Постапокалиптический сёрфинг

                …и затянувшийся Сон разума русской интеллигенции



Вышедшую в 2019 году книгу "Алёшины сны" (Москва: Издательство "Пятый Рим" http://www.tov.lenin.ru/sny) белорусского художника Товарища У (в миру Владимир Мироненко) я пока прочитать не успел. Уподобляться Союзу писателей, осудившему Пастернака, не прочитав, у меня намерения нет. Но ютубовский ролик  посвящённый выходу книги, я посмотрел, что подвигло меня на некоторые рассуждения, которыми и хочу поделиться.

При всех фредди крюгерах, волшебных кроликах и других постмодернистских приправах к основной теме, тема-то заявлена более чем серьёзная. В лучших традициях русской классической литературы. Нет, ревизор к нам пока не едет, не всё так страшно. Но прислушиваться к топоту копыт коней всадников Апокалипсиса, это, доложу я вам, тоже не лобио кушать.

Главные герои, оказывающиеся лицом к лицу с готовящимся протрубить этому миру отходную архангелом Гавриилом, с одной стороны находятся в явном родстве с Фредди Крюгером и другими персонажами поп-культуры. Но они же, одновременно представляют собой и эдакие архетипические фигуры русского бытия. Алёша, который то ли Карамазов, то ли убиенный большевиками царевич – вечно мятущийся интеллигент. Григорий, возможно частью списанный с реального образа исторического Распутина – “сеятель и хранитель”, но не вечно стонущий и жалующийся на “тяжкую долю”, а умный такой мужичок, живо интересующийся всем вокруг и пытающийся до всего дойти собственным умом.

В более нормальной ситуации – если вообще уместно применительно к России говорить о какой-то “нормальности”-“стабильности” в европейском духе – так вот в более нормальной ситуации любознательность человека из простонародья должен удовлетворять интеллигент, которому быть “мозгом нации” предназначено по его природе. Но поскольку интеллигенция часто исполняет совсем другую функцию в нашем национальном организме, то таким “любознательным мужичкам” приходится брать функцию мозга на себя и до всех премудростей доходить самим. Вот и получается, что Алёша оказывается кем-то вроде юного Карлито при Григории, напоминающем кастанедовского дона Хуана. Интеллигенция оказывается в учениках у простонародья: эта странная инверсия нередко повторяется в нашей истории.


                Двуликий Фатум

Возвращаясь к апокалиптической теме, которая по Товарищу У, тоже является чуть ли не вечной константой нашего бытия. Фатализм в русской истории предстаёт в двух обличьях. В его так сказать, консервативной ипостаси это православная и шире, иудеохристианская религиозность, представляющая бытие человечества, как воплощение божественного замысла. Всемогущее и всезнающее библейское божество всё предусмотрело, план у него для мироздания жёсткий и не терпящий никакой человеческой отсебятины. В своей прогрессистской ипостаси Фатум предстаёт в виде учения Маркса, ставящего на место неумолимого библейского божества такую же неумолимую “историческую необходимость”. Это учение, хотя и облечённое в форму научной теории, по сути, представляет собой пророчество вполне религиозного свойства, а сам Маркс весьма напоминает фигуры библейских пророков, причём претендуя на место, ни более, ни менее, как последнего и окончательного Слова Истины, на роль “печати пророков” вместо Мухаммеда.

В русскую и мировую историю эта историческая необходимость, она же библейский “Божественный Закон”, приходит в виде неизбежного и неумолимого торжества капитализма, о чьей “благотворности” в 1917 году в один голос твердили и меньшевики, и легальные марксисты, и либералы-западники, и правые столыпинцы. Сегодня ту же проповедь нам читают и бородатые православные активисты и либеральная общественность без ярко выраженных гендерных признаков. Да только как-то так получается, что при каждом очередном камбэке этого торжества сливки с него снимает всегда ничтожное меньшинство. А народ и страна оказываются отброшенными в своём развитии далеко назад.

В этом жёстко детерминированном историческом потоке России нужно было искать какую-то лазейку, какой-то способ сгладить действие этой неумолимой предопределённости. На первый взгляд такую возможность предоставляет то, что называется иудеохристианским “персонализмом”, а в марксизме – «ролью личности в истории».

Христианские теологи подчёркивают, что их “Бог” – не слепой Закон, а именно что Личность и именно с Большой Буквы. Что открывает определённые возможности:  с живой личностью, даже если она с Большой Буквы, всегда можно “перемигнуться”, договориться, “рефинансировать долги” – «и остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим», а грехи сделать «яко не бывши».

Марксовы законы истории хотя и безличны, но объективны, следовательно, познаваемы. А, значит, познавший их обретает возможность управлять исторической “материей”. Но в отличие от материи физиков и биологов – минералов, растений, животных – “материя” истории это живые люди. Получается, что марксистский взгляд на человеческое общество раскалывает его на две неравноценные части: некий избранный круг “посвящённых”, познавших истину и массу, служащую объектом манипуляций этих “избранных”.

Маркс с Энгельсом не делали на эту мысль сильного акцента, но и особо её не скрывали. В «Немецкой идеологии», которая была сжатым резюме всей их доктрины, они утверждали (https://www.litmir.me/br/?b=199881&p=10):

«Коммунизм эмпирически возможен только как действие господствующих народов».

В иудеохристианской традиции это имеет близкое соответствие в догмате “богоизбранного народа”:

«и присоединятся к ним иноземцы и прилепятся к дому Иакова… и приведут на место их, и дом Израиля усвоит их себе на земле Господней рабами и рабынями» (Исаия 14:1-2);

«Тогда сыновья иноземцев будут строить стены твои, и цари их — служить тебе» (Исаия 60:10);

«И будут цари питателями твоими, и царицы их кормилицами твоими; лицом до земли будут кланяться тебе и лизать прах ног твоих» (Исаия 49:23).

То есть персоналистский элемент иудеохристианства и марксизма не только не помогает преодолеть жёсткую детерминированность истории, но и усиливает её подчинением исторического процесса субъективной воле некой элитарной группы. Предопределённость процесса сохраняется, приобретая, в зависимости от точки зрения на неё либо пессимистический, либо оптимистический оттенок.


                Между европейским небом и русской землёй

В правых кругах перед революцией господствовали упаднические, пораженческие, а то и просто апокалиптические настроения. Это очень хорошо показал историк литературы и исследователь “Серебряного века” Вадим Кожинов, уделявший много внимания и исследованию “черносотенного” движения. После Октября почти весь русский “Серебряный век” уехал в эмиграцию и там продолжал заниматься всё тем же самоедством: «кончилась Россия», «слиняла в три дня», «победил торжествующий хам».

В прогрессивном лагере – у либералов и марксистов – напротив, царил исторический оптимизм: варварская Россия обречена пройти через “воспитание капитализмом”. И никакие неудачи на этом пути не могли поколебать их веры в светлое капиталистическое будущее:

«Либералы были уверены в своем приходе к власти в будущем (об этом свидетельствовал европейский опыт); вера в историческую закономерность ослепляла, мешала учитывать реальные обстоятельства, во многом снимала вопрос личной ответственности».

                Гайда Ф. А. Либеральная оппозиция на путях к власти (1914 — весна 1917 Г. ). – М.: РОССПЭН. 2003. (В.М. Шевырин) // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 5, История: Реферативный журнал. 2004. № 2, С. 50


Вернее, любые неудачи трактовались в пользу непогрешимости теории и “неправильности” почвы, на которой эту теорию пытались привить. После крестьянских бунтов 1902–1907 гг. и либеральная и марксистская элита быстро сдвинулась от народопоклонства к народоненавистничеству.

Историк Веселовский, легальный марксист, так пишет в своём дневнике (https://urb-a.livejournal.com/20310446.html):

«Еще в 1904–1906 гг. я удивлялся, как и на чем держится такое историческое недоразумение, как Российская империя. Теперь мои предсказания более чем оправдались, но мнение о народе не
изменилось, т.е. не ухудшилось. Быдло осталось быдлом… Последние ветви славянской расы оказались столь же неспособными усвоить и развивать дальше европейскую культуру и выработать прочное государство, как и другие ветви, раньше впавшие в рабство».

Тот же конфликт реальности с теорией дал о себе знать сразу после прихода прогрессивных деятелей к власти в феврале 1917г.:

«Кристальная ясность внутреннего миросозерцания входила в соприкосновение с реальностью и приводила к трагической раздвоенности»

                Гайда Ф. А. Либеральная оппозиция на путях к власти (1914 — весна 1917 Г. ). – М.: РОССПЭН. 2003. (В.М. Шевырин) // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 5, История: Реферативный журнал. 2004. № 2, С. 50.


Решение этого конфликта они видели только в навязывании жизни своих отвлечённых теоретических схем. Уже летом 1917г. кадеты резко качнулись вправо, а 20 августа их ЦК проголосовал за немедленное введение военной диктатуры. К введению диктатуры склонялся и савинковский «Союз защиты Родины и Свободы», состоявший из бывших эсеров и социал-демократов.

Народ не оправдал высокого доверия либеральной и марксистской интеллигенции, не став дожидаться пришествия светлого буржуазного будущего. Народного терпения хватило только до Октября.

После революции эту старую линию российской интеллигенции, которую можно назвать “оптимистическим фатализмом” или “фаталистическим оптимизмом”, продолжили некоторые течения большевиков: «клячу истории загоним», «торжество мировой Революции неизбежно», «человек сам кузнец своего счастья». Мрачную сатиру на эту наивную, и даже несколько инфантильную веру, мы видим у Михаила Булгакова. Правда в «Мастере и Маргарите» есть намёк (http://www.vehi.net/mbulgakov/master/06.html) на то, что адепты этой веры зачастую были далеко не такими наивными, какими хотели казаться:

«Посмотрите на его постную физиономию и сличите с  теми  звучными стихами,  который  он сочинил  к первому  числу! Хе-хе-хе... "Взвейтесь!" да "развейтесь!"... А вы загляните к нему внутрь — что он там думает... вы ахнете! — и Иван Николаевич зловеще рассмеялся».

Миша Берлиоз – несколько окарикатуренный образ адепта этой прогрессистской веры – падает жертвой комсомолки в алом платке. Резонёрствующего интеллигента убивает девушка из народа. Причём делает она это не преднамеренно и не со зла, а просто волею обстоятельств, стихийного течения событий.

А за всей этой трагической цепочкой случайностей оказывается древнее хтоническое божество. Воланд (https://culture.wikireading.ru/51831), как властелин “нижней” части мироздания, повелитель бурь и стихий, предупреждает об опасности игнорирования чаяний социальных “низов”.

«Нельзя идти поперёк народной стихии», – таков мессидж мессира Воланда, адресованный политической и интеллектуальной верхушке советского общества.

Драма русской истории в том, что элита постоянно склонна недооценивать силы, таящиеся в недрах народа. Если в начале буржуазных реформ среди русских интеллектуалов были заметные течения, отрицавшие обязательность капитализма для России: славянофилы справа и народники слева, то к ХХ веку почти все они склонились перед “неизбежной”, как им всем казалось, логикой истории: правые приняли проект Столыпина, а народники стали легальными марксистами и социал-демократами.

К брожениям внутри народных глубин прислушивались только сохранившие верность идеалам народничества левые эсеры, часть большевиков, да ещё, пожалуй, граф Толстой и смоленский помещик Александр Энгельгардт. Толстой в своей публицистике очень сочувственно, горячо и страстно передаёт страдания русской деревни от надвигающегося на неё капитализма. Как пишет (http://libelli.ru/works/20-2.htm) о Толстом Ленин:

«Его непреклонное отрицание частной поземельной собственности передает психологию крестьянской массы… Его непрестанное обличение капитализма передает весь ужас патриархального крестьянства, на которое стал надвигаться новый, невидимый, непонятный враг, идущий откуда-то из города или откуда-то из-за границы, разрушающий все “устои” деревенского быта, несущий с собою невиданное разорение, нищету, голодную смерть, одичание, проституцию, сифилис».

“Крепкий хозяйственник” Энгельгардт не столь эмоционален, а более конкретен и деловит. В своих «Письмах из деревни» он, дав общую панораму устройства сельской экономики, показал, что полный переход всего аграрного сектора России на капиталистические рельсы просто невозможен.

Как же так случилось, что почти весь интеллектуальный и политический класс России оказался настолько оторванным от родной почвы? И почему именно большевики с левыми эсерами выбивались из этого общего правила? Историк Ф. Гайда указывает важное различие в политической культуре тогдашнего интеллектуального мейнстрима и выглядевших на этом фоне “еретиками” большевиков:

«После “февральского переворота” оказалось, что они в действительности мало что умеют, а зияющие пробелы в собственных способностях могут заполнять лишь блестящими пунктами своих политических программ. Однако, в отличие от большевиков, оказавшихся в той же ситуации, либералы не пожелали учиться, будучи уверены, что и так все знают, а вся страна должна лишь внимать их указаниям»

                Гайда Ф. А. Либеральная оппозиция на путях к власти (1914 — весна 1917 Г. ). – М.: РОССПЭН. 2003. (В.М. Шевырин) // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 5, История: Реферативный журнал. 2004. № 2, С. 54.



                На переломе: Становление против Бытия

Почему же большевики оказались способны “учиться у жизни” и имели склонность к такой учёбе, а их оппоненты и антагонисты не выказали ни такого желания, ни способностей к этому? Дело в том, что они принадлежали к разным поколениям – с разрывом 20-25 лет.

Вышедшие из народничества дедушки и бабушки русского марксизма – Плеханов, Аксельрод, Засулич, Брешко-Брешковская, – приняли эстафету непосредственно из рук самих “отцов-основателей” учения – Маркса и Энгельса. Далее они передали её более молодым лидерам социал-демократии, позже составившим руководство меньшевиков.

Будущие же лидеры большевиков лично с “классиками” знакомы не были и под их очарование не попали. Но главное их отличие от плехановско-аксельродовской команды в другом: они были людьми разных эпох.

Основатели марксистского учения и их российские эпигоны получали воспитание и образование, когда европейское общество ещё полностью находилось в мировоззренческой парадигме Модерна, основанной на ньютоновской механистической модели мира. Всё мироздание рассматривалось по аналогии с хорошо отлаженным механизмом: «Как хороший часовщик не чинит сделанные им часы, так и бог не вмешивается в своё творение», – такая аналогия была очень популярна во времена Ньютона. Естественнонаучную логику механицизм со свойственной ему прямолинейностью проецирует во все остальные сферы бытия и познания:

«В последние несколько веков источником парадигм, применяемых в социальной, политической, военной сферах, становилась наука, роль которой тем самым не ограничивалась границами научного познания. Например, ньютоновская наука дает всеохватывающую парадигму, характеризующую всю современную западную культуру»

              Арзуманян Р. Нелинейная природа войны // 21 век. №1. 2005. С. 110.


Эта парадигма максимально упрощала все явления и процессы, стремясь всё свести к максимальной ясности, линейности и предсказуемости:

«Линейность предлагает структурную стабильность и делает акцент на равновесии… Она обещает предсказуемость и, следовательно, контроль — действительно, очень мощная притягательность»

              Арзуманян Р. Нелинейная природа войны // 21 век. №1. 2005. С. 113.


Но в кажущемся удобстве, которое давала эта парадигма для объяснения любых сфер реальности, таилась и слабая сторона: она навязывала простоту, ясность и линейность там, где их не было, упрощала и примитивизировала реальность, заставляя закрывать глаза на все сложности и отклонения, которые не вписывались в эту обязательную простоту.

К началу ХХ века в естественных науках накопилась такая масса фактов, никак не вписывающихся в ньютоновский механицизм, что потребность в новой модели мира в этой сфере казалась совершенно очевидной: здесь началась выработка новой парадигмы – науки становления. В гуманитарном же и социальном знании продолжали довольствоваться старой парадигмой Модерна, оставаясь в рамках науки бытия.

Эта устаревшая парадигма продолжала задавать мировоззренческую  рамку для  системообразующих концепций, которыми руководствовались либералы и марксисты: политэкономия Адама Смита и Марксов исторический материализм с формационным подходом. Основатели марксизма не успели, как следует осознать, а тем более концептуализировать кризис этой “классической” или “модерной”, как её принято называть, картины мира. Хотя они его чувствовали, но не решались даже себе в этом признаться. Такое признание разрушило бы всю стройность их учения, настолько жёстко механистичного, что они отвергли второе начало термодинамики. В «Диалектике природы» Энгельс предполагает:

«Излученная в мировое пространство теплота должна иметь возможность каким-то путем, — путем, установление которого будет когда-то в будущем задачей естествознания, — превратиться в другую форму движения, в которой она может снова сосредоточиться и начать активно функционировать».

Лидеры большевиков, чьё личностное и творческое становление пришлось уже на другую эпоху, переворот в естественных науках отрефлексировали, и это сильно повлияло на их мышление и мировосприятие. В отличие от “классической” парадигмы, приучавшей видеть только отдельные элементы, “свободные атомы”, упрощавшей мироздание до схемы «субъект-объект», новый “постклассический” взгляд учился фиксироваться не только на элементах, но и на их взаимодействии. Именно взаимодействия между агентами системы приводят к разным отклонениям от прямолинейного движения этой системы и необходимости разработки новой, нелинейной парадигмы.

«Коннотация нелинейности заключает в себе смесь угрозы и возможности. Нелинейность может генерировать нестабильность, разрывы, синергизмы и непредсказуемость. Но она
также отдает должное гибкости, адаптивности, динамическим изменениям, инновации и оперативности»

              Арзуманян Р. Нелинейная природа войны // 21 век. №1. 2005. С. 115.


Российские консерваторы, либералы и ортодоксальные марксисты были людьми классического склада, продуктом европейского Нового времени. Большевики же одной ногой стояли уже в новой “пост-классической” эпохе. Они чувствовали неадекватность Марксова истмата отечественным условиям и понимали, что взаимодействие этой теории с русской почвой может дать совершенно неожиданный эффект, никак не предусмотренный “классиками”. Но никаких готовых схем и инструкций, как прививать Маркса на русской почве, у большевиков нее было. Им приходилось двигаться ощупью, идти путём проб и ошибок, сочетать теорию с практическим здравым смыслом.

Одним из первых, кто осознал необходимость пересмотра “классических” схем в социальных науках, был Макс Вебер. Прилагая к обществу “постклассическую” парадигму становления, главный упор он делал не на стабильные социальные структуры и системы, не на их предсказуемые линейные изменения, чем занимались социологи и историки старой школы, а на изменения радикальные, ведущие к слому старого социального порядка и появлению новых общественных систем.

Вебер считал, что такие кардинальные инновации, порождающие принципиально новую социальную конфигурацию, требуют взаимодействия рационального усилия и внерационального импульса. Чтобы творческая идея прорыва к новому по-настоящему «овладела массами», она должна не только пройти проверку рациональным мышлением с его логикой и расчётом, но и войти в резонанс со всей человеческой психикой – эмоциями, воображением, памятью и подсознанием. Такая овладевшая массами идея-импульс к инновации, в которой рациональные представления помножены на иррациональные символы и образы, Вебером названа “харизмой” (греч. — благодать, дар божий).

Революции, в основе которых лежит такой импульс, по мнению (https://unotices.com/books-u/195798/52) Вебера

«не осуществляются обычными общественными и историческими путями и отличаются от вспышек и изменений, которые имеют место в устоявшемся обществе».


Этим Вебер отрицал адекватность для объяснения революционной логики марксовского истмата, перенесшего из естествознания в обществоведение идею «объективных законов исторического развития».

Позже, анализируя причины и итоги Октябрьской революции, Антонио Грамши отрицал способность русской буржуазии прийти к власти и поставить Россию на буржуазные рельсы, как это ей предписано фаталистической схемой Маркса:

«Где была в России буржуазия, способная осуществить эту задачу? И если господство буржуазии есть закон природы, то почему этот закон не сработал?.. Истина в том, что эта формула ни в коей мере не выражает никакого закона природы... То, что прямо определяет политическое действие, есть не экономическая система, а восприятие этой системы и так называемых законов ее развития. Эти законы не имеют ничего общего с законами природы, хотя и законы природы также в действительности не являются объективными, а представляют собой мыслительные конструкции, полезные для практики схемы, удобные для исследования и преподавания».


Независимо от Вебера в России к подобным выводам, во многом неосознанно пришли большевики. Они были одними из немногих, кто, по крайней мере, интуитивно, понимал, что народные массы нельзя трактовать, как просто объект приложения чьих-то кабинетных теорий.

Если молодой Ленин громил народников и, как Иоанн Креститель, призывал «приуготовить пути Господу», убрав всякие “средневековые” препоны на пути прогресса, то есть пришествия капитализма, то получив урок крестьянских антибуржуазных выступлений 1905-07 г.г., Ленин пишет статью «Лев Толстой как зеркало русской революции» http://revolucia.ru/lenin_lev_tolstoy_kak_zerkalo.html где в очень осторожной форме высказывает догадку, что будущая Русская Революция должна и будет не расчищать пути “прогрессивному” капитализму, а напротив – не допустит его утверждения в России и будет протестом «против надвигающегося капитализма, разорения и обезземеливания масс, который должен был быть порожден патриархальной русской деревней».

По сути, этот зигзаг ленинской мысли шёл вразрез со всей строгой последовательностью исторического материализма, хотя излагался он привычным для социал-демократов марксистским языком. Марксизм в то время стал в России не просто одной из идеологий, а формой общественного сознания почти всей левой, да и либеральной русской интеллигенции. Чтобы не подрывать мировоззренческие устои своих соратников слишком радикально, Ленину приходилось всё время прикрываться авторитетом Маркса, принижать  оригинальность своего мышления, маскировать свои инновации привычной марксистской догматикой.

Впрочем, среди большевиков тоже далеко не все и не сразу адекватно восприняли интеллектуальный прорыв, совершённый Лениным. «Апрельские тезисы» были отвергнуты Петроградским комитетом большевиков подавляющим большинством: против оказалось 13, за – 2. Верхушка партии почуяла в них подкоп под традиционный теоретический фундамент европейской социал-демократии: вместо того, чтобы, как и положено, объявить крестьянство феодальным пережитком, Ленин требовал перехода власти от “прогрессивной” буржуазии к “отмирающему реакционному классу”. Зато местные партийные организации большевиков по всей России ленинскую “ересь” одобрили.

Народные массы России и их политически активная часть, организованная в партию большевиков, отвергли навязываемую им из Европы кабинетную теорию и задушили капитализм в зародыше, опираясь не на теорию, а на здравый смысл и традиционную крестьянскую этику. А большевистские лидеры пошли за низовой инициативой, подчиняясь “силе фактов”. По горячим следам октябрьских событий в Петрограде Антонио Грамши написал (http://libelli.ru/magazine/98_3/i.htm):

«Это революция против “Капитала” Карла Маркса. “Капитал” Маркса был в России книгой скорее для буржуазии, чем для пролетариата. Он неопровержимо доказывал фатальную необходимость формирования в России буржуазии, наступления эры капитализма и утверждения цивилизации западного типа... Но факты пересилили идеологию. Факты вызвали взрыв, который разнес на куски те схемы, согласно которым история России должна была следовать канонам исторического материализма. Большевики отвергли Маркса. Они доказали делом, своими завоеваниями, что каноны исторического материализма не такие железные, как могло казаться и казалось».


В этом в очередной раз проявился парадокс русской истории, подмеченный в книге Товарища У: вместо вожделенной роли “вождей масс” партийные интеллектуалы неожиданно оказываются в роли ведомых. Особенность большевистской элиты в том, что она, хотя и со скрипом, скрепя сердце, но всё-таки признала отсутствие в тот момент иного, чем «творчество масс», действенного импульса для революции.

В то время, как основная часть русского образованного класса народную массу не понимало и понимать не желало. Их кумир Маркс назвал крестьянина «непонятным иероглифом для цивилизованного ума». Разбуженные Февралём народные низы вселяли в русское европеизированное общество ужас: «хам торжествует на руинах поверженной России». Другая же часть этого общества относилась к «народу-богоносцу» в лучшем случае сентиментально-покровительственно.

Большевики сентиментальностью не отличались и с массой, в отличие от февральских “министров-капиталистов”,  не заигрывали. Они безжалостно взнуздали её, оседлав волну народного гнева и утопив в ней своих политических оппонентов. Или, как выражается Товарищ У, научились «сёрфить по волнам Апокалипсиса». Понятное дело, что такой “сёрфинг” – дело крайне рискованное. И не только потому, что в море истории есть масса подводных рифов, а потому, что это было плавание без руля и ветрил.

Опасность игнорирования народной стихии продемонстрировал полный крах проекта Февраля, в котором соединились консерваторы, либералы и ортодоксальные марксисты. Как признавался уже в эмиграции один из лидеров русской буржуазии П. Рябушинский:

«Многие из нас давно предчувствовали катастрофу, которая теперь потрясает всю Европу, мы понимали роковую неизбежность внутреннего потрясения в России, но мы ошиблись в оценке размаха событий и их глубины, и вместе с нами ошибся весь мир. Русская буржуазия, численно слабая, не в состоянии была выступить в ответственный момент той регулирующей силой, которая помешала бы событиям идти по неверному пути. Вся обстановка прошлого не способствовала нашему объединению, и в наступившей роковой момент стихийная волна жизни перекатилась через всех нас, смяла, размела и разбила»

                Петров Ю.А. Буржуазия и революции в России // Политические партии в российских революциях в начале ХХ века. – М.: Наука. 2005. – С. 80.


После взятия большевиками власти Михаил Пришвин сделал такую запись https://www.litmir.me/br/?b=136244&p=118 в своём дневнике:

«Основная ошибка демократии состоит в непонимании большевистского нашествия, которое они все еще считают делом Ленина и Троцкого и потому ищут с ними соглашения. Они не понимают, что “вожди” тут ни при чем, и нашествие это не социалистов, а первого авангарда армии за миром и хлебом, что это движение стихийное и дело нужно иметь не с идеями, а со стихией, что это движение началось уже с первых дней революции и победа большевиков была уже тогда предопределена».


По словам Михаила Пришвина, победили в революции не просвещённые европейские теории, а “тёмный” русский народ, чем западник Пришвин был очень недоволен:

«Виноваты все интеллигенты: Милюков, Керенский и прочие, за свою вину они и провалились в Октябре, после них утвердилась власть тёмного русского народа по правилам царского режима. Нового ничего не вышло».


Современный писатель Олег Маркеев рисует https://www.litmir.me/br/?b=174858&p=76 такую картину взаимодействия политических проектов и народной стихии:

«масса не способна порождать пирамиды власти. Их жестокая иерархия и законченность были чужды её аморфной природе. Правители России всегда приносили идею пирамиды извне, очарованные порядком и благолепием заморских стран. Но не они, а сама масса решала: обволочь ли её животворной слизью, напитать до вершины живительными соками или отвергнуть, позволив жить самой по себе, чтобы нежданно-негаданно развалить эту пирамиду одним мощным толчком клокочущей энергией утробы. Вопрос лишь времени и долготерпения массы… Масса только с высоты пирамиды кажется киселём. Внутри она таит жёсткую кристаллическую решётку, из которой куёт стержни, прошивающие очередную привнесённую из-за рубежа пирамиду власти, и только эти стержни дают пирамиде устойчивость и целостность. Стоит изъять их – и уже ничто не спасёт их государственную пирамиду от краха».



                Грабли истории или Девушка с веслом

Попытка деятелей Февраля возвести новую государственную пирамиду взамен царской, ими же разрушенной, провалилась. Их конструкция, возводимая по европейскому проекту, оказалась неспособной устоять перед бурными волнами русской стихии. Сёрфить по этой грозной пучине научились только большевики. Но такой бесцельный сёрфинг тоже в перспективе не сулил ничего хорошего. Страна крайне нуждалась в ориентире – общепризнанном образе будущего. Без представления о береге, к которому следует в перспективе вырулить, страна рисковала утонуть в очередном водовороте истории.

«Без теории нам смерть, смерть, смерть!» – констатировал Сталин.

Такой ориентир мог быть не обязательно стройной наукообразной теорией, он мог носить и форму яркого и привлекательного религиозного пророчества. За неимением такового приходилось вывешивать над скользящим по волнам истории “сёрф-бордом” СССР вымпел с портретом Маркса, сбивавший с толку и всех вокруг, и самих “сёрферов”.

Пока в междувоенное и военное время советское общество находилось в состоянии тотальной мобилизации, ему было не до теоретизирования. Да и образовательный уровень вчерашних крестьян, из которых к концу 1930-х годов и состояла, в основном, новая генерация советской элиты, был недостаточен для настоящей работы с теориями и концепциями.

А вот после Победы, когда общество позволило себе несколько расслабиться, ко времени хрущёвской “оттепели” подросло молодое образованное поколение. “Шестидесятники” взялись всерьёз штудировать Маркса и сразу обнаружили массу нестыковок между марксистской догмой и советской действительностью. Кто-то прислушивался к голосу здравого смысла: «синица в руке – журавль в небе», решив, что действительность за окном не так и плоха, и уж всяко лучше умозрительного журавля в недоступных небесах Марксовой теории.

Но многие молодые интеллектуалы восприняли этот разрыв между догмой и реальностью, как измену «единственно верному учению» и начали докапываться до тех истоков, откуда взялась эта “ересь” – реальный социализм. Сначала им казалось, что корень зла в Сталине, узурпировавшем и извратившем наследие Ленина. Но потом выяснилось, что и Ленин не безгрешен: его смертный грех против Марксова вероучения в том, что он провёл антибуржуазную революцию в варварской стране, не спросив разрешения у цивилизованного европейского пролетариата.

Так молодая марксистская генерация постепенно переходила на антисоветские позиции, и чем дальше, тем больше их антисоветизм радикализировался, приближаясь к планке, заданной их учителями – первым поколением российских марксистов. Как писал http://forummsk.info/material/society/9580134.html Павел Аксельрод в своём “Политическом завещании”:

«Большевизм зачат в преступлении, и весь его рост отмечен преступлениями против социал-демократии. …Где же выход из тупика? Ответом на этот вопрос и явилась мысль об организации интернациональной социалистической интервенции против большевистской политики… и в пользу восстановления политических завоеваний февральско-мартовской революции».


По понятным причинам позднесоветские марксисты не могли открыто озвучивать своё истинное отношение к советскому строю. Для усыпления бдительности цензуры им приходилось начинать с того, что «бить Лениным по Сталину». В перестройку, когда официальная цензура в лице ведомства Яковлева уже сама стала работать на дискредитацию советского строя, стали «бить Марксом по Ленину».

В итоге антисоветские марксисты сомкнулись с либералами и разнообразными националистами, что весьма напоминало аналогичную разношерстную компанию, свергнувшую царя в феврале 1917г. Камбэк этой пёстрой коалиции в 1990-х и произвёл римейк Февральской революции с сильным криминальным душком.

Круг замкнулся. “Сёрфинг” под марксистским флагом закончился возвращением туда, откуда и начался заплыв – к буржуазному Февралю. Для «попов марксистского прихода» это было подтверждением истинности их вероучения. Для страны же обернулось ужасающей деградацией и провалом в “лихие 90-е”.

Некоторые параллели с тем первым Февралём русской истории просто режут глаз. Второе пришествие Февраля тоже началось с громогласного провозглашения всех и всяческих либеральных свобод: «берите суверенитета столько, сколько сможете унести». И так же, как кадеты быстро скатились к поддержке корниловской диктатуры, так же резво и без угрызений совести ельцинские “демократы” перешли к расстрелу парламента и транзиту к путинскому авторитаризму и “державности”: «Либерализм изжил себя».

Какие выводы можно сделать из этой повторяемости? Драма нашей истории не только в том, что наш народ постоянно попадает в плен фаталистических вероучений и идеологий. Даже Маркс, при всех его претензиях на универсальность своих теоретических построений, замечал (libelli.ru/works/414.htm):

«Теория осуществляется в каждом народе всегда лишь постольку, поскольку она является осуществлением его потребностей».


Пьер Бурдьё писал (https://gtmarket.ru/library/articles/1288):

«политический бунт предполагает бунт когнитивный, переворот в видении мира».


Если этого не происходит, бунт оказывается незавершённым. Без мировоззренческого ориентира “Русский бунт” оказывается бессмысленным, и как следствие, беспощадным.

Завершить Русский бунт против Фатума, против логики истории, способны только русские интеллектуалы, дав ему концептуальное оружие. Главная беда России с её интеллигенцией в том, что “властители дум” и “инженеры душ” либо оказываются в плену чуждых концепций, либо вообще уклоняются от любой работы по концептуализации, ограничиваясь практическим здравым смыслом. То есть, по сути, находятся в инфантильном состоянии не желающих взрослеть подмастерьев: Алёша вечно следует за Григорием. Но народная стихия, при всей её мудрости, слепа. Когда слепой ведёт слепого, оба упадут в яму.

Сёрфить-то Григорий умеет, но не знает куда. Таких сёрферов по волнам Апокалипсиса или “судьбинных людей”, как их называет Товарищ У, сегодня немало. И периодически то одного, то другого их них накрывает волной: Саддам Хусейн, Каддафи, из последних – крестьянский сын Касем Сулеймани. Сёрферы-то у нас есть. Рулевого нет.

В этом, похоже, и заключается основная наша проблема с Фатумом: история, как известно, строго наказывает за невыученные уроки. Мы от неё периодически получаем граблями по лбу, и что особенно обидно, некому подсказать нам, что мы наступаем на одни и те же грабли. Впрочем, история может принимать образ не только сердитой Марьванны с граблями, но и девушки с веслом: спутница Воланда, владычица северных морей Гелла прекрасно справляется с этой ролью, точным ударом весла отправляя очередного сёрфера в пучину.

Для того, чтобы вырвать страну из этой самовоспроизводящейся исторической ловушки, наше интеллектуальное сообщество должно, наконец, проснуться, повзрослеть, оставить своё вечное ученичество и вооружить Русский бунт чёткими мировоззренческими ориентирами.

Любой когнитивный бунт, любая революция в сфере смыслов не может не обращаться к предельным вопросам: Бытия, Жизни, Смерти, Правды и Справедливости. А значит, такая революция не может не затрагивать религиозную сферу.

От стороннего взгляда не мог укрыться этот неафишируемый и неотрефлексированный религиозный аспект советского строя. Джон Кейнс, работавший в 20-е годы в России, замечал:

«Ленинизм – странная комбинация двух вещей, которые европейцы на протяжении нескольких столетий помещают в разных уголках своей души, – религии и бизнеса»

                Дж. Кейнс. Беглый взгляд на Россию


И хотя партийный актив эту тему старался игнорировать, “снизу” постоянно повторялся запрос именно на религиозный ответ на последние вопросы Бытия:

«Агитаторы-революционеры, стремясь к скорейшей организации экономических и политических выступлений, старались избегать бесед на религиозные темы, как отвлекающих от сути дела, но участники кружков снова и снова поднимали эти вопросы. “Сознательные” рабочие, ссылаясь на собственный опыт, доказывали, что без решения вопроса о религии организовать рабочее движение не удастся. Наибольшим успехом пользовались те пропагандисты, которые шли навстречу этим запросам»

                Иванов А.В. Религиозная составляющая мотивации членов РСДРП(б) накануне 1917 // Учёные записки Российского государственного социального университета. №4, 2008.


Пришвин, хотя и считал Октябрь антиевропейской контрреволюцией, восстановившей «власть тёмного русского народа по правилам царского режима», но ему, как стоявшему в стороне от процесса созидания советского жизнеустройства, тоже было заметно, что социализм далеко не сводится к одной переделке экономических отношений:

«Социализм революционный есть момент жизни религиозной народной души: он есть прежде всего бунт масс против обмана церкви, действует на словах во имя земного, материального, изнутри, бессознательно во имя нового бога, которого не смеет назвать и не хочет, чтобы не смешать его имя с именем старого Бога».


“Старым богом”, против которого был направлен народный бунт, был, конечно, эгоцентричный Бог иудеохристианства. Именно в библейском единобожии имеет основу ньютоновский механицизм и вся фаталистическая картина мира эпохи Модерна, всё сводящая к воле единственного Субъекта и не замечающая существования других субъектов и взаимодействий между ними. Но “старому богу” сегодня трудно, его теснят наступающие на пятки молодые конкуренты, угрожающие его монопольному господству.

“Постклассической” картине мира, которую можно описать модными сегодня словечками “интерактивность”, “интерсубъектность” и “диалогичность”, гораздо более подходит добиблейский политеизм, где нет одного всемогущего бога, а множество богов, духов и высших существ, вступающих в разнообразные отношения друг с другом.

Это народное добиблейское мировоззрение шло от самой жизни, которая по сути своей есть процесс непрерывного становления. Крестьянин постоянно вступал в разнообразнейшие “интерактивные” взаимоотношения с природой, постоянно подбрасывавшей ему какие-нибудь сюрпризы. Жизнь была тяжела, опасна и без каких-либо гарантий: всегда можно было столкнуться с голодом, эпидемией, диким зверем, лихим человеком. Эдакий постоянный “пикник на обочине”, то что Товарищ У называет “перманентный Апокалипсис”. Жизнь на обочине природы и общества совершенно естественным образом вырабатывала у крестьянства “нелинейное” мировоззрение, соответствовавшее “неклассической” парадигме становления. В то время, как размеренная и лишённая потрясений жизнь городских обеспеченных классов, избавленных от необходимости бороться за существование, чьё благополучие воспринималось ими как само собой разумеющееся, учила их воспринимать мир через “классическую” парадигму бытия, идущую от Библии. И лишь после того, как это казавшееся незыблемым благополучие было, как пел Вертинский, «сметено могучим ураганом», остатки бывших высших классов России оказались способны к усвоению новой парадигмы становления.

Неслучаен сегодняшний интерес многих русских интеллектуалов к нашему дохристианскому духовному наследию. Например, известный русский историк Александр Пыжиков, недавно покинувший этот мир, посвятив долгое время поискам корней большевизма в старообрядчестве (http://proza.ru/2021/12/14/1862), под конец жизни основательно увлёкся языческими верованиями русских и других коренных народов Евразии. Много писал о языческих традициях и необходимости их реактуализации и ревитализации белорусский философ Алексей Дзермант:

Безусловно, когнитивное измерение Русского бунта не может свестись исключительно к религиозному аспекту. Это должна быть всеобъемлющая работа по обобщению и концептуализация всего многовекового исторического и духовного опыта Русского мира.

Нашему Алёше пора бы очнуться от своего сна и начинать возвращать долги Григорию. Ведь в том, что корабль Русь, несомый хаотическими потоками времени, оказался без руля и ветрил, виноваты не матросы, а Рулевой – отечественный политический и интеллектуальный класс.





Первая публикация: