Гусь. Начало рассказа

Рассказ-воспоминание(8+) о первой паре лет.
Из сборника "Галкины рассказы", предисловие к сборнику -- http://proza.ru/2021/12/16/778
* * * * *

Нет для мыслящего человека преград в достижении поставленной цели; и если уж захочет вспомнить забытое, то справится непременно!.. В крайнем случае – домыслит на основании чужих рассказов, или придумает возможное, в действительности не существовавшее...
Я когда-то прочла, что седобородый старец, не стану упоминать знаменитую и сейчас фамилию, помнил то, что немногие из нас стараются вспомнить, считая несущественным. Этот факт так удивил и потряс меня, что какое-то время я засыпала со стремлением увидеть себя абсолютным младенцем, и однажды… то ли сон, то ли воспоминание встало перед моим внутренним взором в полный рост, и это был – момент моего рождения, так мне показалось!..

Я ещё спала и, вероятно, слышала кровоток и спокойное биение сердца. И, вдруг, ритм стал нарастать, пульс забился чаще и громче, вплоть до оглушающей барабанной дроби, выгоняющей куда-то прочь! И я потянулась, упираясь головой во что-то упругое, мешающее выпрямиться во весь рост. Голова и плечи оказались плотно сжаты, и лишь неимоверным усилием мне удалось вырваться!.. О нет, не из жаркого одеяла, победив навалившуюся подушку. Я, вдруг, перестала ощущать границы своего тесного мирка, а что-то цепкое и скользкое подхватило моё тельце, охваченное леденящим холодом. И я услышала незнакомые ранее запахи и звуки, заставившие меня замереть! Но ещё сильнее потряс яркий, до боли, свет с подвижными тенями. И от этой боли и леденящего холода я инстинктивно вздохнула и закричала!.. Закричала так громко, что очнулась… в своей постели; с чувством потери чего-то невозвратного, взамен, как мне показалось, на «вселенское одиночество». Я лежала и пыталась понять свой сон. Или воспоминание? И одеяло, и подушка не были враждебны, в комнате – тихо и тепло, как бывает под утро. За окном чуть брезжил рассвет, ничто не напоминало только что прочувствованного мною. Только что? Скорее всего – давным-давно, при рождении! А что было потом? И я стала, словно гусеница, выгрызать изнутри «яблоко» воспоминаний…

Воспоминания были, в основном, пугающие и забавные одновременно: пугающие своей эмоциональной окраской и забавные в понимании взрослым человеком.
Как и уже упомянутый старец, я вспомнила пеленание и своё двойственное чувство к нему. Как было любопытно разглядывать что-то розовое мелькающее перед лицом, ловить и пробовать это на вкус; теперь-то я понимаю, что тянула в беззубый рот свои ноги и руки. Вспомнила – как не нравилось тесное стягивание холодной тканью, вызывавшее волну судороги. Как, устав от собственного возмущенного крика, и, насытившись знакомо пахнущим молоком, я засыпала, чувствуя себя в пелёнках словно тогда, когда ещё не было пугающих звуков, запахов, света… и одиночества! Пожалуй, именно жуткое одиночество было самым острым чувством в моих воспоминаниях о начале жизни...

Вскоре я поняла, что тени вокруг, властвующие моим телом, принадлежат разным людям, по-разному ко мне относящимся. Уверенные их прикосновения меня успокаивали, а робкие – пугали, и я беспомощно пыталась отстраниться, плачем выражая недовольство своим бессилием. Единственно, кто не был навязчив, – это фигура в углу комнаты, почти под потолком. Поднятой ладошкой или ступнёй я закрывалась от внимательных глаз, что пристально смотрели с бородатого лица и день, и ночь. Рано утром солнечный зайчик скользил по неподвижному лицу, своей яркостью споря с негаснущим огоньком под ним, но и тогда взгляд не менялся. Кажется, именно иконе я улыбнулась впервые в своей жизни, стремясь получить ответную реакцию, что оказалось тщетным… Впрочем, и на обращение бабушки, лицо в серебряном окладе оставалось неизменно равнодушным. Вот он – исток атеизма, как неверия в обратную связь! Но понимаю я это уже взрослым умом, а тогда… Кто был самым отзывчивым? Как ни странно, в моих воспоминаниях – это кошка!..

Сколько ни старалась, я так и не вспомнила лиц, что соответствовали бы моим самым ранним воспоминаниям. Лишь ноги – ступни и колени, разные, но всегда пугающие; особенно бабушкины, как я теперь понимаю. Они ритмично нажимали на доску-педаль, оживляя грохочущее чудовище, что «поедало» пёстрые ленточки, выталкивая из себя полосатое полотно половика. И мы с кошкой, прижимаясь друг к другу, замирали от страха быть укушенными этим монстром, в пасть которого бабушка смело засовывала свои руки. Когда чудовище, насытившись, замирало, кошка вырывалась из моих цепких ручонок и бросалась в ворох цветного тряпья, разорванного на аккуратные ленточки и разложенного по цветовым кучкам, ныряла под бабушкины ноги, и та бранила её, называя «Заразой»!..

Мне слово «зараза» было неподвластно, как и все прочие слова. Нет большего несчастья, чем пытаться быть понятой, при невозможности выговорить хоть что-то! И вот тебе суют в рот ложку с кашей, вместо чашки с молоком; надевают поверх платка ещё и меховую шапку, из-за которой исчезают все звуки; на колючие носки натягивают валенки, вместо того, чтобы пустить босиком по полу... Понимала меня только кошка!
Помню себя сидящей в огромном сугробе в одном валенке и Заразу, что пришла и легла на замерзающую ногу. Чётко помню длиннющие волосинки кошачьих усов, столь пышных, что не помещались в мою ладошку; никогда позже я не встречала животных со столь огромными усами! И столь огромными глазами, неотступно следившими за мной. В моих воспоминаниях трёхцветность Заразы одна и та же, а вот цвет её глаз – разный: то лимонно-жёлтый с чёрной чёрточкой узкого зрачка; то зелёный, словно круглые весенние листочки; то бездонно-чёрный с золотым ободком. Хорошо помню шершавый язычок на моих пальцах, измазанных сметаной, и на лице, с ручейками слёз. Но ярче всего помню упругий пушистый хвост, что помахивал кончиком на уровне моих глаз! За этот пушистый «костыль» можно было ухватиться, чтобы встать; побежать и поймать, как «опору»; потянуть к себе, зная, что следом притащится и вся кошка. Столь же удобна была лишь гусиная шея!..

* * * * *
Окончание рассказа -- http://proza.ru/2021/12/24/1129