Я найду тебя, Асти

«О какое солнце! Цвет! Медь, золото, голубой шёлк! Богиня!»

Именитый фотограф Ицхак Кирпичёв щёлкал кадры, перебегал из стороны в сторону, жестикулировал, громко шмыгал мощным носом. Носом, который знал, где обитают гениальные кадры.

Девушки играли: то хохотали, то смотрели на гения серьёзно. Водочка была мягкой и доброй, как детская книжка, а вот Асти. Она была тем, что Ицхак так долго искал. Обжигающий чёрный лёд. И нашёл…

Тем и обидней было Ицхаку обнаружить на летней террасе кафе, что кадры пропали из памяти фотоаппарата.

«Проклятье! Проклятье!»

— Проклятье! — выкрикнул Ицхак и швырнул фотоаппарат об пол.

Гости оглянулось.

«Что же я натворил?»

Охая дрожащими пальцами он ощупывал и осматривал тело верного Cannon. Вернее, труп — детальки его разлетелись по всему полу.

По волнам Мойки неторопливо катился речной трамвайчик. На Мало-Конюшенном мосту целовалась пара. Асти остановилась и смотрела на них, автоматическим движением достала ручку и блокнот. Поцелуй был затяжным. Асти как всегда чувствовала как бьются сердца… но ещё что-то было. Как удар тока, эффект от которого не проходил… Волны волос, объятия, предел чувств. Что это?

— Эй, ты чё? — дёрнула за рукав Водочка.

Асти смотрела на них внимательно и прикоснулась ручкой к своим губам.

— Пойдём-пойдём! — громко шептала Водочка, она тоже поняла кое-что.

Асти в ответ накрыл мощный кашель курильщика, такой сильный, что пара вздрогнула и обернулась. Подружки направились «куда угодно, только бы отсюда», и  это куда-нибудь пришлось первым на ум — трактир «Подвал». Только для своих, в том числе и для спасённых Дедом. Подвал, даже если он хорошо освещён и в нём красивые дубовые столы, есть подвал. Он скрыт от Солнца, чтобы оно не услышало то, о чём в нём говорят.

— Ну, и чего ты? С ума сошла? — глотнула пива Водочка. — Увидела, записала — дальше иди, и без вот этого!
— Ты знаешь, — размешивала трубочкой лёд в длинном стакане Асти — они не виделись десять лет…
— Ты меня, по-моему, не слушаешь, подруга!
— Да я слушаю, просто…

Водочка вздохнула, глотнула пива:

— Ну?
— Он её всегда любил, а она нет… Она жила в Италии всё это время и только сейчас она поняла…

Водочка смотрела на Асти процеживая воздух через растопыренные ноздри. Потом на её губах начала подёргиваться улыбка, и вдруг она рассмеялась со своими похрюкиваниями. Асти очнулась и растерянно заулыбалась в ответ.

— Ой не могу! — смеялась Водочка — я тебе историй покруче могу насочинять.
— Да разве в этом дело?
— ой, прекрати.;;Водочка сняла очки, покопалась в рюкзаке в поисках одноразовых платочков и протёрла глаза. Вообще-то, её попытка скрыть панику за маской смеха была заметно наигранной.

— Ну хоть точно могу сказать, завтра будет много чувственных стихов, которые переврёт потом какая-нибудь школьница — резюмировала Водочка.
— Ой, смотри — показала на сцену для караоке Асти.

На неё под торжественную музыку одним весомым шагом взлетел Бурбон с микрофоном в руке. Он был во фраке, запел на итальянском. Он был больше похож на викинга, чем на утончённого жителя Милана или Рима, но пел он так, что было трудно сдержать слёзы:

Quando sono sola
Sogno all'orizzonte
E mancan le parole
S; lo so che non c'; luce
In una stanza quando manca il sole
Se non ci sei tu con me, con me

Асти слушала сдавливая слёзные каналы и комок горечи в горле, а Водочка от удивления смеялась и похрюкивала:
— Ну даёт! Сколько он выпил? Фрак даже надел — тараторила Водочка не смотря на Асти, а когда повернулась она увидела. Лицо Водочки как бы обвисло. Асти пыталась скрыть влажность глаз. Успокоиться ей удалось только когда Бурбон подсел к ним за стол.

— Приве-етики! Как дела?
— Нор-мально, — ответила Водочка, — слушай, я никогда не слышала как ты поёшь!
— Да? Странно...
— В смысле, вот такое! Так-то я да
— Вот-вот, то-то я и думаю
— Круто у тебя получается
— У меня было время — рассмеялся Бурбон — а ты чего?
— А? — поняла Асти, что обращаются к ней.
— Я чувствую какую-то медузу бытия нависшую над этим столом

Асти была ошарашена такой метафорой и все горькие чувства ушли. «Эффективно. Медуза бытия.» Асти записала в блокнот.

— А она получила конскую долю вдохновения сегодня! — сказала Водочка.
— Ммм… — умоляюще нахмурилась Асти — Не надо.
— Ага… — ответила Водочка.
— Так и чего? Это ж хорошо!

Водочка вздохнула в ответ. Бурбон посмотрел на Водочку, потом на Асти.

— Я понял… — нахмурился он — А знаете что?
— м?
— Вы сегодня в ларчик заглядывали?
— Заглядывали — сказала Водочка.
— Так купите что-нибудь красивое! Жизнь… она создана для красоты. Разве нет?
— Точно… — выронила Асти.

Через полтора часа экскурсий вдоль витрин Асти сменила поднадоевшую водолазку и джинсы на ярко-красное платье в крупный белый горох. Как мало надо для счастья даже не вполне людям.

Невский, Мойка, Новая Голландия. За полночь отправились пешком домой под светлым июньским небесным зонтом. Усталость и вдохновлённость. Радость. Петербург белой ночью. Ему всё к лицу и смех и слёзы. Трагедии и счастливые моменты, которые запомнятся навсегда. Девушки развеялись. Всё это они видели по пути.

Возле дома Водочка остановилась. Асти обернулась. Водочка плакала:

— Ээээй, ты чего? — подошла к ней Асти и обняла.

Водочка расплакалась ещё сильней.

— Подруга, ты чего? — тормошила Водочку Асти.

Та всхлипывала и похрюкивала.

— Ну-ну-ну, маленькая моя, что ты? — обняла её Асти нежно-нежно.
— Это был, — выдохнула дрожа Водочка — самый счастливый день за столько времени.
— Да брось… Что ты? — пыталась смотреть в глаза Асти.

Водочка оттолкнула Асти легонько.

— Любовь убивает! — сказала Водочка, вытирая нос рукавом.

Асти испугалась этих слов. Это была правда.

— Послушай! — пресекла Водочка любые попытки заболтать это, мол, это всё для текста, это для литературы, для общего блага, это долг — Послушай!

Асти смотрела на Водочку понимая, что ей лучше молчать.

— Вспомни откуда ты! Что было когда ты была простым человеком! Вспомни что для тебя сделал Дед! Ты хочешь, чтобы он умер или сошёл с ума? Он так тебя любит! И я тебя люблю! И Травка и Бурбон и все ребя-ята-а-аааа-а — снова зарыдала Водочка.
Асти обняла Водочку снова и сказала:
— Ну, вот видишь, любовь не убивает. Любовь это хорошо! Мы же все друг друга любим.
— Дура… Не та любовь! — плакала в красное в горошек платье Водочка — Не та!
— Ну, о чём ты? Ну что ты? Что ты? Ч-ч-ч-чщщщщ — успокаивала Водочку Асти как ребёнка.
— Чего ты там такого увидела?

Асти замолчала, а потом сказала:
— Не знаю.

В эту ночь Асти было не заснуть. Какая-то мрачная ночная птица бормотала за открытым лету окном. Девушка курила в кровати и смотрела в потолок, который стал телевизором. Показывали сегодня хронику. Петроград. Колкий снег и ветер пытаются резать лицо, привыкшее к свету лампы, комнате и отражению света от листа бумаги, на котором стройным столбиком выстраивается поэзия. Образы, метафоры, рифмы.

Её выгоняли из дома. Чёрно-белое, серое. Холодное.

Стало важно теперь не уловить что-то в высших сферах, не схватиться за этот едва ощущаемый шелест вдохновения, а понять, где достать еды, как согреться, где найти крышу над головой. Отчаяние граничащее со смертью или жизнью проститутки ощущалось жгучим ядом в щеках, горле и сердце. Затруднённое от холода дыхание прерывалось всхлипываниями.

«Откуда у меня столько вещей?»

Лакей Гришка вытаскивал на улицу чемоданы и ставил на тротуар. Умело скрыл горькое чувство за корявой улыбкой и пошёл за очередным чемоданом. Когда он вытащил шестой, последний чемодан и дверь закрылась со словом «… сударыня» прекратились слёзы. Страх.

«Что мне делать?»

И сразу появился он — Дед. Старик плотного телосложения с умными и добрыми глазами и в старой форме коллежского регистратора.

— Пойдём со мной, доченька, околеешь, — сказал он и протянул руку.

Она пошла, оставив все эти сундуки, чемоданы, саквояжи позади, со старой жизнью. Многим ли поэтам так улыбается Фортуна? Идти пришлось недалеко, вопросов в голове не возникало — глупо это, ведь разговор шел и так. Молчаливый разговор. Он прервался на повороте в незнакомый двор в очень знакомом месте.

— Это твоё? — Дед протянул ей стопку испачканных зимней грязью бумаг. Это были её стихи.;— Моё…
— Пригодится, сохрани.;
Во двор вели невзрачные петербургские-петроградские тропинки вдоль полуоставленных жилых флигелей, которые она тут никогда не видела и очень скоро они вышли в уютный двор. Скамеечки у маленького фонтана. Деревья. Из одного из окон была слышна музыка (это Бурбон играл на фортепиано, он что-то сочинял в этом месте уже в те времена). ;
— Не плачь, доченька — сказал Дед.;;Он поселил её в небольшой комнате с пустыми книжными полками, кроватью столом, на котором была аккуратная стопка бумаги и перо с чернилами. Он достал договор, который надо было подписать кровью.

«… я больше не претендую ни на какую известность, отрекаюсь от своего имени и происхождения и обязуюсь творить …»;;Она читала договор, и понимала, что он уже был подписан. В сердце.;;«… вечная жизнь в творчестве …»

Разве это не мечта? Вечная жизнь в творчестве. Даже когда оно уйдёт к кому-то из мира людей — незачем с ним быть в связке, с этим миром.

«… любовная связь с человеком не из Среды наказуема смертностью и изгнанием…»;
Серда — вот так просто называли обитателей этого двора. Дед вытащил из кожаного чехла серебряную иголку, проткнул мизинец девушке и она оставила на договоре бордовую кляксу.

«Подпись кровью. Чертовщина… Ну и пусть»;;В тот же день Асти получила своё новое имя в трактире «Подвал», в том самом. Свой первый день в Среде Асти провела вместе с Водочкой и Бурбоном. На сцене играл на тубе Пиво. Его звёздный час наступил куда позже. В застойные времена в Советском Союзе все его сочинения пришли в голову композиторам кино. Одно за другим, одно за другим: песни, инструментальные композиции — ликование! Среда праздновала каждый день. Но даже такой успех не гарантировал, что тот, кто перестаёт творить, начнёт испаряться… Всё должно было происходить по расписанию.

Водочка постоянно записывала в блокнот идеи для детских книжек, и было парадоксально, что её вдохновляли какие-то совсем недетские вещи: ножи, рюмки, рога на стене, брань пьяниц и нищих, грязь в закоулках Петрограда, потом Ленинграда, потом Петербурга снова.

Водочка и Бурбон показывали как всё устроено в Среде.
— А вот это, самое главное — дотянулся до небольшого ларчика на тумбочке в комнате Асти Бурбон — знаешь что это такое?
— Шкатулочка… Не знаю — ответила Асти.;
Бурбон сначала выразил комичное удивление, наморщив лоб, потом хитро улыбнулся и открыл ларчик, а там была внушительная пачка банкнот. Он их вытащил, положил на стол, закрыл ларчик.

— А завтра там будет точно такая же пачка!
— Как?
— Вот так — улыбнулся Бурбон, — чтобы вдохновение лило-о-ось.

Вдохновение лилось день за днём, год за годом. Куда-то делись многие человеческие страсти и тревоги и единственное, что заботило Асти, как и её новых друзей — поиск вдохновения. Страх… Он, конечно оставался, но другой. Что можно почувствовать, когда видишь, как один из Среды перестав творить стал испаряться? Парень имени, которого Асти не помнила… Она боялась спросить. Он просто стоял у окна и курил. Сначала он стал синеватым. Потом серым. Белёсым. Потом исчез… Он ничего не предпринял для спасения себя… Такие моменты Дед переживал тяжело.

В комнату заселили Травку. Девушку со взглядом, который она принесла из блокады. Отрешённый, ледяной, но теперь согретый улыбкой. Вдохновение лилось. Асти любила наблюдать, как хрупкая Травка, прыгала по своей комнате, изображая театральное представление. Она проговаривала вслух каждую реплику своих пьес. Особенно забавно получалось, когда она изображала грозных толстых мужчин со свирепыми голосами. Травка многих вдохновляла, но особенно хиппанов.

Исправно в три часа, каждый день, кроме субботы Дед заходил ко всем за плодами творчества, либо фрагментами и копиями, если произведение было большим. Асти была его любимицей. Много стихов, да и просто, она напоминала ему далёкие времена, когда он тоже был простым человеком.

— Она умница — как-то в кухонном вечернем разговоре с Домовым сказал Дед про Асти.
— Старый хрыч — ответил Домовой пополняя глубокие стопочки наливкой из мухоморов.

Дед не обратил внимание на эту реплику и продолжал улыбаться, глядя в пустоту.

— Дочка моя такой же была, — сказал Дед. Домовой хрустнул солёным огурцом, пожевал, вздохнул.
— Ох… Не травмируй.

Кое-что случилось ранним июньским утром. Дымка романтики белых ночей ещё пока не растворилась под теплотой золотых и медных солнечных струн — утреннее спокойствие. Асти ощущала нечто кончиками пальцев прямо над прохладными перилами на набережной Фонтанки.

«Что это за шум?»

Та-та-та-та-та. Р-р-р-р-р-р. Та-та-та-та-та.

Она ускорила шаг. Ремонт? Так рано? Эхом у крыш шкрябал монолог её каблучков. Что-то уже ощущалось за поворотом где-то в районе Караванной.

«Места силы»

Асти предвкушала, что-то! Что-то там! Та-та-та-та. Начало Итальянской улицы. Это отбойный молоток в руках у молодого, как этот солнечный день, парня. Загорелый с глуповатым взглядом, но интересным лицом.

«Ему бы подошёл холст и кисточки.»

Асти уставилась на него, он заметил её. Она вспомнила объятья на мосту. Он смахнул, видимо, соплю из под носа.

«Или вытер пот над губой»

Она свернула прочь от этого места. Достала сигарету, закурила… Кашлянула на всю улицу.

Вдохновение? Никакого. Три часа перед пустым листом бумаги. Ещё час. Вошла, как всегда без спроса Водочка со своей дурной улыбкой:
— Как дела?
— Никак…
— Не поняла
— Никак…
Водочка ещё немного постояла в двери. Асти даже не обернулась. Подруга не нашла, что сказать и просто ушла.

В три пришёл Дед. Поскрипел паркетом. Помрачнел:
— Что это? — показал он на стопку пустых листов у переполненной пепельницы.
— Ничего… — ответила Асти.
— Кхм — послышался придушенный страх Деда — не хорошо.
— Я понимаю, понимаю… — протёрла усталые глаза ладонью Асти.
— Не забываем про ларчик — по деловому произнёс Дед и ушёл, — радуемся! Радуемся.

Голос удаляющегося Деда из коридора звучал совсем невесело. Трагично.

Если вы когда-нибудь видели лицо человека, которому сказали, что его ребёнок скоро умрёт, то в тот момент у Деда было именно такое лицо. Он продирался мимо дверей и лестниц к себе в кабинет понимая, что сам никак помочь не сможет… Только бормотал под нос себе:

— Доченька… Что же ты, доченька… Эййййхххх… доченька моя… что же ты?

День медленно доковылял к ночи. Да и разве начинается ночь в белые ночи? Нет, всё-таки это ночь… Тополиный пух залетел. Самолёт подмигивая сонно резал небо. Асти сидела на подоконнике. Дверь, которую она никогда не запирала была на щеколде. Она вспомнила того парня, которого сменила Травка.

Книги спали в полумраке на полках и на ковре. Два смятых листа на кровати, которые она так и не решила выбросить. Там были стихи. Слишком наивные, но… в тему. Сигаретный дым кусал глаз. «Настало моё время… Пепельница криво стоит.»

Стук в дверь.

Встала.

Дошла.

Открыла.

Пришли Водочка и Травка. ;;— Смотри чего принесли — Водочка показала коробку похожую на те, которые под пиццу.
— Та самая? — улыбнулась, всё-таки, Асти, узнавая запах хачапури.
— Ага! То самое! — ответила Водочка.
— И пивко — подняла пакет Травка.;;Асти улыбнулась и отошла к окну, чтобы выпустить слёзы, наконец. Просто, это было трогательно: хачапури и пиво… Как это сочетается? Очень хорошо сочетается в правильный момент.

Травка поставила пластинку с безобидными французскими песнями. Водочка заставила всех играть в буриме. Асти поняла смысл такого подхода. К утру должна была быть готова спасительная пачка стихотворений. Пусть глупых, но всё же — это учтётся. Они попадут в воображение какому-нибудь поэту, он подумает о том, что ему на этот раз что-то не удалось и выбросит их… Асти останется… Она не растворится. Всё так просто. «Если бы всё было так просто…»

Тем временем на улице закурил длинную трубку Дед. Он с тревогой смотрел на окно Асти, откуда исходили размеренные движения теней, дымок, звон пивных бутылок. Это он всё придумал.

— Пожалуйста, помоги… — обратился он к звёздам.

В слуховом окне чердака дежурил Домовой. «Эх, Дед…» — вздохнул, налил себе рюмашку чего-то волшебного. Может из поганок, а, может, опять из мухоморов. Выпил, и прошептал: «Лучше один день живым, чем два мёртвым». 

На следующий день Асти и Сергей, так звали того парня с отбойным молотком, сидели в очень пристойном ресторане. Он думал о запахе пота и своей уродливой одежде. Она смотрела на него прожигающим взглядом. Сумка с грязными вещами валялась у Сергея под ногами.

— Позвольте мы уберём сумку в гардероб? — предложил официант.
— Не-не-не, не надо, пусть тут, я её задвину — и Сергей задвинул сумку под стол, задев ногу Асти и другие стулья.

«Что я делаю? На меня все смотрят… Бля… Деб-бил!»

— Будешь шампанское? — спросила Асти.
— Пффф… Ну да! Да! — нервничал Сергей.

Асти взяла меню. Официант ждал, пока выбор будет сделан.

— А, может быть, — сказал Сергей торопливо и замолчал.
— Что? — внимательно слушала Асти.
— Ну…
— М?

Официант покосился на Сергея.

— Ну, может быть… — мялся Сергей.

Асти наконец поняла, что у Сергея нет денег и ему неудобно.

— Ай, прости — рассмеялась Асти — я взяла деньги, не беспокойся.

В этот момент Сергей почувствовал то ли облегчение, то ли стыд. Шампанское Асти заказала самое дорогое. Официант ушёл. Парень стеснялся смотреть на Асти и взял меню, чтобы занять руки и взгляд. Асти перестала сводить его с ума своими обжигающими глазами и переключилась на окно. Сергей поднял, наконец, взгляд от текста.

У него была дислексия — он всё-равно не мог понять, что написано в меню. Он смотрел на эти черты лица, и ему было в этот раз всё равно от мысли, что от некоторых людей буквы не разбегаются кто куда. Он почувствовал что-то другое… Она ему нравилась.

«Как статуя. В Эрмитаже…»;;Потом она посмотрела ему в глаза и он больше не мог оторвать глаз. Не хотел —всё стало просто. Через взгляды они уже разговаривали, как будто только что. наконец, познакомились по-настоящему:

«Как дела? Хорошо. Прости, что я такой дурак. Ты не дурак. Ты меня понимаешь? А ты меня? Да»

Ночью Домовой и Дед встретились на чердаке, в норе у слухового окна. Дед был убит.

— Смирись… — булкнул Домовой
— Она погибнет!!! Она погибнет!!! — шипел Дед, хватая Домового за ворот телогрейки и бороду.

Дед напугал голубей и ворону. Хлопали торопливые крылья в сумраке белой ночи. Врона сказала: «Дуррак».

— Послушай — повёл ухом Домовой в сторону открытого окна комнаты Асти.
— Эййййййхххххххххх — смял ладонью лицо Дед.
— Всё уже… Всё — сказал Домовой — себя только загубишь…
— И загублю! и загублюююю!!! — плакал Дед.
— А себя загубишь — всем конец.

Звуки из окна Асти стихли.

— Будешь? — достал бутылку Домовой.

Дед в ответ покачал головой соглашаясь и повесил нос.

Асти смотрела в потолок, Сергей лежал на боку и смотрел на её очертания под тонким покрывалом и на книги. Книги…

— Ты их все прочитала?
— М?
— Ты все эти книги прочитала?
— Да
— Я не прочитал ни одной книги в жизни…

Асти повернулась на Сергея.

— Правда?
— Да — ответил Сергей.
— Как это?
— У меня дислексия…
— Дислексия…
— Ага, это когда читаешь, а понять ничего не можешь.
— Да, я знаю

Сергей засунул руку под одеяло и его ладонь почувствовала кожу, от которой не хотелось отрываться. Асти обняла Сергея.

Утром Сергея не оказалось рядом. Куда-то делись книги, ручка и стопка бумаги со стола. Комната была пуста как в первый день. Не было волшебного ларчика с деньгами. Из одежды осталось только самое необходимое и сумочка.

Дом стал пустым и мёртвым. Все двери были закрыты — Среда умерла для Асти. Исчезла и дорогу обратно будет не отыскать.

Она обрела то, что хотела обрести снова — человеческое.

Сергей, после пережитого той ночью (а когда Асти заснула, началось нечто страшное), всё-же, попытался отыскать её дом, но вместо входа во двор он обнаружил стену.

Он будет её искать.