - ответила она.
Женился я в Свердловске пролётом из Москвы во Владивосток за два дня. То есть почти никакой подготовки, никаких колец и свадебного платья ещё не было. Да и не регистрировали тогда в срочном порядке никого. Испытательный срок был, кажется, месяц.
Но мы же из «Комсомолки». Я позвонил собкору по Уралу Володе Санатину – и мы с ним и с невестой поехали к его знакомой заведующей ЗАГСом.
Как он её убалтывал! Это надо было видеть. И уговорил ведь! Правда, ЗАГС оказался не того района…
Однако эта заведующая позвонила нужной заведующей – и всё, казалось, уже срослось… пока та завЗАГСом не увидела фамилию и отчество моей будущей жены. Оказалось, она, заведующая, как депутат облсовета, сидит на заседаниях законодателей как раз рядом с моим будущим тестем.
- …А папа-то знает?! – взволнованно всколыхнулась регистратор нашего будущего счастья.
Она поглядела мой паспорт. Он был практически новым, и в нём стояли штампы ещё свежей московской прописки и новой владивостокской. Ни о каком Свердловске там даже пометочки не было. И мне – уже 28 лет!..
ЗавЗАГСом явно заподозрила что-то неладное. Наверняка я – брачный аферист. Попросила нас выйти подождать в коридоре. В это время, как оказалось, она позвонила папе невесты и сообщила ему страшную весть: его дочь попала в сети проходимца! :)
- Да жените Вы их, - успокоил бдительную чиновницу мой будущий тесть. – Всё нормально, я уже кафе для свадьбы подыскиваю.

За два дня папа невесты организовал всё. Мне осталось купить кольца и найти где-то цветы. Зимой. В 1988-м.
Учитывая тотальный дефицит всего, и сроки, стиснутые до предела, можете представить, чего мне стоила эта эпопея. Но подробности занимают здесь дефицитное место, поэтому опустим их, они – для застольных воспоминаний.
На свадьбе у нас исключительно джаз играл ансамбль песни и пляски Уральского округа Внутренних войск, поскольку папа невесты был командующим этим округом.
А мне в помощники на эти дни был придан волшебник - пожалуй, самый необходимый на все случаи жизни человек, - адъютант командующего лихой прапорщик Серёга Шавриков.
Это с ним мы загодя срезали всю теплицу гвоздик в неведомом доселе городе Полевской. Заведовала теплицей Серёгина подруга. А кольца купили в Первоуральске, потому что у него там родственница в ювелирном. А машины-автобусы для гостей, а билеты на поезд, которых никогда было не достать?!.. Всё Шавриков.
К чему я это рассказываю? Мы жили в такой стране, где без связей жить было невозможно. Всё держалось и добывалось на личных знакомствах. Ничего же не было в свободном доступе. И, увы, не у каждого второго был свой адъютант. :)
Дефицитная бытовая техника – из-под прилавка, мебель – за взятку, модная одежда – только своим. Хорошо жили только те, кто имел доступ к спецраспределителям, спецполиклиникам и даже спецкассам в театре.
А как сделать, чтобы у всех всё было?..
В принципе, это и был главный вопрос, на который мы, «вчерашние» журналисты, искали ответ большую часть своей сознательной жизни. Искали - и не находили. Понимали только, что страна у нас большая, и надо с ней что-то делать.

… Летом 1989 года наша главная редакция пустила в очередной рейс по БАМу свой собственный агитпоезд «Комсомольская правда». Этот знаменитый «Красный эшелон» периодически колесил там с начала 70-х годов, и каждый его рейс всегда был событием для трассовиков и жителей близлежащих посёлков.
Обычно в творческую команду поезда включали известных писателей и поэтов, художников и музыкантов, лекторов и артистов. В этот раз, в духе перестройки, на борт пригласили популярных политиков и экономистов.
Простого профессора Плехановской академии Руслана Имрановича Хасбулатова тогда ещё в лицо почти никто не знал. Он был автором «Комсомолки», писал нам полуфантастические тексты о хорошей экономике на Западе и плохой у нас. Володя Сунгоркин, возглавлявший всю команду поезда, сказал нам:
- Приглядитесь к умному человеку. Дербаньте его по полной – пусть расскажет, как нам жить дальше.
Мы ехали от Усть-Кута до Тынды несколько дней. Останавливались в каждом посёлке, давали концерты и читали лекции, приглашали строителей БАМа к себе на борт в кинозал и картинную галерею.
И вот как-то на одной из станций я вижу: профессор вышел один покурить свою знаменитую трубку. Иду к нему:
- Руслан Имранович, а научите меня набивать?..
Мы с ним сели на рельс БАМа, и он с удовольствием начал мне объяснять трубочные премудрости. Потом предложил затянуться уже готовым инструментом, и я, похвалив, разумеется, прекрасный табак, незатейливо взял быка за рога:
- А вот скажите мне попросту, что не так в нашей экономике? Почему столько лет она работала-работала – и вдруг стала плохой?
- Понимаете, Сергей, в принципе всё очень просто…
Я повесил свои уши на гвоздь внимания.
- Ни один нанятый работник не будет обрабатывать общественную землю так, как если бы это была его земля. Точно так же с заводами-фабриками, рудниками. «На дядю» никто работать не хочет. У нас сейчас только видимость ударного труда. А на самом деле его производительность очень низка. Поэтому необходимо вводить в стране частную собственность, отдавать производство реально в руки тех, кто работает. Делать каждого работника совладельцем предприятия.
- Но ведь это невозможно при социализме. У нас нет частной собственности…
- Так вот и надо сделать, чтоб была!
- Но ведь это значит – менять общественный строй…
- А Вас это пугает?..
Кто бы знал тогда, чем обернётся эта смена социализма капитализмом. И какую роль в этом сыграет мирный профессор Хасбулатов…
Русские опять пошли своим путём. Перестройки нам оказалось мало, да и с вождём не очень-то повезло.
Хотя на первых порах за Горбачёва мы стояли горой. Очень нравилось его свободное, не по бумажке, изложение мыслей. Только вот слов было слишком много. Нас, журналистов, учили экономить газетную площадь. Мы писали только по сути проблем.
А проблемой была на тот момент, в частности, армия. Конкретнее – «дедовщина» в Советской Армии.

Честь имею!
Случайно узнал: в мой регион, в Уссурийск назначен командиром полка легендарный депутат Верховного совета, Герой Советского Союза Руслан Аушев. Причём, он принял тяжелейший в плане неуставных отношений полк.
И вот проходит немного времени – я договариваюсь с героем-подполковником о встрече и приезжаю к нему в Уссурийск.
- Руслан Султанович, в вашем полку только за год случилось 36 ЧП, причем даже со смертельными исходами…
- До меня. При мне ещё ни одного ЧП не произошло. – Аушев наливает чай и показывает пачку исписанных от руки листочков. – Видите? Это мы провели анонимное анкетирование среди военнослужащих. Солдаты пишут всю правду о «дедовщине». Мы вскрываем корни этого поганого явления, и будем всеми силами его искоренять.
Он тогда сделал полк образцовым – ни единого случая неуставных отношений за год. Когда я 20 мая 1989 года опубликовал в «Комсомолке» текст «Полк без дедовщины», мне поначалу даже не поверили. Но – было. Армия тогда, может, и не развалилась сама по себе, потому что были в ней такие офицеры, как Руслан Аушев.

А армия разваливалась. Этот громадный военно-хозяйственный механизм, созданный в своё время для защиты огромной страны, во времена перестройки не мог защитить самого себя. Не хватало средств на содержание офицеров, личного состава, содержание техники и военных городков. Всё трещало и разворовывалось. В те годы у меня выходили тексты с печальными заголовками «В краю бездомных пароходов», «Куда плывёт усталая подлодка», «Корабли горят, как летние закаты».
Престиж военной службы упал до такой степени, что офицеры, возвращаясь домой после службы, перед этим переодевались в гражданское. Уволиться из Вооружённых сил тогда хотели очень многие. Но – нельзя. Только через суд офицерской чести и с позорной статьёй «за дискредитацию высокого звания советского офицера».
Об одной такой конкретной истории я рассказал в июне 1989 года в «Собеседнике» (приложение к «Комсомольской правде»). Нам в редакцию тогда написал офицер, который хотел добровольно уволиться из армии, но не желал, как некоторые, сознательно напиться на службе, чтобы его с позором выгнали.
Я написал, что это проблема масштабная, и её надо уже как-то решать.
Сразу после публикации ко мне в корпункт прибыли полковник из штаба Дальневосточного военного округа и целый контр-адмирал из Москвы. Они долго и тщательно пытались выяснить, откуда у меня информация, и почему я стою на стороне «этого» офицера.
Я угощал их чаем, мы вполне спокойно обсуждали проблему. И мне показалось, что понимание между нами есть.
А через неделю на Первом, главном телеканале страны вдруг выступает первый заместитель министра обороны СССР генерал армии Сухоруков, и, потрясая номером газеты с моей статьёй, заявляет, что «журналист опубликовал непроверенные факты, признал свою ошибку и принёс извинения представителям военного ведомства».
Я?!.. Извинялся?!..
Негодованию моему не было предела. Как же так?! Они не собираются решать проблему! Для них проблема – это публикация в газете. И они нашли крайнего…
Буквально в следующем номере газеты был опубликован мой текст под заголовком «Не извиняюсь…». Я – правда - почти никогда ни перед кем не извиняюсь. В профессиональном плане - не за что.
Но вызов был принят. И ответ я дал.
А уже через полгода высшее руководство страны приняло решение о масштабном сокращении армии. И та проблема, о которой я говорил, моментально решилась автоматически.
Интересно, где сейчас те генералы и адмиралы? Что-то передо мной извиняться никто не бросился.
Ну да ладно. Обойдёмся.
Честь имею.

Потерянный остров
Горжусь тем, что я первым написал правду о Даманском.
Эта страница истории будоражила всю нашу огромную державу, начиная со 2 марта 1969 года. Тогда, по сообщению ТАСС, «Китайские власти организовали в районе пограничного пункта Нижне-Михайловка (остров Даманский) на реке Уссури вооружённую провокацию. По советским пограничникам, охранявшим этот район, с китайской стороны был внезапно открыт огонь. Имеются убитые и раненые. Решительными действиями советских пограничников нарушители границы были отогнаны с советской территории…».
Драматизм ситуации был в том, что советские власти потом закрыли информацию о дальнейших событиях. Несколько раз ещё сообщили, что попытки вооружённого вторжения китайцев на нашу территорию повторялись, но были отбиты. По всей стране прокатились митинги, китайскому руководству была вручена нота протеста – и всё.
«Час их подвига пробил, - писал в той же «Комсомольской правде» помощник начальника Политуправления погранвойск КГБ СССР подполковник В. Виноградов. – В тот момент всё, что мы привыкли называть великим словом Родина, всё вместилось в маленький островок на реке Уссури. До последнего держались пограничники… И выстояли. Маоистские провокаторы откатились с нашей земли». 
Разумеется, о том, что на границе произошёл, по сути, вооружённый конфликт с применением артиллерии и реактивных установок «Град», никто не сообщал. Только родственникам погибших пограничников выдали ордена и звёзды Героев, а памятные обелиски стали устанавливать по всей стране, и именами погибших начали называть улицы и школы.
Всё. На долгие годы события на острове Даманский стали просто легендой, славной страницей истории пограничных войск и советской дипломатии. И никто не знал реальной картины произошедшего там. Никто не мог даже поинтересоваться, что же стало с островом дальше.
А стало всё очень печально.
В архивах Приморского краевого музея имени В.К. Арсеньева я нашёл интересный документ - договор от 2 ноября 1860 года, подписанный российским царским посланником генералом Игнатьевым и представителем Пекина.
«При внимательном рассмотрении и обсуждении существующих между Россией и Китаем договоров, Его Величество Император и Самодержец Всероссийский и Его Величество Богдыхан Дайцинский, для вящего скрепления взаимной дружбы между двумя империями, для развития торговых сношений и предупреждения недоразумений, положили составить несколько добавочных статей… От устья реки Уссури до озера Ханка граничащая линия идёт по рекам Уссури и Сунгача. Земля, лежащая по восточному (правому) берегу сих рек, принадлежит Российскому государству, а по западному (левому) – Китайскому государству».
Обратили внимание? – об островах в этом документе не сказано ни слова. А их там больше сотни. И Даманский ещё не самый крупный. Так, метров 500 в ширину и 900 в длину. И расположен он как раз ближе к китайскому берегу. Китайцы всю жизнь на нём косили траву, собирали черепашьи яйца и хворост. Нашим местным жителям на нём и делать особо нечего было. Остров был общий, и как бы ничей.

В соответствии с международным правом, граница между государствами на суше обычно проводится по водоразделам рек, а на самих реках – по фарватеру. Знал ли это царский генерал Игнатьев? Наверняка знал. Но то ли карандаш у его штабного офицера затупился, то ли рисовой водки перед подписанием договора было выпито лишку, - только на картах, приложенных к договору, красная граничащая линия проходит строго по китайскому берегу. Не по фарватеру, а по берегу! То есть географически принадлежащие Китаю острова юридически стали принадлежать России. И каждый китаец, даже просто намочивший пятки в Уссури или Амуре, автоматически уже мог считаться нарушителем границы!
Но тогда на это внимания не обратили. Подписали – и подписали. Всё равно никаких пограничных знаков там никто не устанавливал, и жизнь продолжалась, как раньше.
Однако у китайских сановников обида на русских тогда осталась. Они считали, что русские «пользуются несчастным их положением». А наши дипломаты и не отрицали этого. Ситуация в отношениях тогда была такой, что – проведи мы границу по Великой Китайской стене – и китайцам было бы нечего делать, кроме как согласиться.

Шло время. Государственная граница между Китаем и СССР в районе Амура и Уссури по-прежнему оставалась на местности не обозначенной. Китайская сторона ещё задолго до 1969 года получила от советского правительства разрешение на лов рыбы и сезонный выход местного населения на прилегающие острова с целью хозяйственной деятельности. Даманский был в этом списке. 
Теперь - внимание. Уссури – река очень бурная, и весной, в половодье она периодически меняет фарватер. То течёт стремниной ближе к нашему берегу, то к
китайскому. В случае с Даманским эта история происходила чуть ли не через год. Нынче, вроде, Даманский, даже по международным нормам, наш, а на следующий год – китайский. Природа, ничего не поделаешь.
Поэтому китайские крестьяне чувствовали себя на Даманском, как дома. Он же к ним ближе. Осваивали его потихоньку: покосы огораживали, шалаши ставили. Потом и сети свои начали выставлять с нашей стороны острова. Зимой по льду заходили на середину реки, сверлили лунки и удили рыбу. 
А нашим пограничникам приказ периодически напоминал: Даманский – юридически советская территория. Не позволяйте китайцам разгуливать там, как хотят. До нашего берега им уже – рукой подать…
Начальник заставы лейтенант Иван Стрельников был крепкий и крутой мужик. Он иногда брал с собой человек пять таких же сильных солдат, они выходили к китайцам на лёд и пытались их вытолкать на их территорию. Показывали им «Памятку бойца», в которой напечатан перечень документов, подтверждающих наши права на остров. Китайцы в ответ размахивали перед носом Стрельникова цитатниками Мао и не уходили.
Тогда Стрельников брался за оглоблю. Бывало, в кровь разбивал китайцев. Бывало – они его. Но их всегда было больше, чем наших пограничников. Силы были однозначно не равны. А применять оружие нашим пограничникам было настрого запрещено.
Кто сделал тогда первый выстрел, уже не важно. Конфликт не удалось погасить – и пролилась кровь. С обеих сторон там участвовали даже регулярные войска. Но теперь нашей пропагандистской машине важно было правильно преподнести инцидент, как-то выкрутить неуклюжесть нашей внешней политики на патриотический пафос.
Из защитников Даманского тогда очень правильно сделали героев. Но на вопрос, за что же они на самом деле пролили свою кровь, предпочли не отвечать. За Родину. За нашу советскую Родину. А остров, сказали, стёрт с лица земли. Его больше нет. Забудьте.
И над Даманским надолго повисла пелена экстренного забвения.    

… Я приехал в Дальнереченский пограничный отряд спустя 20 лет после тех событий. Попросил показать, где всё случилось. Мы взяли на заставе катер и поплыли вдоль нашего берега по Уссури.
- Вот он, Даманский, - показал мне рукой налево сопровождавший меня замполит заставы лейтенант Игорь Иванович Стрельников. Да, сын того самого начальника заставы, чьим именем она теперь названа. Сын служил в 1989-м на заставе имени своего отца, Героя Советского Союза Ивана Стрельникова.
 - Давай причалим и погуляем по нему.
- Нельзя. Он - не наш.
- Как!? С каких пор? Мы же его, вроде отбили?!..
- Да вот с тех самых пор…
Оказывается, я был первым журналистом, которого вообще сюда пустили, и которому разрешено было узнать горькую правду. 
Даманский в том 1969 году не уничтожили. Наоборот, китайцы начали массово завозить на него камень, строительные материалы, и активно укрепляли берега острова. Нашего острова. Они обосновались на нём капитально. И уже 20 лет на советский остров не ступала нога советского человека.
Сейчас, проплывая мимо него, мы видели в упор суровые лица китайских пограничников, строго следивших за нами, какие-то многочисленные постройки и основательное здание, возвышавшееся над мелкой порослью острова.
- Музей боевой славы китайских пограничников, - ответил на мой незаданный вопрос лейтенант Стрельников. – Они тоже гордятся своей битвой за Даманский.

… Я долго писал тот материал. Всё никак не мог придумать, каким образом необидно для родственников рассказать, что наши пограничники положили свои головы за нелепые ошибки дипломатов, за чьи-то амбиции и откровенную глупость.
Материал из московской редакции направили сначала в МИД – для согласования. Там прочитали и полностью согласились: перестройка ведь, гласность. Только попросили поменять заголовок. Вместо моего «Потерянный остров» материал вышел под названием «Забытый остров» («КП» от 19 декабря 1989г.).
Я получил устную благодарность от главного редактора и молчаливые рукопожатия своих коллег. Других бонусов мы тогда и не ожидали. Да и слова-то такого не знали.
А в 2000-х началась наконец детальная демаркация границ, по которой Даманский и ещё около полусотни наших островов официально перешли к Китаю. Вот теперь точно – забыть.
В Приморском крае в результате той странной демаркации от страны откололись сотни гектаров пашни и кедровых лесов. Не нашими становились даже места боёв за озеро Хасан у реки Туманная – сопки Безымянная и Заозёрная, тоже политые кровью наших бойцов в 1938 году в боях с японцами.
Губернатор края даже отказался однажды в знак протеста от поездки в Китай в составе официальной делегации. А представитель администрации края не поставил свою подпись под «предательским» документом – я тоже писал об этом.
Ситуация изменилась. Теперь мы не командовали даже на своей территории…

Перестройка, переходящая в перестрелку
Девяностые годы прошлого века были наполнены массой других открытий и откровений, которые позволила нам политика гласности. Я писал о трагедии насильно переселённых японцами на Южный Сахалин в сороковых годах корейцах, о трещавших по всем швам радиационных могильниках и засекреченных кладбищах военных кораблей, о допотопном оборудовании государственной границы с Китаем, о проданных за рубеж «на иголки» авианосцах «Минск» и «Новороссийск», и о многом другом.
А жизнь подбрасывала всё новые и новые сюжеты.
В морях Тихого океана участились пиратские нападения на наши торговые суда.
На острове Русский от голода и холода гибли военнослужащие-матросы. Чтобы спасти флот от массовой дистрофии, вся продовольственная служба флота разъехалась по стране в поисках продуктов питания для моряков.
Контрабанда всех сортов хлынула через наши новые пропускные пункты на китайской границе. 
С непонятной регулярностью начали взрываться склады с боеприпасами Тихоокеанского флота и Дальневосточного военного округа.
Проституция стала нестыдной массовой профессией огромного количества молодых женщин.
На прилавках магазинов – завал низкокачественного спирта, от которого гибнут люди.
Процветает торговля наркотиками.
Увеличилось количество суицидов и психических заболеваний.
Обо всём этом я писал в газету почти каждый день – и, казалось, конца не будет этому кошмару и безнадёге.
Как цунами, Дальний Восток захлёстывала фактическая экспансия китайцев. Ладно бы они торговали на улицах наших городов своим ширпотребом. Но, сращиваясь с нашей мафией, они занимались нелегальной торговлей рыбой, лесом и японскими автомобилями. Процветал бизнес на «живом товаре». Это когда русских девушек вывозили в Поднебесную и заставляли там заниматься проституцией. А бизнесменов китайцы хитростью заманивали к себе, а потом с родственников требовали за них выкуп.   
От тех реалий жутковато было не только мне.
- Согласитесь, Сергей, - говорил мне только что назначенный на должность командующего Тихоокеанским пограничным округом полковник Виталий Седых. – По Владивостоку уже невозможно пройти, не столкнувшись на каждом шагу с китайцем. И ведь почти все они находятся на нашей территории нелегально или полулегально. В тайге орудуют китайские браконьеры. Наш лес они вывозят сотнями эшелонов. Поглядите: на железнодорожной станции Гродеково поезда с лесом в сторону Китая стоят рядами в семь-восемь путей. А обратно они все идут пустыми. Китайцы оптом скупают на нашем побережье трепанга и морского гребешка, мешками вывозят медвежий жир, тигровые лапы и шкуры. Как же мы это всё допустили?!..
Полковник Седых очень активно начал очищать Дальний Восток от всех нежеланных гостей. За год он добился того, что внешний облик наших городов снова стал преимущественно русским. Он выдворял китайцев тысячами. Наводил порядок с их регистрацией, перекрывал контрабандные потоки, укреплял границу.
Уже через полгода он получил звание генерал-майора, потом генерал-лейтенанта – и, разумеется, был переведён в Москву с повышением.

Приморский край особо жёстко в те годы захлёстывал бандитизм. Рэкет стал повальным явлением, а ночные перестрелки в ходе мафиозных «разборок» превратились в будничные малозаметные события. Никакая милиция тогда не могла справиться, даже боялась, кажется, крутых гангстеров в кожанках.
Однажды мне позвонили из местного управления КГБ (тогда Комитет какое-то время носил название ФСК – Федеральная служба контрразведки). Пригласили поехать в Находку и на месте посмотреть, как терроризируют местное население и предпринимателей тамошние бандиты.
По дороге сопровождавший меня майор-чекист раскрывал карты:
- Милиция в её сегодняшнем состоянии бессильна что-либо сделать с мафией. Тут нужен ряд новых законов, особые полномочия силовых структур и комплексный подход в войне с бандитами. У нас ведь в законе даже определения организованной преступности нет. А она есть. Вот мы и хотим, чтобы Вы показали всю серьёзность проблемы, обратили внимание на необходимость объединения правоохранительных сил.
В Находке мне рассказали и показали, как свирепствуют организованные банды преступников. Объяснили, почему органы правоохраны не в состоянии обуздать негодяев. Привели конкретные примеры, когда руководителей группировок невозможно упечь за решётку, потому что недостаточно юридически обоснованных, законных оснований.
- Понимаете, - говорили мне чекисты, - мы их всех знаем поимённо и в лицо. Но не можем арестовать: ни прокуратура, ни суд не пойдут нам навстречу. Поэтому и предлагаем Вам помочь нам. Сейчас очень важна роль общественного мнения. Нужно, чтобы средства массовой информации мотивировали наших законодателей на срочное принятие мер.
 По возвращении во Владивосток меня снова пригласили в ФСК и заранее предупредили: встреча будет на высоком правоохранительном уровне.
- С Вами хотят поговорить, кроме нашего начальника, председатель краевого суда, начальник милиции и краевой прокурор. Только не говорите им, пожалуйста, что это мы в Находке показали Вам тамошний беспредел. Это же оперативная информация. Как будто бы Вы сами туда съездили и каким-то образом всё узнали…
В кабинете начальника ФСК меня очень пытливо осмотрели все названные первые лица, и главный чекист им сказал:
- Вот Сергей Владимирович побывал в Находке и привёз, говорит, оттуда любопытнейший материал. Грозит напечатать в газете, какие мы тут беспомощные. Так ведь, Сергей Владимирович?..
Я подробно рассказал, всё, что узнал в Находке, и не только там. Я же сам был «в теме», что называется. У меня самого на улице бандиты чуть не отобрали машину, которую я только что привёз из Японии.
Ещё не получив госномера, я поехал прокатиться по Владивостоку, и меня тут же прижали к обочине «кожаные затылки»:
- Вылезай, парень. Давай ключи и пиши дарственную на машину.
Мой Ниссан «Скайлайн» с транзитными бумажными номерами был мне уже два дня как дорог, и я не собирался кому-то его отдавать. Спасло, к счастью, опять-таки, имя «Комсомольской правды». Как только я показал бандитам документ, из которого следовало, что машина принадлежит не лично мне, а прославленной газете, они тут же, недовольные, отстали.
То совещание у главного чекиста края завершилось, как надо. Через час ко мне в корпункт пришёл начальник пресс-службы управления и рассказал: и прокурор, и председатель суда, и начальник милиции пришли к единому мнению, что находкинских мафиози надо брать и сажать. А вот Сергея Владимировича просят не публиковать пока собранный материал. Ситуация-то ведь меняется…

- Товарищ мичман, покурить не найдётся?..
С чекистами я дружил и дальше. Они предоставляли мне иногда такую информацию, какой никто больше не владел, и которой не нароешь никогда сам.
Например, они мне подсказали, что на кораблях Тихоокеанского флота вовсю торгуют наркотиками.
- Да быть не может! На военных кораблях?!..
- Даже на боевых.
Мы договорились с коллегой из военной газеты тихонько, под предлогом посещения матроса-родственника, просочиться через КПП на борт любого военного корабля и попробовать там купить «травки».
Разумеется, перед этим я отправил в Москву по телетайпу служебную записку: «Убыл по заданию редакции на корабль КТОФа с целью приобрести на его борту наркотик». И взял ленту с текстом этой записки с собой - на тот случай, если «спалимся».
На 33-м причале Корабельной набережной, прямо напротив окон Главного штаба Краснознамённого Тихоокеанского флота в тот день стояло около десятка кораблей. Дежурные сторожевики, плавучий госпиталь, БДК (большой десантный корабль), торпедные и ракетные катера.
Мы спокойно прошли через КПП №1, буркнув вахтенному что-то невнятное. Главное тут было – не останавливаться. Свои, дескать. Мой коллега-то был в военной морской форме. И никто у нас не спросил документ, никто даже не поинтересовался, кто мы такие. Развал по флоту, как и везде в стране, был уже неимоверный. 
Поднялись по трапу на первый попавшийся корабль, спросили у дежурного мичмана «покурить». Он сделал вид, что не понял. Но мы-то поняли, что он понял.
Поднялись на другой борт. Там вахтенный оказался более сообразительным. Показал нам, куда идти. Пошли.
- Надо было выпить перед этим, - вспомнил вдруг мой коллега. – Трезвым они вряд ли чего продадут. Подозрительные мы с тобой.
Ошибся коллега. Две папироски омского «Беломора» с марихуаной нам продал уже на пирсе пробегавший мимо матрос. За 250 «деревянных».
Мы вернулись ко мне в корпункт, я сфотографировал нашу «добычу» и отписал в редакцию, что задание выполнено – наркотик дома.
Наутро я уже собирал официальную информацию. Отнёс папиросы в отдел военной контрразведки флота и поинтересовался, знают ли там, что на кораблях торгуют марихуаной? Оказалось, знают.
- И марихуана, и гашиш, и прочая «шала», «дурь» водится. Этим, в основном, занимаются старослужащие матросы. Им перед дембелем надо приодеться, подарков купить. Ну, и сами покуривают. Где берут – пока остаётся загадкой. Копаем…
Я позвонил председателю военного трибунала флота генерал-майору Савину и спросил, много ли дел по наркостатье у него рассматривается, в среднем, за год. Оказалось, меньше десятка. Ну, слава богу, немного. А то ведь страшно представить себе обкуренного матроса у реактора атомной подводной лодки или у ракетной пусковой установки.
Или они курят, но не попадаются?! Взял себе на контроль.

Кстати, было ещё немало случаев, когда мне приходилось прорываться на закрытые объекты под прикрытием. Это нормальная практика в работе журналиста, и ничего особо противозаконного тут нет. Ведь как иначе журналисту получить информацию, если ведомства или конкретные предприятия моментально блокируют доступ прессе, когда у них случается что-то неприятное?!
Взрывался как-то очередной арсенал Тихоокеанского флота километрах в ста от Владивостока. Я знал, что меня туда не пустят, а мне – надо. Редакция ждёт срочного репортажа.
Я договорился с начальником пресс-службы краевого ГУВД, и он включил меня в список отряда милиционеров, выезжавшего в оцепление опасного района. В автобусе перед отправлением идёт перекличка:
- Авдеев!
- Я! – на мне такой же камуфляж, как на всех, только без погон. Но кто в той суматохе будет смотреть на мой камуфляж? В списке есть – значит, свой.
На месте я «отцепился» от основной группы милиционеров и самостоятельно пробирался туда, где было самое интересное. Смотрел, как горят склады с боеприпасами, как эвакуируют жителей ближайшего посёлка из радиуса рвущихся снарядов. Даже сам помогал выводить людей из-под осколков. Собрал массу информации и впечатлений.
А потом на вертолёте прилетел губернатор края Евгений Наздратенко. Ему надели на голову бронешлем, посадили в бронетранспортёр, на нём он проследовал в штаб; и я понял, что мне здесь уже больше делать нечего: так или иначе засекут.

Надо было выбираться из зоны поражения, ехать во Владивосток, чтобы передать репортаж в Москву. Но - как? Автодорога перекрыта, электрички рядом не ходят: контактная линия перебита снарядами.
Я вышел на автотрассу, по которой приехал автобусом с милиционерами, и тут же увидел «левый» частный автомобиль, каким-то необъяснимым образом оказавшийся в закрытой зоне. Я поднял руку – он остановился. Оказалось, за рулём местный военный моряк с семьёй. У него законный отпуск и билеты на самолёт до Сочи. Запретить ему выезд никто не мог. 
- До Владивостока довезёте?
- Садись.
Я написал свой репортаж по дороге, на коленке. Когда добрался до своего телетайпа, осталось только набить его на перфоленту и отправить в Москву. А там, в редакции, уже нашли карту района ЧП, и по моим описаниям нарисовали на ней все аховые подробности.
Через месяц мы все узнали, что за героическую деятельность по предотвращению опасных последствий пожара на арсенале большая группа участников операции представлена к наградам. В том числе, губернатор края.
Меня в списке награждённых, естественно, не оказалось…      

Как мы воевали с мирным атомом
В конце восьмидесятых по всему Дальнему Востоку прокатилась мощная волна радиофобии. Все порты, все прибрежные города и посёлки помешались на «страшной угрозе», которую, якобы, несут с собой атомные подводные лодки, ледоколы и вообще любое судно с ядерной установкой.
Каждый такой атомоход (кроме военных, конечно) бдительная общественность досматривала, замеряла на его борту уровень радиации и решала: пустить пароход в порт, или нет. «Зелёные» тогда гремели такой славой, что Кашпировскому и не снилось. Очень массовый был психоз.
Радиацию искали везде. Охотились за ней, как за ведьмой. Говорили, что нас всю жизнь обманывали, скрывая истинные масштабы «бедствия». Что половина реакторов на подводных лодках «фонит», что они все чуть ли не треснувшие.
Поводов, конечно, было достаточно. Такое обилие ядерных установок, которое сформировалось на Дальнем Востоке из-за высокой концентрации военных объектов, не могло не дать о себе знать.
Я сам однажды случайно обнаружил источник повышенного радиоизлучения, когда мы с женой купались недалеко от бухты Лазурная – знаменитой владивостокской Шаморы. Пляж находился аккурат напротив города Большой Камень, где расположен завод по ремонту атомных подводных лодок. Напрямую через Уссурийский залив это километров 12.
Тогда у каждого уважающего себя приморца в кармане уже был какой-никакой дозиметр, и все носили его постоянно с собой. Мне тесть подарил настоящий военный прибор, который, как карандаш, легко помещался в кармане рубашки.
Я бросил свою рубашку на песок, мы довольно долго там купались, загорали, и только дома я вспомнил про дозиметр. Поглядел на его показания – и ужаснулся. Прибор зашкаливало.
Наутро я поднял на ноги краевую радиологическую лабораторию, и мы поехали с их серьёзным оборудованием на то же место. По дороге они меня успокаивали: все эти прямопоказывающие дозиметры – несолидная вещь, и ваш мог от чего-нибудь сбиться.
Начали обследовать место, где мы загорали. И тут специалисты-дозиметристы примолкли. Их аппаратура тоже активно запищала. Начали копать, и на глубине полуметра отрыли какую-то странную штуку – явный источник излучения.
- С той стороны, наверняка, прибило, со «Звезды»…
Завод «Звезда» - это тот самый. По ремонту атомоходов.
Заметка – в редакцию. Волнения – отставить: доза всё равно небольшая.

Другой раз меня самого подняли на ноги депутаты местного Совета из приморского посёлка Ольга. Они приехали ко мне во Владивосток и поведали «страшную военную тайну». Рядом с ними, в бухте Владимир базируется дивизия атомных подводных лодок. И там явно «что-то неладное». Вот у них документы…
Поехали мы к ним на машине «скорой помощи», потому что один из депутатов – тамошний фельдшер. По дороге они дали мне белый халат, и первый пост охраны мы, действительно, проскочили, обманув бдительность часовых тем, что «У вас там матросика шандарахнуло. Срочно надо забирать на операцию!!!».
Ну, а дальше я уже своими путями добрался до кабинета начальника базы – командира дивизии.
Тот долго не мог понять, как я оказался на подведомственной ему территории. Без предупреждения. Сюда в жизни не ступала нога гражданского журналиста. Но рассказал мне, что питание матросов налажено, быт тоже как-то обустроен, жалоб от личного состава не поступает.
- А что с утечкой радиации? Вот местные депутаты говорят, у вас фон повышенный…
Контр-адмирал совершенно ошарашенно смотрит на меня:
- Да как Вы здесь оказались-то, в конце концов?!
Вдруг у него на столе зазвонил телефон, и по разговору я догадался, что звонят из штаба флота. Потому что командир дивизии стал коротко что-то докладывать и объяснять. Про меня. А потом положил трубку, встал и попросил меня следовать за ним.
Мы с ним прошли по всему пирсу (я считал, сколько подлодок пришвартовано), он говорил, что «активисты эти достали», и что всё у него в хозяйстве в порядке, дозиметристы постоянно проверяют.
А потом мы подошли к КПП, и он приказал дежурному офицеру «проконтролировать моё убытие из расположения».
Но попрощался со мной вежливо:
- Я понимаю: у Вас тоже работа…

Как-то во Владивосток пришёл огромный лихтеровоз «Севморпуть». И надолго встал на внешнем рейде, потому что в порт его не пустила общественность. Двигательная установка этого контейнеровоза работает от ядерного реактора, и с борта скандального «Рейнбоу Уорриор» владивостоксим «зелёным» сообщили «достоверную» информацию о том, что этот реактор «фонит».   
Новенький «Севморпуть» тогда просто «попал под раздачу». «Зелёные» активисты заблокировали ему вход в порт Владивостока, но через неделю болтания на рейде капитан судна нашёл с ними, наконец, общее решение.
- Давайте, сказал он, - я приму на борт группу журналистов. Мы им всё покажем, они передадут вам – и всё встанет на свои места. Мы – чистые.
В небольшую группу журналистов, разумеется, вошёл и я.
В море тогда были «барашки» - волнение около трёх баллов. Нас на портовом катере «пошкивало», и когда мы поднялись по верёвочному трапу на борт атомохода, то были все слегка мокрые.
Каждому из нас выдали штатные дозиметры, но в сам реакторный отсек захотели пойти не все журналисты. То есть смелых оказалось всего двое – только мы с собственным корреспондентом «Советской России» Игорем Коцем.
Сопровождавший нас специалист отдела радиационной безопасности провёл нас прямо к реактору и разрешил даже его потрогать. Я потрогал: тёплый. Это - кстати, подумал я. И запросто разулся и положил на ограждение крышки реактора свои мокрые носки – посушиться.
Потом мы вышли оттуда – и у нас забрали дозиметры на проверку. У меня накопленная доза оказалась чуть-чуть выше нормы, а вот у Игоря – заметно больше. Он заволновался:
- Как так?! Мы же с Авдеевым всегда рядом были!
- Ничего страшного, - убедили его. – Это может быть погрешность прибора. К тому же, находились вы там недолго…
- Как недолго?! Вон Авдеев успел даже свои носки высушить!
Все присутствующие переглянулись, поглядели на меня, на мои носки – и поехали отписывать репортажи в свои редакции.
А меня потом разные люди часто спрашивали:
- Ну, и как – быстро сохнут носки на крышке ядерного реактора?
Докладываю: всё у меня в порядке. Двое здоровенных сыновей растут, а сам я лысеть начал лишь к пятидесяти годам. Вот только брови почему-то напрочь повылетали… :)

С нами бог и Андреевский флаг
Могу поспорить: мало кто из вас, уважаемые читатели, знает, когда и как в российский Военно-морской флот вернулся петровский Андреевский флаг.
То, что он развевался над царскими кораблями России, знают многие. После революции был заменён на красный и парадный бело-голубой с советской звездой, серпом и молотом. А как и почему вернулся настоящий Андреевский?!
Это было в разгар ГКЧП. Дизель-электрическая подводная лодка КТОФа уже вторую неделю стояла на ремонте в бухте Владивостока. У неё была порушена линия вала, поэтому стоять здесь было ещё и стоять. Работы по валу даже не начинались. Пока занимались связью. Её на лодке не было никакой, кроме УКВ.
По уставу, на время ремонта все боеприпасы с боевого корабля выгружаются на берег. Офицеры, кроме дежурной вахты, ночуют дома на берегу. Обязанности командира на лодке исполнял старший помощник командира капитан-лейтенант Андрей Медведев.
21 августа 1991-го он со свободными мичманами сидел в кают-компании и тоскливо смотрел телевизор. Там уже после пресловутого «Лебединого озера» кое-что показывали. С естественным запозданием из-за часовых поясов, конечно. Например, сообщили, что ГКЧП почти в полном составе вылетел в Форос к Горбачёву.
- Ну, всё, - сказал Медведев. – Дальше ждать нечего. Сейчас они свалят президента и перевернут страну. Надо что-то делать…
Он пошёл в кубрик, где отдыхали около полусотни членов экипажа. Сказал:
- Братцы, я никого не заставляю. Но предлагаю в знак протеста отшвартоваться и выйти в открытое море. Там обратиться к первому гражданскому судну, заявить протест против ГКЧП и потребовать прямой связи с Горбачёвым. Если не дадут, значит, с Ельциным. Мы же принимали присягу! Значит, должны бороться. Давайте им рога поотшибаем, но подчиняться не будем!
На его призыв сразу откликнулись восемь матросов. Двоих они сами отклонили: у одного скоро свадьба, а другому до дембеля оставалось два дня. Всем остальным старпом Медведев предложил сойти на берег.
Вахту на тот момент стояли ещё семеро. Они согласились вообще без разговоров. И, таким образом, экипаж боевого корабля, вместе с Медведевым, составил 16 человек. Ровно треть. В таком составе, по боевому уставу, подводная лодка может выйти в море в исключительных обстоятельствах. Например, при нападении на неё.
Сложность была в том, что выход из бухты здесь очень непростой. Даже в обычных условиях лодку по мелководью заводят и выводят два буксира с лоцманом. А тут ещё всеобщая повышенная боевая готовность.
…Они прошли в надводном положении незамеченными мимо всех постов радиотехнического контроля, мимо сторожевых кораблей и дежурных подразделений погранвойск и флота. Их никто не засёк, несмотря на повышенную боеготовность! Сработало, видимо, исконно русское везение. Ну, плывёт лодка – значит так надо!
«Засветились» они уже в открытом море, когда настраивали рацию УКВ и нечаянно вышли в эфир со своими координатами.
И тут началась погоня. На задержание мятежного корабля бросились шесть боевых кораблей флота, два торпедных и один ракетный катер, пограничный корабль, торпедоловы и спасательные суда. Целая армада окружила безоружную взбунтовавшуюся подводную лодку.
Сопротивляться было бессмысленно, и Медведев положил лодку в дрейф.
А на самой лодке в это время матрос Лёха Пестерев по просьбе Медведева мастерил Андреевский флаг. Он сделал его из белой простыни и синего матросского одеяла полосами наперекрёст. Получилось вполне грамотно, и они подняли Андреевский флаг над рубкой своего корабля.
            Близко к себе никого не подпускали. Разрешили подойти только катеру с командующим флотом. Тот убеждал Медведева, что ситуация в стране уже изменилась, что Горбачёв вернулся в Москву, и члены ГКЧП арестованы. Бунтовщики же ничего этого не знали из-за отсутствия какой-нибудь связи и радиоприёмников.
Командующий обещал не трогать его и команду, если Медведев сам сойдёт на берег.
Обманул. Как только экипаж мятежников доставили на берег, Медведева тут же арестовали и посадили на матросскую гауптвахту. Перед этим проверили на содержание алкоголя в крови и заставили побеседовать с невропатологом и психотерапевтом.
Дальше с ним работали военные следователи. Они установили, что старпом ещё до выхода в море, (в свободное от вахты время!) выпил с друзьями стакан водки. А значит, был не в себе, когда отдавал приказ (!!!???) команде. Значит, совершил преступление.
Из Ленинграда срочно вызвали невесту капитан-лейтенанта. Та прилетела во Владивосток и стала как бы заложницей в руках следователей. Медведеву предложили покаяться и признать свою вину. Погон не срывали, но посоветовали написать рапорт об увольнении.
Когда его через десять дней отпустили, он первым делом нашёл телефон корпункта «Комсомольской правды» во Владивостоке. Пришёл ко мне вместе с невестой и рассказал всё, как было на самом деле.
Я написал и срочно отправил в Москву текст. Он вышел 4 сентября под заголовком «Андреевский флаг они сделали из простыни и матросского одеяла».
Это потом, после всеобщего отрезвления от шока страна разберётся, кто был кто в те безумные дни переворота. Позже Андреевский флаг будет признан официальным символом Военно-морского флота России. Про капитан-лейтенанта Медведева Приморское телевидение снимет фильм (с моим тоже участием). Сам Медведев уволится с флота и женится на своей невесте, переедет к ней в Ленинград.

Всё как будто бы приходило в норму. Хотя вряд ли можно назвать нормой то, что творилось с нашей несчастной Родиной. Она только вступала в череду новых исторических вызовов. 
А для меня лично тот мятежный капитан-лейтенант стал самым ярким символом переломной эпохи. Человек, по-своему понимавший ситуацию, долг, присягу и честь. Искавший выход, исходя из этих своих представлений, и переживавший за Родину.
У меня всегда Андреевский флаг будет ассоциироваться с Андреем.
А сам капитан-лейтенант остался очень благодарен «Комсомолке» - за правду. 
Когда в ходе съёмок фильма про Медведева автор спросила его, кем он сегодня считает меня, Андрей просто ответил:
- Друг.
 

Нас уже не хватает в шеренгах по восемь…
Когда на мой телетайп ночью того же августа 1991 года пришло обращение Бориса Ельцина к гражданам России, я распечатал его в нескольких экземплярах, и мы с коллегами-журналистами расклеивали его по ночному Владивостоку. Других возможностей донести людям информацию у нас не было. Выпуск газет был приостановлен, у подъезда редакции «Комсомолки» в Москве стояли бронетранспортёры.
А потом обрушилась Коммунистическая партия. Мы своим собкоровским корпусом собрались на своё последнее партийное собрание во Владивостокском Доме печати. Никто не представлял, что будет дальше, не знал, что делать.
И тогда я встал и положил на стол ведущего собрание партийного секретаря нашей ячейки свой партбилет. Он от неожиданности даже вздрогнул:
- А куда я его отнесу?! Кому сдам? Райком-то закрыт…
Так у меня на память и остался краснокожий билет члена КПСС. Как тотемный знак, как символ великой эпохи.
Больше мы с коллегами-собкорами вместе не встречались. Служебные машины у всех отобрали, некоторые корпункты из-за отсутствия финансирования закрылись, и интересы у каждого оставшегося собкора стали свои, сугубо отраслевые.
Но до того с местными журналистами у меня случилась неприятная «тёрка».
Однажды приморская газета «Утро России», в духе гласности, опубликовала список собственных корреспондентов центральных изданий, которым, якобы по блату, «не за голубые же глазки…» власти выдали земельные участки для строительства садовых домиков.
А мы эти участки и в глаза не видели. Было дело, как-то подписывали бумагу с просьбой предоставить, но она давно пропала где-то в чиновничьих кабинетах. Мы уже и забыли о вожделенной для кого-то земле. Нам не очень-то и хотелось. Некогда было на земле ковыряться. К тому же у некоторых были служебные дачи.
Но вот так нагло обвинять нас в корысти?! В использовании служебного положения!.. 
Нас, центральных собкоров, было во Владивостоке, кажется, 18. Но все «проглотили» обиду, а я нет. Это был для меня очередной вызов. Я не мог оставить публичное обвинение без ответа. Подал заявление в суд. Мотивировка: оскорбление чести и достоинства.
Из той редакции мне звонили и уговаривали: мы же, дескать, свои, не со зла напечатали… Но я стоял на своём, и дело дошло до судебного разбирательства.
В зале заседаний суда сидела половина редакции со стороны ответчика, в коридоре ожидали вызова в качестве свидетелей мои коллеги-собкоры. Но исход тяжбы был предрешён. Я это понял, когда в зал вошёл мужчина-судья, и, не стесняясь, запросто обнялся с адвокатом стороны-ответчика!
Я онемел. Я не помню, что уж там говорил в суде, но проиграл дело вчистую. Ещё и заплатил госпошлину в размере трети зарплаты.
Долго не мог понять: как же так?! Я же сам каждый день бьюсь по работе за всеобщую справедливость, призываю людей не воевать, а решать спорные вопросы в судебном порядке. Так куда я их призываю?! Вот в такой наш «самый гуманный суд в мире»?..
Я никогда не боялся вступаться за кого-то. Никогда не проигрывал судов по своим публикациям, если противная сторона обращалась туда (это было, кстати, крайне редко). Но вот впервые попытался сам защититься – и такое фиаско… 
После того суда мне из солидарности пожали руку мои коллеги, и позвонила жена собкора «Правды» Валентина Братчикова:
- Сергей, я тебя уважаю. Пусть ты проиграл. Но важно то, что ты возмутился, и ты был единственный, кто пошёл доказывать свою правоту…
А через год ситуация с землёй в стране изменилась самым неожиданным образом: её стали просто навязывать людям, только бы они занимались на ней делом, выращивали себе пропитание.
Есть в те годы было откровенно нечего. Прилавки магазинов стояли пустыми. Даже за большие деньги ничего не купишь, можно было только «достать».

Во Владивосток тогда приехал из Таджикистана мой приятель, тележурналист Костя Кухаренко. Из Душанбе он практически бежал. В Таджикистане началась гражданская война, в ходе которой спустившиеся с гор голубоглазые таджики - горно-бадахшанцы, считавшие себя потомками Александра Македонского, стали банально резать долинных «кулябцев». А всех русских просто массово изгоняли.
К Косте домой пришли несколько бородатых людей с автоматами и дали 24 часа на сборы. Квартиру, гараж и машину – оставить. Костя приехал во Владивосток поездом с женой и сыном, мешком риса, пачкой книг, и практически без денег.
Я метнулся к председателю Приморского госкомитета по телевидению и радиовещанию и буквально уговорил его принять на работу талантливого журналиста из «банановой республики». То ли из уважения ко мне (собкор «Комсомолки» всегда был фигурой значимой), то ли потому, что у председателя, как и у Кости, фамилия тоже заканчивалась на «ко», он согласился взять его на работу, и даже нашёл место в общежитии.   
Потом этот председатель комитета благодарил меня за «такого кадра». Костя оказался из тех журналистов, которые входят в местную тематику, как нож в масло. Он начал активно проявлять себя, и быстро стал ведущим обозревателем. Брал даже как-то по-дружески у меня интервью в своей студии. А на 50-летний юбилей его лично пришёл поздравить глава администрации края Евгений Наздратенко.

Так вот Костя получил сразу два земельных участка на дикой сопке в Вольно-Надеждинском районе, что за полсотни километров от Владивостока. Второй, соседний, – специально для меня.
Мы приехали с ним осмотреть латифундии, и увидели, что сопка не такая уж и дикая. У её подножия уже были обжитые садовые участки с домиками, а вверх по ней, сквозь дебри вела почти проезжая дорога. Там, выше всех, и располагались наши будущие с Костей владения.
Заросшие корявым приморским дубом, отмеченные едва заметными колышками, наши участки поначалу не произвели на нас праздничного впечатления. Глухомань дикая.
- Ничего! – весело говорил Костя. – Зато, погляди – какая красота вокруг!
Пейзаж, действительно, был великолепен. С сопки открывался шикарный вид на Амурский залив, и поскольку это была западная сторона, значит, здесь можно будет наблюдать красивейшие закаты. Солнце будет на наших глазах вечерами падать в море. 
Мы с Костей на двоих заказали мощный бульдозер Комацу, который клыком безжалостно и безобразно выворотил все дубы на наших участках. А потом мы пилили эти дубы на дрова, расчищали участки, копали землю и пытались даже что-то посеять.
Однако первый же опыт огородничества у нас обоих оказался неудачным. Посадив весной два ведра картошки, мы выкопали по осени ровно одно ведро. Соседи поздно сказали, что в этом влажно-солёном климате, наполненном тайфунами и муссонами, выращивать картошку могли догадаться только мы – «таджики»… :)
Зато вокруг нас буйно произрастали элеутероккок, лимонник, черемша и даже дикий женьшень. Всё это мы периодически собирали, удивлялись, и были безумно рады.
Ведь нигде, кроме Дальнего Востока, элеутероккок и лимонник не произрастают. Не говоря уже о женьшене.   
На пятое или шестое лето ко мне во Владивосток прилетел батя. Я соблазнил его даже не морем, на котором он никогда не был, а идеей строительства бани на моей сопке. Надо же было с чего-то начинать.
Путь от моего дома в центре Владивостока до Вольно-Надеждинских дач занимал больше часа, - не возвращаться же каждый вечер по пробкам обратно, чтобы переночевать. Нужна была хоть какая-то крыша над головой именно здесь. И я начал собирать в своём гараже – двадцатифутовом морском контейнере под окном – необходимые материалы.
Когда накопилось уже достаточное количество бруса, кирпичей и досок, я позвонил на свою малую родину и легко уговорил отца решиться на десятичасовой перелёт из Омска, чтобы начать строить баню. Батя лишь сказал:
- Почему начать?! Начнём и построим!
И уже через неделю я встречал его, усталого после двух посадок, в аэропорту Владивостока.
Мы с ним вдвоём возвели фундамент, из тех же дубовых брёвен подняли стены, сделали крышу, пол. Отапливаться баня должна была обычной «буржуйкой», которую я предусмотрительно купил заранее.
У меня, как собкора, был очень свободный график. Я мог в неделю посылать в Москву всего пару заметок для своей газеты – и никто в редакции не возмущался. Главное было – не пропустить какого-то важного события или ЧП.
Так вот мы с отцом пару недель только баней и занимались. С утра садились в машину, загружали в багажник необходимые инструменты и материалы, ехали и строили.
Не бог весть какая баня получалась, но уже к исходу второй недели мы с батей впервые протопили печку, ополоснулись привезённой из города водой, сели, распаренные, на скамеечку у входа - и закурили по сигарете, молча и благостно глядя сверху на воды Амурского залива.
То были очень счастливые дни. Позже я привозил «на дачу» жену с сыном, сестру, которая приезжала из Хабаровска, коллег-собкоров. Мы там отдыхали душой. Дикая природа, шашлыки, сопки, море – всё было классно.
Пока однажды верховой пожар не уничтожил напрочь все дачные постройки на нашей сопке. Моя баня, стоявшая выше всех, сгорела последней… 
   

«Скайлайн» от Александра Исаевича
В конце мая 1994 года самолётом «Дуглас» через Магадан и Хабаровск из Америки возвращался в Россию самый знаменитый эмигрант нашего государства, Нобелевский лауреат Александр Исаевич Солженицын.
Не буду подробно рассказывать, в какое грандиозное событие превратилось его триумфальное возвращение – каждый шаг семьи Солженицыных в те дни описывался и показывался по сотням телеканалов мира. Только во Владивостоке легендарного писателя-узника встречало на лётном поле более трёхсот журналистов. Чуть не затоптали бедную супругу Наталью Дмитриевну.
 Ко мне во Владивосток накануне из Москвы прилетел директор российского бюро «Радио Свобода» Савик Шустер. Он попросил меня помочь ему сопровождать Александра Исаевича везде, где только можно, а потом, после его, Савика отлёта в Москву, постоянно быть на связи и рассказывать ему в прямом эфире о каждом действе вокруг писателя.
- Сергей, я буду тебе платить максимальный тариф – 40 долларов за минуту эфира! – говорил Савик. - Только рассказывай всё, даже самые мелочи.
Александр Исаевич погостил во Владивостоке три дня, и журналисты, действительно, отслеживали каждый его шаг. Даже когда он ездил в тайгу к сыну своего друга-однополчанина.
Я видел, как он устал от такой назойливости журналистов. На пресс-конференции, когда я умудрился среди десятков микрофонов на столе прямо перед ним положить свой диктофон и микрофон «Радио Свобода», мы встретились с ним взглядами – и я понял, что с американской радиостанцией у него особые отношения.
- Нет, Александр Исаевич, - сказал я. - Это микрофон коллеги. А я – из «Комсомольской правды»!
- Другое дело, - даже улыбнулся Нобелевский лауреат. 
Савик улетел обратно в Москву, откуда каждые два часа набирал меня по телефону и предупреждал:
- Ты в прямом эфире. Рассказывай!
И я рассказывал ему, как Александр Исаевич застрял на полчаса в лифте краевой больницы с главным врачом, как их с сыновьями и Натальей Дмитриевной в гостинице покусали комары.
Савику всё это казалось чрезвычайно важным. Он радовался, как ребёнок, и периодически подтверждал:
- Сергей, я помню про 40 долларов!
 
Солженицын поехал поездом дальше по стране, а я, на самом деле, получил с оказией из Москвы от Савика Шустера 500 долларов.
Очень скоро у меня случился пароход в Японию, и первым делом мы с друзьями в Ниигате присмотрели себе по автомобилю. Хотя чего их там присматривать: сейлы-распродажи великолепных, почти новых машин в любом городе начинались прямо от порта. Ряды вожделенных Тойот, Ниссанов и Мицубиси тянулись вдаль, насколько хватало глаз. Качество, по сравнению с нашими Жигулями, – непревзойдённое. Выбирай любую – не ошибёшься.
Там я впервые узнал, что в Японии ровно 100 фирм выпускают свои автомобили. Есть такие марки, о которых мы даже никогда не узнаем – они производятся только для своих клиентов, под конкретные нужды, с определёнными функциями. Страна чудес, что уж тут говорить. Им и пятилетняя машина - уже старая, такие не имеют права ездить по территории Японии.
Я за 400 долларов купил себе как раз пятилетний Ниссан «Скайлайн». И ни разу за всё время его не ремонтировал. Японское – не ломается! Ничего не отвалилось, не поржавело, не заклинило.
Ещё и поэтому я с огромной благодарностью всегда вспоминаю, что первая моя машина досталась мне как бы от Александра Исаевича Солженицына.
Аминь.

Два слова – о том, как любая власть нуждается в средствах массовой информации.
Ещё до своего отлёта в Москву Савик Шустер – известный уже тогда во всём мире борец за свободу слова – попросил меня устроить ему встречу с губернатором Приморского края Евгением Наздратенко. Он хотел договориться с ним о большом интервью для «Радио Свобода».
Я привёл Савика в краевую администрацию, где Наздратенко за десять секунд отказал ему. А потом ещё минут десять губернатор уговаривал меня полететь завтра с ним на вертолёте в какую-то артель, чтобы я написал о его визите в глубинку репортаж.
- Пойми, Сергей, мне не нужна какая-то американская радиостанция! – убеждал он. – А вот «Комсомольская правда» - это сила!
Я знал, что у него скоро выборы, и хвалебная публикация в нашей газете для него – это гарантированные голоса избирателей. Поэтому отказал и ушёл с Савиком.

Или раздался однажды телефонный звонок от помощника лидера либеральной партии «Яблоко» Григория Явлинского. Тот просил меня подойти почему-то в ту же краевую администрацию, и «о чём-нибудь поговорить с Григорием Алексеевичем».
Я пришёл, познакомился с прилетевшим из Москвы главным «яблочником», поговорил с ним полчаса «о чём-нибудь» - и ни строчки, естественно, в свою редакцию не отправил. О чём?!..
Нас всегда учили: есть повод – есть заметка. Нет повода – нет заметки. А тут какой повод? Встретились двое и поговорили?..
Вот Солженицын почему-то совсем не нуждался в поддержке прессы. Она его утомляла. Александр Исаевич всю жизнь просто писал свои книги – и они расходились по всему свету миллионными тиражами, говоря сами за себя.
А действующей власти мы нужны, как маршалу – парад. Как смокингу бабочка. Как неуклюжему - костыли. Там ведь как: мелькать надо! Если про тебя не пишут в газетах и не показывают по телевизору – значит, ты не работаешь. Значит, надо подправить реноме. «Засветиться».
Только вот людям нужна ли такая пресса и такая власть?..    

Почему Владивосток – не Сан-Франциско?
Владивосток – удивительный город. Хоть он и самый южный в России, и находится на широте Сочи, Софии и Феодосии, лето здесь не наступает даже в июне. По-настоящему купаться в Японском море можно начинать только в июле. Зато сентябрь и октябрь здесь – самые замечательные месяцы.
Было дело, мы с коллегами купались даже в ноябре. После демонстрации в честь Великой Октябрьской социалистической революции хлопнули по рюмке водки – и сиганули. Погода была солнечная, тёплая. Никто даже не простудился.
Всем известна крылатая фраза Владимира Ильича Ленина «Владивосток далеко, но город это нашенский». А Никите Сергеевичу Хрущёву город «благодарен» тем, что генсек в дни своего пребывания здесь сначала назвал его «нашим советским Сан-Франциско», а потом ликвидировал всем приморцам дальневосточную надбавку к зарплате, поскольку здешний субтропический климат он посчитал слишком комфортным (приезжал в благословенном августе).
А перестройке Владивосток обязан своим открытием для свободного посещения сначала гражданами России, а потом – и мира. Открыт закрытый порт Владивосток с 1992 года. С тех пор сюда стали прибывать самолёты, поезда и пароходы со всего мира. По числу посещений иностранцами город у моря моментально сравнился с Москвой.

Однажды в бухту Золотой Рог вошёл французский военный вертолётоносец «Жанна де-Арк». Сначала он долго швартовался: у них принято вставать бортом к причальной стенке, а у нас все военные корабли швартуются кормой. Бортом – привилегия только гражданских судов.
С вечера нас, небольшую группу журналистов предупредили, что французы ждут нас у себя рано утром, часов в пять. Почему так рано? А они привыкли жить по своему времени.
Ну, в пять так в пять. Благо мне от дома до Корабельной набережной – рукой подать.
Поднимаемся по белоснежному трапу, нас провожают в кают-компанию, а там уже столы накрыты для завтрака. Подают, естественно, французские булочки и круассаны. Мы тогда их, наверное, впервые в жизни увидели. От аромата просто обалдели.
Надо же начинать говорить. Старший помощник их капитана спрашивает, парлеу ли мы франсе? Нет, конечно. Кто из нас тогда изучал французский!? Тогда он начинает говорить что-то по-английски. Тоже затыка: никто из нас троих, кроме русского, не знал ни одного языка!
И тут я застенчиво вспоминаю:
- Я немецкий в школе учил. И в университете.
Послали за главным механиком-немцем. Тот вежливо присел рядом со мной и начал что-то говорить по-немецки. И тут я, к стыду своему, соображаю, что понимаю только пять процентов его слов. Начинаю оправдываться: нас учили восточно-берлинскому диалекту. А у него западный… 
Но теперь меня никто не понимает: русского-то они сами тоже со времён Бонапарта не учили. :)
Другой раз мне было стыдно за нас, когда я по просьбе главной редакции сопровождал прибывшего во Владивосток американского журналиста. Тот был из Техаса, и вёл себя, как у них принято, свободно и беспечно. Оставил как-то на секунду свой рюкзак на парапете у Белого дома – и его тут же как волной смыло.
Обыскали всё вокруг – нету. И, вроде, никого же рядом не было. А в рюкзаке лежал диктофон ковбоя. На нём – записи всех бесед, что он вёл в течение двух дней у нас. Что делать?!
Я договорился с местными радиожурналистами, и они каждые полчаса давали в эфир объявление: кто вернёт диктофон – тому премия в размере 50 долларов.
Но никто не позарился на американские рубли. Пришлось мне заново назначать встречи с теми же людьми, которых американец уже записал, и уговаривать их повторить на диктофон то же самое…
С японцами было проще. Те приехали как-то ко мне с просьбой отвезти их в бухту Чажма, на базу подводных лодок. А я знал, что иностранцам туда нельзя, остановят на первом же шлагбауме. Но они хитрые:
- А мы подготовились! Скажем, что мы из Киргизии.
И надели на себя киргизские народные головные уборы. Я поглядел: похожи. Мы спокойно проехали в Чажму. Там они зачем-то фотографировали исключительно себя на фоне подводных лодок. Никто ничего не заподозрил.
На обратном пути они восхищались:
- Сергей, как интересно вы живёте! У нас, в Японии, скучно. Всё давно построено, и всё отлично работает. Никаких проблем. Не то, что у вас :). Только вот непонятно, как вы живёте с такой частой сменой руководства. У нас император практически вечен. А ваши вожди один за другим умирают на посту, и, наверное, не успевают думать о стране…
На это я им отвечал, что Россией управляет Всевышний, и именно поэтому она неубиваема. И ничего хорошего, по-моему, нет в том, что у их императора даже нет паспорта, и он фактически невыездной. Зато когда он перемещается по своей стране, столица переезжает вместе с ним…   
Японские коллеги вежливо улыбались и никогда не спорили. Они вообще не умеют возражать и дискутировать. Наверное, поэтому с ними русскому человеку не очень комфортно сидеть за столом: они только спрашивают. А – поговорить?!.. :)
 
Это они, кстати, научили меня особо уважительному комплексному приветствию:
- Коннитива! Дон аригато! Гудзои мас тоо…
Я-то полагал: если произнесу у них этот волшебный набор слов, японцы сразу же широко улыбнутся, распахнут объятия и поведут меня знакомить с гейшами. Ага, как же. Они ошарашенно смотрели на меня и прятали детей. Боялись они нас. Да и сейчас боятся – непонятных, необузданных.
Как-то мы с коллегами из «Комсомолки» попали на День города Тояма. А у них всё просто: порядок есть порядок. Праздник – так чтобы все. Нам каждому выдали по цветастому шарфику на шею и по вееру. Мы должны были идти по городу в общей колонне и распевать заранее заученный на японском текст. 
Мы, русские гости, оказались в колонне рядом с мэром (это большая честь, хотя тот и был в сланцах). Кое-как подпевали в хоре всеобщего ликования, а потом вдруг наш «очарованный странник» Николай Варсегов пустился впляс чисто по-русски, вприсядку.
Колонна тут же сломалась. Песнопение прекратилось. Что это!? Почему? Этого же нет в сценарии…

На другой день нам довелось побывать на знаменитой чайной церемонии. Нас пригласили в частный дом, где хозяйка сначала долго готовила нас к священному действу с омовением рук, обхождением стола и ритуальной рассадкой по местам.
             Потом вышла дочь хозяйки в традиционно-праздничном кимоно – и вот тут нам надо было иметь терпение. Она подавала, расставляла приборы и разливала чай не менее получаса. Всё это время мы должны были сидеть, не шелохнувшись, в позе лотоса.
Красиво, конечно. Необычно и загадочно. Мы выдержали тот долгий ритуал, но в конце концов слегка подпортили его, когда наш спецкор Валера Горчаков несмело и совсем не по фэншую водрузил посреди чайных приборов во главе стола бутылку русской водки.
Зато сразу всем стало весело. Мы рассказали нашим гостеприимным хозяйкам (через переводчика), как изумились вчера гости праздника, когда Коля пустился в пляс. Тут дамы скромно потупили глаза, а переводчица от себя заметила, что не принято в Стране Восходящего солнца нарушать установленный порядок.
У них коллективизм – как наш боевой устав. У них даже улицу на пешеходном переходе на зелёный сигнал светофора никто не переходит, пока кто-то один из собравшейся толпы не сделает первый шаг на асфальт. Могут все так и простоять весь зелёный сигнал, если никто не шагнёт на пешеходный переход первым. 
Поэтому поведение «русских медведей» их будет всегда пугать. Смущать, как минимум. Им непонятна наша необузданная, неформализованная удаль.
Кстати, я недавно узнал, что слово «удаль» существует только в русском языке. Ни в каком другом ему нет даже синонимов. Это чисто наше, российское.      

«Комсомолка» и главная японская телекомпания NHK затеяли тогда грандиозную экспедицию «10 тысяч километров перестройки». Японские журналисты на своих джипах должны были проехать с Дальнего Востока через всю нашу страну, снимая фильм при нашей поддержке.
Пока они ждали во Владивостоке пароход из Японии со своими машинами, мы научили их пить русскую водку и париться в бане. У них был замечательный переводчик Цукамото-сан, который заканчивал Ленинградский университет и обожал есть руками печёную курицу. Да и сами они уже слегка понимали по-нашему. По крайней мере, пельмени ели за милую душу, приговаривая «Карасо!».
Два их Ниссан «Сафари» пришли одним пароходом, а ещё две Мицубиси «Паджеро» должны были подойти чуть позже. Но они ждать не стали. Уместились все в два Ниссана – и укатили в Хабаровск. А Мицубиси мы с моим водителем должны были позже доставить им пустыми следом.
Через сутки мне позвонили из порта и сказали, что наши машины прибыли. Я расписался на таможне в их получении – и мы рванули с Володей в Хабаровск рано утром в субботу.
Это было нечто. Мы впервые сидели за рулями таких шикарных новеньких автомобилей. Летняя сухая дорога до Хабаровска была практически пустой. Красоты Сихотэ-Алиня поражали разнообразием. Мы гнали, разумеется, не стесняясь. Душа летела впереди радиатора. Почти 800 километров мы преодолели часов за восемь, но перед самым Хабаровском нас тормознула ГАИ.
- Куда летим? Да ещё и без номеров…
Но, разобравшись в наших высоких сопроводительных документах, капитан-гаишник предложил нам лично сопровождать нас до гостиницы «Интурист», к своим. И мы - смешно! – потянулись за его патрульными Жигулями на своих джипах со скоростью 40 километров в час.
К чему я это?
Не мы одни любим нашу страну. Японские журналисты, хватанув первых российских впечатлений, решили тогда вдвое удлинить свой маршрут – через Среднюю Азию до Прибалтики – и сделать уже фильм «20 тысяч километров перестройки».
Они это сделали. А с меня потом российская таможня полгода спрашивала: где японские автомобили, прибывшие к нам по специальному разрешению только на период экспедиции?! Необходимо вернуть их обратно в Японию. Я же расписывался в их получении на нашей таможне.
Судьба тех джипов мне до сих пор неизвестна. Говорят, они после экспедиции больше года простояли в Москве во дворе японского диппредставительства, поскольку ездить по нашим дорогам они не могли, и отчуждению не подлежали. Сами японцы говорили: да пригоните вы их во Владивосток, пропустите через таможню и сбросьте в море. Нам они не нужны.
Не думаю, что именно так закончили свой славный путь эти прекрасные машины. Не по-русски это как-то, нехорошо… :)

Визитов иностранных журналистов во Владивосток было ещё много. Они после открытия города стали первыми ласточками, которые исследовали пути возможного экономического взаимодействия между странами. За ними ехали бизнесмены, которые открывали у нас свои представительства и создавали совместные предприятия. Японцы, корейцы, китайцы знали, что без ближайшего соседа с огромным рынком им не развиться. Значит, надо дружить. Значит, будем делать здесь российский Сан-Франциско.
Один из японских коллег-журналистов гостил у меня как-то неделю, а на прощание достал из своей огромной дорожной сумки все сувениры, что у него остались нераздаренными:
- Сергей, забирай, пожалуйста. Не повезу же я это обратно в Японию.
И главным сувениром там оказались синтетические женские колготки, каких у нас в стране тогда ещё не было. Японец знал это, когда паковал сумку у себя дома, и по прибытии к нам раздаривал упаковки со страшным дефицитом всем, с кем общался.
Наши люди, в том числе официальные лица, краснели и смущались, но с удовольствием принимали подарок. Приняла и моя жена. Этими колготками она потом ещё долго одаривала своих подруг и родственниц на материке. Знай наших! Мы из Владивостока!

Почему я люблю этот город? Потому что его нельзя не любить. Здесь надо жить, и счастливо состариться. Пусть он тогда, в советские времена, был закрыт, не ухожен и не обустроен. Инфраструктура здесь была очень слабой. Но красота этих сопок, это удивительное море и острова, этот особый склад людей «порто-франко» - всё это заменяло любые прелести блестящей цивилизации.
Мы видели, как шикарно живут люди в Японии. И понимали, почему нам так долго ещё не жить. Я сам был как-то на заседании городского совета округа Цуруга, где седовласые отцы города ломали головы: куда бы ещё пристроить 800 миллионов йен, оставшихся от уже реализованного бюджета? Все дороги-фонтаны давно построены, чинить нечего, всё идеально работает. Куда засунуть эти чёртовы миллионы?!.. 
Мы были в гостях у нашего коллеги - собкора «Комсомолки» Николая Цветкова. Он жил тогда в центре Токио, весь такой упакованный в компьютерные технологии, с
диковинным для нас мобильным телефоном, в который, когда звонили, важно говорил: «Мусю-мусю…» (Алло, по-нашему).
Утром мы спустились с ним на лифте прямо от порога его квартиры на минус пятый этаж, где стоял его Ниссан «Леопард», заехали на какую-то платформу, которая подняла нас на нулевой этаж – и мы выехали прямо на городскую улицу, и дальше – на хайвей, где не может быть ямки или возвышенности больше трёх сантиметров, иначе хозяин дороги сделает себе харакири.
Он увозил нас в Ниигату – это через весь главный остров Хонсю, 400 километров в одну сторону. Причём, Коля торопился, потому что к вечеру собирался вернуться назад в Токио (а почему бы и нет?).
- Ребята, - говорил он, - давайте выключим радио и включим магнитофон.
- Почему?
- Понимаете, торчащая радиоантенна создаёт турбулентное завихрение от встречного потока воздуха. Значит, тормозит движение автомобиля…
Потом говорит:
- Ребята, вот вы все курите… А давайте закроем форточки и включим кондиционер.
- А это-то почему?!
- Понимаете, открытая форточка создаёт турбулентное завихрение…

Мы были очень далеки от их уровня. Сейчас даже стыдно вспоминать, как жалко мы выглядели в их глазах. А тогда я думал: мы их никогда не догоним. И не стоит нам их догонять. У них своя жизнь, у нас своя. Русские никогда не смогут жить, как японцы. Их урбанизация и технологии – это что-то специфическое, национальное. Мы – патриархальная страна, византийская. И нам дороги наши пенаты.
Не буду рефлексировать больше на эту тему. Сейчас я живу в совершенно новом Академическом районе Екатеринбурга в обычной бюджетной квартире, которая по уровню технологий ничуть не хуже, чем в тогдашней Японии. У меня тоже Тойота стоит в подземном паркинге, в который я в тапочках спускаюсь в лифте от своего порога. «Умный» дом. И тот же Коля Цветков сейчас бы мне позавидовал: у меня квартира в пять раз больше, чем у него была в Токио, а плачу я за неё в 15 раз меньше, чем он.
Казус состоит только в том, что мы стали жить так спустя целых 25 лет…

Во Владивостоке никто не ездит на отечественных автомобилях. «Бэушные» машины в Японии стоили всегда копейки, а на нашем берегу они возрастали в цене в десятки раз. Поэтому и везли их оттуда к нашим берегам пароходами, сплошь забивая ими трюмы и палубу, и даже вывешивая на леера. Разве только на дымовой трубе не было машин. Поэтому и половина жилья во Владивостоке куплена тоже на деньги, вырученные от продажи «японок».
Своей столицей в период постперестроечного разброда и нищеты владивостокцы горько называли Токио, а не Москву. Япония их кормила. Они выживали благодаря «подфлажным». Это когда твой пароход отошёл от родного причала, и ты уже «под флагом», имеешь право получать зарплату в валюте.
Это город, где не вызревают красные помидоры, зато много красной рыбы. Где маяки стоят прямо на крышах домов. Где совсем нет некрасивых девушек, и даже ребёнок знает отличие фарватера от форштевня.
Это город, в который я буду возвращаться, насколько сил хватит…

Один молодой поэт написал о Владивостоке:
Если было бы у меня две жизни,
То одну бы – без всякого повода –
Промотал бы голубем,
Бродя по карнизам
Этого странного города…

Во Владивостоке мне посчастливилось прожить восемь лет. Там родился мой первый сын, Мишка. Там я остался бы жить и работать навсегда. Но судьба распорядилась иначе.
Очередной своей публикацией-расследованием я очень разозлил самого богатого предпринимателя Приморья. Он, когда вышла моя статья о нём в «Комсомолке», позвонил на мой телефон в корпункте. Меня на месте не было, и трубку сняла жена.
- Он, что у вас – бессмертный?! Ничего не боится?..
Жена слушала, не перебивая. Я представляю, каково ей было в тот момент с моими издержками профессии.
А злодей, - видимо, считая, что самый доходчивый путь объяснения – литературный, начал ей выразительно, с акцентом на определённые слова читать в трубку Николая Островского:
- Жизнь даётся человеку ОДИН раз. И прожить её НАДО так, чтобы не было МУЧИТЕЛЬНО БОЛЬНО…
После того звонка я зашёл в управление ФСБ, где мне тут же предложили написать заявление о поступившей угрозе. По этому факту было возбуждено уголовное дело, и начались оперативно-следственные мероприятия. Оказалось, силовики давно мечтали засадить этого «бизнесмена» за решётку, но у них не было оснований. А тут - прямая угроза.
Чекисты поставили мой телефон на прослушку. Установили наблюдение за домом, квартирой, и за всеми моими передвижениями. Жену с сыном негласно провожал до садика и обратно специальный незаметный товарищ. Заведующей садиком настрого было велено выдавать ребёнка только мне или маме. Никаких контактов с ним другим лицам! Жене на работе тоже было рекомендовано вести себя самым осторожным образом.
Нужно было дождаться очередного звонка-угрозы или любого противоправного действия с той стороны. Засечь, задокументировать. Но больше злодей, увы, никак не проявился.
Прошло две недели – и чекисты сказали мне:
- Сергей, мы не можем вечно обеспечивать безопасность твоей семьи. Пойми: у нас нет столько сил…
И предложили мне свою помощь в срочной эвакуации из Владивостока.
Собирались мы совсем недолго. Я успел погрузить свою Субару и часть личных вещей в свой морской контейнер, поставить его на железнодорожные рельсы и договориться с Москвой о передислокации в другой регион. Квартира со всем нашим содержимым оставалась на потом. Чекисты гарантировали её сохранность.
Они же проводили нас с женой и сыном до самого самолёта, пожелали удачи, и - не держать зла. Владивосток-то - город нашенский. Хоть и не Сан-Франциско…
Так я снова оказался в Свердловске-Екатеринбурге.

 Когда ангелы пожирают чертей
Екатеринбург 1995 г. - по настоящее время
Недавно услышал из телевизора: в чёрных ледяных глубинах Белого моря водятся удивительной красоты крохотные моллюски, которых учёные за их божественную грацию и крылышки-плавники назвали морскими ангелами. Но эти моллюски – хищники. И пищей для них являются их же сородичи – в десять раз меньшие их по объёму морские черти. И смотреть на то, как ангелы пожирают чертей, просто жутко.
При сближении с намечаемой жертвой из нежного полупрозрачного тела ангела выстреливает непомерно длинная зубастая глотка - и ангел своими беспощадными челюстями элементарно перемалывает чёрта в фарш…
Меня поразило, что медузы пожирают медуз. Громадные роскошные хищники, чьи предки родились за миллионы лет до появления человека, захватывают своими стрельчатыми щупальцами сородичей поменьше, пронзают их десятками игл с ядом – и переваривают их неделями, повинуясь неистребимому инстинкту жить.
Но есть, оказывается, и обратная криминалистика. Медузы объёмом поменьше, только начинающие жить, присасываются к старшим медузам – и открывают на их теле свой подростковый ресторан. Они начинают пожирать своих взрослых сородичей, набираясь таким образом опыта и телесного веса.
Зловещая диалектика пищевой цепочки.
За три-четыре недели такой хищник-подросток полностью съедает свою жертву, становясь таким образом уже самостоятельной крупной фигурой для своего будущего пожирателя.
Всё – как у людей…
Кстати, людей медузы тоже убивают. И гораздо чаще, чем акулы. За год в мире в среднем от укусов акул погибает всего шесть-семь человек. А от «поцелуя» медузы ежегодно гибнет в сто раз больше – 600-700 человек. 

Вот приблизительно таким мне представился в те годы Екатеринбург после Владивостока. Серый унылый город с совершенно безрадостными людьми.
Оно и понятно: чему тут радоваться!? Проблемы были те же, что и везде, а моря не было. И разгул преступности такой же, и ещё хуже. Здешние головорезы даже Островского не читали…
Но – теперь мне тут жить. И я снова сказал себе: раз я здесь, значит, я люблю этот город, этих людей. По утрам я наливал себе кофе в чашку, подходил к окну и заставлял себя возлюбить новую реальность. Екатеринбург же – третья столица России! И всё как-то понемногу наладилось.
Я вернулся в этот город, где когда-то учился, женился, куда приезжал в командировки, спустя 13 лет. Вернулся уже матёрым журналистом – собственным корреспондентом «Комсомольской правды» по Уралу.
Приказ о моём переводе Москва отдала, даже несмотря на то, что здесь, на Урале был свой собственный корреспондент. Володя Санатин уже много лет занимал эту почётную должность, и редакция была им вполне довольна.
Но меня надо было куда-то девать, а у жены здесь оставались отец и мать. Других вариантов мы тогда не рассматривали. И редакция пошла навстречу: русские своих не бросают.
Вместе с Санатиным мы какое-то время обеспечивали «двойное прикрытие» Урала, благо территория тоже позволяла – от Северного Ледовитого океана до Казахстана. Свердловская, Челябинская, Курганская и Тюменская области с национальными округами – ХМАО и ЯНАО.
А потом случилось акционирование «Комсомолки», Володя получил свою часть акций и отошёл от дел. Я остался «на хозяйстве» один, но, правда, ненадолго. Редакция стала создавать в регионах свои представительства и печатать местные вкладки внутри федерального выпуска в целях привлечения новых подписчиков местной тематикой.
Тиражи всех газет тогда уже рухнули по причине тотальной бедности людей, и «Комсомолка» пыталась выживать, настраиваясь на новые запросы потенциальных читателей.
А людям всё больше хотелось не читать, а есть.

На Урале, в отличие от Дальнего Востока, не было кораблей-авианосцев, которые можно было обменять на рис, и поэтому здесь продавали заводы. Гордость опорного края державы с ещё демидовской славой выставлялась на аукционы, и, бывало, уходила там за копейки. Приватизация перемежалась с рейдерскими захватами предприятий – и это было чуть ли не ежедневной повесткой.
Заводов на Урале всегда было больше, чем креветок, поэтому процесс их продажи, приобретения новых собственников, «откатов» и поглощений с плясками на столах директоров-захватчиков превратился в неодолимый, казалось, бег по кругу хищника за добычей.
Для меня стало просто шоком падение «Уралмаша». Эта легенда отечественного машиностроения, гигантский «завод заводов» и кузнец Победы - Уральский завод тяжёлого машиностроения банально стал жертвой приватизации, как сотни других заводов. Как какая-нибудь заштатная фабрика «Пух и перья». Завод сначала скупили за ваучеры, а потом раздербанили по кускам. Генерального директора Олега Белоненко застрелили прямо у порога его дома.
Ранее был убит генеральный конструктор оборонного завода имени Калинина Валентин Смирнов. На этом заводе со времён войны производили самые лучшие реактивные и самоходные артиллерийские установки, а позже – ракетные системы с искусственным интеллектом.
На лестничной площадке своей квартиры зарезали управляющего отделением Сбербанка Григория Рубинштейна. В сауне под Нижним Тагилом расстреляны из револьвера семь участников группировки «синих». Убит президент корпорации «Союз-Инвест» Андрей Соснин. Вырезана семья из семи человек, собиравшаяся завтра вылететь на ПМЖ в Израиль.   
Кровь лилась рекой на улицах уральских городов. Убивали конкурентов и инкассаторов, партнёров по бизнесу и вообще всех несогласных. Бывало, бросали гранаты в толпу прохожих. Обстреляли из гранатомёта даже Белый дом – здание правительства Свердловской области.
В Екатеринбурге шла война между организованными преступными сообществами (ОПС): «центровыми», «синими» и «Уралмаш». Да, цинизм бандитов дошёл до того, что они именем легендарного завода назвали свой Общественно-политический союз. Получилось – ОПС «Уралмаш» - в издёвку над людьми и над властью.
Бандиты никого не боялись. Они для своих разборок назначали «собрания общественности» даже в самом центре города – за Оперным театром. Там лидер «уралмашевских» Александр Хабаров перед несколькими сотнями собравшихся однажды открыто призывал «очистить город от «кавказцев», для чего даже согласен был на время объединиться с «синими» и «центровыми».
Так они «решали вопросы».

Поэтому первым делом по прибытии на Урал мне пришлось знакомиться с руководством милиции, прокуратуры, ФСБ, и особенно плотно – Управления по борьбе с организованной преступностью (УБОП). И одной из первых моих публикаций в «Комсомолке» была такая: «…А Безю и Блондина три года утюжили машины».
Я рассказал в той статье о масштабах разгула уральских организованных преступных группировок, контролировавших бизнесы даже в Москве и за рубежом, и, в том числе, о том, как бандитский «спецназ» расправлялся со своими «крысами» - теми, кто захотел уйти от них.
Работавшие «под крышей» «уралмашевцев» предприниматели Безгинов и Селивёрстов (Безя и Блондин) устали от поборов своих «покровителей» и решили отойти от дел, спрятаться. Их нашли и вывези в лес. Там руководитель «спецназа» Сергей Курдюмов напомнил им: «От нас – только в могилу!» - и расстрелял из автомата, не жалея свинца.
Трупы сбросили в корыто строящейся автодороги и засыпали несколькими самосвалами щебёнки. А наутро пришли дорожные строители и заровняли-укатали эту щебёнку, положили асфальт. Вскоре по этому участку автострады шуршали колёсами тысячи автомобилей. То есть мафия реально закатывала в асфальт.
Так продолжалось три года, пока следователям не донесли оперативную информацию, где искать Безю и Блондина. Прокурор Свердловской области обратился к губернатору Эдуарду Росселю, и тот выделил из казны немалые деньги, чтобы разрыть практически новую дорогу и достать трупы.
Это была только одна из многих моих публикаций на криминальную тему. Всего их было, к сожалению, слишком много, чтобы перечислять здесь. Да и не к чему. Проще заглянуть на самое почётное кладбище Екатеринбурга – Широкореченское. Там, рядом с Вечным огнём и памятником в честь героев Великой Отечественной, едва ли не главную аллею занимают бюсты и гранитные изваяния в полный рост – бандитов. Каждый монумент – отдельная злодейская история.
Павших мафиози здесь увековечили наравне с самыми достойными людьми. Сюда приезжают даже иностранные журналисты – подивиться: как в Италии. Даже круче. Там таких денег на мраморные изваяния не тратят. Да и власть, вроде, не позволяет криминальных авторитетов хоронить рядом с действительно почётными гражданами.
Россия – страна чудес. Только чудеса у нас были тогда какие-то странные, без восторга.

Ловили лысых – упустили бородатых…
Урал, и особенно Свердловская область, был всегда очень политизирован. Оно и понятно. Урал – опорный край державы, промышленный хребет России. А политика – это концентрированное выражение экономики.
Из Свердловска-Екатеринбурга вышли (навскидку) секретарь ЦК КПСС Яков Петрович Рябов, председатель Совета министров СССР Николай Иванович Рыжков, ну, и, естественно, Борис Николаевич Ельцин со своими ближайшими соратниками Бурбулисом и Ильюшиным.
Все они оставили свой след в истории Советского Союза и России, но я-то давал себе слово не писать в газету больше о политике. А – пришлось.
Когда из твоего региона вышел первый президент России, а усилиями губернатора чуть была не создана Уральская республика – тут, хочешь-не хочешь, а надо освещать события.
Ельцин только делал первые шаги в Москве в качестве президента, а с меня та же московская редакция требовала подробностей биографии президента. И я ездил в Бутку, на его родину, где земляки поминали его недобрым словом за задержку пенсий и за отсутствующий, хоть и обещанный, асфальт на центральной улице деревни. Общался с бывшими однокурсниками БН со стройфака УПИ. Полдня как-то провёл в беседе с бывшим лечащим врачом первого секретаря обкома партии Ельцина.
Калерия Анатольевна Шадрина ещё в восьмидесятые годы была в спецбольнице закреплённым хирургом семьи Ельциных.
- Если у меня на приёме, например, сидит больной, и вдруг раздаётся звонок по телефону: срочно зайдите в «нулевой» кабинет, я обязана была тут же извиниться перед своим пациентом и оставить его. Это все понимали. Первый секретарь обкома был пациентом номер один. 
Так она мне рассказывала уже в девяностых, не стесняясь подробностей. И про то, что существовали особые правила поведения в спецбольнице, предусматривавшие, например, что её накрахмаленный халат обязательно должен был быть на 10 сантиметров ниже коленного сустава, и про то, что врачи давали подписку о неразглашении подробностей жизни больших начальников. И о том, что не разрешалось пользоваться никакой косметикой, а разговаривать с ВИП-пациентами можно было только о болезни, и ни о чём другом. И о том, как обнаружила однажды под подоконником в своём кабинете «жучок»-прослушку.
Читателю всё это было очень интересно. А журналисты в тот период гласности предоставленной свободой слова пользовались без оглядки.
Нет, мы писали, конечно, о чертах характера и неколебимой воле наших руководителей. Это было важнее, чем длина халата их докторш.
Например, о Ельцине Калерия Анатольевна мне рассказывала такую историю:
- Привозят как-то Бориса Николаевича ко мне с разбарабаненной ногой – сустав пальца у него воспалился.
Он говорит:
- Через три часа я должен встречать в аэропорту секретаря ЦК Капитонова.
Я ему:
- Борис Николаевич, но это же невозможно! Вам бы отлежаться.
А он мне:
- Надо.
Пролечила я ему палец, забинтовала. А нога теперь тем более в ботинок не вмещается. Тогда он берёт мой скальпель и разрезает свой новый ботинок фабрики «Уралобувь» в двух местах. Втискивает туда ногу и едет встречать своего Капитонова.
Так же было, когда у первого секретаря снова воспалился тот же палец, а ему в три часа ночи надо выезжать в Талицу, чтобы успеть к пяти на утреннюю дойку.
- Я ему говорю: Борис Николаевич, ну, неужели ваши заместители не могут съездить?! А он мне: ты не понимаешь. Я вот приеду внезапно – а у них коровы стоят недоенные, вымя в го…не, и сами доярки пьяные. Я им устрою разгон – и ещё месяц потом могу туда не заглядывать. А заместители только зря съездят…
В этой спецбольнице перед каждым пленумом или заседанием бюро обкома специально освобождали несколько палат – для тех партфункционеров, которых обязательно привезут с сердечными приступами прямо с этих заседаний. Первый секретарь не щадил в работе не только себя, но и своих партсоратников.   
На мой вопрос, пил ли Ельцин, Калерия Анатольевна запросто отвечает:
- А кто из вас, мужиков, не пьёт! Но Бориса Николаевича у нас никто пьяным не видел. И ещё он был, пожалуй, единственным из больших начальников, кто не просил оформить инвалидность своей жене. Все хотели, чтобы их жёны сидели дома, а он категорически запретил: если надо – лечите. Если здорова – то ни в коем случае!
Калерия Анатольевна к тому времени уже уволилась из второй спецбольницы на набережной, но хорошо знала состояние дел на бывшем месте работы:
- Теперь больница называется Центром реабилитации пострадавших в Чернобыле. Туда идёт самое лучшее оборудование, и там никогда не скажут «у нас нет этого лекарства». Там всё есть. Но, по совести говоря, «чернобыльцев»-то там от силы треть. Остальные палаты этого дворца занимают «новые русские» да мафиози. И с врачей по-прежнему берут подписку о неразглашении…

В марте 1998-го в Екатеринбурге должна была состояться встреча на высшем уровне. Президент России Борис Ельцин планировал принять у себя на родине руководителя Германии Гельмута Коля и Франции – Жака Ширака.
Журналистов, опять-таки, больше всего интересовали финансовые затраты на эту встречу. Мы толпой ездили смотреть-фотографировать резиденцию президента в Малом Истоке, выпытывали, во что обошлась реконструкция и убранство дворца. Выяснили: 11 миллионов долларов. Я с бывшим работягой Верх-Исетского завода перевёл это в стоимость металла, который ВИЗу пришлось бы отгрузить, чтобы заработать такую сумму. Получилось – 1100 вагонов. 55 тысяч тонн.
А главы государств ту встречу отменили. Не приехали. Такой вот получился «уральский облом». Больше всех из-за этого переживал губернатор Эдуард Россель: к приезду Ельцина здесь уже заготовили 16 проектов указов по развитию уральской экономики. Надеялись, что президент их здесь подпишет. А теперь – попробуй дотянись до него…

Однако жизнь на Урале бурлила и без высоких гостей. Я писал о создателях уникальных ракетных двигателей для планируемого полёта на Марс в 2006 году, о криминальной добыче изумрудов, которые водятся у нас в стране только на одном – Малышевском руднике, об «утечке мозгов» из военно-промышленного комплекса, о политических баталиях и экономических экспериментах, которых на Урале никогда не боялись.
Эдуард Россель вообще не давал скучать журналистам. То «уральские франки» отпечатает для своей несостоявшейся Уральской республики, то бюджет страны откажется выполнять из-за того, что Москва изымает из региональных бюджетов бОльшую доходную часть. Однажды звонко отказался пересесть со своей служебной Вольво на отечественную Волгу, как к тому призывал вице-премьер Немцов. «Это всё равно, что нас призвали бы пересесть на лошадь, - процитировал я слова губернатора на первой странице «Комсомолки». – А овёс нынче дорог».
Кстати, именно Россель первым предложил молодому тогда ещё президенту Путину ввести для глав регионов новое наименование – генерал-губернатор. И сам стал первым в России избранным губернатором.   

Из публикаций тех лет почему-то особо запомнилась история английского докера Кевина Кейна, который, путешествуя, приехал на Урал, где влюбился сначала в красивую девушку Валентину из Верхней Пышмы, а потом и в Россию. Остался у нас жить, начал изучать труды Маркса-Энгельса-Ленина, примкнул к коммунистам партии Нины Андреевой, окончательно понял, что в мире творится грандиозный обман трудящихся – и вступил в революционную борьбу за их права. Вместе с нашими коммунистами он размахивал знамёнами на площадях, требовал повышения зарплаты и снижения квартплаты – словом, бесповоротно встал на путь исправления ситуации в новой России к лучшему.
«Дааа… С десяток бы таких убеждённых бойцов в каком-нибудь лондонском предместье – и наверняка рухнуло бы многовековое Соединённое королевство…». Так иронизировал я в 1997 году в «Комсомолке», не веря сам, что историю, действительно, вершат люди. Живые конкретные люди – со всеми их амбициями, слабостями и, увы, недостатками.

Как-то приехал ко мне наш «очарованный странник» - легендарный спецкор «Комсомолки» Николай Варсегов.
- Давай съездим на родину Ельцина!
- А давай!
Что нам, пытливым странникам, триста километров до деревни Бутка, где жил какое-то время будущий первый президент России. Сели в машину – и метнулись. По дороге я Коле рассказывал, что народ на родине своего земляка-президента не шибко любит: безработица, безденежье, безнадёга…
- Тогда давай купим водки!
Коля в первом же попавшемся магазинчике прикупил бутылку водки – и, оказывается, угадал!
На пороге дома, где когда-то в детстве жил Боря Ельцин, нас не очень дружелюбно встретил нынешний хозяин, родственник Ельциных Виктор Ботанин. Его давно уже достали заезжие корреспонденты, но как только Николай показал горлышко бутылки, Виктор Еронович подобрел и пригласил нас к себе в дом.
- Вот сколько журналистов перебывало – и наших, и западных, а с водкой ещё никто не приезжал, - довольно сказал Виктор Еронович. - А вы вот – сразу видно – настоящие журналисты.
Мы душевно посидели-поговорили, набрали мешочек земли с исторического огорода в музей «Комсомолки» - и попрощались.
А потом в своей газете я прочитал варсеговскую статью «Смерти нет, ребята!», где был абзац и про меня:
«В городе Екатеринбурге тянет лямку собственного корреспондента «Комсомольской правды» Сергей Владимирович Авдеев. В ночь-полночь, в любую непогоду, поцеловав жену и запахнувшись в изъеденное кислотными дождями кожаное пальто, с бутербродом в кармане выходит он на репортёрскую охоту».
Чего уж там - умеет Варсегов сказать красивое слово. Не то что я – только правду. :)
 
Однажды «агентура» донесла мне, что генералы Уральского корпуса ПВО растаскивают якобы ненужное военное имущество по своим дачам. Строят чуть ли не из ракет заборы, списывают и потом выкупают в личное пользование военные автомобили, используют корпуса ракет под ёмкости для воды.
В то время во всех газетах была очень модной тема «генеральских дач». Все звонко писали об использовании труда военнослужащих на строительстве загородного жилья высокопоставленных офицеров и хищениях военного имущества.
Меня тогда еще на стадии сбора материала нашёл начальник политотдела того самого корпуса и пригласил на встречу с командующим, генерал-лейтенантом Макарчуком. Причём, встреча сразу оговаривалась, как не совсем обычная. Мы выехали с командующим на его машине сначала на центральный пункт управления, где он мне показал, как действует дежурная смена корпуса по контролю воздушной ситуации в Уральской зоне ПВО от Самары до Омска, а потом почему-то поехали в баню.
Там, на берегу озера, в комнате отдыха после парилки генерал рассказывал мне, какие сложности испытывают войска ПВО в связи со слиянием с Военно-воздушными силами, как тяжко обеспечивать постоянное несение службы в условиях недостатка финансирования.
Замполит в это время, разумеется, не забывал вовремя наполнять наши бокалы качественным спиртным.
- Товарищ генерал, - сказал я после очередной рюмки, - я же понимаю, зачем Вы меня сюда пригласили. Вам известно, что я готовлю материал про генеральские дачи для публикации. И я его опубликую, несмотря ни на что. Вы хотите разубедить меня? Не получится. Я вижу в потенциале очень высокий читательский интерес. А мы работаем исключительно на читателя.
Генерал почему-то не спорил. В какой-то момент мне даже показалось, что ему всё равно, станет ли некрасивая для него информация достоянием гласности. Неприятно, конечно, но не смертельно.
Я не ошибся.
- Понимаете, - сказал генерал, - я хотел, чтобы Вы лично убедились: боевую службу мы несём исправно. Это главное. А ваши разоблачения – это всего лишь заноза для здорового организма. Только подзуживаете своим читателям. Зря вам позволили вашу гласность.
- Очень спорно, - отвечал я. - Мы, скорее, не заноза, а укол лекарством для носителя болезни. Журналисты – глаза общества. И насчёт «зря позволили»… Представьте, что перед Вами человек, отравившийся угарным газом. У Вас хватит смелости не дать ему кислородную маску!?..
Позже мне сообщили: когда мы парились в бане, генерал уже знал, что в Москве подписан приказ о его переводе военным советником в одну из африканских стран.
Ну, что ж, наша дискуссия с ним о роли прессы и смысле гласности так и осталась незавершённой. А статья про дачные заборы из ракет всё-таки вышла. И виновные были наказаны. И никто из них, думаю, не посчитал случившееся простой занозой…
 
Мы не стареем. Мы становимся качественнее
О многом, очень многом интересном приходилось писать в «Комсомольской правде». Журналисты в конце 80-х - начале 90-х хватанули свободы слова сполна. Всё, что раньше было закрытой темой, теперь оказалось в свободном доступе. Никаких запретов, никакой цензуры. Эмоции и оценочные суждения в текстах ограничивались только рамками Уголовного кодекса. По нему голословные обвинения могли обернуться против самих же авторов. Так что приходилось привыкать к самоцензуре, если раньше «акулы пера» не знали такого слова.
«Комсомолка» до конца 90-х была газетой нашей мечты. Молодой, яркой и задорной. Мы задавали тон, и нам все завидовали. Каждый молодой журналист мечтал работать в «Комсомольской правде». И мы гордились своей газетой, и отдавались ей дотла.
Был у нас собкор по Ставропольскому краю, кажется, - очень добросовестный и порядочный парень. Писал как-то расследование про заворовавшегося чиновника-негодяя. Это был почти нравственный очерк, поэтому выписывал он его долго и тщательно, чтобы потом никто не мог придраться. Переживал, чтобы всё было проверено-перепроверено.
И вот уже закончил он своё расследование, отправил в редакцию. Из Москвы вечером позвонили, сказали: стоит твой текст в номере. Если ничего более экстраординарного не случится – значит, читай себя завтра в газете.
А наш коллега по утрам бегал в парке – поддерживал физическую форму. И в тот день он, как всегда, совершил свою утреннюю пробежку, достал в подъезде из почтового ящика «Комсомолку», дома положил газету на стол и принял душ. Потом спокойно вытерся полотенцем, сел в своё рабочее кресло в кабинете, раскрыл газету, увидел свой текст – и умер…
Не выдержало сердце – так потом сказали врачи. Надорвался человек - так сказали друзья-коллеги. От переживаний надорвался. Не от тяжкой физической работы, а от честно выполненного долга. За своим письменным столом. Так бывает.
К сожалению, совесть часто мучает не тех, кого надо бы, а тех, у кого она есть.

Гласность позволила нам писать обо всём. Я, например, шесть раз обращался к теме прокурорского расследования по уголовному делу о царских останках, которые обнаружили под Екатеринбургом. И два дня сидел в суде по делу свердловского губернатора Эдуарда Росселя, которому в разгар очередных выборов московские юристы «предъявили», будто он нечестно задекларировал своё имущество накануне.
А Россель после победы в том суде приглашал нас, журналистов, поглядеть на свою, якобы скрытую дачку. И мы ездили, и смотрели. Сейчас даже представить себе сложно такую неэтичность. Подноготную ведь исследовали. Публично, раскатисто. Будто изгаляясь…
 Да, никаких преград мы не знали. Но из-за этого и берегов иногда тоже не видели. Бывало, нас попросту «заносило». Это когда на планёрке дежурный редактор смотрел план завтрашнего номера и задавал всем сакраментальный вопрос: где внук, который разрезал свою бабушку в ванной? Где отец, который выбросил свою дочь с балкона?! Из чего мы будем делать номер?!..
Чтобы сохранить тиражи, надо было соответствовать запросам читателя. Надо было давать ему то, что он, якобы, хотел на тот момент видеть: смерть, деньги и постель.
«Комсомолка» «желтела» на глазах…
Нет, были, конечно, и приятные, и даже радостные темы, и о хорошем мне доводилось писать. Например, в 1996 году уральскому молодому режиссёру Алексею Харитиди чуть не дали «Оскара» за его мультфильм «Гагарин». А в Каменске-Уральском по заказу знаменитого барда-земляка Александра Новикова отлили восемь колоколов с барельефами членов императорской семьи Романовых. В Екатеринбурге состоялся первый «Уральский Давос» - экономический форум, на котором всерьёз заговорили о необходимости инвестиций. Уральский пловец Александр Попов стал олимпийским чемпионом, а наш же Эрнст Неизвестный изготовил для земляков скульптуру «Маска скорби» в память о сталинских репрессиях.
То есть динамика в обществе, конечно, была, и мы развивались. Но на каком фоне происходили эти позитивные события? На фоне глобальных и обидных печальных явлений.
Например, в Ачите и Первоуральске созданы Клубы жён пьющих мужей. Их участницы применяют к своим благоверным пока ещё не самые жёсткие, но вполне чувствительные меры. А вот в Алапаевском районе жители деревни Коптелово устроили настоящий самосуд над своим односельчанином. Заподозрив его в краже барана у соседки, они привязали его верёвкой к Жигулям – и протащили по всей деревне.
Редакция требовала нагонять страстей – и я нагонял. Самому иногда становилось тоскливо от такой жути.
В России царит сексуальная вакханалия: на Урале впервые выявлены случаи заболевания сифилисом подростков семи и десяти лет. Оба заразились половым путём.
Юных беспризорников и попрошаек на улицах наших городов стало столько, что уже не верится, будто мы эту беду искоренили ещё сразу после революции.
Вот как здесь было не скатиться до тотального обличения мерзостей нашей жизни?! Элементарно же можно было утонуть в этом потоке беспредела и смакования криминала…
Приходилось, чтобы скрасить «бытовуху», искать интересные забавные истории. Например, один замечательный автор написал для нас о том, что в селе Романово под Верхотурьем проживает Вовка Ленин. И произошёл он ни много ни мало – из Романовых! Его прадеду Романову в своё время грозила экспроприация его собственного двухэтажного дома, а он возьми да и напиши в Москву письмо: дескать, хочу поменять зловредную свою фамилию на самую пролетарскую! И ему дали добро, а дом у хозяина с фамилией Ленин теперь уже отобрать побоялись… :)
Или такой сюжет: российский премьер Виктор Черномырдин купил у уральских умельцев для себя лично (для зимней охоты) уникальный снегоболотоход, и теперь обещал финансовую поддержку ирбитскому предприятию, которое раньше выпускало мотоциклы «Урал».
А вот музей Павлика Морозова, что в соседней Герасимовке, безнадёжно уже много лет ищет себе спонсора. Причём, асфальтовую дорогу к нему провели, а туристов, интересующихся судьбой «пионера-героя №1», совсем не стало. Никто не едет больше в легендарную Герасимовку по новенькому асфальту.
Или как уральские танкисты в редкие минуты отдыха ездят со своего учебного полигона в соседний посёлок за водкой …на танке.

Пригласил меня как-то к себе директор института дерматологии и венерологии профессор Халемин. И долго рассказывал мне о том, о чём тогда еще даже шепотом говорить боялись – о сексе.  В Советском Союзе же, как нам всем заявила народный депутат Сажи Умалатова, секса не было.
А профессору тогда уже было много лет, и он всю жизнь занимался изучением и лечением венерических заболеваний. Его очень беспокоила половая распущенность и сексуальная безграмотность населения.
- Сергей, - говорил он. - Надо же с этим что-то делать! Вы молодёжная газета – вот и учите молодёжь сексу. Правильному, безопасному. Иначе мы все вымрем от ЗПП - заболеваний, передающихся половым путём.
«Комсомолка» опубликовала мой текст, в котором я стыдливо использовал только малую часть из всего, что рассказал мне профессор. В том числе написал о том, что без регулярного секса полноценного здоровья не бывает. Даже это было тогда для многих откровением.
А через неделю стало известно, что после той статьи директора сняли с должности и отправили на пенсию. Посчитали, видимо, что лишнего наговорил.
Кстати, сейчас этот институт носит имя своего бывшего директора, заслуженного профессора Халемина…   

«Комсомолка» всегда славилась своими «разбойными» заголовками и хулиганско-азартным подходом к темам. Какое-то время в главной редакции существовала даже специальная «заголовочная» группа, которая перед подписанием газеты в печать придумывала всем текстам свои, неожиданные даже для самих авторов (но очень талантливые) заголовки.
На излёте 1998 года я отправил в Москву текст о том, как сотрудники дипломатического консульства США в Екатеринбурге незатейливо, под видом изучения инвестиционных перспектив собирают информацию про оборонные производства Урала. Подтекст был и так явный: а на самом ли деле эти сотрудники – дипломатические?..
Но в Москве решили «дожать» тему, и поставили к моему тексту заголовок «Агент 007 с правом на инвестиции». И всё. После публикации той статьи я тут же стал более не вхож в американское консульство. Да и в саму страну-светоч демократии тоже, думаю, «невъезж»… :)   

А когда, в конце концов, меня снова напрягли из московской редакции по поводу того, что маловато криминала из моего региона, я сделал пару последних текстов: о том, как пьяный бандит застрелил на даче самую красивую девушку Екатеринбурга, и о том, как «Бомж дядя Женя бросил свои кости рядом с царскими», - и отправил в редакцию заявление об увольнении по собственному желанию.
«Чернуха» - явно не для меня.
«Комсомолка» перестала быть газетой моей мечты. Поэтому после 11 лет собкорства в ней я пришёл в «Известия» - в газету-флагман, которая всегда позиционировала себя, как самое качественное печатное издание страны. И, на мой взгляд, таковой и являлась.
С начала 1998-го года я стал работать собственным корреспондентом «Известий» по Уралу.

Журналисты – не ангелы, а редакторы – далеко не боги. Но они умеют убивать словом, вызывать гром и призывать к ответу грешников
Екатеринбург 1998-2006 гг. Федеральная газета «Известия»
И надо же – моей первой публикацией в «Известиях» стала история о том, как в Нижнетагильской колонии №13 отбывает свой срок совсем молодой, но скандально известный «генерал Дима» - бывший высокопоставленный консультант МВД, прокуратуры и сотрудник разных правительственных структур России, осуждённый, в конце концов, за кражу раритетных книг из Российской национальной библиотеки.
Дмитрий Якубовский здесь, в колонии, в четвёртый раз женился – в этот раз на своей адвокатессе Ирине Перепёлкиной, и я был у них в гостях в комнате свиданий на следующий день после брачной ночи. Забавно, конечно, было на них смотреть и расписывать потом, как они счастливы, как бывший «генерал» успешно сколачивает в смену свои 15 плановых деревянных ящиков для запорной арматуры.
Но подсознательно меня глодала изнутри мысль: это же стопроцентно репортаж для «жёлтой» «Комсомолки». Неужели вся пресса теперь такая и будет?! Вот такие бульварные истории только и нужны нашему читателю? Другое – не надо?!
Ведь, как гласит Википедия, «генерал Дима» к 2020 году уже 13 раз женился и развёлся! Неужели СМИ описывали каждый его поход под венец?!..

В «Известиях» тогда были в моде заголовки-предложения. А что? Очень удобно: прочитал такой заголовок – и понял всю суть, сам делаешь вывод – читать тебе весь текст, или не стоит. Так вот я приведу заголовки некоторых своих заметок, которые были опубликованы в газете в первые годы моей работы в этой газете:
Жириновский обещает осчастливить Урал
Голодающим метростроителям Екатеринбурга подбросили мешок денег
Японцы дошли до Урала. Им не понравились комары и порядки
Легальных проституток нет – и не надо
Роскошный особняк предназначался детям, а достался чиновнику
Уральские бандиты обиделись на НТВ
Вуз отрёкся от своего выпускника
Сантехник Владимир Путин снят с регистрации
Руководство Свердловской области оказалось «под колпаком»
Волки окружили город
Очередной уральский завод готовится к бою
Американские сыщики приехали набираться опыта у русских милиционеров
Догоним и перегоним Старые Васюки
Китайскую мафию выдворят с Урала
НАТО рвётся на нашу выставку вооружений
Эпидемия СПИДа пришла на Урал
Уже пять лет на Урале бездействует уникальная шахта по добыче изумрудов
Милиция подрезает интим-сервис
Алексий II признал, что Урал – опорный край державы
Полпред Пётр Латышев поселился в тупике Аллеи любви
Самые нищие люди на Урале – ювелиры
«Оборонка» попала в засаду
В день рождения уральские друзья споют для Ельцина
Екатеринбург отказался от миллиарда долларов
Частная телефонная компания лишила связи областную администрацию
Военные округа сольются в Екатеринбурге
Церковь призвали к ответу
Вскрыт первый на Урале случай промышленного шпионажа
Таможенник задержан за контрабанду
Радиоактивное наследство Берии нашло хозяина
«Боинг» отзывает контракты из России
Директорам оборонных предприятий предложили «сушить сухари»
Из российской армии бегут не только солдаты
Борца с коррупцией увольняют за её отсутствие
Избиркомы начали следить за журналистами
Губернаторы и мэры «приватизировали» атомный подводный флот
Власть поможет размножению малых народностей
Чеченцы получили доступ к ядерным боеголовкам
Дворники обещают утопить Екатеринбург в грязи
«Известия» помогли читателям вернуть свои деньги
Челябинск почтил Джона Леннона
В России снова появился земский доктор
Местное самоуправление требует порядка и денег
На юбилей Росселю подарили всё, кроме шапки Мономаха
Новое поколение выбирает санквылтаб
Солдаты сбежали к прокурорам
Уральские студенты хотят вернуть Борису Моисееву невинность
Россия замерзает. Никто из чиновников не пострадал
Комиссия для падших ангелов, Или православная церковь создаёт свои «парткомы»
Финансовая пирамида была основана на гипнозе
Немцы хотят взять Урал
Милиционеры активно скрывают преступления
В банках Екатеринбурга «отмывались» миллиарды рублей
Россия создаёт военные базы за рубежом
«Изумрудный город» пошёл с молотка
Фонд Сороса оплатит восстановление музея Павлика Морозова
Старые губернаторы вступили в новые полномочия
В новой русской деревне есть пейнтбол и ночной клуб со стриптизом
Утеряны данные о сотнях скотомогильников со спорами сибирской язвы
В Ишиме вернули на пьедестал памятник Сталину
В мировом суде украли 4 000 000 рублей
Подросток расстрелял шесть человек
Китайских зайцев, певших про Путина, демонтировали
Уральских железнодорожников наказали за навязчивость
Судебного пристава взяли за имущество
Уральский предприниматель закрыл генконсульство США в Екатеринбурге
Радиоактивный объект накроют саркофагом
Мэр Миасса получил 8 лет за взятки
В Еланском военном гарнизоне полностью решена проблема жилья
Российский подводник выиграл иск у Голливуда

Это лишь небольшая, но характерная часть заголовков моих публикаций в «Известиях». В этой газете, как видите, «чернухи-бытовухи» практически не было. На первом месте стояли социально-значимые темы: власть-политика-экономика-общество. И мне это нравилось.
Я занимался проблемой контрабанды на Курганской таможне. Через неё валом шли незадекларированные товары из Средней Азии. Склады временного хранения (СВХ) были забиты изъятым добром под завязку, и это при том, что таможенники не успевали перехватить даже малую часть незаконно перевозимых товаров. Несовершенство нашей законодательной базы и несогласованность действий министерств и ведомств не позволяли развернуться таможне по полной. Да и материальная база их была слаба. От этого государство теряло громадные деньги.
В Уральском таможенном управлении мне рассказывали:
- Только с одного поезда «Бишкек – Свердловск» мы ежедневно могли бы взыскивать в казну государства до трёхсот тысяч долларов таможенного сбора. Но не можем: не успеваем! Поезд стоит в Кургане по расписанию всего 15 минут. И что таможенник за это время может досмотреть и изъять? Ни цента он в казну не приносит. А таких поездов в сутки здесь проходит около десятка.
Едем с таможенниками в рейд на пограничную станцию Петухово, где садимся в такой же «кошмарно-багажный» поезд «Алма-Ата – Свердловск». Вагоны просто под крышу забиты контрабандным товаром. А декларации есть у считанных пассажиров – на разрешённые 50 килограммов багажа.
- Остальное - чьё?
- Ничьё. Но, может, договоримся?..
- Не договоримся. 
И уже на следующей станции Макушино, до которой поезд шёл два часа, мы перегрузили из вагонов в ожидавшие нас КАМАЗы 15 тонн конфискованного товара. Ну, хоть что-то…
Когда о таком положении на таможне рассказали полпреду президента Петру Латышеву, тот ужаснулся.
- Нужно сообщить в прессу, - сказал он.
- Уже сделано. Корреспондент «Известий» был с нами в рейде.
- Ну, тогда проще. Чем больше шума вокруг проблемы – тем легче её решить…

А через неделю я вылетал вертолётом оперативной таможни в степь, на саму российско-казахстанскую границу. То есть никакой границы на самом деле здесь нет, она обозначена только на картах, да местные жители знают: вот за эту речку, вроде, переходить нельзя.
Но кто у нас когда мог что-то толком запретить?! «Невозможно» - слово из словаря неудачников. А местные жители – что с одной, что с другой стороны – сплошь «проходимцы». То есть проходят эту условную границу туда-обратно в день не по разу. Кто их поймает? Живых пограничников тут только пару раз видели. Вот и таскают в соседнее государство с обеих сторон всё, что пользуется спросом: мясо, бензин, сигареты, китайский ширпотреб.
- «Прозрачная» граница принесла трудности только честным гражданам, вынужденным теперь наворачивать крюки в сотни километров, чтобы попасть к родственникам из соседней деревни, - объясняли мне оперативники. - А контрабандистам она пошла только на пользу. Ведь разница в ценах на определённые товары в соседних странах огромная, но через официальные автопереходы перемещать их невыгодно. А вот контрабандой – милое дело. Видите: вся степь изрезана новыми следами-дорогами? Это контрабандистские тропы.
Мы видим. Потому что у нас вертолёт. Сверху вся граница и подходы к ней видны, как на ладони. Вот замечаем джип, мчащийся по степи от условной границы в сторону России. Заметив нас, он разворачивается и рвёт уже назад, в Казахстан.
Оперативник Саша в громоподобный динамик сверху предупреждает:
- Граждане контрабандисты! Вам сегодня крупно не повезло – вы задержаны Уральской оперативной таможней. Предлагаю срочно остановиться, заглушить двигатель и выйти из машины с поднятыми руками.
Тот и не думает останавливаться. Ему до границы осталось – рукой подать. У нас уже дверь в вертолёте открыта, уже собровцы с автоматами готовы к десантированию. Но не сдаётся нарушитель границы. Тогда мы зависаем прямо над ним и лопастями винта едва не скребём по крыше его джипа.
Сдали нервы у контрабандиста. Остановился. Приземляемся и досматриваем салон. Внутри – килограммов триста мяса. Ни оружия, ни наркотиков. Зачем только убегал? Теперь сядет по полной.

Четыре дня мы гонялись за злодеями. Сидели в засадах подальше от шумного вертолёта, взяли несколько мелких «проходимцев». А, по большому счёту, польза от таких рейдов – чисто психологическая. Ну, напугали мы их на неделю, а улетим – и они снова
возьмутся за своё. Не дураки же они. Как только наш вертолёт взлетает – всё приграничье от Карталов до Троицка его слышит и знает: надо на время притаиться.
Я попросил командира вертолёта посчитать, сколько керосина мы сожгли в эти дни. Он прикинул:
- Ну, вот та погоня за джипом длилась 25 минут. Это 400 литров керосина. На деньги перевести четыре дня – миллионы выйдут.
Вот так мы расхлёбывали «мудрое» решение вождей о разделении Советского Союза. Потом ещё несколько лет вбухивали миллиарды в оборудование таможенных и пограничных постов, автопереходов и пограничных систем. Создавали новые подразделения пограничников и таможенников, строили для них жильё и детские садики. 
А контрабанды, говорят, меньше не стало. Просто она пошла другими путями, сами контрабандисты стала изворотливее и технологичнее.
Мафия бессмертна. Хоть и сыск вечен.

Издержки профессии
Работать надо только с удовольствием. В нашей профессии без этого – никак, даже пытаться не стоит. Я получал от своей работы огромное удовольствие. Хотя приходилось, конечно, и жертвовать чем-то.
Например, как-то в рождественскую ночь позвонил редактор. Ему сообщили, что в посёлке Нейво-Шайтанский злодеи убили священника и похитили из храма иконы. Сам храм подожгли. Надо ехать.
Страна отдыхает, празднует Рождество, а я рано утром сажусь в машину и еду за сотню километров делать печальный репортаж.
Или в другой раз – опять в выходной! – звонит начальник Управления по борьбе с организованной преступностью и говорит:
- Мы тут накрыли большую сходку «воров в законе». Если интересно – приезжай.
Еду на другой конец города, вижу – сидят человек двадцать «воров» в окружении автоматчиков. Поговорил с начальником УБОП и отошёл покурить в сторонку. А зажигалку, вижу, дома забыл. Оборачиваюсь к крайнему мужику, думал – оперативник. А он почему-то тянется за зажигалкой в нагрудный карман двумя руками. И тут я вижу у него на запястьях наручники…
    
Однако приятного в нашей работе было тоже немало. Например, я с большим удовольствием записал и опубликовал интервью с бессменным руководителем группы «Чайф» Владимиром Шахриным. Называлось оно «Мы уже не те анархисты». Володе очень понравилось, и он подарил мне два билета на свой ближайший концерт.
Однажды позвонил директор челябинского санатория «Увильды» и пожаловался, что его банально «кинули» звёзды нашей эстрады. Он им провёл комплекс дорогостоящих омолаживающих процедур, а они не заплатили не копейки – и уехали. Решили, видимо, что и так своим появлением осчастливили уральских врачей.
- Приезжайте, - просил директор. – Не пожалеете.
Я поехал в санаторий вместе с женой. Нас поселили в «люкс», в котором останавливались Алла Пугачёва, Эдита Пьеха, ещё кто-то из знаменитостей. Кроме работы, директор обеспечил нам и комфортные условия, и ужин, и сауну. И остался очень благодарным за опубликованный потом текст. Как и мы ему. 
Или позвонил однажды глава администрации Ленинского района Екатеринбурга Константин Евгеньевич Архипов. Кроме того, что это очень уважаемый человек, он ещё и друг нашей семьи – тестя с тёщей.
- Сергей, - говорит он. - Ты же наверняка слышал, что меня тут наградили очередным орденом? А теперь скандал из-за этого. Меня же и чуть не позорят. Приезжай.
Я приехал к нему в администрацию. Он достаёт из сейфа шкатулку, показывает пачку наградных книжек и сами награды - штук 15.
- А это вот злополучный орден Мужества. – Вот зачем мне его дали?! Ведь знали же, что он вручается только за военные, боевые заслуги.
Константин Евгеньевич откровенно волнуется, переживает. В прессе уже началась компания против него. А он-то в чём виноват?! Не сам же выпрашивал себе награду! Доброхоты подсуетились.
Я написал в газету текст, объясняющий ситуацию, – и кампания по травле уважаемого человека сошла на нет. А тот орден Архипов потом просто сдал в военкомат. По-честному.

Другой раз я опять писал про награду, когда уральскому машинисту тепловоза Евгению Парчинскому вручили звезду Героя России. Он совершил подвиг, когда спас пассажиров своего пригородного поезда от летевшего навстречу «отстегнувшегося» локомотива без машиниста. Просто отцепил пассажирские вагоны и подставил свой тепловоз под удар «летучего голландца». Причём, сделал это так грамотно, что не пострадал никто, даже сама техника.
Вопреки инструкции, Парчинский не закрепил жёстко «башмаками» свой тепловоз и не убежал сам, как предписано, а мягко «подловил» встречный локомотив и собой притормозил его до полной остановки. 
Мой материал назывался фразой самого героя: «Я просто пожалел свой тепловоз…».
До чего же приятно общаться вот с такими людьми!
Или была у нас в Москве встреча с президентом Путиным. Он в 2002-м приезжал к нам в редакцию на юбилей «Известий», и мне удалось пожать ему руку. Бывает. Живой же человек. На праздник приехал. Мы его приглашали на свой банкет в «Метрополь», но он почему-то отказался. Теперь жалеет, наверное. :)

Ещё я писал про курганского садовода, который выращивал на своей даче в Зауралье, в зоне рискованного земледелия, пальмы и барбарис, дыни и арбузы, виноград и сливы. Одних помидоров Слава Шейкин с женой Галей закатывали каждый год больше 300 банок. Это для них была валюта. Никакой работы в Кургане в те годы не было, денег люди не видели. А у него – всё своё.
«Король Помидор» - так я назвал свой материал про этого удивительного человека. Так-то он с молодости музыкант, но к тридцати годам освоил 52 других специальности. Понемногу в своё время шил костюмы, резал по дереву, кулинарил и шоферил. А к 50-ти годам остановился на огородничестве и сборе белых грибов. Потому что выживать надо было.
Мне кажется, на таких людях и держится Россия. На таких и выжила в девяностые.

А ещё раньше мне довелось «посидеть» в колонии. Однажды я целый день провёл в образцово-показательном исправительном учреждении №2 Екатеринбурга. Оно расположено прямо в центре города. Его там поставили, говорят, ещё при царях – для устрашения потенциальным злодеям.
А теперь здесь – рай для сидельцев. Есть своё производство, работает школа и профтехучилище. Зэки здесь выпускают свою газету и снимают кино. Открыли филиал института, и теперь слушают лекции по философии, психологии и социологии. Бытовые условия – идеальные. Согласитесь, для страны, где в девяностые в местах не столь отдалённых находилось больше миллиона человек, это было редкостью.
Не говоря уже о фонтане с лебедями, что стоит на центральном плацу колонии.
Начальник колонии – кандидат педагогических наук подполковник Сергей Ветошкин отлил две пригоршни специальных монет с надписью «ИК-2» - и бросил их в этот фонтан. Каждый, кто выходит на волю, перед этим ныряет в фонтан и достаёт оттуда одну монетку – чтобы никогда больше не возвращаться.
Я говорил, что Россия – страна чудес? Это мы ещё не всё знаем… :)

Хотя, конечно, печального в те годы в стране было куда больше.
20 сентября 1998 года со своего боевого поста бежал старший сержант-срочник Внутренних войск МВД Виталий Пряхин. И не просто сбежал. Он сбежал с автоматом, из которого предварительно расстрелял троих сослуживцев. При этом до «дембеля» ему оставалось всего несколько дней.
Служил Пряхин не в простой воинской части. Это спецподразделение охраняло ядерный объект на территории ЗАТО «Озёрск» в Челябинской области. В такие части неуравновешенных солдат не берут. Так почему это могло произойти?! 
Чтобы ответить на этот вопрос, надо было найти самого Пряхина. И его искали одновременно и круглосуточно больше тысячи человек – военнослужащие Уральского округа Внутренних войск, милиция, ФСБ, спецпрокуратура ЗАТО и военная контрразведка. Никого в стране, пожалуй, ещё не искали так, как этого рослого, развитого во всех отношениях (даже Штрауса мог на пианино сыграть!) солдата с АК-74 и пятью магазинами патронов к нему.
Потом в «Известиях» выйдет мой текст «Погоня» - на целую страницу формата А2. В нём я рассказал, какая громадная работа по розыску беглого солдата велась целый месяц. Как в ходе поисков поймали ещё четверых таких же солдат-беглецов из других частей. Как местные жители, позарившись на вознаграждение, обещанное за информацию о Пряхине, выводили оперативно-поисковые группы на ложный след. Как опрашивались сотни знакомых, родственников и других людей, знавших или хотя бы раз видевших Пряхина. Как составлялся психологический портрет и моделировались мотивы совершённого им поступка. 
В моём материале есть и статистика побегов из армии на то время, и аналитика ситуации с призывом военнослужащих в целом по стране, и положение дел с охранными системами в закрытых городах, и печальный вывод: наша армия имеет на сегодня таких солдат, которых только и может взрастить срочная служба. Какое государство – такая у него и армия.
Беглого Пряхина так и не нашли тогда. Не нашли и по сей день. Скорее всего, он сгинул в районе самого «грязного» в мире озера Карачай, в которое раньше сливались радиоактивные отходы ПО «Маяк». Живые там не ходят.
На «Маяке» делали начинку для первой в Советском Союзе атомной бомбы. Загрязнили в сороковые-пятидесятые годы огромные территории. А взрыв хранилища радиоактивных отходов в 1957 году оставил надолго заражёнными десятки деревень и посёлков в зоне ВУРС – Восточно-Уральского радиоактивного следа.

Радиация. Это было поводом для ещё одной моей такой же большой публикации в «Известиях» 10 апреля 2003 года. Материал-расследование назывался «Смертельная уха». В нём я рассказал, что в загрязнённых взрывом на «Маяке» озёрах Челябинской области до сих пор люди ловят (и едят, и продают!) заражённую стронцием рыбу. Официально открытые местными властями для населения озёра заполнены прекрасной с виду рыбой – как её не ловить?!..
А эта рыба «звенит». Я лично купил у местных рыбаков на берегу одного такого озера пакетик карасей, отвёз их в радиологическую лабораторию – и там у специалиста, после того как «затрещал» его прибор, чуть шок не случился:
- Где Вы её взяли?! Закопайте срочно! Даже кошкам нельзя её давать!
А такой рыбой до недавнего времени кормили, в том числе, детей в детских садах.
- А на что я должна была кормить ребятишек за 67 копеек в сутки?! – возмущённо говорила мне бывший директор детского дома, который и являлся основным потребителем заражённой рыбы.

Тот мой материал был отобран редакцией для участия во Всероссийском конкурсе в номинации «Лучшее журналистское расследование года», но по каким-то причинам не победил. Что ж, бывает. В конце концов, не за премии и награды бьёмся. Главное – я назвал виновных, расставил акценты, рассказал читателям правду. А им самим делать выводы.
Кстати, каждое подобное наше расследование автоматически становилось предметом рассмотрения и назначения проверки прокуратуры. И результаты были.
   
В те годы мне было ещё чем заняться. Тогда на свет появился нижнетагильский ракетно-пушечный танк Т-90. Мир ахнул, впервые увидев его на выставке вооружений в Абу-Даби. 400 лет исполнилось обнищавшей вконец духовной столице Урала – Верхотурью. В Екатеринбурге народный защитник всех «униженных и оскорблённых» Григорий Цехер феерично победил несокрушимый Сбербанк.
И не беда, что писать обо всём этом мне приходилось с той же долей печали. На производство «летающего» танка для своей армии, как и на восстановление верхотурских храмов, у нашего правительства не оказалось денег. А обманутые вкладчики Сбербанка рановато воспряли духом: возвращать им их вклады банк будет, оказалось, в течение тех же 400 лет.
Но это уже были настоящие темы! Это было поле деятельности для журналиста. И я дружил с Цехером, воевал со Сбербанком, участвовал во всех выставках вооружений, ездил решать проблемы восстановления храмов в Верхотурье. Я всегда помнил главную мысль великого академика Семихатова: у любой проблемы есть решение. Надо только меньше воровать и смотреть на вещи комплексно и нестандартно.
Так вот, сначала – о Семихатове.

Щит Родины и нищета
В самом центре Свердловска-Екатеринбурга давно стоит огромное серое здание, которое всегда вызывало неподдельный интерес жителей, но никто толком не знал, что же там находится. Говорили, «оборонка», и всё. В народе это таинственное здание называли Пентагоном, и только в начале девяностых над его входом появилась скромная табличка: «НПО Автоматики».
В 1999 году мне повезло пройти через этот вход внутрь, поскольку генеральному конструктору этого предприятия исполнилось 80 лет, и мне предложили сделать с ним юбилейное интервью.
Герой Социалистического труда, лауреат Ленинской, Государственной и Демидовской премий, кавалер четырёх орденов Ленина, академик Николай Александрович Семихатов 40 лет занимался здесь разработкой самых сложных систем управления ракетами, включая подводный старт и космос. Самый таинственный, пожалуй, генеральный конструктор ещё советской «оборонки». Он работал вместе с Сергеем Павловичем Королёвым, и на многих его идеях, думаю, до сих пор держится военно-промышленный комплекс России.
В Википедии о нём сказано: советский инженер-конструктор, учёный в области теории, методологии и проектирования, экспериментальной обработки и изготовления систем автоматизации и управления движущихся объектов и сложных технологических процессов. Участник Великой Отечественной войны. Академик Академии наук СССР.
Интервью общенациональной газете Николай Александрович тогда давал впервые, и я его, разумеется, первым делом спросил:
- Почему Вас рассекретили?
- Так ведь гласность... У нас и американцы вот теперь по цехам гуляют в рамках контроля над соблюдением договора по ограничениям стратегических вооружений. А раньше с нашего НПО только одну-единственную ракетную систему продали на Ближний Восток. И сразу всё навсегда засекретили: слишком совершенными были наши разработки, чтобы продавать их на экспорт.
Николай Александрович оказался умнейшим человеком, эрудированным во всех сферах. Мы говорили с ним в его кабинете часа три. Обсудили вопросы конверсии и нехватки денег на новые вооружения, проблему утечки мозгов и перспективы ракетостроения, отсутствие военной доктрины как решающего фактора отставания в битве с американцами, и глупость чиновников как причину дефицита средств в стране.
У этого человека-глыбы на всё был свой взгляд – уверенный и обоснованный. Оригинальный и смелый. Я сидел с ним за чаем и ловил себя на мысли: ну, вот почему у нас в стране таких, как он, никто, кроме меня, больше не слушает?! Может, мы и бедные оттого, что не слышим таких богатых по духу людей? Потому что они для всех засекречены. Потому что глубокие реки неслышно текут.
Через пару дней в «Известиях» вышел мой текст под заголовком «Мы создали щит Родины, но он не спас нас от нищеты…». Николай Александрович позвонил мне сам, и, с присущей, кажется, только ему интеллигентностью поблагодарил:
- Меня в газетах раньше никогда не печатали. Я не знаю, как это должно быть. Но вот коллеги сегодня почитали вашу газету, и сейчас мне говорят, что получилось очень хорошо. Так что я Вам искренне признателен.
А недавно я нашёл в своих блокнотах его удивительное высказывание, не вошедшее тогда в интервью: «Москва – какая-то испорченная популяция, которая не относится к России, но ею управляет…».
Эта мысль показалась мне удивительной именно потому, что высказана была ещё тогда, в мае 1999 года, и принадлежит почти коренному москвичу. Учился будущий легендарный академик именно в столице, в Москве. А похоронен в столице Урала, на Широкореченском кладбище, на Почётной аллее. И памятник на его могиле – это киль подводной лодки, ракетные пуски с которых он и разрабатывал. 
Вечная память великому человеку.
 
Однажды у меня в корпункте раздался телефонный звонок. Звонил директор закрытого оборонного предприятия, который без всяких предисловий просил: помогите! Мы стоим практически на краю техногенной катастрофы!
Всякое бывало в моей журналистской практике, но вот чтобы позвонил и попросил помощи руководитель секретной стратегической базы…
Мы встретились с Анатолием Назаренко сначала на нейтральной территории. Он поведал:
- Наша сборочно-снаряжательная база РАКА (Российское авиационно-космическое агентство) совсем недавно стала казённым государственным предприятием. И сразу же лишилась заказов. Мы не можем провести обязательные ремонтно-профилактические работы, не в состоянии починить газораспределительную систему и котельную. Мы должны четыре миллиона рублей за свет, тепло и воду. У меня люди почти год не получают зарплату…   
- Так ведь не вы одни такие, - говорю ему несмело. – Во всей стране так.
- Вы не понимаете, - подумав, отвечает он. - Мы собираем ракеты...

И вот мы с ним въезжаем на территорию этой суперзасекреченной базы, даже географическую привязку которой я не могу назвать. Их всего три таких в России, и наше мудрое правительство (видно, в целях соблюдения особой секретности) специальным постановлением год назад присвоило ей статус унитарного казённого предприятия, придав совершенно неброское название, которое ни у кого не может вызвать подозрений.
Только вот налоговая служба заподозрила, что с этого «картонного заводика» теперь тоже можно собирать фискальный сбор. Пришли налоговые инспекторы – и конфисковали за долги весь транспорт предприятия, включая добитый директорский Москвич и автобусы, которыми рабочих возили на базу. Хорошо, хоть ракетами не взяли. И не обанкротили брошенное государством стратегическое предприятие.
- Понимаете, - говорил мне Назаренко. - После смены статуса базы наши долги по закону не может оплатить ни Минэкономики, ни Росавиакосмос. У нас крыши над ракетами текут, а спасти от катастрофы никто не в состоянии. Здесь завтра второй Чернобыль может случиться, а никому дела нет.
Он позволил мне сделать несколько фотографий прямо в цехе сборки ракет. Только попросил снимать с определённого ракурса, чтобы не видно было технологического содержимого «изделий», и рабочих – в профиль или со спины.
Эти рабочие ещё год назад зарабатывали здесь (каждый!), как три инженера на заводе имени Калинина. А теперь вот сидят на шее у своих жён. А почему завода имени Калинина? Потому что он был раньше их головным предприятием. Именно оттуда к ним доставляли «изделия» - ракеты С 300, продаваемые уже тогда по миру за миллионы долларов.
Здесь эти ракеты проходили второй и окончательный этап сборки. Делаться это должно в строго регламентированных условиях: влажность воздуха, температурный режим, стерильность. О какой стерильности сейчас здесь можно было говорить, когда крыша над головой, действительно, текла?!
Отчаяние директора можно было понять. Но саму ситуацию не могли сразу адекватно осознать ни я, ни моя московская редакция. Неужели в стране всё так плохо, что пора стреляться?!..
Без лишней истерики я написал тогда очень тревожный текст – и уже через неделю мне позвонил Назаренко и сообщил, что президент Путин дал поручение Минфину срочно отыскать деньги на спасение базы. Министр обороны заявил по телевизору, что вокруг Москвы создаётся новое кольцо противовоздушной обороны. Иностранные гости проявили новый интерес к ЗРК С 300. Значит, востребованы будут скоро уральские ракеты. Значит, жизнь продолжается…

В 2003 году я слетал в командировку в Таджикистан, в 201 российскую мотострелковую дивизию, стоявшую на границе с Афганистаном. Здесь, в полевых условиях, на невыносимой жаре несли службу наши бойцы-контрактники. Год службы у них шёл за три, и все они получали двойной оклад. Это был единственный случай в моей практике, когда я видел, что военные довольны своей службой.
  Незадолго до нас, небольшой группы журналистов, здесь побывал президент Путин, который распорядился выделить на строительство жилья для офицеров и укрепление материальной базы дивизии дополнительно полтора миллиарда рублей. Это – вложения в то, что называется «Россия – гарант стабильности в Средней Азии».
Что наша армия там делала? Стояла между афганцами и таджиками. А ещё раньше практически спасла Таджикистан от восьмилетней кровопролитной гражданской войны. Таджики благодарны российским воинам, и называют их «Рахмат-дивизия». Теперь вот мы охраняем таджикско-афганскую границу, пресекая наркотрафик из-за Пянджа.
- Почти каждый день то там, то тут происходят попытки незаконного перехода границы, - рассказывал мне командир оперативно-тактической группы, гражданин России майор Юлбек Рахмонов. - Караваны с наркотиками ползут, как тараканы. Пресекаем. Главное – чтобы не было вооружённого прорыва. Ведь мы тут – практически смертники. В случае серьёзной атаки пограничники должны расступиться – и мы принимаем весь огонь на себя. По нашим расчётам, рота в таком бою живёт всего 40 минут. Говорю это для тех, кто всё ещё думает, что мы тут «бабки зашибаем». А мы Родину защищаем.
- При Вас уже были такие вооружённые прорывы?
- Нет. Нас пока даже не обстреливали: боятся. Ведь за нами стоит полк, а за ним – вся боеготовая дивизия. Вся Россия.
… В Душанбе я попросил военных подвезти меня к моей бывшей саманной кибитке, где я жил в первые годы работы здесь после диплома. Она, на удивление, стояла на месте, хоть и центр города. Но – уже вся под мрамором, и спутниковая антенна на крыше. Соседка сказала: в ней поселился какой-то «новый таджик»…

Трое суток не спать, трое суток шагать…
    Когда я слышу редкий раз мелодию этого нашего журналистского гимна, я вспоминаю свои реальные, не раз случавшиеся «трое суток», когда приходилось ради строчек в газете шагать, замерзать, не спать, и даже не есть…
Как-то свалился на Урал известный во всём мире путешественник, исследователь и писатель Яцек Палкевич. Он сходу заявился ко мне и задал, казалось, простейший вопрос:
- Сергей, ты знаешь, где проходит граница между Европой и Азией?
- Да кто ж не знает?! По западному склону Уральских гор, по реке Урал… Это же во всех школьных учебниках написано! Только в Свердловской области я знаю штук пять пограничных столбов-обелисков.
- Не уверен… - хитро прищурился Яцек. – По-моему, эти столбы ваши деды устанавливали из тщеславия. Вот, типа, мы живём на границе двух частей света! В Оренбурге вон тоже стоит такой обелиск. А границы там отродясь не было!
Яцек очень хорошо говорит по-русски, хотя сам – поляк, гражданин Канады, Польши, Италии, и дом у него в Венеции. Он – гражданин мира, а поскольку согласен с выражением «Европа – общий дом», он хочет знать, где находятся стены его дома. От этого жилплощадь, в конце концов, зависит. :)
Он уверен: точной границы никто не знает. Ведь даже Геродот с Птолемеем проводили её по реке Дон. А потом западноевропейские учёные и путешественники в разные годы обозначали её по Волге, и даже по Енисею. Элементарно же: хотели оттяпать к себе в Европу огромную часть Азии! А потом и коммунисты приложили к этому руку: предлагали правительству перенести официальную границу на восточный склон Урала. И в советской энциклопедии, в отличие от школьных учебников, написано: границей следует считать восточное подножие Уральских гор.
- Так где ты живёшь, Серега? В Европе или в Азии? Давай на месте посмотрим и разберёмся!
Яцек - человек из ртути. Он не угомонится. Вот и тюки зимней одежды привёз с собой – для экспедиции. Кроме того, он – действительный член Британского королевского географического общества. И притащил с собой кучу научной литературы, предлагает мне тут же созвать международную конференцию – и навсегда покончить с неопределённостью.
Но сначала мы с ним поехали послушать местных учёных. Говорили с профессорами географического факультета пединститута, с сотрудниками Уральской горно-геологической академии, были в администрации Свердловской области и в Уралгеокоме. Везде подсовывали мудрым специалистам географическую карту: нарисуйте, пожалуйста, где, по-Вашему, проходит европейско-азиатская граница? В лучшем случае, нам предлагали два-три варианта, в худшем – советовали остановиться на шестидесятом меридиане. И все единодушно отодвигали подсовываемую нами карту…

Ну, что ж, экспедиция – так экспедиция. Вместе с неутомимым Яцеком мы нашли спонсоров, которые обеспечили нас транспортом и едой. Пошли-поехали.
Три дня мы не вылезали из сугробов, таская на себе огромные рюкзаки и периодически меняя колёса на лыжи. Объехали все известные пограничные обелиски от Кушвы и Кедровки до Полевского и Первоуральска. Расспрашивали местных жителей и представителей власти о том, когда и как здесь были установлены пограничные столбы. Когда мы замерзали – жгли костёр, когда уставали – отдыхали в УАЗике. Но шли и шли. Яцека не остановишь.
Иногда мне в этих сугробах уже казалось: ну, вот зачем мне, россиянину, эта точная пограничная линия?! Хоть как её проведи – всё равно будет Россия. Но я хорошо помнил, к чему привела такая небрежность в 1969 году около острова Даманский. Европейцы – коварные. Они ведь найдут способ «приватизировать» лишний кусок даже нашей земли.
К тому же, наш родной граф Василий Никитич Татищев в своём труде «Общее географическое описание всея Сибири» нам указал, что Азия и Европа – совсем не одно и то же. «В европейских реках раков довольно, а в сибирских их нет. В Перми множество тараканов, а в Сибири их и не знали».
Мы продолжали искать. Узнали много интересного и полезного, что Яцек обещал использовать для своего будущего исследования и научной-таки конференции.
Но время нас уже поджимало. На Урале мы прошли всё, что могли, а Яцека ждала следующая экспедиция – он скоро вылетал в Перу искать исток Амазонки. И пусть он пока так и не узнал, где же точно расположена граница его дома, но, прощаясь, сказал мне:
- Сергей, я рад, что вы у себя в России живёте дружно, и не собираетесь ссориться из-за границ. По крайней мере, я знаю теперь, что где-то на восточной границе моего европейского дома живут добрые интересные люди. Приезжай ко мне в гости в Италию! Если меня дома застанешь… :)

…Позвонил как-то из Тюмени друг-однокашник Женька Тарасов, работавший тогда главным редактором «Сибирского издательского дома»:
- Серёга, выручай! У меня журнал горит: делать некому. А там сроки. Надо на неделю слетать в Салехард, прошвырнуться на катере по рекам, поговорить с рыбаками и написать страниц 40 с фотками. Я тебе миллион в день платить буду!
Ну, да, были у нас тогда миллионы – до деноминации. Да и не в деньгах дело. ЯНАО – мой регион. А я сам ещё там не был. Согласился.
Прилетаю в Салехард. Там мне действительно предоставляют от местного рыбопромышленного объединения большой комфортабельный катер – и мы поплыли по прибрежным обским посёлкам и «пескам» - летним рыбацким базам – готовить праздничный номер журнала «Ямал – сокровищница России» к Дню рыбака.
Три дня мы успешно знакомились с работой рыбозаводов и рыбацких артелей. Общались с рыбаками, питались самой вкусной северной речной рыбой. Мой фотокор снимал, а я заполнял свои диктофон с блокнотом записями.
В посёлке Аксарка попали на сам праздник – с концертом, чествованием лучших рыбаков …и выпивкой, разумеется. В разгар праздника глава администрации района говорит мне:
- Хотите побывать у отдалённых охотников-рыбаков? Мы сейчас с начальником рыбинспекции к одному такому знатному рыбаку на лодке поплывём, бочку бензина ему везём…
Кто же не хочет?! Конечно, поплыли.
Лодка маленькая – только троим места и хватило. Начальник краевой рыбинспекции – за штурвалом, движок работает исправно, ветра на Оби почти нет.
Но надо знать, что такое практически устье Оби. Это километров пять-семь в ширину, и в июне здесь иногда падает снег. А ещё встречаются разные подвыпившие по поводу праздника местные рыбаки.
Один такой коренной манси (или хант?), увидев нас на пустынной глади реки, направил свою лодку к нам (поздороваться!), лихо попытался пришвартоваться, но у него не получилось – и он носом своей лодки почти перпендикулярно врезался сходу в наш двигатель…
Нашу подарочную бочку с бензином от удара моментально волной смыло. Как и ханта (манси?). Дал по газам – и смылся. Только мы его и видели. 
Попробовали завести двигатель – бесполезно. Хорошо, вёсла в лодке оказались на месте, и закреплёнными. Погребли к ближайшему берегу, благо до него было всего с километр. А там где-то и избушка нашего рыбака.
…И тут снег пошёл. Мощно, метельно, безрадостно. Еле-еле прибились к берегу, нашли эту избушку, но она – на клюшке. Нету рыбака дома. Видать, тоже на праздник в какой-нибудь посёлок уплыл. Или на охоте. Бывает, они на два-три дня на охоту уходят.
Дверь на запоре – чистая условность в здешних местах. Дёрнули посильнее – металлический запор и отскочил. Печка в избе исправная, дрова рядом приготовлены. Даже вяленая рыба под потолком висит. Так здесь положено: уходишь – оставь всё необходимое. Мало ли что и кому…
Напоминать не надо? – сотовых телефонов, и даже пейджеров в начале девяностых ни у кого ещё не было. Наша рация осталась на катере, да она бы и не помогла здесь: просторы сибирские необъятны, и радиоволнами не заселены. Плюс непогода и дикий, совершенно пустынный берег, поросший чахлой пихтой. Избушка, и мы в ней – без еды, без связи и без надежды на то, что нас здесь в скором будущем найдут…

Однако переживать – не самое благодарное занятие в Сибири. Здесь с детства учатся выживать. А мои спутники по несчастью – к счастью, местные. Крепкие сибирские мужики, повидавшие, судя по всему, немало. Да и я сам, помнится, сибиряк – из-под Омска родом.
Растопили мы печку, сели за пустынный стол и начали думать:
- Хватятся нас часа через три, когда поймут, что мы по времени уже должны вернуться, - размышляет рыбинспектор. – Подождут ещё час – на всякий случай. А потом ночь наступит. Ночью нас никто искать не будет. Значит, только утром пойдут катером вдоль берега. В Аксарке же знают, куда мы ушли на лодке?
- Знают, - подтверждает глава администрации. – Только не знают, где это. Конкретно про эту избушку всего человек пять в курсе. Больше здесь никто не бывал.
Думаем. 
А чего тут думать?! Утро вечера мудренее. Делать всё равно нечего, как и есть.
Проспали мы первую ночь в тёплой избушке благополучно. Утром я проснулся от чьего-то глубокого вздоха. За столом сидел рыбинспектор и тщательно выковыривал ножом зёрнышки риса из щелей дощатого стола.
- Есть хочется, - бодро заявил он.
- Там рыба в сенях висит, - напомнил глава администрации.
- Я её уже пробовал. Старая, горькая и солёная. Хозяин её, явно, как дрова для печки оставил. Я вот 15 зёрнышек риса наковырял – по пять штук на каждого…
И тут я вспоминаю, что у меня, запасливого, в сумке должен быть кубик с куриным бульоном. Открываю потайной кармашек – точно! С куриным. Все счастливы. Ставим на плиту котелок, опускаем туда все 15 рисинок, потом кидаем кубик – и молча стоим вокруг, смотрим, как готовится этот наш завтрак-обед- и, видимо, ужин…
После приёма пищи глава пытался реанимировать лодочный мотор, а более реалистичный рыбинспектор занимался заготовкой двух шестов, на которых мы собирались растянуть полотнище-sos, чтобы нас увидели с реки.
Единственной тканью, обнаруженной в избушке рыбака, оказалась ситцевая занавеска, отделявшая спальное место на печи от внешнего мира. Цвета она была… ну, в общем, когда-то, видимо, была белой в синий горошек. Мы разорвали её на две полосы, скрутили найденной в сенях проволокой – получился транспарант метра в два длиной.
- Надо на этом чего-нибудь написать, - сказал глава. - Только вот чем?..
- Кровью напиши, - рыбинспектор умел у нас поднять настроение :)
В итоге мы углём из печки написали на этом куске ситца: МЫ ТУТ!!! - и сошлись во мнении, что это есть хорошо. И установили наш сигнал SOS на самом берегу великой реки. И стали ждать.
Но без дела в таких ситуациях сидеть нельзя – озвереем. И мы пошли собирать дрова на ночь. Заготовленные хозяином мы уже сожгли, а рыбой топить не хотелось: она воняла.
К вечеру я снова заглянул в свою сумку и с ужасом понял: у меня больше нет сделанных за три дня диктофонных записей. Видимо, бочка с бензином, прежде чем вывалиться за борт, прокатилась по моей сумке и смяла в лепёшку мой кассетный японский диктофон.
Теперь вы понимаете, как важно при разговоре с интервьюируемым отмечать ключевые слова-цифры-фамилии ручкой в блокноте? Ели бы у меня не было этой профессиональной привычки – не было бы у Тарасова праздничного номера журнала. Блокнот-то мой лежал отдельно в кармане куртки. Ибо нельзя складывать все яйца в одну корзину. :)

Третьи сутки начались с животного желания чего-нибудь съесть. Похоже, все мы проснулись от чувства голода. Шутить уже почему-то не хотелось. Мы ходили на берег реки, проверяли устойчивость нашего sos-сигнала, жгли рядом с ним костёр – и ждали.
Всё уже было переговорено-осмыслено, и не требовало дополнительных вопросов и пояснений. Мы – в заднице (есть такое литературное слово!). Главное теперь – не впадать в отчаяние! Не думать о еде, не оценивать друг друга и беречь силы. Двигались мы теперь только за хворостом, и жгли-жгли-жгли постоянно костёр на берегу. Только огонь можно было заметить с реки в этом вязком туманном пространстве.
Почти трое суток мы ждали спокойно. Это контрольный срок, когда ещё ведутся активные поиски, и мы это знали. Когда поднимаются все возможные силы МЧС, подключаются все «живые» плавсредства, и нацеливаются на поиск местные жители. Потом поиск переходит в режим пассивного.
Но мы-то верили! Мы не собирались тут помирать. У нас ещё столько дел впереди, столько всего нерешённого. Тот же праздничный номер журнала… :)
На излёте третьих суток глава размышлял, грея руки у костра:
- Ну, ладно, я… глава какой-то районной администрации. Ты – начальник краевой рыбинспекции… Тоже не велика фигура. Но корреспондента «Комсомольской правды»-то они должны искать!..
И тут мы все втроём одновременно услышали слабый звук, не похожий на опостылевшую действительность. Даже не переглянувшись, кинулись к воде: пароход! И – точно! Сигнал повторился, потом ещё, и ещё ближе. Мы бросили в костёр весь оставшийся у нас хворост, и скоро заметили очертания катера на реке. Это был наш катер!
…В каюте нас первым делом накормили, налили по стакану водки и рассказали: оказывается, в этом месте мимо нас прошло уже несколько катеров. Но из-за дождя и тумана берега было не видно, поэтому все старались держаться ближе к середине реки, а мы не слышали их тифонов тоже из-за этой самой непогоды.
Что сказать?.. Ангел-хранитель у каждого из нас, всё-таки есть, и надо в него верить.   
Мы расстались с «робинзонами» в Салехарде, как кровные братья. В дорогу они выдали мне сумку с мороженой деликатесной рыбой. По прилёте домой я сделал Тарасову номер журнала, и он (не обманул!) оплатил мне каждый день пребывания в командировке оговоренной суммой. За особые условия не доплатил. А что там было особенного?! Обычная журналистская работа…

Ещё два слова про ангела-хранителя.
Однажды морозным весенним утром я вёз жену в аэропорт на первый московский рейс. Конечно, опаздывали, и скорость на скользком повороте у меня оказалась немаленькой. Мою Субару по тонкому льду занесло так, что я пушечным ядром вылетел на встречную полосу, и уже видел точно, в какую машину врежусь. Оказалось, даже не в одну…
Из аэропорта навстречу в эту минуту шла колонна машин. Я ударил в лобовой атаке одну, зацепил вторую и задел третью машину. Приплыли.
Но никто не улетел с дороги, и как выяснилось, особо не пострадал. Пострадала больше всех моя Субару и первая встреченная мной «девятка».
Прибыла патрульная машина ГАИ, инспекторы составили протокол и отпустили всех до заседания административной комиссии. На прощание сказали мне:
- Что ж Вы так, Сергей Владимирович?.. Неужели не знали про этот проклятый участок? Здесь же каждый день не по разу бьются. Вон, поглядите в кювет.
Я поглядел. Там всё было завалено деталями разбитых автомобилей. Даже на деревьях висели обломки растерзанных машин. От одного этого зрелища стало страшно за тех, кто был внутри. Мы с женой не пострадали именно потому, что оба были пристёгнуты ремнями безопасности.
Ладно. Жену я отправил на самолёт ближайшей попуткой. То, что осталось от Субару, эвакуатор доставил к моему гаражу. А сам я в очередной раз уверовал в Правила дорожного движения. Пристёгивайтесь, люди! Ведь может случиться так, что в очередной раз ваш ангел-хранитель не успеет за вами…
Через неделю (слухами земля полнится!) мне позвонили с «Четвертого канала» телевидения и предложили снять сюжет о моём ДТП. Оказалось, они уже делают целый фильм о таких, как я - пострадавших в сложно объяснимых авариях.
Как работают наши коллеги-телевизионщики? Они нашли аварийную статистику ГАИ и астролога, который на основе этой статистики вывел неожиданные вещи. Оказывается, вокруг Екатеринбурга существует восемь аномальных зон, попадание в которые практически неизбежно ведёт неосторожных водителей к беде. Мой случай – из их числа.
Дело в том, что эту старую дорогу в аэропорт – Фиделевский тракт – построили в своё время за рекордно короткий срок – две недели. Надо было срочно успеть красиво встретить в аэропорту прилетавшего Фиделя Кастро. Ну, и сделали её наскоро, без учёта особенностей ландшафта. Тот «мой» злополучный резкий поворот с уклоном стал «чёрной дырой», в которую улетали и улетали автомобили, пока не была построена новая дорога – «Россельбан».
Тот фильм показали по ТВ через пару недель. Он длится сорок минут, и он есть у меня в видеоархиве. Но почему-то пересматривать его я не люблю. Может, потому что память объективно стремится к забвению всего неприятного? Человек должен любить жизнь и постоянно стремиться к лучшему. Для журналиста, по-моему, позитивный взгляд на жизнь - просто профессиональная обязанность.
Надо видеть в жизни хорошее. Верить в будущее. Наверное, с надеждой как раз на лучшее будущее мы с женой после той аварии родили второго сына – Никиту. А чтобы наши дети случайно не остались круглыми сиротами, старались больше не ездить вместе в одной машине.

Слова – это опавшие листья?!..
Екатеринбург 2006-2009 гг. «Российская газета»
В начале 2006 года я перешёл работать в «Российскую газету». Это случилось как-то само собой, почти автоматически. «Известия» в ту пору лихорадило от бедности и падения тиража, там регулярно менялись главные редакторы (только я за 9 лет пережил четверых), и вот с очередным главным редактором мы немного не сошлись во взглядах.
А с «Российской газетой» я давно дружил и сотрудничал. Там работали очень многие мои коллеги ещё по «Комсомолке», и мне часто доводилось публиковать свои материалы, не пошедшие в «Известия», именно в «Российской газете», в её уральской региональной вкладке. Под псевдонимом, разумеется. 
В Уральском представительстве «Российской газеты» я проработал специальным корреспондентом четыре года. К сожалению, архива моих публикаций за это время нет: бумажные газетные вырезки уже никто не собирал, а до компьютерной систематизации у самого руки не дошли. Это же надо было каждый день вносить в отдельную электронную папку свои заметки, да и, бывало, не по одной в день! Работа в РГ была очень насыщенной. Пахали, что называется. Некогда было заметки в папочки складывать.
В этой редакции всегда была душевная рабочая обстановка. Поскольку мне теперь – впервые после «домашней» собкоровской жизни – приходилось каждый день ходить на работу в офис, я получал удовольствие от самого общения с коллегами. Собкор, по должности, – одинокий волк и одновременно универсальный солдат. А ежедневная работа в трудовом коллективе мне показалась чем-то вроде театра. Тут каждое утро на планёрке раздаются персональные роли-задания - и все над ними весь день упорно работают. А уже к вечеру встречаются на «прогоне» премьеры.
Да, каждый выход газеты – это как бы ежедневная премьера спектакля. Где каждый журналист выступает со своей работой, со своим пониманием ситуации перед читателем-зрителем – и тот, прочитав текст, принимает его мысли, и они уже становятся его мыслями. Так формируется общественное сознание.
 
Я занимался, в основном, правоохранительной тематикой. Все силовые структуры, включая суды, армию, полицию, прокуратуру, ФСБ, следствие, таможню, МЧС, - были в зоне моей ответственности. Это было не сложно, поскольку с ними со всеми я был знаком, был «в теме», как сейчас говорят.
Руководители этих региональных структур с удовольствием шли на контакт именно с «Российской газетой», потому что знали: здесь не переврут факты и не извратят ситуацию в угоду чьим-либо интересам. Мы с ними тесно сотрудничали, и от каждого руководителя этих ведомств я регулярно получал благодарности, дипломы и грамоты.
Одна такая грамота, кстати, - от Генерального прокурора России – дала мне право стать ветераном труда федерального значения. И я стал им. Пригодится на пенсии. :)
«Российская газета» - правительственное издание. Отсюда и акцент на освещение деятельности государственной исполнительной власти. Но это могло испугать только несведущих или предвзятых читателей. К тому времени в РГ собрались, пожалуй, самые способные, думающие журналисты. Они умели так подавать даже официальную информацию, что – закачаешься. Власть подкидывала нам только темы и сюжеты, а разработка и подача их – дело как раз интеллекта пишущих.
Я не люблю слово «талант». И даже «творчество» в применении к журналистской работе редко произношу. Это новоявленные «звёзды» информагентств и блогов не стесняются употреблять: «моё творчество». А какое там, к чёрту, творчество?! Вы научитесь хотя бы членораздельно складывать слова в предложения, чтобы у читателя после прочтения ваших опусов не оставалось ни одного вопроса. Имейте совесть не хайповать, а действительно доносить людям честную и достоверную картину мира. Истинно творческие журналисты так всегда и делали, называя скромно свой труд служением при помощи мысли и убеждений.    
 
Жизнь постоянно подбрасывала нам ЧП и проблемы. А это и есть самый хлеб журналиста. И его нам всегда хватало.
Я брал интервью у самого известного в мире американского писателя-фантаста Роберта Шекли и писал о разгроме театра Коляды; занимался расследованием мошенничеств с землёй и поселением мигрантов у Ганиной Ямы (куда большевики сбросили царские останки); писал о росте смертности от туберкулёза и защите свидетелей, готовых дать показания в суде; расследовал жуткую историю с расстрелом автоинспекторами группы отдыхавших в лесу парней, и разбирался со схемой преступного разграбления металлургического гиганта – НТМК. А ещё встречался с принцем Майклом Кентским, и писал, как один японец женился на самой красивой девушке Урала, проживавшей в ЗАТО (закрытое административно-территориальное образование).
Один мой материал в РГ назывался «Индейцы села Арамашка» - о том, как сельские жители восстали против добычи руды рядом с их посёлком, а другой – ««Красная шапочка» голодает» - о забастовке шахтёров СУБРа в Североуральске. Приходилось заниматься ситуацией с рукоприкладством начальника областной ГИБДД и с подпольным производством документов госструктур. Писал про то, как «бульдозерно» на Урале относятся к памятникам истории, и почему вольготно себя чувствуют браконьеры в лесах.
И о родах писал, и о пожарах, и о любви, и о катастрофах. Словом, обо всём, что каждый день подбрасывала нам жизнь. Журналист должен знать кое-что обо всём, и всё – кое о чём. Но уж если о чём-то пишет, то знать должен в десять раз больше того, что пойдёт в газету.

…Как-то упал над Транссибом мост. Только что построенный. Неожиданно. Вроде, солидная организация строила, и вот на тебе – рухнул и перекрыл главную железнодорожную магистраль страны. Хорошо ещё, никого не убило.
Начали мы разбираться: почему упал. Вместе с коллегой-однокашником Анатолием Горловым встретились мы и со строителями, и с проектантами, и с экспертами. Поговорили-поспорили-обсудили. Всё равно непонятно, почему рухнул. Вот не должен был, а, вопреки всем законам – упал. Вместе с ним упала и репутация строителей, проектировщиков и местных властей. Всем стыдно. 
А мы – правительственное издание. «Наезжать» особо ни на кого нельзя. Корректно надо. Обоснованно. И я написал тогда текст под названием «Проруха». Ну, в смысле, и на старуху бывает… Никто не обиделся. Тогда мы с Толиком через месяц написали ещё раз – уже с анализом, вдумчиво, со взглядами со всех сторон на быстро восстановленный мост. Снова понравилось.
И тогда я понял: главное – не в какой газете работаешь, а КАК работаешь. Если честно и беспристрастно изучаешь проблему, то ты в любой газете будешь востребован. Кроме «жёлтых» изданий. Но о них мы не говорим. Помним китайцев: не достойны они нашего внимания.
 
Кстати, о китайцах. Опять же, им принадлежит симпатичное высказывание: «Слова – это опавшие листья». Хотя, они-то, наверняка, так высказались об устной речи. А мы – газетные журналисты. Для нас слова – это оружие. Которым надо уметь пользоваться.
Китайских слов я не знаю. Да и зачем они нам?! Из принципа учить не буду. Для китайцев, оказывается, все русские – на одно лицо. Алаверды. :)
Зато я люблю одесский язык. Можно сказать, специально за одесским языком однажды мы с женой и младшим сыном слетали в отпуск в Одессу. 
Вот он, праздник языкознания! Вот где разгул метафор! Вот как надо жечь эпитетом!
Стоит просто сходить на Привоз и погулять потихоньку там полчасика – и сразу понимаешь, что не так ты жил. Ты не знал самого главного: что юмор спасёт мир. А одесские анекдоты – вовсе не анекдоты.
Вот реальная ситуация. Сидят за столиком в кафе у Привоза два парня. Мимо идёт девушка. Видно, что знакомая.
- Кидай якорь, Роза!
- Та ну вас! Опять станете пуговицы крутить…
А я перед этим уже купил книжку «Язык Одессы», поэтому быстро соображаю: это они её приглашают присесть, а она им отвечает: «Не хочу, вы опять будете своевольничать». И это не метафора, и к одежде никакого отношения не имеет. На одесском языке «крутить пуговицы» на самом деле означает «своевольничать». Это всё равно что у нас – «наглеть». Но почувствуйте разницу!
Или вот мы едем в трамвае по Французскому бульвару. На задней площадке стоят- разговаривают три парня. К ним подходит кондукторша:
- Не вижу за билеты…
- А шо – каждый день, шо ли!?..
- На каждой остановке! :)
На улице Дерибасовской или у памятника Дюку, на Потёмкинской лестнице или на бульваре Жванецкого – где бы вы ни были, вас будет на каждом шагу ошарашивать этот специфический одесский юмор.
И, что самое удивительное - они не шутят. Они так живут. Живут весело и беззаботно, легко и просто. Как будто их не коснулась ни одна из тех проблем, которые до сих пор трясут все республики бывшего СССР. Они просто умеют весело переживать трудности. Потому что они – одесситы.
После отпуска я написал опять-таки на большую газетную полосу текст «Почему мы не Одесса». Но он был опубликован уже в «Областной газете». Потому что в «Российской» к тому времени начались массовые сокращения: она проиграла самый крупный тендер на публикование правительственных документов «Коммерсанту». Из-за этого по стране было уволено около двухсот журналистов «РГ». И мы с Толей Горловым плавно перетекли в «Областную».
Мне, конечно, после стольких лет работы в центральных изданиях, было стыдновато скатываться до областного уровня, но – что поделаешь, это жизнь…


Ну, о чём говорить с человеком, который не знает, что такое УЗРГМ?!..
Екатеринбург 2009-2014 гг. «Областная газета»
«Областная газета» - орган Законодательного Собрания и губернатора Свердловской области - целиком финансировалась из бюджета. Она была самой крупной по тиражу из всех региональных газет страны, но, как любое официальное издание, особой популярностью не пользовалась, на неё бесплатно подписывали пенсионеров.
Тогдашний главный редактор Николай Степанович Тимофеев прямо говорил мне:
- Я на Вас очень рассчитываю. Надо поднимать у читателей интерес к газете.
Я сказал, что без Горлова к нему не пойду – и он согласился заодно взять и Толика. Какие проблемы?! В штате газеты и так числилось около 70 человек.
УЗРГМ – унифицированный запал ручной гранаты модернизированный

Я начал работать специальным корреспондентом, а потом Тимофеев «под меня» создал новый отдел – журналистских расследований. Им я почти пять лет там и командовал. Причём, каждым отделом руководил заведующий, а меня оформили почему-то начальником отдела. Почему? А просто мы с подполковником запаса Тимофеевым как-то сразу поняли друг друга. Мы оба знали, что такое УЗРГМ. :)
И я, естественно, первым делом напросился у него в военные командировки. Он был совсем не против. В его газете ещё раньше я публиковал свои материалы из поездок на крупные боевые учения, стрельбы – и ему это нравилось.

В 2004-м я побывал на военном полигоне Ашулук в Астраханской области, где проходили боевые стрельбы войск ПВО сразу нескольких военных округов страны. Там ракетчики из самоходных огневых установок (СОУ) реально сбивали учебные цели с первого попадания.
Нам, журналистам, показывали, что нашей стране есть чем гордиться, что армия боеготова – и мы это видели. Поэтому уходила сидевшая занозой тревога за развал армии в начале 90-х, и я уже давал своим материалам вполне лирические заголовки. Например: ««Небо», самолёт – и ни одной девушки». Где «Небо» - это название радиолокационной станции, с помощью которой в своё время был засечён и потом сбит ракетой «невидимый» якобы «Стелс» в Югославии.
Такие станции теперь есть не только в Ашулуке, а везде, где надо. И сколько надо.

Летом 2005-го я снова улетел в Таджикистан на совместные тактические учения армий-стран ОДКБ (Организация Договора о коллективной безопасности) в Центрально-Азиатском регионе «Рубеж 2005». Это были трёхдневные масштабные военные действия с привлечением всех родов войск из стран-участниц ОДКБ – России, Киргизии, Казахстана и Таджикистана.    
Бортом командующего войсками тогда ещё Приволжско-Уральского военного округа генерала армии Владимира Болдырева мы вылетели из Екатеринбурга утром, присели в киргизском Канте для дозаправки, а обедали уже в Таджикистане, на 201 военной базе.
Следующим утром – четыре часа автобусом в сторону таджикско-афганской границы – и вот он, главный полигон учений – Эшакмайдон, который, с лёгкой руки российского министра обороны Сергея Иванова, солдаты просто называют Площадь ишака.
Здесь, по замыслу организаторов учений, наступающую со стороны Пянджа группировку вероятного противника должна встретить таджикская гаубичная артиллерия и российские реактивные «Грады», а потом налетят наши же Су-25, которые нанесут штурмовые удары. И, когда от наступающего противника, по замыслу, уже мало что должно остаться, казахский и киргизский спецназ десантируется с вертолётов ему «на головы», а российские танки и БТРы будут преследовать отступающего противника.
Всё так и было. Жуткая феерия настоящей войны представилась нам круче, чем в любом кино. Здесь всё было по-настоящему. Снарядов и ракет не жалели. Долбили противника так, что содрогались Памирские горы, и, случись видеть это здесь потенциальному противнику, думаю, у него навсегда бы отпала охота воевать с нами.

Однажды командующий округом ПВО пригласил опять-таки небольшую группу журналистов в авиапутешествие на своём самолёте – показать на местах боевые способности новых машин ВВС. Мы взлетели в Екатеринбурге, побывали на военной базе Энгельс в Саратовской области, и в Перми. То есть за один световой день совершили три взлёта и три посадки. И везде работали, собирали материал.
Мы видели суперсовременные истребители и стратегические бомбардировщики в работе, общались с лётчиками и техниками. И понимали: свою армию надо ценить. Ведь именно на плечах этих парней, на их преданности своему делу держится безопасность страны.
Их предавали и унижали, не платили зарплату и обделяли жильём. А в их руках было мощнейшее оружие. И они, несмотря ни на что, обслуживали и сохраняли его. Они не бросили свою технику, не сняли своих погон, не ушли в коммерцию. Хотя, конечно, многие ушли – от безысходности. Но те, кто остался – они достойны уважения.
И хорошо, что новая власть вовремя вспомнила слова Наполеона: «Народ, который не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую». Сегодня за нашу армию можно быть спокойным: она в порядке. И не дай бог кому-либо из наших заклятых «партнёров» попытаться проверить это.

В другой раз начальник Свердловского ГУВД генерал-лейтенант Бородин предложил мне слетать на недельку на Кавказ. Там наши полицейские в полугодовых командировках, сменяя друг друга, несут службу в Дагестане, участвуя в перманентной контртеррористической операции. Причём, свердловский отряд - самый большой из всех, что стоят там. А стоит в этом взрывоопасном регионе вся страна: в каждом поселке или городке есть база МВД из командированных бойцов каждого субъекта России – от Калининграда до Камчатки.
- Чечня сейчас уже не актуальна, там навели порядок, - говорил генерал перед направлением меня и фотокора с сопровождающим полковником в Махачкалу. – Самая горячая точка теперь – Дагестан. Сами увидите.
И мы увидели. Буквально на второй день нашего пребывания там в горах обнаружили группу бандитов. В ходе ночного боестолкновения один из них нашими бойцами был убит, а двоих взяли живыми. Плюс куча оружия и боеприпасов.
А в следующую ночь почти весь наш отряд выехал в Буйнакск на патрулирование. Проще сказать – на облаву. Причём, нас с фотокором почему-то посадили в машине на задние сиденья. Что фотокору Сане Зайцеву очень не понравилось:
- Отсюда же ничего не видно! Как я буду снимать?!
- Увидишь, - сказал сопровождавший персонально нас полковник. Он сам сел на переднее сиденье. – Здесь так же вот шла как-то наша машина – и вдруг у впереди идущей «девятки» открывается багажник – и оттуда по нашим – очередь из пулемёта…
Наши бойцы встали практически на каждом перекрёстке города и начали останавливать и проверять абсолютно все проезжавшие машины. Изымали ножи, пистолеты, гранаты. Что за народ эти дагестанцы!!! Ничего не боятся. Или – защищаются?..
Жить здесь, на самом деле, опасно. Почти каждую ночь взрывают дома и магазины, обстреливают автомобили и автозаправки. Похищают людей и банально грабят торговцев. Если бы не наши рейды и не само присутствие «федералов» (так здесь называют отряды командированных полицейских) – неизвестно, во что бы развернулись события.
Мы побывали и на второй базе нашего отряда - в Карабудахкенте. Там населения поменьше, зато нравы пожёстче. База оборудована и охраняется, как крепость. Иначе нельзя: было, что бандиты подкрадывались к ограждению и обстреливали наших. Иногда даже бросали через забор гранаты.

… Однажды вечером я понял, что у меня кончаются сигареты, и спросил разрешения у «своего» полковника сходить до киоска – он тут же, рядом, буквально в десяти шагах от нашего КПП.
Полковник уже отдыхал в казарме, но встал, надел ремень и портупею с пистолетом, отметил наш выход за территорию в специальном журнале, и мы втроём (нас ещё от КПП сопровождал автоматчик!) прошли этих десять шагов до киоска, чтобы купить пачку сигарет. Через пять минут вернулись – снова отметились в журнале…
А назавтра был День ВДВ, и бывшие бойцы-десантники спросили своего командира, можно ли им поднять на плацу флаг ВДВ на мачте чуть выше флага России? Тот ответил отказом. Только ниже.
И тогда наши десантники ночью соорудили рядом с основной мачтой – вторую, повыше. И утром весь отряд при построении на плацу увидел, как на соседних мачтах развеваются два флага. Тот, что с парашютами, был на полметра выше российского. :) 

Моя полоса из Дагестана в газете называлась «Наши на Кавказе» («ОГ» от 18 августа 2012г.).

Таких полос «Спецпроект» или «Тема» у меня было много – про школьницу, погибшую под колёсами чиновничьего автомобиля, и про самолёт, без вести пропавший в тайге; про людей, желающих реабилитировать Сталина, и про и мажоров на дорогах; про гниющий склад радиоактивного монацита, который ещё при Берии привезли на Урал из Китая для создания ториевой бомбы, и про нехватку автопарковок («Велика Россия – а машину припарковать негде…»).
Я разрабатывал отдельные проекты об автомобильных пробках и поджогах машин, о «чёрных» банковских списках и кражах из магазинов, о мошенниках всех мастей и наркоторговцах.
Однажды съездил в Асбест и привёз оттуда материал, который «оптимистично» назвал «Подумаем о будущем. О смерти». В этом городе катастрофически не хватало мест для захоронений на кладбище, и людям приходилось заранее думать, где они будут хоронить своих престарелых родственников. Они выкупали места на кладбище и ставили там памятники с фотографиями своих родственников, но с открытой датой смерти.
Другой раз написал, как челябинец через Верховный суд доказал несоответствие Правил дорожного движения самим себе. Или как мошенники изготовляют «липовые» медицинские справки для желающих «откосить» от армии. Ходил по следам лжеминёров и продавцов «интернет-водки». Расследовал чиновничьи злоупотребления и злодейские убийства, изучал причины закрытия газетных киосков и ход внедрения в практику алкотестеров автоинспекторами.
Совместно с прокуратурой и вместе со своей коллегой Ириной Ошурковой устраивал акцию по задраиванию канализационных колодцев без люков. В эти колодцы часто падали безнадзорные дети. Несколько раз писал о причинах автоаварии, в которой пострадал губернатор Свердловской области Александр Мишарин. Также писал про деятельность скандально известного фонда «Город без наркотиков» Евгения Ройзмана. 
Про ту же пропажу самолёта Ан-2 с двенадцатью пассажирами на борту я писал 14 раз! Его целый год искали тысячи людей по всему Уралу и дальше, а нашли всего в нескольких километрах от точки вылета.
Он взлетел 11 июня 2012 года с аэродрома города Серов и исчез совершенно непонятным образом. Мощнейшие силы были брошены на его поиск, сотни миллионов рублей потрачены. А в итоге оказалось, что виной всему – наша традиционная расхлябанность и та же удаль. Пилот не согласовал свой вылет, с кем положено (решил подзаработать на туристах), летел низко, чтобы не засекли радары, и предсказуемо срезал крылом верхушки сосен, что и привело к катастрофе.

Случалось, конечно, писать и о хорошем. Например, я сделал полосу «Персона» - о командующем Уральским округом Внутренних войск Александре Порядине «Легко ли быть генералом?». Много рассказывал о мощной юридической школе Урала. Брал интервью у автора российской Конституции Сергея Сергеевича Алексеева и летал на саммит ШОС (Шанхайская организация сотрудничества) в Казахстан. Писал о деятельности Интерпола на Урале и комментировал совещание руководителей спецслужб иностранных государств-партнёров ФСБ по проблемам борьбы с коррупцией.
… Ну, если это можно назвать приятными темами. :)
Хотя, вот, вспомнил. 7 ноября 2013 года был опубликован мой большой материал «Одна-одинёшенька» - про школьницу, которая все десять лет проучилась, будучи единственной ученицей в классе. Она с родителями жила в очень отдалённом посёлке Атымья, что за всеми уже ивдельскими колониями, в Пелымском районе, ближе к Ханты-Мансийску.
Вообще-то тема не моя, за неё бился отдел образования, но главный редактор почему-то решил послать туда именно меня. Шесть часов езды на машине, довольно крупный посёлок со своей школой и клубом, есть даже почта и водопровод. Но детей почти нету! Здесь давно уже, со времён прекращения работы лесопилки, в основном, живут одни старики.
Маша Анисимкова – славная девочка, которая, конечно, скучает без ровесников, никогда не выезжала из посёлка дальше райцентра, не видела моря, но мальчик у неё есть. Иногда он приезжает к ней из Пелыма.
- Маша, - спрашиваю её. - А что будет на твоей выпускной фотографии?
Она задумывается, а потом весело отвечает:
- А я со всеми вместе, со всей школой сфотографируюсь!
В этой школе, рассчитанной на 285 человек, училось в тот год всего 45 школьников – по 5-7 человек в классе. Таковы вот социальные последствия трудных девяностых. Тогда люди просто перестали рожать детей, а теперь мы все – в демографической яме…
Этот материал в «Областной газете» был признан лучшей публикацией 2013 года, а я тогда в целом за работу получил грамоту от губернатора Евгения Куйвашева. К грамоте прилагался целый пакет подарков, включая дорогой планшет. Но я легкомысленно оставил этот пакет на подоконнике кафе «Дом печати» на время фуршета, а когда вернулся за ним – никаких подарков там уже не было. Вот так, в приличном обществе, под светом софитов и оком телекамер...
Куда катится мир?!.. 
 
Когда в феврале 2014-го в Киеве случился майданный переворот, я тут же понял, что должен быть там. Позвонил руководителю представительства МИД России на Урале и спросил, можно ли мне сейчас поехать на Украину. Конкретно хотел попасть в Крым, ещё точнее – в Севастополь, к совсем нашим.
Господин Харлов недолго посомневался, но потом попросил меня чётко прописать в письме на его имя маршрут командировки и сроки: где именно в какой момент времени я собираюсь там находиться. Это на случай, если меня надо будет спасать, официальные лица должны точно знать, где меня искать.
И я улетел в Симферополь.

В те дни новое киевское правительство уже вовсю воевало с «москалями». Симферополь уже отбил «бронепоезд дружбы» из Киева, в Севастополе ополченцы взяли под свой контроль военный аэродром Бельбек, а в воинских частях офицеры разделились на «своих» и «этих».
Крым не собирался подчиняться националистам Киева ни на каких условиях – это было понятно и принято практически всем населением полуострова. Здесь же почти все - русские.
В Севастополе каждый вечер на площади Нахимова собирался многотысячный митинг. Люди приходили с российскими флагами, делились стикерами со словами легендарного адмирала Корнилова «Отстаивайте же Севастополь!», с надеждой глядели на прибывающих депутатов российской Госдумы Жириновского, Роднину, Калашникова, Валуева, и главным вопросом для них был только один: поможет ли Россия?
Здесь уже избрали своего «народного» мэра Алексея Чалого, уже посрывали с государственных учреждений украинские флаги. До мартовского референдума было ещё далеко, ещё даже не появились на улицах «зелёные человечки», а здесь уже вовсю вывешивали над мэрией и горсоветом российские флаги. Севастополь не просто мечтал о России, он рвался в неё, он уже не представлял себе жизни без России.
Когда в ходе очередного митинга на сцену вышла Вика Цыганова и отчаянно спела «Это Крым, и, по совести, это - Россия! Здесь повсюду русская речь…» - народ плакал и стонал от восторга.
Журналисту в принципе нельзя писать о своих эмоциях. Надо излагать факты, от которых эмоции возникают у читателя. Но вот здесь, в гуще этих возбуждённых, восторженных людей и у меня, признаюсь, мурашки бушевали по коже, и дух захватывало. Я тогда уже наверняка знал: Крым будет нашим. Севастополь не сдастся. И Россия ему поможет.
А наутро стало известно, что Путин обратился к Совету Федерации за разрешением применить силу, если возникнет угроза русскоязычному населению Крыма.
Нет, и тогда ещё на улицах не появились «зелёные человечки». Да и нужды в них не было. В Крыму ведь всегда стояла несколькотысячная дивизия морской пехоты и весь российский Черноморский флот. Было кому защитить крымчан.
Почти невозможно представить, но вот если бы – вдруг! – на том мартовском референдуме народ Крыма не проголосовал за присоединение к России, то сейчас бы на полуострове стопроцентно стояли НАТОвские «Першинги» - лоб в лоб с нашим флотом. В кошмарном сне не приснится…

«Зелёных человечков», или «вежливых людей» – так будет этичнее – я увидел лишь на третий день своей командировки. Они появились ночью ниоткуда, и спокойно, тихо взяли под контроль все стратегические и административные объекты на полуострове.
Они на самом деле были очень вежливыми, эти парни с автоматами, в камуфляже без каких-либо знаков различия и принадлежности. Они всем улыбались, запросто разговаривали и отвечали на вопросы. На все, кроме одного: вы кто, ребята?
Украинцы тогда закрыли небо над всем полуостровом. А я уже в аэропорту Симферополя, мне надо улетать. Но ни один борт не принимается и не взлетает. Мы, пассажиры рейса на Москву, почти сутки ждали в аэропорту. Я ходил по территории аэровокзала и фотографировал ополченцев, стоявших со щитами в оцеплении аэропорта, пока они не подошли ко мне и, спросив моё редакционное удостоверение, попросили, тем не менее, удались все фотографии, где видны их лица:
- Поймите нас правильно: Вы уедете, а нам здесь жить…
Я без лишних разговоров при них стёр все кадры, где были крупно видны лица ополченцев.
На ночь нас поселили в отель в нескольких километрах от аэропорта. Рядом со мной оказались коллеги из ТАСС, с которыми мы после ужина пошли-таки пытать этих «вежливых людей».
- Ребята, вы же из морской пехоты?
Улыбаются.
- Черноморский флот?
Снова улыбаются. 
- А что будете делать в случае нападения на вас?
- А вы знаете таких, кто рискнёт напасть на нас?..
Снова улыбаются.

Наутро небо над нами открыли, и мы улетели в Москву. И только потом, позже я узнал, что порядок в Крыму помогали тогда обеспечивать бойцы ССО – Сил специальных операций России. Надо же – опять ССО. 
А пока я опубликовал в газете полосу «Это Крым, и, по совести, это – Россия!» («ОГ» от 5 марта 2014г.). Автоматически стал невъездным в Украину.
Интересно, куда мне ещё дорога заказана?..

… Мой большой металлический гараж, доставшийся мне от тестя-генерала, стоял тогда в самом центре города, где сейчас Екатеринбург-Сити. Этот огромный гаражный массив самостийно образовался ещё в советские времена, и владельцами гаражей там были совсем непростые люди (понятно же, что в центре города квартиры тогда выдавали не случайным прохожим). Здесь только по соседству со мной были и оперный певец, и областной депутат, и бизнесмен, и мануальный терапевт, и заместитель министра, и банкир. Все – очень интересные люди, и четверых из них я лично убедил пересесть со своих Жигулей и Волг на японские машины.
 Этой компанией мы собирались вечерами поговорить или отметить чей-то день рождения или профессиональный праздник. А если учесть, что только у меня таких праздников минимум пять (День печати я отмечаю наряду с Днём ВДВ, Днём пограничника, Военно-морского флота и Днём строителя), то можно представить, сколько душевных летних вечеров под пиво мы провели вместе.
Гараж был для нас местом жительства души.
Нет, мы не травили там анекдоты. Это были вполне содержательные беседы о сущности бытия и превратностях нашей политики-экономики. Члены нашего гаражного братства подкидывали мне, как журналисту, темы и сюжеты, и я некоторые из них использовал, и даже однажды напечатал в газете лирико-философский текст под заголовком «Гараж в России больше, чем гараж».
В «Областной газете» в то время давно уже был новый редактор, который методично выдавливал из редакции старые кадры. Такая, видимо, у него была установка от учредителя. Невзирая на потенциал сотрудника, он доводил до увольнения многих способных журналистов по одному лишь критерию: неформат. Или нелояльность к нему лично. Счёт уволенным шёл уже не десятками, а сотнями. Принимались в штат и новые, молодые люди, которые отрабатывали пару недель – и увольнялись за профнепригодность. Не раз обиженные писали жалобы учредителям, оттуда назначались проверки, но они ни к чему не приводили.
Я не был в числе непригодных, наоборот, почти все мои тексты отмечались бонусами. Я был членом редколлегии и хорошо зарабатывал. Но атмосфера в редакции была такой напряжённой, что ноги не хотели нести на работу. Поэтому я однажды подал сам такое заявление главному редактору: «Не считаю далее возможным работать под Вашим руководством…».
Перед этим в газете была опубликована моя маленькая инсайдерская заметка, которая вызвала негодование в одном высоком чиновничьем кабинете. На голову моего редактора, говорят, сыпались обвинения в недальновидности и недостаточной преданности властям. И он сделал крайним меня. Хотя факты в той моей заметке никто не опровергал.
Я не знал, куда уйду, но с этим человеком точно не хотел работать. Это была личная неприязнь. Случается. Впервые мне рядом с главным редактором было душно.
К тому же, он не знал, что такое УЗРГМ. :)

Делай, что должно – и будь что будет
2016-2018 гг. Федеральный журнал «Регионы России»
Однако недолго мне пришлось тогда отдыхать. Позвали делать федеральный журнал «Регионы России», головной офис которого находился в Екатеринбурге. И два года я отработал в нём шеф-редактором.
Это были очень трудоёмкие годы. Журнал выходил раз в месяц, поэтому штат сотрудников был небольшой. А страниц в журнале много. Приходилось работать практически на износ. Но мы ни разу не сорвали выпуск журнала, что было определяющим для меня, как шеф-редактора.
Журнал позиционировался, как политико-экономический, и главные темы задавались повесткой текущего дня: дальневосточный гектар, льготные кредиты, качество дорог, социальные протесты. Мы не боялись поднимать «горячие» темы, обсуждая перестановки в правительстве или новые меры регулирования рынка, спорные предложения властей или причины падения бизнеса.
Но журнал был чисто коммерческим проектом, без какой-либо поддержки государства. Поэтому приходилось самим зарабатывать на жизнь, и коммерческий директор в такой ситуации волей-неволей становился фигурой номер один для редакции.
Это извечный неразрешимый вопрос для всех нынешних СМИ: кто главнее – редактор или директор? Понятно, что один без другого сегодня существовать не могут, но кто, всё-таки, главнее? Что будем ставить в номер – социально важный текст или рекламу? Официально установленное для всех соотношение «40 х 60» часто приходилось нарушать, чтобы выжить. Платные заказные тексты понемногу выдавливали из журнала общественно-политическую тематику.
Да и заказных материалов становилось со временем всё меньше. Бизнес объективно скукоживался, на рекламу, как раньше, уже особо никто не тратился. У нас начались проблемы с выплатой заработной платы сотрудникам, иногда не хватало денег даже на печатание тиража. Проблемы сыпались, как камни в селевом потоке.
Всё это, наверное, составляет коммерческую или служебную тайну, поэтому я больше ничего не скажу, и просто закрою этот период жизни, как некую строку в биографии. Да, были «Регионы России» в моём послужном списке, были. Но рано или поздно очередная «прогулка по облаку» заканчивается, и надо переходить в новое качество. Главное – не изменить себе. Потому что это второй смертный грех после измены Родине.

К тому времени мой младший сын уже выходил из возраста, когда мы с ним проводили все выходные в аквапарках, музеях, на концертах, аттракционах и на крокодиловой ферме. Никита стал задавать взрослые вопросы о логике бытия. Он активно искал своё место в будущем мире, и я, осознавая свою ответственность за правильный выбор сына, приводил ему знаменитую фразу генералиссимуса Александра Суворова: «Делай что должно – и будь что будет!». Никогда не учил и не подсказывал ему, что именно выбрать. Просто рассказывал ему о героях своих публикаций и о жизненных ситуациях, о которых он не прочитает в интернете. Он внимательно слушал – и я видел, что ему интересно, что для них, нынешних, оказывается, наш вчерашний опыт – не отстой, а вполне даже круто. 
Он рос очень трудолюбивым мальчиком. Как папа – никогда не сидел праздно без какого-то дела. И я, видя, как он упорно ищет себе применение, при каждом удобном случае цитировал ему знаменитую речь Уинстона Черчилля перед студентами, кажется, Фултонского университета.
Британский премьер-министр тогда вышел на трибуну, внимательно оглядел всех и произнёс: «Никогда не сдавайтесь!». Аплодисменты. Он помолчал, снова оглядывая собравшихся, и опять сказал: «Никогда не сдавайтесь!». Снова шквал аплодисментов. Когда студенты, как гласит легенда, замерли в ожидании, наконец, длинной и мудрой речи, он в третий раз произнёс: «Никогда не сдавайтесь!» - и сошёл с трибуны.
Говорят, это было самое короткое выступление Черчилля. Может, придумывают. В любом случае, я знаю силу авторитетного слова, и это не обязательно слова фельдмаршалов и премьеров. Для советских людей самыми авторитетными были как раз не выступления партийно-государственных вождей. Они, в отличие от Черчилля, говорить не умели. Именно печатное слово было непререкаемым авторитетом. «Об этом даже в газете писали!» - говорили сомневающимся люди – и этот аргумент считался исчерпывающим. 
А что теперь? Теперь, когда очень хотят пошутить, сославшись на первоисточник, говорят: интернет же врать не будет… :)         

Бедным быть не стыдно. Стыдно быть дешёвым
                (Василий Шукшин) 
Когда моя профессия перестала быть востребованной, я оказался фактически без работы. Нет, предложения поступали, но это было чистым издевательством: звали работать рерайтером, копирайтером. То есть - на чистое воровство. Убогое, пошлое компилирование чужих мыслей, чужой информации. Я попросту посылал всех.
Плохо работать я не умею, а хорошей работы не было. Газеты закрывались, как ракетные шахты в период разоружения.
И тут позвонили из книжного издательства. Пригласили к себе и предложили написать книгу о прокуроре Свердловской области Владиславе Туйкове.
Это был человек-глыба. Он работал в своей должности 15 лет, и был однозначно лучшим региональным прокурором страны. Его след в истории, уверен, долго ещё будет служить людям проторенной дорогой к праву. Он в своё время, при Ельцине, должен был стать Генеральным прокурором России, но случайно впал в политическую немилость – и не смог пережить унижения. Инсульт…
Полгода я собирал информацию, встречаясь с соратниками легендарного прокурора. Это, разумеется, были давно знакомые мне люди: председатель правительства Свердловской области Алексей Петрович Воробьёв, председатель областной Думы Вячеслав Сергеевич Сурганов, председатель областного суда Иван Кириллович Овчарук, начальник управления ФСБ Борис Николаевич Козиненко, руководитель Следственного управления Валерий Юрьевич Задорин, ректор юридической академии Виктор Дмитриевич Перевалов, Уральский транспортный прокурор Павел Павлович Кукушкин, все руководители областного ГУВД и бывшие заместители, соратники самого главного героя.
Да, это были люди ушедшей эпохи. Но что это были за люди! Они сами и строили ту эпоху. Начав свою деятельность при Советской власти, они, в силу своей внутренней мощи и государственного мышления, и в новой России оказались остро востребованными. Даже не задумываясь над глобальностью своих задач, они делали своё дело – каждый на своём посту, - и благодаря им тогда не сломалась государственная правовая машина, именно их усилиями закон всё-таки побеждал.
Они боролись с бандитизмом и закрытием предприятий, наводили порядок с приватизацией и выбивали рабочим зарплату, совершенствовали законодательный процесс и расчищали дорогу новой, будущей экономике.
Они были настоящими, честными служителями закона. Его гвардейцами. Именно так я и назвал свою первую книгу - «Гвардия Закона».
И горжусь ею.

После этого снова наступила грустная пора. Работы не было, денег тоже. Пробовал поступить на госслужбу – пригласили на должность начальника отдела по связям со СМИ в Федеральную службу судебных приставов. Собрал 18 необходимых справок из разных инстанций и сдал отпечатки пальцев. Везде оказался чист перед законом и пригоден для важного государственного мытарства.
Меня зачислили в кадровый резерв этого ведомства и предупредили, что зарплата будет совсем небольшая. Вот тут я понял: это снова не для меня. Ну, не буду я, как прилежный чиновник, ходить каждый день на казённую службу, чтобы отбывать там свой срок за мизерную зарплату! Унизительно.
Никаких накоплений у меня не было: честные журналисты богатыми не бывают. Перебивался случайными заработками: где-то заметку в газету сделаю (а когда и целую предвыборную газету), кому-то за гонорар помогу с ремонтом в квартире или на даче. На сигареты и бензин хватало.
Было, почти три месяца проработал даже пресс-секретарём областного профсоюза учителей – и едва ноги унёс от такой канцелярщины.

Но недаром же говорят: первые полжизни ты трудишься, чтобы заработать себе имя, а вторые полжизни имя работает на тебя. Меня снова нашли, позвали – и дела закрутились.       
Как-то за лето я, будучи безработным, слегка отремонтировал свою квартиру, дачу, а ещё купил новый компьютер, полный комплект зимней одежды, оплатил младшему сыну недельную поездку в Питер, и сам слетал в Турцию на 9 дней.
Откуда деньги у безработного? Всё просто. Накануне я написал сценарий к документальному фильму и книгу к 10-летнему юбилею Всероссийской студенческой стройки в Академическом районе Екатеринбурга. Получил гонорары, и потом ещё два месяца работал прорабом на этой самой стройке в Академическом, командуя женским студенческим строительным отрядом «Калинка».
С этим отрядом мы два месяца штукатурили и красили высотные жилые дома Академического – и никто (кроме руководства стройки, которое и уговорило меня на эту авантюру) до последнего момента не догадывался, что я - ненастоящий прораб. Только на прощальной линейке у Камня – памятного знака студенческих строительных отрядов в Академе, когда презентовали мою книгу и дарили её отрядам и почётным гостям, - у моих девчонок-бойцов глаза вылезли из ресниц: они с невыразимым удивлением увидели автора – своего прораба…
На окончание Целины они подарили мне вкусный именной торт «Калинка». С киви, как сейчас помню.

А потом я встал на учёт в государственную Службу занятости. Оказалось, о безработных в нашей стране заботятся! Первым делом мне оформили компенсацию оплаты коммунальных услуг – половину стоимости воды-тепла-электричества в моей квартире мне стали присылать на карту. Пособие по безработице мне полагалось самое максимальное – исходя из уровня моей высокой зарплаты на предыдущем месте работы.
Я расправил плечи. Вот привалило! Ничего не делаешь, только раз в две недели приходишь отмечаться в Центр занятости – и получаешь пособие выше, чем у некоторых пенсия.
Там же, в Центре занятости, мне в каждый мой визит подыскивали вакансию. Она должна была соответствовать моей квалификации или, как минимум, хотя бы приблизительно быть похожей на мою основную специальность.
Но такой, к сожалению, не находилось. Полтора года я приходил отмечаться, и только один раз за всё это время мне предложили вакантное место главного редактора новой газеты в Институте противопожарной службы.
Однако оно уже оказалось занятым. Не судьба, стало быть.
Но – ничего страшного. Бедным быть не стыдно. Стыдно быть дешёвым.   

Почему нельзя убивать журналистов
Когда моему старшему сыну было 14 лет, он спросил:
- Папа, а почему нельзя убивать журналистов?
Нет, он, конечно, понимал, что убивать вообще никого нельзя, но – почему именно журналистов «категорически запрещено»?!..    
Я ему объяснял, что журналисты – это глаза и уши общества:
- Представь человека незрячим и неслышащим. Он же полноценно жить не может. А теперь представь целый народ, страну без глаз и ушей…
- Так если журналистика – четвёртая власть, то почему она не может сама себя защитить?..
Когда я рассказал об этом диалоге с сыном декану нашего факультета Борису Николаевичу Лозовскому, тот встрепенулся:
- Где этот твой парень? Давай его на наш факультет!
Мишка после школы действительно поступил на журфак, проучился там два с половиной года (при этом написал курсовую работу на тему, почему нас нельзя убивать), а потом общественная жизнь захлестнула его так (как отца в своё время), что сдавать зачёты и экзамены ему стало просто некогда – и он оставил учёбу.
Он был лидером в «Молодой гвардии», дружил со всеми общественниками и депутатами Екатеринбурга, я видел его по телевизору чаще, чем дома. Пропал человек для профессии. Но – ничего. Целеполагание у него оказалось правильное, а полученных знаний, как он говорит, вполне достаточно, чтобы знать, где и как добывать остальное.
Теперь он – директор IT-компании, содержит большой штат сотрудников и снимает офис в «Высоцком».
Второй мой сын, Никита, сразу решил, что не пойдёт в нашу журналистскую династию (кроме нас с женой, журфак заканчивала ещё моя младшая сестра Света Авдеева), и после школы поступил на самый сложный факультет УрФУ – бывший радиотехнический. И сейчас между лекциями подрабатывает у старшего брата программистом.
Когда он был ещё маленьким, мы объехали с ним все национальные парки Свердловской области. Залезали в пещеры, купались в озере-кратере огромной шахты, поднимались по Лестнице в небо в «Оленьих ручьях» - и меня постоянно не отпускала мысль о том, как же по-другому они, дети, воспринимают мир. Не так, как мы. Пытливо-скептически. Требовательно.
Однажды мы стояли с ним около мощного фонтана у офиса СВЖД, и я думал, что он, как и я, любуется этим напором воды, искрящимися на солнце брызгами. А он сказал:
- А в это время где-то в Африке люди погибают от жажды…
Ещё в гимназии Никита прошёл все возможные ступени подросткового социального лифта – от различных олимпиад и Технолидера до сочинского Сириуса. Изучал космонавтику, астрономию, географию (уже в девять лет назубок знал столицы всех государств мира с их политическим и социальным устройством). Кроме того, был чемпионом Свердловской области по спортивной гимнастике. Первая ступенька пьедестала на всех соревнованиях была традиционно его. Четырёхкратный олимпийский чемпион Алексей Немов прочил ему большое спортивное будущее, и у самого Никиты в спортшколе «Юность» было прозвище «Маленький Немов».
Но однажды он сорвался со снаряда – и о спорте пришлось забыть.
Ничего. Зато мне кажется, что Илон Маск скоро о нём услышит. :) 

Никита с мамой специально летал на Камчатку – чтобы поглядеть на Тихий океан и забраться на Ключевской вулкан. А мы с ним вдвоём отдыхали в Испании и Вьетнаме. Потом я читал его посты-комментарии об этих поездках в социальных сетях – и поражался: как же так? Мы же видели с ним одно и то же! Почему у меня не возникало таких ощущений от познанного, как у него?! Почему я вижу Будду и Месси знаковыми символами эпох, а он – лишь успешными менеджерами?! Наверное, потому, что Никита тоже увлёкся политикой…
Они – другие. Они не могут объективно понимать нас, а мы иногда не знаем, чего хотят они. Впечатлённые количеством пережитых нами потрясений, они воспринимают нас, как выживших динозавров. В другом варианте они придумали про нас: вы застыли в янтаре восьмидесятых.
Да и не обидно. У них сегодня другие вызовы, свой икигай. Если мы чем-то и можем помочь им – это только личным примером. Дети никогда не делают так, как им говорят. Они делают так, как поступают их родители.
И журналистика им нужна для дела, а не для души. Если вообще нужна.
Все в детстве хотят быть космонавтами, а потом понимают, что это не реально. Космос, оказывается, тоже не резиновый. Но ведь есть другой путь – можно стать космонавтом в своём деле! И вот это в нынешних молодых людях мне нравится больше всего. Они амбициозны, и знают, чего хотят. И уверенно торят дорогу к своему, пусть спорному, идеалу. Хотя умеют пока очень мало, а хотят всего и сразу.
О чём я сожалею – что им не достанется нашей лихости в работе. Они уже не прочитают и половины тех книг, которые читали мы, не то что наших публикаций в газетах. Им не понять, в чём фишка моего «перестроечного» заголовка «Больше, чем денег и колбасы, нам не хватает чувства Родины». Они остались без обязанности бескомпромиссного выбора в сложных ситуациях. Им это всё не нужно. У них вряд ли уже будут подобные ситуации.
Они безмятежны и рассудительны. У них свои прагматичные цели, достижение которых не требует прикладных качеств вроде чести и долга. Они не знают, что такое борьба за выживание. Предыдущие поколения уже приготовили им крышу над головой, а многим – и безбедное существование. Их сегодняшняя задача – реализовать себя без лишних нравственных метаний и сентиментальных поисков смысла жизни.
Поэтому я не уверен, что нынешнее «поколение Z» будет жить счастливее нас. Да, бог, к счастью, избавил их от множества проблем, которые пришлось решать нам. В технологическом плане им, разумеется, легче. Комплексов меньше. И они сегодня налегке, без смятения чувств предлагают Господу: давай договоримся так: я верю в тебя, а ты – в меня.
Сделка – вот что стало флагом их индивидуального существования в новом мире. Вместо романтизма и переживаний за судьбы Родины. Вместо патриотичного единения со страной, которое прививали в своё время соотечественникам именно мы, «вчерашние» журналисты.
Время перевернулось. Может, это и хорошо. Только – жаль. Под многое нам, «вчерашним», приходится подстраиваться. И, внутренне не соглашаясь, принимать. Ведь даже президент Путин однажды сказал, что не понимает, зачем надо было переименовывать ГАИ в ГИБДД. Но - согласился.
А я вот никогда не прощу нынешним функционерам того, что они официально начали называть бойцов студенческих стройотрядов участниками.
Все предательства начинаются с дураков.
Хотите построить свой космос? Удачи. Только, боюсь, звёзды у вас там будут пластмассовые. Не тронут, не всколыхнут.

Молодёжь – это не про возраст
Нас, «вчерашних», хлебом не корми – дай поговорить о сегодняшней молодёжи. Ибо, как говорил незабвенный Даниил Хармс, «Душить детей, конечно, нехорошо. Но надо же с ними что-то делать!» :)
Банальностей про то, что молодёжь разная, говорить не буду. Я их уже сказал. :) Обещал только рассказывать, так вот – рассказываю.
1 октября 2021 года, - в день, когда я пишу эти строчки, впервые в истории новейшей России на карте страны официально появилась новая административно-территориальная единица – Академический район Екатеринбурга. Я сам, таким образом, не сходя с места, переселился из Верх-Исетского района города в Академический. Чудеса!
И в этот же день в типографию ушла моя книжка про СПК Академического – Социально-педагогический комплекс. Это уникальное явление, аналогов которому нет в России – как и самому району – самой крупной и комфортабельной жилой застройке Европы, созданной за 12 лет с нуля на болоте. Сегодня здесь проживает больше 100 тысяч человек, а будет жить 325 тысяч. Практически новый город. Первый «умный город» страны. Цифровой остров благополучия. Ну, да я об этом уже писал.
Так вот – про СПК и молодёжь. Треть населения Академического – это дети и подростки. Такой рождаемости, наверное, нет даже в Дагестане. А поскольку преступности в этом районе практически нет, родители не боятся отпускать детей, даже самых маленьких, одних гулять во двор, в парк, на спортплощадку и в школу. В районе создана такая система видеонаблюдения, что просматривается каждый квадратный метр, и любую «потеряшку» с помощью этой системы и групп быстрого реагирования Служба безопасности «Гарант» элементарно находит за минуты. Комфорт и безопасность – железно работающая миссия здешней Управляющей компании «Академический».
Что самое удивительное – «академические» дети практически не сидят в гаджетах. Им некогда, да, наверное, и ни к чему. Они с головой погружены в свои интереснейшие дела, которые им и предлагает Социально-педагогический комплекс.
Они вживую общаются с настоящими академиками и сами работают в научных лабораториях. Благоустраивают свой район и выигрывают олимпиады. Выпускают свои школьные газеты и телепрограммы. А также поют и пляшут в нескончаемых фестивалях и на праздниках, прыгают с парашютом и рвут соперников на соревнованиях по самбо, лыжам, баскетболу и прочим видам спорта. Им нет равных в интеллекте, как и в чувстве прекрасного, и в оптимизме. Они – патриоты и граждане. Они – будущая элита страны.

Хорошему, действительно, можно научиться только на хорошем. И хорошо, когда у кого-то есть это хорошее. Вот в Академическом – есть. Здесь молодые люди не просто живут в современных комфортных условиях. У них есть то, чего нет у других – особая нравственная экология. Ведь уровень жизни определяет и её сущностное качество. А здесь как раз умными педагогами, руководителями разных организаций в составе СПК создаются и развиваются новые нормы жизни. Бытовой позитив стал базой особого, «академического» менталитета. Это активная гражданская позиция и стремление к творчеству и созиданию в самом широком смысле.
Но рядом же во множестве расположены другие районы, где нет таких СПК. И там подростки совсем иные. Не хуже-не лучше. Они просто другие. Они, за неимением иных увлечений, смотрят на жизнь, глядя в мониторы своих гаджетов. Они проводят там столько времени, что уже верят, будто реальность можно остановить, отмотать назад, и кнопочками сделать так, чтобы им самим было приятно. И больше ничего можно не делать!
И это не наив. Это такое тихое воинствующее потребительство. Эти подростки, не знающие, кто такие Ассоль и Павка, не умеющие забить гвоздь и открыть в походе банку с консервами, вырастут и займут своё законное место под нашим общим солнцем. Имеют право. Они свои права осознают быстрее, чем обязанности. И, когда выползут из своих тикток-пещер, то не захотят строить лодку, а предсказуемо начнут бросать камни в тех, кто уже вовсю гребёт вёслами.
И, скорее всего, именно из-за такой вот части молодёжи нам всем скоро предстоит жить в перевёрнутом мире. Печальная перспектива? Ну, какая есть. А кто виноват? Да мы же и виноваты. Потому что не смогли в своё время донести до них умное слово, не увлекли настоящим делом, не вселили чувство прекрасной реальности. Не успели, не доглядели. Бумага кончилась…      

…Однажды летом учебный фрегат «Паллада» нёс нас под полными парусами из Владивостока в Японию.
Вообще-то, современные парусники редко ходят под парусами. Зачем? Есть же дизели. К чему команду гонять по реям?! Паруса – это для праздника, для романтики. Для курсантов.
Но тут мы, журналисты попросили капитана поднять паруса, чтобы можно было пофотографировать. Погода как раз позволяла, для нас на воду спустили шлюпку, чтобы мы могли поснимать красавец-корабль со стороны, и полдня до захода солнца счастливые пассажиры радовались этому шикарному зрелищу, как дети.
А потом капитан решил, что можно оставить паруса на ночь – и половина туристов после ужина долго гуляла по палубе, слушая ветер в мачтах фрегата.
А я нашёл тихий уголок на юте, лёг на дощатую палубу лицом к звёздам и смотрел, как Вселенная перебирает ванты самого быстроходного парусника в мире. («Паллада» была занесена в Книгу рекордов Гиннеса после того, как развила под парусами невиданную для современных парусных судов скорость более 18 узлов).
Лежал и вспоминал наш недавний разговор с Фёдором Конюховым. Мы с ним несколько раз встречались, поскольку он тогда жил в приморской Находке. Там у него была семья, там он построил храм людям. К тому времени этот великий путешественник уже обогнул в одиночку под парусом земной шар, и мы с ним разговорились о странных японцах, которые после открытия Владивостока всё едут и едут к нам, и при этом говорят, что им у нас интересно. У них, якобы, скучно, а у нас – нет. А мы вот стремимся к ним. Потому что нам у них интересно. Как так?!..
Фёдор тогда сказал:
- Люди всегда будут передвигаться. Они без этого не могут. Кто-то плывёт за романтикой (как я), а кто-то – по делам, за новыми товарами и знаниями. Если люди не будут обмениваться идеями и практическим опытом – они вымрут. Дети должны перенимать опыт у родителей, народы – от народов.
- Но вот японцы всё уже понастроили, всё создали. Они – самые здоровые и богатые люди планеты. Зачем им ещё к чему-то стремиться?
И тогда он привёл мне интересную мысль тех же японцев: «Когда родители трудятся, а дети наслаждаются жизнью – их внуки будут просить милостыню».
К чему я сейчас это вспомнил? «Когда дети наслаждаются жизнью…». Нет, я не хочу сказать, что наши дети только и делают, что бездельничают. Я к тому, что без преемственности, без обмена опытом не может быть движения вперёд. Даже пытаться не стоит. История знает полно примеров, когда ещё дикие племена, жившие на благословенных тёплых островах, вымирали, потому что не умели строить лодки и не могли обмениваться нужными товарами с соседями. Кто умел плавать – те жили и процветали. А кто не умел или не хотел – умирали.
Журналисты, в принципе, являются передатчиками того самого важного цивилизационного опыта – морально-нравственного. Без которого невозможно движение и развитие.
Ведь те же японцы, по сути своей, - не изобретатели. Они – рационализаторы. В своё время, создавая свою нынешнюю экономику, они собирали самые лучшие технологии по всему свету. Специально ездили по миру за идеями – а потом воплощали их у себя. И сейчас у них такая суперская экономика, что дальше, кажется, уже и развиваться некуда. Но им же надо. Им скучно. Вот они и едут снова по миру, к нам в том числе. В плане технологий от нас им вряд ли что пригодится, но вот идей и страстей-то у нас полно! Точно не заскучаешь.
…Когда запланированы полёты эскадрильи – первым вылетает самолёт-разведчик погоды. Возможно, мы, журналисты, и есть те самые разведчики социально-политической погоды, которая ожидает общество. Мы не просто зеркало общества, как учили нас раньше. Этого сейчас мало. Именно разведчики, прогнозисты погоды, которая завтра навалится на всех. Вот чтобы она не застала врасплох, мы и обязаны предвидеть события. Предупреждён – значит, вооружён. Для этого мы и нужны людям – предупреждать об опасности, открывать неизвестное и объяснять непонятное.
Мы и для наших детей – самолёты-разведчики. И пока они верят в нас, видят и понимают, что мы делаем – будущее не потеряно.

    Не падать раньше выстрела!
В свои 60 лет я получил удостоверение ДОСААФ «Отличный стрелок».
А на 65-летний юбилей однокурсника Петра Степановича Лебедева я подарил ему скейтборд. Он сам так хотел. Петя, будучи совсем уже не в юношеском возрасте, прикупил к скейту всё необходимое снаряжение: модный шлем, наколенники и налокотники, ещё какие-то причиндалы – всего на сумму больше пяти тысяч рублей – и стал рассекать на пенсии по своему родному районному городку Богданович.
К чему я это?
Мы не стареем, мы становимся качественнее. Пусть меня не отпустили, по новому закону, в 60 лет на пенсию, - это не повод для уныния. Не впервые нам, как говорил Жванецкий, с боями прорываться из Освенцима в Бухенвальд. :)
У моего отца было 12 строительных специальностей – от плотника, каменщика и жестянщика до столяра-краснодеревщика. Я приобщался к столярному делу рядом с батей и в стройотрядах, а потом сам себе мастерил шкафы, стеллажи и тумбочки везде, где жил – в Душанбе, Москве, Владивостоке и Екатеринбурге. Когда приезжал в отпуск на родину к маме – строил и там: забор, крыльцо, полки в кладовках. Она была всегда несказанно рада: её зять, тоже Серёга, этого не любил.
На даче под Екатеринбургом я построил две беседки. Одну – для души, деревянную, с мангалом, в самом дальнем углу усадьбы. Другая – парадная, человек на 30. Я называл её хрустальной, потому что она была сплошь из стекла.
В то время горожане массово меняли деревянные оконные рамы на пластик, а старые просто выставляли в подъезде, приклеив бумажку: «Берите даром». Я погрузил однажды в «Газель» полтора десятка этих рам – и на месте бывшей большой теплицы поставил эту вот «хрустальную» беседку с паркетным полом.
Там же мы с сыновьями занимались поделками для души. У нас был деревянный корабль с мачтой, маяк, бассейн с фонтаном и лебедями, мельница (святое дело!) и много других мелочей, которые я всегда умел и любил делать. Сейчас, при новых материалах и технологиях, это всё, конечно, выглядит убого, но строить я и теперь люблю. Чем и занимаюсь себе в удовольствие уже на другой даче.
А ещё каждый год 2 августа я надеваю свою бело-голубую тельняшку и иду к Чёрному тюльпану, где мы с соратниками по ВДВ отмечаем свой праздник. Нет, мы не лезем в фонтаны и не ломаем о голову кирпичи. Так делают только пьяные ВДВ-шники. А мы – десантники. Ни один десантник никогда не назовёт себя ВДВ-шником. Как ни один настоящий журналист не скажет про себя, что он медийщик. Мы тихо поминаем ушедших бойцов, хвастаемся своими детьми и внуками, и обязательно встаём, когда звучит наш легендарный гимн: «Расплескалась синева, расплескалась…».
Слава богу, на моём родном факультете пока ещё не разучились вставать под первые аккорды и нашего журналистского гимна «Был парень он, что надо…».   

Мы до сих пор спорим с Петром Степановичем о судьбах журналистики. При этом не зажигаем поминальных свечей по безвременно ушедшей нашей профессии. Мы - «на позитиве». Бывает, до глубокой ночи терзаем дилемму – что хуже: советская идеологизированная пресса или нынешняя никакая? И не приходим к единому мнению.
Хотя соглашаемся: хуже продажной прессы быть ничего не может. Если раньше хвалебная публикация в газете была, как медаль на шею, то сегодня эту медаль можно запросто купить. И кому это надо?

Кому вообще нужна продажная журналистика?! Нашу профессию походя и так называют второй древнейшей. Это оскорбительное мнение сложилось давно, до нас. И это не про нас. Но как раз сегодня уходит, кажется, навсегда эпоха тех, кто прошёл огонь и воду, закаляясь, как сталь во славу отечественной журналистики. А про нынешних «акул пера» что-то не слышно. Так, шоумены да пиарщики. Они погоды не делают.
Но мы с Петей не отчаиваемся и не брюзжим. Только изредка вспоминаем поимённо тех, кто в своё время поседел, отсидел, а кто-то и голову сложил, борясь за свободу слова. Пете самому однажды разбили голову и сломали ногу за его «неправильную» позицию в бытность его директором местной телерадиокомпании. Теперь он думает: ради чего страдал? Ради этой вот «свободной» прессы?!..
Мы довольно часто встречаемся своим курсом журфака УрГУ выпуска 1982 года. О проблемах современной журналистики стараемся не говорить. Не спорим о глобальном и несуществующем. У нас достаточно личных тем, которые мы день-два обсуждаем на какой-нибудь базе отдыха на берегу Балтыма или Шарташа. Хохочем. Потому что всё смешное всегда актуально. Но не всё актуальное – смешно. Я на таких встречах не устаю повторять: друзья, никогда не жалейте о прошлом. Во-первых, ничего уже не изменишь. А, во-вторых, - ну, было-то хорошо?! :) 
Да, мы были максималистами и романтиками, но не были иждивенцами. Мы знали, за что надо бороться. И не думали о том, чего нам это будет стоить. У нас был свой кодекс чести, исходя из которого мы добывали концептуально-важную и интересную людям информацию. Нам её никто на блюдечке не приносил. Нужно было постараться, поработать. И не было мыслей, чтобы снять на камеру «звезду» без трусов, выгодно продать сюжет – и на Гоа.
Мы были скрытыми идеалистами и откровенными патриотами.
Патриотами – прежде всего.

Даже в застойные времена критическая публикация в газете вызывала шторм реакций, и по фактам, раскопанным журналистом, принимались экстренные меры. В газету, как в последнюю инстанцию, толпы людей шли за помощью. А теперь туда идут за пиаром - через бухгалтерию.
Острые принципиальные выступления журналистов сейчас заменили «Прямые линии» президента. Теперь только он способен вызывать гром и молнию на головы беспутных чиновников. И тут не скажешь: каждый народ имеет такую прессу, которую заслуживает. Нет, это якобы свободолюбивая пресса бессильно выбрала себе такое выгодное местечко.
…А ведь ещё с утра казалось, что мы – бинокль общества. Недаром же основы российской журналистики закладывал дальновидный царь Пётр Алексеевич. Увы, к вечеру профпатриотизм выветривается, и ты вспоминаешь, что знаменитая подзорная труба Петра Первого давно сдана в музей, а на медиапространстве современной России царит безудержная ярмарка тщеславия.
Как всё забавно-уныло в нашем шапито!    

…Одна моя заметка в «Комсомольской правде» начиналась с фразы: «Если вам придётся однажды ночью идти Малаккским проливом – не ходите: ограбят». Это было в период дикого разгула пиратства в морях Юго-Восточной Азии. Когда в сутки на траверзе разных стран ЮВА подвергались нападению корсаров 10-15, а то и больше торговых судов, в том числе российских.
И тогда наши спецслужбы придумали, как решить проблему. Почти месяц матросы оббивали фанерой боевой корабль Тихоокеанского флота, чтобы придать ему вид обычного контейнеровоза. А в СМИ была запущена дезинформация о том, что на этом «пароходе» транспортируется груз золота.
И пираты клюнули! Они, как оказалось, тоже читают газеты. И, как водится, ночью, вооружённые автоматами, заблокировали ход нашего корабля с нескромной целью ограбить. И получили в ответ такое, что - мама, не горюй! Пиратские нападения прекратились.
А вот нашу профессию ограбили. И никто не восстал, не возмутился. Сдали своё золото. Молча профукали.
Если кто не согласен с такой оценкой – не читайте эту книжку. Погуляйте в Инстаграмме. Только меня вы там не увидите.

В обозримом будущем я не представляю себе появления в нашем Отечестве великих романтиков и философов. Не сезон. И вряд ли уже кто-то напишет «Душа обязана трудиться – и день и ночь, и день и ночь». Ушло время Души.
Надо ли сожалеть? Надо. Как надо и спорить об этом. Вдруг я не прав?! Или вдруг обнаружится, что есть уже готовый аналог – кибер-душа? Нано-частицы совести. Галогеновый взгляд в будущее. Надо бы это обнародовать. А то получится, что я тут на пустом месте шары катаю. О бездуховности и безответственности переживаю. А кому это нужно?! Когда есть Бизнес.
Россия – страна чудес. Не любит смотреться в зеркало. Летит, как одинокий волк, который чисто физиологически не может оглядываться назад. Раздирая в кровь лапы, падая и поднимаясь, рвётся к своей неведомой цели, превозмогая себя и отбиваясь попутно от нападающих. Добывает – и разбазаривает. Достигает – и запивает от радости. Себя не ценит.
Конечно, если сопоставить нашу сегодняшнюю страну с той, что была 30 лет назад, – небо и земля. Прогресс потрясающий. Жаль, что нынешняя молодёжь этого не поймёт. Ей не с чем сравнивать. Она, не впитывая опыт поколений, уверена, что сама всё сможет. Гаджеты же помогут. Вот и несётся уже не по дремучему лесу, а по новенькой, нами выстроенной автостраде. При этом включая левый поворотник и поворачивая направо. Хайпа ради. Потому что прикольно.   
Впрочем, я давно уже перестал чему-либо удивляться - после того, как узнал, что в Африке все черти – белые… :)

…Мой дед Иван Тимофеевич Авдеев отсидел 13 лет по ложному доносу на Колыме, в самом страшном лагере ГУЛАГа. Крепкий здоровый парень, он был полевым
бригадиром в глухой сибирской деревне, когда в «расстрельном» 1938 году в сельсовет пришла разнарядка выдать столько-то шпионов. И местный председатель Совета подписал на него донос в НКВД.
Как водится, глубокой ночью за дедом прибыл из райцентра «чёрный воронок». Статья 58 – измена Родине. Якобы передавал секретную информацию японцам.
Он спрашивал следователя внесудебной «тройки»:
- А где та самая Япония находится? И как я туда чего-то передавал?
Ему отвечали сурово:
- Не придуривайся. В деревне столбы с проводами есть? Вот по проводам ты, гад, и передавал.
А для деревни тогда электричество вырабатывала своя крохотная дизельная электростанция, от которой провода шли только по кругу, не выходя за пределы деревни…
В марте 1938 года его отца и дядьку, осуждённых по той же статье, в Омске расстреляли. А его вместе с сотнями других таких же деревенских «врагов народа» погрузили в «телячьи» вагоны и отправили на Дальний Восток.
В невыносимо тяжких условиях мой дед 13 лет мыл колымское золото для государства и надеялся, что это государство его когда-нибудь оправдает. Дважды чуть не умер в лагере.
Мой отец, когда учился уже в ремесленном училище в Свердловске, написал письмо в Москву в три правительственных адреса – и получил ответ от «доброго дедушки» - председателя Президиума Верховного Совета СССР Михаила Ивановича Калинина: дело Вашего отца будет пересмотрено.
И моего деда освободили! Он вернулся с Колымы почти таким же крепким и на зависть черноволосым. Работал снова в том же совхозе, вёл своё хозяйство и учил уже меня, внука, премудростям сельской жизни. Он умел радоваться, но не любил, как все сибирские мужики, праздно болтать. И постоянно строил-строил-строил.
Его полностью реабилитировали и назначили положенные для незаконно репрессированных выплаты. Позже мои родители перевезли его с бабушкой к себе в город. Когда я уже учился в университете и приезжал домой на каникулы, дед любил, приняв «на грудь» собственноручно выгнанного самогона, затянуть: «Я помню тот Ванинский порт, и рёв пароходов угрюмый…». Потом спрашивал:
- А скажи мне, внук, как там эти японцы у себя живут? Помогли им мои секреты?.. :)

Мне, внуку «врага народа», было у кого учиться терпению. Как и науке атаковать. Я прошёл свой отрезок пути, не конфликтуя особо ни с богом, ни с чёртом. Я дружил с профессией, которая сама выбрала меня. Я принял все её вызовы – и ни за что мне не стыдно. Я готов и сейчас снова подписаться под каждой из своих строчек, опубликованных за 35 лет в разных изданиях.
Нам пришлось работать не в самое благодарное, но самое интересное время. Мы начинали, когда ещё пресса работала в противогазе. Свободу слова мы выстрадали в те годы, когда журналиста было легче убить, чем купить.
Да, мы прорывались на подводные лодки и подставлялись под бандитскую ненависть. Вызывали чиновничий гнев и раздражённость элит. Зато нас любили читатели и боялись разного калибра жулики и казнокрады. Поколение «вчерашних» журналистов – это племя бойцов и лекарей. Мы воевали с разного рода глупостью и несправедливостью, а лечили израненные и замутнённые человеческие души.
Способна ли на такое нынешняя электронная якобы журналистика?.. 
Мои коллеги-друзья-однокурсники, прошедшие тоже небесславный и небезмятежный путь в журналистике, могут подтвердить: мы свой хлеб даром не ели и профессию не позорили. Мы достойно прошли свои огонь и воду. Для большинства из нас журналистика стала смыслом жизни, икигаем. И мы под её флагом честно отвечали на вызовы своего времени – жёсткие и неумолимые.
Но мы оказались, наверное, крайним поколением бумажной прессы. Сегодня нас попросту «стирает» эпоха гаджетов. Мы уходим. И здесь бесполезно что-либо кому-то объяснять и доказывать.
Да нам и не нужно что-то доказывать. 
Мы сделали своё дело.
А теперь – пусть, кто может, сделает лучше.      

P.S.
К сожалению (или к стыду своему), я слишком поздно узнал о существовании книги «С журналистикой покончено, забудьте!». Мой товарищ и соратник Сергей Дорохов дал мне её почитать, когда эта моя книжка была уже написана.
Оказывается, ещё в 2007 году трое моих бывших коллег-«известинцев» написали о драме газеты «Известия» и о крахе всей эпохи демократической умной журналистики. 500 страниц скрупулёзного анализа того, почему рухнула интеллигентная пресса в России. Они рассказывают практически о том же, о чём и я: о тектоническом распаде самой профессии журналиста, о неизбежности конфликтов между свободой слова и материальной зависимостью СМИ, о профессионализме и предательстве, о замечательных традициях и прерванной преемственности.
Прочитали ли ту книгу нынешние власть имущие? Знают ли о ней коллеги? Или, что самое печальное, пропустили мимо ушей, не заметили? Это, разумеется, проще всего: сделать вид, что ничего особенного не случилось. Дескать, рынок всё расставит по своим местам.
Не расставит. Теперь уже проверено. Когда дело касается нравственности и морали, рынок может только крушить. Пищи для души он не даст, увы. Как и суррогатные современные СМИ. И мы останемся один на один с вызовами времени – сокрушённые…