Reverberatio

   

    I

    Почти полночь. Окна зашторены. Бас немного расстроен и третья струна хрипит у бриджа. Так и не оформившиеся в мелодию, гнусавые звуки утихли.

    «Да, я сегодня тоже не в духе, — думал бас, лежа на коленях у человека, — И, как и ты, я немного простужен. Ну что же, посидим в тишине... А помнишь, как я попал к тебе? Несколько дней провел я в коробке вместе с усилителем, лежал на складах и трясся в кузове, пока курьер не вытащил меня из машины. По вечерам доставка не ездила в твой район и ты договорился забрать меня после работы, ведь была пятница и так хотелось поиграть на выходных. Увидев коробку, ты был ошарашен! Курьер с облегчением уехал, а мы остались на улице вдвоем. Был черный осенний вечер, падал мелкий дождь. Тащить меня на трамвай было глупой затеей, от которой пришлось быстро отказаться. В растерянности ты закурил и вызвал такси. За такой багаж таксист содрал с тебя втридорога, но деваться было некуда. Ехали мы не долго и вскоре остановились у твоего подъезда. Не пытаясь больше нести коробку, ты двигал её вперед сначала правой стороной, опираясь на левую, потом — наоборот. Такими медленными шагами мы добрались-таки до винтовой лестницы. Тогда, обхватив коробку руками, ты переставлял её со ступеньки на ступеньку — так я допрыгал до второго этажа. Пытаясь протиснуться в узкую прихожую, ты ударился о косяк и первым, что мне пришлось услышать в твоем доме — была брань. Мне стало неловко за то, что пришлось доставить тебе столько хлопот.
    Вот и наступил момент, когда мы должны были впервые увидеть друг друга. Упаковка осталась на полу, и твой взгляд принялся изучать меня. Но чем дольше ты меня разглядывал, тем больше разочарования появлялось на твоем лице. В первую очередь из-за того, что на моей голове и шее был матовый лак, а не глянцевый, и тебе показалось будто его вовсе нет. В добавок на моем затылке обнаружился маленький след от краски, зазубрина в лаке на кармане грифа и небольшая царапина на накладке возле ручки тона. Должно быть, какие-то высокие начальники решили не тратить хороший лак на инструмент за такую цену, а индонезийский рабочий не сильно старался придать мне идеальный вид. И вот он я — такой, какой есть. Разве моя в этом вина?
    Подкрутив струны и сыграв несколько легких партий, ты отложил меня в сторону. По телефону ты говорил кому-то, что хочешь сдать меня обратно в магазин и заказать другой бас, а я стоял в углу, склонившись на бок от досады. Еще месяц мои звукосниматели, накладка и колки были покрыты пленкой; еще месяц я чувствовал неуверенность, но, все же, ты постепенно смягчался. Не знаю, что повлияло на твое решение... Возможно, тебе просто не хотелось снова возиться с тяжеленной коробкой. Как бы там ни было, я остался.

    II

    Должен признать, что несмотря на обстоятельства нашего знакомства, ты был заботливым и внимательным хозяином. Мой корпус всегда был начищен, мензура настроена и я ощущал что нужен тебе. Возвращаясь вечером с работы, ты первым делом играл часа полтора. Басовые партии легко давались тебе, но только не сложные.
    Довольно быстро я понял, что тебе далеко до Маркуса Миллера или Жако Пасториуса. Да ты и сам это осознавал. Помню твои слова, что жизни едва хватает на достижение мастерства в каком-либо одном деле, а ты их перепробовал уже довольно много. В оправдание звучало, что Сид Вишес и вовсе не умел толком играть, а все же стал одним из самых известных бас-гитаристов. Однако, мы ни разу не были ни на концерте, ни даже на репетиции. Меня это нисколько не смущало, напротив, было приятно проводить с тобой вечера в этой комнате. Хоть ты и не был лучшим бас-гитаристом, но и я  - не лучший инструмент. Мы давали от себя что могли и нам было хорошо.
    Иногда ты писал свою музыку. Мне доставляло особое удовольствие воплощать в звук придуманные тобою мелодии. Я прислушивался, пытаясь понять твой замысел и по возможности подсказать подходящий ход. Хотя мне не отводилась ведущая роль, но к своим партиям я чувствовал особое отношение: незамысловатые, они, тем не менее, были пульсом мелодии. Я звучал биением сердца, перетекал как кровь по венам в теле твоих произведений. Нам приходилось много репетировать, и я был так же счастлив, когда удавалось полностью понять что от меня требовалось.
    Весна только начиналась и косой порывистый ветер забрызгивал стекла дождем. В понедельник ты не ушел в офис из-за пандемии. «Жаль, что работать удаленно мы будем от силы месяц», — жаловался ты кому-то по телефону. Тогда я заметил перемену в твоем настроении: бодрость и даже воодушевление. Тебя радовала возможность больше времени посвятить себе и своим увлечениям. Ты даже решил записать все, что мы играли. О, ты был хорош в те дни! Прибранная комната, разноцветные лампочки, идеально настроенные струны... На тебе была лучшая одежда, хоть нас никто и не видел. Мы оба волновались, поэтому игра наша поначалу напоминала нерешительную пару на танцах, в которой то и дело один наступает на ногу другому. Руки твои потели, струны становились скользкими и играть было еще сложнее. Но мы пробовали снова и снова.
    Когда же все было записано, ты аккуратно возвращал меня на подставку и переходил к обработке записей. Из своего угла я наблюдал за твоей напряженной работой и преображением звука, обрастающего все новыми оттенками. Мне оставалось только удивляться всем метаморфозам, представляя тебя скульптором, отсекающим лишнюю породу. Не счесть всех внесенных правок, пока произведение не было окончательно оформлено. Признаюсь, даже чувствовал нечто вроде гордости за то, что был частью этого процесса! Пожалуй, только нам двоим эта музыка и приносила настоящее удовольствие.
    Так проходили те весенние вечера. Оглядываясь назад, они кажутся мне самым счастливым временем на моей памяти. Сейчас же свет в комнате какой-то холодный; окна зашторены, а ты - сидишь поникший и мне не под силу разгадать твоих мыслей...
    Записав одну композицию, ты сразу брался за следующую. Думаю, изоляция способствовала этому. Ведь не возможно же просто сидеть безвылазно одному в комнатушке и ничем не заниматься! Днем я смиренно ожидал, наблюдая как ты работаешь и прокручивая в памяти сыгранный накануне материал. Иногда я замечал твой взгляд на себе — он интриговал меня, заставляя строить предположения о том, что ты задумал на вечер. Солнце садилось, ты закрывал ноутбук и оставшееся время мы проводили вместе. Я знал из твоих привычек, что за длительной подготовкой следует серьезная работа, и сгорал от нетерпения.
    Впрочем, я стал замечать, что музыка твоя приобретала все более меланхоличный оттенок. Я знаю, что многое извне способствовало этому: серость, изолированность и множество других проблем личного характера. Однако же, во мне поселилось сомнение: было ли это причиной, или только способствовало раскрытию того, что и так таилось в тебе? Когда наша дружба только завязалась, я служил тебе инструментом для снятия напряжения после рабочего дня.  Но ты стал искать чего-то большего, некой глубины. Какова же эта глубина? И разве должна она всегда быть грустной? Если так, то я желаю тебе сил подняться и в высоту!
    Со временем, ко мне пришло понимание, что я был твоим карандашом, которым ты подчеркивал определенные фразы в своем дневнике. Бессловесные фразы, сочетание звуков. Нечто бесформенное, настроение, вибрации, стремившиеся обрести «тело», прозвучать. Удивительным образом эти вибрации не успокаивались воплотившись, но стремились выразить себя в другой тональности, в новой композиции. Так у твоих произведений появился определенный лейтмотив. В каждой новой партии я узнавал его нотки: иногда меньше, иногда больше... Помню, как однажды вечером ты попытался сделать нечто кардинально новое: изменил динамику, инструменты, композиционные приемы. Возможно свежие впечатления толкнули тебя на этот ход и, признаться, мне нравилось пробовать вместе этот жанр. Тем не менее лейтмотив взял свое, и это произведение, как и подобные более поздние попытки, осталось незавершенным. В той или иной форме ты вернулся к прежнему. Что послужило причиной: набравший обороты мотив, либо ты сам? Что первично: ты, порождающий музыку, либо определенные вибрации, с которыми ты срезонировал и которые через тебя стали музыкой?
    Мне неведом ответ, но тебе придется разобраться с этим, чтобы прорваться вперед.

    III

    Солнце все реже заглядывает в комнату, окруженную кирпичным колодцем. Мы сидим в тишине, и только дождь скребется в окно. Там, на улице, новая волна пандемии и мы снова остались одни в этих стенах. Но на этот раз звуки не складываются во фразы, нет вдохновенной работы. Пришло время для чего-то другого. Наша серьезная подготовка и почти детская радость от каждого нового релиза остались в прошлом.
Проходят дни, месяца, но количество прослушиваний не растет и я чувствую в твоих прикосновениях тоску и разочарование. Все чаще ты говоришь о бессмысленности и мой простуженный хрип только вторит тебе.
    Люстра больше не горит разными цветами, есть только холодный свет монитора и тени на белой стене. Ты сидишь с немытой головой в несвежем халате, и подобно тебе, мои струны потемнели, а дека покрылась пылью и отпечатками. Ведь я только отражаю тебя...
    Я бы рад помочь и провести время весело, но ты лишь молча смотришь на меня».

    Человек встал с дивана и отложил бас-гитару на подставку. Свет погас.

    «А ведь ты не спишь, — продолжил бас, — а значит и мне не уснуть... Колебания звука все еще достигают меня и я впитываю их. Ты же понимаешь, что это не мои слова, ведь я всего лишь инструмент...
    Мне кажется, ты зашел в тупик. Все это время твоей отдушиной были только я и музыка. И вот, когда в последней твоя реализация невозможна и вокруг осталась только пустота, разговоры наши перестали клеиться. Мы можем часами молчать, лишь изредка перекидываясь избитыми фразами.
    Оглядываясь по сторонам ты замечаешь сколько всего упущено и сколько предстоит наверстать. А музыка... Представь, если бы кто занимался только тем, что писал свой дневник. Конечно, это имело бы значение, но по большей части только для самого автора. Этой музыкой ты наполнял свой маленький мир, подобно тому, как расставлял предметы в определенном порядке на столе, вешал картины и фотографии по собственному вкусу... Упорядочивал пространство сообразно своим представлениям. Ведь это тоже, в своем роде, творчество. Пойми, что музыка всегда может быть частью твоего мира, дополнять и выражать то, что в тебе. Нужно ли для этого одобрение? Ведь это твой мир, и кто еще смог бы увидеть его твоими глазами, ощутить точно так же как и ты? В первую очередь, она нужна именно тебе...
    Эти струны всегда готовы откликнуться, если тебе есть что сказать. Моя судьба мне понятна, и я попал именно к тебе неслучайно. Я готов быть твоим помощником! Вспомни сам, не чувствовал ли ты приятное волнение, когда мы записывали ту или иную партию, когда из тишины появлялись звуки? Разве само это уже не является ценным? Те часы, в которые ты проживал это чувство. И разве можешь ты после этого говорить о бессмысленности? Но ведь музыка — далеко не все! И ты, и мир — намного шире, намного объемнее! Глубоко внутри ты понимаешь это, иначе я бы не сказал этих слов... Но сейчас твой ум ходит кругами, и с каждым шагом все больше ускоряется в панике, приводя тебя в отчаяние.
    Ночь темна. Дождь утих. В комнате тихо, но тишина эта слишком громка. И я, поневоле, впитываю этот звук, не уловимый обычным ухом. Знаю, что однажды настанет рассвет и солнце озарит комнату. Но пока, я с тобой в этой темноте, раз уж мы вместе.
    Наконец, интенсивность звука снижается — ты засыпаешь.

    IV

    Безрадостные дни идут чередой. Наблюдая за тобой из угла, я понимаю, что в этот трудный час не могу тебе помочь. Мы больше не разговариваем.
   Ты сидишь на подоконнике, собираешься с мыслями... Но что ты намерен сделать?
    Ветер гудит за окном, разметая бурые листья — вот, один прилип к стеклу... Ты подходишь к столу, открываешь ноутбук. Еще несколько минут ты настраиваешься, как бы решаясь на что-то и я начинаю волноваться вместе с тобой...
    На экране — альбомы, что мы записали той весной... Ветер за окном порывается все разметать. Я замер в ожидании, воздух в комнате сгустился и застыл. Время остановилось.
    Несколько резких щелчков мышкой.
    «Ошибка» - альбомы сопротивляются.
    Еще щелчки. Снова «Ошибка».
    Мышка продолжает натиск дробью щелчков.
    Экран опустел.

    V

    Вокруг темно. Я сплю в своем чехле уже который месяц. Иногда мне снятся сны о музыке и всех тех звуках и тончайших вибрациях, которые я впитал.
    После того как все наши записи были стерты, я оказался в этом чехле. Потом - долгая дорога в темноте и вот я здесь. Ты очень редко бываешь в этом месте, но я нахожусь в компании картин, которые, однажды, точно так же попали сюда. Я не могу их видеть из-за плотных черных стенок, но ощущаю их, слышу их звук. Мне почему-то кажется, что этим способом я могу видеть намного отчетливее — так, как не способен глаз. Они рассказывают мне свои истории, а я делюсь с ними своей. Таким образом эта часть тебя продолжает жить на этом складе ненужных вещей.
    По струнам текут воспоминания о весне, твоей шелковой рубашке и разноцветных огнях; о мелодиях и чувствах, питавших их. Они живут во мне, как на страницах старого альбома, заполняя мой сон.
    Несмотря на расстояние, я чувствую, что у тебя все хорошо и ты обретаешь счастье и гармонию внутри. Однажды ты вернешься, и, взяв меня в руки, вспомнишь обо всем. Ведь в этом чехле я сохранил все наши дни, и струны мои помнят все сыгранные звуки. От твоего прикосновения они оживут и вновь запляшут на ладах. Однако, уже в другом свойстве. В тот день музыка зазвучит по-другому и нота за нотой, композиция за композицией родится новый, очищенный лейтмотив».
 
Ноябрь 2021 г.