Подзарядился

Аркадий Аркадьевич тяжело опустился на верхнюю ступеньку крыльца, приклонил голову к косяку и прикрыл глаза. Почти не спавший ночь напролёт, утром он встал немало измятым и с головной болью; ломило правую сторону и часть лба. Отец его, помнится, в таких случаях горько шутил: «Сотни чертей молотками по голове колотят». Тошнота подступала к горлу, отчего Аркадий Аркадьевич чувствовал себя ещё более скверно, чем накануне, когда в очередной раз к вечеру изрядно уставшим вернулся в дом после долгой работы во дворе.

Дела он мог бы оставить на потом; не разбежались бы они на все четыре стороны, как сосед гуляка от домашней работы, посапывали бы в сарае тихонько в дремоте до лучшей поры, до весеннего тепла, а то, что ещё лучше, до летних тёплых дней. Жена не упрекнула бы – не первый день просит она его остепениться, успокоиться и начать, наконец, отъедаться. Но какой там «отъедаться», если финиш близок; его уже, кажется, и потрогать можно, только руку протяни и будь изворотливей…

Но начинался новый день, финиш, как быстро выяснялось, ехидно маячил где-то на горизонте, а его, этот бесконечно убегающий горизонт, ещё никому поймать не удавалось. «Правду люди говорили в старину, - не однажды говорил себе Аркадий Аркадьевич, - крой да песни пой: шить станешь – наплачешься».

- Вот-вот с делами управлюсь, - твердил он в ответ на уговоры жены, - тогда и завалюсь на всю зиму на диван. До весны буду мнить себя медведем в берлоге. Тогда же, в отличие от него, и жирку накоплю.

Обещал и хотел верить этому; даже несколько раз пытался представить себя лежащим с газетой на диване перед включённым телевизором. Но какой диван, если после переезда из благоустроенной квартиры в дом на земле так втянулся в работу, что в какой-то момент испугался остаться не у дел? Страшился, однажды проснувшись, оказаться бесполезным не только на собственном дворе, но и «Бери дальше, - говорил себе, - на земле». Чем больше он уставал, тем чаще пытался размышлять о своих никчёмных буднях, словно к этому принуждал остеохондроз, а болевшая из-за растяжения жил в кисти правая рука беспощадно, в отместку за большую нагрузку, подталкивала его к этому.

«Гнёшь-гнёшь спину каждый день, - отрешённо размышлял Аркадий Аркадьевич точно о ком-то постороннем, по ошибке заглянувшем в его двор, - а дела не кончаются».

Все его дела, считал он, как на подбор, малозначимые, но часто изнуряющие, порою по неделе не позволяющие сходить со двора. И даже посмотреть в небо было некогда.

«Какой прок от такой жизни?» - спрашивал он себя и не находил ответа.

Аркадий Аркадьевич понимал: гнать надо в три шеи как можно дальше от дома грустные мысли, иначе затянут, закрутят – не отпустят… Будешь и дальше биться, как муха в паутине.

Выход виделся ему в нескончаемых делах.

Последние два месяца изрядно потрепали Аркадия Аркадьевича однообразием; от этого он устал больше, чем от собственно работы, в том числе и в чулане, ремонт которого самонадеянно рассчитывал закончить быстро.

По утрам дела кодировали его от не связанных с домом мыслей, накидывали на шею тесный хомут – как ни бейся, не вырваться, и так достали, что Аркадий Аркадьевич сравнил их со сказочным драконом, у которого вместо одной срубленной головы вырастали две новые.

И вот он, кажется, причалил…

Встав утром с кровати, он, чего с ним давненько не случалось, не обрадовался свежему снегу, яркий свет которого заполнил комнату торжеством белизны и призывом улыбнуться. Он бы и рад был улыбнуться, но внутри у него заело отвечающую за хорошее настроение пружинку, и он остался равнодушен к снегу во дворе, яркой комнате и самому себе.

Занятый грустными мыслями, Аркадий Аркадьевич не видел, что через окно за ним несколько минут наблюдала жена Лида, не слышал, как она звонила дочери по сотовому телефону и что-то говорила.

Не отстраняясь от косяка и морщась от головной боли, Аркадий Аркадьевич вдруг вспомнил недавнюю поездку к брату на юбилей его жены Елены. Будучи в изрядном подпитии, двоюродный её брат Антон пытался ведром с палатки во дворе таскать в сарай овёс, но сил хватало только на две минуты, и тогда он, не обращая внимания на призывы пьяной жены Анны работать ударно, садился на бурт и произносил: «Я тебе не батарейка без подзарядки работать».

У его жены терпения работать тоже хватало на минуту, после чего она сердито бросала ведро к ногам мужа и, с трудом выдавив в очередной раз длинную и витиеватую речь по поводу никудышной деревенской жизни, принималась рассказывать про свою непутёвую городскую семью, в которой никто не хочет работать. «Зато всем дай поесть и обязательно выпить», - ворчала Анна. Себя к любителям выпить она, конечно, не относила; материла мужа, сына, сноху, удивлялась, как можно пьянствовать много дней подряд. Потом сдобренным матами окриком поднимала тихо сидевшего на ворохе овса мужа, и всё повторялось сначала.

В тот вечер Аркадий Аркадьевич предпочёл бы работать в одиночку и в тишине, а не выслушивать пьяную громкоголосую бабу. Он даже готов был перенести занятие на утро и ради этого остаться у брата на ночёвку, однако считал позорным забросить ведро в ларь и подальше сбежать от шумных помощников.

«Моя батарейка тоже требует подзарядки», - подумал Аркадий Аркадьевич, однако с места не двинулся. Знал: поднявшись, он за делами не присядет до обеда, а то и до вечера, и хотел выкроить ещё хотя бы несколько свободных минут, возможно, за это время черти с молотками, наконец, устанут, отступятся и унесут с собой его головную боль.

Мимо проходили люди; иные здоровались, но не останавливались ни перекинуться парой слов, ни пошутить. Да и у Аркадия Аркадьевича сегодня не возникало желания остановить кого-либо из них. Он чувствовал себя отрешённым от всех и вся и даже от целого мира.

Он не знал, как вернуться в набиравшее силу утро. Отвечающее за хорошее настроение пружинка всё ещё не сработала, тормозила ход механизма, приводящего в движение Аркадия Аркадьевича. Не срабатывала и система принудительного его включения.

«Батарейку! Подзарядить батарейку!» - вяло подумал Аркадий Аркадьевич.
И тут обратил внимание на сбегавшую по жёлобу с укрытой снежным покрывалом крыши шуструю струйку, образовавшуюся от прикосновения ещё не холодных солнечных лучей, и принялся неотрывно наблюдать, подумав, что мог бы заметить её и раньше.

Ударяясь о жестяной лист, вода весело отбивала чечётку. Звуки эти и неожиданное сравнение удивили Аркадия Аркадьевича. Подойдя вплотную и присев на корточки, заметил он в солнечном отблеске множество шустро разлетавшихся в разные стороны брызг, подставил под них сложенные лодочкой ладони, почувствовал холодное прикосновение капели и испытал радость, пока ещё непонятно отчего.

Аркадий Аркадьевич не мог утверждать наверняка, но уже стал догадываться: струйка с крыши не из простой снеговой воды, какой её могли видеть проходившие мимо двора знакомые и как в первую минуту её появления подумал он сам. Наблюдая за ней, почувствовал он непонятное волнение, как если бы жарким днём из глубокого колодца в нетерпении доставал студёную воду; цепь накручивалась на вал, а ведро не приближалось, оставалось недосягаемым, из-за чего жажда одолевала всё больше. И чем быстрее крутил он вал, тем сильнее расплёскивалась драгоценная вода. Можно было отпустить вал, пусть ведро плюхнется в колодец – он напьётся из бачка в избе, но этим лишь подстегнёшь жажду. Так не раз бывало в детстве, когда хотелось студёной воды, а очередь к единственному в деревне колодцу растягивалась едва не на километр. Можно попросить кружку свежей воды у взрослых, они не откажут, но хотелось достать воду, испытывая радость самостоятельного труда. Ради этого он готов был потерпеть.

Прошло минут десять, прежде чем Аркадию Аркадьевичу показалось, будто издаваемые струйкой от прикосновения с жестью звуки перестали быть хаотичными, а в душе разливалось тепло, согревая тело. Настроение приподнялось; головная боль отступила.

- Слава богу, - вслух произнёс Аркадий Аркадьевич, - подзарядка прошла без помех! А всего-то ничего надо было – услышать звуки падающей с крыши струйки.

Ноги его затекли; он разогнул спину.

- Работает гидравлика! - обрадовался, не ощутив ноющей боли в пояснице.

Увидел за окном жену, улыбнулся. Она ответила воздушным поцелуем.

Он хотел зайти в дом, но заметил приближающуюся от магазина машину дочери и стал поджидать гостей.

Галина приехала не одна. Из машины весело выпрыгнула трёхлетняя внучка Катюшка и, не обнявшись с дедом, помчалась к луже у забора.

- Папа, - воскликнула весело дочь, - держи Катюшку за шкворень, а то убежит за тридевять земель! Не поймаешь!

Аркадий Аркадьевич хотел шутливо поймать внучку, но она забежала в лужу и, притопывая, смеялась:

- Не поймаешь, деда! Не поймаешь!

Галина прошла в дом.

- Что за срочный вызов? - поинтересовалась у матери, поздоровавшись. - Опять мы пропустим день в садике.

- Ничего с твоим садиком не случится, - присела мать на стул у кухонного стола. - Вымотали отца домашние дела. Хоть связывай, чтоб отдохнул. Не сладить мне с ним. А от Катюшки он не отступится. Вот и отдохнёт.

- Ну, ну! - не согласилась дочь. - Это же настоящее шило! За Катюшкой взвод нянек нужен, но и он всё равно не углядит. Вчера сидим с отцом и бабушкой Клавой на диване. Катюшка принесла пластмассовые колечки от детской пирамидки, раздала нам. «Я, - толкует, - буду говорить «Салют!», а вы колечки вверх бросайте». Поиграли мы, а дела делать надо. Договорились с ней поиграть в другой раз. Катюшка пошла в другую комнату, а отец ей вдогонку шумит, мол, сначала надо собрать колечки. А та в ответ: «Я их не разбрасывала!» И ведь нам нечего было возразить: разбрасывали, действительно, мы.

- Ничего, дочь! Справимся! Не такие шали рвали – это полушалочки! Я буду на подхвате у деда.

- Сами напросились в няньки! - засмеялась Галина. - Раньше окончания рабочего дня от Катюшки вам отказаться не получится! - сделала паузу, а потом поинтересовалась, оформила ли мать карту сбербанка.

- Мне больше внушает доверие пьяное лицо нашей почтальонки Светки, чем ваша сбербанковская карта, - поморщилась мать и проводила Галину до двери.

На крыльце Галина остановилась, поискала взглядом дочку с дедом, но не увидела, зато услышала за сараем их весёлый смех и осталась довольна.

…За забором бомжеватого вида ворона трясла бумажный стаканчик из-под мороженого. Поднимала и бросала его на землю. Оглядывалась, точно проверяла, не смеётся ли кто над ней, снова, подцепляла клювом, раскачивала и роняла. Лишь единожды, бросив стаканчик, она засунула в него голову, но не задержалась в нём и, откинув в последний раз, неторопливо пошла по обочине.

Над вороной-то и смеялись наблюдавшие из-за сарая дед с внучкой.

- Ворона тоже свою батарейку зарядила! - сказал дед Катюшке, едва птица скрылась из виду.

- Смешной ты, деда! - Катюшка обняла Аркадия Аркадьевича за шею. - Это тебе не телефон! Это живая птичка!