Водитель лифта

Немалое количество наших соотечественников начинали свою трудовую деятельность в Соединенных Штатах в качестве водителей такси. Не потому что это работа легкая, а потому что для такого рода деятельности не требовалось специального образования и знания английского языка, так как устраивались они в русских компаниях и курсировали в основном по Бруклину в русскоязычных районах.
У меня с английским проблем не было, но была проблема с ориентировкой в пространстве. Даже после того, как я приобрел свое авто, еще долгое время не мог обходиться без навигатора в этом гигантском мегаполисе под названием Нью-Йорк. Я и сейчас, спустя годы водительского стажа, без него не обхожусь.
Образование филолог. Ну, кому оно здесь нужно?! Никому.
Применение знания испанского языка для меня было довольно ограниченным. Я мог поискать работу преподавателя, от чего меня мутило, либо переводчика в городе, в котором куда ни плюнь – попадешь в латиноамериканца, свободно говорящего на двух языках.
Честно говоря, мог бы найти. Мог. Но всячески этому сопротивлялся. Первые годы я перебивался на работах, которые даже не припомню.

И вот, когда разного рода пособия и льготы для недавно прибывших стали подходить к концу, я понял, что избежать гордого звания таксиста мне не удастся, ведь нельзя бесконечно сидеть на шее государства, как оно, по его мнению, справедливо полагало.
Я готовил себя к неизбежному: изучал карты города, маршруты, перекрестки и даже номера домов.
Но случилось чудо. Оно иногда случается, если твое сознание, уже отчаявшись, вроде бы смиряется с неизбежным, при этом мысленно создавая спасительные альтернативы.
Чудо возникло в виде звонка друга.

- Ты готов к великим свершениям?

С Геной мы познакомились в интернете, в его личном литературном чате, который он незадолго до этого открыл.
«Друг друга нашли два поэта. Спасибо прогрессу за это.» - Написал он, когда и чату, и нашему знакомству исполнился год. Но весь этот год мы общались исключительно виртуально, хотя оба жили в Бруклине, в минутах двадцати езды друг от друга. Таковы реалии нашего времени.

- К великим готов, - ответил я, - излагай.
- Наконец мы встретимся в реале. Но не это главное. Мне предложили работу по специальности – компьютерная графика. Сработала моя рассылка неимоверного количества резюме. А это значит, что я ухожу со своего высокого поста лифтера и предлагаю тебе занять это свято место, которое пусто не бывает.
Я молчал, медленно переваривая услышанное.
- Ну! Чего молчишь? Не рад что ли?
- Рад, очень рад, - опомнился я.
- Это хорошо. Только все надо делать быстро. Мне стоило здоровья уболтать Эрика взять на мое место человека со стороны. Приезжай с документами завтра под вечер, к пяти. Рабочий день к этому времени закончится, и можно будет все спокойно обсудить.

Гена мне неоднократно рассказывал о специфике своей работы.
В невысоком по меркам центрального Манхэттена здании в двадцать шесть этажей, с тыльной стороны находились два грузовых лифта, задачей которых была доставка грузов на разные этажи, где располагались всякие предприятия и конторы. Но поскольку здание было допотопным, лифты не располагали кнопочной панелью, как их сородичи, находившиеся в фасадной его части, куда заходил трудовой люд. Вместо панелей были штурвалы! Да, да, колеса с рукоятками у передних стен, которые нужно было вращать в зависимости от направления движения. Влево – вверх, вправо – вниз.
Самое важное в этом деле состояло в том, что необходимо было максимально точно останавливать каждый лифт. Пол его кабины должен был быть вровень с полом этажа, иначе не представлялось бы возможным вытаскивать или втаскивать тяжелые грузы, не повредив их.
Гена всегда жаловался, что этот самый важный момент являлся для него мукой несусветной. Остановить любой из лифтов с этажом заподлицо с первого, а то и со второго раза ему почти не удавалось. Приходилось крутить рули туда-сюда, резко дергая кабины вверх и вниз, что никак не придавало им прочности, а наоборот, нередко выводило из строя.   
Но это еще не все. Каждый лифт имел свой характер и по-разному себя вел в зависимости не только от этажа, к которому приближался, но и от стороны. Это надо было знать и действовать соответственно.
Вряд ли бы мой друг продержался здесь долго, не будь менеджер здания Эрик мужем его двоюродной сестры. Гена в общем-то и попал на эту работу благодаря ему, вернее ей.

Несмотря на все описанные сложности, работа считалась очень неплохой и попасть на нее было нелегко не столько по причине материальной, сколько из-за уровня и количества различных льгот и привилегий, которые предоставлялись могучим профсоюзом.
У руля в прямом и переносном смыслах находилась пуэрториканская мафия, а чужих они не принимали.
Забавно, подумал я. Только покорно настроился на такси... хотя судьбу не обманешь. Не одну баранку крутить, так другую.

Эрик был американцем и одновременно израильтянином. Работал он тут, а отдыхать периодически уезжал в Хайфу, где у него был дом и родня.
Он был предпенсионного возраста, полным, невысоким, совершенно седым с приветливой улыбкой и сразу снискал к себе мое расположение. Теперь мне нужно было добиться взаимности.
Эрик говорил по-английски свободно, но с сильным акцентом. Просмотрев в своем кабинете внимательно мои документы, он в свою очередь дал мне возможность ознакомиться с перечнем моих прав и обязанностей и подписать его.
Затем мы пошли к лифтам, у одного из которых ждал Гена.

- Ну, вот наши орудия производства, - сказал Эрик, указав на лифты, - надо бы тебе помочь Борису освоиться. Покажи ему что в принципе надо делать. Остальное он постигнет опытным путем.

Мы вошли в один из лифтов. По левую руку, если стоять лицом к дверям, находился руль.

- Неожиданно, - произнес я. Руль с левой стороны. Может, поэтому у тебя проблема с парковкой?
- Не исключено, - ответил за Гену Эрик, - хотя ни у кого больше с этим проблем нет. А у тебя они возникнут?

Я привожу диалог в форме «на ты», поскольку в английском отсутствует различие в обращении. Так будет удобнее.

 - Лично меня это вполне устраивает, так как в данном случае я левша, - ответил я.
- Что значит в данном случае? - Эрик присел на стоявший перед лифтом стул. Его вес, видимо, не позволял долго находиться на ногах.
- Да, это как? – спросил Гена.
- Так уж получилось, что у меня смешанное преобладание рук. Это настолько редкое явление, что по-моему, этому даже нет медицинского названия. Во всяком случае найти его мне не удалось ни в каких справочниках.
- Ну, когда хорошо владеют обеими руками – это не такая уж редкость, и вроде бы это подробно описано, - улыбнулся Эрик.
- Верно, но это не то. Я не владею обеими руками, а попеременно, согласно действиям.

Видя непомерное удивление на лицах собеседников, я продолжил:
- Лучше всего объяснить на примерах. Хлеб я буду нарезать правой рукой, мазать на него масло тоже, а кушать – левой. И никак иначе у меня не получится. Тяжести буду нести в правой руке, курить – левой, наливать из чайника чай в чашку – правой, а мешать сахар – левой, стрелять из лука – правой, а из пистолета – левой. Что касается спорта: ударить, толкнуть, бросить – это только левые нога и рука. В теннис играю левой, в футболе бью левой. И так во всем.
 
- Неужели такое бывает? - Эрик поднялся со стула.
- Вот я. Живое подтверждение.
- Не забудь рассказать об этом нашим ребятам, когда познакомитесь. Им понравится.

Он вновь улыбнулся, и я понял, что добился взаимной симпатии.
- А ведь он может это сделать по-испански, что им понравится вдвойне, - заметил Гена.

После ухода Эрика мы еще час практиковались на обоих лифтах. Гена был поражен, что мне удавалось с ходу то, что ему так и не удалось.

Начало трудовой деятельности далось тяжело, потому что мне, сове по природе, трудно было просыпаться в шесть утра, чтобы в семь уже быть на посту. Главный вход, куда приходили люди, открывался в восемь тридцать, но наш черный ход открывался в семь, поскольку, как выяснилось, некоторым труженикам разных служб по всяким причинам необходимо было являться заранее, и попасть в здание они могли только через нас. Таковых было человек двадцать пять – тридцать.

Первые дни я работал в паре, то есть находился в лифте с кем-нибудь из коллег. которые обучали меня тонкостям ремесла.
Коллег было четверо. Как я уже упоминал, все пуэрториканцы. Встретили они меня настороженно, несмотря на предварительную обработку Геной и Эриком. Но, когда я на их родном языке рассказал им уже известную вам историю про кормление кубинцев червями, тут же стал своим. Каждый из них впоследствии пересказывал ее родственникам и знакомым, что сделало меня заочно популярным в их среде. И даже сестра одного из них как-то пришла на меня посмотреть. Она угостила меня слоеным пирожным со сливочным сыром в сахаре и тыквенным бисквитом – их традиционными сладостями. Ел я это с большим трудом, чтобы никого не обидеть.
Кроме того, им понравилось мое имя. Борис Ельцин, тогдашний первый президент России, был во всем мире известен и популярен.

Главным в команде был Мигель. Он был старший и проработал в этой системе со дня своего совершеннолетия. Именно он стал моим первым учителем.

Когда в лифт входили работники, он всем меня представлял, как нового сотрудника.
А еще я обратил внимание на то, что меня сильно удивило: каждый входивший говорил только слова приветствия. И всё. Мигель крутил руль и останавливал лифт на разных этажах, которых, как я уже упомянул, было двадцать шесть. Работники благодарили и выходили.

- Мигель, - сказал я, - никто из них не называл номера своего этажа.
- Поработаешь с мое, - ответил он хитро прищуриваясь, будешь их развозить закрытыми глазами, по запаху.
- А они разве всегда одни и те же?
- Бывает, конечно, уходят, появляются другие, поэтому при необходимости не стыдно спросить новичков разок другой: куда. А вообще старайся запоминать. Будешь выглядеть профессионалом, как я.
Итак, почти тридцать человек. Каждого надо по каким-то критериям связать с его этажом. У меня сильная ассоциативная память и это надо было максимально использовать. То есть необходимо было придумать ассоциацию, которая бы точно сопоставляла человека с номером этажа.

Вот этот. Ему на одиннадцатый этаж. Он высокий, худой. Высокий как единица и худой как вторая единица. Готово!
А этому на десятый. Маленький, пузатый. Как ноль. Ноль же круглый пузатый. Есть.
А эта дама работает на пятом. Хороша собой, одета с иголочки, безупречный макияж в такую рань. Ей пятерка за внешний вид.
А этот всегда заходит с велосипедом. Сам ничем не примечателен. Как же увязать его с двадцать вторым этажом? Значит так. Он и велосипед – двое. Но это только одна двойка. А у велосипеда два колеса. Вот и вторая!
А на четвертый ехала пожилая китаянка, которая жаловалась на шумных соседей и обещала их рано или поздно всех убить, за что я мысленно посадил ее на электрический стул. Ведь перевернутая четверка – это стул.
А эти – муж и жена. Четырнадцатый. Долго мне пришлось искать ассоциацию. Но нашел.

В здании не было тринадцатого этажа. Такое нередко происходит с высотками Нью-Йорка и не только Нью-Йорка. Американцы в большинстве своем суеверны. Во многих больницах нет тринадцатой палаты, а в самолетах тринадцатого места.
Я представил, что тринадцатый этаж все-таки существует, и его надо непременно быстро проскочить. Женщина в моем воображении становилась на плечи мужчине и перескакивала с двенадцатого на четырнадцатый, а он вслед за ней.
Сложно. Но эффективно. Такая картинка всегда возникала в моей голове, когда появлялись супруги.   

Относительно быстро я перестал спрашивать посетителей о месте назначения, чем вызвал уважение Мигеля.

Но в любой даже самой безупречной схеме происходит сбой. Несколько раз случался конфуз. Однажды в лифт вошел человек, не вызвавший у меня никакой ассоциации. Лицо очень знакомое. Он, естественно, молчал, а я старался ехать медленнее обычного (штурвалы позволяли в определенных пределах менять скорость) и лихорадочно соображал, кто такой. Только когда он по привычке принялся разминать пальцы, я увидел в нем велосипедиста, который без велосипеда был мною не узнан.
И как-то супруга пришла без супруга. Помогло то, что она сама пожаловалась, что муж приболел, и ей придется выполнять работу за двоих.

Но мои способности – ерунда по сравнению вот с чем. Вокруг здания было полно всевозможных заведений, утоляющих голод. Для обеденного перерыва мне подошло одно, в котором был буфет, в американском понимании этого слова – длинный прилавок-холодильник, где находилось множество блюд. С мелкими помидорами, огурцами, различными сортами сыра, колбасы, разными салатами и т.д. Всего наименований, возможно, двадцать пять. Буфет обслуживался несколькими молодыми ребятами, по виду филиппинцами или вьетнамцами, впрочем это неважно. А важно то, что ребята не спрашивали кому что! Естественно, у завсегдатаев, к числу которых я вскоре присоединился.
Люди, как правило, не любят экспериментировать и едят одно и то же. Но ведь каждому подходившему требовалось только его сочетание продуктов. Взглянув на клиента, они сами делали выбор.
Вот это да! Вы себе представляете количество возможных комбинаций из двадцати пяти наименований?! Их же тысячи! Как это можно помнить?!
Я всего несколько раз показывал, что; именно мне нужно. А потом они набирали сами.

Вторым по возрасту и выслуге лет считался Эмилио, хотя до пенсии ему еще было далеко, что его очень печалило.
- Лучшие годы жизни я провел здесь, - грустно произносил он. - Неужели я появился на свет, чтобы катать в лифте грузы? 
-  Ты появился на свет, чтобы порадовать этим своих родителей, будущую жену и в свою очередь явить свету двух замечательных близняшек. А катать в лифте грузы – твой сознательный выбор, - отвечал ему мудрый Мигель.
Эмилио любил поболтать по поводу состояния дел в мире, политике, экономике и прочем.
Никто не желал вступать с ним в дискуссии на эти темы, и поэтому в качестве собеседника был выбран я, вынужденный из вежливости принимать участие в предложенном им разговоре.

- Борис, - обратился он как-то ко мне, когда на него напало желание поболтать. В работе было затишье и мы сидели в удобной подсобке с диваном, креслами и даже телевизором, находившейся напротив входных дверей, поэтому видели, когда появлялся груз, - вот ты уже получил паспорт и стал законным американцем. А я им родился, ведь у каждого из нас с рождения два гражданства...

В этот момент в дверях показались грузчики, прикатившие большую железную телегу с деревянными ящиками, и он пошел к лифту, поскольку была его очередь. Мы чередовались.
Через минут десять он вернулся, сел в кресло и уткнулся в один из журналов.

Мигель взглянул на него вопросительно, затем посмотрел на меня и покрутил пальцем у виска.
- Я все вижу, - произнес Эмилио, - просто подумал, а нужно ли продолжать, может, Борису эта тема неприятна.
И не дожидаясь моей реакции, продолжил:
- Ты приехал из огромной страны, в которой произошли колоссальные изменения. (В испанском, как и в русском, существуют формы обращения "ты" и "вы", но в моем рассказе это несущественно, поэтому не стану разделять, как и с кем я общался). Она разрушилась, разделилась на много государств, произошел развал экономики, миллионы людей пострадали. И я хорошо понимаю, почему ты уехал. У тебя пожилые родители, дочь, надо думать о будущем, и когда появилась возможность изменить жизнь, ты ею воспользовался. А мы... нет, буду говорить только за себя, а я из маленькой страны, которая не разрушена, не разделена, с населением в два раза меньше, чем в городе, в котором мы находимся. И я должен работать, а значит и жить здесь, потому что там работы нет, а если есть, то оплачивается она так, что прожить на нее невозможно.

Он замолк в ожидании ответа, и я не заставил его долго ждать.

-  Так устроен этот мир. Человеку трудно угодить. Ему всегда чего-то не хватает. Если существует на свете на каком-нибудь безымянном островке посреди океана племя, насчитывающее всего двух человек, то один из них наверняка работает здесь, в Нью-Йорке, зарабатывает и посылает деньги другому.

Мигель стал хихикать, а Эмилио воскликнул:
- Хитрый, ох, хитрый!

Каждый этаж отличался от остальных. Вот и седьмой был примечателен тем, что чуть ли не четверть всех доставляемых грузов в виде различных по размеру коробок с книгами приходилась на него. Там был огромный букинистический склад, и заведовал им индиец по имени Мурали, что на бенгальском языке означает флейта, как он объяснил мне, когда мы познакомились поближе.

Имена я тоже запоминаю, используя ассоциативную память. Я представлял себе кошку на руках у Али-Бабы.

Мурали был полиглотом. Он говорил на шести самых популярных языках Индии, а также на английском, французском, итальянском. Он перечитал гигантское количество художественной и научно-популярной литературы и являлся одним из самых образованных людей, которых мне довелось повстречать на своем жизненном пути.

Однажды во время доставки коробок на седьмой этаж, одна из них порвалась, и я помог грузчикам собрать ее и занести. Нас встретил Мурали. Так мы и познакомились.
 
Оказалось, что его складу не один десяток лет, и он известен не только в Штатах, но и во всех частях света, где интересуются и современными и антикварными книгами. Мурали принимал заказы отовсюду, собирал, переправлял и даже приводил в порядок то, что рассыпалось в руках.
Мне было очень интересно проводить с ним время, и когда предоставлялась такая возможность, я поднимался на седьмой этаж. 
Однажды Мурали сказал, что считает русскую литературу одной из самых сложных, психологических и философских в мире. И ярчайшие ее представители в этом смысле – Достоевский, Толстой, Тургенев. При этом он не читал ни Пушкина, ни Лермонтова, ни Чехова, хотя они были в его безграничной коллекции. Я тогда спросил себя, а скольких индийских писателей знаю я. Впрочем одного вспомнил. Когда я сказал Мурали, что прочел роман «Индира» и даже назвал имя автора: Чоттопаддхай, которое я когда-то запомнил, как «читай-подыхай», его удивлению и восторгу не было предела.

Единственное, что не устраивало Мурали в русской литературе – это русские имена. Вернее, тот факт, что какой-либо из литературных героев мог называться по-разному. Ему стоило больших усилий и немало времени, читая и возвращаясь к уже прочитанному, чтобы понять, что, например, Саша, Шура и Александра – один и тот же человек.
Я с ним согласился, и мы оба пришли к выводу, что это, конечно же, не вина автора, а исключительно переводчика, который не должен был столь бездумно переносить русскую специфику на другой язык без пояснений.

Иногда я попадал в смену с третьим коллегой, Рикардо, тридцати двух лет, которого называли просто Рики, и который нравился мне тем, что был, по существу, большим шалопаем. Заумных бесед он избегал и имел на уме только одно: смотаться при первой же возможности на восьмой этаж, где располагалось бабье царство. Там было налажено производство женских наручных часов, и изготовляли их пять десятков женщин всех возрастов и национальностей. 
Рики запал на одну из менеджеров – красивую венесуэлку, которая, как он утверждал, однажды не выдержала его напора прямо там, в раздевалке, в разгар рабочего дня.

А еще Рики постоянно нуждался материально. Соотечественники взаймы ему не давали, и он обращался ко мне.

- Борис, мне нужна двадцатка. В зарплату отдам.
Через несколько дней он снова просил двадцатку со словами: в зарплату отдам. За несколько недель набегало иногда сотня, а то и полторы сотни долларов.
Но в день получки Рики действительно все сразу отдавал. Мне это даже нравилось. Давал я понемногу, а получал обратно хорошую сумму. В чем заключалась его радость я не выяснял.

Кроме обеденного перерыва, нам, членам профсоюза, полагались также coffee breaks – два получасовых кофейных перерыва.
В один из них Рики как-то заманил меня на восьмой этаж, где познакомил со своей венесуэлкой и ее подружкой мексиканкой. 
Таких мексиканок до этого я видел только в мексиканских сериалах – высоких, стройных, красивых. В Нью-Йорке же при их неимоверном количестве ни одной такой вы не увидите. Все как под копирку: маленькие, кривоногие, пухлые.
Мою мексиканку звали Камила. Смело говорю «мою», потому что она действительно неоднократно была моей, но конечно же, не на восьмом этаже, как венесуэлка с Рики, а в нормальных условиях городских отелей.
Камила блистала внешностью, но не умом, поэтому ничем более мы не занимались.
К сожалению, роман с ней длился недолго. Она ведь была красивой стройной мексиканкой, как в кино, а не такой, какие живут здесь, поэтому вскоре вернулась в Мексику, чтобы никак не нарушать статус-кво.
На прощание она мне подарила женские часы, которые собрала сама, но, конечно не для того, чтобы я их носил, а чтобы они мне напоминали о ней.

Не могу не упомянуть удивительный этаж под номером девятнадцать, который пустовал полгода до меня и продолжал пустовать при мне несмотря на то, что владелец дома снизил цену за рент до минимума.
Когда-то на нем много лет функционировала многолюдная финансовая компания, пока не исчезла в очень короткие сроки. Что же случилось?

Как мне рассказывали, в одно прекрасное, вернее ужасное утро, когда работники компании пришли на работу, их взглядам предстала странная картина: повсюду на полу была разбросана бумага и канцелярские принадлежности, столы находились не на своих местах, а стулья валялись в перевернутом состоянии по всему периметру, и даже огромный тяжеленный шкаф был сдвинут с места. Вызванные уборщицы клялись, что накануне перед уходом все убрали, как они это делали всегда по окончании рабочего дня.
Двери и окна были закрыты, ничего не пропало, поэтому приписать такой беспорядок кому бы то ни было извне представлялось проблематичным.
На следующее утро все повторилось, и тогда решили установить видеокамеры.

Эрик, единственный из наших видевший запись, рассказал, что качество как-то не очень, будто в тумане, хотя видно, как все перемещалось само, открывались шкафчики, вылетали бумаги.
Мудрый и скептичный Мигель, повидавший на своем веку всякое, утверждал, что это происки конкурентов или внутри самой компании не поделили финансы. Полтергейст – это детский лепет, и он на такое не ведется.
Эмилио отнесся к этому осторожно:
- Не знаю, не знаю. Но на свете бывает все, даже то, чего быть не может.
А Рики восторженно сообщил, что однажды видел НЛО.

Лично я, дорогой читатель, этого видео не видел. Так что хочешь верь, хочешь – нет. Но этаж-то по-прежнему пустует.

И, наконец, четвертым моим сослуживцем был двадцатилетний Пако, родившийся в Штатах. Приходясь Мигелю внуком, он был пристроен дедом на это теплое местечко, так как учиться и думать о приличной карьере не желал. Пако свободно говорил по-испански, но английский ему был роднее, поэтому со мной он, как правило, говорил по-английски.
- Вот, - как-то посетовал Мигель, - хорошо, что дома существовал неписанный закон: говорить только по-испански, а то не знал бы языка, на котором говорят предки.
- Не переживай, дед, дорогой - ответил Пако, - я женюсь на Инес, мы будем жить на Канарах, и испанский я не забуду.

Мигель посмотрел на него зло, махнул рукой и ушел.
Про Пако и Инес мне рассказал Рики. Это стало бедой в их семье.

Инес, богатая вдова, была старше почти в два раза. Они встретились на популярном сайте знакомств, где она, не так давно похоронившая в Мадриде мужа банкира и получившая огромное наследство, искала всяческого рода развлечений. Молодой симпатичный пуэрториканец из Нью-Йорка ей очень приглянулся, и она, недолго думая, прилетела к нему.
Здесь Инес сняла домик на берегу Гудзона, куда Пако и переехал, невзирая на протесты родителей, которые даже пытались призвать на помощь полицию, но конечно же напрасно, поскольку никакого криминала в такой связи не было. Пако был совершеннолетний.
Вскоре Инес улетела обратно в Испанию, пообещав подготовиться к его прилету в Лас-Пальмас, где она жила после смерти мужа.
Единственный человек в многочисленной родне, которого Пако искренне любил, был Мигель. Он и пристроил временно внука к себе поближе, чтобы иметь больше возможностей с ним общаться и переубеждать.
Еще мне запомнился один забавный эпизод.
По телевизору показывали боксерский бой, в котором принимал участие пуэрториканец. В подсобке, прильнув к экрану, сидел Эмилио, от которого я узнал, что бокс в их стране – национальный вид спорта, в котором его земляки добились феноменальных результатов.
Я один бегал к лифту, когда прибывали грузы, снисходительно позволив ему не отвлекаться на работу.
Он выкрикивал: «Давай!», «Бей!», «Вот так!». Потом к нему подключился Пако и кричал нечто подобное.
А вскоре я услышал совсем другое:
- Как ты можешь! Позор! Уходи отсюда! – кричал Эмилио.
- В чем дело?! Имею право болеть, за кого хочу! - отвечал Пако.
- Вы чего? - удивился я. Вся четверка была очень дружной.

Эмилио повернулся ко мне.
- Борис, ты за кого бы болел, если бы дрались русский и американец?
- За того, кто сильней.
- Нет, так не пойдет. Отвечай честно.
- Я действительно не знаю, что ответить. Видишь ли, когда я только приехал, еще некоторое время болел за русских, где бы они ни участвовали. Даже болел за хоккейную команду Детройта, потому что там играла русская пятерка. Прошло время, и я стал замечать, что раздваиваюсь, когда встречаются русские и американцы.

- Вот и я тоже раздваиваюсь, - оправдывался Пако.
- Со мной все ясно, - продолжил я, - но вы же изначально граждане обеих стран. В чем проблема?
- Значит, тебе трудно понять, - сказал Эмилио.
- Значит, нечего меня спрашивать, - обиделся я.

Их помирили судьи, решившие, что поединок не выявил победителя.

Ну вот, вкратце я рассказал о своей первой долгосрочной работе в Штатах, которая сыграла значительную роль в моей дальнейшей жизни в новых совершенно не похожих на предыдущие условиях.

Здесь я укрепился в мысли, что никакие различия в языке, культуре, мировоззрении не отдаляют людей, если они этого не желают.