3. Бобруйск. Четвертый караул

        В Четвертый караул мы попадали нечасто.  Это был небольшой домик,  всего три комнаты:  кабинет начальника караула,  общая комната с большим столом,  где мы все завтракали, обедали и ужинали и спальня,  в которой не было ни одной кровати,  зато вдоль стены во всю длину помещения  красовался огромный топчан,  на котором одновременно запросто могло поместиться человек десять.  Впрочем, такого количества солдат в карауле не наблюдалось никогда:  пост тут был всего один,  для охраны склада горюче-смазочных материалов.  Как положено, на пост ходили по очереди,  в три смены,  каждая по два часа.  Естественно, что для этого требовалось всего три рядовых  плюс разводящий,  которому всех делов было - отвести нового часового к вышке  да забрать в караульное помещение предыдущего.  Ну, и начальник караула,  сержант,  срочник,  как и все мы,  но с тремя полосочками-лычками на погонах.               
        Да, по вечерам  появлялся еще один - шестой наш товарищ,  собаковод,  который выставлял на ночь служебных собак вокруг охраняемого объекта.  Собаководы вообще-то жили отдельно от нас,  в домике близ другого,  Второго караула.  Но наш был последним в вечернем маршруте  и, как результат,  первым в обратном,  утреннем.  Так что ужинали и завтракали мы всегда вшестером,  а спали собаководы у себя - так им было привычнее.               
        Мы любили это место:  до военного городка  километров десять,   до ближайших деревень,  Ломы и Селибы, - всего-ничего,  по двадцати минут ходу.  В Ломах даже был сельмаг,  а в нем,  помимо колбасы, консервов и хлеба  иногда появлялось алжирское сухое, красненькое.  Конечно, пить в караулах категорически запрещалось,  но во-первых,  разве бутылочка сухого на четверых - это выпивка?  Скорее поддержание тонуса.  И, во-вторых - дневальный из казармы всегда предупреждал нас,  когда к нам собиралось с проверкой начальство.
               
        - Едут, - слышали мы в трубке всего одно слово,  но этого хватало,  чтобы за те десять минут,  что добирался до нас автомобиль проверяющего, привести всё в порядок.  А главное - проверить-убедиться,  не уснул ли наш товарищ,  удобно устроившийся на вышке близ контрольно-следовой полосы,  настолько удобно,  что чаще всего его и не было вовсе видно.  Только штык торчал над перилами от прислоненного  к столбу автомата.               
        Конечно, на денежное довольствие срочника не разгуляешься.  Какое там сухое красное,  да еще и алжирское?  Но солдат еще с Суворовских времен был находчив.  Что мы охраняли?  ГСМ?  А что ж это такое, если перевести на обыденный-повседневный разговорный язык?  КЕРОСИН!  Потому что,  как известно,  именно на керосине  летают реактивные самолеты.               
        НЕТ-НЕТ!!! - воровать керосин и продавать его никто никогда бы не решился.  Но... в огромных рукавах-шлангах, которые вели от подземных емкостей к площадке,  туда, где перед полетами загружались автоцистерны - в них, лежащих на земле, оставалось после заправки много горючего.  Мы узнали об этом случайно,  приподняв однажды такой рукав,  извивавшийся по траве и напоминавший толщиной анаконду.  Рядом с ним  метрах в трех от наконечника  рос маленький кустик черники.  Стоило только отодвинуть этот рукав,  как из наконечника полилась голубоватая,  знакомо пахнущая жидкость.  Именно такая,  какой заправляли мы когда-то свои керосинки и керосиновые лампы  с длинным тонким стеклом,  лампы,  которые и сейчас можно встретить в каждом дачном домике.               
        Дальше все уже было очень просто - в хорошо вымытый бачок от первого  блюда  мы сливали остатки керосина,  несли его в эти самые Селибы,  где не было магазина,  но зато желтел песочком отличный пляж на берегу Березины,  и меняли содержимое бачка.  Иногда на сало,  иногда на что-то другое,  тоже весьма калорийное,  настолько,  что оно было способно гореть как тот же керосин синеватым пламенем.  Ну а в некоторых домах  готовы были даже заплатить за горючее по-настоящему,  так,  что хватало и на поход в Ломы  за напитком для особо привередливых.               
        Понятно, что все эти  не одобряемые Уставом действия  не нужно было афишировать.  В Четвертый караул попадали обычно только проверенные люди.  Не болтливые.  Но - каждый, конечно, помнит пословицу про веревочку...            
        Прошло несколько месяцев  нашей достаточно вольготной жизни,  и вдруг нас всех,  не скопом,  а по очереди  вызывает к себе командир роты.  Человек, кстати, въедливый и прослуживший уже так долго,  что пытаться провести его сложно. Вызывает и требует ... признаться в грубейшем нарушении Устава караульной службы.            
        Признаться! - значит, если НЕ признаться,  доказательств-то никаких?      
        Понятно,  что каждый из вызванных "на ковер"  ничего такого ни про себя,  ни про товарищей своих не ведал.  И слыхом не слыхивал!  И вообще - как Вы только могли подумать,  товарищ капитан?!               
        Понятно и другое - хоть вызывали нас по одному,  а все равно и допрос с пристрастием,  и результат разборок  к отбою был известен всем посвященным.  И оставалось только догадаться - КТО?  Кто это, чтобы выслужиться,  донес на товарищей?               
               
        Мы обсуждали это там,  в Четвертом карауле,  оказавшись снова вместе и,  как ни странно,  совсем не смутившись неловкостью положения.  Ни один из нас не то что не обвинял - даже не заподозрил никого из товарищей.  Думая не о том, "кто",  а о том, "как" - как  наши похождения могли оказаться известны начальству?  Быть может,  донёс кто-то из сельчан?  Маловероятно, но возможно. 
        Обсуждение затянулось и было прервано появившемся баландёром - развозчиком бачков с пищей.  А за ужином, когда нас уже стало не пятеро, а шестеро, мы прекратили наше разбирательство:  ни к чему были бы эти обсуждения при собаководе.  И тут, взглянув на него,  уплетавшего с аппетитом пюре с жареным хеком,  мы, переглянувшись,  вспомнили:  было, было такое - холодный дождь, непогода, оставшийся против своих правил с нами в караулке собаковод... Не принимавший участия в застолье - Книга не позволяла. А доносить на сослуживцев  позволяла?               
        Задавать вопросы? Что-то доказывать?  Мы знали - это бессмысленно.  Но и оставлять случившееся безнаказанным было нельзя.               
        Через день мы переговорили  с сержантом, командиром собаководов.  И в результате - этого, угодливого, определили на сутки к нам в караул.  Он сразу понял, в чем дело.  Но вел себя даже вызывающе:  кто посмеет тронуть такого ... принципиального  солдата?  А его никто и не собирался "трогать".               
        Спокойно доели мы свой ужин.               
               
        - Пора уже и смену дать нашему товарищу, пока все не остыло, - обратился ко мне начальник караула.               
               
        Я, назначенный разводным, оделся.  Протянул этому собаководу тулуп - дело-то было уже зимой,  и мороз переваливал за -20.  Довел его до вышки,  где ждал нас с нетерпением озябший часовой,  напомнил, что на посту стоять ему два часа,  и не дай бог присесть:  в такой мороз заснешь - замерзнешь, никакой тулуп не поможет.       
               
        Через час - два часа мы, конечно, ждать не стали - я с начальником караула вышли проверить,  как несет службу наш ... принципиальный.               
        На вышке никого не было видно. Но штык автомата - штык мерцал в свете луны,  чуть выглядывая из-за перил.  Понятно: тулуп до пят,  с воротником выше ушанки,  сделал свое дело:  собаковод спал,  сидя на полу вышки.               
        Очень осторожно поднялся я по лесенке.  Взял в руки бесхозный автомат часового.   И только потом разбудил его.               
        Внизу, обратившись к своему другу-сержанту, я по всей форме доложил ему:               
               
        - Рядовой такой-то вместо того, чтобы бдительно нести службу,  спал на посту.  Оставив свой автомат без присмотра.               
        - Что ж, придется выставить другого часового!  А с этим - будем звонить, пусть разбирается дежурный по караулам!               
               
        Что это означало для нарушителя?  Трибунал, дисбат.  Однозначно.               
        Принципиальный наш собаковод стоял полуживой от страха. Он не ждал пощады,  но все же не выдержал - стал умолять не губить его,  не звонить в штаб дивизии.               
               
        - Не звонить?  Нарушить тем самым Устав?  А если об этом узнает начальство?
               
        - А как оно узнает?  Ведь нас тут всего шестеро...               
               
        - Гм, иногда и одной паскуды достаточно,  чтобы испортить жизнь пятерым! Ладно! Сообщать мы никуда не будем.  Но наказать тебя все-таки следует!               
               
        - Да что угодно,  сколько угодно нарядов - только не звоните!               
               
        - Наряда с тебя,  бессовестного,  будет достаточно и одного.  Видишь - в туалет не зайти?  Сталагмиты, что выросли от мороза над каждым очком  /дырой в полу/  не дают присесть?  Так вот:  берешь сейчас кирку,  ломик - и к утру чтобы здесь все было как летом:  дыры,  а не желто-коричневое эскимо.               
        Каменные от мороза сталагмиты поддавались плохо.  Кусочки замерзшего попадали в лицо  усердно стучавшему ломом.  Он жмурился, отплевывался.  Но к утру пользоваться туалетом действительно стало можно.  Впервые за последние три недели.