Как я обрела потерянную серёжку

     Вот и не знаю, то ли это мистика, то ли склероз, то ли случайное совпадение.
     Признаюсь вам откровенно: у меня есть одно помешательство, одно — так я думаю. Но от этого помешательства я не страдаю. Наоборот, я им наслаждаюсь — это помешательство на серёжках.
     Кстати, вдруг вспомнила: в юной молодости, всё-таки иногда подумывая о замужестве, мне всегда желалось, чтобы его звали Серёжа. Уж не оттуда ли всё и пошло, как компенсация хронического отсутствия Серёж на моём любовном горизонте? Как интересно…
     Губительной (для кошелька) страстью я одержима уже лет пятьдесят. Да что там пятьдесят, наверняка уже лет шестьдесят, с того момента, как медсестра криво проколола мне уши, и теперь одна серьга смотрит на вас, а другая на Кавказ. Лет тридцать тому, будучи находясь (как теперь говорят,и мне это, признаюсь, нравится) в гостях у подружки в любимой Одессе, случился у меня день рождения. Как-то возвращаясь с пляжа Аркадия (самого знаменитого на всю Одессу), мы заглянули в магазинчик, где среди прочего был и ювелирный отдел.
     На эту парочку я сразу-таки глаз  положила и вымогнула её из подружки как подарок. В них было что-то пирамидально-египетское: такой срезанный треугольник, испещрённый чисто египетскими письменами. Да еще центральная часть позолоченная. Такая достойная музея вещица, я вам доложу! Долго я пребывала в счастливом периоде их периодического ношения, но у счастья есть конец.
     Он и настиг меня с серёженкой!

     Зима в Петербурге: слякоть, мокрый снег, каша под ногами, серо, тускло. Как говаривали тогда: «сверху серо, снизу грязно, посредине безобразно». К счастью, степень действительности этого обидного для города куплета неуклонно снижается. Я на Петроградской стороне, в большом красивом Дворце культуры - феномене, ранее густо бытовавшем в Ленинграде. Приглашена на концерт симфонического оркестра, которым руководит юный дирижёр, племянник моей близкой подруги. Его имя ещё не знакомо любителям классической музыки по афишам, поэтому народу в зале немного: в основном друзья, родственники и друзья друзей и родственников.
     Оркестр в полной боевой готовности. На сцену легко    и стремительно впархивает дирижёр, по виду совсем мальчишка: высокий, тонкий, курчавый, обаятельный блондин, и оркестр заиграл.
     Сижу, слушаю музыку композиторов-романтиков и в задумчивости трогаю ухо, украшенное перед выходом из дома любимой серьгой. А её и нет — голое ухо, смотрящее на Кавказ, с зияющей пустотой.
     Всё! Все удовольствия в прошлом. Горе и растерянность. Надо сказать, что современные украшения, как бы специально не рассчитанные на долгое ношение — чтобы покупка повторилась, не имеют замка: так, изогнутый крючочек и всё. Поднятый при подувшем ветре воротник пальто легко выталкивает его из мочки уха — лети себе хоть на Кавказ, хоть в Арзамас…
     Стремительно прокручиваю в мозгу все ситуации с воротником, со снятием пальто в гардеробе и за последнюю возможность цепляюсь. А вдруг?..

     Концерт длится бесконечно долго. Борюсь с собой: может, сейчас же встать и бегом в гардероб: а вдруг она там лежит или кто-то нашёл, подобрал и отдал гардеробщице — всё-таки интеллигентно-концертная публика! Но как-то неудобно, неуважительно по отношению к пригласившим, хотя дирижёру самому без разницы — он занят другими мыслями: правильно показать вступление, вовремя снять фермату и прочие тонкости дирижёрского мастерства.

     Еле дождалась конца, вместе со всеми устремляюсь в гардероб, занимаю очередь, опросив перед этим работников зонта и шляпы. Безнадёжно шарю глазами по полу, на котором стоят большие грязно-коричневые лужи от растаявшего на обуви снега.
 
     И вдруг вижу: что-то в луже блеснуло — неужели она? Бросаюсь, хватаю, вытаскиваю, чуть не целуя, свою изрядно покалеченную, чуть не до смерти затоптанную красавицу! Бережно закутываю её в носовой платок и несу домой.      Назавтра бегу к ювелиру, ползу к нему на коленях с кажущейся невыполнимой просьбой о воскрешении. Мой слёзный рассказ вдохновил его на попытку воссоздания, и он сотворил чудо. Пришлось и другую серьгу слегка переделать, но иероглифика осталась. Разве что позолота с моей страдалицы почти вся слезла. Но разве это важно после всего пережитого?!

     Идут годы, мы с ней  радуемся  каждой  новой  встрече  (я, кажется, не сказала, что их у меня свыше пятидесяти пар и ни одну не хочется обидеть невниманием!), пока однажды, придя домой и переодевшись, я опять не застала её на законном месте. Искать было негде, видимо, на улице она и вывернулась. На всякий случай посмотрела на полу — нигде нет.

     И тут начинается, или продолжается, мистика: абсолютно не помню, что я сделала с оставшейся серьгой — то ли куда-то убрала, но в привычной коробке её нет, то ли с горя выбросила, чтобы покончить с этой историей раз и навсегда. Хоть убей, не помню.

     Время течёт, годы идут. Вещей в гардеробе много, все тоже ждут своего часа, когда они соприкоснутся с моим телом и, наконец, ощутят моё тепло и свою нужность. Дошла очередь до хабэшного бордового свитера, купленного в Шотландии. Беру его из стопочки, разворачиваю, чтобы надеть и вдруг слышу «цок». Опускаю очи долу и вижу, да, да, хотите верьте — хотите нет, её! Вернулась, осознала, что неправа была, спрятавшись от меня!
     Но почему полного счастья нет? Что омрачает долгожданную встречу? Только тут понимаю причину померкшей радости: пары-то ей нет! Ума не приложу, где она может быть. Или давно в мусорном ведре успокоилась?
 
     На сей раз я умнее: может, где-то теплилась смутная надежда, хотя и не знаю на что. Положила брошенку в заветную коробочку и решила больше о ней не думать.
Так по сей день и было бы, не устреми я однажды взор на трельяж, и что же я вижу? На скобе, крепящей левую часть зеркала к центральной, что-то висит… Что — могу не утомлять вас повторами. Но вот как она там оказалась и как давно она там появилась, боюсь, этого мне никто не скажет. И всё-таки, что это: мистика, склероз, случайное совпадение? Или, по-вашему, это что-то другое?