Зоопарк

Нашёлся у меня старый рассказ из 90-х годов. Всё детали повествования тогдашние.

Усталое солнце застряло в проводах и ветвях деревьев, словно раздумывая, – не нырнуть ли ему за скопище панельных и кирпичных утесов? Но напоследок оно ещё успело окатить город невиданным фантасмагорическим светом, устроив из обычной импозантности и деловой озабоченности площадей и улиц самый махровый сюр.
В сочный апельсиновый цвет окрасились стены домов, солнечные брызги посыпались из окон. Стада урчащих сверкающих зверей рвались наперегонки по дну урбанистических каньонов. Тени резиново удлинились, явно вознамерившись удрать от своих хозяев. Прямые огненные полосы наложились на столбы. Медно-кованными стояли парки и скверы, расплавленный металл стекал с листьев деревьев. Непонятные валтасаровы знаки начертила невидимая рука на узорчатых решетках ограды,
Городской зоопарк, уже покинутый посетителями и почти всем персоналом, сделался тих и уютен. Его аллеи и строения тоже преобразило шедшее с запада свечение. Исчезли лужайки, липы, березы, склонившиеся над прудом ивы. Вовсем своем великолепии восстала страна Эльдорадо могущественного короля Моксо, – с сельвой, пампасами и священным озером Гватавита, по поверхности которого прыгали жизнерадостные золотые зайчики, потревоженные грациозными лебедями и приблудными серыми кряквами. По дорожке, ведущей через обезьянник к Главной Аллее, неспешно шагал дворник Федя 38 лет от роду, отец троих детей, с неполным средним специальным образованием и зарплатой в 850 деноминированных рублей, уже заметно потрепанный наступившей жизнью и собственным хроническим абстинентным синдромом. В руке он нес метлу, под мышкой – свернутый старый брезентовый плащ, который, судя по ветхости, уже прошёл с прежними своими хозяевами две последние мировые войны.
Вид, впрочем, у дворника был вполне удовлетворенный – от сознания ли хорошо выполненной работы, или же в предвкушении скорого прихода ночного сторожа, когда можно будет отправиться домой.
Провожаемый бормотанием и повизгиванием дальних человеческих родственников, он добрел до последней в ряду клетки. Здесь вместе с самкой и детенышем жил орангутанг Гоша, обладавший такой глупой рожей и такими потешными ужимками, что приводил в заводной восторг буквально всех посетителей. Федя расстелил плащ на ещё хранящем дневное тепло асфальте и улегся, подложив метлу подголову. Так он провел какое-то время, то ворочаясь в забытьи, то рассеянно поглядывая как колышутся на земле солнечные пятна, и темнеет, проваливаясь, небо над головой. Из полудремы его вывел вальяжный голос: – Федя, братан, одолжи сигаретку!
 Дворник машинально вынул из кармана пачку и, встряхнув, протянул ее наголос.
– Благодарю! Ну и огоньку...
Федя так же, не глядя, протянул зажигалку,
– Теперь все. Спасибо тебе, друг!
Труженик метлы и лопаты кивнул и неопределённо промычал в ответ, – о чем, мол, речь! И тут у него где-то между гипофизом и мозжечком бабахнула мысль, от которой волосы зашевелились на макушке. Как?! Ведь он-то, Федя, должен был остаться один в зоопарке! Что же это? Посторонний?! Вмомент присев спиной к клетке, дворник огляделся вокруг. Но пуста была аллея, насколько хватало взгляда.
– Не пугайся. Федя, это я.
Дворник обернулся. За прутьями на корточках сидел Гоша и курил, смакуя, одолженную сигарету. Прежнего глупого выражения не осталось и следа. Напротив, взгляд рыжеватых глаз орангутанга был вполне осознанным и, даже чуть насмешливым.
– Приляг, Федя, умаялся, небось, за день, – продолжил Гоша. Извиняй, если потревожил.
Но Федор продолжал обалдело смотреть, вытаращив глаза, и открыв рот. В голове вертелось: «Не может быть!». Однако глаза и уши свидетельствовали об обратном, и мозг отказывался работать с этой информацией. Наконец, Федины губы сами собой произнесли невероятное, немыслимое:
– Гоша! Ты – говорящий?!!!
– Как видишь, – спокойно подтвердил Гоша. – А ты думал, только людям речь дана?
– Угу, – кивнул дворник. – Значит... получается ты... как это… дрессиров... или…
 – Давай, Федя, без ярлыков, – в Гошином голосе почувствовалась обида. – Лучше бы сам пораскинул мозгами, – тысячелетиями животные живут бок о бок с людьми, общаясь, порой, каждый день. Волей-неволей человеческую речь понимать обучишься.
Внезапное изумление дворника не стало меньшим, но теперь к нему стал примешиваться еще и интерес исследовательского свойства.
– Так значит, и другие животные понимают... и с нами разговаривать могут?
– Конечно, могут! Разговаривать, допустим, не все, – от анатомии будет зависеть. А понимать – запросто!
Поморщив лоб в напряжении, Федор пытался воссоздать картину окружающего мира, основываясь на знаниях, почерпнутых давным-давно из школьного курса, из телепередач о животных и вообще всего когда-либо, где-либо услышанного. Ничего не выходило. Федя понимал лишь одно, – вся наука о животных во главе со стариком Дравиным покатилась ко всем чертям. С прежним недоумением он промямлил:
– Почему раньше об этом не было известно?
– Эх. Федя! – произнес Гоша с вздохом, – ничего, мол, не поделаешь, придется, этому двуногому растолковывать прописные истины.
Орангутанг мягко перекатился на спину, устраиваясь поудобнее, и, глядя вгаснущее небо, выдохнул два отчетливых дымных кольца.
– Слушай, Федя. Слушай и постарайся понять. Это нетрудно. Когда-то люди с животными разговаривали без проблем. Вспомни древние легенды. Но это было когда человек еще недалеко ушел от животной жизни. Времена меняются. Стал жесток мир людей. И не всегда справедлив. Особенно к себе подобным, мыслящим, – они в первую очередь становились объектами преследования и уничтожения. Так произошло с неандертальцами. И животные сочли благоразумным скрыть свои способности в целях самосохранения. Мы уступили людям право считать себя венцом эволюции за возможность выживания рядом сними. С тех пор мы позволяем себе открыться лишь некоторым, самым надежным из людей.
Федя не знал, отчего он удостоился такой чести, и надо ли этим гордиться. Он по-прежнему пытаться осмыслить происходящее.
– А я думал, что только попугаи...
– Попугаи! Да! Самый больной для нас, животных, вопрос! Из-за своей природной склонности к пустому трёпу, они вот-вот известят всех людей о великой тайне животных. Но, по счастью, пока обходится. И только потому, что люди настолько преисполнены гордыней и самолюбованием, что не воспринимают их всерьез.
Из угла клетки, где находилась простая фанерная будка, раздался голос:
– Гоша! Иди, успокой маленького. Ты же знаешь, – он не заснёт, пока ты его не покачаешь.
Орангутанг обернулся.
– Дорогая, сегодня можно его уложить и чуть позже. Побаюкай его пока сама, займи игрушками, расскажи сказку.
Повернувшись к Федору, Гоша вздохнул.
– Жена. Не любит, когда я с людьми разговариваю. Она считает, что они могут меня плохому научить. Ну да ты этих женщин знаешь...
Федя знал. И ему ведомы сетования, упреки... да только ли это? А разве его семья из неблагополучных? Разве он сам, – бездушный лентяй? Спроси любого! Но вот только всё время так выходит, что как ни старайся, не обеспечишь самых близких людей по общепринятым понятиям благополучия. Без излишеств, но чтобы и фрукты детишкам не только с получки, а регулярно, и чтобы семью отправить отдыхать к морю, а не только на тещину дачу из шести соток. Хоть не был Федор рабом общественного мнения, но все же... все же... Так не хочется ощущать себя неудачником по жизни! Эх…эх!
Нелегкая дума дворника отразилась, видимо, на его лице. Гоша, приметив, произнес с искренним сочувствием:
– Грустно тебе, Федя? А ты крепись! И хвост держи, что называется, – пистолетом! – и вдруг, хлопнув себя по лбу, добавил, – вот что, – дай-ка я тебя полечу! Ты подожди! Я сейчас!
Орангутанг ловко вскарабкался по установленному в клетке сухому стволу дерева и из потаенного дупла что-то извлек. Вернувшись и весело подмигнув, он поставил на пол клетки пару пластмассовых стаканчиков и бутылку с яркой иностранной этикеткой.
– Давай, Федя, за знакомство! Настоящий шотландский виски! Приятель принес. Из «новых русских». Ну... по первой!
Дорогой заморский алкоголь мягко пощекотал пищевод и растекся по жилам живительным теплом. Гоша вновь небрежно откинулся назад, заложив руку за голову.
– И много у тебя таких приятелей среди людей, Гоша?
– Не очень. Может десятка два... Все приличные люди. Не хуже нас, животных. Так получается, что с представителями творческих профессий лучше отношения завязываются. С актерами, художниками... Но есть простые рабочие, инженеры, домохозяйки. С последними, конечно, больше жена моя общается. Даже один чиновник из мэрии иногда побеседовать заходит. Недавно я убедил его помочь с финансированием зоопарка. Бизнесмен пока только один. Забрел сюда после августовского кризиса. Пожалеть его некому. Ну, я и утешил, как мог. Теперь он стал специально ко мне приходить. О своем душу изливает. Я ему тоже про нашу жизнь в Африке рассказываю. Ему нравится. С недельку бы, говорит, так пожить…
– По деревьям попрыгать как обезьяна? – сязвил дворник.
– Зря ты так, Федя… Поведение животных в силу заурядного человеческого шовинизма может показаться бестолковым, глупым, смешным. Но на самом деле оно является сложной благоразумно устроенной системой. Есть у нас место для многого такого, что признается ценным и в вашем мире: взаимовыручка, самоотверженность, забота о потомстве, уважение ума и опыта старших. Это для нас, животных, поведение людей часто представляется неразумным.
Упрек роду человеческому вызвал у Федора законное желание возразить.
– Но-но, Гоша. Не будешь же ты спорить, что люди намного умнее животных. Это мы создаем машины и механизмы, преобразуем природу…
– Вы преобразуете природу, а мы живем с нею в согласии. И разве изобилие разного рода устройств делало ваш мир всегда более гуманным? Разве последние, скажем... сто лет не были самыми кровавыми в вашей истории? А что происходит в вашей стране сейчас? Еще ни одной обезьяне не пришло в голову присвоить плодовые деревья в джунглях и сказать что это делается для общего блага!
Голос Гоши звучал по-прежнему ровно и убедительно, но и Федор не собирался сдаваться.
– С этим я спорить не буду. У нас, людей, ещё много плохого. Но ведь это мы имеем власть над вами, животными. Мы сажаем вас в клетки и выставляем напоказ. И еще обучаем всяким штукам. А потом показываем в цирке для собственного веселья.
– Смотря кто при этом имеет больше оснований веселиться. Пусть иные из нас сидят за железными прутьями или кувыркаются на потеху зрителям. Для вас, людей, в клетку превратился весь созданный вами мир. Социальные, финансовые, паспортные, должностные ограничения разве не стесняют вас каждое мгновение, где бы вы ни находились? Разве не заставляют глубоко страдать? И не вырваться вам из этих ограничений, не обрести ничего похожего на свободу участника вольной обезьяньей стаи! Вы сами для себя создали худшие клетки, чем те, в которые сажаете нас! Это еще как посмотреть, – где настоящий прогресс, а где лишь боковая ветвь эволюции, к тому же запрограммированная на самоуничтожение!
Постепенно до Федора, как ему показалось, стал доходить смысл происходящего. В самом-то деле! Вот он, человек мыслящий, сидит перед клеткой с какой-то обезьяной и слушает, как она укоряет в неразумности все человечество! И все двестипятьдесят тысячелетий эволюции хомо сапиенса возопили в нем.
 – Значит, – мы лишь глупые людишки? Так? Значит, животные над нами посмеиваются? А вот я пойду и расскажу всем про вашу тайну! Что вы прекрасно наш человеческий язык понимаете! То-то начнется!
Орангутанг приподнялся на локте и внимательно посмотрел в лицо Федора.
– Следуя человеческой логике, мне следовало бы возмутиться. Но я этого делать не буду. Хочешь раскрыть всем людям великую тайну животных? Пойди,попробуй. Всем расскажи, что весь вечер проболтал в зоопарке с говорящей обезьяной. Представляешь, что о тебе люди скажут? Хорошо, если лишь посчитают за трепача. А ведь могут принять за умалишенного.
Федя опустил глаза. Его гнев и отчаяние прошли так же внезапно, как возникли, прейдя в неизбывную беспредельную жалость к самому себе.
– Прости меня, Гоша, – зарыдал дворник, ткнувшись лицом в волосатую грудь орангутанга. – За обидные слова, за все плохие дела прости нас, людей! Гоша! Я тоже туда хочу! В Африку! В вашу стаю! Вместе с семьей поеду! А с ветки на ветку прыгать я научусь! Я способный! Только посоветуй, как это сделать. Дай рекомендацию, Гоша, чтобы знали, что от тебя!
 – Какие могут быть обиды, Федя, – ласково сказал Гоша, поглаживая дворника по лысеющей голове и вздрагивающим плечам. – Но, – нельзя! Многие хотели бы, но мы всем отказываем. Помочь тебе, а что другие скажут? Что у тебя мохнатая лапа завелась? Нет, Федя, пусть каждый остаётсяв своей стае. Пусть каждый постарается улучшить ее, насколько хватит сил. И вообще, Федя,уже поздно…
 И действительно, – незаметно за разговорами накатили глубокие сумерки. Разгоняя мрак, горели осколки луны на столбах. А то, что от нее осталось, летело сквозь пену облаков над самыми кронами деревьев. Но дана была и ей великая сила обратить закатное золото в ночное серебро. И стало так. Мятой фольгой просвечивал пруд за деревьями. Платиновый отлив пробегал по гошиной шерсти. Он теперь уже стоял выпрямившись во весь рост, взявшись руками за прутья решётки, задрав лицо вверх, к звёздной бесконечности, могучий и мудрый. Нечеловеческая истина исходила от всей его осанки.
 – Пойду я. – жалко промямлил Фёдор, – Уже и сторож наверняка пришёл.
 – Куда же ты сейчас пойдешь? – обеспокоился Гоша. – Тебе через весь город добираться, а с утра пораньше опять на работу. Оставайся у меня. В моей будке чисто, тепло и сухо. Мы всей семьей всё равно на улице спим, пока ночи теплые стоят.
 – Нет, Гоша, – твердо сказал дворник. – Сегодня мне дома нужно быть.
 – Тогда как знаешь. Но ты подожди. Я сейчас!
 Орангутанг вперевалочку ушел в дальний угол клетки и почти сразу же вернулся, держа в руках пакет просвечивающий желтым и оранжевым.
 – Детишкам твоим гостинцы, Федя. Бананы, апельсины... У нас этого добра хватает. А ты со своей зарплатой часто можешь их фруктами побаловать?
– Спасибо тебе, Гоша, – заливаясь слезами, сказал дворник, прижимая к груди подарок. – Вовек доброты твоей не забуду!
 – Счастливо добраться. И отдохнуть, как следует. Завтра нам обоим придется потрудиться. Тебе дорожки мести, мне из себя глупую обезьяну изображать. Пока, Федя!
...Поздней ночью возле станции метро сотрудниками милиции был задержан гражданин без документов. Неизвестный уверял, что он коренной житель Москвы, что зовут его Федором и работает он дворником в зоопарке. Доставленный в отделение, он пытался разговаривать со служебно-розыскной собакой, а после два часа требовал, чтобы его выпустили из «обезьянника».
К утру он затих.