Леший

Это было давно. Еще когда леса были полны разного зверья, реки чистыми и с множеством рыбы. А люди жили дружно-дружно. Верили тогда в разную нечисть. Вот эта нечисть, страхом подкормленная, и разгуливалась, как могла.
Повадился в то время один леший из лесу в деревню наведываться, да самогон у одного деда воровать. Тот на отшибе с женой да собакой жил. И добрый дед был, и веселый, да выпить любил уж больно. А как увидит, что очередную бутылку умыкнули за ночь — такими словами нелестными исходился, что уши вяли даже у верного пса.
Решил как-то старик вора изловить. Но как? Капкан медвежий ставить? На кого-то живого? Жалко. Да и не было в доме такой штуковины страшной отродясь. На Бобика надеяться? Тот только и может, что виновато глядеть из конуры, да хвостом вилять. И вроде раньше не было такого, чтобы чего-то недоглядел этот пес, а тут... Погладил пса по голове:
- Хорошая ты у меня собака, а вот ворюгу никак не словишь. Придется вместе нам с тобой изловчиться.
Сказано — сделано. В тот же вечер хозяин сам вместе с дворнягой забрался в конуру. Ведь это самое удобное место для наблюдения. Никто и не подумает, что в конуре-то человек может прятаться. Жена дедова, правда, шибко рассердилась, когда мужа в конуре увидела. Сначала — потому, что подумала, что тот пьяный. А потом — потому, что подумала, что тот совсем дурак.
- Дурень старый! Свихнулся! - Кричала.
И не вылезти тому из укрытия, не показать, что нормальный — вора-то стеречь надо. И Бобик спит уже — будить неудобно. Нашумел на нее старик. Ушла та в итоге ни с чем — не огреть даже палкой. А пёс от криков все-же проснулся. Хозяину лицо облизал - ничего, дескать, терпи, на меня так же орет, когда я на луну ночью вою.
Вот и ночь опустилась на село. Луна засветила ярко-ярко. Душа собачья пела, дед слушал. А бабка материлась громче, чем выло животное. И тут хозяину показалось, что кто-то под шумок через огород прокрадывается. Выполз он из укрытия, пса попросил не выть, жену не орать. Пёс послушался, жена нет. Только громче ругаться стала, да вожжиной стегать. Больно...
- Я вора слышу в огороде! - Выдавил из себя, наконец. Хозяйка сразу сменила направление своей ярости — тоже воров не любила. В огород побежала — старик с собакой  за ней. 
- Подожди, щас мы его вынюхаем! - И стали вынюхивать.
Шли, как им казалось, аккуратно, между грядок, ни одного росточка не задели. А старуха как завизжит:
- Да что же это ты, гад эдакий, делаешь, с псиной со своей вместе! Все арбузики истоптал, плети все испоганил! Куда пошел в огурцы! Да в капусте вор-то! - А сама прямо по капусте идет, кочаны молодые ногами сшибает, как слепая.
Сделал муж ей замечание, да та не поверила его словам, подбежала прямо по помидорам — и давай снова бить.
- Да не меня бить-то надо, а вора! Вон он, бежит-то! Вон — тень!
- Да нет там никакой тени! - Замахивалась в очередной раз бабка, - вон, с той стороны шорохи!
- А я говорю — вон — тень!
Так и побила, ни за что. А грядки пострадали сильно.
Когда бедолаги поняли, что их дурят, сразу кинулись к тайнику с бутылками. А там... леший засел. Видимо, подумал, что люди долго еще драться будут и расслабился. Выпил на месте целую бутылку и тут же и уснул, прямо не земле. Земля-то русская милее любой перины.
Сладко спал, даже не заметил, как его связали. Проснулся — и ничего понять не может. Вроде как, не он всех облопошил, а наоборот. Но как же быть такое может? Завыл с тоски да позора. Пожалели его — дали выпить стопочку. Да сами вместе с ним махнули — с досады за урожай погубленный. Потом еще, потом еще... И пошли воспоминания. Леший рассказывал, как он за нос потешно охотников в лесу водил, а дед с бабкой — про свое житьё деревенское. Посетовали, что пол-огорода сегодня погубили. Пожалел дух лесной стариков, пообещал, что по осени все грибные да ягодные места им покажет, а от остальных людей спрячет. И пить пообещал бросить.
И сдержал слово. Вся деревня потом старикам завидовала, как много они набрали грибов да ягод, чем остальные деревенские. Те охотно делились, в обмен на овощи с огорода. Бабка теперь даже пса прощала, когда тот по ночам иногда все продолжал петь луне свои, только ему приятные, песенки.