Кипение страстей сердечных. Главы из книги

Примечание: при конвертации текста на proza.ru некоторые буквы французского алфавита ("a", "e", "o", "u" с так называемыми акцентами (акут, гравис, трема и сиркомфлекс) и "с" с нижним завитком - седильей) не проходят в правильном виде. Также как и ситуативное ударение в русских словах, например, слово "папа", здесь нужно читать с ударением на последний слог. Автор приносит извинения за неудобства. В правильном виде можно прочитать эту вещь в бумажном форме или на других интернет-ресурсах.

Приезд соседа приносит беды

   Наутро в доме ждали в гости соседского помещика Сергея Николаевича Угловского. Он обещал пожаловать к полудню и скрасить однообразные чуриловской деревни будни. Блестящий петербургский франт, поручик гвардии после Тильзита взял отставку, дабы в заложенном именье делам свершить поправку. Но плохо понимал Угловский экономию спасенья – вовсе иное получил он обученье. Его папа' спустил в игре и в наслажденьях жизни изрядное наследство, и теперь у сына оставались лишь долги да триста душ, они и доставляли к жизни средства. На кредиторов папеньки и на столичные утехи Угловскому их никак не доставало, вот он и спрятался в глуши, она к тому располагала и кое-как по обязательствам платить Сергею помогала.
    Холёный, стройный кавалер, вот он и с нами,
    С подкрученными модными висками
   Он прибыл конным, a cheval.
   Для удовольствия скакал,
   Всё шпоры лошади давал. 
   Михал Семёнович топот лошадиный услыхал,
   Не проминул персоной собственною встретить гостя и Машу выйти обязал:
  - Маруся, выдь из дому, поди встречать,
  Нам надо гостя привечать,
  Оставь-ка глупые романы,
  Там ерунду одну горо'дят про чужие страны!
  В общем забудь свою белиберду!
  - Муж мой, иду, иду!
  – Мария ленточкой заметила страницу и без звука,
   Себя неволя, пошла, вздохнув, на зов супруга.
  - Михаил Семёнович, честь имею с вами говорить
   И удовольствие огромное вас посетить! 
   Угловский лихо соскочил с седла, поправил упасть грозившийся цилиндр, уздечку сунул Андрияну, он пособить готов был постоянно. Он всюду появлялся там, где надо, вот и нынче первый к гостю подбежал и помощью своею поддержал.
   - Добро пожаловать, Сергей наш Николаич! Вы, как погляжу, всё верхом, на воинский манер движенья совершаете, с одним уланским чемоданом и вензельным вальтрапом к нам в гости приезжаете. Спасибо, что не забываете! А то живём мы тут в уединеньи да херес пьём и чай с вареньем.  Глядишь, мы тут зимой с медведями зачнём брататься, коль из берлоги вытащим пообниматься! – Кобылкин громко захохотал своей весёлой шутке, а Угловский про себя заметил: «А юмор у соседа жуткий!».
   - Ну что вы, Михал Семёныч, это я вас благодарить обязан! Заботами ведь я не сильно связан.
   Угловский и Кобылкин обнялись как старые друзья, что было по себе забавно, соседи знались лишь недавно. Однако только гость Мари увидел, как всё внимание его оборотилось на неё. Мари лишь на крыльцо явилась, а Угловский уж воскликнул:
   - Мария Александровна! Как счастлив вас я лицезреть, к стопам припасть и ручку целовать! О, женщины, у вас над нами власть!
   Мари невольно покраснела от такого кавалерийского наскока, но руку протянула. Она была неотразима в своём лучшем платье голубом, как, впрочем, и в любом другом, с такой же лентою в высокой куафюре золотых волос; произвести фурор ей удалось. Сражённый вновь неповторимой красотой хозяйки Угловский к ручке приложился, колено преклонив картинно и со звоном шпор, не позабыв, однако, свой головной убор сорвать и Андрияну в руки дать.
   - Ну что вы, сударь, встаньте, право слово, к чему такие приседанья! Сам ваш приезд уже как знак вниманья!
   - Ах, как к чему, в нашей глуши лишь вы лучитесь прелестию женской и красотой чар великосветской!
   - Нет, сударь, вы льстите мне с начала, в поместье дяди я росла, в столицах не бывала!
  – Мари чинилась в неудобственности крайней от резвой пылкости соседа, а супруг лишь усмехнулся про себя: «То не беда! Столичный лоск горит скорее показать, так пусть куражиться, зачем ему мешать?»
   Мари продолжила и стала в зал всех звать:
  – Однако, что же мы стоим? Пройдёмте в дом!
    - Уже летим! – Угловский распалялся весь внутри.
    - Да-да, извольте! – Мари, играя роль хозяйки, стыдливость поборола. – Не оставаться ж на лужайке!
   А в доме разговор уже завёл Кобылкин. Про урожай грядущий, про цены, про зерно и его свойства. Хоть вновь хлеба завидные родились, но вот от них доходы умалились, и все смирились, мол, Бонапарт, отъемлет выгоды, как не ищи, закрыты хлебу выходы!
    - Да, подгадил нам французский император!  Буонапарте, чудовище и узурпатор. Как его ещё недавно величали. Такие помешательства себе самим принудил сотворить! К чему нам с Англией велели ссориться, нам с нею надо торговать, не должно хорохориться!
    - И правда ваша, - поддержал хозяина Угловский, - и службу я покинул, когда Буонапарте нам братом стал. Тем братством он себя кормил, а наши экономии убил: упала рожь в цене, ну а пшеница так и вовсе! Гори сей договор в огне при нынешнем-то спросе!
   - Всегда я говорю – беда лишь от французов,
   От их порядков, слов и вкусов!
    Каб мы своё всегда отстаивать умели,
    Так бы и жили как хотели!
    Был Буонапарте он,
    А нонеча Наполеон,
    Французы были убийцы короля,
    А ныне – нам учителя!
   - Не все французы, буде вам угодно, злочестия творят,
   Прервала вдруг молчанье Маша, средь них имеется мужей достойных ряд
   - Вот управитель ваш, бурмистр, де Бомонт.
    Он знатно образован и честью дворянина скован.
    Доверенностью вашей дорожит,
    Душою вам открыт!
    И ко всему
    прижимок плутоватых, зацепок всяких, хитростных крючков не ведомо ему.
    Вы мне поведали намедни,
    Что ходу не даёт Фабьен расходам вредным.
    Записки вам сдаёт по предначатьям главным.
    Коськовское именье ведёт завидно, славно,
    И враг Наполеону он подавно!
   - Вы поглядите, заступница святая!
   Кобылкин подмигнул соседу. - Но правда у неё, я Фабия не хаю.
   Бомонт хорош, не буду спорить,
   Пошлю-ка лучше херес откупорить.
   Степанида! – Кобылкин крикнул зычно и добавил много мягче.
   – Накрой нам стол, да побогаче,
   Да принеси нам хересу и рюмки,
    Как бы не потекли за разговором слюнки.
    Или вина бургундского наш гостюшка желает пригубить покуда?
    - Пожалуй, херес было бы нехудо, -
    Цедил Угловский не без вздоха.
    Он в Петербурге был отменный выпивоха,
    Полдюжины шампанского мог выпить в суматохе.
    - Да, осушим пару рюмок и прошу за стол. У нас всё просто, без принуждённостей и церемоний, без важностей холодных, что студят тёплые беседы. Едим, как столовались наши деды. Годы проводим тут без раутов и выездных лакеев, без презорства и без швейцар, не понимаем веселений до утра угар, про экосезы и англезы знать не знаем, антиквитеты разные в коллекции не составляем. Что к пользе нашей от старинных статуэток, не больше нежели от питерских кокеток! Гуляния и балы до утра для жизни здешней не пристали. Что доблестью почесться может в Петербурге, то мы б постыдным тут назвали. Игралищем страстей. А как иначе? У нас тут без затей. Живём семейственно, негромко. Да, сударь, мы наши тихомирные занятия ведём, ложимся впору, с утра встаём. Трудами мы себе десятирицей воздаём. Тут не столица, и в чём беда коль здесь нам привелось родиться?
   - В том нет беды, конечно, ваша правда, - Угловский несколько смутился, но не чинился, хоть и правильно проник, в чью сторону летели стрелы, он собеседник был умелый, и продолжил, - а особливо коль есть соседи добрые, - тут взгляд его будто невзначай приют нашёл в округлости открытых плеч Мари, что не укрылось от неё: «Ужель не подвело меня чутьё? Ужель поволочиться затевает? Вот токмо этого сейчас мне не хватает!» - расстроилась Мари и отвела рукой предложенную рюмку.
   - Что же ты не выпьешь с нами, Маша? Давай тебе твоей малиновой наливочки нальём! Ну, Машенька, не медли, мы уж пьём! – настаивал супруг, когда был херес в рюмке, другого рядом он не видел и не имел иной придумки. – Вчера меня покинула до часу, я говорю, как было, без прикрасу! Так ныне хоть изволь нас привечать, от общества себя не отлучать!
   - Мария Александровна! Право слово, мы просим, - вступился гость, - доставить нам поддержку в сём вопросе!
   Мари отказывать причины не нашла, и добрый час соседи проболтали. Всё те ж предметы обсуждали: Наполеон и Александр, два императора, два друга или два врага, до времени оставивших оружье, про жатву, что грядёт, и сколько четвертей с землицы принесёт, и сколько перекупщикам отдать придётся. Ещё соседей разных по косточкам перебирали, по большей части тех, московских, что мужиков своих без барского призренья оставляли. В общем, всё то, о чём во многих кабинетах, залах и салонах толковали. Угловский от Москвы перескочил на Петербург, желая важничать в глазах Мари, мол, я столичный, посмотри, но вот Кобылкин вновь о своём заладил, опять от хвастовства его отвадил: «Нам, Сергей Николаевич, вы уж простите, истории большого света мало любопытны, а питерского и тем паче, у нас, однако, всё иначе, столиц проникнуть нам николи, роскошничать, жуировать, проигрывать всё в карты, деньги сорить ради азарту, за жёнам чужими волочиться, вы уж опять меня простите, но так недолго и умишком помрачиться. Мы почитаем нравы прежде иностранных новшеств, ибо они есть суть первейшим основаньем обществ». Угловский тираду эту проглотил и рюмочку вторую пропустил. За разговором быстро часы-минуты пролетели, и трапеза меж тем приспела. А на кухне постарались знатно, им приказали гостя удивлять, и Степанида лишь поспевала ку'верты менять: шти с кулебякой, с грибами и яйцом, а херес заместила водочка потом, прямёхонько из ледника, к ней буженину поднесли под луком, на третью перемену утку под рыжиками дали, потом индейку с клюквою вкушали. В общем, обедали не один час. Кобылкин еле встал, ему лишь херес помогал, и угостительный хозяин подустал. По сей причине карты перенесли на вечер, Кобылкин прилечь изволил, роздых взять, а Машеньке велел ни в коем разе гостюшку не оставлять.
    Мари пришлось соседа занимать, ведь так неловко гостя покидать. Попили кофей на террасе, и, чтобы зарезать время, вели беседу о погоде, она стояла знатная в том годе. Но воленс-ноленс, хоть Мари и не влекло выслушивать хвастливые тирады гвардейского поручика в отставке, пытливость обречённой на жизнь в глуши младой провинциалки, взяла поверхность, любопытство её гложило чертовски, и восчувствовал себя Угловский Эсхилом и Софоклом питерско-московским. Как будто в нём проснулся дар великий красноречья. Он вёл без устали рассказ о петербургских штучках, о балах, о выездах и встречах, салонах и дворах, князьях светлейших да не очень – ну, правдою его словесный зуд ни капелькою был не озабочен. Дивить Мари хотел до самой ночи. И тут уже не подвергалось ни малейшему сомненью, что без Угловского, без звона его шпор и скрипа портупей не проводилося в столице важных ассамблей. Неправда в том имелась небольшая, однако в сущностях различия пределов не имели. Там, где на деле рассказчик лишь с трудом втеснялся в двери, их будто бы распахивали широко лакеи и низко кланялись ему, лицу значительному, судя по всему.
   Но завсегда ведь правда узнаётся чрез некие посредства,
   Ей всё ж потребно и ума заметное соседство.
   Мари оно вполне пристало,
   Создатель дал, и ей хватало.
   Она Сергею Николаичу сперва внимала,
   Но весьма скоро осознала
   И раскусила пустослова,   
   Перевести беседу ловко не могла она,
   А посему старалась лишь не пересечься с нескромным взглядом болтуна.
   Хозяйка, компанию составлять она должна.
   Покинуть зал - противно всех приличий,
   А посему Мари терпела – был таков обычай.
   Ей не впервой случилось выслушивать истории чужие,
   Желательно, конечно, небольшие.
   Она и выказать внимание умела на мужнины про всякие дела рассказ.
   Однако от предложенья учинить прогулочку сейчас
   Хватило силы на отказ.
   Она представила, что гостю удаленье
   Способствует содеять вольные решенья.
   Ведь Маша предузнала какие приняты в столицах обхожденья
   С замужними дурного поведенья,
   Особенно когда у мужа
   С годами вниманье стало хуже.
   И как бы лишнего не вздумалось ему, столичному фразёру-болтуну. Да, по-французски сказать легко сие: « Je ne suis pas celle que vous croyez ! » (Вы понимаете, не та я, за кого меня принимаете!)
 Да токмо будет ли много проку от той дежурной фразы одинокой? Как знать, вдруг только раззадорит на проказы? А посему фиял многотерпенья испит был Машенькой до дна и сразу.  И вот, когда, уже в изнеможенье несносною мигренью или вертижами она была готова оправдаться и в личные покои перебраться, явился, наконец, супруг. Кобылкин разом перевёл сюжеты на жатвы будущей приметы, на ягодный удачный сбор да государев рекрутский набор. В сих темах он уматерел в победах и посему вниманье теперь перешло к ему. А за беседою хозяин по непременному обычью своему затребовал всем херес и наливки. «По первенькой, Сергей наш Николаич!» Как будто не было обеда! А там и по второй нальют соседу! Попойка снова воскипела и принесла резон Мари покинуть мужнино собранье: «Ох, воскружила голову наливка шибко, прошу простить, но мне потребна передышка». Мари ушла в свою опочивальню и прилегла в одежде на софу. Кобылкин недовольно хмыкнул, а гость не вслух, а про себя, хихикнул: «Ой барыня не сильно любит мужа, да и зачем ей он, une brute , животное, зачем он нужен? Историю проникнешь без излишних изъяснений – отсутствие приданого, не может быть различных мнений!»
    Однако по прошествии полутора часов мужчины Мари призвали в «мушку» поиграть – пора уж карт настала. За картами да ужином и время пробежало, Кобылкин вновь нимало не смущённый, как то водилось часто после доброго застолья, покинул стол вином отягощённый. Чем явно обрадовал Угловского, тот совершенно очевидно ждал выгоды от новой диспозиции, но вечер всем продиктовал свои кондиции. И Маше поздний час позволил с назойливым соседом проститься враз и, берегясь от всяческих его проказ, к себе на отдых еженощный удалиться. Однако же Угловский отнёс всё за усталость, сказав себе: «Ты всё равно попалась!» Столичный хлюст не в силах был понять эффекта своих сказок и принялся воображать свой мир, который сладок! Не в мочи не похвастать будущей победой, надеждой сладостной угретый, он принялся писать приятелю свои секреты.
   «Mon cher ami! Mais tu ne peux jamais imaginer dans quelle aussi charmante situation
   Je me suis bien plonge dans cette habitaion.
   Alors je t’explique :
   Le vieux mari assez comique.
    Il est exemple parfaitissime
    D’un vieux conard n’est pas du tout simplissime.
    Un soldat brave d’une epoque longtemps passee,
    Deteste la langue francaise,
    Ne veut pas dire un mot de notre normale maniere
   – Pour lui tout cela provient de Robespierre !
    Il erigea un habitat tres ridicule
    – Comme une vilaine deсoration pour la grande foule.
    Cette batisse ne digne pas d’un noble – c ‘est une izba, de fond,
    Une grande izba avec quelques colonnes.
    Et pour finir,
    Sur sa septieme decennie il tire,
    ca tete pointue est presque chauve
    Avec les joux de couleur mauve
    Suite d’un enorme abus d’alcool ! 
    Mon voisin est gros comme un vrai porc,
    Un animal qu’on a nourri  pour avoir un bon jambon
    – Encore quelques petits moments  de sa vie de con
    Et mon cher hote va liberer un tres joli bourgeon.
    Bourgeon deja ouvert,
    Tant mieux mon cher !
    Car c’est deja une fleur ! Meme pas une fleur ! Bijou !
    Tu te souviens la belle Jou-jou,
     Georgette dans la maison
     De Madame Pichon ?
     Et imagine la meme beaute
     Mais la, il n‘y que de la purete!
     Elle n’ose meme pas de m’adresser un bon petit regard !
     Elle cache les yeux ! Et il y a de quoi cacher ! Mon cher Edgar !
      Ces yeux sont des abysses
     Qui tuent les hommes sans armistice !
     Mais elle est une fleur qui souffre dans cette ambiance brutale
     Et sec d’un monstre sale,
     Une fleur privee d’une goutte de la passion,
     Et sans parler d’un ruisseau mignon,
     Timide de belle amour,
     Voyons ! Une jolie fleur qui ne connait pas l’amour!
     Et cela c’est pour toujours !
     Est-ce que tu vois le tour?
     C’est triste mon ami! Nous sommes ici pour faire de la bonne facon !
     Avoue, mon cher, j’ai de la raison !   
     Une brute de l’homme
     N’est jamais capable d’apporter a son epouse aucun bonheur,
      Et voila ainsi je vais trouver un vrai tresor !
      Elle sera mienne ce petit or ! »
(Мой друг! Представить невозможно в каком приятном положеньи
     Я оказался в сём именьи.
    Забавную ситуацию я обнаружил
    – Смешон сей старец в виде мужа.
    Прекрасный образец глупца и чудака,
    Только совсем не простака.
     Солдат былых времён,
     Язык французский им в доме у себя казнён,
     Чужда ему вести беседу наша обычная манера
     – То, говорит, всё от лукавого, сиречь от Робеспьера.
     И дом его очень смешон,
     Как ни гляди со всех сторон.
     Его строенье не достойно дворянина,
     Я бы сказал изба наполовину.
     Заканчиваю рисовать картину:
     Ему седьмой десяток, лыса голова, лиловы щёки от обилия вина.
      Сосед мой толст как боров,
      Что ветчиною станет скоро.
      Недолго, знать, протянет он,
      Освободит от пут один бутон.
    Бутон ведь распустился, и это здорово, дружок!
      Ведь он уже вполне цветок!
     Да не цветок, очарованье!
     Ну как Жу-Жу из нумеров мадам Пишон, такое же прелестное созданье!
     Но только чистое душой очарованье!
    Она не хочет на меня взглянуть и прячет взгляд. А почему? В глазах её несложно утонуть!
    Под взглядом этим пасть – вот путь!
    Но сей цветок страдает в жестоком окруженьи,
    И в доме нет ему спасенья.
    Такое милое очарованье
    Не ведает любви прекрасное страданье!
     Представь, что это навсегда!
     Такая вот беда!
     Но нам сие исправить должно!
     Признай, иное невозможно!
     Старый дикарь не может ей доставить счастье,
     Зато сие, понятно, в моей власти!
     Я в ней найду бесценный клад,
     И нет дороги ей назад!)

    Три дня минуло, лениво времечко тянулось. Угловский всё гостил, уж сам Кобылкин хмурил брови и недовольно говорил: «Чегой-то наш сосед тут засиделся? Тут не заездный дом! Всего-то десять вёрст до его именья, желает видеться, так мог бы чаще появляться! А у меня дела, не в силах я вокруг него дни напролёт стараться!»
   Мари ворчанье мужа понимала, но как Угловского спровадить, увы, совсем не знала. Она уже не облачалась в парадные наряды как царевна, а ходила в de tous les jours , что носят каждодневно. И пару раз, хоть и впотьмах, себе покинуть спальню позволяла в простых обычных волосах. Угловский был любезен внешне, сам собою много занимался, гулял, на лошади катался. Объездил всю округу, но уезжать не думал, хотя и видел: улыбаются ему в натугу. А в кобылкинском дому не проминал момента подойти к Мари: её где может нажидает, увидит, тотчас не укоснит остановиться и с комплиментами приличными явиться. Мари то почитала чрезмерным, и боялась продолженья, мерзкой скверны. Предчувствия её не обманули, когда в прекрасный тихий вечер Угловский смог перехватить Мари в саду, одну, без мужа, и без Миши с няней, Мари почуяла беду.
   - Сударыня, куда же вы, постойте! – раздалось за спиной.
   Круто оборотясь назад всем телом, Мари на гостя хладно посмотрела.
   - Сударь, не след ловить меня в любом углу именья, вы здесь ведь гость, тут нет другого мненья, и мне негоже укрощать ваши стремленья, но я ведь тоже пребываю в своём праве. Мы можем разговор вести за чаем, за обедом, но ни к чему ходить за мною следом!
   - Ах, что вы говорите! Коли преследовал, простите! Но ваши чары случились так сильны, что мочи нет смотреть на них со стороны!
   - Прекратите и устыдитесь того, что говорите! Какие чары, вы часом не больны?
   - Да, молвили вы правильное слово, за верное сказали вы, я болен, что мне ново! Мари, я болен вами, и пред вами, я чело склоняю. Простите, коль неловкость причиняю. Я ваш раб, Мари, навеки, без вас я как калека без человеческой опеки, - Угловский снова картинно опустился на одно колено и голову склонил к земле, - не стоит сермоннировать меня, устыжать не надо, теперь лишь вы моя услада. Услада моих дней, ночей и сердца, и души отрада! Исполнен я любовью к вам, поверьте мне, прошу, мадам! И даже если вы манкировать моими чувствами хотите, cela ne les empechera pas de vivre pour toujours, et moi cela ne m'empechera pas de bruler de cet amour. Vous etez mon dieu et je vais vous venerer a vie comme dieu  ! (Это  не помешает им жить вечно, а мне гореть любовью бесконечно! Вы – мне богиня, и буду обожать вас как богиню пока не сгину!)
   Мари была ошеломлена столь неожиданным признаньем,
   Которое она прослушала с сердечным замираньем.
   «Ужель влюблён на деле? Не волочиться вздумалось от скуки,
   А впрямь испытывает муки?»
   - Ну не молчите, любовь моя, не молчите, пролейте счастие моё устами,
   Скажите же хоть слово сами,
   Оно дороже злата для меня,
    Сильней булата!
    Мари пришла, в конце концов, в себя, молчать ей не пристало,
    И медленно, печальным тоном, отвечала:
    - Я, сударь, перед Богом венчана и признаний ваших принять я не могу,
    Тем паче, что вы мне безразличны, я не лгу,
    - Мари нарочно уколола, - и я ничем не помогу!
    - Сударыня, раскройтесь! Давайте правду скажем!
    Ведь вы несчастны с мужем вашим,
    В сём браке вы полны страданий!
    Всё будет в тайне, не будет сетований,
    Вы не бойтесь! Возьмём все должные предосторожности,
    У вас не будет разных сложностей!
    – Угловский схватил подол двумя руками,
    Приник к материи губами.
    - Сударь, - Мари с трудом освободилась,
    Локтями пред собой загородилась,
     - Я повторяю, вы мне безразличны, умерьте ваши ожиданья,
     И провожать меня не надо, сие без меры, до свиданья!
     Мари, отринув все манеры,
     Покинула назойливого кавалера.
    А тот остался в размышленьях, но он настойчив был в решеньях: «Premier assaut est un echec, mais je suis tetu, tu vas pleurer, je te promets ma chere, jure ! » (Пусть первый приступ неудачный, но я упрям и обещаю, прольётся он тебе слезой прозрачной!)
    На утро, спросив лишь чаю и попрощавшись скоро с Кобылкиным, немало удивлённым внезапной переменой, Угловский ускакал к себе в Подлипкино. Мари, приличья соблюдая, тоже вышла гостя проводить и пожалела, встретив взор наглый и бесцеремонный, бессовестный и беспардонный. «Хотя бы больше не встречать мне сего гостя, но не оставит он меня так просто, ведь токмо по глазам его мне видно, столичному повесе решительно не стыдно!» - вздохнула Маша и к Мишеньке на зов посеменила.

    Противники знакомы, когда теперь ударят громы?

    Угловскому и, в самом деле, в Чурилове быть частым гостем сталось. Такого в доме у Кобылкина николе не случалось. Однако ж теперь ему хватало такта, и, день да ночь лишь проведя, он уезжал, не встретив столь желанного контакта. Кобылкин был доволен, всё ж общество столичного гвардейца, с кем выпить хересу, ругая европейцев. От них, не уставал он повторять, сплошное зло и ценностей потери, бунты и казни да безверье. Прихаживали они на Русь веками, беду несли с купцами и войсками. И хоть Угловский имел иные мненья, но тут поддакивал, закусывал да ел соленья. Ему хозяин был смешон и никак не интересен, важнее было личное пари - таил надежду покорить Мари, но та его усиливалась сторониться: увидев гостя, Машенька Угловского бежала, в вечор она в дому держалась и в день одна не оставалась. Однако кавалер её незваный был настойчив, не останавливался он, дело не скончив. Когда Кобылкин был изрядно разогрет и думал лишь про херес да обед, Угловский повсечастно плавал в рассужденьях о свойствах человеческих, о духовном спирте, о всяческих сердец стесненьях, о некоих посредствах обхожденья, о том, как боль смягчает женская слеза, ну в общем знал немало выражений. Однако на Мари по-прежнему никак не мог произвести желанных впечатлений. Она была как замок одинокий на горе высокой, озёрами природных оборон облитый. Ни грудью взять, ниже осадой длительной измучить, Угловский узнать не в силах был, где приступ будет лучший? И станется, лейб-гвардии полка поручик не сможет взять сей кручи? «Но почему, где кроется причина? Ужели сердце сей наивной поселянской джулиэтты отдано другому? Не мужу ведь? Любовнику? Какому? Ведь старика она не переносит. А для себя иной планиды просит! Какой?  Всё это узнаётся чрез логистики посредства, какое интересное нас ожидает действо! Тут утаённый смысл запрятан. Ужель она с другим слюбилась, его лишь только внемлет и посему мои авансы не приемлет? Donc, c’est fin de non recevoir je ne pourrais jamais l’avoir?  (Значит, сие отказ? И не придёт блаженства час ? )Всему виной соперник? Нет, откуда, кто? Здесь, среди черни? Mais non, vas-y mon vieux, tu peux faire mieux ! (Ну нет! Вперёд, заставь растаять лёд!)Так рассуждал столичный франт от скуки и продолжал свои потуги. Ничто не сильно было колебать его намеренья. Избрав Мари своей амурной целью, не отступался, предвкушал веселье.
    Меж тем в Чурилове все ждали в гости де Бомонта. Как обещал, явился он по завершенью жатвы. Приехал рано, почти поспел он ко второму чаю, Мари в прическе новой, в буклях, и в любимом платье голубом, взяла уж третий пряник и слушала Кобылкина, скучая. А тот опять громы метал в Наполеона, рожь возрастилась да стоит лишь копейки – вот от него сколько урона!
    - Не должно быть столь разъярённым,
    - Настаивала Машенька резонно, -
    Вам Ферц ведь не велел волнений,
    Нельзя тревог и внутренних мучений!
    А вы в любом находите предмет для ваших огорчений!
     Ведь самое большое худо,
     Коль урожай родился плох, тогда уж нету чуда!
     Кобылкин лишь воздуха успел набрать,
     Чтобы Мари ответ достойный дать,
     Но вдруг осёкся, сказал лишь «Вот»,..
     и тут раздался конский топот,
     То де Бомонт верхом принёсся на рысях,
     У Маши разом сделалось темно в очах.
    Вот он у самого крыльца,
    Легко с лошадки спрыгнул,
    На Маше вовсе нет лица,
    добро хоть муж такою не застигнул.
    Кобылкин мигом о сетованьях всех забыл
    И гостя встретить поспешил.
   - Ну вот, с приездом, друг мой Фабий! – Кобылкин улыбался. -
   Давненько ты у нас не появлялся!
   - Тому уж год, дела меня держали,
   Михаил Семёныч, заботы о хлебах не отпускали!
   Ведь вам ведо'мы все наши печали!
   - Помилуй Бог, селянских дел не перечесть,   
   Числа им несть.
   Но пока о них мы речь большую не открыли,
   Пожалуй, многоценный друг, к столу, мы тут чайку с женой попили!
   Мсье Фабьен противиться не стал,
   Ведь он в пути немного подустал.
   Ну а Мари в себя придти успела
   И встретить де Бомонта подоспела.
    - Я рада видеть вас, любезный де Бомонт, - держа себя в узде Мари кивнула
    И руку для лобзанья протянула.
    - И я, сударыня, тем паче,
    Да разве может быть иначе!
    Приезд к коськовским господам
    Мне как к божественным цветам,
    А среди них имеется и цвет,
    Которому в России равных вовсе нет!
    Мари невольно покраснела, а муж Михайло рассмеялся
    И долго хохотать один остался.
   - Ну, Фабий, брось французские кудели,
   Давай поговорим о деле!
   «Вот где есть разница огромна, - задумалась Мария, о госте их назойливом припомнив, - Угловского сию минуту, пожалуйте за стол, а де Бомонту – нет, сперва, дозволь, о разных там предначинаньях, о надобностях, о сборах, жатвах и о всяких вздорах. А он должон повиноваться, поскольку вынужден стараться. Слуга, слуга по жизни, не по рожденью, он принуждён им быть по страшному судьбы веленью!  Повсечасно он будь у места, буде хозяину угодно, так повелось у нас, у благородных! У благородных по месту и значенью, потребно быть послушным их уразуменью!»
   В тот день Кобылкин и Фабьен делами долго занимались, было о чём: цена на хлеб, сбор с десятины в четвертях, коськовские холопы, заботы о их днях. Тут ведь логистика простая: в добром барском поселенье мужик в достатке жить полезен. Накормлен и скотиной обеспечен, не болезен и с барином своим любезен. Тогда и барщина работается споро, и выплачен оброк, без тягомотины и в срок. Кобылкин снова клял Наполеона.
   - Вот навязал он нам блокаду. А нам ли это надо? Поля, где может хлеб расти, мы отдаём под стада!
Фабьен ответствовал:
   - Но, сударь, два государя аккорды заключили, и честь велит их соблюдать! Усилить следует негоции попытки, Бог милостив, он нам вознаградит убытки!
   - Так, Фабий, для тебя, как погляжу, Буонапарте тоже император. Ведь он твой враг, он-узурпатор!
   - Я подданный государя России, и следовать ему должон во всём. А короля уж не спасём! – де Бомонт понурил взор, он раньше бы сказал себе: «Позор!»
   - Да времечко и воду точит, ну лучше уж по хересу ударим, чем Буонапарте зря судить, - Кобылкин даже в деле забыть не мог о своём зелье, но, пропустив по паре рюмок, бурмистр с барином вступили в мир своих задумок. Курили, дымил хозяин из простой казацкой люльки, Фабьен смолил из трубки, прошли весь парк, гуляя на прогулке. Вернулись в дом, всё обсудили чередом.
    Тем временем Мари была вполне довольна, что занятие супругу отыскалось.
    Когда заботами он был обременён, ей более свободы доставалось.
     Она сама кормила Мишеньку, и в ладушки играла, гуляла с ним в чуриловских лесах,
    Смотрели птичек там на деревах. 
    В общем, хватало всяких оккупаций,
    Чтобы от мужа своего подалее держаться,
     И от Фабьена дальше быть чужой жене,
     Не возмущать тем чувства не во сне.
     А, уложив сыночка днём в кровать, Мари плыла по книжным океанам,
      Насмешки мужа не страшась над её страстью к простеньким романам.
     В глазах супруга было не у места для замужней дамы
     Вникать в чужого сердца драмы.
     Ведь всякие любовные истории только зря фантазий много будят в голове
     И духа возвышенью не действуют никак, а лишь мешают.
    Читать сие пристало лишь девице иль вдове,
     Но не Кобылкина жене свечу палить до полуночи!
     Ведь Маше муж устроил жизнь, старался, что есть мочи:
     Довольство разное, изрядный дом, заботливый супруг и мальчик-ангелочек!
     Всё хорошо, чего мечтать, короче!
   Но Мари истории, придуманные французами в романах, просто обожала, она иную жизнь, читая книги, проживала. В ней была любовь и нежность, близость и разлука, свидания и встречи, влюбленных рыцарей красивые, чувствительные речи. Всё то, что вызывало щекотанье сердца, чего Мари была судьбою лишена, тяжёлой долей бесприданницы дворянской, всё то, чего она не испытала, что чувствовать лишь начинала и от чего бежать желала, ведь ясной головой прекрасно понимала, в какие ситуации могли её доставить подобные имажинации. Не зря её супруг считает всех, ну почти всех французов ветреными и пустыми да их ругает беспощадно. Но, право слово, пишут они складно! Мари, как русская по духу и по крови, отечественных авторов читала б с превеликим наслажденьем, однако же не доставало им писательства уменья.
   И всё ж не удалось тогда Мари читать историю любви. Лишь спать сыночка уложила и собралась поддаться воображения игре, как застучали вновь копыта во дворе. Какой-то всадник ловкий, Мари взглянула: «Ах, злополучье, он, Угловский! Его лишь мне не доставало, явился, нудный приставало!»
    Угловского не чаяли в Кобылкинском именье, он обещал их навестить лишь послезавтра, а тут внезапным появленьем он Машины надежды уничтожил – и надлежит теперь ей вместо чтенья сладостных историй выслушивать соседского бахвальства море. Однако обязывает слушать долг гостеприимства – иначе неприлично, просто свинство.
   Нежданный гость был весел и приветлив, смеясь он руку целовал, смеясь явленье нечаянное объяснял.
   - Прошу прощенья за внезапный сей визит!
   Смею верить, что гневом вашим мне он не грозит.
   Я мимоездом тут опять,
   Местоположенья здешние усиливаюсь знать, 
   Но судьбы неиспытанны господни
    - Неподалёку был сегодня!
   Мари чрез силу сумела этикет блюсти
    И улыбнулася почти:
    - Вы, сударь, здесь хозяина желанный гость,
    А мне законного супруга, а посему какие гнев и злость?
   Мой муж сейчас в заботах сельских утопает
    – С бурмистром из Коськова билан коськовского хозяйства завершают,
    Всё пишут и считают.
    Но верю, он должон был стук копыт услышать,
    И не умедлит появиться,
    Манеры чтём и здесь, хоть мы и не в столице!
    И вправду, послышались шаги из дома,
    То шёл Кобылкин любопытствием влекомый.
   - Приветствую, Сергей наш Николаич, да, вы, чай, не знакомы?
    Кобылкин пропустил вперёд бурмистра и представил:
   - Бурмистр наш коськовский, Фабий Гонзагыч де Бомонт, в делах и предприятиях моих мне замещает праву руку, прекрасно знает экономии науку. И дворянин, а значит честью дорожит, не лжёт и не лукавит.
    Угловский выслушал тираду и протянул Фабьену руку, а тот, восприняв уж давно не шибко равное всем положенье, готов был голову склонить в знак уваженья, но спохватился и чрезмерно не чинился, к рукопожатию присоединился.
   - Угловский, моё именье в десятке вёрст отсюда.
   - Наслышан я, здесь новости приходят быстро, хоть времени немного у бурмистра.
   - Любезный наш сосед, мы с Фабием свои труды закончим уже вскоре, и через час, за верное, я всех прошу к столу, мы там продолжим разговоры. А вы, тем временем, Марии Александровне изволите компанью добрую соседскую составить, ведь мы по обществу столичному имеем зависть.
   Фабьен откланялся, они с Кобылкиным отправились исчисливать расходы, дотошны были оба от природы и желали твёрдо знать, что выгоды доставит, что вознаградит убытки, потери возместит и от беды их защитит.
   Всё это время взгляд Угловского держался на французе. «Высок, красив и статен, противник мне теперь понятен. Je mets ma main au feu, c’est lui, sans faute! Mon dieu! Quelle idiote ! (То точно он! Кладу руку в огонь! Мой Бог! Какая дура!) И, помнится, в один из самых первых моих визитов, да, когда потом я скрыто её встретил ради объясненья, она при муже французу дала защищенье, из ерунды, de rien du tout, de ce qu’on dit toujours, partout . (из ничего ведь господа, ведь это говорят всегда!)Ах, я ведь тогда уразуметь был должен! Но что ж, меня на сей мякине друг-француз не проведёшь, намеренье моё не уничтожишь! Я вам устрою belle amour ! Любовь голубоглазых креатур! - Угловский воскипал от оскорбленья. – Подобный выбор – это преступленье! Ну что ж мы скоро встанем на дорогу мщенья!»
   - Да, ваш француз на вид зело достойный господин! И, кажется, так думаю не я один? – Угловский направил взор нахальный на Мари, она, не в силах удержаться от волнения внутри, вдруг зарделась, раскрыла веер и замахала им живее.
   - Как душно нынче, право слово, да, де Бомонт заслуживает токмо похвалы.
   - Натурально, как бы сказал ваш муж, полагая, что он убегнет галлицизма, - Угловский нарочно вспомнил о соседе, понеже уколоть любил в беседе, - он согласно с вами хвалит де Бомонта. Однако думается мне, ужели оный искренен вполне? Ужель там нет единой заковырки? Ужели бублик сей без дырки? Французы репутацию имеют непростую, ну сами знаете какую!
   - Ах, сударь, вам должно бросить экивоки, сужденья некрасивые, намёки! У де Бомонта открыто сердце, в изгибах нет нужды! Вы по себе судить хотите? Я слышать не желаю то, простите! – Мари вспыхнула и вновь лицо её залилось красным цветом.
    «Да, нет сомнений, это он,
    Ну что ж, я вам устрою сладкий сон,
    Ты побежишь мне на поклон!»
    - Угловский мыслил хладнокровно,
    Но внешне тон держал он ровный.
   - Chere Madame, сударыня, ведь следует разнить французское простое ухажорство
   И рыцаря любовь, что без притворства!
   Мари как не слыхала, что он рек
   И теребила ручкой букли а ля грек.
  - Il me parait, мне кажется, Мари, что вы чрезмерно увлечены
   Бурмистром из Коськова, верно? Признайтесь в этом нет вины!
  - Помилуй Бог, мой государь,
  - Мари почти хватил удар,
   - Подобное мне слышать не пристало, к чему вам эти сплетни?!
   Я никому, ни вам и ни ему не доставляла повода намедни!
   Намедни и всечасно, такие слухи вредны и ужасны!
   - Да-да, прошу прощенья у милой дамы, я имел такое впечатленье,
   Давайте же забудем недоразуменье!
   - А про себя подумал: «Нет, лукавите, мадам,
   Ну что ж баталию я дам!
   Только ваш любезный муж, заливший хересом все мозги,
   Поверит этой вашей прозе!»
    Но посмотрел на Машу очень мило
    Да сделал глазки ей красиво
    И томно произнёс сей шарлатан:
   - Vous me tuez a bout portant!
   - Ах, прекратите этот вздор,
   Такое слышать мне – позор!
   - Ну вот представилась минута, чтобы признаться вам опять,
   Но, всё, я поворачиваю вспять!
   Прошу позволить мне исчезнуть, покуда гнев ваш справедливый
   Не смыл меня волною торопливой!
   Пора мне уж на конную прогулку, погода нам благоволит сегодня непомерно,
   Шанс мне размяться предоставляет верный!
   - Извольте, я вас удерживать не стану!
   - Не в слух добавила: «Ну наконец отстанет!»
   За сим Угловский поклонился
   И на конюшню удалился.
   Ах, сладкий сон он угадал. Мари вдруг осознала,
   Что её сердце страстью воспылало,
   Что в глубине до сей минуты ожидала.
   Но как же повода не дать,
   И наглецу себя не показать?
   Тяжёлая задача ждала Машу,
   Судьба ей заварила кашу.
   В тот день прогуливался Угловский долго, поскачет по дороге пыльной, своротит на скошенные нивы, там лошадь пустит он неторопливо и, добравшись до опушки леса, даст отдохнуть, а сам расписывает пиесу. И в пиесе роли раздаёт, сиречь кого куда ведёт. Но вот план мести уж готов: «Довольно мне лежать средь полевых цветов, пора бы в гости заявиться и ужином хорошим насладиться». Поручик гвардии запрыгнул на лошадку и поскакал, купаясь в мыслях сладко. Вокруг мелькали нивы и луга. Красу природы в эту пору писателю непросто показать, её ведь надобно видать. Как сообщить и зелень буйных трав, и злато многих тысяч подрезанных в соку стеблей, и строгость стройных сосен бора, темнеющего в отдаленьи, и птиц заливистое пенье, и неба голубизну без дна, и солнца жаркие лучи, пронзающие всё и вся? А прелесть наблюденья? А негу сладкую, идиллию простого нахожденья в эдеме сём природного цветенья? Но ничего подобного, никак не волновало себялюбца. Красоты сельские природы вообще ему казались безразличны. Вот то ли дело бал приличный, красотки всяческих мастей, ласкательство актрисочки повеселей, исполненная страсти с метрессой авантюрка, даже с мамзель хорошенькой фигурки. Да, страсти любовной он не знал, всё то, что этим словом называл, зовём мы словом вожделенье. Поволочиться, поиграть, и пункт финальный – обладать. А на сей конец не надобно идти ведь под венец. Важнее – своего добиться, нет разницы – в глуши или в столице. И на большой хмельной пирушке, в кругу таких как он жуиров всем рассказать викторию над Машей, да и разбавить сказ свой, сделать краше.
   Мари страдала вельми много, переживала и боялась, вдруг без оглядки негодник сей свои догадки развестит для мужа. «Нет, я чиста, с Фабьеном даже мы не дружим. То бишь как дружбою означить эти встречи? О сём не может быть и речи! Но де Бомонт со мною пострадает, за сплетни многие ведь должности лишают. Тут жаль его и жаль себя, Фабьена видеть токмо в радость, а говорить – отдохновенье, ведь в скукоте уходит младость!»
    Мари была мрачна весь вечер, И муж, и его Фабий понапрасну уразуметь пытались причину Машиной печали, ответ никак не получали. И лишь Угловский едва приметно ухмылялся, он видом Маши забавлялся. Вконец устав искать ответу, принявши хереса две добрых чарки, Кобылкин весь расцвёл и позабыл о Маше да развесёлый разговор повёл. Но лишь Угловский поддержал, Фабьен молчал, он видел, понимал, с Мари случилась неприятность, иначе отчего такая мрачность? И в самом деле, по первой перемене, Мари пред всеми извинилась и в своей спальне затворилась.