Губная гармошка

Юрию Васильевичу привезли из города троих внуков. Они оказались настолько атомными, что уже на втором часу слежения за ними дед падал ничком от усталости. Тогда-то внуки носились по двору на головах.

Покоя не было не только курам, уткам и гусям, но и годовалому бычку. Особенно досаждал живности пяти-летний Макс. Неуёмный, он привёз с собой детскую губную гармошку, днями издавал на ней звуки, от которых присмирели птицы и соседские собаки.

Особенно нервничал бычок. Ревел и не успокаивался до тех пор, пока бабушка не отбирала гармошку и не прятала её в кармане своего халата. Макс же считал, что бычок подпевает ему и требовал вернуть гармошку. Иначе грозился заявить в полицию за насилие над личностью.

В связи с чрезвычайным дворовым беспокойством оказались временно прерванными светские вечерние беседы Юрия Васильевича с соседом Николаем Викторовичем на скамейке у калитки.

Деду скучать по этакому поводу было некогда, а Николай Викторович иной день просто изнывал без общения. Приболевший, он не мог далеко оторваться от своего двора, тяготился одиночеством, потому с нетерпением ждал отъезда маленьких горожан. Пытался приобщиться к просмотру телевизора, однако это оказалось почти непосильным занятием. Много читать не позволяло слабое зрение, а дел во дворе, как это ни странно звучит, не находилось.
Две ближайшие недели показались ему вечностью. Но выдержал!

- Ну что, сосед, кончилось твоё пленение? - улыбнулся Николай Викторович, едва сосед проводил внуков и, ещё не веря свободе, облегчённо присел на скамейку. – Докладывай!

- Семеро внуков у меня, но таких, как Макс, белый свет ещё не видывал, - устало произнёс Юрий Васильевич. - Каждую ночь во сне он гонялся за мной со своей гар-мошкой. Бабка говорит, я даже вскрикивал не еди-ножды.
- В Сирию бы отправить твоего Макса. За неделю всех бандюганов распугает гармошкой.

Ещё некоторое время полушутя-полусерьёзно они поговорили ни о чём, а потом Николай Викторович предложил:

- Давай-ка, сосед, поведаю тебе историю про губную гармошку. А ты слушай да отдыхай.

- Рассказывай, - только и произнёс Юрий Васильевич, привалившись к забору и почувствовав неимоверную усталость.

- Отдыхал я как-то в санатории под Барнаулом, - начал рассказывать Николай Викторович. - Ну, сам знаешь, как это бывает. Одни сразу образуют компанию с пьянками да гулянками так, чтобы не быть выдворенными за пределы санатория.
Другие ведут себя тихо, не привлекают внимания.

На второй или третий день приметил я одного старичка. Невысокий, седовласый, спокойный не то в силу возраста, а ему на вид уже перевалило за 80, не то характер от рождения такой. Хотелось поговорить с ним о его жизни. Навязываться неудобно, а повод для знакомства не подворачивался.

Дни стояли на удивление тёплые, солнечные. Осень будто специально заглянула радостно на территорию санатория, накачанного чистейшим воздухом и скрытого от шумного городского мира соснами. Свободные от процедур постояльцы гуляли по аллеям, тихо беседовали, словно громкими разговорами боялись спугнуть присмиревшую после череды холодов природу. Весело общались с многочисленными белками. Подкармливали их и фотографировались с ними. Зверьки привыкли к такому образу жизни, от корма с рук не отказывались и от фотографов-любителей не прятались.

Одним словом, райский уголок! Никто не предъявляет друг другу претензий, не озабочен домашними повседневными заботами.

Через каких-нибудь три дня администрация напрягла массовика-затейника. Тот привычно вытащил из стола много лет используемый и назубок зазубренный сценарий вечера отдыха. У входа в главный корпус выставил раз и навсегда красочно оформленное объявление, зазывающее всех до единого в зал отдыха – для развлечения знакомства под музыку.

Массовик затейник хорошо знал своё дело. К месту применял шутки, умело рассказывал побасёнки и, как того требовала от него администрация, зал заполнился весельем. Отдыхающие пели, танцевали. Охотно участвовали в смешных соревнованиях, радовались призам, словно дети.

Герой того вечера седовласый Пётр Семёнович сидел в углу в кресле. Был тих, ничем не выдавал своего присутствия. Танцевать он либо не любил, либо стеснялся возраста. Однако же, глядя на него, нельзя сказать, будто изнывал от скуки. Глаза его выражали живость, время от времени он беззвучно смеялся, еле слышно аплодировал. В какую-то минуту мне, наблюдавшему за ним, даже пришло на ум сравнить его аплодисменты с вкрадчивым шёпотом.

Я и сам не участвовал в веселье; побаливало колено. Так бы и отсиделся, если бы массовик-затейник не пригласил желающих петь, сыграть на баяне или балалайке.

Любитель петь, постоянный участник районных концертов художественной самодеятельности, я был привычен к сцене. Вышел к микрофону первым. Осмотрел зал, поинтересовался, с какой песни открыть импровизированное выступление. Мне такой список «набросали», что за день не перепеть всех песен.

- А давайте что-нибудь про Алтайский край! - предложил старик. - Например, «Поклон Алтаю» композитора Михаила Старикова. Если, конечно, имя вам известно.
Он попал, что называется, в десяточку. В самую душу мою заглянул. Михаил Стариков был и остаётся моим любимым композитором-песенником. Может, помнишь, сосед, его песню на стихи Геннадия Панова: «…Берёзы клонятся в зарю,/ И я поклон земле творю./ За жизнь, за хлеб, за эту песню/ Тебя, Алтай, благодарю!»? Или его песню на стихи Елизаветы Бродской «Сторона моя, Сибирь»? Вот: «Степь сибирская, безбрежная,/ Рек серебряная ширь./ Ты суровая и нежная,/ Сторона моя, Сибирь».

- Помню, конечно, - отозвался Юрий Васильевич. - Как не помнить хорошего человека?!

- К месту будь произнесено, я мог бы организовать концерт из песен знаменитого композитора. Но в деревне это ведь не принято. Люди тогда, и особенно теперь, озабочены семейными и ещё больше хозяйственными делами. На концерты самодеятельных артистов они ходят мало. Нет гармонистов, мало баянистов… А тут мой сольный концерт тракториста, хоть и с музыкальным образованием… Ну да ладно, сосед, не будем о печальном… На эту тему могу я рассуждать весь вечер. Это здесь, после переезда, я не выступаю со сцены, хотя порой и хочется. Тогда, в зале санатория, я размышлял лишь мгновение. Всё давно отрепетировано: ночью подними – спою!

Думал одной песней ограничиться. Без музыкального же сопровождения… Но массовик-затейник выразил желание аккомпанировать. Спел я «Сторона моя Сибирь», затем «Алтай – жемчужина Сибири».

Слушатели не скупились на аплодисменты. В принципе, это понятно – песни многим знакомые, душевные. В них слова есть, музыка! Неожиданно несколько женщин пожелали спеть со мной песню Старикова «Помни только хорошее». Спели! На бис спели ещё и «Поклон Алтаю». Прошло много лет, но и сейчас при воспоминании о том вечере меня захлёстывает волна возбуждения. Ничего ранее и после я не испытывал. Хотя, сознаюсь, на фестивалях и конкурсах дипломами и премиями награждали не раз.

Тут сказался не столько эффект неожиданности, а то, с каким желанием присоединялись к нам зрители. Самое удивительное: мы ведь не репетировали, но получалось ладно. Были песни Морозова «Малиновый звон», «Хрустальные цепи», «Ставенки скрипнули»… Не стану утомлять перечислением – сел на конёк, и не скоро с него спрыгну. Апофеозом стал выход к микрофону Петра Семёновича. Позднее он сказал: «Если бы не вы, отсиделся бы в кресле».

Сердце, может быть, у него пошаливало... Или грусть осенняя давила? Не знаю. Поинтересоваться постеснялся.

Петр Семёнович вышел степенно. С некоторой гордостью. Может, не хотел казаться разбитым стариком. Или, скорее всего, настраивал себя на музыкальную волну…
Остановился перед микрофоном, красиво поклонился, прижал руку к груди. Достал из нагрудного кармана губную гармошку. Зал сразу же взорвался аплодисмен-тами! Думаю, некоторые даже ладоши отбили от усердия.

Тебе часто приходилось слышать игру на губной гармошке? То-то и оно! И мне не часто. В нашем районе, по-моему, и нет ни одной такой гармошки, а уж о том, кто умеет на ней играть, говорить не приходится. В далёком детстве видел я одну такую у проезжавшего мимо шофёра «полуторки». У колодца колонна остановилась, и пока шофёр ждал своей очереди заправить машину, наиграл несколько песенных мелодий.

Петр Семёнович начал с военной темы. Представляешь, он с первой минуты загипнотизировал зал! Но будто не замечал этого. Мне казалось, очень скучал он без игры перед зрителями, слушателями и аплодисментов, а теперь, сидя на табуретке перед незнакомыми людьми, почувствовал праздник в душе.

Он наслаждался! Охотно откликался на предложения исполнить ту или иную мелодию. «Прекрасное далёко», «Что так сердце растревожено»...

К старику присоединилась сначала девушка, потом полная женщина в строгом платье. Затем, перекинувшись парой-тройкой слов, принялись они петь вместе. Я тогда подумал: они лишь разыгрывали роль незнакомых артистов, а на самом деле давно спелись. И, возможно, из работников санатория…

Это было нечто! Такой славный рассказ мог бы получиться! Но не владею словом.
В корпус мы неторопливо возвращались с Петром Семёновичем. Тогда-то он и рассказал немного о себе.

В войну ему едва исполнилось десять лет. Был в Запорожской области в оккупации. Как-то летним солнечным днём на площади перед зданием бывшего сельсовета остановился автомобиль. Из него вышел немецкий офицер. На раскладном стульчике раскрыл чемодан, полный губных гармошек. Сразу набежала ватага любопытных пацанов. Немец демонстративно рассматривал содержимое чемодана, словно дразнил мальчишек, наслаждался своим превосходством. Заметил любопытный Петькин взгляд. Будто специально для него стал проверять каждую гармошку на звук, а когда попался немного помятый экземпляр, закинул далеко в бурьян. Петька тут же бросился на поиски. После нескольких безуспешных попыток всё-таки завладел гармошкой. Убежал с ней домой и попытался самостоятельно поправить вмятину. Но ни в тот, ни в другой день ничего из затеи не получилось. Раз за разом парнишка увлечённо пиликал на повреждённом инструменте. Петькина мать была певуньей, отец играл на гармошке и балалайке, на ложках. Это запало Петьке в душу. Он грезил себя музыкантом. До мечты оставалось целых двадцать пять лет…

В армии Пётр попал в музыкальную роту. Там и прошёл хорошую школу. С губной гармошкой не расставался ни на один день. После службы уехал в Барнаул. Работал на заводе. Потом поступил в музыкальное училище и до пенсии работал в культуре.
Мы проговорили с Петром Семёновичем до утра. Это была интересная ночь. Я и теперь частенько мысленно возвращаюсь в санаторий. Будто ныряю в фантастический музыкальный водоворот… Выныривая, чувствую в себе прилив сил. Увы, вскоре наша с ним связь оборвалась. Полагаю, его жизненная песня оказалась полностью исполненной…

Кому-то досталась та немецкая гармошка, где она теперь?

- У моего Макса, - пошутил Юрий Васильевич. - Ладно, сосед, давай закругляться. Что-то я совсем расклеился. Завтра наговоримся пуще сегодняшнего. Утро вечера, говорят, мудренее. Заодно и проверим, так ли это.