Братск. Рождение сына

Квартиру мы с Толей получили на улице Мира, в начале декабря 1963, а в начале января 1964 года, стоя за гладильной доской, у меня из-под ног стал уходить пол. Я потеряла сознание. Хорошо, Толя оказался рядом и успел подхватить меня.
Кухонные запахи стали раздражать. В день могла съесть один черный сухарь, запивая очень сладким чаем.
Полки магазинов пусты. Анатолька замучился ходить на пристань и покупать соки в буфете прибывающего из Иркутска на подводных крыльях речного трамвая.
 Врач установила срок беременности – три недели.
Анатолий с ужасом вспоминал мою долгую беременность. Я часто была на грани потери сознания, ничего не могла есть. На пятом месяце ещё никто не знал о появившейся во мне новой жизни. Дирекция БЛПК отправила нас с Анютой на стажировку  в Приозёрск,  Ленинградской области, на Целлюлозный завод. 
В Приозёрской женской консультации я снова встала на учёт. Перемена климата положительно сказалась на моём организме. Стала посещать столовую.  Увидев в витрине магазина  бутылки  вишнёвого ликёра с красочными этикетками, поняла, что просто обязана попробовать напиток.  Вслух произнесла своё дикое желание. Анюта, разумно рассуждая, подтолкнула к прилавку:
– Покупай, беременной женщине ни в чём отказывать нельзя. Что останется, мы с девочками за твоё здоровье выпьем.
Мне казалось, что я могу одолеть всю бутылку, но осторожность не позволила сделать больше одного глотка.
Когда мой сын учился в восьмом классе и в магазин привезли лимонный и вишнёвый ликер, я упросила Толю взять две бутылки на пробу ещё и для того, чтобы познакомить  сына с качественными напитками. Так как подростки вовсю распивали дешёвое некачественное вино: «Каберне», «Портвейн», по  простому, –  «чернила».
 Обязательно наступит момент, когда эту гадость попробует сын. Надо опередить. За столом нашему подростку дали попробовать капельку и того, и другого ликёра.   
Спросили :
– Какой больше понравился?
– Вишнёвый! – выдохнул он.
Находясь в интересном положении, я не прекращала заниматься волейболом, ходила с Толей в спортивный  зал, плавала в Ангаре и в Ладожском озере.
Полнела постепенно. Оформив в Приозерске декрет, уехала  в Братск. В период моего отсутствия Анатолий поступил на заочное отделение Иркутского института.
Шёл десятый месяц беременности. Наблюдавшая меня  врач, обнаружив высокое давление, срочно направила в стационар.  За мной  наблюдали ещё две недели. Малыш  перестал биться. Из Падуна вызвали гинеколога. Двадцатого октября, после осмотра  врача, началось совсем слабое подобие схваток.   
Врач  сказала:
– Стимуляцию делать не будем, всё пошло естественным путём.
Поздним вечером  двадцатого октября 1964 года, глянув в окно предродовой палаты, сквозь мглу метели увидела стоящего у столба  Анатольку. Помахала ему, желая, чтобы он скорее ушёл. И в этот момент меня скрутило. Я еле дошла до кровати.
Сходу начались  интенсивные потуги. Что делать? Как себя вести? У кого просить помощи? Знаний никаких. Специалисты где-то бродят.  Напротив меня  – молоденькая татарочка третьи сутки лежит и охает в муках: «Ох!» да «Ох!» А кушать просит. Поест, поохает, снова ляжет. На постели крутится. Вдруг слышу звук, который напоминает лопнувший воздушный шарик, наполненный водой. Перепугавшись, что живот у неё лопнул, я сильно закричала. Сомнений никаких: на пол хлынула какая-то жидкость. Зашла сердитая потревоженная сестра:
– Что тут у Вас?
Я с ужасом сообщила, что соседка лопнула! И что со мной всё очень серьёзно.
 В ответ услышала:
– Первородящая? Хорошо если в пять часов утра освободишься.
С прорванным, как я думала, животом,  женщину увели в родовую палату.
У меня без всякой прелюдии начались очень интенсивные потуги. От раздирающей боли, чтобы не кричать, кусала себя за предплечье, рассеивая боль. Поворачиваясь к стенке лицом, теряя сознание, подумала:
– Зачем я родилась девочкой?
 Очнувшись, увидела, что моя кровать почему-то стоит посреди комнаты. Около меня акушерка, сестрички. Они кричат:
– Скорее, скорее в родовую!
А как без тапочек идти? Нашарила большущие тапки и, будто в бреду, переплыла коридор. Вошла в родовую палату,  меня потянуло к полу.
Акушерка как крикнет:
– На стол!  Скорее на стол, а то выпадет…!
Стол  далеко и очень высокий. Чудом вспрыгнула на это сооружение вместе с тапками. Одновременно из меня вылетел малыш. Его еле успела поймать акушерка и… в этот момент наше ненадёжное электричество гаснет.
Выкручивают фитиль в контрольной десяти-линейной керосиновой  лампе. Освещение становится сносным. Мне показывают моего кроху. Он молчит. Что-то сделали, он крикнул. Большие глаза, маленький ротик, крутит головкой, ища еду.
Объявляют:
– Три килограмма восемьсот граммов. Очень переношенный ребёнок!
Все ушли и унесли маленького. У меня неудобная поза,  но ощущение лёгкости во всем теле. Сестричка приказывает:
– Не спите!
На соседнем столе татарочка.  У неё родилась девочка. Живот, оказывается, остался целым. Она своим ходом пошла в палату.
 Казалось, что  прошло часа два, когда мне санитарочка подала открытку с васильками (ромашки и васильки самые мои любимые цветы), Толик поздравил нас с сыночком.
Подошла акушерка. Её что-то не устраивало. Она локтем надавила мне на пустой живот и ещё что-то хлюпается из меня.  Слышу:
– Слава Богу, не приросло.
Это, оказывается, детское место не приросло.
Меня опять оставили одну. Глаза закрываются, но вновь появившаяся акушерка не даёт уснуть. Большая, с косыми глазами рябая акушерка сменила очередную ёмкость. Я понимаю, – из меня вытекает кровь. Думаю: «Наверное, так положено».
 Акушерка так не считала. Она стала меня зашивать, а я считала накладываемые швы.  Когда в глубине накладывали восьмой шов, было не больно, но ближе к выходу боль была невыносимой, и считать стало невозможно. Чтобы обмануть боль, стала кусать свои, уже покусанные, руки. Акушерка сказала:
 –Да закричи же, наконец. Легче будет!
  Когда пытка закончилась, попытавшись узнать, сколько швов она наложила, в ответ услышала:
– Сколько потуг у тебя было? Не помнишь? Вот и я не помню. 
Мы с сыночком  не кричали. У меня на лице за три месяца до родов возникло маленькое пятно в виде стрижа. Когда показали  малыша: и у него на затылочке точно такой же стриж. Не затеряется!
   Когда убедились, что кровотечение остановилось, мне приказали встать и идти в последнюю палату. Об обезболивании тогда и не мечтали.
Дальше были муки с неподготовленной грудью и первыми страхами за жизнь моего мальчика.
 В кроватке, держась за сетку, он встал на ножки  на пятом месяце. На восьмом, как стрижонок, оторвался от стенки  и прибежал к столу, обняв меня за ноги…. Четыре молочных зуба появились одновременно и достались очень тяжело.
Декрет длился пятьдесят пять дней, а дальше как хочешь, так и ходи на работу. Первые ясли и садики построили, только когда сыну годик исполнился. На три месяца я увозила его к маме в Калининград. Забирал его назад Толя. Летел самолётом.
Получив телеграмму о времени вылета, я поехала в Падун на аэродром. Весь день прождала. Самолёт не прилетел. У диспетчерской услышала, что самолёт разбился  над Новосибирском.  Как я оказалась в Братске? Полная амнезия. Очнулась рано утром, когда в комнату пришла моя тётя Настя. Она испуганно спросила:
– Почему дверь нараспашку?
Только тут ко мне вернулось сознание. Увидела, что сижу на диване в шали, пальто и валенках. Подскочила и опрометью бросилась на остановку автобуса.
Прилетел самолёт.  Я застыла в ожидании чуда. А вдруг пронесло…и ,… я вижу обвешанного сумками, с Димой на руках, Анатольку!
Счастье сделало меня бессильной. Плакала  навзрыд, обнимая моих родненьких.
Объяснилось всё просто.  Они  в Калининграде сидели в самолёте, когда из-за плохой погоды не разрешили взлёт. Вылет отложили. Задержались на сутки и это их спасло.
Малыш отвык от меня за это время. Папа для него: и мама, и папа. Ругала себя – на чём свет стоит. 
Переодеваясь в тёмной комнате, не заметила, как там оказался Дима. Увидев мою голую грудь, малыш произнёс:
– Ма-ма, ма-ма!
Протянул ко мне ручки, я подхватила сыночка. Не позволяя застегнуть лифчик, он стал губёшками  прижиматься и ладошками  шлёпать меня по груди. Малыш вспомнил меня!
Разве можно это было выдержать? Я захлебнулась в слезах от охватившего меня чувства, поставившего всё на своё место. Из глаз полились слёзы счастья...