Подлец

Медиумический рассказ, записанный при помощи "яснослышания".

Предисловие от медиума:
Было или не было в нашей истории, но текст такой есть, и люди, описанные в рассказе, существовали. Известно ли количество измерений, в которых живут подобные нам люди? Рождались ли они когда-нибудь в нашем мире? Что за войны ведутся и из-за чего?

  - Порох не нюхал, – сказал старый солдат новобранцу, – вона тут сколько лежит, все... – закурил, попыхивая самокруткой, прикрывая лицо дымом, – а! – сорвавшимся голосом, почти плача, – что уж... – говорить не стал, отошёл, успокоился, – потом скажу...  Всю жизнь прослужил, – сказал он спустя полчаса пареньку восемнадцати, не больше, лет – выглядел он ещё моложе, чем смущал умудрённого годами солдата ("Как такому воевать? – душа плачет".), а такого побоища не видел. Иди, смотри, вон несут генерала.
  - Жив?
  - Нет, уже отошёл.
  - Что ж...
Выживших немного осталось, из полка человек двести вместе с ранеными, а убитых целое поле.
Это сражение, как и другое, описываемое в этом рассказе происходило на смыкании рек, так что часть тел попало в воду, через несколько дней пошло заражение: трупы разлагались, их никто не вылавливал – некому было. Вода в реке с гниющими трупами обретала бурый оттенок, течение, будто нарочно, замедлилось.
  - Эту воду пить нельзя, – сказал капитан, – будем рыть колодец... вот здесь, солдатам кипятить воду обязательно, рот не полоскать этой жижей. Подойдут силы, – сам уже не верил тому, что говорил, – тогда наведём порядок.
"Силы" действительно подходили, но были ещё далеко: решать насущные вопросы нужно было самим. Капитан получил лёгкое ранение в ногу, слегка прихрамывал, но в госпиталь идти отказался, дал себя перевязать, сказал: "Царапина", – и принялся обходить своих солдат. Своих он называл – "мои остатки" и при этом не шутил. Старый солдат Петров был самым опытным из его бойцов – "пули его не брали", шутили товарищи, а он будто чувствовал их, говорил: "Будто кожей чувствую – летит и надо согнуться, а то и в сторону вильну, – посмеивался, – вам бы с моё..." (Потом этого солдата убили: спасал молодого паренька, под пулю полез – знал, что погибнет и пошёл "ловить паренька", его пулю. Какая последняя мысль была у солдата? "Словлю и пропал", – наверное эта.)
До следующего боя было ещё время: подходили свежие части свои и чужие. Из своих – отдохнувшие старые, укреплённые новобранцами, их убивали в первую очередь: "ходить" не умели, штыком пользоваться...  Петров махнул рукой: "Убьют!" Стал "маневрам" учить паренька и ещё двух, их прислали сразу после окончания боя, кто-то пожалел и не пустил в бой, а так... "лежали бы здесь". Медленно убирали тела, трупный запах стоял невыносимый, но с позиций отступать приказа не поступало, вот и вдыхали этот смрад.
  - Хоть бы ветер на них дул... – молодой солдат матерился.
  - Ты не матерись, здесь люди спят, – сказал, как-то серьёзно стало.
Люди спали глубоким сном.
  - Им не проснуться, – ответил солдат.
  - Вот ты и не шуми, не положено, доживёшь до моих лет, не такое увидишь ещё.
  - Благодать над ними, вот что, – мечтательно сказал другой солдат, он хоть и помладше Петрова, а выучкой не уступал, – вон, смотри, видишь?
На горизонте появились облака.
  - Омовенье будет.
Плохо или хорошо, но "омовенье" солдаты любили, будто плачет над ними кто-то, забирая к себе.
Ходить в глиняной жиже неприятно, да по телам ещё не убранным, а всё равно благодать. Материлась "трупная" команда: ноги в грязи, лужи, "под собой не видать" – падали, а солдаты смеялись над ними:
  - Вот-вот, в бой иди, это твой бой – ходи веселей!
Раненых, да и здоровых, не заставляли убирать тела однополчан, для этого существовали "другие", "если только хотят", а они не хотели, оплакивали молча и внешне безучастно – "завтра мы будем здесь лежать, – так рассуждали здраво, – а им что? – полежат, подождут: что спешить? – теперь уж некуда..."
Капитан побрился: воду набрали для него дождевую, чистую. Еду готовили тоже из дождевой воды, пока до колодезной не добрались.
  - К четвергу только, – то ли шутили, то ли правда рассчитали.
  - Через два дня может не понадобится, – сказал с набитым ртом капитан, со своими солдатами он был запросто, но спуску не давал: его любили и побаивались.
  - Вот до него, – вспоминал Петров, нет... ещё тогда... раньше, как этот?
  - Лысый?
  - Вот-вот... не-ет, не лысый, ещё раньше...
  - Того не помню.
  - Так тот... – на ухо молодому, –  а нельзя-а... а ему, стало быть, можно...
Дальше следовал рассказ о молодой особе, которая последовала за своим "избранником", да полковник "прекратил безобразие".
  - Вот было смеху...
Долго ещё искали причины посмеяться, находили и отводили душу дружным хохотом.
  - Это что у вас за веселье эдакое? – полковой комиссар (был такой) обратился к солдату, стоящему в сторонке, тот держался за живот то ли от смеха, то ли...
  - Ранение, господин майор, держу, чтоб кишки не выпали.
  - Но-но, какие кишки? Не было никакого ранения. Ну-ка покажи! – солдат старше Петрова отстранил (посмел) майора в сторону. – Дай-ка посмотреть, – подошёл к солдату.
Майор придирчиво посмотрел, но что-то ему расхотелось порядок наводить, откозырял капитану (тот даже не встал: не уважал майора, скорее, презирал) и пошёл в сторону другой группы солдат, но в направлении своей коляски (могли попросить подбросить раненого в госпиталь, в его планы это не входило).
  - Что это он? – солдат вопросительно посмотрел на командира, но зная (все знали) нелюбовь этих господ друг к другу, сами принимали сторону своего капитана: с ним считались больше.
А история такая вышла: любили оба одну барышню, а она предпочла совсем другого, постарше званием и летами, но морочила головы обоим (обещала, цветы принимала, шутила и казалось – любит).
  - А вот, подиж-ты, – сказал старенький отец сощурившись, ухмылка не сходила с его лица, – выбрала другого, не тебе чета, – и тыкал пальцем в грудь, тогда ещё, лейтенанта.
Было ли обидно столбовому дворянину такое тыканье? Было, но злило другое – это было как предательство. Конечно, если б не подвернулся князь со своим "добром", лучше сказать – "свирелью" подвигов, которые он совершил когда-то, может и он сгодился в мужья, да и, тогда ещё, мичман (из "морских") кружил голову красотке. Да, сложная история получилась: стрелялись все и князю досталось на "орехи" – так рассвирепели оба "соискателя" руки и сердца, что не оставили в покое обидчика. Хотя выбор был за девушкой, она и выбрала, в конце концов, князя. Только вот руки и сердца он просить не стал, только ласки (был женат на длинной и тощей даме, у которой дети появлялись независимо от присутствия мужа). Барышня была "оплёвана", девичья честь пострадала, а господа, вдоволь насладившись стрельбой, удалились от неё – все. Девушке припомнили и её непрестижное состояние: отец из простого сословия, дослужился своей храбростью до офицерского чина, мать из мещанок (красавицей слыла в молодости), денег, как и приданого, за девушкой не числилось, только её красота.
Про девушку стали забывать, а ненависть друг к другу осталась, казалось, навсегда. "Подлец!" – цедили сквозь зубы по очереди при встрече. Лёгкие ранения от дуэли оставили свой след ненадолго, а привычка ненавидеть, к сожалению, не прошла.
  - Пойдём! – капитан взял бойца за талию. – Вон коляска, подвезут, так нельзя оставаться, – он увидел вспоротый живот, кишки не вываливались, но рана кровоточила.
  - Выживет, – протянул пожилой солдат, – у меня такое было, – поднял гимнастёрку, показал шрам на весь живот, – вот, кишок только чуть-чуть поцарапал, а так кровищи было... у него меньше моего.
  - Во как! – солдаты стали обсуждать ранения свои, и какие бывают "не сильные".
А капитан слушать не стал, махнул "не надо помогать" и сам повёл солдата к коляске комиссара: во что бы то ни стало "плюнуть ему в лицо". Комиссар, увидев старания заклятого врага, подогнал коляску поближе и помог погрузить раненого, сказав: "Довезу". Ссоры не вышло, и капитан в сердцах плюнул на землю, выругавшись (матерился он только в бою – солдатам это нравилось: "свой").
Ещё два дня отдыха и далёкая канонада оповестила, что где-то уже идут бои.
  - До нас уже скоро будут...
Солдаты тревожно смотрели в сторону выстрелов.
  - Эх, не успели, нам бы...
  - Отдохнуть? Вон орудия ставят и ещё... – капитан с ухмылкой, "свежей" походкой обходил своих солдат, – приказа сниматься не было, стоим тут, может, подойдут ещё части, но мы – тут, – по-отечески настойчиво капитан показал пальцем на землю под ногами, – теперь готовимся к бою, там к кухне подвезли подарки, вольно и можно посмотреть.
Что за "подарки" смотреть пошли не все. Женщины вязали солдатам шарфы, шили безделушки барышни. Подарки для "слёзных" только, резюмировал вернувшийся солдат, он принёс куклу: из тряпицы сшитую куклу в венчике из цветов, связанных красивыми нитями.
  - Такую вот достал, сразу приглянулась, – потыкал куклу пальцем в живот, – такую хотел...
  - Что-то ты того... – покрутил пальцем далеко от головы, чтоб не обидеть, другой солдат, моложе не на много.
  - Щемит? – это спросил кто-то со стороны. – Это плохо.
  - А ты не каркай! – тут же заступники ополчились на "вестника".
  - Нам теперь всем по кукле надо, –с усмешкой сказал пожилой солдат так, что всех развеселил.
Все стали вспоминать прошлые приметы, находить их забавными – про куклу забыли.
Капитан недоумевал: откуда столько взялось людей? Солдаты оглядывали новобранцев, их было около сотни, может, больше. Стройной колонной они проходили мимо, занимали оборонительные позиции, изредка переговаривались между собой.
  - Вот здесь стоять будем.
  - Туда дальше ведут, там холм, обстрел хоть куда, надо бы окопаться.
  - Прикажут, окопаемся.
  - А не прикажут – в атаку пойдём! – крикнул им вслед свой солдат.
Все дружно рассмеялись.
  - Ну-ну, копайте, милки!
Посыпались шутки и оскорбления за "неправильную" форму.
  - Форма у них подходящая, только вот тут...
И снова дружный смех. Солдаты были "не из наших", значит, смеяться можно – офицер их не одёргивал. Этим ребятам в битву не впервой, а здесь не знают – другие они.
  - Кривенькие, – смех.
  - Зубастый тот, – смех.
  - Желторотик, – дружный смех.
Вот так встретил их дружный коллектив солдат, который едва выжил в этой "свалке", а помощь встречали с несвойственным им равнодушием – им не верил никто.
  - Сами бы пришли, а то ведут...
И много ещё обидных замечаний услышали "новенькие" солдаты. Что-то непохожее было в них на других солдат, но не разбирались, а поднимали на смех.
  - Смотри-смотри, идёт, марширует: как марширует? Так можно только в уборную ходить!
Маршировали они действительно странно – "своим" маршем, для них обозначенном. Не обращая внимания на реплики, новенькие быстро освоились на новом месте, расторопности им было не занимать.
  - Ого! Тащит, смотри! И эту...
Солдаты наблюдали, как строили блиндаж для командира: быстро, слаженно, не матерясь – такое было в диковинку у них.
  - Ну-ну, посмотрим...
"Посмотрели", оказалось, дивизионное командование определило частное войско (такое было) к ним "на линию".
  - Вот так подмога! Что они умеют?
  - Да ничего! Вон смотри, как идёт! Винтовку едва тащит.
  - Это у него рука такая!
  - Да ну!
Всё как не у них: и держали винтовку не по-нашему и "шли", как "в уборную". Через день только выяснили, что чудо-богатыри не дрогнули, не отступили и погибли на месте, где стояли, усыпав бруствер трупами атакующих солдат врага.
В этом бою не осталось никого, кто бы мог рассказать о бое, самом его пекле: смотрели со стороны и видели, как погибают наши солдаты, не вводя резерв до назначенного времени. Потом, наступающие части увидели "картину боя" по телам, лежащим на трупах врагов – никто не ушёл. Враг продвинулся немного и был взят в кольцо, разбили молниеносно, не беря живых в плен, раненых добивали молча, не слыша криков, не чувствуя сострадания.
Капитан лежал на друге, заслоняя раненого от удара. "Подлец" ещё дышал, но умер на руках санитаров. Как он оказался здесь? С какой новостью прискакал верхом? Только письмо в кармане бывшего мичмана было адресовано капитану, в нём говорилось одно: "Наша возлюбленная вышла замуж за бедного унтер-офицера и просила простить её. Я простил, теперь Вы простите её – это ей важно. Она Вас любила, не меня – так сказала. Вот её адрес (...), напишите ей", – и дальше офицерское звание, фамилия и приписка "Ваш подлец".