Сказание об Анжелике. Глава XXXV

Авторы Ольга и Дмитрий Лейбенко


XXXV
В руках его был огромный букет цветов.
– Возьми, эти цветы выращены для тебя. Я посадил этот куст, когда мы расстались, и поливал его слезами. Если хочешь. Как видишь, он успел вырасти. Возьми, пожалуйста.
– Не надо.
– Понимаю, он слишком огромен, как моя любовь, и неудобен так же. Возьми хотя бы часть.
Он протянул ей розу.
– Нет? Ну что ж. Если цветы расцвели и срезаны ножом, они должны умереть. Они, собственно, уже умирают.
( Не зря же на могилах лежат цветы.)
Роза упала под ноги.
Они продолжали идти по пустынной улице.
– Возьмёшь? Нет.
Роза опять упала под ноги.
Она невольно проводила взглядом её полёт.
– Возьмёшь? Нет.
Под ноги.
Букет уменьшался на глазах. Розы одна за другой падали на землю. Она шла, переступая через них.
– Возьмёшь? Нет.
Под ноги.
Она глянула в его сторону. В его руках ничего не было. Он тыкал себе пальцем куда-то под сердце.
–  Вот это возьмешь? Оно тоже срезано.
Его тоже, если не поставить в воду, надолго не хватит.
Нет? Под ноги.
Он рухнул перед ней, спружинив как огромная кошка на согнутые руки. На миг замер, лицом уткнувшись в её башмачки, и так же мгновенно перевернулся на спину.
Она в замешательстве оглянулась. Путь устилали розы. Пройденный путь.
– Что же ты не переступаешь? Через моё сердце?
Она увидела его глаза. Зелёные. Он смотрел весело, пронзительно, зло и обречённо.
– Ты же уже переступила через его сердце в жизни. Раздави же его и на асфальте. Он замер. Она обошла вокруг его головы, он не шелохнулся. Она уходила не оглядываясь. Одно из двух, или он не шелохнулся, или стоит и смотрит вслед. Шагов она не слышала. Одно из двух. Одна из двоих. Вдалеке она заметила стоящую белую машину. Ту же, что видела. . . . . . . . . . .

...Ангел мой, я ведь не оспариваю так сказать «законность твоих действий». Ты вправе поступать как тебе угодно. Я только хотел сказать, или спросить, тебе совсем меня не жалко? Или любви? Я не говорю о моей любви. Нет. Нет, речь идет не о тебе, я далек от этой мысли. Просто я не уверен, что это Моя любовь. Твоё, это когда ты можешь положить это в карман, спрятать на груди, унести с собой. А эта любовь, как бы моя, к которой я имею некое отношение… Она слишком огромна. Я как будто прикоснулся к чему-то необычайному, космически огромному. Как будто открыл некую заветную калиточку в серой стене жизни, и вышел на берег океана. Я могу сказать, что океан мой, и я это говорю, но он моим от этого не станет. Хотя он всё-таки имеет непосредственное отношение к нам. Прости, что к тебе тоже. И с каждым днём этот океан растет, волны подступают всё ближе, и хотя он прекрасен, мне неспокойно, мой островок всё уменьшается, и хотя я остаюсь в прежних размерах, я как будто становлюсь всё более ничтожным в сравнении с Любовью. А прилив продолжается – всё так красиво, что душа должна бы радоваться и она радуется, но мне неспокойно. Прилив любви продолжается. И только ты можешь в этом помочь. Нельзя вычерпать море шапкой, даже если она новая и с блестящими шнурками. Да у меня и шапки–то нет. Я конечно могу купить, не в этом дело, но вряд ли это мне поможет, ты же по-нимаешь. Мне неспокойно. Если хочешь – мне страшно, почти. Я понимаю, что противостояние стихий добром закончиться не может. Рано или поздно… Но уйти с этого островка я не могу, ведь на нём каменное изваяние Богини. И она каменно смотрит на меня каменным взглядом, и от этого я проваливаюсь в песок сначала по щиколотки, потом по колено и потом – по пояс. До сих пор мне удавалось выбираться, но это до сих пор, а дальше… Я сказал уйти, пока не поздно. Я не оглядываюсь, не желая увидеть, что за моей спиной  перешейка уже нет, нет никакого брода, а подступающие всё ближе холодные волны, перекатывают валуны по дну и их грохот вылетает даже на поверхность. А небо темнеет, мрачнеет, ветер усиливается. Какие там пушистые как котята облачка, какие рыбки? Никаких золотых рыбок уже нет. Ту, что я поймал, вернее она сама заплыла в мои руки, она успела выполнить только одно желание – полюбить. Это она сдержала. Но осталось второе – чтобы ты откликнулась на моё чувство, и третье – чтобы мы поженились. Неожидан-ный вихрь всё разметал. Воздушный замок обрушился на береговые скалы. Песчаные замки разлетелись песчинками в океан. Погоди, всё изменилось так резко, как будто перевернули страницу. Вода стала холодной, мрачного свинцового цвета, ветер смёл в воду всё моё снаряжение, припасы, унес и способность рассуждать, и выдержку, и остатки воли. Я надеялся, что хоть их мне хватит продержаться какое-то время. Какие там облачка? По небу давно несутся не облака, а гигантские фантастические глыбы как скалы, оторванные взрывом от того конца земли, а может и того света. И хотя они озарены тлеющим багровеющим пламенем как невероятно огромные угли под пеплом, на душе от них ещё темнее. Когда они проносятся надо мной заслоняя солнце, я невольно чуть-чуть, пригибаю голову, не удивляясь если какое-то, так сказать, образование, рухнет на меня и раздавит. Они кажутся плотными на ощупь, и птицы торчат в них как изюм в булке и горестно кричат, судорожно размахивая крыльями и вытягивая шеи, и с них сыплются перья. И что это за птицы, боже мой. Чёрные, облезлые, с красными глазами сверкающими точками. Иной раз ветер сбивает их в стаю и кажется, что летит одна ги-гантская птица, затем она распадается на мелкие брызги себе подобных, и всё повторяется сначала.
Волны выбрасывают на берег промокшие письма, расплывшиеся фотографии, обломки разбитых судеб и надежд и от этих призраков, от этого общества я чувствую себя ещё обречённее.
Я почти твердо знаю, что только ты можешь остановить это, но ты иронически смотришь вдаль, тебе дальше видно, ты же на холме, и я догадываюсь – ты знаешь то, чего не знаю я, ты ждёшь, что из глубины моря придёт, надвинется нечто, что меня, ну ты понимаешь...
Может это идёт цунами, не зря же я ощущал содрогание земли. Наверно я ещё могу попытаться сделать плот из обломков судьбы, но, думаю – поздно, волнение разыгралось, он меня не выдержит. Я лихорадочно думаю, что ещё предпринять. Возможно, что единственно, что может спасти, это, ты понимаешь, изваяние стоит в самой высокой точке острова, но я не смею приблизиться к нему, осквернить Богиню своими прикосновениями. Скорее всего, меня разобьет волнами о ступени Истукана.
Любовь не нуждается в трюках. Если нужны трюки, значит не нужна любовь.
Любовь самоценна сама по себе, без трюков, заслуг и доказательств. Нельзя владеть океаном или планетой. Можно только прикоснуться к ним. Я посмел только робко прикоснуться к Любви, но пальцы мои обуглились, и пылает сердце. А боль уже такая, что я почти хочу умереть, чтобы от неё избавиться.
Что мне делать? Скажи! Что мне делать? Я буду делать всё, что ты скажешь, я буду выполнять любое твоё желание. Но почему ты запретила приближаться к тебе? Я ведь не могу даже видеть тебя. За что? Почему? Ну, хорошо, допустим, ты ко мне равнодушна. Но неужели ты так возненавидела меня, что спокойно не можешь даже видеть? Чего будет лучше? Кому? Когда? О каком спасении идёт речь?
Неужели ты не можешь придумать способ уничтожить меня не моей же любовью, а как-то иначе? Ну, хотя бы быстрее, или не так изощрённее? И почему вообще это происходит? Почему ты, увидев меня впервые в жизни, рассказала мне всю свою жизнь, поведала самое сокровенное, самое страшное, почему ты позволила в первую встречу прикоснуться, пусть на миг, к твоим губам, почему ты доверчиво оставалась со мной в темноте пустынной площади, самой огромной в стране? На сотни метров не было ни одной живой души, мы были одни в сплошной темноте, из всего освещения только моя сигарета, я же не посмел коснуться, даже, прости, твоей груди, разве ж я не доказал тебе свою покорность и преданность? Ты позволила нести тебя на руках, ты помнишь, я нёс тебя на вытянутых руках потому, что не смел тебя оскорбить, прижимая к себе, я уносил тебя с пустынной площади при свете редких мерцающих звезд, и мне казалось, что я уношу тебя из твоего прошлого. Что всё у нас только начинается. Ты помнишь, я нёс тебя по мосту, а внизу была вода, тебе стоило махнуть рукой, и я бы полетел в эти волны вниз головой, не думая, куда я попаду и какая там глубина. Я думал, что несу тебя из нашего прошлого в наше будущее. Ведь ты сказала мне, ты помнишь, «я буду встречаться с тобой, только никогда не ври мне и не хвастайся» – значит, ты ждала, ты хотела продолжения, ты ждала наших встреч, так же как и я. Да, река, что мы преодолели, оказалась Летой и эта проклятая река забве-ния выбила из твоей маленькой прекрасной головки память обо мне, обо всём. Ты, разрывая, на мои слова «после того, что было…» возразила «но ведь ничего не было». Как не было? Чего же ты бы ещё ожидала от меня на той скамейке этих проклятых трибун, чёрт бы их побрал?........................ Только это имело бы для тебя значение, так что ли?
Я не верю в свои слова даже когда подумал только, не успев сказать, и не верю, что они могут хоть на грош соответствовать истине. Ты не такая. Но где эта истина? Где она, я спрашиваю. В конце концов, если тебе это так важно, я готов выполнить любой твой приказ, понимаешь, любой. Но ты приказываешь одно – исчезнуть из твоей жизни. Я подчиняюсь. Я люблю тебя и, именно поэтому, выполню любой  твой приказ, но это… это… это так жестоко.
Из неотправленного письма.
Ты стала просто неузнаваема. Ты чего-то боишься. Скажи, кто тебе угрожает, я убью его. Послушай, что я тебе говорю! Я, приверженец закона, признаюсь тебе, что готов безрассудно пойти на любое преступление. Если об этом узнают – моя карьера кончена, пожалуйста, сожги письмо. Прости, что я это упомянул. Но если ко всему начнутся неприятности на работе, будет совсем трудно. Мне и так стало труднее, потому что я ведь думаю о тебе, но как ни странно свои служебные обязанности выполняю с блеском, по какому-то наитию, впрочем, стал дерзить шефу, разумеется, по делу. Он стал на меня иной раз коситься, но мне теперь всё равно. Что будет, не знаю. Пожалуйста, верни мне моё слово, дозволь приближаться к тебе, хоть изредка. Если можно.
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
Если бы я знал, что она оскорблена на меня, решив, что я вульгарно желаю её тело, как девку, при первой же встрече. Если б я знал. Осень восьмидесятого…
Я знал, что мог всё. Я мог уйти с занятий, купить охапку цветов, разронять их по всему коридору. Выйдя с занятий, Она бы шла по цветочному ковру, а в конце этого ковра стоял бы я, с последним, самым красивым цветком в руке. Если бы она не взяла, завтра с утра оказался бы усыпан цветами её подъезд, на пороге квартиры лежала бы охапка цветов. И так каждую неделю, и так, чтобы не попасться. Она бы видела только цветы, но не видела меня. И три рубля, с приколотой запиской на двери «Если не возьмешь – деньги на дворника, чтобы выбросил». Её рабочее место с утра усыпано цветами.  (Можно купить сторожа.)
Тот, кто не боится смерти, многого может добиться. Его самого смерть боится.

Цветы в её доме, у порога. Её отец сторожит «этого мерзавца» на лестнице, сверху, он бежит вниз, я топаю ногами, хлопаю дверью. Он выскакивает не замечая меня, никого не находит. Иду навстречу вдоль дома, извиняюсь, спрашиваю спички, у него с собой нет, он ведёт в квартиру, или воды, у меня приступ. Мы входим, я вижу её, падаю к её ногам, затем говорю. Собственно это я. Мы с вашей дочерью любим друг друга. Благословите нас.
Я молод, силён, остроумен. Я многое умею. То, что не умеешь ты, а ты – что не умею я. Мы будем дополнять друг друга. И я многому научусь и научу тебя.
Я мог бы там, в парке, взять её на руки и понести протестующую, говоря так:
– Ты можешь кричать, можешь бить, я всё равно тебя не отпущу, я отнесу тебя к родителям, они с тобой познакомятся или я познакомлюсь с твоими родителями. Это равнозначно. Ты можешь выцарапать мне глаза, я не буду сопротивляться. Но зачем тебе косой муж? Ты можешь выбить мне передние зубы, которые мне не сумели выбить. Но зачем тебе муж беззубый? Ты можешь разбить мне нос, но тогда я невольно испачкаю тебя кровью. Лучше давай так, сейчас мы найдём камушек, и ты будешь бить меня по голове, чтоб не поранить ручку, а я буду эту ручку ловить и целовать. Когда ты устанешь, я-то не устану никогда, мы вытрем с меня кровь и поедем в цирк.
– Ты говоришь, это смешно? Так это же хорошо, я же и хочу, чтобы ты смеялась. Я всё в жизни буду делать, чтобы ты никогда не плакала. Разве только от радости, что у тебя такой замечательный муж. И будут ещё более замечательные дети. Вот только от радости ты и будешь плакать. Но изредка и недолго.
. . . . . . . . . .