Каменное сердце

фэнтези

Бой курантов размашисто катился над собором Санта-Мария-Дель-Фьоре, растекаясь по узким улочкам Флоренции. Его победные интонации возвещали расставание с Поздним Средневековьем и переход в долгожданное Чинквеченто. В довершение ко всему в городе искусств и ремесел окончательно утвердились Новое Время, Гуманизм и Высокое Возрождение.
Это же сколько эпох! И все они одновременно! Сколько, вех! Рубежей! Не сразу все упомнишь! И это могло бы стать событием для жителей знаменитого города, если бы они только знали что означают эти понятия.
Только они этого не знали… И не могли знать. Таких понятий пока не существовало. Просвещенные потомки придумают их ещё через три столетия.
Пока же флорентийцы, как, впрочем, и все остальные европейцы, попросту не парились по поводу периодизаций и классификаций.
Хотя не будем отрицать очевидного. Особо чувствительные личности встречаются во все времена.
И в эти тоже.
Они явственно ощущали незримое наступление чего-то особенного, совершенно нового и возвышенного, пусть даже пока не получившего своего названия.
Их тревожные поиски постепенно приводили к выводам – ориентиром должен стать человек, каков он есть, вместе со всеми своими чувствами.  И при этом можно не особо заморачиваться с сословными, местническими, национальными и, – боже мой, – церковными устоями.
Праправнуки, окончательно поехавшие на почве классификаций, назовут таких оригиналов гуманистами, людьми во всех смыслах передовыми, и всячески их за это превознося.
Касаемо остальных обывателей, не вкусивших ещё от яблока гуманизма, то им оставалось как-то жить по собственным представлениям о божественном и человеческом, считая, наверное, что этого достаточно. Может по таковой причине у них получалось так, как получалось.
Все те, кого позже назовут Титанами Высокого Возрождения, запросто прогуливались по улицам, неотличимые от любых других прохожих, и не вызывая интереса окружающих. Так было.
А ещё творения больших мастеров продавались за деньги. Большие и не очень. Лишь много позже выяснялось, что это шедевры, которым нет цены.
Определённо, в своём большинстве европейцы, включая сюда и жителей Флоренции, плохо представляли в какое замечательное время они живут.
Нередко среди гуманистов обнаруживались синьоры весьма состоятельные, могущественные и благородные, и к тому же тонко чувствующие красоту, – порой все эти качества соединялись в одном человеке. Они почитали за долг и честь приумножить великолепие родного города не щадя собственного кошелька.
Что это означало? К примеру, в город мог прийти форменный  чужак, провинциал без связей и денег. И через некоторое время он становился знаменитым и богатым. Причём всё это исключительно благодаря собственному таланту, упорству, и удачному расположению звёзд.
Город принимал всех. Это только приумножало его славу и богатство.
В эти незабываемые дни на самой окраине Флоренции в нужде и безвестности прозябал мало кому известный художник. Звали его Энрико.
Был он молод и полон сил, этот служитель Аполлона. И он тоже прибыл из своего захолустья завоёвывать необыкновенный город.
Дыхание эпохи обожгло и его мозг.
Можно ли было причислить Энрико к славному племени гуманистов?
Очень похожее, что да.
По воспитанию и образованию он находился не ниже прочих. Лёгкостью характера запросто приобретал симпатии окружающих. Свободно поддерживал диалог с самыми образованными собеседниками. Его знание народных диалектов и классическая латынь оказались безукоризненны. Эрудиция позволяла при случае мастерски подкреплять свои доводы цитатами из трудов самых авторитетных мыслителей, начиная с античности.
И его тоже обучали творчеству большие мастера. Иные из них, оценивая успехи своего ученика, предрекали ему большое будущее, изрядно подогрев амбиции юного дарования.
А уж энергия так и фонтанировала. по всем известным жанрам и направлениям.
Дни и ночи проводил Энрико в своей, более чем скромной мастерской, служившей ему и домом.
Мазки ложились на холст. Цвет и композиция собирались в образы прошлого и современности.
Из кусков мрамора бойкий резец извлекал лики и фигуры.
Свою карьеру он делал, как знал и умел, со своих более удачливых современников. Экспериментируя,  искал и, кажется, находил свой собственный неповторимый стиль.
Он мечтал... Кто не мечтатель в его возрасте? В его положении? Он был не один такой. Их хватало в городе, – амбициозных дарований. Пришлых и местных. Искусных и не очень. Но все были готовы положить на алтарь великой цели свои сердца и свои молодые жизни.
Смотри, человек, что ты видишь?  Это только лишь холодный металл. Лишь тусклые глыбы мрамора. Пустой холст. Но это только пока… Достаточно прикосновения умелых рук… И вот уже из мёртвой материи рвётся наружу живая мысль... И вот уже является образ… от созерцания чуда перехватывает дыхание…
Но у чудес тоже есть свои потребители, шкала и прейскурант.
Потому плоды своего вдохновения мастера выносили на еженедельные выставки.
Меценаты и покупатели деловито дефилировали по залам, придирчиво рассматривали новые работы. Обсуждали, спорили об их достоинствах, оценивали в полновесных золотых флоринах.
Наш герой тоже был там. Следил со стороны, волнуясь...
Его работы никто не покупал.
Богатые горожане не делали ему заказы.
Лишь щедрость и благородство меценатов, до поры – до времени оказывавших скромную поддержку даже явным неудачниками, не позволяли ему умереть с голода.
По этой причине наш Энрико довольствовался самыми непритязательными едой и питьём, ютился в стеснённых условиях, окончательно растеряв друзей. Темными вечерами лишь отчаяние становилось его повседневным спутником.
Но не скудная пища и жёсткая постель угнетали художника. И даже не безразличие окружающих.
Убивало его ощущение собственной бездарности. 
Всё так просто и очевидно. Искусства никогда не бывает слишком много. Разве не так? Но слава великого города не потускнеет без той доли красоты, которую он вознамерился в него привнести.
...А кругом кипела жизнь, устанавливала всему свой ритм, место и время.
В дружную весну 1505 года, расцвело небо магнолиями и олеандрами, и расцвела земля изобилием тюльпанов, нарциссов, орхидей, азалий, камелий и рододендронов.
Неувядаемый цветок ириса навеки впечатался в геральдический герб Флоренции.
В те апрельские дни безутешная Флоренция, только что похоронившая  Филиппино Липпи, внезапно осознала, что обрела Рафаэля Санти.
Похоже, высшие силы решительно настроились возмещать потери.
Добавляя аргументов к  этому тезису, недавно установленный у стен палаццо Веккьо "Давид" Микеланджело продолжал попирать ханжество невежд.
Город казался изобилен талантами. С избытком, если такое слово уместно.
Первым пример показал Леонардо да Винчи, неожиданно потерявший интерес к краскам. В нём опять проснулась страсть к механизмам. Отложив почти завершённую «Мону Лизу», принялся за наброски птиц, пытаясь разгадать тайну полёта.
Не скрывая, упоминал о своих планах перебраться в Милан, чтобы соорудить там "нечто потрясающе". Хотя мало кто верил, что из этого выйдет какой-нибудь толк, помятуя о его прошлых проектах.
Под подозрением на скорую эмиграцию оставалось ещё несколько заметных мастеров.
И это не обескураживало жителей города. Уезжают? Пусть. Потом возвращаются. Уже подрастает им замена… Никакой трагедии...  Наверное, так и надо. Дети всегда покидают семью.
Среди общего самодовольства (или зазнайства?) мало кто замечал где-то затерявшегося старого Сандро Боттичелли.
Уловив момент, герцогства и королевства   полуострова алчно выцеливали молодые и зрелые флорентийские таланты в собственных интересах.
Возбудился Рим. Стало ясно, что и Святой Престол своего не упустит.
Торопились успеть, тревожили предчувствия.
И не даром.
Уже издали потянуло гарью, сверкали острия пик и латных доспехов, разворачивались знамёна могущественных монархов Севера, Запада, Востока и Юга.
Не замечать этого могли лишь люди маленькие и недальновидные. Лишь те, кто упорно ищущут мораль там где её нет, совершенно не понимая, что для обладающих властью дорога блеска и величия стоит тысяч правд.
Но пока ещё жизнь шла своим чередом.
Поутру обычные граждане привычно торопились по своим рабочим местам, – на строительные площадки, в мастерские, бутики и магазинчики, конторы.
Необременённому заботой о хлебе насущном высшему обществу – своё. Турниры, состязания, охоты, – в этом заключался их щедрый вклад в великолепие города.
Вечерами самых уважаемых сеньоров принимали роскошные палаццо и виллы. Там звучала музыка, кружили пары, маскарады дарили долгожданный обман,  задавались изысканные пиры.
Народ попроще гулял прямо на площадях, но тоже с угощениями, музыкой и танцами.
Город встречал и провожал каждый новый день не жалея о прожитом.
А что же наши гуманисты? А они находились повсюду. Среди всех сословий. Но привычными для остальных упражнениями для души и тела себя не ограничивали.
Поиск источников для подпитки своих высоких потребностей их приводил в монастырские библиотеки, книжные лавки.
Постижение сути вещей пробуждало жгучее желание поделиться. Где утолить эту жажду? Да где угодно! Годится всё. Будь то дворец с коллекциями редкостей, или просто любой частный дом. Там и собирались. Дискутировали на латыни и на греческом, перелистывали рукописи, разглядывали античные медали, монеты… 
Любые свои собрания в подражание древним они называли академиями.
Но признанной вершиной числилась Платоновская академия в Кареджи. Там концентрация интеллекта была такова, что, как рассказывают, над головой у каждого, переступившего порог, загорался нимб.
Какие вопросы их волновали? А любые. Но чаще всего окунались в глубины философии:
"В своём выступлении, уважаемые коллеги, засвидетельствовав, с одной стороны, искреннее почтение Платону,  напомню про «старинных и блаженных философов» в свете острой критики Плотина всей послеплатоновской философии, причём наибольшее сожаление вызывают эпикурейцы, которых можно сравнить с тучными птицами, пригнетенными своей тяжестью к земле.
Чуть выше – стоики, оторвавшиеся от чувственности, но неспособные созерцать горнее и потому ограничившие себя сферой практической деятельности. Самой же серьезной критике следует подвергнуть  Аристотеля, в частности его учение о категориях, однако целый ряд его понятий включен в плотиновскую философию, но вообще, как замечает Иорфирий, «в сочинениях его присутствуют скрытно и стоические положения, и перипатетические, особенно же много аристотелевских, относящихся к метафизике».
Вот.
Естественно, для синьоров философов, избравших местом жительства и дискуссий Флоренцию, было естественно обратиться к Красоте, как философскому понятию.
Красота представлялась совершенством, гармоничным сочетанием аспектов объекта, при котором последний вызывает у наблюдателя эстетическое наслаждение.
В основе же эстетического удовольствия лежит усмотрение в предметах целесообразности формы, то есть соответствия предмета некой внутренней цели, внутренней природе. С внешней стороны эта целесообразность может выступать как соразмерность частей друг с другом целым или гармоничное сочетание красок. Чем полнее выражена эта целесообразность формы, тем большее чувство удовольствия оно у нас вызывает, тем более прекрасным оно нам кажется. Особенность эстетического удовольствия в его всеобщности и одновременно субъективности чувственного восприятия.
Уф… Разобрались? Для неокрепших умов пока достаточно. Если не всё уловили с первого раза, – неважно. Со временем разберётесь.
В назначенный час все участники, притомившись от глубоких мудрствований, переходили к долгожданному симпозиуму, как это заведено среди мудрецов с глубокой древности. По правилам всех симпозиумов академики и их ученики совместно совершали торжественные возлияния лучшими из вин, вкушали оливки и сушеные фиги, находя это наиприятнейшими из академических часов.
В такие моменты, противоречия отступали и все, не сговариваясь, сходились во мнении, что в эпикуреизме, несмотря на его критику со стороны Плотина, тоже есть рациональное зерно.
Судя по всему, не все гуманисты помещались в академиях.
Обыватели, ещё не приобщившиеся к передовым духовным практикам, могли наблюдать как по городу, группами и поодиночке, прогуливаются гуманисты не прерывая при этом работу мысли.
Гуманисты сидели в уличных кафе, на скамейках, на ступенях… Размышляли о вечном. Спорили о сущем.  Великие имена не сходили с их уст.
Вот вы думаете, – почему молодой гуманист провожает взглядом прелестную флорентийку? Боюсь, не угадаете. Его пытливый ум постигает жизненно необходимую эстетическую категорию.
Он оценивает женские формы по законам красоты, в порядке чувственного освоения действительности, как это и предписывается эстетикой, – наиважнейшим из разделов философии.
Только так. Остаётся восхититься полёту мысли, спасающей нас всех от невежества.
Ещё бы только все прекрасные флорентийки правильно это понимали.
Местами в городе воздух оказывался настолько пропитан учёностью, что у случайно забредшего туда обычного человека вскоре начинались приступы амбидекстрии и прокрастинации.
И напрасно тогда пресыщенный всеми этими делами прохожий устремлял свои стопы прочь.
За углом очередного палаццо, на безлюдных, казалось бы,  улицах, в тенистых парках он натыкался ещё на одного гуманиста, а то и двух. И хорошо, если оба  оказывались благожелательно расположены к друг другу и окружающим.
Свой мир идей гуманисты готовы были  отстаивать не только в утонченной интеллектуальной дискуссии… к очень большому сожалению. Случалось и что похуже.
Нередко промеж ними вспыхивали нешуточные конфликты.
Стороны могли решительно не сойтись во взглядах.
Например, о месте и значимости светской и церковной власти, целесообразности конкретных политических союзов и ориентации на того или иного политического деятеля.
Порой вопросы касались чести и благосклонности прекрасной флорентийки.
Независимо от повода, инструментом разрешения споров могла стать боевая рапира.
И тогда, по крайней мере для одного гуманиста, дело заканчивалось  очень плохо...
Впрочем, поединки, ранения и смерти не становились грандиозной трагедий для жителей города, уже попривыкшим к таким оказиям.
Людям других эпох и стран бывает сложно понять игры со смертью. Но не будем брюзгами на чужом пиру. Да, мы все всё понимаем... Печально, конечно. Однако... Люди, не будьте ханжами. Не забывайте, из каких трагедий растут ноги всех великих драматических произведений.
Так жила Флоренция, богатая и прекрасная, мудрая и жестокая. Средоточие великих дел, идей, страстей и интриг… И драм, конечно...
И всё это вместе составляло общую картину… Нравится это кому-то или нет. Найдём в себе силы признаться, в городе добродетелей и греха  праздник жизни перевешивал над горестями.
А мир… он многообразен. Всё в нём движется, всё меняется, как многим казалось – к лучшему. Кто усомнится, что за прекрасном настоящим придёт ещё более великое и прекрасное будущее? Людям так свойственно надеяться на хорошее...
Посреди всего этого триумфа мысли и духа лишь один мелкий государственный служащий не разделял всеобщего энтузиазма. Звали его Никколо и он недолюбливал гуманистов.
…Все радости, соблазны и страсти изобильного города обходили стороной нашего Энрико. Звуки чужого счастья долетали его убогой мастерской, напоминая, что в мире есть столь многое, чего он лишён.
Собственные картины и скульптуры нависали немым укором. Руки тянулись ножу и молотку чтобы сокрушить доказательства собственной бездарности.
И тогда горькие слова слетали с его губ,  растворяясь бесследно в пространстве.
Вот так, между надеждой и отчаянием проходили дни, тащились недели, ковылял месяцы, отмеряя время прожитое зря.
И вот настало время, когда уже в последней крайности, воззвал он в пустоту безжалостной ночи, поминая небесных покровителей, всех, каких знал, начиная с богов-олимпийцев и до святых угодников.
– Вы видите мою печаль, убожество моего дома. Разве не отдавал я свои силы служению красоте?
Почему я обойдён талантом?
Все покупают работы Рафаэля, Леонардо, Микеланджело. Их приглашают в лучшие дома. Для них почитание, ликование, музыка. Для них женщины, счастье,  довольство и изобилие.
Знатнейшие из граждан республики почитают за честь общение с ними. Высоко вознесённые почтеннейшие синьоры со всей Италии считают удачей увидеть своих родственниц замужем за признанными мастерами.
Мне же достались лишь бедность, отчаяние и одиночество. Или наказываете меня за что-то? Я готов искупить вину чем угодно, какой бы ни была цена...
Он то поднимал голову, то опять ронял её на грубый стол.
Тогда ЭТО и произошло.
Сначала что-то тревожно кольнуло в сердце. Неведомая музыка лёгкими колокольчиками рассыпалась в голове.
В углу слабо блеснуло. Холодное голубое свечение стало разгораться, всё время увеличиваясь. Цвет теплел. Уже проявились лицо и руки, маленькое туловище…
Видение приобретало очертания человечка, сначала почти ребёнка, потом молодого существа неопределённого пола...
Скульптор и не вздумал пугаться. Чем бы всё ни обернулось, оно не способно принести худшее, чем есть сейчас.
Существо, продолжая излучать лёгкое  свечение, бесшумно  приближается. Увеличивается. Садится напротив за стол...
Чистым светлым взглядом лучистых глаз смотрит ангел. Губы его разомкнулись.
– Пусть с тобой пребудут мир и покой. Знаю твою печаль. Не всё предрешено под небесами для тех, кто знает своё предназначение.,. Пусть не покинет тебя надежда. Я послан  принести тебе утешение.
– Кто бы ты ни был. Отдаюсь воле сил, пославших тебя. Снесу безропотно ваш приговор кротко и послушно.
И пусть лучше будет скорая смерть прервёт мою жизнь, если заслуженного признания мне испытать не дано.
Речь пришельца оставалась ровной и бесстрастной.
– Поверь, как многие смертные, ты заслуживаешь большего.
– Меня не интересуют блага. Я хочу лишь не раствориться в безвестности.
– Терпение, и тебе будет послано то, о чём ты просишь.
Их взгляды встретились. В глазах человека неизреченная мысль металась между отчаянием и просыпающейся надеждой.
– Тяжёлый случай. – вздохнул ангел. – Так не хочется тебя разочаровывать. Но все лимиты на гениальность уже выбраны. Кадастровые записи книг бытия свёрстаны и опечатаны.
До середины текущего столетия ничего не предвидится. Ты должен принять это как данность.
– Мне принять это как приговор?
– Отчасти – да. Но не следует отчаиваться. Не всё потеряно. С талантами ТАМ напряжёнка. Осталось разве что разовое озарение. Оно даруется людям упорным. Многое зависит от твоего личного стремления.
Это то, что тебе будет дано, и то в порядке исключения и под твою личную ответственность...
...Молодое утро раскрыло робкие свои ладони обращённые к светлеющим небесам.
Поднимается художник со своего ложа. Видения  прошедшей ночи очень смутно встают перед его внутренним взором.
Но отчего подрагивают руки? Что за сладкое чувство пронизывает всё существо? Что угнездилось в сознании?
Умылся и оделся, беспрестанно ощущая трепет во всём теле.
Резец привычно лёг в руки. Но движения стали удивительно точными…
Кисть словно сама знала нужные оттенки и линии, оставляя на полотнах мазки живости необычайной.
Он снова творил, но творил уже по-другому...
...Спустя несколько дней плоды неугасимого вдохновения были готовы.
Подошёл выставочный день… Наш герой принёс свои новые работы, настолько прекрасные, что ему даже жаль было с ними расставаться.
И они сразу нашли покупателей!!!
Да ещё каких!!!
С этого дня достаток пришёл в дом мастера.
Это был уже другой дом.
В престижном районе Флоренции он приобрел большую мастерскую с садом, и особняком! Сюда уже без опасений можно было пригласить самых взыскательных гостей. А уж недостатка в поклонниках, и друзьях разной степени преданности больше не было!
Посыльные то и дело доставляли приглашения на собрания, приёмы… 
"Платоновская академия в Кареджи будет рада увидеть Мастера в любой удобный для него день…"
Автор "Давида", ранее не жаловавший соперников в искусстве теперь приглашает в свою мастерскую поделиться познаниями в изображении обнаженной натуры…
Полномочный представитель Венеции прислал приглашение посетить... и  если Мастер посчитает возможным… в республике Серениссима ему будет предоставлены достойные условия...
Леонардо да Винчи перед отъездом в Милан предлагает встретиться...
Мастера стали узнавать на улице. Совершенно незнакомые люди стремились выразить ему своё восхищение.
В праздник Феррагосто, при выходе из собора, на людной площади  от группы молодых людей отделилось трое. Они приблизились с радушием на лицах.
– Позвольте представиться… Не откажете ли в любезности… Мы сочтём за честь...
Наш маэстро давно знаменит образами своих Мадонн. Даже он восхищён экспрессией на ваших полотнах… сфумато… игрой оттенков…
...Прошелестел ещё один день в трудах и заботах, теперь уже радостных.
Спокойный вечер должен стать наградой. Собственный дом… тишина, покой… И пустота… Художник откинулся на мягкую софу.
Он ничего не забыл. Провожая прошедший в заботах день, он помнил всё. Он не загордился.
"Благодарю тебя, вестник! Я достиг большего чем смел мечтать… Почти всё теперь есть у меня… почти…"
Удовлетворённый, склонил голову на подушку.
Назавтра будет очередной выставочный день. Новый день его триумфа...
…Он обожал являться сюда пораньше, когда весь город наполовину спит. Пока на выставке совсем мало посетителей.
Так хорошо неспешно прогуливаться в одиночестве и размышлять.
Чего ещё желать? Работы выставлены уже не в ряду прочих. Для них определено самое почётное место.
Мастер угрюмо бормочет под нос.
– Что мне толку в деньгах и славе, когда нет человека с которым я мог бы разделить свою жизнь? Трижды счастлив тот, кого даже в жалкой лачуге встречает любящая жена. Когда рождаются и подростают дети. Когда есть домашний уют.
Давнишнее полузабытое чувство защемило сердце. Он поймал себя на знакомых ощущениях...
Что там промелькнуло? Посветлело… Колокольчики...  Лицо и силуэт, испускающие свечение…
– Не волнуйся. Меня можешь видеть и слышать только ты.
Ангел проявился из сгустившегося воздуха, правее сверху в двух шагах. Затем бесшумно опустился, и вот он уже напротив. Не дальше вытянутой руки.
Мастер вновь охватило сладкое томление как от любого прикосновения к доброму и щедрому волшебству.
– Я так многим тебе обязан. Скажи, какой благодарностью я смогу отплатить?
– Ты уже делаешь это. Мы оба служим божественной красоте. А обязан ты прежде всего себе самому. Ты поверил в себя. Успех приходит к несдающимся. Но я всё знаю. Нет ещё покоя в твоей душе. Ты ищешь земной идеал. Люди так устроены,
– Да. Познав красоту в искусстве, я не нашёл её в жизни.
Отчасти, я сам виноват. Может я слишком привередлив. Может плохо искал.
На улицах, на балах, всюду где бываю...
Одна толста, другая худа. Третья, как бегло взглянешь, ну прямо совершенство снаружи, перемолвишься двумя словами – глупа как втулка от бочки.
Я поклоняюсь красоте. Внутренней и внешней. Но можно ли найти совершенство? Если я не нахожу идеала, который ношу в своём сердце, может быть его не существует?
Другие счастливцы встречают и провожают дни рядом с близким человеком.
Пока нет рядом со мной той, кого ищу, все рассветы и закаты не мои. Я теряю надежду.
Художник вздохнул.
– Забудь печаль, мастер Энрико! Ты уже многого добился.  Я помогу тебе. Если подумать эта задача  разрешима.
Там, откуда исходят все благости мира,  на красоту нет таких жёстоких лимитов как на талант. Красота настолько непрочная вещь, что то и дело приходится вычёркивать её из реестра. Как только освободится свободное местечко и твоё желание сбудется.
Не нашёл идеала в жизни? Неважно.
Ты сам изваяешь идеал своей красоты. И нет такой силы, чтобы помешала вдохнуть жизнь в творение твоих руках. Мертвый камень станет живой плотью.
Мастер поднял глаза.
–  Я всюду вижу явственно этот образ. Он преследует меня неотступно...
– Как я погляжу с реализацией проблем не возникнет.
– А будет ли изваянное мной и ожившее создание любить меня?
– Твоё творение будет любить тебя самой верной любовью, что бы не произошло. Ей, ожившей, будет даровано всё, что умеют самые образованные, самые искусные флорентийки. И даже больше. Она сможет разбираться во всех искусствах, вести на равных беседы с умнейшими людьми Флоренции.
Она будет иметь пленительный голос, сможет петь и танцевать лучше всех.
– Неужели это может быть правдой?
– Да. Так будет. Когда придет время ты получишь инструкции. Но сначала дело за тобой.
...Такая страсть к творчеству никогда не посещала нашего героя.
Мастер отказался от любых заказов.
Он выбрал самую лучшую глыбу белоснежного мрамора. Со сладким чувством день за днём резал и стёсывал. И вот уже проявились контуры фигуры… Сама богиня красоты могла бы узнать в них своё отражение.
Он ревниво оберегал свой шедевр.
– Никто не увидет моё творение. пока оно не примет образ живого человека. Я назову тебя Бьянка.
...Кругами по воде среди любопытствующих расходились неясные слухи.
Новоявленный гений дни и ночи напролет поглощён работой. Что у него там такое?
…Прохладным мартовским днём в дверь скульптора постучали.
Хозяин поотвык от частых визитов. В недавние дни его нежданной удачи состоятельные люди нередко заходили  прямиком в мастерскую в надежде прикупить вещицу, достойную стать украшением любого дворца.
Но теперь визиты не радовали.
Мастер набросил покрывало на почти оконченную работу. Наскоро стряхнул с себя мраморную пыль, протёл руки полотенцем.
Открыл двери и слегка опешил. Перед ним стоял синьор Родриго Строцци, богатейший банкир Флоренции.
Такую персону негоже держать за порогом. Без угодничества, но и с подобающей вежливостью предложил войти и проводил в мастерскую. Лишний раз извинился что нет у него прислуги.
– Может быть в гостиной нам будет удобнее?
Гость покачал головой.
Мастер подвинул стул.
– Садитесь. Я сейчас…
Надо что-то предложить... Оступил к буфету за бокалами.
Гость скользнул взглядом по шеренге работ выставленных для обозрения, – готовых на продажу и ещё не законченных.
Мастер ещё держал поднос с напитками. Шагнул в сторону, поставив его на столик...
Шелест ткани заставил обернуться.
Гость стоял перед раскрытой скульптурой. Той самой.
– Я покупаю эту работу.
Мастер ринулся вперёд загораживая изваяние и вновь укутывая его покрывалом.
Голос стал жёстким и бескомпромиссным
– Эта работа не продаётся.
– Вздор. Всё на свете имеет свою цену. Я заплачу за неё 5000 золотых флоринов.
– Мы даже не будем обсуждать.
– Никто не заплатит больше. Мало? Устроит 10000? … И этого недостаточно? 20000… 25000… Да сколь угодно... Для меня нет неподъёмной цены.
– Я попросил бы вас покинуть мастерскую.
– Никто никогда не осмеливался говорить со мной подобным образом.
Сам Гонфалоньер Справедливости считается с моим мнением.
Для многих я второе лицо во Флоренции.
А, может быть, и первое. Как считать.
Хорошо же.  Пока я предлагаю тебе хорошенько подумать…
Мастер без сожаления выпроводил гостя.
Последствия не волновали его. Теперь он был готов рассориться со всем миром.
Прошло ещё три дня. Энрико сидел в полутёмной гостиной вслушиваясь в потрескивание дров в камине.
Он ждал. Чувствовал, что это произойдет.
Зазвучали колокольчики...
На стене вспыхнули буквы. Невидимый голос произнёс:
– Запомни эти фразы. Завтра ровно в полдень ты произнесёшь их с каждым ударом часов на большой ратуше. С последним ударом одно твоё прикосновение оживит холодный мрамор.
Бессонную ночь провёл мастер. С утра двигался совершенно механически по мастерской, прислушиваясь к малейшим звукам.
Каждый час загибая пальцы считал он удары курантов, повторяя про себя слова заклинания. Временами  погружался в  полузабытьё… И снова прозревал. Чтобы опять почти потерять связь с реальностью...
В сладкой истоме переживал Энрико что так неспешно текут часы и минуты…
Восемь, девять часов, десять, одиннадцать...
Дальше… полдень...
Первый удар. Мастер произнёс негромко вслух:
– Пусть камень станет живой плотью...
В волнении он уже не слышал ударов, только знал вот сейчас будет очередной…
Последний удар...
– Живи.
Он коснулся своими человеческими губами холодных мраморных губ. Мгновение… Он ощущает тепло и податливость. Руки любимой легли ему на плечи. Наш мастер чуть не задохнулся от счастья. Вот она, живая,  в его объятиях. Холодный цвет мрамора заместился цветом здоровой чистой человеческой кожи, золотые локоны заструились по плечам…
– Вот твоя одежда, любовь моя, – забормотал мастер.
Сначала они только смотрели друг на друга. Только перешёптывались наедине в пустой мастерской.
Прошёл ещё час. Сейчас куранты снова будут отбивать время. Час дня.
Удар…  И вдруг вщё один? Как?
Похолодев, он вслушивался. Двенадцать ударов! Припомнил утро…
Как же он просчитался? Свою будущую жену он оживил в 11 часов вместо 12!
Хотя…. Какая теперь уже разница?– утешал себя он. Вот же она – прелестнейшее создание. Живая, подвижная, без изъяна. Истинное совершенство.
Немного успокоился. Но тень досады пролегла ещё тогда.
Они проговорили до вечера, не спуская друг с друга влюбленных глаз.
Как в полусне прошли последующие дни... Подготовка к свадьбе...  Венчание в соборе... Свадебный пир...
Светский мир Флоренции был околдован. Новую знаменитость  звали Бьянка и она покоряла сердца.
Никто не смел отрицать:
Её лицо совершенно.
Её голос божественен.
Её осанка величественна.
Её движения исполнены грации.
Её суждения в науках безупречны по точности и глубине.
Где бы ни появлялась влюблённая пара, за ними следили десятки глаз. Мастеру это поначалу льстило, хотя он понимал, что внимание устремлено всегда на неё.
Это его не смущало. Ну, поговорят. И перестанут. Найдут другой объект для пересудов.
Но пока не отпускало.
Сразу стало намного больше приходить приглашений на праздники. Посыльные выкладывали конверты с вензелями. На цветных буклетах с надлежащей высшему свету любезностью витиеватым почерком выводились существо предложения – почтить  своим присутствием и с припиской – "с супругой".
Не всегда это радовало. Иногда хотелось отказаться.
Но, как сами понимаете, есть общепризнанные нормы... Мастер был не готов бросить им вызов…
Хотя все эти церемонии, куртуазность...
Напускные эмоции важных синьоров, их желание казаться не тем, чем являешься...
Всё это было очень не по душе… Для него, рождённого и выросшего на самых низких ступенях социальной лестницы это непреодолимо чуждо.
Очередной день. Очередной случай отдать дань приличию.
– Дорогая, я заказал карету на сегодня пораньше. Тут идти недалеко. Но недавно прошёл дождь, лужи... а твои наряды..
На самом деле мастеру больше не хотелось лишний раз появляться с супругой на улице. Было время, когда внимание не казалось настырным, но оно уже ушло.
Лошади цокали по брусчатке. Мимо, покачивалась, проплывали стены,  перекрёстки, прохожие.
– Ой-ой, смотри… – прозвенел нежный голосочек супруги. Пальчик показал за окошко. Там палаццо Барди, а если поехать вот этой дорогой, там недалеко будет вилла Перуцци. Нас туда тоже пригласили на будущей неделе.
А молодые синьоры Фрескобальди просили передать, что хотели бы видеть нас на охоте. Они интересно всё рассказывали… Там, за городом, оказывается, так много зверей… кабаны, зайцы, фазаны...
Мастер нервно задёрнул занавеску
Строго произнёс:
– Ты должна понять, что есть на свете такое понятие как милосердие. Среди людей не принято с интересом смотреть на страдания и смерти живых существ, даже не наделённых человеческим разумом.
– Но другие девушки и знатные синьоры едут на охоту со своими кавалерами...
– Не вижу ничего хорошего смотреть когда страдают животные. Их убивают ради развлечения.
Тебе ещё многому нужно научиться.
И это уже не в первый раз. Пять дней назад возле рынка какой-то грубый деревенский мужик колотил палкой своего осла. И тогда тоже у тебя было лишь желание посмотреть чем всё кончится.
С некоторых пор Энрико стал замечать за своей супругой безразличие к жестокости.
Уже на подъезде к вилле дорога оказалась разукрашена лентами и гирляндами. Гости едва начали прибывать.
– Сливки общества, – пробурчал мастер.
Привратники сходу определяли статус прибывающего. Лакеи семенили вокруг, угодливо предлагали свои услуги.
"Опять как прежде. Господа нобили… Скопление тел... .. Мишура нарядов… Внешний лоск, за которым лицемерие, чопорность, высокомерие, лживость, корысть, льстивость, амбиции.
И в республике они те же, что при дворах монархов".
Так думал мастер.
"И потом?"
Дальше как обычно, – внимание будет, прежде всего, обращено к его супруге. Поддавшись уговорам, она споёт несколько песен, сорвав шквал аплодисментов и комплиментов.
Притягивая лучи взглядов, восхищённых и завистливых, улыбнётся своей обворожительной застенчивой улыбкой...
Потом танцы… Его супругу будут приглашать знатные кавалеры..
Сам мастер не танцевал. Говоря по совести, он боялся показаться неуклюжим рядом со своей обворожительной супругой…
Он вообще не любил смотреть как танцует его жена. Если только это не был сольный танец. А танцевала она изумительно!
Объявлялен парный танец. Среди партнёров его супруги будут первые люди республики.
...По залу двигались пары. Шеренги участников выстраиваются по обе стороны вдоль стены, попарно выходя через центр зала под аккорды паваны.
Седой представительный синьор в дорогом камзоле ведёт за руку первую красавицу бала, нашёптывая вкрадчивым тоном:
– Прекрасная синьора Бьянка, знаете ли вы, что это танец королей? Да, да, не сомневайтесь… Павана придумана для них. Всегда первым выступают король и королева. Лишь потом доходила очередь до принцев крови, принцесс, герцогов...
Степенный оборот, глубокий реверанс,
Опять шёпот.
– Вы королева танцев. Примите мои уверения…
Я признаюсь, видел скульптуру, для которой Вы позировали. Ваш муж большой мастер… Но даже мастерство самого великого ваятеля не способно даже приблизительно передать Ваше совершенство.
В шёпот вкрадывались всё более интимные интонации...
– Вы знаете, большинство дам не отказываются от возможности завести себе влиятельного состоятельного покровителя.
Богатство нашего семейства, которым распоряжаюсь я, делают меня хорошей кандидатурой.
И если Вы уделите мне внимание...
– Что Вы такое говорите? Я люблю своего мужа и не желаю слышать даже малейшие намёки...
– Ну что Вы, так поступают все обворожительные дамы… Включая дам из самых знатных фамилий. Это же просто традиция…
– Не хочется показаться грубой, но подобные слова вынуждают меня полностью прекратить с вами всякий разговор. Не вынуждайте меня становиться крайне невежливой.
Танец прервали крики с улицы. Посланные лакеи разузнали причины. Там юные отпрыски из почтенных семейств крупно поссорились. Еле разняли в последний момент. А они уже схватились за шпаги.
Помрачнев, мастер велел подать карету.
Молча выехали.
Мастер, наконец, нарушил тягостное молчание.
– Больше никакие приглашения мы не принимаем. Это было последнее.
Супруга, похоже, не очень прислушивалась, возбуждённая собственными эмоциями.
– Знаешь, этот дурак Строцци считает что его деньги дают может купить всё и всех. Всем известно как он коллекционирует любовниц.
Он и мне сделал непристойное предложение.
– Завтра же я укорочу его прыть.
Успокоившись, красавица заговорила с восторгом:
– Дорогой, а ещё мне сегодня рассказали одну занятную новость. Завтра за городской стеной будет казнь троих преступников. Если, конечно, их не помилуют. Надеюсь это не произойдет. Будет занятно посмотреть.
– Откуда у тебя такие желания? Разве нет других событий во Флоренции, если тебе взбрело в голову пойти смотреть на казнь?
– Но мы уже везде были!
– Достаточно!
– А что в этом такого? Многие благородные синьоры пойдут посмотреть.
– Выслушай. Я разговаривал с распорядителем.
Это были двое юношей из семейств Моцци и Аччайоли. Поссорились они не просто так.
Должно быть, их воображение воспламенило чтение рыцарских романов...
Каждому захотелось выбрать для себя даму сердца. Выбор одного не понравился другому.
Мастер помолчал.
– А объект спора – ты!
– Фи! Какое мне до этого дело? Два дурака подрались.
Тебя это никак не должно волновать. Я всегда буду верна только тебе. Они из-за любой дамы могли подраться.
Таким нужен лишь предлог.
– Но, по крайней мере, ты могла бы воспринять эту новость без такого равнодушия.
– Ты тоже бываешь несправедлив. Иногда оставляешь меня одну. Мне это не нравится. Зачем-то ходишь к этому Алессандро ди Мариано ди Ванни Филипепи. Такому немощному… такому жалкому...
– Никогда так не произноси о нём таких слов. Этот большой мастер, тот человек, который меня многому научил.
...Ночью мастеру не спалось. Едва посветлел восток, он вышел из дома.
Тяжёлые облака волочились низко над крышами. В разрывах проглядывало звёздное небо. Флоренция ещё спала.
Мастер одиноко брёл наугад, не зная как избыть накопленную печаль.
Тяжко опустился на мраморную скамью у фонтана. Жестокость жены засела в его сердце как клинок.
Отчего? Разве я дал повод? Кто виноват?
– Вина на тебе.
Чистый мелодичный голос словно ниоткуда. Обернулся.
Рядом с ним сидел ангел с прежним своим бесстрастным лицом.
– Прежде времени ты оживил своё создание. Оно ещё не было полностью готово для этого. На час раньше. Но этот час стал роковым. Твоя жена само совершенство. Но это только внешне. У неё осталось в груди каменное сердце. И нет надежды что оно когда-нибудь станет человеческим.
– Да, это моя вина. Мой грех. Мне нести за него расплату.
Пусть я понесу любую кару. Возьми всё самое ценное. Но пусть жена моя обретёт человеческое сердце.
– Я повторяю. Живое сердце никогда не забьётся в её груди.
– А я думал там, откуда ты пришёл, могут всё.
– Как видишь, есть на свете нечто такое, над чем не властны и божественные силы.
Хотя… Есть крайнее средство. Если только… решишься на него.
Твоя жена должна снова превратиться в камень. Она должна будет переродится, забыв всё, что было с ней прежде. Ты произнесёшь заклинание. Оно будет тебе дано…
...Бывают случаи, когда ожидание становится невыносимым. Час за часом.
"Когда же? Когда же?" Кровь стучала в висках. Теснило грудь.
На следующую ночь он прервал беспокойный сон. Вышел в сад, повинуясь нестерпимому порыву.
Звёздное небо рассыпало пригоршни светильников.
Сорвавшаяся звезда прочертила зигзаг. Одна, вторая… Звёздочки кружились, собираясь в фигуры, символы.
Знакомый голос произнёс.
– Следи, слушай и запоминай.
"Камню дорога к камню. Пусть станет тем чем было прежде... "
Мастер впитывал каждое слово и интонацию, испытая великую боль и великое облегчение.
...На следующий день он запретил супруге покидать их жилище.
Под вечер вернулся в свой дом.
У нас гости? Роскошная карета стоит у крыльца. Подошёл к вознице.
– Кто приехал?
Разминая ноги подошёл лакей в сюртуке цветов семейства Строцци.
Короткий резкий разговор, и карета укатила прочь.
Верная супруга встретила улыбкой. Руки обвили шею.
Зашептала.
– Ты видел? Строцци дарит мне карету с лошадьми. Я не нуждаюсь ни в чьих подарках. Кроме как в твоих.
– Я только что всё уладил. Я велел передать ему такое, что заставит его забыть наши имена.
Тебе будет безразлично узнать, но сегодня на рассвете состоялась дуэль между двумя молодыми синьорами.
Нет, это уже другие. Они из семейств Спини и Боннакорси.
Хотя повод… тот же...
Оба были ранены. Один из них – тяжело.
Пожалуйста, ничего не отвечай. Мне будет больно.
...Ещё три дня жили затворниками.
Мастер много писал и перечитывал написанное, сжигая черновики.
На четвёртый день пришёл нотариус.
Сели за стол.
Негромко обсуждали каждую фразу.
"...Всё моё имущество, мой дом, мою мастерскую, все мои работы скульптурные и живописные я отдаю в дар Республике Флоренции.
Пусть они будут проданы обычным порядком.
Из вырученных денег, я прошу оплатить все расходы, связанные с лечением синьоров Уго Спини и Микеле Боннакорси.
В случае смертельного исхода пусть будут возмещены расходы на погребение.
Пусть синьор Алессандро ди Мариано ди Ванни Филипепи, называемый также Сандро Ботичелли, будет обеспечен до конца своих дней всем необходимым.
Пусть оставшиеся деньги будут потрачены на образование детей Флоренции, чтобы они выросли истинными патриотами своего города.
Нотариус пытался выглядеть безучастным. Хотя разок прорвалось.
– Конечно, не моё дело. Но… отказаться от всего… Вы раздаёте абсолютно всё своё немалое имущество. Вы уверены, что не передумаете?
– Решение окончательное. Это не обсуждается.
Кажется, всё. Нотариус принял документы и ушёл с каменным лицом.
Мастер бросил в камин ворох писем не распечатывая их, и туда же полетели пачки личных бумаг.
Ранним утром, когда чуть забрезжил рассвет, и ещё город спал, простая телега, запряжённая мулом, уже стояла у крыльца.
Мастер бережно перенёс в повозку инструменты.
– Куда мы направляемся?
– Туда, где нас не знают.
– Но нам было так хорошо во Флоренции! Мы долго там пробудем?
– Боюсь что долго.
– Но почему?
– Потом, любимая. Всё расскажу тебе потом.
Вёрсты  уводили к северу..
На второй день пути свернули на просёлочную дорогу. Навстречу ни души.  Лишь  заброшенные сёла.
Давным-давно покинули жители свои жилища.
Хижина казалась в запустении, но ещё прочной. Мастер сложил в угол инструменты, небольшой запас еды. Опасливо подошла супруга.
– Мне здесь не нравится. Долго мы здесь пробудем?
– Может быть пять дней… или неделю.
– Это я ещё могу вытерпеть. Надеюсь что не больше...
Ничего не ответил.
Прошло шесть дней. Каждое утро мастер куда-то выходил, взяв с собой инструмент.
В день седьмой он чисто вымылся, одел хорошую одежду.
– Пора.
Шли по еле видневшейся тропинке меж кустов и корявых невысоких деревьев.
Уже, наверное, целое столетие нога человека не ступала по этим камням
Лишь дикие козы тропили дорожки от пастбища к водопою.
Оглянулся мастер на окружающий мир. Голубое небо, скалы.
Вздохнул.
– Нам туда.
У подножия скалы расщелина.
Повернул к жене своё спокойное лицо.
– Проход здесь.
Зажёг светильник. Стали протискиваться вглубь по одному. Ход дальше расширялся. Полусгнившие брёвна крепили неустойчивый свод. Он, казалось, вот-вот был готов рухнуть.
– Мне страшно. Зачем мы пришли сюда?
– Скоро всё поймёшь. – сказал спокойным голосом мастер
Ход закончился. Супруги оказались в  просторном гроте.
Мраморное погребальное ложе стояло посредине.
– Но это же… склеп!
– Да, любимая. Это склеп для нас двоих. Мы останемся здесь навсегда. За всё нужно платить. За вольное и невольное зло, за ошибки по неосторожности, по глупости и незнанию.
– Что ты такое говоришь? Не пугай меня, любимый.
Мастер Энрико поставил светильник в стенную нишу.
– Встань прямо, любовь моя.
Стояли напротив друг друга.
Удерживая супругу за руки мастер произнёс:
– Камню дорога к камню. Пусть станет тем чем было раньше...
Шелест и потрескивание снизу...
– Я не чувствую ног!
Мастер склонился. До коленей ноги супруги стали мраморными.
– Камню…
Его любимая слабо вскрикнула. Мрамор поднялся выше...
– Прекрати! Я становлюсь...
– Да, любовь моя. Когда-то я своими руками высек тебя из глыбы мрамора. Я же и оживил тебя. Я надеялся обрести счастье с тобой и долгую счастливую жизнь.
Но я ошибся. Эта ошибка привела к тому что твоё сердце осталось каменным. Ему оказалось чуждым милосердие. Это моя вина. Не твоя. Ты опять станешь камнем. А я… Мне этого не пережить.
– Но это же… смерть!
– Да это смерть. Смерть для нас обоих. Нам больше незачем жить.
– Ты жесток! Я так любила тебя! Я люблю тебя до сих пор. Даже как своего убийцу...
Глаза жены наполнились слезами.
Мастер накинул вуаль на её лицо.  Больно видеть как погаснут любимые глаза, как увянут ненаглядные черты, как они снова станут камнем.
– Камню дорога к камню…
Мрамор поднялся выше. Теперь вся его супруга стала каменной. Мраморное лицо под мраморной вуалью.
Лишь с еле слышным шорохом последние мраморные слезинки упали на пол пещеры.
Бережно приподнял свою окаменевшую супругу, положил на погребальное ложе.
Вздохнул глубоко. Притулился у основания у её ног, опершись на мрамор.
– Живому дорога к камню!
Подождал немного, с удовлетворением ощутив как от кончиков пальцев ног стали распространяться холод и омертвение.
– Живому дорога к камню! Я иду к тебе, любимая.
Стало тяжело дышать. Через силу произнёс:
– Живому… язык уже еле ворочался, –
 и быть по тому...
Приник, скрючившись.
Мерцающий свет погас перед его лицом, выражавшем лишь смирение и  умиротворение. Наступили холод и мрак.
Он уже не услышал как обрушился вход в пещеру, навсегда отделивший их от мира живых.
Кто прикоснулся к крупице Вечности – тому не страшно.
Любимцы богов умирают молодыми.
………..
…Жители больших и малых городов и стран! Остерегайтесь оказаться на рубеже эпох! Вы ждали ветра перемен, ещё не зная что он принесёт. Вы поставили паруса, когда нужно было ставить стены.
И вот уже беспощадный враг у ворот.
Уже торжествует право сильного. Жадность и обман делят земли и богатства никогда им не принадлежавшие.
Хотите избежать худшего? Опередите жестокую смерть. Успейте умереть молодыми и красивыми. Умрите с улыбкой на устах, если вам не будет дано умереть с яростным лицом и огнём в глазах, сжимая окрававленный меч, в горниле битвы защищая родные очаги и святыни.
Вы не увидите кровь и насилие, боль и смерть близких.  Мужей,  оплакивающих жён, а жён – мужей. Родителей, несущих на кладбище собственных детей.
В тот самый день, когда боги умерли, свершилось немыслимое.
За чередой предательств и интриг, в крови, дыму и огне пала гордая Флорентийская республика.
У немногих уцелевших появился повод вспомнить предупреждения скромного служащего, секретаря второй канцелярии правительства Флорентийской республики Никколо Макиавелли.
"Остерегитесь! Опасно ступать по канату между двумя мирами. Опасно отставать и опасно спешить, наступая на пятки истории. Опасно прохождение, опасно быть в пути, опасен взор, обращенный назад, опасны страх и остановка".
Но текли столетия. Возносились и рушились империи. Войны опустошали континенты.
Они шли и шли. Толпы над бездною. Толпы, чей удел не дойти. Великие почитатели, неспособные посылать стрелы тоски по другому берегу.
Напрасные смерти не приближали явление танцующей звёзды.  Понапрасну унавоживали собою почву не способную дать обещанного сверхчеловека.
Они всё шли и шли. Годы и годы.
Расщеплённый разум не предупреждал о неотвратимом правительства и народы.
Расщеплённый атом показывал свою силу и власть.
Марсоходы бороздили красную планету.
Политики всё так же играли судьбами народов, глухие к призывам из горла неистовых:
"Не ваш грех — ваше самодовольство вопиёт к небу; ничтожество ваших грехов вопиёт к небу!"
Падали, сгорая, звёзды. Летало эхо в горах. Топорщили голые ветви мёртвые деревья как занемевшие руки покойников.
Оплакивало уходящих  низкое небо, салютовало грозами.
Полтысячи лет.
Время – великий уравнитель.
Все беззащитны перед судьбой.
Даже фараоны. Даже те, кого тайно, с великими предосторожностями упрятали в глубоких погребальных камерах.
А потом они возвращаются. Чтобы стать экспонатом, товаром, похвалой или упрёком, спасением или погибелью.
Откуда мы приходим в этот мир? Оттуда же где находятся все нерождённые дети. Не спрашивайте куда мы уходим.
Не ищите смысла.
Самый глубокий смысл в невысказанных словах.
Читатели принимает смерть героев за конец рассказа. Но у недоживших, недолюбивших всегда остаётся шанс.
И великая немота ещё не конец.
Потому не спешите прощаться. У Вечности на вас могут быть свои планы.
……….....
К безлюдной необжитой бухте на тосканском побережье, по крутому берегу спускалось двое. Один, коренастый, часто вытирал лысину платком, тяжело дышал, временами отпуская негромкие реплики по поводу собственной неуклюжести и неподходящей погоды. Другой, сухопарый, спускался молча, помогая себе палкой.
Ближе к кромке воды оба замахали руками. На вельботе сделали им ответный жест в направлении каменистого обрыва. Балансируя, оба двинулись по еле заметной тропинке ближе к кромке воды, где каменный выступ образовывал подобие пирса.
…Роскошная яхта под американским флагом едва покачивалась на ленивой морской поверхности.
В кают-компании рассматривали снимки.
Лысый убеждённо жестикулировал.
– Это антик! Самый тёплый. Да взгляните! Девица красоты неописаной. И её оплакиватель у ног. Композиция, скажу я вам.
Седой джентльмен в очках сохранял невозмутимость
По всему ощущалось, что он тут хозяин и распорядитель.
Он переключил спутниковый телефон на громкую видеосвязь.
– Что скажете, профессор?
Лицо на экране подняло взгляд от изучаемых бумаг.
– Ничем особенным вас обнадёжить не могу.  Судя по технике исполнения так большой художественной ценности работа не имеет. Ну а если судить по тому, как выполнен текст, так это XVI век, в крайнем случае конец XV-го.
– Ты слышал? Никакая это тебе не античность. Да и композиция так себе. Плакальщик у ног покойницы.
– Но это время Леонардо и Микеланджело!
– Мало ли что. Ценно не время изготовления. Авторство. Мастерство. А оно не на высоте.
Торговались недолго. Вышли на палубу.
– Не забудьте. Всю композицию и постамент. Не вздумайте их поцарапать. Или хуже того, – отколоть.
– Уж мы постараемся.
Спустились по трапу в вельбот.
Ещё через день, под покровом ночи, тот же вельбот доставил драгоценный груз на яхту.
– Вы переплачиваете. – шепнул старший помощник глядя как отсчитываются зелёные купюры.
Владелец яхты слегка развёл руками.
– Чего не сделаешь для доченьки.
Не мешкая, яхта стала набирать ход, удаляясь в открытое море.
На побережье Лос-Анджелеса в роскошной вилле обширный кабинет в дополнение к уже имеющимся греческим и римским скульптурам пополнился ещё одним экспонатом. 
Молодая женщина окинула взглядом свои сокровища.
– Папа, ты меня, конечно балуешь, но скажи, это опять из добычи чёрных археологов?
– Ну что ты, Патриция, всё с аукционов. Или ты мне не веришь?
Патриция улыбнулась своей хитроватой улыбкой.
– Верю... верю… скорее на новодел похоже, может подделку купил? Никаких повреждений, никаких следов времени.
Хотя, как искусствовед, скажу – особого искусства тут нет.
– Мне то же и профессор сказал. Но ты понимаешь хоть что-то от тех времён. А девица недурна, даже под этой вуалью.
– Меня сейчас больше надписи на постаменте интересуют. Это латынь? Ну конечно латынь! Надо будет ими заняться.
– Поступай как хочешь, Патриция. Только никому их не показывай.
– Ну что ты? Конечно. Я всё понимаю.
На следующее утро молодая исследовательница приступила к более тщательному осмотру и описи.
– Каррарский мрамор… XVI век… Высокое Возрождение. Неизвестный автор… до мастеров, конечно, не дотягивает, но детализация хорошая…
Ещё несколько дней осматривала ощупывала работу. Под конец ей даже стало нравиться. Юная красотка и её скорбящий воздыхатель. Что-то в этом есть.
Надписи дались сразу. Но прочтение?  Звучит как абракадабра. Повторяла раз за разом про себя и вслух. Бессмыслица.
– Пусть камень станет… чем? Если нет связности, то это нечто ритуальное. Требуется уловить смысл даже в этом. Пусть камень…
Попробовала вслух повторять фразы на все лады уже наизусть, поглядывая на скульптурную композицию.
Как вдруг… Показалось? Пальцы лежащей мраморной девушки словно дрогнули.
Вздрогнула и сама исследовательница. Переутомилась? Мерещится?
Закрыла тетрадь с записями. Отдыхать! Да, так будет лучше.
Но и в постели мысли о загадочной скульптуре не шли из головы. Беспокойный сон выплёскивал образы полутысячелетней давности… Они наплывали, складываясь в историю, слишком невероятную, чтобы в неё поверить…
Утром волшебный сон не забылся, как это бывает с обычными снами. Его детали, напротив, становились яснее...
Ходила по колидорам и комнатам дворца как на подвзводе, повторяя всплывающие из подсознания фразы.
Ко второй половине дня уже знала что ей делать.
Вечером чёрный кадиллак подрулил к входу.
– Папа, милый. Ты меня любишь? Мы с друзьями хотели бы организовать вечеринку здесь на выходных.
– Ну что же, ваше дело молодое. Как вы говорите… оторваться по полной. Меру только знайте.
Вечеринка прошла на славу. Все 25 человек университетских товарищей, ближайших соседей и друзей остались довольны.
Под утро разъехались.
Ещё через день хозяин виллы вызвал начальника службы охраны.
– Все записи видео наблюдения изучены. Не могла скульптура покинуть виллу. Входили и выходили только люди. Внутри нужно искать.
– Ну ты и утешил. Вижу с дочкой у меня предстоит серьёзный разговор...
………...
– Ты же мне подарил. Значит они мои, –
лукаво сказала Патриция, вовсе не испытывая обеспокоенности, – Я скоро объясню. Всё сделано как надо. Поверь мне… А теперь… Знаешь, у меня есть срочное дело в городе.
...Мчалась по шоссе под гудки "занято" из динамика, тарабаня пальчиками по рулю.
– Да откликнитесь, наконец! Я научила вас пользоваться телефоном…
...Университетский зал был почти полон.
Ворвалась как раз в тот момент когда докладчик распекал непоседливого зрителя, возбуждённо вышедшего на сцену.
– Я отдаю должное вашему знанию латыни, молодой человек. – однако все ваши познания насчёт Флоренции в указанный период глубоко ошибочны... Всё научное сообщество...
Пробежала сразу на сцену, ухватив под руку смутьяна.
– Прошу простить моего коллегу. Он иногда находится в плену собственных концепций. И тогда готов упорствовать не слушая возражений.
– Ну так попросите его сдерживать эмоции. Он имеет дерзость нам сообщать о жизни во Флоренции такие невероятные подробности…
Попросите его больше не говорить в такой форме с уважаемыми людьми, профессорами, академиками, которые знают гораздо более его о периоде Высокого Возрождения.
Продолжая тянуть со сцены тревожно зашептала:
– Где она? В каком ряду? Идёмте...
Наконец, увела парочку к припаркованному автомобилю.
Выехали на проспект.
– Едем в одно хорошее кафе. И не крутите головами по сторонам.
– Как ты нас нашла?!
– Где вас искать, как не на публичной лекции по итальянскому Возрождению.
Ностальгия по прошлому?
– Но они говорили такое… У них на афише было изображение одной из моих работ. Про какое Высокое Возрождение все говорят?  Они показывали мои работы, утверждая что это, по их предположениям, дело рук учеников Леонардо или последователей Микеланджело. Никогда я не был для них учеником или последователем.
...Сидели на втором этаже за столиком. Панорамное стекло до потолка отделяло жар дня от кондиционированного рая.
За ним дальше – вид на море и пальмы.
– Странный напиток. Такие маленькие чашечки...
– Это кофе. Он появится во Флоренции больше чем через сто лет после того как вы оттуда выехали...
Приятно на вас смотреть. Вы такая красивая пара. Словно созданы друг для друга.
– Мы чувствуем себя заново родившимися, и что наша любовь родилась вместе с нами. А ещё... Такое ощущение, что выпала какая то часть нашей жизни…
– Что вы помните из своего прошлого?
– Я знаю о себе что меня зовут Бьянка. Я танцовщица и певица…
Родилась во Флоренции, но училась в Болонье… факультет семи свободных искусств... septem art;s l;ber;l;s.
– А я Энрико. Помнится, когда-то мог ваять и писать полотна… И вместе с тем знаю точно, что больше никогда не возьму в руки ни кисти, ни долото. Есть нечто такое во мне, что запрещает мне этим заниматься.
– Скажи, что ты помнишь о Микеланджело, Рафаэле, Леонардо да Винчи?
– Многое. Мы были знакомы. С каждым из них я беседовал иногда помногу часов. Вот так же как мы сейчас.
Больше всего с Сандро Боттичелли. Он так нуждался даже в простых продуктах и одежде под конец своей жизни.
Но это что…. Я даже имел возможность разговаривать с самим Гонфалоньером Республики Пьеро Содерини, нас познакомил его помощник… был такой…  кто теперь вообще его помнит... Никколо Макиавелли.
– Осторожнее. Сейчас Пьеро Содерини никому не известен. А про Макиавелли знает каждый.
– Да? Никогда бы не подумал…
Теперь надо придумать на что нам жить.
Моя супруга найдёт работу при её талантах… Но вот я…
– Это уже неважно. Познания, как у тебя, о республиканской Флоренции это та ценность, которая превзойдет всё, что ты способен будешь когда-либо создать руками.
Но сначала нужно документы вам выправить…
В этом положитесь на меня. Делать и говорить будете то, что я вам скажу.
……..
Светила медицины качали головами.
– Редкий случай. Я сказал бы редчайший. Чтобы двое молодых людей одновременно потеряли память.
Надо будет место в научном труде зарезервировать.
– О чём вы говорите, коллега? Нам сейчас главное для департамента полиции заключение подготовить. Но как я понял, проблем возникнуть не должно. Если они свободно владеют только итальянским, не обязательно они из Италии. Ответы на запросы получены. Лиц с такими именами, с такими отпечатки пальцев в международной базе данных нет.
…….
…Взявшись за руки, по пенистой кромке вдоль берега залива брели двое. Закатное солнце отбросило их длинные тени в ленивый прибой.
В паре сотен метров на парковке в дорогом автомобиле продолжался неторопливый разговор
– Папа, ты их узнал? Это тот сюрприз о котором я говорила. Для всех нас будет лучше хранить его в секрете. Это как бы тебе объяснить... Ну, ты же знаешь что такое коммерческая тайна.
Папа еле уловимо с невозмутимостью кивал.
Если так доченька решила…
– Ты поразительно сообразительна, Патриция. Я давно понял, что могу тебе во всём доверять.
– Знаешь, папа, так не терпится поехать во Флоренцию. Но это нескоро. Может, ближе к будущему лету. Не знаю как они всё воспримут, там опять оказавшись после стольких лет.
Пусть сначала здесь освоятся.
Излишне напоминать, что я и не подумаю использовать эту возможность в собственных целях.
Все их таланты, их знания – только их достояние.
– Другое твоё достоинство – благородство. Наверное, это от матери.
– Мне так хорошо… Ой, что там? Мне показалось, в солнечных лучах увидела лицо ангела. Он посмотрел на меня так, словно хотел поблагодарить.
……….
Труднее всего когда рассказ подходит к концу. Не понимаю, как его вообще можно окончить, если для героев всё ещё только начинается.
Но было нечто, что водило моей рукой и твоим воображением, читатель. Пусть оно само подскажет...
Привыкайте к незаконченным историям.
Настоящая жизнь не знает, что такое финал.