Часть I. Глава 21. Товарищ Ганько

ГЛАВА 1: http://proza.ru/2021/11/17/1486

Товарищ Ганько был всегда точен: точность во времени у него была с детского дома. Он был маленьким, хрупким мальчиком и имел в этом жутком заведении вырванные годы. Мама товарища Ганько была пропавшей без вести прямо из роддома, и за жизнь семимесячного, недозрелого мальчика боролось всё отделение  районной больницы. Он выжил и был отправлен, как и полагается, в районный детский дом. Заведующая детским домом, товарищ Небаба, посмотрела на тщедушное тельце и сказала:
«Якыйсь дуже поганый хлопец выйшов. Прямо на призвище Поганько тягнэ». Потом спросила у медсестры, стоявшую рядом: «На яку ж букву ёго довжны назваты сёгодни?»
«Та на букву “Г”, а имечко на “Ю” », – безразлично ответила медсестра, заглянув в журнал прибытия младенцев.
«Пацану не повезло дважды», – задумчиво произнесла заведующая, потом ещё раз взглянула на малыша и сказала: «Нехай будэ Ганько. Юрок Ганько. А шо, звучить!»
Так и стал маленький постоялец детского дома Юрием Ганько.

Маленького Юру Ганько били все: и девчонки, и пацаны, но он научился не плакать, потому что знал - за слёзы ему достанется ещё и от воспитательницы тётки Зинки.

Однажды, когда его сильно избили «товарищи» по комнате, и маленький Юра попал на больничную койку, к нему пришёл милиционер. Дверь в палату распахнулась, и вошел этот чудесный представитель власти. Юра опешил: мужчина был высоким, плечистым и, видимо, очень сильным. Он представился «товарищем Сердюком» и стал задавать мальчику вопросы по поводу перелома его руки. Юра с детства знал, что надо молчать, поэтому отвечал односложно: упал с лестницы, поскользнулся на мокром полу, но отвести взгляда от милицейской  формы он уже не мог. Товарищ Сердюк всё понял. Он внимательно посмотрел на мальчонку и, с уважением пожав ему здоровую руку, сказал:
«До свидания, товарищ Ганько! И больше не падайте!»

И тогда маленький, тщедушный, всеми брошенный мальчик решил, что он обязательно станет милиционером, когда вырастет. Закончив кое-как школу, он поступил в милицейское училище. Через два года на свет родился готовый милиционер Юрий Ганько, который был милиционером не по штату, а по призванию и по совести.  Его отправили по распределению в этот городок, дали комнату в общежитии и таким образом маленький засранец стал товарищем Ганько.

В «Кабачок» товарищ Ганько, как я уже говорила, пришёл вовремя. Он хорошо всё обдумал и взвесил. С одной стороны его пугала перспектива стать зятем Сары Абрамовны, но с другой стороны он каким-то седьмым чутьём почувствовал, что эта женщина даст ему то, чего он был лишён в детстве, а именно: материнскую любовь. И поставив на одну чашу весов это огромное, всепоглощающее чувство, о котором он мечтал, а на другую чашу весов свою фамилию, о которой он ничего не знал, товарищ Ганько принял единственно верное, как ему казалось, решение, о чём прибыл сообщить лично Саре Абрамовне.

Он пришёл как раз в то время, когда все, охая и причмокивая, пробовали Сарин паштет. Остановившись возле честной компании, Ганько кашлянул. Все прекратили есть и посмотрели на милиционера. Лея подбежала к нему и крепко обняла. Что происходило в душе милиционера не знал никто, но когда Лея при всех обняла его, вы не поверите: товарищ Ганько заплакал. Он стоял в форме, при кобуре и плакал на виду у всех застывших от этой сцены родственников… Он, давший себе когда-то слово, что никто и никогда больше не увидит ни одной его слезинки, стоял перед всеми и плакал, как ребёнок. И тогда из-за стола величественно встала Сара Абрамовна. Всё же, у неё было доброе и любящее сердце: в семье Ленивкеров, как вы уже поняли, все умели это делать: любить, хотя редко об этом говорили вслух.

Когда Сара встала, все замолчали. Она царственно предложила товарищу Ганько присесть за стол. Тот смутился, но за стол сел. Сара Абрамовна молча отрезала кусок булки, щедро намазала на неё остатки паштета и, положив на блюдце, сказала угрожающе:
– А ну, товарищ Ганько, пробуй!
Бедный товарищ Ганько, на которого смотрели все эти люди, осторожно откусил кусочек бутерброда. Глаза он не закрывал, а смотрел ими на Сару. Дожевав булку, он достал из кармана платок и вытер ими губы.
– И как вам паштЭт, товарищ Ганько? – спросила тётя Фира так, как будто от этого ответа зависела вся его дальнейшая судьба.
– Я никогда такого не ел! – честно ответил Ганько, имея в виду, что он на самом деле не ел такого блюда. Никогда. Ни разу в жизни.
Все поняли это по-своему и обрадованно загалдели, а Сара Абрамовна громко сказала:
– Ша!
Потом посмотрела на Юру и спросила:
– Вы нам имеете что-то сказать? Вы приняли какое-то решение?
– Да, пани Сара, принял, – пролепетал боец Ганько, встал и взялся за кобуру. Он всегда брался за кобуру, когда принимал решение: так ему было спокойнее. Но из присутствующих никто об этой его привычке не знал, поэтому все замерли, решив что сейчас не самое подходящее время для стрельбы.
– Вэй из мир, молодой человек! – воскликнула Сара. – Вы что, решили нас положить прямо здесь?
– Только не нужно нас пугать! – предупредил на всякий случай Беня. – Мы пуганые!
И тогда Лея совершила подвиг: она подошла к Юре и, сняв его руку с кобуры, крепко сжала её.
– Я пришёл сообщить вам о своём решении… Я согласен взять вашу фамилию, пани Сара, – сказал Ганько, замялся и тихо добавил: – Только этого я делать не буду.
– Не поняла: так вы будете или не будете?
– Фамилию – да, а это – нет.
– Объясните, молодой человек, вы чего не будете делать? Вы свадьбы не хотите? Без свадьбы никак нельзя: нас засмеют в городе. Мы уважаемые люди!
– Не, я не про свадьбу. Я про это… Мне сказали в отделении, что вы писюны режете.
– Что? – всем хором спросила семья и ошарашено уставились на товарища Ганько, теперь почти Ленивкера.
– Ну, мне сказали, что у евреев такой обычай: резать писюн до свадьбы. А ещё сказали, что вы кровь в мацу добавляете… Я её, мацу эту, есть точно не буду. Я не Гуливер.
– Кто? – опять хором спросила семья.
– Может вы хотели сказать, что вы не каннибал? – спросила в замешательстве тётя Фира, и Сара Абрамовна поняла, что погорячилась со своим предложением: для превращения Ганько в Ленивкера предстоял долгий и серьёзный ликбез.
Вечером, придя домой, Сара закрылась у себя в комнате и открыла тетрадь Ханны.
 – Яша, это чтобы ты знал: я тебя жду. Мне нужно с тобой порешать пару вопросов и рассказать тебе о своих успехах. И если ты не придёшь, так и знай: я больше не буду телебенькать продукты на кухне твоего заведения. И пошло оно тогда всё кошкам. Я не угрожаю, я предупреждаю. 

Ночью Сара проснулась неожиданно, как будто кто-то толкнул её в бок. В лунном свете она увидела полупрозрачный силуэт мужа, но совсем не испугалась.
– Здравствуй, Сарочка! – сказал покойник.
– Яша, чтоб ты мне был здоров! Спасибо, что пришёл! А то я тут зашиваюсь. Скажи уже что-нибудь умное!
– Ты большая молодец, пани Сара. Наблюдая за твоим действиями оттуда, я получаю таки большое удовлетворение! И я становлюсь немного спокойным за тебя.
– Да, Яша, но как сделать, чтобы в кафе пошли люди? Ни одного человека! Ни одного!
– Рано, Сара, рано. Одним паштетом их не накормишь. К тому же, я оставил тебе деньги на первое время.
– А ты знаешь за паштет? Я его сделала, Яша!
– Пани Сара, я знаю за всё. Ну, скажи, зачем тебе надо было, чтобы этот шлемазл Ганько стал Ленивкером?
– Яша, как это зачем? Согласись, наша фамилия звучит лучше и она кое-что значит в нашем городе. Я просто хочу, чтобы род Ленивкеров не перерос в род Ганько.
– Но у тебя есть Арик! Женившись, он продлит и наш род, и нашу фамилию, даст Бог.
– Яша, хоть ты не делай мне весело! И, кстати, а почему рано говорить о клиентах, Яша? Шмулик с Беней всё же, готовить умеют: недаром они столько лет с тобой работали.
– Чтобы кафе заработало нужны две вещи: кухня и реклама. То, что сделали мои племянники, когда меня не стало, называется антирекламой, Сара. У меня не так много времени. Сейчас бери бумагу и ручку и записывай.
– Что записывать, Яша?
– То, с чего начинал я: с халы. Хала была визитной карточкой моего кабачка. Но здесь есть нюансы. Готова?
Сара вздохнула, вытащила из тумбочки заранее приготовленную тетрадь и ручку и, тяжело вздохнув, сказала:
– Давай, диктуй уже.
Яша поднял глаза к потолку, подумал пару секунд и стихи полились из него, как из рога изобилия.

Еврейский хлеб шаббатний – это Хала!
И ничего вкуснее нет на этом свете!
Еврейство наше женщин обязало
Печь хлеб, чтоб ели взрослые и дети!

– Я не поняла, это что за стихи, Яша? Мне что, вот так и записывать?
– Я же предупреждал тебя, что рецепты буду давать в стихах.
– Зачем? Скажи просто: муки столько, яиц столько-то…
– Я, Сарачка, делаю тебе интригу! Я всегда был человеком дела. Теперь я стал человеком слова! И потом, я был немножечко поэтом! Во мне умер Пушкин, я оседлал Пегаса, я был на высоте своей творческой мысли, Сара. И не вздумай мне сказать, что ты сейчас бросишь ручку и пойдёшь спать.
– Знаешь, я тебе так скажу за твою поэзию, Яша: ты не оседлал Пегаса… Такое чувство, что он тебя изнасиловал… Диктуй уже, Пушкин…

Продолжение: http://proza.ru/2021/12/20/1371