Мизантроп и Рути. Глава 2

Начало – см:  :  http://proza.ru/2021/12/18/1847

               
Начало – см:  http://proza.ru/2021/12/18/1847


                2

Позвонила Лиля.

– Ну что?! – ответил раздражительным бессильным голосом.

– Что-то случилось? У тебя все нормально? Скажи! – только что обрадовалась, разговаривая с дочкой, и Женька сказала, что завтра приедут. Наконец-то можно встречаться, можно будет потискать внученьку, увидеть родную, выросшую и изменившуюся за два с лишним месяца. Много ли других нам надо радостей. И вот, судя по голосу и тону, у Бори опять настроение в пятках.

– Да ничего не случилось, – собравшись, ответил, как можно бодрее. – Чего ты хотела? – тут же сорвался и отвёл раздражение на ближайший громоотвод. На того, кто никуда не денется, простит, обнимет и защитит.

–  Нет, что-то у тебя приключилось! – Вслушиваясь в сопение и неприятные обертоны в телефоне, и, преодолевая появившиеся страхи, успокаивала мужа.

– Женькины завтра приедут. Наконец-то Мешинька появится. Помнишь, как она радовалась, когда ты обвел её ручку фломастером. Наши старые уже, видимо, высохли. Ты бы заехал, купил бы новых фломастеров, и ещё куклу, или что-нибудь, там, плюшевое. Посмотришь сам, или Женьке позвони. И ещё, я хочу приготовить…

– У меня голова болит, никуда я не поеду!

– Так же, Боря, нельзя. Капризничать. Мы с тобой два месяца бирюками жили.

«Нет, он не может. Все не ко времени. После того, как в него плюнули, как влепили ему оплеуху… когда напали на него полчища ухмылок, и кривых взглядов, что уже червяками лакомятся кашей из серого вещества»

– Нет, не поеду! Купи сама.

– Но ты же – на машине! Опять!.. – горестно, так знакомо вздохнула, но Борис отключился.

 «Ну и болван же я!» – кольнуло в очередной сегодня раз. Хотя где-то там, внизу души пыжилось удержаться подленькое: «Пусть и другим, как мне» – другое: вина, не вина, скорее опоздавшее сожаление, заткнуло все поползновения.

«Надо бы поехать и купить подарочек, позвонить опять Лильке и… вырваться из кошмара. Так ждали Мешиньку». И безвольно ощутил, что… что он приклеен, что вырваться не хватает сил. Все радости не в срок, и пронесутся тенью. «А Лиля! Её вздох, и это «Опять!..». За годы уже так притерлись, что каждый слог и вздох заранее понятны обоим».

Тогда он был безработным. Разосланные резюме остались безответными, и он без звонков и без интервью вошел в сильнейшую безнадегу. И так невысокая самооценка опустилась до нуля. Мозг  беспрестанно искал причины и выход. И днем, и ночью, в долгих промежутках между обрывками сна.

«Почему, почему его уволили, что не так?» –  не находились ответы на неотвязчивые вопросы. По своему складу заглядывать в самую суть, забирался в центр вселенной, где должна по идее скрипеть несмазанная огромная ось, раскручивающая галактики и скопления звезд, черных дыр, и темной энергии. Попутно глаз искал и не находил некое подобие будки, где внутри бог в потрепанной просаленной спецовке и с двусмысленной в нынешние времена короной на голове, управлял бы всем этим хозяйством, и проводил бы в срок регламентные работы. Да и вселенная уже другая. В советское время была она бесконечной и непрерывной во времени и пространстве. А оказывается, взорвалась она миллиарды миллиардов лет назад, и расширяется с тех пор, расширяется. Добравшись до  первооснов, до кратера вселенной размером с нейтрино, Борис соображал, отчего так произошло, почему распался Советский Союз. Почему желание властей подправить социализм, с направляющими лозунгами «Перестройка Ускорение Гласность», принятые большинством с огромным энтузиазмом, привели в конце концов к вселенской катастрофе.

Так вот причудливо и смутно объединялись в голове безработица и распад Союза.
Тогда же возникла у них заварушка с Женькой. Женькина прошла уже этап детского доверия и подчинения к взрослым. Конечно же, не без капризов. В ту пору, резко перейдя от покладистой к несносной, она стала яростно воспринимать всяческий совет, как покушение на независимость и объявила войну распоряжениям и указюкам. На все доводы находились у неё оговорки и оправдания. Переросла она ту дочурку, что в светской семье прилежно зажигала свечи перед каждым шабатом, что потом требовала соблюдать кашрут, и устраивала сцены, когда несознательные родители смешивали мясное с молочным. Теперь не хотела учиться, и обусловливала свою лень дурными учителями. Мол, никогда не потребуется то, чему они учат, потому что они сами тупые. Нормальные не пойдут работать в школу. Пробовал вразумить,– допустим, учителя плохие, что, действительно, больше бастуют, чем думают об учениках. Допустим. Но умный человек найдет в обстоятельствах выход, сделает вывод, что ему, прежде всего, необходимо устроиться в будущей жизни. Для этого нужны знания, и он будет наперекор всему их выуживать. А учителя – это вторичное. «Борись, не борись с ними – они до пенсии останутся в школе. А ты останешься без знаний» – говорил ей, и дочка привычно возражала: «У вас с мамой советский менталитет».

Об её знаниях по закону божьему – Танаху – Борис с Лилей судить не могли, но по математике и английскому сияли чудовищные пробелы. Вызвался помочь. Тем более, свободного времени хоть отбавляй. Но нет! «Чему вы можете научить меня? Вы же учились в стране, которая развалилась!» – с такой подоплёкой, что ваши знания ничего не стоят.  Заставил сесть. Объяснял. Искал переводы слов на иврит «тождество», «знаменатель». И произнес роковое «игрек», вместо «вай».
 
«У нас совсем другая математика. В нашей ты совсем ничего не понимаешь». «И вообще…» – пошло слово за слово, и Борис в ответ. И дошло, что они совки, ничего не значат, ничего не добились, и живут в трущобе в непрестижном  районе. Говнюха злила, дразнила его – чтоб отстал, несознательно обвиняла его в своем невысоком месте в школьной иерархии. Что он, и его советские знания никому здесь не нужны. «Оно и видно – ты же безработный!». Достала! Прошлась по самой больной мозоли. Шлепнул открытой ладошкой по уху, чтобы зазвенело, чтобы услышала звоночек, мол, ты уж перешла. Так безбольно шлепают пятилетних бутузов, правда, по другому месту. А Женькина – в слезы.

«Ты гад, меня ударил!» – да кулаками по отцу, доводя себя до исступления. Пришла Лиля с работы, и посыпались ей жалобы на того, на избившего её гада. Что-то задумала, стала собираться.

– Ты куда? – навострившись, Лиля стала у входных дверей, как Третьяк у хоккейных ворот.

– В полицию. Он меня избил, – шмыгала носом.

– Прямо, я тебя избил. Ты уж не воспринимала, что пора прекратить оскорблять.

– Ты, гад!

– Женик, Ты права. Но я тебя никуда не пущу. Возьми нож и зарежь сейчас меня, тогда будешь свободной. А иначе, я тебя никуда не пущу. Слышишь?

– Он бил меня.

– Хорошо, бил. Ты добьешься, что папу посадят. Справедливость восторжествует. Жень, ты будешь рада? Когда нам нечем будет выплачивать машканту (ипотеку), банк заберет квартиру, и мы с тобой очутимся на улице. Зато папа будет сидеть в тюрьме. И мы с тобой будем носить передачи и станем радостные-радостные! Ну, я-то нет, а ты как будешь радоваться, когда не будет хватать на еду, тебе на кроссовки?

– Его же уволили.

– Ничего. Месяц, другой, и твой папа устроиться. Есть у него знания, голова и руки, не хуже, чем у всех. Подрастешь немного и поймешь, как тебе с нами повезло.

 Отойдя от двери, Лиля обняла дочку.

– Женюсик, всё, доча, будет хорошо. Вы с папой помиритесь. Вот увидишь, пройдет неделя, другая, и все позабудется, – что-то шепнула на ухо, поглаживая дочку. Женя взглянула надменно на отца, и в возбужденном злом её лице прояснилось лукавство. Ещё немного пошушукались, и разошлись собираться по комнатам.

– Куда это вы задумали? – с тревогой спросил Борис у переодевающейся жены, зайдя в спальню.

– Прошвырнемся с Женькой по каньону (торговому центру), чтобы успокоилась, прошла истерика. Ты же не имеешь подход к ребенку.

 – Ребенку! В тринадцать лет ребенку!!

– Ещё двенадцать.

– Дешевый авторитет зарабатываешь.

– Дай мне одеться, потом поговорим, – вытолкнула Лиля мужа.


То ли эта свара с дочкой была последней каплей, то ли, как показалось, последним гвоздем, самооценка и настроение упали ниже отметки Мертвого моря с ежедневным стремительным обмелением. Часто думалось, что он неудачник, камень на семье и социальный отброс с ненужными знаниями и умениями. Он – явно не прошедший естественный отбор, и биологически предназначенный вымереть. Следом мерещились и навязывались кардинальные выходы. Сон от вынужденного безделья был недолгим, урывками, и неглубоким, с видениями, повторяющими дневные размышления. Занимался, чтобы отвлечься, спортивными прогулками, но утешался  ненадолго. На море ездить и купаться было уже холодно, да и всякое занятие казалось бессмысленным. Однажды, проходя мимо русского магазина, с вечно торчащими, или сидящими возле него с пивом мужиками, со стороны кажущимися помятыми, подумал, что и он недалеко ушел от них, что отпустит в разговорах с ними вечная его головная боль и вечное его недовольство.

Не пожалев лишних пару шекелей, взял пиво не на полке, а в холодильнике, подсел к мужикам. Запомнился лишь урка в футболке с надписью «the USSR», явно с далеких горбачевских времен. Не взглянув на присевшего рядом, тот продолжал редкими значимыми среди мата словами кому-то угрожать.

Потом резко угрозы перешли на Бориса. Нормальными словами – чего чувак забыл с ними. Не ввязываясь, с недопитой бутылкой в руках прошляндрил домой.

Лиля переживала, неоднократно настаивала пойти поначалу к участковому врачу.

– Да что, участковый, участковый. Он найдет мне работу? – отвечал кудахчущей наседке, всюду роющейся за зернышком и червячком, чтобы сунуть их в прожорливые рты.

Ночью прижималась, гладила: «Всё будет, дорогой, хорошо!» – вызывая домашними, вернее женскими средствами редко удачные медицинские процедуры. Отгонялось, облегчалось, отхаркивалось ненадолго, и хотя хотелось вечно так лечиться, ещё и ещё, днем в одиночестве дом давил постылым, и страхи гнали наружу.

Лилька, видимо, постаралась, и Женька глядела на отца со смиренным виноватым выражением, но молчала. Один раз, когда он лежал на кровати и читал перечитанные «Вести», зашла Женька, подошла к нему, обняла, как смогла, не протаскивая под шею руку: «Ты мой самый лучший папа! Из всех моих пап!» – и добавила, ради чего зашла: «Не затворяйся! Пошли с нами пить чай».

Нашел в телефонном справочнике адрес нужной поликлиники, и поехал на другой край города «только посмотреть на всякий непредвиденный случай». На завтра опять зачем-то поехал туда же. Навязчивость в мыслях пугала, на третий день, преодолев робость, зашёл внутрь.

– У меня нет направления, извините… ¬– обратился к женщине за компьютером.

– Рега(минутку), – стала названивать. –Шимон, кан, хошевет, дахуф. Гу руси, ата яхоль лекабель ото?  Тишдадель майер.

«Шимон, здесь пришел русский, я думаю – СРОЧНЫЙ случай. Ты можешь, его принять? Постарайся побыстрее»,– перевёл Борис.

– К четвертому кабинету подойдите, вас примут. Вы знаете иврит, меня поняли? – Успокаивающе, но тревожным тоном спросила женщина.

– Здравствуйте, я Семен. Как Вас величают? – спрашивая, врач заполнил анкету, потом располагающе глядел на Бориса, и пристально проникал в черепную коробку.

– Как часты у вас суицидальные настроения?

Таблетки медленно помогали, а вскоре позвонили из нынешней фирмы.


По прошествии лет Лилька непостижимо удивляет его своим покладистым упорством и житейским умом, недоступным Борису, поскольку его ум настроен решать лишь абстрактные головоломки.

«Надо бы позвонить. Нехорошо! Что заеду и куплю. Только…»

«Что только?!»

«Нету сил! И всё ходит ходуном» – Снова мелькнула Рути, закрывающая своим телом, как Матросов, тарелку. Засверлила дрель в голове, и захотелось, чтобы Лиля приняла часть его боли. Он не справится без неё. Когда думается о ней, боль отступает под напором благодарной нежности. Когда-то казалась она другой, не мудрой, а смешливой и авантюрной до безрассудства. Иногда испытывала его – «А ты можешь?» – это когда он сломал лыжу, и, слава КПСС, не ногу, когда скатился в овраг, поросший березами. Да, другие скатывались, видимо, мастера спорта. Или, когда в тридцатиградусный мороз оказались на даче. «А давай Новый Год проведем вдвоем на даче. Украсим  рядом в лесочке… елочек там правда нет, но какая разница, сосёнку украсим, и будем хоровод водить вокруг неё со свечами».

     Всю заманчивость ночевки на даче дописало воображение. «Ну и тюлень же я! Уж скоро год как встречаемся, и кроме поцелуев… а девка, пожалуй, вся уж извелась. Я-то, мол, девочка возвышенная, что и дуть нельзя, кабы не разрушить. Да давно пора уже определиться! Я давно уж про себя решил. И Лилька тоже намекала. А все не решался, рассуждал: «А где мы будет жить? Где добыть деньги на свадьбу?». И ещё – кляп во рту, когда хочу сказать «люблю». Уж очень киношными кажутся высокие слова, да и не готов был принять ответственность. Собрались и продумали, казалось, все. Но… это сейчас  посмотришь в смартфоне погоду на две недели вперед.

Такой вышел классный секс через свитера и ватники, и всю кучу найденной одежды, да ещё у укрытых всеми пледами и одеялами, и сверху кожухом. Говорили, что возможно похолодание, но не тридцать же градусов в летнем дачном домике, с печуркой, стилизованной под камин. Однако, не заболели и не угорели. В здравии вернулись к плачущим и обозленным Лилькиным родителям.

«Всё, звоню»,– только подумал, как ощутил опять головную боль, однако «игра состоится при любой погоде»

– Лиля, я заеду, куплю.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормаль… Посмотрю, что там есть и перезвоню тебе. Хорошо?

– Нет, нет! Я уж договорилась, здесь, с работы. Меня до центра довезут, мы оба в масках. Знаешь, что. Если, сможешь, заберешь меня от коньёна (торгового центра)!  Ну, отлично, созвонимся!




 Следующая глава – см: http://proza.ru/2021/12/18/1888