Цепь

Дед Карп решительно и бесповоротно надумал избавиться от груши, за много лет так и не одарившей его плодами.

– Только место зря занимает, – ворчал всякий раз, когда находилась работа в его небольшом саду, – под грушей ничего не растёт.

Жена, как могла, защищала грушу, только что грудью не неё не кидалась, а потом махнула рукой.

– Чем быстрее спилишь, тем скорее успокоишься, – подвела итог бестолковым спорам.

Сказать-то сказала, руки деду Карпу будто бы развязала. Ан, не тут-то было.

Скоро говорит жена, да не быстро мужем дело делается. Не ножовкой же при всём честном народе дерево пилить, когда кругом, как из рога изобилия, такие инструменты на прилавках лежат и у бродячих цыган в избытке.

Своей цепной пилы у деда Карпа не то чтоб под рукой, даже в кладовке никогда не водилось. Никак не сподобится купить. То у него денег нет, то жаль тратить, когда есть. А то пила не нужна – зачем же покупать?

Сейчас нужна, а нету! Стоя перед грушей, дед Карп всем своим нутром понимал – к зятю надо! К Гришке.

У того, молодого да пронырливого – для таких капитализм что рыбе жабры – разве что живой воды вчера не было. Сегодня, может, есть, да деду Карпу без надобности пока.

Ему пила нужна.

– Какой же он тогда зять, – рассуждал вслух дед Карп, – если у него пилы нету? И пусть попробует не дать!

Деду Карпу показалось, он слышит, как в эту минуту икает зять Гришка при упоминании о нём. Они в контрах, это правда. Потому что тот совсем пере-стал принимать советы старшего по годам и семейной лестнице.

– Хоть плачь, а к зятю надо!

Гришки дома не было. Дочь Галина готовила обед.

– Ты говорят, дворником устроился на три дня в неделю, – вместо приветствия встретила она отца вопросом. – Шоферить бросил, что ли? Да и пора бы уж!

Лучше б не спрашивала!

– И шоферить не бросил, и дворником устроился! Неделя прошла, а мужики курят теперь только на конечной остановке. Быстро я порядок на улице навёл.

И дед Карп с головой окунулся в рассуждения о падении морали и культуры и о том, куда смотрит верховная власть.

– С взятками борется власть, сама с собой воюет! – подытожил. – Меня в комиссию включите, я быстро руки загребущие оттяпаю, чтоб неповадно стало из народа деньги в свой карман тянуть.

– Пап, – сказала погрустневшая Галина, – давай, я тебя свожу к какой-нибудь гадалке-знахарке, что ли. Пускай проверит на сглаз. Может, ссурочил кто, порчу напустил? Нельзя же нас бесперечь строить и по любому поводу Гришку, словно дитё малое, учить. Только в туалете от тебя и скрывается, если не успеет в окно сигануть.

Галина повертела перед своим носом ложку, так, чтоб отец видел.

– Три дня назад ты договорился до того, что раньше глина была как глина, а сейчас одно название. Вот скажи, чего глине может доспеться за твои сознательные шестьдесят с хвостиком лет жизни?

Дед Карп взял ложку из рук дочери, повертел в недоумении перед собой. Положил на стол.

– У людей ложки, как ложки, а у вас они тяжеленные. Два раза из такой чвыркнешь, и рука отваливается. Хоть со своей к вам ходи.

– Ну, пап! Сколько можно нудеть по любому пустяку? Кто тебя просил позавчера на полчаса раньше к нам припереться? Гришка едва тебя в окно увидел, так в огороде через частокол сиганул, едва штаны на нём не оставил.

Сорвался на работу ни свет, ни заря не бритый, голодный.

– Пускай в олимпиадах участвует! Спортсмены такими деньжищами ворочают, какие ему в колхозе и не снились. У людей зятья как зятья, а от твоего Гришки сто рублей убытку. У годка моего, Сёмки, зять председателем колхоза нашего родился, другие дипломатами становятся, в олигархи выходят, денежными мешками ворочают. Жили бы и мы на широкую ногу! У меня один зять, и тот ни уму, ни сердцу. Чем он тебя охмурил?

– Опять завёл свою шарманку! – разозлилась Галина. – Если такой умный, ответь, почему жизнь проходит менее ярко, чем похороны?

– Жизнь хитра! Когда у человека все карты на руках, она внезапно решает играть в шахматы, – обиделся дед Карп.

Дочь молчала, она думала. Но едва отец раскрыл рот, чтобы продолжить перепалку, она его опередила.

– Алкоголиков кодируют, - обрадовалась неожиданной идее, – может, и от занудства есть способ излечиться? Давай я в Интернете брошу клич, пап.

– Ты мне зубы не заговаривай! Спроси лучше, зачем пришёл.

– Будь добр!

– Дай цепную пилу. Пока зятя нету. Кстати, где он?

Дед Карп включил свет в туалете, намереваясь проверить, не там ли спрятался на этот раз зятёк.

– С тобой когда-нибудь можно серьёзно поговорить? – злилась всё больше дочь. – Передо мной чего шута горохового корчишь?

– Ну, началось! И чего что мать, что такие дёрганые? И зять туда же! Нет, чтоб просто дать пилу, она ещё и учит. Я категорически настаиваю вернуться к нашим баранам. И вообще, некогда мне лодыря гонять.

Галина раздражённо сняла ключи с крючка за дверью и молча вышла из дома. Дед Карп радостно проследовал за ней до Гришкиной столярки. Он ликовал.

– Бери! – подала пилу Галина. – Но чтоб в целости вернул!

– То ли впервой!

– Знаю я твоё «впервой».

Дед Карп хотел было развить ответную речь, однако Галина развернула его лицом к двери и легонько вытолкнула за порог. Удивительно, но тот прямиком направился к калитке; даже не обернулся. Может, обиделся, но Галина и этому была рада. Её, как и Гришку, достало занудство отца.

Не заходя в избу, дед Карп заторопился к груше. Сейчас он спилит её! Дочь и моргнуть не успеет, как пила окажется на месте.

Он завёл пилу лишь с пятого захода. Всё это время, похоже, где-то в деревне, не переставая, икал зять Гришка. Ох, и досталось ему заочно от деда Карпа!

Но вот, наконец, звук мотора заглушил эмоции, дед Карп приценился к месту распила, коснулся цепью ствола.

Всё произошло мгновенно. Дед Карп даже моргнуть не успел. Пила издала рваный жуткий рык и умолкла. Деда обдало жаром. Отставив пилу, чтоб не споткнуться ненароком, он приступил к осмотру дерева. И сразу же собрал под ним всех богов. Груша сплошь состояла из гвоздей, и, судя по их шляпкам, каждый был на 150, а то и крупнее.

Исчерпав запас проклятий, дед Карп кликнул жену, из сенок молча наблюдавшую за мужем.

– Твоих рук дело? Не могла найти другого места, чтоб набить руку на вколачивании гвоздей?! Бабье ли это дело?

Дед Карп пустился было в рассуждения о том, чем должна заниматься в хозяйстве жена, но осекся и замолчал, соображая, с какого солёного слова начать бранную речь.

Тут бабу Фросю и прорвало! Вся деревня слышала, как до того покорнее некуда бабушка объясняла неразумному старику историю появления гвоздей в груше.

Менее изысканно, чем дед Карп, но более эмоционально, размахивая руками и наступая на него, баба Фрося изливала душу минут пятнадцать. Этого хватило, чтоб деду Карпу вспомнился давний разговор про гвозди.

Года три назад проезжавшие в поисках лучшей доли казахи останавливались у колодца, что напротив двора деда Карпа. Самый старший из них сказал, глядя на грушу без плодов:

– Железа дереву не хватает. Надо больше гвоздей набить, чтоб плодоносило.

Дед Карп процесс напичкивания ствола железом не видел. Зато сейчас он с тоской рассматривал затупившуюся цепь на зятевой пиле. За бурной своей речью баба Фрося морально приготовилась к физическим нападкам деда и потому тянула, как могла, её окончание.

– Не помогли груше твои уколы, – ограничился дед Карп упрёком.

Баба Фрося аж лицом просветлела, точно ей снова предложили под венец, но на этот раз с богатым молодцем. Нукось, за столько лет дед впервые без занудства обошёлся! С такой превеликой радости и на шею к нему не зазорно кинуться, чтоб в щёчку чмокнуть.

Злой донельзя, растерянный до нижней отметки, дед Карп позвонил дочери.

– Твой дома? – Был краток, как генерал в штабной землянке во время боя.

– На рыбалке с другом. У них с собой литра три самогона, не скоро освободятся. Чего опять случилось?

Дед Карп облегчённо вздохнул. Больше всего сейчас боялся он не успеть наточить цепь до возвращения зятя. Не успеет – не читать ему больше нотаций! Это ж остаться без глотка свежего воздуха!

– Я скоро! - буркнул дед Карп жене, и скрылся в переулке.

В той стороне раз в неделю останавливался у знакомых специалист по заточке цепей. В деревне свои спецы по этому делу были, но за час работы они могли неделю дённо и нощно надоедать хозяину просьбой похмелить или дать денег на бутылку водки. На выпоенные деньги можно было не только цепь новую купить, но и полторы пилы.

Аккурат сегодня Никитич должен был приехать, и дед Карп молил Бога, чтобы мастеру не встретился спозаранку женой разозлённый ГАИшник, чтоб у машины не лопнуло колесо, да чтоб бензин не был разбавлен мочой бешеной собаки.

У небесного правителя, похоже, с утра дел было немного, отчего настроение было хорошее, и он в точности исполнил все три желания деда Карпа. Не напустил хмурого ГАИшника на Никитича. Не подставил под колесо большой и гнутый гвоздь на деревяшке. Не загнал бешеную собаку на раскрытую цистерну с бензином.

Радостный Никитич встретил клиента с распростёртыми объятиями, точно они лет двадцать с гаком вместе тянули лямку срочной службы.

– Родной мой, – сходу перешёл на «ты» мастер. – Знать, судьба сегодня не злодейка, коль тебя ко мне прислала! Нет, нет, о делах потом! Прежде, как на духу, сказывай про настроение!

– Настроение? – стал настраиваться на привычную ворчливую волну дед Карп. – Такое настроение хорошее, что ни в сказке сказать, ни матом сфор-мулировать.

Он протянул мастеру цепь.

Мастер посмотрел на клиента сквозь прищур лукавых глаз, возвёл к небу указательный палец:

– А я об чём? Каждый должен грызть свою морковку!

– Я свою сгрыз. И причём тут морковка? Лучше на цепь погляди.

Никитич ловко крутнул цепь; она вывернулась едва не наизнанку.

– Китайская! За нашу беру полтинник, а за такую стольник.

– Заграницу не любишь?

Дед Карп принялся было разглагольствовать на тему упадка родной промышленности, но Никитич перебил:

– Заграница не девушка, чтоб её любить. Значит, с настроением у нас непорядок. С цепью, вижу, ещё хуже. Ты гвозди, что ли ею дёргал и на лапшу крошил? Или под тураком был?

– Да какой там под тураком?! Мне пить никак нельзя.

– Такое возможно?

Никитич притворно удивился, чтобы по обыкновению глубже вовлечь клиента в беседу. Любил мастер работать под говор посетителей – будто радио слушал.

– Чего такое возможно? – переспросил дед Карп и почувствовал, как в душе холодно заныло. – «Кто-то обо мне пересуды пересуживает, – подумал. – Никак, зять с рыбалки досрочно вертается».

Дед Карп аж с лица сошёл, чем и привёл Никитича в замешательство.

– Плохо? – спросил. Увидел, что дед махнул рукой, успокоился.

– Интересуюсь, возможно ли в наше время за километр стопку обходить. Самогон, почитай, в каждом дворе рекой льётся, пей – не хочу. Хоть за шиворот наливай, чтоб зря не пропадал. Или тёще на смертном её одре зарок дал?

– Я трезвый несносный, – поморщился дед Карп. – А уж, не дай Бог, лыгну стопарик… Не только всей деревне тошно станет, но и чертям в бане после полуночи места не хватит. Дочь сегодня договорилась кодировать меня, как синемора. До нового столетия от позора не отмыться!

– Синемор? Алкаш, что ли?

– А то не слыхал?! Ты цепь-то будешь точить? Не тетёшкай её – дыры провертишь! Вертай назад, ежели не нравится. Другому мастеру покажу. Край, как надо успеть вернуть пилу, пока зять рыбалит.

Из кармана Никитича раздался протяжный паровозный гудок, и дед Карп осекся, удивлённый.

– Прибыли на первый путь! – засмеялся мастер и накоротке по сотовому телефону поговорил с невидимым собеседником. – Сделаем! Не заржавеет! – И к деду Карпу: – Так что там про несносный характер?

– Говорю, самому надоели мелкие гавкалки, а взад пятки не получается. – Дед Карп с удовлетворением отметил про себя, что Никитич, наконец, взялся за инструмент. – Я, конечно, бываю несносным тестем, так это ж раз в году и месяца на два. Ну, если зятю уж совсем не повезёт, то и два раза в году. Но тогда всякий раз месяца по три, потому как трудно из состояния занудства выхожу. У меня клинический случай. Хоть предлагай себя учёным для исследований.

Вместе с глухим выдохом дед Карп выпустил из груди и трёхколенное ругательство.

– Не вздыхай глубоко, не пошлём далеко, – бросил скороговоркой Никитич.

О чём-то задумался, потом выдал тихо в сторону, но так, чтоб собеседник услышал: – Боже, какое безумное время! С ума стали сходить даже те, у кого и ума-то никогда не было.

Дед Карп заёрзал на пеньке. Он не мог понять, к нему это относится или в масштабах человечества, сказано, и потому не решался заговорить. Можно ведь и на неприятности нарваться. А тут сказал Никитич, и улетели слова в ближайшую сараюшку. Но перед тем всё же царапнули душу деду Карпу. Насупившись, наблюдал он за работой мастера. Никитич меж тем давал ему возможность осознать услышанное и решить, в его огород камень брошен или в мировое пространство.

Затянувшуюся паузу прервал очередной паровозный гудок в кармане Никитича.

– Отбой! – сказал он через минуту и вернул телефон в карман. Посмотрел на деда Карпа: – Социологические исследования показывают: севший на ежа тут же начинает думать о своей заднице, но ему не приходит в голову подумать о ёжике...

Никитич ещё пару минут колдовал над цепью, затем внимательно её осмотрел, протянул деду Карпу:

– Не мне тебя учить, дед. Но если хочешь, чтобы жизнь улыбалась тебе, подари ей сначала хорошее настроение.

Дед не нашёл подходящих слов. Сейчас он понимал: перед ним не зять-пацан, не дочь родная и не бабка-супружница, которые из последних сил терпят его занудство.

Никитичу молчание деда понравилось.

– Сорока на хвосте принесла весть, – сказал примирительно, – будто зятёк берег покинул. Поторопись, может, успеешь пилу вернуть.

– Сколько возьмёшь?

Дед Карп сунул руку в карман, где у него лежали деньги.

В глазах Никитича блеснули чёртики:

– Предлагаю сделку! Ты перестаёшь ворчать – сам же рассказывал про несносный характер. Миришься с домочадцами, и мы квиты. Если не получится, вечером приноси тройную цену. Триста рублей. Будем считать, я сделку выиграл, а за это ты должен будешь заплатить.

Мастер протянул деду руку. Тот замешкался, но потом решительно подал свою:

– Замётано!

На выходе из калитки дед Карп слышал, как мастер разговаривал по телефону. По дороге домой, аккурат напротив хозяйственного магазина, деда Карпа обогнал УАЗик, в котором будто бы сидел зять Гришка. А, может, у страха глаза велики, и деду почудилось.

– Всё! – сказал сникшим голосом. – Опоздал.

В глазах его потемнело. Но тут он вспомнил поговорку про повинную голову, которую меч не сечёт, и холодок от сердца отпрянул. Когда глаза снова стали видеть, дед Карп решительно открыл дверь в магазин.

Дома он задержался ровно настолько, чтобы взять пилу и миролюбиво сказать бабе Фросе:

– Скоро дерево садят, да не скоро с него плоды едят.

Та, удивлённая, так и села на лавку, рядом с которой стояла. А едва дед направился к калитке, молча перекрестила. Она поняла, что дед не станет пилить грушу; обрадовалась.

Зять Гришка курил на ступеньке крыльца. Позади, опираясь на косяк и скрестив руки на груди, стояла Галина. Рядом с зятем сидел… Никитич.

Дед Карп понял: ждут!

Увидев тестя, Гришка принялся набирать номер телефона на сотовом. Не успел дед Карп сделать и двух неуверенных шагов, как из кармана Никитича раздался протяжный паровозный гудок. Никитич достал телефон, стал разговаривать с Гришкой. Улыбаясь, оба смотрели на деда Карпа. Галина не скрывала хорошего настроения.

Остановившись в метре от них, дед Карп заметил на боковой стене сарая сухую рыбацкую сеть, вспомнил: она и утром там висела.

Он всё понял.

Подошел, поставил пилу, положил рядом две полчаса назад купленные в магазине цепи. Поздоровался за руку с зятем и в несвойственной для него манере, широко улыбаясь, сказал:

– Зови Ефросинью Сидоровну! А я пока сбегаю до магазина. Мировую пить будем!

Подмигнул Никитичу:
– Ты меня вечером не жди!

Уже от забора воскликнул:

– Ах, черти! Как вы меня сегодня с рыбалкой и со звонками!..

Дочь, зять Гришка и Никитич наградили его аплодисментами. Дед Карп засмеялся. Он уж и не помнил, когда дарил жизни своё хорошее настроение, а тут кстати воспользовался советом Никитича.

Радостно и легко вышагивал по улице дед Карп. Щурился на солнце и думал об оставшихся на крыльце ёжиках…