Это, любимая Бэйли, Лермонтов

     Они гужевались на заимке скоро как три года. Раз в месяц Пашка Петрович, надевал вицмундир и большой ножик обочь, украшая свою вытянутую огурцом голову фиолетовым абажуром от прошлогоднего торшера, куда обычно срал Фадеев, как рассказывала Феклуше Толстой бабушка, беря ту с собой на колхозный рынок торговать жамками, и выползал ящуром на крыльцо, решительно подзывая уже ожидающего бурмистра Гинце. Гинце, как всякий немец, покорно снимал квадратную каску, ложа МГ - 43 к колодцу с сопящим во тьме Броунжером, мелко кланяясь, подбирался ближе и выслушывал стремительные указания барина : сменить состав крепостных девок, спосылать будошника к Фаддей Фаддеичу за вином и тульскими пряниками, внести оброк на Мытный лютиками и новыми песнями Сергея Шнурова, почетно проголосовать за и против Путина, хваля прозорливость начальствующих, подкинувших свиньям рунета неисчерпаемую тему микробов, ведь иначе скотам и обсудить нечего, а также указать Пушкину насущность. Трясущий похмельной головой Пушкин облекался в гардину и истинно ромейским макаром провозглашал благую весть, свысока швыряя рифмованную мудрость подвизавшемуся на посылках Лермонтову.
     - Темнеет чорный недалекий -
     Говночечен струит на брег.
     Шушпан ! Перды ! И Верлиока,
     Смотрите все на марафонный бег.
     Там сохнет под шинелкой сам Дворжецкай,
     Куски лежат в каптерке утомленно,
     Заруцкий, Заможайский и Зарецкий
     Поют с Земфирой песенки продольно.
     Поют. Вздыхают. Тешут гривы,
     Сымая на смартфон лихой абцуг.
     Эк ! Широченны нивы,
     А также терем - тюк.
     Бурмистр уходил по проселку на Берлин, изумленно повторяя страшное слово " терем - тюк ", неизменно поражаясь внутренней силе скифов, а Лермонтов, ковыляя протезом по загаженному снегом двору, пинал заледеневшие кусочки говен, тая коварную мысль превзойти светоча русской поэзии, ищущего триппер у спящей под сизым небом коровы с глазами Скарлетт Йохансон.
     - Салам, омытая Джамайка !
     Струна невзгод, баян тревог,
     На затылке кепи и не наша майка,
     Я иду сквозь лес и кипит мой рог.
     Рог лосиный, рог заветный,
     Словно мох или говно.
     Русскай лес ! Привет приветный
     От меня. Мне все равно,
     Срать и ссать, с прибором ложа,
     Я пахал весь натюрморт.
     Боже ж мой, все те же рожи,
     Юмор шуток - третий сорт.
     Гинце, придя в расположение, развертывал нибелунговские дивизионные шестиствольные минометы и прицельным залпом накрывал, на х...й и в манду, все сгнившее со времен Бродского пространство, почему - то нашедшее себя в изрыгании чепухи и ахинеи на русском языке. Конечно, кто - то пребывал в привычной славянско - еврейскому уму депрессии, кто - то мечтал о демократии в России, а кто - то и эйфорил по буеракам, но общим было одно - на хрен ненужность.
    Затем пьяный Пушкин стрелял в Лермонтова из пулеметов, проходили митинги и революции, но министр Мединский торжественно провозглашался несущим основную потребительскую нагрузку россиянином и все начиналось заново, ввергая в кромешный ахуй немногих пошехонцев, задумчиво растящих грибы - опята на своих мудрых головах.