Журналисты

драма в 2-х действиях



ВНИМАНИЕ! Все авторские права на произведение защищены законами России, международным законодательством, и принадлежат автору. Запрещается его издание и переиздание, размножение, публичное исполнение, помещение спектаклей по нему в интернет, экранизация, перевод на иностранные языки, внесение изменений в текст при постановке (в том числе изменение названия) без письменного разрешения автора.






место действия: село Вертеп
время действия: сегодня





действующие лица:

ЛЕСТВИЦА Валерия Алексеевна, 66 лет
МОРОЗОВ Сергей Сергеевич, её кавалер, 67 лет
ЖЕЛЯБОВА Ольга Олеговна, её дочь, 47 лет
ПЕРОВСКАЯ Марианна Витальевна, её внучка, 29 лет
ФИГНЕР Калерия Иераксовна, её подруга, 66 лет
СИРОТА Роза Григорьевна, директор социально-реабилитационного центра «Гаврош», 40 лет
ГОРИНА Светлана, журналистка из города, лет 20
БОРОВСКАЯ Влада Ильинична, предпринимательница из города, лет 30
ПИСАРЕВА Оксана Матвеевна, главный редактор областной газеты, лет 40







Действие 1


Весеннее утро. Большая комната в старом частном доме, исполняющим обязанности прихожей, гостиной, столовой и кухни. Мебельная стенка, где телевизор, накрытый чёрной салфеткой. Письменный школьный стол, где компьютер и швейная машинка. На столе остаток завтрака. Входит Перовская, говорит по телефону, собирая со стола: посуду – в мойку, продукты – в отведённые места.

ПЕРОВСКАЯ (по телефону). Куда? Опять туда, не надоело? Да чего там смотреть в сотый раз, о здоровье думать надо, не глядя, плюх в песок на кроме моря и фиг с ними, с пирамидами, с турками, пусть уже отечественная зона отдыха поработает. Ну, дорого, да, дороже, да… но какая разница, сколько стоит, когда денег просто нету. (Моет посуду.) А что летом дома будет, кто знает, вон, какая дурацкая весна, все говорят, что дурная. Не, не хочу лето дома, а как же мир, новые люди, ихние магазины. Ну, да, и на мужиков поглазеть, а что, тоже надо, или мы не женщины… наши совсем задевались…

Входит Желябова, с газетой и квитанциями.

ЖЕЛЯБОВА. Квитанции уже видеть не могу. Присылают за полмесяца, чтоб психовали подольше… Все нервы вымотали.
ПЕРОВСКАЯ. Мам, я – по телефону, а ты не можешь про себя, что ли.
ЖЕЛЯБОВА. Ладно уже, с утра ты мне тут ещё верещать будешь.
ПЕРОВСКАЯ (по телефону). Да-да, говори-говори, посуду мою, мне тут всё равно сковородку драить, у меня на ней всегда мозг отключается. Ну-ну?
ЖЕЛЯБОВА (развернув газету, передразнивает Перовскую). «Ну-ну»… баранки гну.
ПЕРОВСКАЯ. Ну, мама же! Читай газету, молча, не слышно же! (По телефону.) Вечно с каждой вещью, с каждым предметом, как будто с живым разговаривает. С дочерью бы так, ага. Куда там, нужна я ей, бестолковая.
ЖЕЛЯБОВА. Хватит сплетни про семью распространять, Татьяна!

Входит с улицы Морозов.

МОРОЗОВ. С утречком.
ЖЕЛЯБОВА. Здрасьте.
МОРОЗОВ. Сяду?
ПЕРОВСКАЯ (Морозову). А когда было по другому-то, Сер-Серыч!
ЖЕЛЯБОВА. Не мешай, газета свежая.
ПЕРОВСКАЯ (по телефону). Да Морозов пришёл. Ага. Ну-ну?
МОРОЗОВ. Местная сплетница?
ЖЕЛЯБОВА. Ну.

Из комнаты входит Лествица.

ЛЕСТВИЦА. О. На посту.
МОРОЗОВ. Приветики.
ЛЕСТВИЦА. Покушаешь?
МОРОЗОВ. Да нет.
ЛЕСТВИЦА. Да и бог с тобой. Олька, каша подостыла?
ЖЕЛЯБОВА. А я знаю! Пробуй.
ЛЕСТВИЦА. Таньк, не брызгай тут повсюду, косорукая. Серёга, что нового?
МОРОЗОВ. Да ничего так-то бы.
ЛЕСТВИЦА. Когда уж посуду научиться мыть, корова. (Морозову.) Как погода?
МОРОЗОВ. Да так-то ничего бы.
ЖЕЛЯБОВА. Вот это пук-пук! Ничего себе, заявка! Слушайте, чё написано? «Из достоверного источника нашей редакции стало известно, что на счёт районного социально-реабилитационного центра «Гаврош» поступил благотворительный взнос от жителя нашего села Вертеп в размере один миллион рублей». А!? «Благотворитель пожелал остаться неизвестным». А!? «Сирота Роза Григорьевна, директор социально-реабилитационного центра, просит благотворителя проявиться, чтобы дети и работники смогли бы от всех своих душ и сердец поблагодарить замечательного земляка». А!?

Пауза.

ПЕРОВСКАЯ (по телефону). Слыхала? Твои тоже читали? Тоже в ауте? Давай, на созвоне. (Убирает телефон.) И чё..?
ЛЕСТВИЦА. Ничё. Домыла? Больше заняться нечем?
ЖЕЛЯБОВА. Мам, ты не понимаешь?
ЛЕСТВИЦА (передразнивая Желябову). Я не понимаю чё?
ЖЕЛЯБОВА. Миллион рублей! В пустоту!
ПЕРОВСКАЯ. Конечно, в пустоту, как же, в карман кому-то.
ЖЕЛЯБОВА. Может, и не в карман, особенно, сейчас, когда в «Искре» сообщили, уже не посмеют, всё-таки, местная газета. Но сам факт! Миллион рублей, просто так, не к празднику какому-то, не по суду, а вот, на тебе.
ПЕРОВСКАЯ. Откуда мы знаем, как там на самом деле. Больше ничего не сказано?
ЖЕЛЯБОВА. А главное: кто! Откуда такой добренький блям-блямчик среди наших выискался?
ПЕРОВСКАЯ. Крышу снесло, сосулька на темечко упала.
ЖЕЛЯБОВА. Да хоть бомбу сбросили, не в том перец. Откуда у нашего человека миллион рублей на чужих людей! Тут одних ежемесячных платежей на такую сумму выскакивает, что голова пухнет, где взять, а продуктов купить, одеться-обуться… Мам, ты чё молчишь?
ЛЕСТВИЦА. Дай спокойно покушать, не лезь.
ЖЕЛЯБОВА. В город лишний раз, как раньше, не съездишь по делам, за какой-нибудь вшивой справкой оформить, автобус стоит, как самолёт.
ЛЕСТВИЦА. Серый, как погода?
ЖЕЛЯБОВА. Спрашивала уже.
МОРОЗОВ. Нормально так-то.
ЖЕЛЯБОВА. Высунься вон в окно, и всё узнаешь.
ЛЕСТВИЦА. А ещё компьютер можно включить, там лучше знают, ага? Пишут, что через полчаса в вашем городе пойдёт дождь. Глянешь из окна: ни дождя, ни города.
МОРОЗОВ. А ты полчаса ждала?
ЛЕСТВИЦА. Да.
МОРОЗОВ. Захотела, чтоб тебе за полчаса город построили?
ЛЕСТВИЦА. А дождь хотя бы, где?
МОРОЗОВ. Ну, не было напора, вот и не дали. Весной в ЖКХ всегда проблемы.
ЛЕСТВИЦА. Я про дождь, а не про душ.
МОРОЗОВ. Скажи ещё, что в нашей стране природные явления происходят сами по себе. Нет, дорогая, над нашей страной щит, никаких несанкционированных воздействий извне. И жаловаться надо на жилищно-коммунальное хозяйство, прям в самое пекло: в Кремль, мол, пора уже навести суточный посекундный контроль над природой, а-то ишь распоясалась, что хотит, то и воротит, никакой привычной стабильности.
ЛЕСТВИЦА. Ты вот точно Сер-Серыч, а никакой не Сергей Сергеевич. Почти семьдесят лет живёшь, а ума ни на копеечку. Язык застрял в девяностых? Так тебе его на раз прищемят, вместе с головой, и на старость не посмотрят.
ЖЕЛЯБОВА. Попадись мне этот благотворитель…
ПЕРОВСКАЯ. Да уж… я бы тоже хотела задать парочку вопросиков.
ЛЕСТВИЦА. Кто про что, а лысый про расчёску…
ЖЕЛЯБОВА. Ну, понятно в городе, там, в Москве, где деньги куры не клюют, но не в Вертепе же.
ПЕРОВСКАЯ. Наши деньги-то.
ЖЕЛЯБОВА. Чё?
ПЕРОВСКАЯ. Ихние куры наши деньги, региональные, не клюют.
ЖЕЛЯБОВА. Да хоть чьи, гори она, эта Москва, синим пламенем, плевать на этих столичных цурепопиков. Но не в нашем же селе миллионами разбрасываться! Ни в какие ворота! Сирота его найдёт, из-под земли достанет, с того света вытащит, я её знаю, и тогда посмотрим, всем миром, глаза в глаза выпендрёжнику.
ЛЕСТВИЦА. Вот дура.
ЖЕЛЯБОВА. Кто?
ЛЕСТВИЦА. Да все. Чего ты всё – он да он, а может, это женщина.
ЖЕЛЯБОВА. Может. Ей же хуже.
ПЕРОВСКАЯ. Женщина не может так поступить, я уверена, женщина всегда думает своим божественным инстинктом, как жена, как мать, как дочь, как сестра.
ЖЕЛЯБОВА. Точно, дочь, так поступить может только безответственный, безмозглый, пустой человек, и - это мужчина, стопудово.
ЛЕСТВИЦА. Хватит уже. Ишь, взбеленились! Чего истерикуете? Мир, что ли, перевернулся?
ЖЕЛЯБОВА. А разве нет! Сергей Сергеевич, а ты, что думаешь?
МОРОЗОВ. Точно не отвечу. Одно скажу: раньше думал, что в нашей заднице остались только гельмиты, а вот ведь один настоящий человек нашёлся же, не всех родное руководство вытравило.
ЖЕЛЯБОВА. Ты против всех, что ли? Слов нет…
ЛЕСТВИЦА. А ты – это все? Угомонись, сказала, не то забуду срочно, что мы с вами, Ольга Олеговна, местная интеллигенция, и точно шваброй отхожу.
ЖЕЛЯБОВА. Ничего-ничего, вот посмотрите, люди разузнают, кто этот подлец, и выскажут своё отношение прямо в лицо.
ПЕРОВСКАЯ. Ваще, конечно, неприятно. Сделал добро, не звони.
ЖЕЛЯБОВА. Так в том и дело, что не сам, а добрые люди раскрыли тихушника. Как всех подставил, а! Вы, мол, все сволочи, а я один хороший, о детях переживаю.
ЛЕСТВИЦА. Морозов, посадишь в этому году вишню?
МОРОЗОВ. Внучка послезавтра привезёт саженцев.
ПЕРОВСКАЯ (глядя в окно). К нам, что ли, идут…
МОРОЗОВ. И пару яблонек.
ПЕРОВСКАЯ. Не, с Чудовой заговорили.
МОРОЗОВ (Лествице). Старается, надеется, что дом на неё отпишу.
ЛЕСТВИЦА. Жаль, грушу пришлось спилить, вкус был какой-то специфический…
ЖЕЛЯБОВА (Перовской). Не маячь в окне, как какая-то сплетница, дел по дому нету? Так я сейчас организую фронт работ.
ЛЕСТВИЦА (Морозову). Переехать к тебе, что ли, от этих девок подальше.
МОРОЗОВ. Да!
ЛЕСТВИЦА. Ни за какие коврижки.
МОРОЗОВ. А я тебе с пенсии пирожное куплю, или даже торт.
ЛЕСТВИЦА. Не купишь, меня заслужить надо.
МОРОЗОВ. А я служу, каждое новое утро, уже которое десятилетие.
ЛЕСТВИЦА. Не ври, чтоб каждый день здесь торчал и года нет.
МОРОЗОВ. Зато торчу.
ЛЕСТВИЦА. А для меня минута с тобой, как вечность, достал.

Звонок в дверь.

ПЕРОВСКАЯ. Говорила же, к нам.
ЖЕЛЯБОВА. Кто?
ПЕРОВСКАЯ. Не знаю, вроде, девица городского типа.
ЖЕЛЯБОВА. Ну, так открой.
ПЕРОВСКАЯ (идёт к двери). Опять я. Всё – я. Всё – сама. Никто в этом доме лишнего шага не сделает, пальцем не пошевелит. Как городские. Хотя бы для поддержания здоровья. (Открывает дверь.) Слушаю вас? Да, здесь. Мама, к тебе!
ЖЕЛЯБОВА. Сейчас. Да впусти ты человека.
ПЕРОВСКАЯ. Входите.

Входит Горина.

ГОРИНА. Здравствуйте! Я – корреспондент, из города.
ПЕРОВСКАЯ. А мне показалась, что корреспондентка.
ГОРИНА. Так принято, в общем и целом, должности называть в мужском роде, хотя на самом деле везде и всюду уже давно одни женщины. Куда ни придёшь – образовательные учреждения, властные структуры, правоохранительные органы – женщины, наши женщины, восемьдесят процентов только женщины.
ПЕРОВСКАЯ. Командуют-то мужчины.
ГОРИНА. Мужчины только команды отдают, а делают всё, как надо, женщины. Закон – мужского рода, а буква закона – женского. Женский мир!
МОРОЗОВ. Мир победившего феминизма, а планетка-то старенькая.
ГОРИНА. Обидно, да, мужчина? Обидно, конечно. Не обижайтесь, всё будет хорошо, даже прекрасно, уж если женщины за мир в ответе. Наладим, настроим, наведём чистоту на планете. Мы – ответственная часть человечества. Правда, дорогие женщины?
МОРОЗОВ. Надо признать, мир у вас получается прегадский.
ПЕРОВСКАЯ. Сер-Серыч, ты что-то имеешь против женщин?
МОРОЗОВ. С чего бы, всю жизнь был «за».
ГОРИНА. За надёжной женской спиной.
МОРОЗОВ. Не, я предпочитал квартировать у женщин за пазухой
ЖЕЛЯБОВА. Зачем ко мне-то корреспондент, адресом, верно, ошиблись.
МОРОЗОВ. …Но уж ежели вы берёте на себя ответственность, то, не сомневайтесь, ответите, по полной программе.
ПЕРОВСКАЯ. Ничего, справимся, правда?
ГОРИНА. Вы – Желябова Ольга Олеговна, врач «скорой помощи»?
ЖЕЛЯБОВА. Она. У меня выходной.
ГОРИНА. Очень хорошо! Значит, есть время поговорить.
МОРОЗОВ. Представиться не мешало бы.
ГОРИНА. Горина Светлана, газета «Родной край».
МОРОЗОВ. Надо же!
ЖЕЛЯБОВА. А это моя дочь, Перовская Марианна Витальевна, фельдшером у нас работает, ответственнейший, тяжеленнейший труд, столько спасённых людей, а количество поправленных человеческих органов подсчёту просто не поддаётся.
ГОРИНА. Да-да, конечно-конечно. (Морозову.) Вы меня знаете?
МОРОЗОВ. И что случилось в Вертепе, раз сюда прилетел такой удод?
ГОРИНА. Я – удод? Вы… вы… Я - не удод!
МОРОЗОВ. Красивая птица, интересная, с красным набалдашником, мне нравится.
ГОРИНА. И что значит «прилетел», тогда уж прилетела.
МОРОЗОВ. Прилетела удод? Хотя можно сказать: прилетела удодина. Так правильнее?
ЛЕСТВИЦА. Да что с тобой сегодня, Серёжа? Плотину прорвало?
ГОРИНА. Скорее, канализацию.
МОРОЗОВ. Аминь. И миль пардон, медам, ибо нынче жё не манж па.
ЛЕСТВИЦА. Тебе предлагали.
МОРОЗОВ. Кашу? Я – мужчина!
ЛЕСТВИЦА. Ой, когда оно было-то.
МОРОЗОВ. А я злопамятный.
ЖЕЛЯБОВА. Нет у меня времени на пустые разговоры, не в городе же, на селе круглые сутки по хозяйству крутишься.
ГОРИНА. Я займу у вас не больше получаса.
ЖЕЛЯБОВА. Да зачем вам я-то?
ГОРИНА. В администрации порекомендовали, как одного из самых заметных профессионалов района. Мне заказали буклет к юбилею вашего Вертепа.
ПЕРОВСКАЯ. Буклет – реклама, вроде?
ГОРИНА. Ну, да, по сути, всякое печатное издание является рекламой, даже сборник поэзии.
ЖЕЛЯБОВА. Нашли передовика производства. Тет-а-тет или при всех?
ГОРИНА. И так, и так. Можно я вас всех пофотографирую? Не волнуйтесь, вы потом сами выберете фотографию для публикации, хотя наш главный редактор любит всё решать сам.
МОРОЗОВ. А при чём главред, вы же не для газеты.
ГОРИНА. Ой, я по привычке сказала. Но для газеты, возможно, тоже пойдёт.
ПЕРОВСКАЯ. Сер-Серыч у нас журналист, в прошлом, книжка есть. Морозов Сергей Сергеевич, под названием «Дороги и пешеходы».
ЛЕСТВИЦА. Не на базаре торгуешь, тебя кто спрашивал. Полежать надо.
ГОРИНА. Нет-нет! Мне же нужны все ваши фотографии!
ЛЕСТВИЦА. Не желаю.
ГОРИНА. Общая же, семейная! На весь честной мир!
ЖЕЛЯБОВА. Мам, давай, не ломайся, я одна стесняюсь.
ЛЕСТВИЦА. Поскорей, не-то засну.
ГОРИНА. Всё, уже снимаю, а вы соберитесь в одном месте, вместе, пожалуйста.
ЖЕЛЯБОВА. Моя мама, Лествица Валерия Алексеевна. Записали? Не Лестница, а Лествица, через «т».
ГОРИНА (фотографирует). Красиво. Ой, у вас кто-то умер, извините?
ПЕРОВСКАЯ. Почему?
ГОРИНА. Телевизор закрыт чёрным платком.
ПЕРОВСКАЯ. Дом-то бабушкин, сказала, что телевидение умерло, она у нас непререкаемая.
ГОРИНА. Валерия Алексеевна, вы, говорят, были школьной директрисой?
ЛЕСТВИЦА. Я всю жизнь была учительницей, а директрисой постольку-поскольку, по неизбежности. С восьмидесятых годов народ из села поехал, а в девяностых просто разбежался.
МОРОЗОВ. Страна взбесившихся тараканов. Свет включили, они и врассыпную.
ЖЕЛЯБОВА. Ну, всё, усаживаемся уже на диван, поплотнее.

Звонок в дверь.

ПЕРОВСКАЯ. Я – быстренько, открою. (Открывает дверь.) Здрасьте. Заходи.

Входит Фигнер.

ФИГНЕР. Читали «Искру» про миллионера? О, чего вы тут?
ЛЕСТВИЦА. Каля, посиди там.
ФИГНЕР. Где?
МОРОЗОВ. Рядом садись.
ФИГНЕР. Да я в кухне покурю.
ЖЕЛЯБОВА. Могла бы на крыльце.
ФИГНЕР. Я что к вам курить пришла, разве, поделиться же.
ЛЕСТВИЦА. Нечего тебе в кухне делать без присмотра!
ФИГНЕР. Подумаешь…
ЛЕСТВИЦА. У нас тут не бесплатная столовая для неимущих.
ФИГНЕР. Можно подумать…
ЛЕСТВИЦА. Молотит всё, что не приколочено, фреш-машина, не человек.
ФИГНЕР. Валя, чего ты меня на людях-то парафинишь!
ЛЕСТВИЦА. Каля!
ФИГНЕР. Валя!
ЛЕСТВИЦА. Каля…
ФИГНЕР. Валя…
МОРОЗОВ. И не подерётесь, и не подерётесь.
ПЕРОВСКАЯ. Дуребомчики. Правда, мама?
ГОРИНА. Что за имя: Каля?
ЖЕЛЯБОВА. Наша семья в сборе, Светлана, щёлкайте.
ПЕРОВСКАЯ (Гориной). Каля – это Калерия.
ГОРИНА. Ух, ты…
ПЕРОВСКАЯ. Калерия Иераксовна Фигнер. Они, с бабушкой, заклятые подружки с пелёнок.
ФИГНЕР. Чего ты меня сдаёшь? Я не ваша. Семейка…
ГОРИНА. А что там про миллион?
ФИГНЕР. У нас какой-то псих заделался благотворителем, вроде мецената. Под американцев косит, думает его там заметят. Взял и отстегнул миллион на наших беспризорников.
ЛЕСТВИЦА. Не ври, беспризорников в Вертепе нет. Есть дети из неблагополучных семей, которые время от времени нуждаются в пристанище.
ГОРИНА. Как это?
ФИГНЕР. Предки алкаши или животные, бьют, ещё там всякое может быть разное, я не вникаю, у меня всё путём.
ГОРИНА. Так, и что – миллион?
ФИГНЕР. Ну, кто в здравом рассудке, да в наше нищенское время, когда новыми штрафами и поборами просто каждую неделю по макушке народу дубасят…
ЛЕСТВИЦА. Не надо сгущать краски, Калерия.
ФИГНЕР. Не надо интегрировать в тенденцию парадоксальных иллюзий, Валерия.
ГОРИНА. Но это же круто! Благотворительность на селе – это просто космическая вещь, почти, как в самых престижных мировых центрах. А кто, что за человек, можете рассказать, знаете его?
ФИГНЕР. Фиг его знает. Но село наше хоть и три тысячи населения, к вечеру, не сомневаюсь, имя будет обнародовано.
ЛЕСТВИЦА. Хватит на сегодня! Надоело. Журналист, за дело!

Звонит телефон Гориной.

ГОРИНА. Извините, шеф звонит, должна ответить, не сердитесь, не расходитесь! (По телефону.) Да, Оксана Матвеевна? Да. Я на месте, всё путём. В завтрашний номер!? Московский выпуск! Ух, ты…
МОРОЗОВ (Гориной). Эй, там, случайно, не Писарева?
ГОРИНА. Постойте-ка, Оксана Матвеевна. (Морозову.) Что?
МОРОЗОВ. Ваш шеф – Писарева?
ГОРИНА. Да…
МОРОЗОВ. Передайте этой истинно интеллигентной человечище поклон от Морозова Сер-Серыча.
ГОРИНА. Оксана Матвеевна… Слышали? Да, да, он. Ой… (Слушает.)

Пауза.

МОРОЗОВ. Включили бы громкую связь.
ГОРИНА. Ни за что. (По телефону.) Поняла. Да. Да, сразу в редакцию. Интернет здесь пещерный, точно. Что передать Сергею Сергеевичу? (Слушает.) Хорошо. Всё, конец связи.
МОРОЗОВ. Ну, передавайте, что сказала?
ГОРИНА. Не смогу.
МОРОЗОВ. В двух словах.
ГОРИНА. Нет.
МОРОЗОВ. А своими словами?
ГОРИНА. Весь наш коллектив высоко ценит художественное слово главного редактора, лично мне за годы работы приходилось… Короче, таких выражений я не слышала никогда.
МОРОЗОВ. Надо было на диктофон записать.
ГОРИНА. Так крепко она ещё никого не любила.
МОРОЗОВ. Сердцу не прикажешь. Ваша Писарева мой самый главный выкидыш за всю мою карьеру наставника. Зато я теперь пенсионер заслуженного значения с чистой совестью исполненного долга перед обществом.
ЛЕСТВИЦА. Ну, всё уже, я пошла.
ГОРИНА. Валерия Алексеевна, уже фотографирую!
ФИГНЕР (Морозову). Из городской газеты, что ли?
МОРОЗОВ. Спроси удостоверение.
ГОРИНА (Морозову). А вы, почему не со всеми?
МОРОЗОВ. Нельзя мне, я тут сбоку припёку, могу мужской своей привлекательностью всех скопом инфицировать, никакая медицина не справится.
ГОРИНА. Вы не родственник?
МОРОЗОВ. Рад бы да нечем.
ЛЕСТВИЦА. Ну, хватит уже попусту трещать, фоткаемся и расходимся.
ГОРИНА. Так, хорошо. Главное, глаза не закрывайте, спящих героев нам не надо.
МОРОЗОВ. Нам герои вообще не нужны.
ЖЕЛЯБОВА. Ну, хватит, дед уже отвлекать!
ГОРИНА. Есть! Отличная фотография… ещё, ещё… такие вы живые.
ЛЕСТВИЦА. Не переживай, ненадолго.
ЖЕЛЯБОВА. Давайте уже, в конце концов, закругляться, выходной не бесконечный, а дел невпроворот. Да, Светлана?
ПЕРОВСКАЯ. Бабушка, ты у нас вечная.
ГОРИНА. Кстати, о вечности. Наших читателей вполне обоснованно заинтересует, что вы почувствовали, когда перечислили миллион? А, Валерия Алексеевна? (Фотографирует Лествицу.)

Пауза.

ЛЕСТВИЦА. Не смей меня фотографировать.
ГОРИНА. Так, что же, что, какими были ваши чувства? Гордость, сила, умиление? Вы же не миллиардер, чтобы заниматься благотворительностью между двумя стаканами свежевыжатого сока. Посмотреть, где и как вы живёте, так и хочется вам самой оказать благотворительную помощь. На миллион в вашем селе можно купить две квартиры, обставить. Одеться, обуться. Лекарства одни, чего стоят, не говоря уже о коммунальных и прочих платежах. Скажите же, ну, пожалуйста…
ЛЕСТВИЦА. Нечего говорить.
ГОРИНА. Да, собственно, и не надо, я – сама. Ольга Олеговна, извините, я не к вам приходила, и никакого буклета ваша администрация не заказывала. Ничего личного, работа. Всех благ! Сер-Серыч, спасибо, я – ваша должница, читайте материал. Оказался совсем даже не региональным, на всю страну востребован! Всем спасибо! (Уходит из дома.)

Пауза.

ЛЕСТВИЦА. Собственно, что хотели, вы все уже сказали, слышать всё это ещё сто раз не намерена, особенно, ежели молча. Серый, переезжаю к тебе. Примешь?
МОРОЗОВ. Ни за что.
ЛЕСТВИЦА. Ясно. (Уходит в комнату.)
ФИГНЕР. Ну, и я вам - всех благ. (Уходит из дома.)
ЖЕЛЯБОВА. Ишь как!..

Пауза.

ПЕРОВСКАЯ. Мам, бабушка нас обокрала.
ЖЕЛЯБОВА. Дура.
ПЕРОВСКАЯ. Наше же наследство! Должна была спросить же!

Из комнаты входит Лествица, с пакетом.

ЛЕСТВИЦА. Морозов, за мной.
МОРОЗОВ. Это всё, что у тебя осталось?
ЛЕСТВИЦА. И то, в основном, таблетки. Мне срочно раздышаться надо, догоняй. (Уходит из дома.)
МОРОЗОВ. Ну, не поминайте лихом. Ежели услышите, что я тоже перечислил деньги на благотворительность, знайте, не по своей воле, исключительно волею полонившей меня полоумной старухи. Чёрт, и почему я не полюбил Лествицу по молодости, у нас получились бы красивые, разумные, добрые дети, и все, как один, пацаны. (Уходит из дома.)
ЖЕЛЯБОВА. Кролей накормить. Теперь порося не возьмёшь, не прокормишь, а было бы кстати. И ушла ведь, и не остановишь! Забор на задах поправь до обеда, чтоб я после обеда могла покрасить. И не шлёпай веками, не Вий! Расселась… (Уходит.)
ПЕРОВСКАЯ. Позор-то какой…














Действие 2


Несколько недель спустя. Утро. Теплынь. Двор дома Морозова. Входит Лествица, с сумкой, садится на завалинку. Из дома выбегает Морозов.

ЛЕСТВИЦА. Дошла.
МОРОЗОВ. Лерка! Как? Сбежала?
ЛЕСТВИЦА. Да нет, срок содержания вышел, освободила койко-место.
МОРОЗОВ. Тебя же хотели в город, на операцию!
ЛЕСТВИЦА. Как я выгляжу?
МОРОЗОВ. Позвонить не судьба? Встретил бы…
ЛЕСТВИЦА. Не барыня на такси разъезжать.
МОРОЗОВ. Бледная чересчур, дышишь тяжело.
ЛЕСТВИЦА. Ага, через раз.
МОРОЗОВ. Выглядишь, как очередник на кладбище.
ЛЕСТВИЦА. Правдорубец ты мой языкастенький, соскучилась.
МОРОЗОВ. Давай, в дом…
ЛЕСТВИЦА. Нет, достали помещения, свежего воздуха хочу..! И помыться! Две недели протираться влажными салфетками… Я вырвалась из душегубки, Серый, я на воле… Такая бесчеловечность повсюду, во всём. Куда делись люди? И всё это натворили те, кого воспитывала наша школа, я!..
МОРОЗОВ. Поставлю воду греться. Правда, придётся сгонять к соседям, нам вчера газ не завезли, попрошу взаймы баллончик, они запасливые. Всё, как всегда, Лерочка, на внутреннем фронте нескончаемой гражданской войны без перемен: мироеды психуют, мир упрямо стоит им поперёк горла. Схожу за газом.
ЛЕСТВИЦА. Не спеши, дай притулюсь к единственному моему живому человеку… мне бы просто пожить.

Входит Сирота.

СИРОТА (издалека). Валерия Алексеевна! Дорогая!...
ЛЕСТВИЦА. Сирота…
МОРОЗОВ. Прогнать?
ЛЕСТВИЦА. Нехорошо.
СИРОТА. Валерия Алексеевна, вы выздоровели! Как же я рада! Дети скоро прибудут, мы же все в больницу собирались, кто откуда…
ЛЕСТВИЦА. Дети?
СИРОТА. Мои подопечные! Ваши крестники!
ЛЕСТВИЦА. Роза Григорьевна, деньгами не крестят.
СИРОТА. Ну, это я так, для красного словца. По сути же верно!
МОРОЗОВ. Пойду. Забросить пакет в дом?
ЛЕСТВИЦА. Конечно.
МОРОЗОВ (взяв пакет). Роза Григорьевна, моя женщина только из больницы, помилосердствуйте, ступайте с миром.
СИРОТА. Но дети же придут!
МОРОЗОВ. Они не наши, они чужие. (Уходит в дом.)
СИРОТА (вослед). Чужих детей не бывает!
ЛЕСТВИЦА. Но они есть.
СИРОТА. Не ожидала от вас.
ЛЕСТВИЦА. Зачем придут дети?
СИРОТА. Ну, как же, Валерия Алексеевна, они хотят вас лично поблагодарить за столь гигантский вклад нашего Центра…
ЛЕСТВИЦА. Они не хотят, это вы им внушили, что так надо.
СИРОТА. Ой, ну, вы же учительница с огромным стажем, знаете же, как устроено педагогическое воспитание. Мы им не внушаем, а только лишь подсказываем, как надо поступать, чтобы было хорошо и правильно.
ЛЕСТВИЦА. Помолчите, пожалуйста, я устала.

Входят Писарева и Боровская.

БОРОВСКАЯ. Здравствуйте!
ПИСАРЕВА. Добрый день.
БОРОВСКАЯ. Вы – Лествица?
ПИСАРЕВА. Осадите вы, Влада Ильинична, человек из больницы.
БОРОВСКАЯ. Простите, меня переполняет!
ПИСАРЕВА. Валерия Алексеевна, я – Писарева, главный редактор той самой газеты, где работала Светлана Горина. Она про вас материал делала, точнее выразиться, про ваш поступок. Видите ли, мы не вполне самостоятельное издание…
БОРОВСКАЯ. Меня представьте!
ПИСАРЕВА. Дайте договорю.
БОРОВСКАЯ. А я здесь, как фонарный столб буду стоять? Я – Влада. Влада Боровская, будущий меценат. Как вы! Благотворитель..! Красиво звучит и так плотно, увесисто, как боксёрская перчатка.
СИРОТА. Извините, мы тут разговариваем на важную тему, вы нас прервали.
БОРОВСКАЯ. Да ладно! Не обижайтесь, мы же не злые.
ПИСАРЕВА. Да-да. Мы отойдём. Один вопрос: Сер-Серыч дома?
ЛЕСТВИЦА. Сейчас подойдёт. Здравствуйте.
БОРОВСКАЯ. Здравствуйте, дорогая, здравствуйте!
ПИСАРЕВА. Отойдёмте в сторонку, Влада Ильинична, в сторонку. (Отводит Боровскую.)
ЛЕСТВИЦА. Роза Григорьевна, такая организованная благодарность никак не эквивалентна простому человеческому спасибо. Более того, она унижает. Петь дифирамбы кому-либо за то, что некто дал денег? А если деньги дал подлец, преступник? Не надо приучать к низкопоклонничеству. Я вам благодарна за то, что смогла решить ваши хозяйственные насущные проблемы, я вам кланяюсь за это, вам и детям вашего Центра. Благодарю..!
СИРОТА. Не понимаю я! Замучили проверками. Устала отчитываться о потраченном миллионе. Подозревают в мошенничестве! А мы сразу же потратили деньги на компьютеры, проектор, мебель, морозильник, водонагреватели.
ЛЕСТВИЦА. Кто-то из ваших подопечных обязательно вырастет большим человеком, который организует такой закон, когда взрослые бросят заниматься только своими проблемами, отдадутся собственным детям, перестанут их обирать, пропивать, закладывать, выбрасывать, когда не деньги, а люди станут капиталом, истинным богатством нашего народа, всего человечества, самой планеты.
СИРОТА. Мы же никогда не стояли с протянутой рукой, в деньгах не купались, но и финансового бедствия тоже не терпели. Ваш подарок стал сногсшибательной неожиданностью, человеческой.


Входит Морозов.


МОРОЗОВ. Понаехали. Лера, как ты?
ЛЕСТВИЦА. Нормально.
ПИСАРЕВА. Привет.
МОРОЗОВ. Буфет.
ПИСАРЕВА. Старый.
МОРОЗОВ. Антикварный.
ЛЕСТВИЦА. Получилось?
МОРОЗОВ. Нет, они сами запасной баллон со вчера используют. Звонили, обещали к обеду подвезти.
ЛЕСТВИЦА. Затопи баню.
МОРОЗОВ. Нет, не с твоим сердцем. Потерпишь, представь, что тебя до сих пор в больнице держат.
ЛЕСТВИЦА (Сироте). Роза Григорьевна, наш разговор долгий и, думаю, бессмысленный.
СИРОТА. Так мне завернуть детей с полдороги?
ЛЕСТВИЦА. Да.
СИРОТА. Ладно.

Звонит телефон Сироты.

ЛЕСТВИЦА. Сергей, пригласи людей в дом.
СИРОТА. Это они звонят, отойду. (По телефону.) Да-да? (Уходит.)
МОРОЗОВ. Нечего им там делать.
ЛЕСТВИЦА. Не дури, люди с дороги.
МОРОЗОВ. Поздоровались, сообщили, зачем приехали, и пусть катятся. Да, Оксанка Матвеевна?
ПИСАРЕВА. Я знаю, что вас обидела статья нашего корреспондента.
ЛЕСТВИЦА. Ещё бы! Она представила меня, как какую-то сумасшедшую, мол, отдала миллион рублей, а сама живёт в нищете и убогости. Что за бред! Я не нищая. Не голодаю, одета, обута, дом старый, отцовский, но крепкий и в капитальном ремонте не нуждается. Могла, мол, купить благоустроенную квартиру. Могла, но зачем? В чём преимущество коммунального дома перед частным? Тёплый санузел, что ли, всему голова? И то ещё, как сказать, в многоквартирных и всяких там многоэтажках минусов больше, чем у меня, у вас если авария, то всё – тупик. А у меня есть печь. Мне удобно жить так, как я живу. А самое важное, кардинальное, глобальное: мой дом – отчий! Понимаете? Мне его отец завещал, мой папа. А построил его мой строгий мудрый дедушка. Своими руками. Не отобрал у кого-то, не выкупил, не вселился в чужой, а построил сам. С душою, с сердцем, ну, и с головой, конечно. И что в этом постыдного? А ведь именно такой вывод сделался после статьи.
ПИСАРЕВА. Понимаю. В своё, личное, оправдание могу сказать, что материал о вас делался в обход меня, напрямую с московским офисом, а они там, сами понимаете, мало, что ничего не знают о нас и знать не хотят, так ещё и уверены, что знают, но не то, что происходит на самом деле, а то, что должно быть написано в газете. Понимаете? Сегодняшняя журналистика – это не фотография на память, а плакаты агитпропа.
БОРОВСКАЯ. Агитпроп? Что это?
ПИСАРЕВА. Сокращённое слово, определяющее в советское время линию партии и правительства: агитация и пропаганда. (Лествице.) От лица газеты я приношу вам искренние извинения. Понимаю, что вам от того не легче, но я для того и приехала, чтобы лично, глаза в глаза. Вообще-то, я считаю, что материал талантливый и хороший. На всех, как известно, не угодишь. Не сердитесь, Валерия Алексеевна, но на самом деле невозможно сочинить такой материал, чтобы все были удовлетворены.
МОРОЗОВ. Возможно. Возможно всё, Оксана. А если не получается, то не пиши. И – все дела.
БОРОВСКАЯ. А мне понравился очерк! Он будоражит и вдохновляет. Вот, как со мной, например, произошло. Я решила отныне и навсегда стать меценатом. В меру сил, конечно, и возможностей. Говорят, вам очень неприятно оказаться в центре внимания.
ЛЕСТВИЦА. Я не для популярности дала денег, для покупки необходимых вещей, компьютеров, книг, для дела, а не для увеселения читающей газеты публики.
МОРОЗОВ. Лера! Ты уже завелась, надо прекращать. Народ, гуляйте отсюда, нам пора отдыхать.
БОРОВСКАЯ. Но я же не сказала, зачем приехала!
МОРОЗОВ. В письменном виде…
БОРОВСКАЯ. Нет, лично!
МОРОЗОВ. Уйди, девчонка, не-то так шугану, что всю оставшуюся жизнь будешь видеть кошмары наяву. Спроси у Писаревой, она подтвердит.
ЛЕСТВИЦА. Серый, пусть говорит, человек ехал же сотню километров.
ПИСАРЕВА. Сто шестьдесят.
ЛЕСТВИЦА (Боровской). Слушаю вас.
БОРОВСКАЯ. Это символично, что такой грандиозный человек, как вы, живёт в населённом пункте с таким божественным названием Вертеп.
ЛЕСТВИЦА. Вертеп – это не в честь места рождения Иисуса. Название нашего села, в прошлом деревни, происходит от русского слова вертеп, которое в одном из своих вариантов употребления означает «большой овраг с непроходимым кустарником, лесом; возвышенность, холм с логами».
МОРОЗОВ. А при советской власти, вертепом называли злачное место, дом терпимости, короче, шалман.
БОРОВСКАЯ. Какой кошмар! Вы жили в аду.
МОРОЗОВ. Ничуть, мы, как и Он, тоже родились в Вертепе, просто Младенцу сообщили, что он – сын человеческий, а нам сказали, что мы – скотина в яслях.
БОРОВСКАЯ. Не поняла…
МОРОЗОВ. Та же байда.

Входит Сирота.

СИРОТА. Видимо, вы правы, Валерия Алексеевна, Бог на вашей стороне. Дети не приедут. Ситуация сложилась неожиданно.
БОРОВСКАЯ. Дайте уже мне выговориться!
СИРОТА. Я первая пришла! Обождёте!
БОРОВСКАЯ. Да кто вы такая!
СИРОТА. Я - директор социально-реабилитационного центра «Гаврош», Сирота Роза Григорьевна!
БОРОВСКАЯ. И что?
ПИСАРЕВА. Это тот самый человек, из-за которой весь сыр-бор. Это она решила, во что бы то ни стало, выяснить, кто перечислил миллион. В итоге, общественность, как вы, госпожа Боровская заметили, взбудоражилась и вдохновилась, а несчастный меценат угодила в больницу. Как-то так.
ЛЕСТВИЦА. Я счастлива.
СИРОТА. Валерия Алексеевна, вы же ни из-за меня заболели?
МОРОЗОВ. Нет, конечно, просто её кардиология дала сбой от восторга.
СИРОТА. Не поняла?
МОРОЗОВ. Ежели человек что-то сделал анонимно, значит, он не хочет, чтобы его имя было предано гласности. Понятно?
СИРОТА. Но я считала и считаю, что просто обязана отблагодарить за безвозмездный дар…
МОРОЗОВ. Отблагодарили. Благодарствуем. Все довольны, все смеются, все свободны, на фиг, отсюда.
ЛЕСТВИЦА. Прекрати сейчас же. И не командуй, не-то уйду.
МОРОЗОВ. Ага, вперёд ногами.
ЛЕСТВИЦА. Роза Григорьевна, что-то произошло с вашими детьми?
СИРОТА. Да. Ребята подготовили целую программу для вас, со словами благодарности, со стихами и, главное, с песней. Песню должны были исполнить три сестрички Маринины, но тут объявился их протрезвевший папаша и увёл домой. Сестрички часть у нас, отец бьёт их, издевается.
БОРОВСКАЯ. Куда смотрит полиция!
ПИСАРЕВА. Куда-то, конечно, смотрит.
СИРОТА. У нас не детский дом, как написано в газете. К нам попадают дети, оказавшиеся в сложной жизненной ситуации. Например, пока родители не выйдут из запоя. Или если детей не с кем оставить, когда родители уезжают. Но по большей части, конечно, в центре — дети из неблагополучных семей. Так что для большинства воспитанников наш «Гаврош» становится чем-то вроде пересыльного пункта, где ребенок ждёт своей участи: либо в детский дом, либо обратно в семью. «Гаврош» - единственное такое учреждение на весь район.
ПИСАРЕВА. Хотите бесплатный совет? Смените название. Направит вам какой-нибудь добренький иностранчик гуманитарную помощь и вас точно назовут иноагентом. Гаврош – француз.
СИРОТА. Да ну вас!
ПИСАРЕВА. И революционер. Тем более, пацан. Какой пример подаст нашим невинным патриотическим деткам. Время дураков и подлецов, Сирота, имейте ввиду, они правят балом и действуют, как чёрт из табакерки.
СИРОТА. На учете двадцать семь неблагополучных семей, ещё около пятидесяти находятся в группе риска. Многие дети попадают к нам по несколько раз за год. Детям, вырванным из неблагополучных семей, в нашем Центре стараются дать хотя бы часть тех знаний, которые ребёнок должен получить в полноценной семье.
ПИСАРЕВА. Ситуация в районе принципиально от других регионов России не отличается. Алкоголь, наркотики, домашнее насилие — извечные враги службы социальной защиты. На улицах бросается в глаза почти полное отсутствие молодёжи. Встречаются либо школьники, либо люди за 40. Как и в большинстве других провинциальных регионов, люди стремятся уехать отсюда сразу после школы. Мы вымираем.
БОРОВСКАЯ. Нет! Не позволю! Чёрт побери, наше поколение нового века ничем не подлее и не глупее великих предшественников, прославивших Россию. Лично я не очень знала, куда девать деньги. Я же их не заработала, они мне достались по наследству. И лично мне так много не надо. Как прочла статью про вас, Валерия Алексеевна, так сразу всё встало на свои места. А начать решила с вас. Привезла вам денег на достойное существование. Хотите, купите квартиру или дом. Лечение какое-нибудь дорогое. Я не знаю! А вы тут заявляете, что вам ничего не надо.
ЛЕСТВИЦА. Милая моя, не в деньгах дело, для меня. Я воспитана в других координатах, мы – советские люди, у нас другие ценности. Сергей! Расскажи им историю про мецената. А я отдохну. Люблю, когда ты говоришь.
МОРОЗОВ. Да кому надо жить чужим опытом, пусть сами набираются.
БОРОВСКАЯ. Расскажите!
ПИСАРЕВА. Я тоже послушала бы.
СИРОТА. А я потом дам вам послушать песню, что приготовили для вас сёстры Маринины, они мне аудиозапись прислали на телефон.
МОРОЗОВ. Вы действительно готовы меня выслушать?
ПИСАРЕВА. Поверь, Сер-Серыч, если что не так, я уйду.
МОРОЗОВ. Знаю. Ладно. Итак, история про Мецената и Журналиста…
Вот уж тут-то Он Тому звезданул так звезданул. Ни замаха, ни удара никто не заметил. Кровищи из свороченной носовой конструкции Того хлестануло так, что пусть хоть по крапинке, хоть по брызге, но досталось многим по соседству. До конечного пункта, оставалось недолго, все остались живы. Несмотря на классность электрички, что без санузла, официальная охрана в ней содержалась и группа пассажиров, попачканных одной кровью, доезжала в Заболотск под суровым присмотром местного правопорядка. На перроне и Его, и Того поджидала реальная полиция, в виде патруля с дубинками и автоматическим оружием труда. Прихватили пару недотёп свидетелей, не успевших сообразить, что ничего не видели. Так и доставились всем правоохранительно-доказательным коллективом в привокзальное полицейское помещение. Приехал следователь шестьдесят четвёртого размера одежды на тридцать восьмой размер обуви, может быть, и неустойчивый, но чрезвычайно усидчивый, любитель компании, жаренных пирожков и собственной семьи. Следователь и здесь не стал скучать в одиночестве, разрешил присутствовать на дознании самому хозяину кабинета - главному привокзальному полицейскому офицеру. Ещё следователь снисходительно улыбнулся заместителю в женском обмундировании и тоже допустил её присутствие. Ну, и будто напрочь не заметил нахождения в расположении прочего подчинённого рядового и сержантского состава, следователь же выбился в офицерские люди из самых, что ни на есть, рядовых чинов и отлично помнил скуку патрульной рутины. И кто знает, дошли ли бы до народа известия о происшествии в электричке Москва – Заболотск, кабы не разрешённые им слушатели. Пусть дошли бы, но точно не во всём объёме с нюансами. Другое дело, что держи себя следователь в рамках должностных инструкций, не имеющих точек соприкосновений с гуманизмом, может быть, тогда малолетки обоих полов и не запинывали бы в тот же час до смерти  бывшего участкового милиционера, а ныне отставного полицейского Румянцева. Некому оказалось мужественно, решительно и вовремя предотвратить безобразие. Хотя, понятно, Румянцев сам был виноват, не стоило в электричке осаживать попутчицу, когда та уже доставала из портмоне милостыню для девчушки-попрошайки. Но Румянцев осадил, и попутчица не подала. Девка обиделась и, конечно, поделилась жалостью с подельниками, мол, пострадал бизнес рублей на десять точно, а-то и на все пятьдесят одной купюрой. Ребята, возделывающие нищенскую ниву, острее и горше прочих переживают немотивированные нападки на их доходы, а уж солидарности против внешнего неприятеля у любых подростковых групп повсеместно хоть отбавляй. Попрошайками ещё во время следования электрички был сформирован боевой отряд мстителей, что подстерёг жлоба-обломщика Румянцева у хоздвора, что хоть и на отшибе, но метрах в пятидесяти от вокзала, не больше, то есть в поле зрения всеобщей видимости. Зато бдительное мужество оказалось проявленным со стороны мирных граждан. Не вдаваясь в боевые подробности освещения неприятного события около хоздвора, следует констатировать, что на выхлопе граждане отделались совместимыми с дальнейшим продолжением жизни травмами, подростки же в невредимой целостности бежали. Румянцева госпитализировали с подключением к аппаратуре искусственного поддержания жизнедеятельности. Днями дорогостоящую аппаратуру отключили. Благо, родственники разумно отказались финансировать бесполезное пребывание на больничной койке бывшего участкового, никогда уже не вернувшегося бы к самостоятельной полноценности. Благо-благо. Тут, как говорится, «бог дал – бог взял». Ничего личного. И кто бросит камень в небо. Теперь опять насчёт содержания допроса, дошедшего до людской молвы. Следователь не сразу задал главный вопрос преступнику, что мирно сидел напротив, мол, чего ж ты, урод, человека так звезданул, а для начала расспросил, кто Он такой. Выяснилось, что мужчина кончал колледж ради специальности под официальным названием в корочке «слесарь-электрик по ремонту электрооборудования в колледжах, училищах и техникумах Заболотска». Из профессии не выпадал ни разу и основным орудием производства своего труда уверенно назвал паяльник. Так что, если по-честному разбираться, никак Он Тому звездануть не мог, скорее уж Он Тому впаял. Затем следователь потребовал перейти к изложению повествованию сути непосредственно происшествия. И Он нарисовал следующую картину, позже подтверждённую и дополненную свидетелями. Вот оно, как было…
Девчушка – попрошайка входит в предпоследний от начала вагон, включает слёзное описание нелёгкой жизни на периферии общественной жизни. Передвигается, неспеша, в противоположный конец. Останавливается у третьего справа купе. И, давай, канючить. Причём, у неё как-то так вдохновенно получается, что женщина, таки, запускает руку в сумку и достаёт оттуда блестючее портмоне. Но тут старик, её сосед по полке, весомо так и даже командно требует, мол, подавать не надо. Женщина как-то покорно и без дальнейших уговоров соглашается. И возвращает портмоне обратно. Девчушка-попрошайка, зыркнув на старика со всей убийственностью души, молча и без возражений, проходит дальше, ну, и с концами. А старику, похоже, совсем не захотелось производить на попутчиков отрицательное впечатление антигуманистического окраса и немедленно принялся за объяснение личной моральной позиции по возникшему вопросу, которая в принципе отвергает материальную помощь кому бы то ни было и в какой бы то ни было форме. Понятно, что в доказательство требуется привести жизненный пример. Старик для убедительности представляется, сообщив, что фамилия его Румянцев и всю трудовую жизнь прослужил Отечеству и государству участковым инспектором милиции. Ну, и принимается за изложение жизненного примера. Мол, лет 10 назад, ещё при махровой демократии, в одной из хрущоб, что на окраине Заболотска, была обнаружена зарезанная супружеская пара. А в купе, с участковым Румянцевым, кроме самого него и женщины со спрятанным портмоне, сидит ещё двое мужчин. И Тот, что сидит, справа от Румянцева, встревает, мол, вот, как страшно жить в этой стране. А Он, что сидит напротив Того, ещё пока молча, но уже нахмуривается на такое утверждение. Он не против, что страшно, он против выражения «эта страна». Но покуда ничего не отвечает, терпит. Румянцев продолжает, мол, расследование убийства более всего озадачилось новым холодильником, приобретённым покойниками в утро того же преступного дня их кончины. А ведь известно, что концы с концами в данной семье сводились редко и существование усопших проходило, в основном, за счёт займов у пенсионерских родителей и, конечно, банковских кредитов. Слово за слово, расследование выяснило, что холодильная установка приобретена за счёт средств, вырученных от продажи ноутбука. Тут Тот, что сидит справа от Румянцева, опять вставляет, мол, сомнительно жить без интернета в этой стране. Как будто из вредности, нарочно, «в этой стране». И Он, что сидит напротив, уже не просто нахмурился, а заметно принялся мрачнеть. И сделал первое замечание вслух, мол, вражеское ваше утверждение, гражданин попутчик, является антигосударственным и одновременно антиправославным. Женщина с портмоне аж завизжала, мол, не отвлекайтесь, мужчины от криминальных новостей из первых уст, заткнитесь. Румянцев продолжает, мол, расследование сделало дальнейшие выводы, что да, холодильник вместо ноутбука – действие понятное, верное и семейно-выгодное. Тем более, что ещё и сдача приличная наверняка осталась, и на неё можно месяц протянуть, так как наверняка оказалась больше утверждённого государственным кабинетом министров прожиточного минимума. И, значит, вытекает следующий сформулированный вопрос ребром: а ноутбук-то с каких-таких шишей в данной-то усопшей семье завёлся? Слово за слово, и всё прояснилось. Что единственный сын покойных потерпевших есть вундеркинд, официально признанный педагогической наукой города в области арифметики. В связи с чем, на 10-летний юбилей парню был преподнесён компьютер типа ноутбук от лица одного известного общероссийского мецената местного заболотского происхождения. Тут Тот, что справа от Румянцева, не задумываясь, опять вставляет лыко в строку, мол, нету настоящих меценатов в этой стране. Ну, Он, что сидит напротив Того, объявляет по-честному, мол, ещё раз произнесёшь выражение «в этой стране», получишь в рог. 
- А в чём проблема? – спрашивает Тот, чувствуя, что живое в нём задето.
- Ты в этой стране родился?
- Да.
- Значит, обязан знать, что это не «эта страна», а родина. Россия. Она - твоя, наша, а не эта.
- Да дайте уже дослушать! – прерывает словесную дуэль женщина с портмоне.
Мужчины обиженно и заметно нервно всё же замолкают. Румянцев продолжает, что вундеркинда допросили и пацан сознался, мол, да, психанул. Когда, говорит, пришёл из школы, а папа с мамой вместо ноутбука предложили сыну обрадоваться новой холодильной установке, упакованной новыми продуктами на месяц вперёд, закупленными на оставшиеся от торговой сделки деньги. По свидетельству соседей через стенку, папа разъяснил потрясённому неопытному наследнику, что математические выкладки не идут ни в какое сравнение с реальной варёной колбасой, не говоря уже о копчённой, так чего уж рассуждать про факт наличия самого холодильника в квартире, без которого и нормальной семьи-то быть не может. Мама поддакивала и подкивывала, накрывая праздничный стол, потому что если покупку не обмыть, то она рассохнется, ну, или разморозиться, или вообще её как-нибудь расклинит. Парнишка честно покаялся, что так ничего и не придумал, чтоб хоть как-то оправдать поступок родителей, и когда те заснули после обмыва, он их и порешил. Потом окольными путями скрылся, типа обеспечил себе алиби. А мозги-то вундеркидские, сделал всё продумано так, что алиби подтвердили много народа. Будь пацан поопытнее, отбрехался бы, но психологическая обработка оперативно-следственной группы оказалась, как всегда, на высоте, не мытьём так катаньем его и раскололи. Все в купе помалкивают, в соседних купе тоже слушали. Неприятная такая тишина воцарилась, печальная какая-то и напряжённая. Женщина с портмоне не стерпела первая:
- В каком районе жили?
- В Слободском, на моём участке. - ответил Румянцев.
- Я там многих знаю, по работе. А как фамилия?
- Яблоковы.
- Не, не знаю.
- Парнишку звали Яша, - подытоживает Румянцев. - Яков Яблоков.
- Не русские люди, что ли?
- Да наши, вроде бы. Хотя не вникал. А с чего вы так?
- Яков – подозрительное имя, чтоб наше. Так-то бы, конечно, русские, но корни точно не наши. Может, немцы или цыгане. Евреи, конечно, тоже Яковы бывают, но те не могут жить так, чтоб концы с концами не сводились. С другой стороны, вундеркинда родили, так что, может, и евреи, просто какие-то неудачные. Наши-наши.
И тут Тот, что справа от Румянцева, в сердцах, произносит:
- И куда только Президент с министрами смотрит, не знаю. Ни родители, ни вундеркинды не нужны этой стране…
Вот тут-то Он Тому и звезданул так звезданул… как впаял.
В кабинете начальника привокзальной полиции некоторых ближе к концу допроса уже не стало, так как часть рядового и сержантского состава под началом женского зама убыла на срочный вызов к хоздвору, где уже лежал отбитый Румянцев. Зато на их месте оказался местный журналист, заскочивший на вокзал бесплатно справить малую нужду, и по ходу справиться насчёт интересных происшествий, - подфартило. Следователь же неплохо знал журналиста, привечал, и не прогнал, мол, пусть поприсутствует.
- То есть вы, гражданин, - спросил следователь. - Утверждаете, будто бы ваш попутчик по купе в электричке, следовавшей по маршруту Москва – Заболотск, производил во всеуслышание высказывания антиправительственной направленности?
- И лично Президента Российской Федерации, - добавил к месту начальник.
- Так точно, утверждаю.
- Под протокол? – опять к месту вопросил местный начальник.
- Подпишусь.
- Вот я и думаю, что вся беда от богатеев, - задумчиво глядя в зарешеченное окошко, заразмышлял следователь. – Так-то бы пусть богатеют, не жалко, уж если фишка судьбы легла. Но зачем же лезть к простому народу со своим благодетельством, спрашивается?
- Незачем, - подтвердил Он.
- Меценатство в нашей стране – дело не только неблагодарное, что естественно. Но оно ещё и вредоносное. Вот взял чувак по хорошему настроению и отстегнул с барского плеча бедному пацанёнку ноутбук. И что?
- А что, что… то, – завздыхал начальник.
- Во что это вылилось?
- Во что, во что… в то.
- В семейную драму – вот во что, - резко поднялся из кресла следователь.
- Верно, - поддержал хозяин кресла пошатнувшиеся шестьдесят четыре размера на тридцать восьмом. - Пацанёнок зарезал родных своих единственных родителей. Которые, между прочим, засранца не просто кормили там, чем могли, одевали из последних сил, на ноги ставили, а породили, блин. И ведь не абы как, не сдуру там или по пьяной необходимости, а с любовью. Даже, я сказал бы, с мыслью. Иначе как мог выйти вундеркинд у бессмысленных граждан? Как, я вас спрашиваю?
- Меня спрашиваете? – заинтересовался Он.
- Кого ж ещё, – грозно надвинулся на Него следователь.
- Никак, - утвердил Он.
- Иначе у нас была бы не Россия, а сплошная Вундеркиндия какая-нибудь.
- Вундерляндия, - подбавил начальник.
- Нет, господа хорошие, у нас Россия. Наша Россия, а никакая не «эта страна», - кончил следователь.
- И не просто, а Российская Федерация с Кремлём в сердце, - опять к месту добавил начальник. 
- Аминь, - стукнув кулаком по столу, напоследок рванул душу Он.
Позже следователю стало известно, что от меценатского презента потерпела драму не только семья Яблоковых в полном составе, не только Он и Тот, что с выбитым носом, но и бывший участковый Румянцев при хоздворе. В нетронутом здравии из попутчиков по третьему купе осталась лишь женщина с портмоне с деньгами. Он задержан не был, но отпущен домой. Затем уголовное преследование переквалифицировали в административную ответственность и пострадать, таки, принудили, так как истребовали денежный штраф за доставленное беспокойство государству. В разумных пределах, правда, и перечислением, а не как-нибудь там на лапу. Кто бросит камень в справедливость правоохранительных органов? Того подлечили, даже носовую перегородку выправили. И осудили на 3 года по статье 282 УК РФ «Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства». И только журналист, один на свете, разглядел цепочку событий, связанных с подарком компьютера, во всю масштабную кривизну, от самого начала. Журналист не только видел, но знал, что московский меценат заболотского происхождения в данном разе не при чём. Ибо если виноват даритель ноутбука, то им был не меценат, а напротив…
Напротив журналиста, по окончании интервью, складывавшего в сумку всяческие причиндалы ремесла, там видеокамеру, ноутбук, зачем-то пишущую ручку с бумажным блокнотом и ещё что-то, сидел меценат, подписывал стопку документов, что принесла ему пожилая девушка, служащая местного отделения Детского Фонда. Стройная красавица уже года три, как сложила юность к подножью алтаря культа добычи материальных средств для спасения и выправления незадавшегося детства, круглого сиротства, потомственного пьянства, наследственности неизлечимых болезней и всеобщего гражданского равнодушия. Кого только и чего она ни навидалась. Оттого усталость и притушила едва расцветшую двадцатипятилетнюю молодость, как будто она изрядно пожила. Пожилая девушка, истинно пожилая.
- А что насчёт Яши Яблокова, помните, говорили? – спросила она. - У него завтра день рождения, десять лет…
- Вундеркинд из шестой школы? Поймите же, ненаглядная вы наша, нельзя ему делать дорогой подарок. Я крайне внимательно прочитал предоставленные вами документы, буквально изучил. Вспомните район, где живёт его семья. Весь как бы налеплен вокруг заброшенных цехов гигантского завода. Ветхие сталинские двухэтажки, пережившие все сроки трущобы, лачуги-бараки. И вдруг, представьте, там, на площадке, где перекрёсток, появится статуя Аполлона Бельведерского. Пусть копия, но его. Каково?
- Готов в красках описать данное зрелище, особенно реакцию аборигенов, - созорничал журналист. - Сказать, что они у бога оторвут в первую очередь?
- Перестаньте, - осадила того девушка. – Вам лишь бы нагадить.
- Неправда, я гажу в строго отведённых местах.
- Будет вам, господин писатель, - сказал меценат. – Вы, солнышко, просите для Яши компьютер. Ясно, что я не смогу позволить себе преподнести дешёвку. Поверьте, подобная вещь в семье Яблоковых может произвести ровно то же действие, что Аполлон на перекрёстке.
- Точно, - опять не сдержался журналист. – Вот стоит там Маяковский и пусть стоит, самое то – самое там.
- Надо благоустроить район, - продолжил меценат. - Переселить людей в современные дома, начинить школы современными технологиями. Разбить детские парки. Насадить общенародные фруктовые сады. Вот чем надо заниматься меценатам. Глобально подходить к решению задач. Я прав?
- В целом, – ответил журналист. – Но бывают же исключения. Я знаю Яшку-Промокашку, это очень перспективный парнишка.
- Яшка-Промокашка? – улыбнулся меценат.
- У него прозвище такое, - объяснила девушка. – Яша же учится, учится и учится. А дети – народ зоркий, самую суть вытаскивают на свет.
- Всё подписал, завтра с утра можете обращаться напрямую к главному бухгалтеру, всё будет исполнено. Относительно Яшки-Промокашки, категорическое нет. По-моему, лучший подарок вундеркинду – нужная книга, а на это средств у вас хватит. Меня ждут, всего доброго.
- Спасибо за встречу, - сказала девушка.
- Спасибо за интервью! – сказал журналист.
Меценат ушёл, коротко кивнув. И кто бросит камень в спину разумной доброты? Журналист задержался в фойе конторы мецената, отвечая на телефонный звонок. Звонила издательница из Германии, сообщила, что его первый роман принят единогласно, а с самим автором готовы заключить договор. Бог знает почему, но прожжённые плуты, кручёные пройдохи, вольные художники и даже журналисты, несмотря на профессиональный цинизм, подвластны радости более романтиков. И что характерно, власть эта им не в тягость. Журналист даже испугался садится за руль, понимая, что эйфория и правила дорожного движения – величины плохо ладящие между собой. Но не бросать же машину здесь, чтоб шариться по областному центру пешкодралом. Проезжая мимо автобусной остановки, где на лавочке в ожидании маршрутного транспорта до сих пор сидела одинокая красавица местного отделения Детского Фонда, журналист обрадовался тому, что за рулём, не меньше, чем издательскому звонку. И то, какая удача пообщаться с такой девушкой да в такой неизбежной близи, как салон автомобиля…
Слово за слово, девушка улыбнулась. Ещё раз? Да. А вот она уже смеётся. И смеётся, и смеётся. Журналист осознал, что сегодня самый белый день в его беспросветной жизни, ему даже поблазилось белое-белое свадебное платье… И тут, чтобы всем на свете было хорошо, журналист тормознул. Вынул из сумки ноутбук и вычистил жёсткий диск до блеска. Тем более, что предстоит немалый германский гонорар. Верно, аппарат слегка подержан. Но фруктовый логотип тоже надкушен, а стоит о-го-го сколько. Потом журналист подал компьютер ошеломлённой спутнице. Для подарка Яшке-Промокашке Яблокову, якобы от имени мецената. И был осчастливлен согласием на свидание в один из ближайших вечеров. Или завтра? Сегодня. Да…Виноват в роковом подарке журналист, а Он, Тот журналист, - я. С сотрудницей Детского Фонда в белом платье мы едем из государственного учреждения, отвечающего за записи актов гражданского состояния, откуда ныне ведёт дорога в храм, под венец. Мы счастливы. И кто бросит камень в новую семью? Не бросайте в нас камень. В меня не бросайте…
ЛЕСТВИЦА. Сядь со мной.
МОРОЗОВ (сев рядом с Лествицей). Передохнём.
ЛЕСТВИЦА (положив голову на плечо Морозова, закрывает глаза). Обними.
МОРОЗОВ. Какое распутство. Ничего, радость моя, жмись ко мне, не жалей. (Обнимает Лествицу, закрывает глаза.)

Входит Горина.

ГОРИНА. Узнала, что вы сюда поехали, Оксана Матвеевна, решила сама свой грех замолить. Хотя и не вполне понимаю…
ПИСАРЕВА (Сироте). Вы там песню какую-то хотели показать?
СИРОТА. Да-да, сейчас найду. (Занимается телефоном.)
ГОРИНА. Спят?
ПИСАРЕВА. Надеюсь.

Входят Желябова и Перовская, в униформе «скорой помощи».

ПЕРОВСКАЯ. Вон она, греется на солнышке.
ЖЕЛЯБОВА. Сбежала из больницы, представляете?
БОРОВСКАЯ. За день я узнала столько, будто жизнь прожила. Как хорошо, что я увязалась с вами.
ПЕРОВСКАЯ. Говорит, чувствую себя, как чёрт на сковородке, все пялятся, как на Гагарина, только того все любили, а её, видите ли, ненавидят. Такую чушь нести…
ЖЕЛЯБОВА. Мама… (Проверяет пульс Лествицы.)
ПЕРОВСКАЯ. Бабуль… 
ЖЕЛЯБОВА. Поздно. Сер-Серыча проверь.
ПЕРОВСКАЯ (проверив пульс Морозова). Тоже.
ГОРИНА. Жили они коротко, зато умерли в один день.
ПИСАРЕВА. Думаешь, я такая вся из себя мудрёная? Это Сер-Серыч… Сергей Сергеевич… Морозов, мой учитель позвонил и рассказал про то, как повлиял твой материал на Лествицу.
ГОРИНА. А на него?
ПИСАРЕВА. Не хотела говорить, но статья ему понравилась. Особенно, как ты использовала его фразу для названия «Что случилось в Вертепе».
ГОРИНА. А подпись «У. Додова»?
ПИСАРЕВА. Пять с плюсом, всего десять баллов. 
БОРОВСКАЯ. Постойте, они умерли, что ли…

Входит Фигнер.

ФИГНЕР. Валька! Сказали, ты дома. Так вот, я тебя всё равно сделала, как всегда! Ты – один скворечник сделала, я – два, ты в училище пошла, я – в институт, у тебя одна дочь, у меня две с половиной, это если сыночка Ваньку считать. О, Сирота, привет. Короче, я наскребла, детей порастрясла, кредит взяла, но наскребла один миллион сто одиннадцать тысяч сто одиннадцать рублей одиннадцать копеек… для красоты, такое точно не забудется. И желаю завтра же, лучше сегодня, оформить передачу благотворительного взноса на счёт твоего «Гавроша». Но, смотри мне, чтоб было полное инкогнито. Поняла? Валька… Развезло на свежем воздухе после больницы… Валь? Валерка, ты…
СИРОТА (включив аудиозапись). Ой…

Звучит песня.