На дворе был вечер. И зима. И было холодно. День клонился к закату, холодному такому январскому закату, с моря поддувал характерный ветерок, однако он же выпихивал хмурые тучи, что торчали весь день на небосклоне, в сторону гор, а взамен им по закатному небу разливались многочисленные оттенки красного, сползающие от алого к бордовому.
Я сидел за компьютером, с азартом возя мышью по столу, а на экране передо мной дохли один за другим компьютерные вражины – игра называлась «Quake», более того – это была вторая часть, о которой еще год назад я даже не мог мечтать, мой комп назывался 286-м лишь из вежливости, имел жесткий диск на 51 мегабайт памяти, жил в Дос-Навигаторе, а для того, чтобы поиграть в игру, надо было архивировать все остальное – та еще радость, кто в курсе… Впрочем, даже после обновления «железа» звуковой картой я не разжился, как не разжился и CD-Rom`ом, данную игру мне приволок друг на дискетах – звуковые эффекты с лихвой компенсировал подключенный к колонкам плеер, в котором в Бог знает какой раз по кругу моталась кассета со сборкой песен «Scooter», надерганной мной с радио – играющая в данный момент песня называлась «Fire», и как нельзя больше соответствовала концепции игры.
Что может быть лучше, спрашивается? Зимняя сессия мной, хоть и не бескровно, закрыта, последний экзамен я сдал сегодня днем, и теперь пребывал в легкой такой эйфории, в которой обязан пребывать любой, кто только что рассчитался с долгами в виде зачетов и рефератов, и теперь только начинает осознавать, что впереди две недели блаженного безделья. Пребывать я начал незамедлительно, стоило мне только добрести домой (автобус я благополучно проморгал, пока бегал с зачеткой по коридорам института) – дома никого, я торопливо запихал в себя что-то съедобное из холодильника, не заморачиваясь ничем таким сродни разогреву или, упаси, Господи, готовки, после чего кинулся с компьютеру, запуская «кваку», к которой дал себе страшную клятву не прикасаться, пока не закрою сессию. Зато сейчас – ух, держись инопланетная нечисть!
Нечисть держалась, а вот в забойную мелодию «скутеров» вклинился резкий посторонний звук. Ругнувшись, я тыкнул пальцем в кнопку паузы, и поднял трубку – после двадцати восьми секунд ожидания того, что тот, кому приспичило именно сейчас набрать мой номер, обидится и бросит это занятие. Не бросил, словно знал, что я дома.
- Да?
- О, Врайтыч, здорово! Ты дома?
- Вроде того, - промычал я, одним глазом кося в сторону экрана компьютера, попутно пытаясь сообразить, кто это и как бы мне от него избавиться побыстрее. Тупость вопроса я проигнорировал.
- Ну, зашибись! Делаешь сейчас чего?
- Стойку на руках, ногами сжимая швабру, - неопределенно ответил я, прозревая. Эдик Р., давний знакомый, с которым мы уже не виделись года так полтора, ибо он внезапно умотал в Ростов, поступать на что-то медицинское и крайне престижное, с его же слов. Не то, чтобы я не рад был его слышать – рад… наверное, но не сейчас, не этим зимним вечером, который я твердо решил посвятить кругу настольной лампы на столе, «Скутеру» и бойне с строггами на планете Строггос, куда был высажен наш десант, из которого сейчас остался в живых только я один. Тем более, что Эдик…
- Бросай швабру, дуй ко мне! Дело на миллион!
- Это куда это?
- Адрес мой напомнить, что ли? – хмыкнул Эдуард.
- Пока не забыл. А зачем?
- Много будешь знать – плохо будешь спать. Машина твоя там как, на ходу еще?
- Допустим, - я моментально насторожился. – А…
- Вот и ладушки! – решительно рубанул Эдик. – Прыгай в нее, чеши ко мне!
- Погоди! – пусть и с опозданием, но я осознал, что моей судьбой нагло манипулируют. – Ты бы хоть спросил – я свободен вообще? У меня дел по уши тут, если что.
- Знаю я твои дела, - хмыкнула трубка. – В игрульку очередную режешься, небось?
- Я с детством завязал еще в юности, - ответил я, торопливо отводя глаза от экрана монитора.
- Вот я тебя не для детских дел и зову. Давай, шевели педалями, сам же у себя время отнимаешь! И одевайся потеплее!
- Да погоди ты! – заорал я. Осекся, потому что меня слушали только частые гудки.
На миг, утратив, как говорят японцы, лицо, я попытался сделать с трубкой то, что когда-то негророжденный Отелло проделал с Дездемоной – но одумался. Делать уже было нечего, Эдик, как обычно – все уже решил, и лишь поставил меня в известность. И я принялся собираться, хотя не далее как позапрошлым летом давал себе самые страшные клятвы никогда больше не иметь ничего общего ни с Эдиком, ни с его планами. Позвал он меня, помню, на суаре – дескать, в Лоо, на некой даче сидят сейчас трое его друзей, скучают строго по нашему обществу, еды и горячительного у них – лопатой за день не перекидать, только нас ждут. И, да, спать есть где, беспокоиться не надо, с собой надо взять лишь малую сумму и две бутылки пива емкостью под два литра каждая. Ну и дамское общество обещано, как без него господам-гусарам! По факту – вместо Лоо оказался поселок Каткова щель (находящийся на 20 кэмэ дальше по изматывающей серпантинной дороге), друзей было не трое, а семеро, дача, по факту, оказалась базой отдыха, где указанные семеро проходили летнюю практику, ни еды, ни денег у них не было, а нас позвали, собственно, именно в качестве спонсорского вливания в общий фонд. Дамы – да, дамы были, самой старшей из них было, кажется, что-то около тринадцати, ибо база отдыха была детской. Где спать, мы тоже сразу определили - на летней открытой веранде с видом на горную реку и ущелье, откуда под утро потянуло жутким мглистым холодом, и я ошалел от него, проснувшись в пять утра от звука собственных стучащих зубов. Эдик же нежился в теплом спортивном костюме, который взял заранее, в отличие от меня, заявившегося по-летнему (ибо лето же!), в шортах и майке. Ночевка была шикарна, что и говорить, комары тоже не жаловались, а майку мне пришлось снять, дабы натянуть ее на неопределенного цвета подушку, которую мне вытащили из груды таких же с другой веранды – у нее, веранды, отсутствовала часть шиферного покрытия, и на указанные подушки, судя по всему, много лет лилась дождевая вода, что добавило к оригинальному цвету не менее оригинальный запах. Утром, злой, искусанный, не выспавшийся и голодный, я бонусом убедился, что из еды на всю ораву – только полпачки пельменей, которую варили в общей кухне базы отдыха в здоровенной кастрюле из нержавейки с красными буквами на борту, после чего был незабываемый завтрак в виде супа из пельменей (250 мл. кипяченой воды, чайная ложка соли, разваренный пельмень - 1 шт., рекомендую). А затем нашу трапезу почтил посещением директор базы, который сказал, что для завершения практики и, собственно, подписания отчетов, надо еще немного поработать бетонно – благо опорная стена со стороны реки частично ушла вниз с паводком, всего-то полтора куба цемента надо перетаскать туда ведрами и залить в опалубку, которую, конечно, надо сколотить, как без этого. Озверев, я послал Эдика сотоварищи куда-то строго урологически, после чего по припекающему уже солнцу в одиночестве топал на станцию электрички, давая себе, как я уже упоминал, страшные клятвы, что больше ни за что и никогда, ни при каких, зараза, обстоятельствах…
«И что в итоге?», - тоскливо думал я, открывая спортивную сумку с надписью «Adibass» (или «Abidass», не могу сказать точно, часть букв обтерлась и осыпалась в первый же месяц эксплуатации). Спички, рыболовная снасть (хотя я не рыбак, но в хозяйстве такое имелось), пачка аспирина, складная вилка и ложка, упакованные в перламутровую рукоять, упаковка салфеток, батарейки пальчиковые… что еще-то? Нет, я не собираюсь ни в джунгли Амазонки, ни в Сахару, ни на Марс, но зная Эдика – до конца быть уверенным ни в чем нельзя. И, что самое обидное, что все случилось как-то само собой, практически же без моего участия, потому что Эдуард произрастает из той категории людей, которому проще дать, чем объяснить, почему не дашь.
Ладно, думал я, поеду, черт с ним, но не более того – пообщаемся, посидим, может, полчаса, пить я все равно не буду, ибо за рулем, после чего сделаю ему ручкой, и поеду в сторону дома, компа, игры и заслуженного отдыха. Так и быть. Последним штрихом был мой задумчивый взгляд на стенной шкаф, где висела подбитая ватой камуфляжная куртка, и такие же брюки. Взять, нет?
«Нет!», - решительно подумал я. Никуда я не собираюсь, обойдусь и кожанкой.
Когда я шел к двери, мой кот внезапно, словно им кто-то выстрелил, метнулся мне под ноги с решимостью Анны Карениной, бросающейся под паровоз. Другой бы усмотрел в этом знак, я, увы – лишь кошачью диверсию, поэтому раздраженно пихнул зашипевшее животное и вышел за дверь.
На улице было холодно, потому что солнце уже успело скрыться, а из-за гор в небо выползала здоровенная круглая луна. Ежась и мелко трясясь, я попал ключом в замок машинной двери только с третьей попытки, впихнулся в машину, завел ее и скорчился на переднем сидении, слушая, как недовольно тарахтит двигатель «копейки». Машина у меня была, да – проблема в том, что ездила она, прямо скажем, не очень, потому как была отдана мне дальним родственником. «Отдана» - это его формулировка, в обмен пришлось ему отдать 600 американских рублей, и, по факту, машина после первой же недели моих попыток применить полученные в автошколе навыки чихнула черным и отказалась заводиться. Был капитальный ремонт двигателя, замена уплотнительных колец, рулевых тяг, мелкий ремонт ходовой, на очереди был карбюратор и трамблер, а еще из коробки передач периодически раздавался забавный шум, который тоже, уверен, требовал внимания. На внимание пока средств не было, а стипендии в 315 рублей (увы, не американских) на это точно не хватало. Последний раз я к моей кобылке подступался полмесяца назад, заработав деньжат на разгрузке фуры во дворе Хладокомбината – с тем пор у меня, кажется, стойкая ненависть к мороженым курам, а еще периодически простреливает в пояснице. Ехать на ней куда-то, в сухой теории, можно, но лучше не нужно. И сейчас я пытаюсь сам себе доказать, что теория без практики мертва.
Подождав, пока индикатор прогрева доползет до белой отметки, я щелкнул кнопкой отопителя, на миг скривившись от волны затхлого воздуха, рванувшегося мне в лицо. Все, поехали.
Дорога много времени не заняла, разве что один раз я едва не улетел в канаву – в связи с веерными отключениями электричества большая часть фонарей не горела, а фары у «копейки» светили в треть силы – я забыл еще упомянуть про заикающийся периодически генератор. Машину я бросил с краю дома Эдика, не такой я дурак, чтобы заезжать во двор, а потом сигналить в поисках владельца корыта, что заблокировало выезд моему корыту, покорно выслушивая мат, несущийся из окон непричастных.
Перед знакомой дверью я помедлил. Вот что я не люблю в Эдике, так это его тягу к простоте, которой он прикрывает свою обычную лень и раздолбайство. Дверь – лицо квартиры, как-никак – выглядела так, словно по ней прошлась рота солдат, а потом, дабы не мелочиться, прошлась еще трижды. К ней и прикасаться-то противно, а надо – звонка дверного нет, потому что нет большей половины деталей, помогающих ему осуществлять свою функцию. Выбрав местечко почище, среди тараканьих трупов, следов от потушенных сигарет и других пятен, происхождение которых выяснять не хотелось, я осторожно постучал, лелея смутную надежду, что дома никого не будет.
Однако дверь распахнулась – резко, без предупреждения.
- А-а! Приперся, собачий хрен! – заорало мне в ухо, меня сгребли, стиснули и даже приподняли в воздух.
- Эд… душу-то… на покаяние… пусти… - прохрипел я, тщетно пытаясь освободиться. Он отпустил, стиснул мою ладонь в тисках рукопожатия, а потом, не давая мне опомниться, тычком направил в сторону гостиной, откуда неслась музыка и гомон голосов. Не совладав с приданным мне ускорением, я буквально вышиб дверь собой, и, дабы не рухнуть, вцепился в дверной косяк – тело ожидаемо повело влево, и коленом я заехал по стоящей у двери табуретке, на которой стоял телефон и лежала толстая общая тетрадь, несомненно, выполняющая роль телефонной книги. Телефон с горестным «дзззззыннннь!» полетел на пол. Гомон стал тише, и трое сидящих в комнате уставились на меня, слегка обескураженные таким эффектным появлением.
- Рекомендую! – рявкнул Эдик, возникая сзади и восстанавливая мое равновесие новым тычком. – Знакомьтесь!
Говорить он умел только в одном диапазоне – очень громко, и сейчас мое правое ухо, куда генерировалась львиная доля производимых им децибел, слегка занемело.
Парни представились. Первый, заросший белыми волосами, неуклюже стянутыми сзади в некое подобие хвоста, оказался Стасом, а черты лица его так и призывали приклеить ему ярлык «истинный ариец» - действительно, что-то такое, из области зондеркоманд, свастик и вопля «Зиг хайль!» в них присутствовало. Видимо, ассоциативный крен в данную сторону был не только у меня, потому что Эдик безостановочно именовал его то Гансом, то Фрицем, откровенно веселясь при всплесках ответного возмущения поименованного. Второй был Андреем, ничем, впрочем, не отличавшимся от десятков андреев, с которыми я мимоходом знакомился и тут же забывал, ну, разве что был малость горбонос и смотрел как-то, склонив чуть налево голову, с неким хитрым прищуром, как продотрядовец, раскулачивающий зажиточного казака на предмет закопанного хлеба. Третий, Вадик, неожиданно оказался знакомым – учился на параллельном курсе, только на «Дошкольном обучении», и имел заглазное прозвище «Вареный» благодаря неестественной красноте кожных покровов лицевой части черепа.
- Дружбан мой! Врайтов Олег, студент-психотерапевт!
- Психолог… - попытался было внести ясность я.
- Будет заниматься этой, как ты там говорил… а-а, патологией безмозглых!
- Диагностикой интеллекта…
- В общем – прошу любить и жаловать!
Любить меня никто не кинулся, я аккуратно опустился на табуретку, предварительно убедившись, что там нет сношающихся тараканов (у Эдика такое – запросто), спросил про кофе, дождался от хозяина квартиры невнятного мычания, после чего, не влезая в разговор, пошел на кухню. Благо, чайник и кофе тут были, и газ ему еще не отключили за неуплату. Но заинтересовало меня даже не все это, а нечто, наваленное грудой у кухонного окна, и в первом приближении кажущееся то ли снаряжением альпиниста, то ли киллера. Поломав голову, я не пришел ни к какому выводу, забрал чашку с дымящимся черным напитком и направился обратно в комнату.
- Вот, кстати! – Эдик махнул рукой, словно отбиваясь от кого-то. – Вот он нас и повезет!
Я успел отпить, поэтому поперхнулся и за малым не облил себе горячим кофе то место, которое в каратэ называется «гэдан».
- Куда повезу?
- Заре навстречу, - загоготал Эдик. – Мы тебя чего позвали, собственно – мы тут с пацанами посовещались, и решили махнуть сегодня за встречу на «Чертики» с ночевкой.
- Ку-да-а?! – взревел я. Сидящий рядом Вадик торопливо утроил дистанцию между ним и мной.
Даю пояснения. Да, есть у нас тут такое место – горный каньон с милым названием «Чертовы ворота», в теснине которого струится голубая чистая вода, а наверху произрастает реликтовый самшит в виде рощи, которая тут была святыней еще до первой высадки русского десанта, и никогда не знавшей топора. Чуть дальше – дикая территория, река, в одном месте образующая излучину, где формируется небольшое озерцо под скалой, к нему от леса сбегает пологий галечный пляж, а над всем над этим шумят вековые дубы и тисы, дающие блаженную тень, сквозь которую пробиваются жаркие лучики. Летом там – да, рай, идеальное место для отдыха, кто спорит. Сейчас, черт возьми, конец января! Пусть даже наш, южный, январь далек от метелевых переносов где-нибудь в Якутии, но куры тут точно ночью не несутся вкрутую, а холод, особенно у реки, и особенно ночью, проберет до костей с гарантированным результатом в виде последующей пневмонии. Дополнительно – три дня подряд были дожди, и дорога к указанному месте, будучи грунтовой, раскисла как пить дать, превратившись в нечто мокро-размазанное. И, напоследок – надо ли напоминать, что моя машина мало напоминает внедорожник?
Эдик начал меня убеждать. Сначала я отвечал кратко, тремя словами, не балуя его разнообразием формулировок, потом – жаркими монологами, от которых как-то плавно съехал к отдельным фразам, после – к междометьям, а в финале лишь обреченно мотал головой. Что меня заставило, в итоге, нагрузиться тяжеленными мешками, изнутри коих нечто давило острыми углами на мою спину, и попереть все это через три лестничных пролета в мою машину… вот ей-богу, не помню. Помню лишь, что я с трудом упихал это нечто в багажник, с трудом его захлопнул, завел машину, стал неторопливо озираться, ожидая появления остальных из подъезда. Ребята, однако, собирались неторопливо, обстоятельно, и, сдается мне, установку по пуску межконтинентальных ракет они не захватили лишь по причине малых габаритов моей машины. Закидав все то, чем они были нагружены, в мой багажник (в смысле, в багажник «копейки»), они упихались в салон, тут же наполнив его гомоном, табачным выхлопом и теснотой. Обернувшись на странное «звяк» сзади, я узрел Вадика, бережно укладывающего пакет с пятью бутылками «Столичной» на сиденье между ним и Стасом.
- Эт-то еще чего такое?
- Врайтыч, ты как дитя малое, ей-ей, - с сожалением произнес Эдик. – Мы встречу что, минералкой обмывать будем? Не смеши уже. Тем более, тут и пить-то нечего.
- А насчет меня что? – скривился я. – Я за рулем, вообще-то.
Андрей подмигнул:
- Я средство знаю, не парься. Как рукой снимет. Ну что, едем?
Мысленно перекрестившись, я вдавил педаль газа в пол, и машина, нехорошо скрежетнув чем-то, помчалась в ночь.
До «Чертовых ворот» от города – полчаса езды, ребята, устав болтать, быстро заскучали. Развлекать, однако, мне их было нечем - магнитофон уже две недели как не работал, оставалось только радио, но сегодня оказалось, что не работает и оно, а к светской беседе я был не слишком расположен. Эдик, однако, не унывая, загорланил песню, заставив меня от неожиданности выписать кривую на ночной дороге.
- Ч-чтоб тебя..!
- Солдаты шли в по-оследний бой! – вопил мой товарищ, делая остальным приглашающие жесты. – А молодооооооова коооомандииира..!
Стараясь не скрипеть зубами, я вцепился покрепче в руль, потому что дорога – по крайней мере, то, что под ней принято понимать, уже кончалась.
Начиналось бездорожье.
* * *
Тускло светила луна, с натугой пробирайся сквозь невесть откуда наплывшие орды мрачных туч. Тех самых туч, которые мешали ей сейчас залить серебром путь до заветной поляны, куда пять личностей не самого высокого умственного склада сейчас держали путь. Дорога же, точнее – ее бледное подобие, становилась все хуже и хуже, меняя рельеф от малых впадин до угрожающих промоин, которые в неверном свете фар «копейки» выглядели противотанковыми рвами. Заткнулся даже Эдик, оценив, кажется, масштаб проблемы, когда, в очередной раз, громыхнув тяжелым и деревянным в багажнике, моя машина вздернулась вверх, за малым не ослепив фарами дуру-луну. Я судорожно тискал руль, яростно матеря себя про себя за то, что ввязался в эту авантюру.
Наконец, дорога кончилась, и впереди обозначилась река. Не речка, река. Речкой она была летом, когда ее прозрачные воды были муравью по коленную чашечку, сейчас – перед решеткой, защищающей радиатор «копейки», угрюмо горбились пенные буруны, особо зловеще выглядящие в свете неверно моргающих фар. Я остановился, повернулся к публике:
- И чего теперь, бойцы?
- Чего, - буркнул Андрей. – Ехать надо, раз собрались.
- Е…хать?
- Да чего ты тормозишь, ну? – пихнула меня откуда-то из салона ручища Эдуарда. – Ты ж на своем тракторе Днепр переплывешь!
- Дебил?
Сзади в зеркало уперся яростный свет фар подъехавшей машины.
- О-о! – завопил Эдик. – Пацаны! Вовик приехал!
Мой запоздалый вопрос «Кто?» повис в порядком протухшем воздухе опустевшего салона. Я выбрался наружу, стандартно ежась и кляня себя, что не взял ту самую куртку, что подбита ватой. Кот же намекал, нет?
Сзади, подпирая зад моей машины, лучилась светом белая «семерка», и рослый паренек, с копной нелепо закрученных в спираль волос (по крайней мере, мне так показалось), с гыгыканьем тискал Эдика и Вадика, раздавая им дружеские оплеухи.
- Ты, что ли, Врайский?
- Врайтов, - машинально успел поправить я, и хотел добавить, откуда взялся такой псевдоним, но не смог, поскольку дурак в виде Эдика заскакал за моей спиной, долбанув мне между лопаток, убивая остаток слов.
- Рованцов Вован, - отрекомендовался прибывший. – Вы тут чего, бухать?
Я честно раскрыл рот, собираясь опровергнуть данное утверждение, но гомон студентов заглушил мои потуги.
- В общем, забирайтесь, я часа через четыре подскочу!
- Мы…
- Не нажрись до меня! – забираясь за руль, грозно скомандовал Вован. Мне показалось, или он это адресовал мне?
Его новенькая, белая такая и блестящая, как ракушка, «семерка» с шиком вывернулась по гравию, плеснув в нашу сторону, и конкретно, на багажник моей машины, грязью, и стартанула в сторону Хосты.
Гадина ж, а?
- Поехали, ну! – пихнул меня в плечо демон по имени Эдик. – Водка греется!
Смерив искусителя ненавидящим взглядом, я полез за руль снова. Греется, да. Особенно сейчас, когда пар изо рта вот-вот начнет падать на пол кристаллами.
- Сесть! Заткнуться! – рявкнул я. Надавил на педаль акселератора.
Машина нырнула в бурные воды местного Днiпра. Тут же что-то зловеще забулькало сначала под днищем, потом – впереди, под капотом, потом – стал захлебываться «свисток», трепетно мной прилаженный на выхлопную трубу, а после, сквозь двери на пол потекла вода. С воем студенты задрали ноги прямо на сидения.
- Утопишь нас, мышь безумная! – завопил Андрей. – Назад давай!
По днищу машины злобно скрежетали дикие камни, в борт билась вода дикой горной реки, холодной и очень зимней. Какое там – назад… Потея всем собой, сжимая руль нежно, словно талию любимой девушки, я шептал моей «копеечке» самые сокровенные молитвы, просил ее простить меня за все, просил не выдавать, просил вывезти, обещал быть самым лучшим хозяином на свете, лишь бы сейчас, в этот момент, она не застряла тут, посреди реки, лишь бы она…
… выбралась с ревом исходящего паром двигателя на галечный пляж, выплевывая назад мерзлую воду выхлопной трубой, потерявшей «свисток».
- АААААА! – вознесся вопль Эдика в небо, а потом он начал колотить меня и ближайшего к нему Вадика по плечам и прочим частям тела. Вадик отбивался, я не мог, я обмяк на сиденье, как полотенце на сушилке, я лишь радовался, что избежал участи толкать застрявшую машину посреди горной реки, по пояс в ледяной воде, январской ночью.
Выбрались…
Теперь – нам предстояло проехать еще триста метров по пересеченной, мокрой и практически бездорожной местности к поляне, за которой начинался самшитовый лесок, за которым, собственно, и было то самое место, у излучины, которое райское летом. Летом же – да, чего там было, попылить три минуты по грунтовке.
Я отдышался. И правда, надо двигаться. Ради этого, кажется, приехали.
- Свалили из машины! Дорогу показывайте!
Даже забавно было видеть как четыре нелепые фигуры, облаченные в камуфляж, начали метаться в бороздах, словно сайгаки в степи в период размножения, делая руками и ногами разные сложные жесты. Чуть менее забавно стало, когда моя машина, следом за ними, стала выделывать то же самое, задираясь вверх и падая вниз, скрежеща коробкой передач и зловеще брякая ходовой частью, каждым движением давая мне понять, что мой дегенератизм сорваться этой знойной январской ночью на ночевку не пройдет незамеченным, особенно когда дело подойдет к пункту техосмотра.
На последнем ухабе внезапно, от тычка, ожило радио – ожило яростно, на полную громкость, забив весь воздух в салоне и моих ушах оглушительным: «… ЛАЧЬ, ПЛАЧЬ! ТАНЦУЙ, ТАНЦУЙ! БЕГИ ОТ МЕНЯ..!». Ох, побежал бы…
Мы добрались. Черт его знает, как, может, был в том перст судьбы, чтобы я, дитя дивана, сорвался вот так вот, вдаль от дома и компа, в лес, навстречу непонятно чему – луне, холоду, льдистому журчанию реки, жухлому запаху мокрого мха, гоготу четырех дегенератов, которые, выскочив на полянку, начали прыгать и пинать друг друга в разные части тела. Не внимая радости слабоумных, я полез в багажник, потому что уже полчаса как у меня желудок с нехорошими мыслями подбирался к позвоночнику – надо напоминать, что я только сегодня закрыл сессию и практически ничего не ел? Я был голоден, а эти товарищи меня нагрузили, помнится, тяжеленными мешками, в которых…
- Дрова?
- Отвали, - Эдито дель Скотиницци пихнул меня, отбирая мешок, раздирая его горло и вываливая сырые поленья на землю. – Пацаны, чего стоим? Костер делаем!
Костер…
Дрожа сфинтером Одди, я открыл второй мешок. Дрова. Забит доверху. А… остальное?
Остальное Стас небрежно швырнул на невесть когда вынутый из машины подножный коврик – две помятых буханки хлеба, три маленьких бутылки «Cпрайта» и половину палки колбасы, кажется, даже не обрезанной, а откусанной – я не был уверен, а проверять не решился. Меня парализовало. Данной амуниции нам не хватит даже на два часа скромного пикника… чего уж там говорить про всю ночь. Понятно, студенчество, бедность, однако на водку вам, сволочам, денег хватило же! Оскалив зубы, я повернулся к полянке, дабы высказать все, что я думаю об организаторе всего этого действа.
Однако оказалось, что там совершенно не до меня, там проблемы посерьезнее. Дрова были крупногабаритными, напиленными бензопилой и, несомненно, откуда-то спертыми – смешно было предполагать, что Эдуард расплатился за них своими кровными, на медицинско-студенческой ниве заработанными. Более того – они были еще и мокрыми, не сильно чтобы, вода с них не капала, но сопротивляться попыткам студентов подвергнуть их горению они могли, и вовсю этой возможностью пользовались. Понукаемые воплями организатора, парни вовсю пытались уподобиться Прометею (благо, где-то неподалеку отсюда его к скале и приколотили, если верить легенде), щелкая зажигалками и азартно матерясь, однако древесина оставалась цинично-холодной, и даже не делала попыток обзавестись хотя бы дымком. Ломать мелкий хворост было бессмысленно – лес вокруг был насквозь мокрый после недавнего дождя, а расколоть чурки на менее крупные фрагменты – кто ж додумался взять топор?
Я выкрутил радио погромче – нельзя же подобное действо оставлять без должного музыкального сопровождения.
Стас, отвернув от бревен и тлеющей под ними газеты, злое и красное лицо, нашарил взглядом меня:
- Тащи бензин!
- Забудь! – категорично ответил я. – У меня его там и так на дне остатки.
- Тащи, тащи! – поддержал Ганса Андрей. – А то не загорится.
- Ну, не загорится и не загорится. На кой черт вам этот костер вообще? Хлеб с колбасой в водке варить?
- Балда ты, Врайтыч, - резюмировал Эдик. – Ты нам эти дрова сюда зачем пёр, для красоты? Давай бензин, не жмись!
«Ты пёр». Словно мне эти нерожденные буратины были нужны.
Против воли я сжал кулаки:
- Там пять литров всего! Вы считать умеете? Мы на чем отсюда поедем? На тебе?
- Ай, да хватит уже причитать! Вовик приедет – с утра у него сольешь! Где там у тебя канистра?
Махнув рукой, я распахнул багажник, на миг поморщившись от заоравшей мне в лицо музыки, нашарил там пустую канистру и шланг, вручил нетерпеливо приплясывающему рядом Эдуарду, открыл бензобак, после чего ретировался шагов на пять, подпихнул под себя чей-то пустой рюкзак и уселся. Дистанция показалась мне достаточно безопасной для того, чтобы наблюдать за ходом событий.
Они себя ждать не заставили.
Слив бензина в канистру – это была отдельная песня, когда Андрей и Вадик поочередно пытались совместить несовместимое – заставить ядовитую жидкость течь по шлангу и при этом не наглотаться ее. Первым поперхнулся и закашлялся Вадик, и, чертыхаясь, отскочил прочь, роняя выдернутый шланг на жухлую палую листву и дико отплевываясь. У Андрея процесс шел туже – два раза из шланга в глотку канистры падали лишь жалкие капли, а все остальное презрительно устремлялось обратно в бак.
- Бензиносос из тебя, как из…, - не рискну приводить дословно аналогию, высказанную Эдуардом. Он мощно втянул в себя воздух, так же мощно шарахнулся назад, исходя захлебывающейся руганью, а бензин, кажется, брызнул у него даже из ушей.
- Сигару, сэр? – поинтересовался я.
Искомый сэр, восстановив вербальные функции после долгого и натужного откашливания, гневно подверг критике и сигару, и ее ближайшую родню, ухитрившись как-то все это увязать с моим скудоумием и недоразвитым чувством юмора, после чего затряс канистрой, по дну которой что-то бодро журчало.
Наконец, удовлетворившись полученным, он вручил канистру Стасу, выстроившему к тому времени на будущем месте кострища нечто вроде деревянного зиккурата. Стас, тряхнув емкость и удовлетворенно хмыкнув, щедрым жестом окатил бензином дрова, общим количеством, кажется, около литра, после чего извлек блатную зажигалку «Zippo», сунул руку куда-то вглубь строения и крутанул колесико. Я хотел запротестовать, но не успел. Мощная вспышка озарила ночной хмурый лес, мою машину, дикие лица студентов и отдельно стоящего Стаса, чей рот был распахнут до ширины железнодорожного тоннеля, а выпученные глаза были устремлены на радостно полыхающий рукав куртки. С индейским воплем он подскочил куда-то в сторону Альфы Центавра, после чего приступил к метаниям по поляне, небрежным пинком ноги походя разрушив им же выстраданное дровяное сооружение, затем споткнулся о пытающегося отползти Вадика, и на полном ходу влетел в пытающегося позорно сбежать Андрея, а затем, повинуясь незыблемости закона Ньютона, втроем рухнул в прибрежные кусты, с треском и шорохом что-то в них ломая.
Из машины неслись вопли Аш Пи Бакстера, спрашивающего, почем, кстати, рыба, а я стоял и хватался за живот, не в силах разогнуться. Возможно, ради этого стоило побарахтаться в речных волнах ночью, ей-богу!
Впрочем, веселился я недолго – вплоть до того момента, когда из обломков кустов вынырнула сначала дикая стасова физиономия, затем – рука в тлеющем рукаве, а затем он, лягнув напоследок кого-то сзади, стремительным домкратом кинулся к импровизированному столу и, прежде чем я успел бы выговорить «циклопентанпергидрофенантрен», лихо свинтил крышку на одной из трех бутылок «Спрайта» и опрокинул ее донышком вверх.
- Стоооооооой! – заорал я, а еще, кажется Андрей. – КУДААААА?!!!
Увы… было поздно, благословенная жидкость, на которую я возлагал тайные утренние похмельные надежды, под ядовитое шипение банально впиталась в горелую вату.
Опять же – не рискну приводить те слова, с которыми Андрей выбрался из оврага и которыми он выразил несогласие с поступком истинного арийца, ровно как и те слова, которыми Станислав, трясущий рукавом и приплясывающий, словно одолеваемый малой нуждой, выразил свое отношение к данному несогласию. Диалог сразу же приобрел напряженный характер, и быстро бы перешел бы к практической финальной части – но обстановку разрядил вовремя выползший из куста Вадик. Тщетно пытаясь вытереть грязное пятно с левого бедра и бока, он резонно указал на костер, который благополучно погас. Что верно, то верно – виновник конфликта лишь хмуро мигал умирающими искорками.
Второй раз к костру делегировали Андрея, как крайнего в своем возмущении – снова полился на мокрую древесину драгоценный бензин, а поджог он уже пытался произвести с помощью длинной палки, увенчанной клоками мха. Однако, проблема себя не исчерпала – как и все в лесу, палка была напрочь пропитана водой, и гореть не хотела. Эдик, хлопнув себя, а потом и Андрея, по лбу, быстро нашел решение, нырнул в машину и принес оттуда рулончик выдранных откуда-то тетрадных листов… бледнея от ярости, я узнал в них мой конспект по психодиагностике, который я до этого трепетно выписывал два семестра. Пока Андрей и Стас держали меня, тщетно пытающегося пнуть Эдуарда в зад, костер, полыхнув в холодное ночное небо яркой вспышкой, пофункционировал минуты три, после чего благополучно погас.
Снова полился бензин. Угомонившись (экзамен-то сдан, а конспект… ну что, конспект), я лишь обреченно прикрыл глаза, пытаясь убедить себя, что это происходит не здесь, не сейчас, и, главное – не со мной.
Наконец, после множества испробованных способов, за исключением, разве что, способа аборигенов Новой Гвинеи, костер все же, пусть и крайне неохотно, разгорелся, дрова окутались яркими жаркими языками, бросающими оранжевые отблески на галечный берег ночной реки, на реликтовые стволы тисов и самшитов, на радиатор моей «копейки», робкие волны тепла поплыли вкруг кострища. До обидного легкую канистру я c досадой зашвырнул обратно в багажник – не надо было проверять, чтобы убедиться, что бензина там не осталось ни капли. Так что, если ночью или утром, или в ближайшее будущее не прибудет указанный Вовик, и не поделится этаноловым богатством – мы тут застряли… я и машина, по крайней мере, точно. И тогда, пообещал я себе, кто-то конкретный, сейчас с радостным гыгыканьем нанизывающий куски хлеба и колбасы на импровизированный шампур и пихающий его в огонь, за это ответит.
Хрустнув пальцами, я присоединился к веселью. В конце концов, ради него же мы сюда приехали, верно?
* * *
Костер стрелял во все стороны искрами, шипел и сморкался, не желая никак смириться с тем, что ему судьба пылать в такую холодину. Над ним обугливались, как я уже говорил, куски хлеба и колбасы – шампуры были так себе, как в плане изящности (выломанная лещина ей отродясь не грешила), так и в плане чистоты (ножа, дабы ошкурить ветки, также не нашлось). Эдик, однако, и тут отличился – где-то в самой глубине моего багажника он выудил порядком заржавевший шомпол от моей «воздушки», и теперь, гогоча, зажаривал неровно порванные мясные кружочки над пляшущим пламенем, все еще сочащимся бензиновым чадом. Пятна от ружейного масла, налипшие на колбасу, так понимаю, уже значения не имели. Я промолчал.
- Ну, студенты, будем, что ли! – значительно изрек Эдуард, бросая обгорающий хлеб и иже с ним, и пихая нас к машинному коврику, брошенному на землю, где был расстелен наш скудный скарб – в качестве скатерти на коврике были небрежно разбросаны бумажные салфетки из моих запасов. – Давай-давай, наливай!
В такт ему, Эдику, где-то очень далеко затявкал шакал, а может – и все два. Впрочем, разве под силу им, подтанцовкам Шерхана, было испугать пять отважных студентов, нашедших приют ласковой зимней ночью под сенью многовекового самшита? Стас торопливо избавил бутылку от крышки, Вадик – стаканчики от полиэтиленовой обертки, в шум реки влилось дополнительное бульканье разливаемого пойла, после чего стаканчики дружно хрустнули, и их прозрачное содержимое хлынуло по пищеводам вниз – желудки изумленно содрогнулись, сжались, вздернулись, наивно пытаясь вернуть этот жуткий концентрат обратно… однако сверху коварно стекла доза «Спрайта», приглушая это желание на время.
Господи, что ж за гадость-то…
- Хорошо-то как, черт! – довольно сказал Андрей, поплотнее запахивая камуфляж и поворачиваясь к огню другим боком. Я, уже успевший до горла застегнуть кожаную тонкую курточку, стиснул зубы, дабы они не стучали слишком громко. Впился ими в хлеб, который, несмотря на всю негигиеничность технологии приготовления, вышел очень даже ничего. На коврик стала падать сдернутая этим самым хлебом с шампуров шипящая, исходящая паром, вся в пузырьках кипящего жира, колбаса. Обжигая пальцы, я забрал сразу три кружочка… даже не подозревал, как же я голоден, оказывается!
- Между первой и второй…, - лихо икнув, сказал Вадик.
- Перерывчик небольшой, - подхватил Стас, проводя горлышком бутылки над опустевшими стаканчиками, и наполняя их водкой уверенными движениями, наводящими на мысль о многолетней практике.
- А кой тебе годик, Станислав? – поинтересовался я.
- До пенсии далеко, а так – с выборов уже не попрут.
- Да не тормози, Ганс! – тут же взревел Эдик, охаживая его по спине ладонью. – По твоей роже нацистской видно, что ты с ясельной группы!
- Чья бы корова хрюкала, - парировал Стас, заканчивая разлив, и возвращая коленом удар. – Сам-то – давно в пеленки не гадил?
- В твои – давно!
- Ну, мы пить-то будем, нет? – поинтересовался Андрей, сгорбившись на бревне, подняв воротник, нянча стакан.
- А в свои?
- В те, которыми я тебе окна мыл?
- Которыми я тебе зад тер!
- Э, свое не пахнет! Или не слышал?
- Мы пить будем, или нет?
- Не слышал, я по своему не специалист!
- Нюхни, Фриц, станешь!
- Шел бы ты, дятлообразный, в Хосту пешком! Я такой же Фриц, как ты Паваротти!
Эдик взвился, взмахнул стаканчиком, щедро плеснув на нас.
- А что, не потяну? Леееехко! Аааааввввээээ Марриииииия!!!
- Заткнись, кабан! И вообще, это Лорети пел, дупель! Ты на Паваротти только брюхом и похож!
- Пить, говорю, будем сегодня, или как?
- Да тормозни, алкаш! Иди вон, в реке заправься, если так приперло!
- А я спою! Вот… амооооорээээ миииииииия!!!
- Прям слышу мой унитаз, когда он засорился!
- От унитаза слышу!
- Лось педальный!
- Пить, вашу бабку, будем мы?
- Пропади, сизарь! Ты, гансовая рожа, хочешь сказать, что я петь не умею?
- Ты про передом или задом?
- А в лоб?
- А в нос?
- А не орать? – жалобно попытался встрять я.
- А спеть лучше – слабо?
- После того, как ты мне седины добавил, я не в тонусе!
- Где седина, покажи?!
- Отлезь!
- Э, не трясите мне перхоть в стакан!
- Дуэтом еще спойте, бараны!
- И споем, чего! Врайтыч, хрена молчишь? А?
- Отвали, моя жизнь не настолько страшна!
- Чего?
- Волки, говорю, сбегут с лесу! Отвянь!
- Темный ты, в общем, как негритянская ж…!
- НЕ, НУ МЫ ПИТЬ БУДЕМ, ИЛИ НЕТ?!
Полено звонко выстрелило искрой и зашипело следом. Мы, захохотав, сдвинули бокалы… ну, или их подобие. Вновь мой желудок пережил шок и содрогнулся, правда, на сей раз, кажется, уже с долей обреченности.
Где-то вдалеке блеснула зарница. Или показалось? Моргая, я стал вглядываться в темноту, в неверный свет, даримый луной, которую все назойливее заслоняли невесть откуда прущие жирные тучи. Грома не было, может – все же показалось?
Потянулась дружеская беседа.
Радио из машины транслировало вечеринку с «Зодиака» - самого популярного в данный момент в городе дискоклуба. На миг, икнув, я с внезапно нахлынувшей жалостью к себе вспомнил, как долго я хотел попасть туда. Клуб находится в Дагомысе, аж за хребтом, такси туда и сюда – по сказочной цене, а пригласительный… его можно было выиграть на этом самом радио, и до сих пор у меня живы воспоминания, когда я, словно последний идиот, все лето просиживал дома, слушая очередной «пароль на час», дабы, собрав их в кучку, дозвониться и выиграть… по факту, конечно, никогда не дозванивался, потому что, как с легким сожалением объяснили мне, есть определенная категория людей, которая на этом достигла таких высот профессионализма, которые мне и не снились. Именно эта категория знает и время, и примерную конфигурацию паролей, и даже момент сигнала звонить – в тот момент, когда надо это делать, они уже набирают пять цифр из шести, сбрасывая в самый последний момент, чтобы, услышав призыв ди-джея, в нужный момент успеть дозвониться прямо сразу. Не вариант, в общем, плебс, изыди.
А ведь там сейчас хорошо, с тоской думал я, слушая несущийся из машины нон-стоп. Там тепло, там танцпол, там стробоскоп, там полуодетые студенточки, возможно, даже с моего потока, там жара и накатывающий драйв… а тут?
А тут, как показала практика, никто, кроме меня, не болел душой – Стас лил водку, словно был рожден для этого, и я поймал себя на том, что мутным взглядом провожаю пустую бутылку, уходящую с шорохом в кусты. Кажется, я что-то такое экологичное пробормотал на тему «сохраним лес чистым», но Эдик, в очередной раз нанеся мне травму плечевого сустава, посоветовал заткнуться, и сидеть на том, на чем я обычно это делаю, ровно.
Беседа все лилась, но, по мере алкоголизации задействованных лиц, она стала приобретать все более абстрактный характер. Эдуард раз за разом рвался вдарить арией Розины по бездорожью и разгильдяйству, абсолютно не смущаясь прохладцей, идущей со стороны основной аудитории; Стас в очередной, кажется, раз, давал пояснения Вадику, что немцы у него, Стаса, в крови никогда не гуляли, что если он, Вадик, не перестанет, загаживать его, Стаса, уши данной темой, то он, Вадик, сильно рискует получить в район ношения прически сжатой ладонью руки урон в количестве от семи до двенадцати люлей в секунду времени; Андрей, до сих пор закутанный в куртку аж по брови, мутно моргающий, долго и нудно рассказывал мне анекдот, который я давно знал, но сам его постоянно забывал, и я, давя зевоту, лениво подсказывал ему, что дальше.
Вечер удался, кажется.
Я блеклым взглядом проводил подпрыгивающую на камешках четвертую пустую бутылку, с надеждой посмотрел на блондинистого разливающего – может, забыл?
Нет. Истинный ариец, пусть уже и мертвый головой, мертвой рукой откупоривал последнюю. Может, позвать, разольет?
Я позвал. Но без эффекта, Станислав участвовал в процессе весь, целиком, не отвлекаясь на внешние раздражители.
Я повторил попытку.
- Д-да к-какой он тебе С-стас?! – б-буркнул Эдик, на миг прерывая свои вокальные упражнения. – С-с-стас? Хххрен! Г-ганс во п-плоти!
- Сам п-плати! – внезапно ожил потомок фюрера, завершая разлив. – Л-лось унитазный, х-х!
- Ы-ы, ш-шутн… и-ИК! – выдавил мой друг детства, завершая вердикт обязательным шлепком. Кинетическая энергия сбила Стаса с посадки «на корточках» и отправила его прямиком в костер вместе с остатками «Столичной». В воздух взвился сноп искр и мой дикий вопль. Я, мигом растеряв остатки суррогатно-водочной эйфории, вцепился в воротник, выдергивая коллегу- студента из огня, в то время как Эдуард, невесть когда и как оказавшийся сзади, сграбастал ремень моих джинсов, и рванул его на себя. Мы, символизируя то ли единство пролетариев всех стран, то ли персонажей сказки «Репка», дружно ухнули назад, задирая подошвы к звездам. Торопливо отклеив от себя эдиковы пальцы, я рывком перевернул Станислава лицом к себе, уже ожидая, что там ожог, остановка дыхания и – длительная транспортировка бездыханного тела обратно к цивилизации. Однако меня встретила блаженная улыбка на расплывшейся физиономии при наличии нагло сонных глаз. Эта сволочь заснула! Заснула, упав в костер!
Вадик, только что вернувшийся из ближайших кустов и возящийся с замком ширинки, кажется, прокомментировал это как-то, не помню точно.
Помню точно, что после недолгой перепалки, в ходе которой я успел обвинить Эдика в некрофилии, нейрофилии, геронтофилии и принадлежности к подсемейству парнокопытных из семейства полорогих, а также расписать про особенность древесины, пошедшей на изготовление его головы, я, яростно махнув кулаком куда-то в никуда, плюхнулся на подстилку и торопливо влил в себя то, что плескалось в пластиковом стаканчике. Стаканчик, правда, был не мой, а Стаса, но в тот момент я этому значения не придал. А когда придал, взглянув на мирно похрапывающего арийца, которого Эдик и Андрей, переругиваясь, заталкивали на заднее сиденье моей машины, и справедливо решил, что ему он в ближайшем будущем не понадобится.
* * *
Итак, после выбывания одного из участников вечеринка не угасла. Она продолжалась, и вопли Эдика, выкобенивающего вокруг задремавшего было костра (распиханные падением Стаса бревна он пинками заталкивал обратно, поднимая тучи искр), были тому прямым свидетельством. Вопли меня не интересовали, и костер не интересовал, интересовала лишь мерзкая пьяная муть, что сейчас болталась перед глазами, и которая, если к утру не рассеется, то точно привлечет ко мне кого-то из племени Главных Индейских Бизонов Думающих Долго.
- Ганс… к-короче, готов, - жарко дыхнул на мою шею Эдик, плюхаясь рядом и бабахая меня рукой по плечам. – За ч-что предлагаю оп-прокинуть!
- Но пасаран, - мутно буркнул я, и в довесок к своему знанию языков, пихнув его локтем.
- От ить полиглот, драть твою бать! – восторженно взревел Эдуард одной рукой, которой тискал мои плечи, второй сноровисто разливая остатки отравы по пластиковым стаканчикам. – Вот щ-щас за это вот и вы…
- И без нас? Ну не коз-злы, а?
Молча задрав уже порядочно сходящиеся в своих траекториях глаза к затянутому тучами небу, я попытался послать туда благодарный взгляд. Справа от меня плюхнулся Вадик, захрустел стаканчиком, пытаясь придать ему первоначальную форму (по нему прошелся чей-то ботинок, судя по рисунку протектора – Эдиков), и я благодарно плеснул ему туда львиную долу яда, что колыхался в моем бокале. Слева прихромал Андрей, злобно выдающий что-то про родительскую линию спящего сейчас на моем заднем сидении (в смысле, на заднем сидении моей машины), Стаса, с желанием ему заблевать указанное сидение до полного утопления – аргументировал он свои проклятия тем, что ухитрился при запихивании истинного арийцы как-то хитро подвернуть ногу. Я попытался было влезть с коррективами к пожеланиям, потому что отмывать указанного утопленца от того, в чем ему суждено захлебнуться, опять же должен я… но Эдик снова, могучим движением сдавив мои плечи, загорланил что-то ухарски-народное, снабдив его обязательным: «Выпьем же!».
Я неровным движением перекрестился двумя руками и одной свободной ногой, после чего – залил в мою сопротивляющуюся глотку остатки пойла. Закуски не было. Запить было нечем. Жизнь моя остановилась. Стиснув зубы, давя гадкий вкус в глотке, я мутным взглядом обвел пьяные рожи, что меня окружали, и настолько мне стало паршиво, противно и тоскливо, что захотелось немедля провалиться сквозь землю – прямо сейчас, не откладывая, сквозь этот вот мятый рюкзак, что под моими озябшими ягодицами, сквозь слой прелой мокрой листвы, сквозь рыхлую землю, сквозь мергелевые залежи, сквозь прочие кайнозойский и мезозойские слои, сквозь даже Оливиновый пояс, если таковой все же существует, к земному ядру, где и сгореть в вечном пламени полыхающей мешанины железа и никеля. И я уже даже закрыл глаза, потянулся телом назад, чтобы упасть и отправиться в это длительное и увлекательное путешествие, но тут треск костра внезапно перебили новые, еще более дикие, звуки. Ребятки решили спеть.
Гитары, понятно, не было, а аккомпанемент вою диких гиен осуществлял Эдик, колотя пустой водочной бутылкой по мокрому полубревну, не успевшему еще отправиться в костер. Хор, повинуясь столь необычному жезлу, надрывно, то и дело ловя петуха, повествовал зимнему лесу о черном вороне, который за каким-то бесом вьется, потому как все равно не дождется… по воле судьбы, кроме первого куплета, больше никто продолжения песни не знал, поэтому ребятки раз за разом заводили его вновь. Я, моргая, обозревал хмурый лес, освещенный фарами (краем сознания отметив, что это сейчас сажает аккумулятор, который утром завести, наверное, даже не получится), уставился на чернильные тучи, камуфлирующие луну, прислушался к мокрому шелесту протекающей рядом реки. Нет, я точно пас. Закрыв глаза, я снова приготовился к падению назад, дабы далее, как было по плану, провалиться – но снова ухо разведчика уловило посторонний звук, который никак нельзя было списать на явление природы.
Я с неохотой открыл глаза, поморгал. Ребятки уже добили «Ворона», и перешли к «Ой, то не вечер», впрочем, с диким перевиранием текста и порядка куплетов. Луна внезапно показалась из-за туч, подмигнула, и сказала мне, что бензина-то в баке – кот набрызгал, еды нет, а холод, снова оживившийся, пока костер убавил энтузиазм, снова начинает забираться под куртку и пониже. Я снова прислушался. Точно, не показалось – чей-то призрачный голос что-то пел вдалеке.
«Русалка», - понял я, и тут же сделал попытку подняться, которая тут же и провалилась – ноги позорно разъехались, а головой я угодил во что-то матерящееся голосом Андрея. От сознания, что я сейчас упущу свой единственный шанс увидеть столь редкое в это время года существо я чуть не зарыдал. Однако вовремя остановился – голос русалки окреп, и, вроде, даже стал приближаться, также - стал чище, с возможностью различить слова.
- …козл… лохмат… оглохл..? – пропела русалка. Голос ее, кажется, слегка погрубел, видимо – сказывался холод.
- Тихо! – шепотом заорал я, пытаясь отобрать у Эдика ударный инструмент, дабы прервать какофонию. Однако коварная тара, направляемая подлой эдиковой рукой, описала крутую параболу, уворачиваясь от меня, и вдарила по моему пальцу как молотом. Роль наковальни сыграл камень, который я схватил, дабы добавить веса аргументам. Мой дикий вопль вознесся к улыбающейся дуре-луне, перекрывая все посторонние звуки в округе, и, возможно, изгоняя из ареала последнего волка, который резонно решил не связываться с тем, чей вой способен вышибать серу из ушей. Студенты загоготали. Я возблагодарил Эдика хуком слева, после чего сделал страшные глаза (или надеялся, что сделал) и поднял вверх пострадавшую конечность, привлекая внимание.
- Заткнулись, ну..!
- …чо, совс… одубели, уро..! - вполне четко уловили мы сквозь алкогольную муть. Также уловили и то, что голос этот, несомненно, принадлежал мужскому представителю русалочьего племени, если таковые бывают. Женским его нельзя было назвать даже из вежливости.
- Леший! – дико прошипел Андрей, бодро подскакивая на подвернутой ноге. – Наш-шел! Надо бить!
С этим воинственным кличем он выдернул из-под слежавшегося слоя дерна корягу, невесть сколько лет мариновавшуюся в куче прелых листьев и почвы, сделал несколько пробных замахов над головой, щедро осыпая нас дождиком из черноземной грязи, и ринулся в атаку куда-то в темноту, на голос.
- СТО-О-ОЙ! – заорал я, делая великолепный прыжок через костер и хватая его за ноги. Зачем – я, если честно, и сам не мог объяснить внятно, разве что древние духи реки, возможно, нашептали мне, что Хозяин Леса не простит такого оскорбления от пьяного студентика и непременно превратит его (и нас, до кучи) во что-нибудь животное, хрюкающее и съедобное. Прыжок удался, Андрей с воплем, перекрывающим децибелами свой предыдущий, повалился наземь, а сзади и сверху на нас с гоготом навалился Эдик. Образовавшаяся куча-мала какое-то время, матерясь и пихаясь, пыталась удержаться на одном месте, после чего, теряя то кроссовок, то звенящие ключи, то ногу Эдика, скатилась на знакомый уже галечный пляж. Мельком я увидел, что Вадик сидит у костра с мудрым безразличием Будды, и, судя по просветленному взгляду, строгой позе и ходящему вверх-вниз кадыку, ему сейчас не до нас.
В этот трагический момент, как статуя командора в последнем акте, на поляну, в мигающий свет костра ворвался обладатель лесного голоса, русал и леший по совместительству, а также – ожидаемый Вован Рованцов. Он сумасшедшим взглядом обвел поляну, цепко зафиксировав все творящееся на ней непотребство, взлохматил буйную копну волос и сказал фразу на чистом русском языке, от которой опали последние листья с деревьев, и на миг замерло течение реки.
- В-вовик, ты, что ли? – рявкнул Эдик откуда-то из-за моего правого уха.
Леший ответил утвердительно, ухитрившись непостижимым образом срифмовать свое имя и грубое наименование детородного органа.
- Водка где? Где водка, сохатые? Все выжрали?!
- Чего там это… пить чего, - возмущенно заколыхался подо мной камуфлированный сверток, бывший Андреем, после чего, невежливо пихнув меня, выбрался на волю. – Ты там это… привез, не?
- Я ж не вы, ластоногие! – Вован махнул в воздухе пластиковым пакетом в черно-белую полоску, украшенным женским профилем и надписью «Marianna». Пакет издал знакомый стеклянный звон. – Два взял, больше не было!
- УРРРРРРААААА!!! – заревели на одинокой поляне глубоко ночью две радостные глотки. Вадик, все так же медитируя желудком, отмолчался, а моего тоскливого стона никто не услышал. Даже духи реки. Даже Хозяин Леса. Хотя он мог бы…
* * *
Впрочем, от дальнейшей попойки мне удалось откреститься – отчасти благодаря моему дару убеждения, сопровождающему осваиваемую мной профессию психолога, отчасти – потому что запасы яда на сей раз были лимитированы, отчасти – потому что, кажется, никто в данном случае не собирался меня заставлять. Кроме того, закуска у нас кончилась еще тогда, когда большая часть из нас была людьми, а в данный момент из всего съедобного в округе имелся только крохотный пакет кукурузных палочек, который привез Вован, и который он же самолично и изничтожил, категорично заявив, что «Я там ишачил, как вол, а вы тут насвинячились, как верблюды! Козлы!». Данный акт вопиющего эгоизма, однако, остался без критических замечаний, даже со стороны строптивого Эдика, потому что размаху живота и плеч Вовика мог бы позавидовать его дальний родственник Илья, тот, что из былин и Муромской волости.
Снова заорала музыка, поутихшая было с уходом в машину Стаса. Его тело лежало на заднем сидении, сопело в две дырочки, и, кажется, меньше всего его волновало что-то, долбящее в уши про сто дней до приказа, в течение которых «ждут солдаты сладких снов, ждут девчонки пацанов». Я, как не служивший, не проникся, однако проникся Вовик и, приказывающее пнув Эдика, пустился с ним в пляс вокруг костра, размахивая руками и волосами, как никогда сейчас напоминая лешего. Мне даже жаль немного стало, что русала он не напоминает от слова «совсем». Эдик, в экстазе хватив горячего прямо из горлышка, ожидаемо заперхал, расплевав яд по округе, и часть его (яда, в смысле, не Эдика), попав в пламя костра, внезапно заполыхала синими языками.
- Во… как! – удивился Андрей, и, прежде чего оплеуха от Вовика его догнала, набрал того, что называлось условно «Водка Столичная», из бутылки в рот и задорно плюнул в огонь. – Оба-на!
Пламя задралось вверх, лиловые черти заплясали в ночном морозном воздухе, инфернальный свет разлился по черным ветвям зимних деревьев, по мху, оплетавшему стволы самшитов, по нашим лицам…
Наблюдая за танцами диких, я потихоньку осознавал, что мне становится все холоднее и холоднее, а это значит – что алкоголь перестает действовать, и мне уже, по сути, пора отправляться спать. Упрямо мотнув головой, я, однако, шагнул к костру, невесть зачем отобрал бутылку у Андрея и молодецки глотнул, даже не почувствовав вкуса. Зато почувствовав тошноту, изжогу и гадостное першение в глотке.
- Живой, Врайтовский, не? – Вовик покровительно отобрал у меня посуду.
- Да живой, жив…ИК…в-вой! – убедил я его, стараясь в то же время стоять прямо. – Чё мне б-будет? А это… где твое, ну, машина?
- На поляне кинул.
- Не стрёмно?
- Чего ей будет, в лесу? – хмыкнул Вовик. – Тут из живых – только я и ваше стадо копытных.
- А-а… а бензина у тебя много?
С колотящимся сердцем, даже протрезвев на миг, я ждал ответа.
- Ну, литров десять будет, а что? Ты пустой, что ли?
- А то…
- Как так-то? Кто ж пустым в лес прется? Машину как, на себе, если что, попрешь? Мозг у тебя есть вообще?
Чувствуя горькую обиду, главным образом потому, что эти вопросы должен был озвучивать я и не мне, я открыл было рот для отповеди.
- Ды-ык ты б знал, как Врайтыч… это чебанько, г-гоняет! – встрял Эдик, на миг отнимая руку от носа сопротивляющегося Андрея. – К-как лось п-педальный, отввввечаю! Мы там, на этой, в которой вода… чуть в штаны…
Андрей вовремя нанес ему удар в солнечное сплетение, прерывая потом словесной диареи. Вовик какое-то время наблюдал завязавшуюся потасовку, потом повернулся ко мне.
- Весь спалил, короче?
- Я-то? – мутно поинтересовался я, пытаясь в этот миг свести всех Вовиков в кучу, чтобы уменьшить их количество хотя бы до трех. – Ты ващще к-кому там веришь… я никогда ж… тридцать, мак-кккксимум, ну и менты ж еще…
- В общем, тебе пора в люлю, - выслушав, вынес вердикт действующий леший и несостоявшийся русал. – Ну-ка, пойдем!
- Да куда..?
Я не помню, как я оказался на заднем сидении, и почему, собственно, на заднем – машина моя, я должен был быть на водительском, помнил лишь, как, натянув аж по скулы шапку Вадика, я пытался заснуть, одновременно отпихивая настойчиво валящегося на меня Стаса. Надо мной, из динамиков, безжалостно орала музыка, по неудобно скрюченным ногам все время тянуло холодом (двери закрывались неплотно, особенно снизу), а истинный ариец то и дело норовил выставить меня на улицу, что-то невнятно бормоча и пытаясь содрать с меня куртку, вероятно – представляя, что это его одеяло. Эту, однако, проблему, мне удалось решить, основательно двинув ему сначала по рукам, а потом – куда-то в район ношения печени, а затем, развернув его лицом к противоположной двери. Ганс гневно завозился, невнятно принялся кого-то поносить на чистом немецком, ну, или на матерном русском подобии его, после чего затих. Прильнув к противоположной двери, затих и я. Муть перед глазами рассеиваться не торопилась, я покорно плыл по ее неверным волнам, прежде чем темнота окончательно окутала меня.
Трудно сказать, что мне снилось. Сны – они вообще логикой не отличаются, а этот определенно давал фору всем предыдущим. В какой-то момент это был ярко-малиновый крокодил, одетый в камуфляжную куртку и сапоги из сургуча, стучавший меня когтистой лапой по плечу и назойливо предлагавший: «Ну что, Врайт педальный, слабо дуэтом?». После – откуда-то на водительском сидении моей машины организовалась русалка, ощутимо разящая тиной и сыростью, она сменила крокодила в пихании плеча и настойчиво требовала ключи. Мои вялые возражения на предмет того, что, во-первых, не дам, а во-вторых, даже имея оные, она все равно не сможет вести машину, поскольку не сможет нажимать хвостом на педали, она гневно отметала, как-то загадочно сводя каждое слово к классификации меня по уровню вьючного и жвачного животного. Потом разозлился я – ведь сиденье после нее наверняка насквозь мокрое, кто, спрашивается, будет его сушить и отмывать от чешуи и рыбьей вонищи? Русалка, однако, не ответила, обнажила длинные, очень длинные упырьи клыки, захохотала и исчезла за дверью. Однако я твердо решил добиться ответа, поэтому, почему-то ползком, выбрался из машины, забрался в воду реки, на удивление, не ледяную, и принялся, плавая по шею в запруде, выглядывать искомую земноводную. Русалка исчезла, однако откуда-то по течению сплавилось бревно, устремилось ко мне, и с садистской точностью ткнуло меня в плечо сучком, четко между передней и средней дельтовидной мышцами. Я взвился, намереваясь отпихнуть древесину – и с ужасом увидел, как на морщинистой, изъеденной жучками мокрой коре четко вырисовывается человеческое лицо. Бледно-зеленые губы на нем зашевелились:
- Вссссссттттааааваааааай!
- …ааааАААААААА! – завыл я.
- … там все танцуют! – закончил Андрей, заканчивая, в свою очередь, тормошить меня. – Слышь, н-не?
- Чего-чего делают? – прохрипел я, с натугой высвобождаясь из объятий Морфея. – Какого хрена вообще..?
- Танцуют! – твердо повторил Андрей, а затем звонко икнул, дабы придать веса своим словам. – К нам иди, г-говорят!
- Кто, собака его мамаша, говорит..?
Вопрос мой, однако, был адресован закрывшейся прямо перед моим лицом двери – Андрей, посчитав миссию выполненной, размашисто шатаясь, как морячок Попай после дозы шпината, торжественно проследовал в кусты, которые почему-то теперь находились от нас аж в двадцати с чем-то метрах. Я вздрогнул так, что находящийся рядом Стас на миг негодующе завозился, не прерывая своего многосерийного сна, в котором он пребывал с тех самых пор, как я оттолкал его к левой пассажирской двери. Лес исчез – вообще, полностью. Моя машина каким-то загадочным образом очутилась в русском поле, в том самом, в котором, следуя тексту песни, должна светить луна или падать снег. Однако луны не было, снега тоже, а было грязно-черное небо, с которого безостановочно, тугими струями, лупил проливной дождь. Светила фара – одна, вторая загадочно погасла, и в одиноком световом горизонтальном столбе я, моргая, углядел две неуклюжие фигуры, обернутые в насквозь мокрый камуфляж, выделывающие посреди ливня некие коленца, которые, при некотором воображении и снисхождении, можно было бы принять за репетицию приемов рукопашного боя. И орало, безостановочно орало мне на ухо что-то про крошку мою, по которой кто-то там дико скучает, поскольку письма не получает… зашипев от злости, я выкрутил реостат круто вправо, уменьшая вопли музыки хотя бы до рева реактивного самолета в момент его преодоления звукового барьера. Одна из фигур, прекратив корявую демонстрацию ката (а может – таолу или тхылю, кто знает) под названием «Ночной журавль садится мокрым гузном на сонную лилию в замерзшем пруду», расплескивая воду машущими руками, заорала:
- Э-э… с-слышь, ты там! Сделай как было!
- Дебил, что ли? – сиплым разбойничьим голосом поинтересовался я, открывая дверь.
- Ы-ы, Врайтыч, ты еще живой? Ходи к нам!
- Куда?
- Сюда, куда! – второй олигофрен был Андреем.
- Дождь же!
- Ууууу природы неееееет плохоооооой погооооооды! – тут же завопил Эдик, разъезжающимися ногами устремляясь ко мне по хлюпающей грязи. Я торопливо хлопнул дверью.
- Кааааааждая поооогода благодааааать! – проорал друг детства в мокрое стекло.
- Мне чхать, - злобно ответил я, отворачиваясь и снова натягивая на себя шапку Вадика. Спящий Стас что-то еще добавил в рифму, про мать. Я, не отвечая, лишь толкнул коллегу-поэта, чтобы не сильно разлеживался, и снова попытался задремать.
Попытка вышла насквозь неудачной. Спать в машине – вообще дело неблагодарное, когда машина маленькая, а в нее упихались четверо. Спереди на мои колени давил массой друг детства, слева не давал нормально улечься истинный ариец, а на моем, водительском, сидении нахально расположился Андрей, тут же заломивший спинку сидения вниз так, что наследник фюрера закряхтел и полез искать комфорта в район моей дислокации, нарвавшись на два ощутимых удара кулаками и обещание третьего, как под Курском. Было холодно. Печку включить было нельзя, поскольку не было бензина, кроме, разве что, двух, может быть, литров остатков на дне бака. Я скорчился на заднем сидении, чувствуя дикий холод, тянущийся безостановочно низом по зябнущим ногам, ноги, ибо скорчились, безостановочно же затекали, требуя смены позиции, а голодный желудок, то и дело издававший недовольные звуки, в какой-то момент от угроз перешел к конкретным действиям, и стал жрать позвоночник… Выныривая из зыбкой дремы и с натугой погружаясь в нее вновь, я вяло успел поинтересоваться у себя самого, как же это так случилось, что мое транспортное средство с речного берега оказалось в поле, без меня и без ключей, которые до сих пор упираются мне в ляжку в кармане… но интерес вышел чисто факультативным, и, наконец, когда, кажется, чернота ночного ливня внезапно полиняла и сменилась на рассветную серость – я уснул, уже окончательно.
* * *
Что может быть веселее пробуждения в состоянии алкогольной абстиненции, коя более известная в быту, как «бодун с утра»? Возможно, что-то и может, и, я уверен, если поискать, найдется даже не один десяток адептов идеи, что есть, как не быть, варианты более гадкого пробуждения, чем то, которое подкараулило меня сейчас. В другое время, в другом месте, возможно даже – в другой реальности, я бы и позволил бы им поделиться со мной идеями.
Сейчас же я угрюмо моргал, в деталях ощущая, как зудящая проволока тошноты тянется откуда-то из глубины кишечника прямиком к корню языка, провоцирует икоту и полноценную ненависть ко всему, что способно двигаться и издавать звуки. Например, к тому, что надвинулось на меня спереди.
- С дхобрым утрхром, - закашливая каждое слово, прохрипел Эдик, возникая передо мной, как демон из ночного кошмара. Беда была лишь в том, что ночь закончилась, а кошмар, кажется, продолжался… - Как самочувствие?
- В зашибиссимости, - блеснул неологизмом я, привычным движением отталкивая нагло клонящегося на меня группенфюрера. За окном зыбко серился рассвет – и тут бы выспренно сказать, что по лону поля стлался мокрый полог тумана, укутывая дрожащие деревца в полон влажного наступления утра. Ан нет, на лирику не тянуло. Тянуло просто констатировать – на стекло до сих пор падали капли, за ним – была некая поляна, черт знает когда и как возникшая в моей жизни, жухлая трава на ней была мокрая и понура, а по поляне тянуло дикой холодиной из горного ущелья, что располагалось неподалеку, и да – туман был, то и дело он наплывал кучами, то открывая, то закрывая дрожащий черный лес. Великолепный же пикничок получился, да? Мечта просто. Другого такого душа и не желала, верно – особенно если вспомнить, что дома тепло, есть еда, есть баночка джина с тоником в холодильнике, а еще есть компьютер с «Квейком», и есть официальное обещание от родителей, что они тебя не будут трогать аж две недели каникул.
- Эдик… сволочь пакостная, ты тут?
- Чего?
- Мы тут как оказались?
- Обдолбался, что ли, психиатр?
- В смысле?
- В коромысле! – ординарно передразнил друг детства, стандартно икая (не иначе, паршивая водка была виной этой бесконечной коллективной икоте). Его могучее «ии-и…ииИИИИКК» разбудило окончательно всех спящих и попутно убило последнюю моль, что жила где-то в районе задних сидений, и, в качестве бонуса, уничтожило остатки кислорода в салоне. Стекла сразу подозрительно запотели, и Эдик тут же, с размаху, шлепнул ладонью по своему:
- Ух ты! Прям, как в «Титанике»!
- От темы не уходи, жертва воздержания! Машина моя как здесь оказалась?
Эдик, сосредоточенно вырисовывающий на запотевшем стекле что-то, выглядящее далеко от цензурного допуска к публикации в детском журнале «Мурзилка», осклабился:
- Сам допер. Что, не помнишь? Ну, это, ремешки на плечи, и дальше, в горочку – эть?
- Шутку понял, шутка несмешная, - зловеще произнес я, и завертел шеей в поисках чего-нибудь потяжелее. На мою беду, шея задубела ввиду неудобной скорченности, и поворачиваться без боли отказывалась. Эдик заржал, разбудив Андрея.
- Врайтыч, не гони! Что – вообще ничего не помнишь?
- Мозг на секунду включи – если бы я помнил, я бы стал спрашивать?
- А ить не дурак! – гаркнул Эдуардос, сопровождая вопль обязательным подзатыльником. На беду, между подзатыльником и мной некстати возник сонно моргающий Андрей. Его речь прибавила духоты в салоне и запотевания на стеклах.
Я, наклонившись вперед, попытался поймать двумя пальцами ноздри Эдика, но, дважды упустив добычу, ограничился волосами.
- Говори, сволочь!
- Да Вовик твой дырчик припер, тупой, что ли? Пусти!
- Как припер? На себе, что ли?
- Тебе точно чердак… аааай! Выдерешь же, дятел!
- Продолжай, а про чердак потом обсудим, - посулил я, накручивая его чуб на кулак.
- Тросом подцепили и приволокли, совсем баран, не помнишь?! Он у тебя ключи хотел взять, ты его все посылал спросонья!
Посылал. Спросонья. Ключи. Русал за рулем. Ага… картина начала проясняться.
- А за каким лысым вам сюда понадобилось?
- Дупель же! – фыркнул Эдик, освобождая волосы от захвата. – Природа, свежий воздух… не догоняешь?
- Свежий? – злобно переспросил я, покрутив носом. Та смесь, что носила кодовый номер 17-202-прим и циркулировала сейчас внутри моей машины, воздухом могла называться лишь условно, и наверняка могла бы привлечь внимание химической и оборонной промышленности своим необычным составом и консистенцией.
- Ну да, - не оценил моей иронии друг детства. – Вован сказал, что от леса у него вообще асифисия начинается.
- Что начинается?
- Хреновый ты психиатр, - с сожалением отметил Эдик. – Ну асифисия, когда дышать трудно.
- Асфиксия, долбоящер!
- Да мне без разницы, какая там фиксия! В общем, ты дрых, мы сюда прикатили, делов-то - тросом тебя подцепили, и приволокли вот.
- Странный ваш дружбан, вот что, - пробормотал я. Потом меня – осенило, я пересчитал присутствующих по головам, и одной недосчитался. – А где ваш этот Вовик? И этот, как его… Вадик где?
- В Вовиковой машине спят, - глядя на меня с жалостью, как умственно отсталого, пояснил Эдуард.
- Есть чего заесть? – хриплым шепотом осведомился с водительского (моего, черт возьми!) сиденья взлохмаченный обломок кораблекрушения, бывший Андреем. Я ухмыльнулся наивности вопроса, и перевел взгляд на Эдика, дабы тот поучаствовал – и тут же получил звонкий щелбан между носом и левым глазом.
- Да ты в край ошалел, психиратор! Вчера жрал так, что затылок трещал, а сейчас вопросы такие задаешь!
Для протокола: ряд пунктов данного заявления меня праведно возмутил, ибо – спрашивал, вообще-то, не я, «психиратором» я не был (и никто не был - ввиду отсутствия таковой профессии), жрать указанным способом не мог в принципе, благо изобилие взятого провианта не располагало, от щелбана что-то в голове взорвалось белым обжигающим пламенем, а еще – я действительно очень хотел есть, поболее всех присутствующих, натрое помноженных. Перечисленные компоненты вступили между собой в связь, породившую вполне конкретную мотивацию, которая, в свою очередь, породила действие.
- УУУУУ, ГАААААД! – мой рывок на затекших ногах с заднего сидения на переднее никак было нельзя назвать удачным (ввиду тесноты салона голова звучно и ощутимо приложилась о потолок), однако я уже не обращал внимания на мелочи. Свирепея от секунды к секунде, я наносил удары вслепую, попадая кулаком поочередно в Эдика, бардачок, лобовое стекло, Эдика, ухо Андрея, подголовник сидения, ухо Стаса, Эдикову лопатку…
Внезапный берсерк покинул меня тогда, когда я осознал, что я уже не в машине, а на холоде, который, дождавшись добычи, с ярости кинулся искать щели в моей одежде и резать кожу тысячью ледяных лезвий. По полю, которое оказалось поляной, стлался ватный туман, вершины гор были наглухо затянуты облаками, сочившими на меня сверху мелкодисперсную морось. Сзади шумела река, а под ногами хлюпала жидкая грязь. За окнами моей машины маячили три развеселые физиономии, тыкающие в стекла оскорбительно оттопыренными средними пальцами. Вытолкнули, сволочи, понял я, и, пытаясь не упасть, на разъезжающихся ногах подобрался поближе.
- Выдь из тачки, клоун!
Эдик продемонстрировал мне широкую крокодилью ухмылку, после чего добавил длинную фразу, суть которой сводилась к тому, что не родился еще тот психотерапевт, которому удастся выдернуть из теоретически предполагаемого водоема что-то, оснащенное чешуей, хвостом и жабрами, не приложив к данному действу определенных усилий и не совершая полезной работы.
Я презрительно сплюнул и попытался растереть, однако тут же пожалел о совершенном – кроссовки поехали в стороны по жидкой грязи, словно по льду. Пытаясь удержаться на плаву, я судорожно вцепился в ручку пассажирской двери, вызывая по другую ее сторону взрыв хамского смеха. Устояв, однако, я попытался с запоздалым достоинством выпрямиться, после чего, дабы забить чем-то неизбежно возникшую неловкую паузу, я освободил от рукава часы. Одиннадцать… однако! Отвратное освещение, рожденное ненастным днем, меня обмануло – утро уже давно миновало, и встречать его мне пришлось, не как планировалось, не у костра, под утреннее пение птиц и робкий наплыв зари, раскрашивающей белые камни скальных сбросов в нежно-розовые тона – а в тесном салоне и в компании трех юных, начинающих, но уже безусловно талантливых алкашей.
- Бить не буду, выходи! – пообещал я, сжимая кулаки за спиной и разминая пальцы. Эдик, однако, что очень нетипично для него – поверил… так или иначе, он вытянул кнопку блокиратора двери вверх и надавил на ручку. Подивившись его наивности, я даже в какой-то момент собрался его простить, но тут мой взгляд зацепился за выгнутый вперед хромированным горбиком передний бампер. Так вот как они машину цепляли, за бампер… как не оторвали только. Мысль эту я додумывал уже в прыжке, совершая удар ногой. Эдик, однако, даже при приступе внезапной наивности, дураком не был – еще в момент отрыва бьющей ноги от поверхности он уже сидел в машине, не забыв аккуратно запереть за собой дверь.
Мой разъяренный рев разнесся по поляне, заставив стайку озябших воробьев с шумом сорваться с ветвей. С неба затрусил дождик, сменивший морось.
- Слышь, логопед… ты там давай, успокаивайся уже, - сквозь узкую щель открытого окна обратился ко мне Андрей, потирая красное пятно на скуле, оставленное моим кулаком. – Нажрался, что ли?
Мой желудок, безошибочно распознавший корень «жрать» в прозвучавшей фразе, болезненно сократился.
- Ни слова про еду, животное! Вообще – ни слова! Я в гневе!
Не уверен, что я был убедителен в ходе этой пламенной речи – однако ребятки тут же скрылись в глубине салона, и принялись над чем-то - или кем-то, оскорбительно ржать. Я отвернулся, дабы не радовать оппозицию злостью. Рядом мокла под дождем белая «семерка» упомянутого Рована Вованцова, или как там его… и выглядела она, чего скрывать, куда новее, солиднее и даже чище моей «копейки» - даже сейчас, посреди грязной поляны. Осторожно ступая, то и дело оскальзываясь, я подобрался к ней, пытаясь убедить самого себя, что делаю это не из зависти – и тут же поверил, благо взамен зависти в душе всколыхнулась самая настоящая злость. Два сонных тела вольготно расположились на откинутых назад сидениях, с наслаждением дрыхли, и никакого дискомфорта, судя по всему, не испытывали. На мой стук в стекло они также не отреагировали. Плюнув на окно, я затопал обратно, вовремя вспомнив, что ключи от машины до сих пор у меня в кармане. Отперев дверь, я за загривок извлек оттуда сопротивляющегося Андрея, после чего, наконец-то, уселся на свое законное место, с наслаждением вытянул ноги. На поворот ключа в замке зажигания отозвалось радио, тут же запевшее про вальсы Шуберта и хруст французской булки, снова заставившее желудок яростно заколыхаться. Застонав, я откинулся назад, от души приложившись затылком по лбу неосторожно прилегшего головой на спинку сидения Стаса. Дальнейшую дискуссию, как общее ее содержание, так и конкретно сказанные фразы, я приводить не рискну.
Так минуло полчаса. Мы сидели, перебрасывались словами, переругивались, иногда смеялись, вспоминая прошлый вечер. Ребятки, это было видно, потихоньку оживали, пусть даже без реабилитационных мероприятий в виде таблетки аспирина, бутылки холодной газированной минералки, хрестоматийного рассола или новомодного, мелькающего в рекламе по телевизору, «Алка-Зельцера». Им-то ладно, им можно. А меня все больше и больше беспокоила одна проблема, известная со времен, возможно, Киевской Руси, носящее звучное название «перегар». После того, что мы употребили прошлой ночью, любой обладатель полосатой палки и красно-синей мигалки, сможет лишить меня прав на расстоянии выстрела из снайперской винтовки – по крайней мере, я это ощущал. Лишить прав и лишить надежды вернуться домой, к компу и «Квейку» живым и здоровым. Это недопустимо… и, кстати – был тут у меня в машине персонаж, Андреем именуемый, который, помнится, вчера, подмигивая, обещался меня научить некому способу избавления от похмелья со стопроцентной вероятностью. Я повернулся, и застыл с полуоткрытым для вопроса ртом – потому что аккурат в этот момент хлопнули две дверцы, и искомый Андрей с неискомым Эдуардом бодро, скользя и ругаясь, зашагали прочь, под сень монументального дуба, окрестности которого были щедро усеяны палыми желудями и свиными «минами». Дуб был огромен, могуч и стар, насчитывал многие лета, и один его вид рождал в воображении образы сумрачных друидов, закутанных в тканые льняные балахоны, мерцание древних рун, блеск языков ритуального огня и отголоски забытых заклинаний. Неужто мои недалекие орлы ударились в мистику, наивно удивился я, наблюдая. Орлы не стали опровергать моих предположений, они подобрались к морщинистому стволу, почти синхронно склонили головы в салюте причастившихся неофитов, потом произвели ритуальное движение у паха сверху вниз, и, задрав головы к теряющейся в наплывающих клочьях тумана, кроне, подрагивая задницами, стали с экстазом производить священный обряд полива.
Не желая созерцать это более, я отвернулся, от скуки распихал успевшего придремать Стаса, и, дождавшись злобного: «Ну, бл..?» поинтересовался, нет ли у него чего съестного. В ответ я услышал много пожеланий, большинство из которых сводились к рекомендациям лизнуть розетку, погладить контактный рельс в метро и прогуляться по минному полю вприпрыжку, после – пообещал, что наши снова будут в Берлине, и, не желая далее развивать межнациональный конфликт, выбрался на свежий воздух. Тут же пожалев, потому что налетевший холод с наслаждением хлестнул меня по лицу наотмашь.
Зацепившись за голые вершины деревьев, над лесом висели тяжелые дождевые облака. В разрыве одного из них я углядел вершину горы – там до сих пор лежал нестаявший, оплывший от накатывающих то и дело оттепелей, серый рыхлый снег. Вдали, по направлению на северо-восток, за деревьями маячило что-то сине-белое, очертаниями напоминающее дом, и, скорее всего, таковым и являющееся. Лесник, наверное, умозаключил я, поворачиваясь к коллегам по лесному заточению. Указанные уже закончили свои жидкие дела, успели подобраться к берегу речки, на ласковых берегах которой мы прошлой ночью веселились, и сейчас продолжали веселье, увлеченно обстреливая камнями бутылку «Фанты», невесть с каких веков прибитую к корням нависшей над противоположным берегом ольхи.
- Чего, Врайтыч, отмерз? Башка отошла?
- С трех раз догадайся, - буркнул я, не уточняя, на какой из двух вопросов эта фраза является ответом.
- Мне гадать не надо, и так вижу.
- Значит, мозг не задет, - я нагнулся, подбирая голыш, взвесил его в руке, и, прицелившись, снайперским ударом запустил его в сторону бутылки. Камень с шорохом и сильным перелетом ушел в кусты боярышника, произраставшие куда выше ольхи.
- Так…!
Еще один взмах – и камень по параболе устремился, почти задел желтую крышку, но подло срикошетил о корень, и мгновенно зарылся в жидкое холодное стекло воды, на миг брызнув студеными каплями в стороны.
- Слыш, мы домой-то когда попрем? Ты нас тут долго морозить собираешься?
Скажи это Эдик – я бы списал сказанное на подтвержденную олигофрению, и на этом бы, наверное, успокоился. Но фраза была рождена нетерпеливо притаптывающим на месте Андреем. Я сощурился:
- Что?
- Домой! Говорю! Когда! Поедем?! – проорал Андрей, демонстрируя руками, как он крутит руль (или штурвал, судя по размаху жестикуляции), делая отмашки куда-то в сторону Родины. В смысле – в сторону размытой и загаженной свиньями колеи, когда-то, в более сухое и жаркое время носящей гордое название «дорога грунтовая».
- А поедем – на чем?
- На машине! Знаешь, хреновина такая бывает – педальку давишь, а она едет!
На миг я сравнил это определение и то, что нам давали в автошколе. Что и говорить, более емкое и точное, куда там технарям и прочим автомеханикам. Однако, негоже было упускать очень важный момент в матчасти.
- А почему она едет?
Эдик и Андрей на миг пересеклись взглядами, и взгляды были тревожны. Крышу у паренька подмыло ночным ливнем, читалось в них.
- Врайтыч, ты чего? Приболел?
- Вроде нет, - кашлянул я, и, прищурившись, запустил камень к цели. Он, предательски исказив изначально планируемую траекторию, вильнул влево и звонко цокнул по здоровенному, вросшему в грунт, валуну, оставив на нем белую «запятую» царапины.
- Слыш, терапевт, не зли!
- Кого не злить? – вежливо уточнил я, высматривая новый камень, более удачный в плане аэродинамики.
- Меня не зли, - Андрей дернул меня за рукав. – Ты ж вчера не бухал почти! Чего сейчас тупого ловишь?
- Не ловлю, - отпихнув Андрея, я повращал плечом, после чего запустил камень полого, решив, что вариант «блинчики» будет более удачным. Не был. Вода зашлась возмущенным плеском.
- Да тормози! – Андрей развернул меня к себе. – Ты это, чего? Домой, говорю, ехать надо, ты уловил?
- Уловил, - кивнул я. – Домой. Надо ехать. Каким образом?
- Дебил, - констатировал студент, отпуская мой воротник. – Нелеченный.
- Дебилов лечить бесполезно, - смех меня разбирал, но я мужественно держался, в том числе – и за куст, выуживая очередной камень, его формы меня привлекли, он хорошо лег в ладонь. Подбросив его, я присел, привстал, рявкнул что-то на древнехалдейском, и устремившийся снаряд вышиб бутылку «Фанты» из корневого плена, заставив ее заколыхаться в бурных волнах.
- Во!
- Бензину наглотался, походу…
Услышав кодовое слово, я мгновенно воспламенился:
- Какого бензину?! – от моего вопля, кажется, с деревьев посыпалась тля. – Какого, к албанской выхухоли, бензину?! Где он?! Где?! Вы его весь вчера, дятлы мохнатые, на костер этот ваш @$%^@ый вчера извели, бензин!! Домой захотелось?! Валяй, только мне пять литров сначала роди, бараноид красноклювый!! У меня машина в кредит не ездит!
Пока я орал, Андрей успел отпрянуть вверх по склону метров так на десять, и внимал мне уже с безопасной дистанции. Эдик указанное проделать не успел, и сейчас, сфокусировавшись на друге детства, я выдавал ему все, что накопилось в моей душе за ночь и часть утра. Остапа Ибрагимовича Берта Мария Бендер-бея, помнится, такое вдохновение охватывало перед выше-средним шантажом – меня же, в отличие, оно охватило в предвкушении банального низкоуровнего мордобоя, который я собирался начать после завершающего слова «урод».
- Хренасе вы тут веселитесь!
На бруствере речного ската возник помятый Вадик, пытающийся разгладить то, что на его голове соорудил ночной сон в машине. Выглядел он до омерзения отдохнувшим.
- Чего он?
- Сдурел с голоду! – категорично поставил диагноз Эдик, успевший хитро сбежать в том же самом направлении, в котором ретировался Андрей.
- Да-а, жрать-то хо… блин! – Вадик хлопнул себя по голове. – Фотки же не показал! Со дня рождения, я ж напечатал… Эд, ты рожу свою видел?
Студенты мгновенно сосредоточились вокруг Вадика, радостно гогочущего и тыкающего пальцем в фотографии, извлеченные из кармана куртки. Пользуясь временным перемирием, я подобрался поближе – и почувствовал, как меня зашатало. На десяти снимках был запечатлен праздничный стол, судя по обилию ракурсов – профессионалом. Перед моими глазами поплыли жареные цыплята табака, коричневые, пересыпанные рубленым чесноком и душистым красным перцем, жареный же судак на широком блюде с волнистыми краями, окаймленными позолотой, обложенный пучками базилика, укропа, обрамленный маслинами, копченая охотничья колбаска, ломтики голландского сыра, а также, на заднем плане – восемь, кажется, разновидностей салата, от банального «Оливье» до сложного «Мимоза»…
- Дай! – я отобрал у студентиков фотку смеющегося Вадика, заедающего сочным куском семги только что опрокинутые сто грамм. Желудок бился в судорогах. Хоть так пусть, не осязая, так хоть лицезрея…
- Черт… слыш, Врайт, я у твоей тачки сейчас колеса отгрызу!
- Грызи, - буркнул я, не вникая, кем была сказана эта опрометчивая фраза. – Это будет последнее, что ты отгрызешь в своей жалкой жизни.
- А если у лесника хлеба попросить? - внезапно предложил Эдик.
- У какого лесника?
- Да вон, его ж хибара за деревьями, не?
- А он нам по голове не настучит? – осведомился я. – Приперлась пьянь, всю ночь горланила, костры жгла, фарами светила…
- Щас я тебе по голове настучу! – пообещал Эдик. – Или у тебя варианты получше есть?
- Нет, - пожал плечами я. – Помереть от пули проще, чем от голода - звук лучше, ощущения ярче, возни меньше. Кто пойдет?
- Все пойдут, - заверил Вадик, бережно запихивая фотографии обратно в карман. – Я ж вас знаю – одни пойдете, а потом жратва до нас не доживет. Поперли уже!
Я сумрачно посмотрел ему вслед, силясь понять, когда это он успел настолько глубоко познать меня за неполные сутки знакомства, чтобы делать подобные выводы – но, не придя ни к какому решению, лишь молча зашагал за размахивающим руками Эдиком к зданию, одиноко стоящему за далекими деревьями.
* * *
Судьба иногда наносит удары. Иногда – даже очень сильные удары, сродни товарищу, взявшему твою курсовую «на почитать», и сдавшему ее преподавателю прежде тебя, содранную всухую, от вступления до выводов в конце. Иногда – и пожестче, в виде девушки твоей мечты, что плюхается этому самому приятелю на колени на остановке, а он, тактично приобнимая ее за талию, широко улыбаясь сволочной улыбкой удачливого соперника, говорит тебе: «Ну, ты давай, увидимся… кстати, завтра вариант у тебя в комп поиграть?».
Этот удар был куда страшнее. Мы отшагали, если посчитать даже навскидку, не менее трехсот метров по пересеченной местности, перебираясь через завалы веток и стволов упавших деревьев, наступая в замаскированные палой листвой и мхом лужи, ловя холодные капли на затылок, мокрые, злые, но – не утратившие надежды выйти к заветной поляне, где находится дом искомого лесника, где, наконец, после краткого, возможно, момента унижения мы обретем что-то, что насытит наши желудки…
Хибары лесника не было – ни на данный момент, ни вообще. Была трансформаторная будка, одинокая и пустая. К тому же – неработающая, металлические двери преступно отсутствовали, силовой трансформатор, какой бы он там ни был, также бесследно испарился, керамические изоляторы, покрытые крупными каплями, жалко выглядели с обрубками кабелей. Какой именно факт вызвал наибольшую ярость, я утверждать не берусь – но Эдик и Андрей, завыв анакондой, с боевым кличем «Бл..!», с гренадерского шага ринулись в атаку рысью, начав покрывать гремящее железо вмятинами от пинков. С легким удивлением я обнаружил, что нахожусь в рядах атакующих, воплями мартовского кота провоцируя себя на избиение ссаженными, багровыми от холода, кулаками тех мест на гремящей металлической стене, куда ногами было не достать.
Прошло что-то около десяти минут, мы угомонились, Андрей сосал порезанный палец, я растирал гудящие от боли кисти рук, а Эдик ухитрился потерять каблук, и, чертыхаясь, разыскивал его в мокрой жухлой траве, покрывавшей полянку. Завоеванное пространство при первом обследовании не потрясло перспективами – узкое место, кривоватые и узловатые деревья, в которых Андрей опознал пробковый дуб, густорастущие кусты самшита, под одним из которых был обнаружен ком грязных вещей, вероятно, брошенных когда-то бомжами. Вадик высказал предположение, что там, в коме, возможно, могут водиться змеи. Я усомнился, и он разрешил мне, в качестве эксперимента и проверки его теории, провести немедленное вскрытие. Я, в свою очередь, длинно и изобретательно отправил его куда-то, куда вряд ли забирался хоть один электронный телескоп (хотя регулярно забирается проктолог), после чего отвернулся, твердо решив обозреть окрестности, раз уж мы сюда так долго маршировали. Однако обозрению помешал некстати возникший сзади злой Эдик (каблук он так и не нашел), он отвесил нам (мне и Андрею) по подзатыльнику и посоветовал перестать быть баранами и заняться делом. Мы (я и Андрей) занялись, поочередно пнув его в ягодичную область, а потом, для профилактики, догнав – пнув повторно, на брудершафт, после чего занялись поисками невесть куда запропастившегося Вадика. Тот обнаружился скоро, через несколько секунд – не найдя лучшего решения, он забрался на ближайший пробковый дуб, предварительно струсив с него всю воду, и сейчас, из-под руки, а-ля Илья Муромец, оглядывал окрестности. Роль палицы, болтающейся на руке, сыграл китайский зонт. Откуда он взял зонт, я так и не узнал – меня в самое сердце поразила символичность картины, и я смотрел с приоткрытым ртом на защитника земли Русской, который, матерясь, пытался удержаться за ломкие ветви, пока Эдик и Андрей с индейскими воплями шатали ствол.
Не желая видеть, как хлопнут Илью свет Муромца да по могутной спине, я отвернулся и горестно вздохнул. Хотелось есть. Очень. Дико.
И это огорчало больше всего.
- Слышьте, печенеги?
Искомые не отреагировали – они отмахивались от Вадика грязными ветками, подобранными в буреломе.
- Дети больной империи, слышите меня?
Призыв также остался без ответа, благо Вадик, сопя, перешел в наступление, и успел переломить некстати раскрывшийся в длину зонт о спину некстати попытавшегося перейти в отступление Эдика.
- Хромые мозгом, ау!
Андрей подлым маневром зашел сбоку, перехватил беснующегося коллегу за талию, и поволок к капищу пустой трансформаторной будки, несомненно – чтобы керамическим осколком изолятора излить его кровь и лимфу на алтарь бога Электро.
- Все, у кого есть трисомия по хромосоме двадцать один – СТАААААНОВИСЬ!
- Чего? – задыхаясь, вопросил почти поверженный Эдик, прерванный в самом начале карательной сатисфакции.
- Я к тому, что домой мы не поедем. Хотите домой – пошли прям сейчас. Пешком.
- Врайтыч, ты хуже бабы, - скривился Эдуард. – Ноешь и ноешь! Сейчас Вовик оклемается, на бензин его раскулачим!
- На средство от перегара тоже раскулачишь? – злобно осведомился я. – Мне мои права дороги – и как память, и по деньгам. Кстати, Андрей, ты мне там вчера чего-то говорил про средство?
- Какое средство?
- Которое как рукой снимет!
- А-а, так там просто все, - Андрей, отпустив Вадика, щелкнул пальцами. – Берешь, короче…
- ….эээЭЭЭЭЭЭЭЙ! – донесся до нас откуда-то тихий отголосок грозного вопля.
Мы замерли.
- Лесник?
- Теряемся!
- Да какой лесник, тупорылы? Это Ганс наш заскучал!
Мы дружно захохотали:
- Стаааааас! Ты там живой еще?
- Лю-ю-ю-ди! – донеслось до нас ответное.
- Да здесь мы, придурок! Ходи к нам!
- П… мог… те!!
- Как-то он не так голосит, - хмыкнул Вадик. – Есть мысли, почему?
- Сп…иииии…те..!
Я предположил, что отряд чеченских боевиков, которыми нас регулярно пугали каждую неделю в местных и федеральных новостях, все же прорвался, и сейчас шинкует наследника Бисмарка на бастурму. Вадик презрительно опроверг данную теорию, в качестве ведущего аргумента указав, что объект исследования в данном случае уже давно перестал бы голосить, и, по факту, не смог бы голосить изначально.
- Пошли, посмотрим.
- Пошли.
Снова захлюпала в обуви вода, снова по затылку забарабанили холодные капли, снова замелькал перед глазами черный бурелом. Мы шли на выручку.
Станислава мы обнаружили через пять минут, и отнюдь не в районе машины, где оставили его почивать. Я узрел его первым, и увиденное немедленно согнуло меня в приступе истерического хохота на длительный срок, да так, что я лишь постанывал в ответ на тычки и призывы успокоиться, заводя снова оглушительное «Ууууухихихихихи!!!».
Стас, как можно было предположить, проснувшись в очередной раз и не обнаружив знакомых лиц, выбрался из машины, обнюхал обстановку, и, сочтя ее несоответствующей той, при которой укладывался спать, принял волевое решение выдвинуться в район нашей ночной пьянки. Направление он выбрал верное, маршрут же – не очень, поэтому его несчастливая планида направила его, вместо тропинки, в сторону кустов, аккурат туда, где несколькими часами ранее Эдик, согнувшись пополам, долго и протяжно позвал своего тезку. Почуяв стопой, что под ней не земля, Стас попытался скорректировать скорость перемещения, но уже было поздно – его понесло, а единственное, что маячило в пределах видимости и за что можно было зацепиться – это была колючая лоза. Он зацепился, и, издав клич вомбата в период гона, описав фантастическую параболу, по глинистому и полуотвесному склону съехал головой вниз, судорожно суча конечностями. Склон был подлый, встать без переката через голову не представлялось возможным, а еще – планида оказалась сволочью вторично – головой он точненько въехал в то, что на всех языках мира называется «каках свиной обыкновенный». Принялся звать на помощь…
Когда Зигфрида, злого, похмельного, экзотично благоухающего, все же извлекли из ловушки на земную твердь, истерика, едва отпустившая меня, овладела всеми. От общего гогота, кажется, по волнам речки пошла рябь.
Дальнейшие манипуляции, как то – очищение, возвращение к жизни и всеобщее ликование по поводу возвращения – я опущу, ибо длились они долго и носили, по сути, неорганизованный характер.
На часах уже был час, пардон за тавтологию – и это значило, что все сроки на реабилитацию уже вышли, и, в самом деле, как говорил Смоктуновский в качестве И.О.О. в детском фантастическом фильме: «Не пора ли на домой, друзья?». Впрочем, кажется, он звал не домой, а на Землю… какая разница, в конце концов? На миг я даже замер, смакуя это замечательно слово. Домой! Домой, в тепло, в уют, в горячий душ, смывающий остатки суррогатного похмелья, к холодильнику, где, я уверен, уже ждет меня большая кастрюлька со спагетти и колбасным острым соусом, к моему маленькому, но отдельному от семьи, балкону, к желтому кругу лампы, к шумящему системному блоку компьютера, на котором горят зеленые цифры «66», к четырехрогому ярлычку с надписью «Quake II» чуть пониже, к короткой заставке и к долгому интересному бою, когда ты, пригибаясь и шарахаясь за выступы коридора, поливаешь огненным шквалом выскакивающих сукиных сынов, орущих что-то про твою семью на своем булькающем жаргоне, и уровень за уровнем – продвигаешься к сердцу инопланетной Цитадели, где, как скупо написано на обороте диска (разумеется, насквозь пиратского, надпись и все прочее распечатано на струйном принтере) – ждет Главный Плохой Хозяин Всего Злого, которого тебе, уставшему, ободранному, но – полному решимости, подкачавшемуся и натасканному, и предстоит помножить на ноль.
Все это я прокручивал в голове, дыша на озябшие руки и наблюдая, как студенты шумною толпой настойчиво расталкивали Вовика, упорно не желающего просыпаться. Он отругивался, не всегда на русском литературном, один раз даже лягнул неудачно подставившегося Стаса куда-то в район вилочковой железы, после чего с гневным урчанием выбрался на волю, разминая кулачищи и горя желанием убивать. Но не успел – студенты, удостоверившись, что второй пилот стал подавать признаки жизни, тут же шумно ринулись в мою машину, трижды хлопнув дверями.
- Трогай, - барственно приказал Эдуард.
- Выдь отсюда, - в тон ему ответил я. – И, для начала, организуй меня дождь из пары-тройки литров бензина.
- Где я тебе его..?
Я выразительно скосил глаза на окно, в котором возникла небритая физиономия Вовика.
- Слышь, Врайский, а тебе он зачем вообще? У тебя ж пара литров есть.
- С чего ты взял? – и на этот раз я решил его не поправлять.
- С того взял. Я тебе палкой тыкнул вчера, проверил.
- Куда тыкнул? – похолодел я.
- В бак, - не замечая моего похолодения, ответил Рованцов, выпрямляясь и с наслаждением хрустя позвонками. – Перед тем, как волокли, проверил, может твое корыто ездить или нет. Литр с кепкой у тебя есть там, не трясись. А спалишь – тогда поделюсь.
«Жмот», - с ненавистью заключил я, поворачивая ключ. Увы, ночевка в холодном лесу не прибавила моему аккумулятору, видевшему еще оборону Шипки, здоровья. Машина, дернувшись и издав зловещий чих, заглохла. Студенты сзади загоготали. Я, обернувшись, ожег их взглядом сидящей на диете и бросающей курить женской кобры, после чего снова взялся за ключ и педаль акселератора. Результат оказался идентичным, а сзади голосом Андрея донеслось что-то типа «… факир был пьян и фокус не удался». Тогда, в целях сохранения остатков моего душевного равновесия, я выпер их всех из машины и приказал толкать меня, пока не заведусь. В виду я, понятное дело, имел машину, но соображающий до безобразия примитивно Эдуард тут же вонзился мне лапищами в плечо и приступил к процедуре. Я завелся…
Минут через десять, когда я устал горланить ругательства и обстреливать комками грязи мелькающую вдали фигуру в камуфляже, Вован постучал мне в другое плечо и предложил не валять дурака. Я отверг предложение, ссылаясь на то, что дурак от меня находится на расстоянии тридцати метров и валять его не получится в принципе. Вовик вознес молчаливую молитву сначала хмурому небу, потом другую, шепотом, кому-то, чья пантеонная должность оканчивалась на «…дь», и ретировался.
Через какие-то полчаса мне удалось собрать студентов в могучую кучку, включая мятежного Эдика, они с криками и стонами налегли на багажник, мотор со скрежетом и скрипом завелся, из-под колес брызнуло грязью, а в мою сторону – бодрой нецензурщиной. Впрочем, краткий миг гнева сменился общей бурной радостью, и временные бурлаки с радостными воплями попадали в машину. Я выпер их оттуда вторично, красноречиво ткнув рукой в размытую дорогу.
- Сильна у тебя тачка, чего уж там, - скептически изрек Вован, наблюдая за всем этим действом с лицом надкусившего лимон. – Теперь смотри, на что моя способна.
- Жду, не дождусь…
Рованцов шикарным жестом распахнул дверь, не менее шикарно впихнулся за руль, автоматическим стеклоподъемником опустил водительское стекло, выставил локоть, и небрежно крутанул ключом. Потом еще раз. Потом, убрав локоть, загнулся куда-то под руль, и принялся возиться там. Возился он там не менее пяти минут, в течение которых я пополнил свой лексикон десятком новых слов, парой фразеологизмов и пятью довольно жуткими эвфемизмами слова «сволочь». Заклинания не помогали, и он, выбравшись наружу, откинул капот и стал копаться под ним. Студенты, окружив его и машину, наперебой кинулись давать советы. Вован разогнулся, подбросил в руках отвертку с тяжелой рукояткой, разогнал всех перечисленных, после чего снова углубился в недра «семерки».
- Да что за хрень?! Врайцев, слышь, поверни щас!
Я забрался за руль его машины, предварительно выпихнув невесть как оказавшегося там Эдика. Повернул ключ от себя – с ожидаемым результатом.
- Там аккумулятор выеживался, вроде… щас! Давай!
Машина на мою попытку ее завести отреагировала холодно, я бы даже сказа…
- Вовик.
- Да подожди, сейчас, тут реле хрен знает где!
- Вовик!
- Слыш, Эд, «вэдэшку» дай!
- ВОВИК! – рявкнул я. – Сюда глянь!
- Куда? – Вовик, злой, запыхавшийся, красный ликом, возник в окне, готовый карать за ложную тревогу. – Чего ты там..?
Стрелка, отмечающая уровень горючего, мирно дремала слева, в тесном соседстве с желтой полоской и круглым оранжевым огоньком, намекающим, что в баке сухо, аки в Сахаре.
- Да какого х..?!
Русал взвился в воздух, оборвав свой собственный вопрос.
- Аааааа! Печка! Печка, ее душу в пень! Всю ночь же не выключали!
- То-то я и думал – чего жара такая стояла, хоть окна открывай, - уныло добавил Вадик, и тут же сник под бичующими взглядами замерзших за ночь студентов.
- Ладно… что делать будем? – спросил, наконец, Стас, отвернувшись от падшего идола в виде Вовика, который метался по поляне и исступленно пинал что-то невидимое.
- Загорать, что еще, - угрюмо сказал я, выбираясь на волю и захлопывая дверь. – Теперь мы отсюда точно не уедем. Никогда.
* * *
Моя машина ехала, медленно пробираясь по расхлябанной дороге, то и дело совершая судорожные ныряющие движения в замаскированные водой ямки, после чего в стороны летели фонтанчики мутно-коричневой воды. Следом, в качестве ведомого, в кильватере шла «семерка» Вовика, удачливо избегающая указанных препятствий, ибо я сейчас выполнял роль минного трала. Впрочем, кроме этого, я делал еще два дела – пытался сжимать руками прыгающий и норовящий вырваться руль и материться не так громко и грязно. И то, и другое у меня получалось из рук вон плохо.
Да, мы поехали, как было предсказано судьбой и Эдиком, вопреки моему финальному пророчеству. Решение нашли крайне быстро и крайне несправедливо – на свет появился шланг, и половина остатков бензина, что размазались тонкой лужицей по днищу моего бака, перекочевала в бак машины Вовика. Что самое обидное, проделано все это было быстро, профессионально, молча, и с полным невниманием к моим доводам, упреками и возражениям. Я обвел всех присутствующих взглядом, мысленно составил список, в каком порядке их умерщвлю, молча перекрестился и тронулся. С места, в смысле.
Студенты растянулись пехотной цепью сзади, подбадривая нас криками, а Эдик, кажется, даже что-то швырял вперед, видимо, для придания нашей позорной ретираде видимости наступления, разве что в обратном направлении. Радио молчало, я выключил его и даже выдернул панель магнитофона, дабы не отвлекала – дорога, если ее можно было так называть, после прошедшего дождичка была почти мертвой, то и дело лысая резина моих колес взрывалась бунтующим воем, начиная «шлифовать». Под сочувственное «давай-давай-давай-дебил-давай!», враскачку, меня удавалось вызволить, и я катился до следующей рытвины, подло замаскированной водой, беззвучно молясь, чтобы все вот это оказалось сном. Стрелка моего индикатора уровня топлива теперь тоже наглухо прилипла к оранжевой точке, и только Всевышний, наверное, мог сейчас любоваться таймером, который отсчитывал отведенные мне метры, пока двигатель, выдохнув последний раз, не заткнется окончательно.
Мы выбрались на берег. И встали, заглушив двигатели почти синхронно. Было от чего.
Да, в принципе, принимая во внимание ночной ливень, я должен был сообразить, что река может разлиться – и она разлилась. Просто никто, включая несчастливую планиду Стаса и злой гений Эдика, нас не удосужился предупредить, что она разольется настолько.
Вчера были просто буруны и гребневые волны, плюс – еще была и ночь, ночью все кажется страшнее. Сейчас был день, и передо мной вниз, к морю, бурля и швыряясь пеной, ощутимо раздвинувшись в берегах, неслась и ревела могучая горная река – та самая, что, набухая за минуты, смывает зачастую половину поселка…
- Я не поеду, - выдавил я наконец. – Режьте, вешайте – не поеду. Там смерть верная.
- Да и хрен с тобой. Вали с руля, я поеду!
Ох, скажи эту крамольную фразу Эдик – видит Бог, я бы тут же утопил бы его в этой самой реке, и совесть моя бы осталась чиста, как моча после пива. Но слова принадлежали Андрею, и топить его было непрактично хотя бы по двум причинам – он не был моим другом детства, и он обещал меня научить какому-то экзотичному способу избавления от перегарного запаха. Ну, и в плечах он меня был пошире, опять же.
Вовик же, не тратя времени на сантименты и пререкания, рубанул ручищей воздух, решительным жестом загнал Вадика на заднее сидение, и ринулся в бурны воды. Мы, поневоле заинтересовавшись, стали наблюдать, как белая «семерка», захлестываемая порой аж по самый капот грязной водой, ползет вперед, осторожно нащупывая колесами дно. В принципе, фарватер не должен был поменяться, и, если не лихачить, можно было бы переехать… однако у течения были свои правила, и какой-то валун, то ли прикатившийся с высокогорья, то ли просто вывернутый мутным потоком под не тем углом, стал машине поперек горла. От жуткого скрежета, разодравшего на миг несмолкающий плеск и шум, студенты подскочили и завыли. Завыл и я, потому что прекрасно понимал, что это значит. Как минимум, Вадику надо сейчас выбраться наружу, встать по пояс в ледяной зимней воде, и, найдя опору, в одиночку спихнуть застрявшую машину… реально? Нет, конечно. Нужны все присутствующие, и то не факт, что справятся – а если и справятся, то последующие простатиты, циститы, миозит (это в лучшем случае), не говоря уж про более перспективные менингит и пневмонию – не замедлят дать о себе знать. А все благодаря кому? Я с шипением втянул воздух сквозь тесно сжатые зубы. Вот кому, вот этой горилле, которая сейчас скачет по берегу, гогочет и подбадривает застрявших воплем внезапно разведенного гиппопотама.
Сквозь запотевшие стекла «семерки» я видел, как Вадик, подстегиваемый гортанным рыком Вована, мечется на заднем сидении, перебрасываясь с угла в угол, и… правда, что ли?
Нет, не показалось – машина, скрежеща, сорвалась с кола, на котором застряла, рванулась, завыла, забулькала выхлопной трубой, и, швыряясь растревоженной мокрой галькой, выбралась на противоположный берег. Дикий сигнал заметался в створе ущелья, а после Вовик, выбравшись из-за руля, пустился в дикарский танец, в некую помесь «цыганочки» с гопаком. С «семерки» лило, она вздрагивала, но, точно и несомненно – она уже была на воле, по ту сторону смертельной воды, где есть все – заправка, техстанция, медицина, еда, компьютер, эхоконференция, люди…
- …акого вы … опаетесь, …рокодилы рогат…?! – донесло гулкое эхо.
- Слышь, терапевт, надо катить, - пихнул меня в бок Андрей. – Едешь, или мне сесть?
- Садись, - безразлично буркнул я, все еще пребывая в тоске. Да черт с ней, с машиной, с Андреем, с жизнью этой постылой, холодно здесь, тускло и мокро, похмелье жрет душу и пищевод тошнотным поедом, и ничего не хочется. Даже лечь и сдохнуть не хочется, холодно очень. Не на камнях же мокрых, ей-бо…
Пока я рефлексировал, Андрей успел забраться за руль, оживить зажигание:
- Кто со мной?
Я обменялся взглядом с другом детства, Эдик – со Стасом, Стас, за неимением альтернативы, вперился в меня.
- Не, давай сам.
Андрей дал. Черт, даже обидно, как дал. Моя «копейка» бодро врезалась в речную воду, не захлюпала, вопреки ожиданиям, не набрала полный карбюратор воды, плавно продрейфовала в проекции бывшего брода, выбираясь на противоположный берег, презрительно сплюнула выхлопной трубой воду. Впрочем, возможно Андрея подстегивала именно мысль, что он поехал один, и случись чего – толкать его будет некому. Однако – он выбрался.
Он – да.
- А мы? – прозрел Эдуард, до последнего яростно болевший за повторное форсирование реки. – А мы?!!
- А какого ж мохнатого вы, дятлы парнокопытные, в машину не сели? – вопросил с той стороны жизни Владимир Рованцов.
Мы помолчали, стоя под укоризненный рев реки и холод налетевшего ветра.
- Такого, - наконец произнес я. – Ладно… опарафинились. Теперь что, плыть?
Вовик что-то такое сказал, мы проигнорировали, потому что лучше было бы плыть.
- Андрюш! - ласково заорал я. – А как насчет второго рейса?
- Башкой повредился? – донеслось в ответ. – А бензин я тебе где возьму?
- ЭТО МОЙ БЕНЗИН! – кажется, я даже сорвался на визг. – И МАШИНА МОЯ!!
- Вот твоя, ты и рули! – категорично ответил Андрей. – У тебя там это, педали жесткие, а у меня туфли не казенные, на излом идут, когда жму!
- Н-ну п-падла! – я сгреб первый попавшийся камень, и, бегло прицелившись, швырнул его в оппонента. Увы, только в американском кино про американскую Америку камень с первого раза прилетает четко в физиономию недруга, вышибая у него мозги и желание издеваться. В моем российском случае камень четко, словно репетировал накануне, приземлился на крышу моей машины с издевательским «цвонг»…
- Ой, дурааааак! – запричитал Эдик, начиная меня дубасить. В шутку, так понимаю.
- Все! – мой внутренний зверь, не расположенный шутить, вырвался наружу, я сбил его (Эдика, не зверя) с ног, и мы покатились по галечному берегу под негодующие вопли Стаса. Он же нас и растащил, не скупясь на выражения и пинки. С противоположной стороны сыпались смешки и мелкие камни.
Мы отдышались, пришли в себя, приобрели человеческий вид.
- Ладно. Что делать будем?
- Чернышевского читать…, - попытался сострить группенфюрер, но после синхронного пинка решил не продолжать.
- Мост стройте, бобры! – проорал с другого берега Вовик.
Я скептически посмотрел на беснующуюся воду. Мост? Он серьезно?
- Какой, к холерной бабке, мост?
Вместо ответа Рованцов сгреб здоровенный камень, зашвырнул его в воду, подняв султан брызг.
- Вот такой! У вас все равно вариантов нет!
Он хоть примерно представляет, сколько времени понадобится, чтобы построить хотя бы приблизительно «вот такой» вот мост?
- Ты ж у нас строитель? Может, ты напряжешься?
Вовик издал загадочный звук, который Малой Малайской Энциклопедией домашнего хозяйства классифицируется как «призывно-отталкивающий взвизг самки дикобраза». Вряд ли он означал согласие.
Понятно…
Кризисная ситуация всегда заостряет в человеке его основные характерологические черты, а в частности – еще и пробуждает к жизни таланты, о которых он в мирное время даже и не подозревал. В этом я убедился. Черт его знает как, но я, путем коротких и емких указаний, только иногда перебивающихся на банальную ругань, сумел сорганизовать двух симулянтов в виде Эдика и Стаса, указав им на здоровенные камни, словно просившиеся стать основой моста. Озябшими пальцами, плюясь и тяжело дыша, мы выковыривали их из мерзлой земли, несли к реке, швыряли в воду, убеждались, что камень лег, как надо… если не убеждались, то начинали швырять камни поменьше, укрепляя. Мост рос. Через какой-то час я уже стоял на нем, и укладывал подаваемые мне камни прямо в воду, не обращая внимания на то, что отдельные волны бодро плескают мне прямо на кроссовки, превращая носки внутри в мерзлое скукоженное нечто. Эдик подавал, Стас принимал, я укладывал, с то стороны нам регулярно поступала помощь в виде ценных советов и попутного перечисления подвидов фауны, к которой нас относил потомственный строитель и местный русал. В какой-то момент я даже возгордился, что, мол, умею и могу, не зря, наверное, был рожден в канун революции, видимо, знак свыше… Эти мысли оборвал Эдуард, который, перевыполняя план, ухитрился выпереть откуда-то здоровенный камень размером с поросенка, и, застонав от натуги, метнул его куда-то в район меня. Окаменелый хряк, к счастью, пролетел мимо меня, рухнул куда-то под ноги, и окатил меня щедрым дождем ледяных брызг. Тут же, словно ждал, со злодейским свистом налетел ветер из ущелья. Меня пронзила судорога, и я, издавая вопль на протяжной высокой ноте, соляным столпом застыл посреди моста.
Прошло еще полчаса, и мост в том виде, в каком его можно было довести до ума, был построен – он тянулся от берега метра так на три до ближайшего здоровенного валуна, скрытого водой (над ней торчал только его мокрый острый край, окаймленный бурлящей белой пеной), за валуном был еще один, и далее – можно уже было, прыгая, перебраться. Наверное. Если не учитывать фактор неудачи, когда один неверный шаг или внезапно зашатавшийся валун обернется нырком в ледяную воду – с закономерными последствиями.
- Кто первый? – спросил Стас.
Не знаю, как другие в виде Эдика, а я стыдливо отвернулся. Я не хотел быть первым. Я вообще уже не хотел быть.
- Ладно, - презрительно произнес оберфюрерштандартен. – Я пойду, раз вы гузном затрясли. Держитесь.
- Вот уважаю! – гаркнул Эдуард, и, прежде чем я успел среагировать, он пихнул Стаса между лопаток. – Молоток мужик!
Стас равновесия не удержал, и, пытаясь не упасть, по колено погрузился в журчащую воду, а следом, пытаясь не упасть второй раз – рухнул на пятую точку.
- СТААААААС! – заорал я.
- ..гии-…тт…! – эхо что-то еще добавило про мать.
Его поволокло тут же, благо, чуть ниже переправы, у края каньона, голые, лишенные коры, ветки низко нависших самшитов почти касались воды, и он успел зацепиться. Река ревела. Я, уже не думая, спрыгнул с моста, так же падая в ледяную волну, которая сбила меня с ног.
- Вот… же… су…
Я успел мертвой хваткой вцепиться в ногу Стаса, точнее, в его кроссовок, его тут же сорвало с ноги, и я, отплевываясь, поплыл дальше, моргая и пытаясь дышать в накатившем диком холоде. Меня выкинуло потоком на противоположный берег, на песчаную косу, приютившуюся под причудливо изрезанными и отшлифованными водой пластами белого известняка, над которым болтались и раскачивались косматые ото мха тисовые ветки. Кашляя и отплевываясь, несолидно, на карачках, я отполз от воды, уперся ладонью в скальную стенку, встал. Ветер? Да, он был, он все видел, он тут же передвинул рычажок с «легкий бриз» на «ледяной шквал». И я помнил про пневмонию и прочие циститы, как не помнить.
Бросив на берег бесполезный кроссовок, я завопил:
- Стасик! Прыгай!
- ..ы… к… ной… абке! – донеслось до меня. - …ня уне…т. к черт… а рога!!
- Не унесет! – стуча зубами, лживо пообещал я. – Замерзнешь, дятел! Прыгай! Ну?!
Стас разжал руки. И горная река, изменчивая по своей натуре, тут же поволокла его по совершенно иному курсу. К черту на рога.
- Греби!!! Греби!! – орали студенты. Стас не слушал и не слышал, трепыхаясь в бурунах.
Ладно, все равно повторного купания не избежать, а первое оно не переплюнет… я, схватив палку, кинулся в воду, заходясь спирающимся дыханием, рванулся вперед, пихая эту самую палку отчаянно бьющему руками по волнам Стасу. Он уцепился. Я рванул на себя.
Мы выбрались.
Шатаясь, отплевываясь, тяжело дыша, не реагируя на сочувствующие тычки и вопросы встречающих, мы добрели до машин, громко ляская зубами, принялись сдирать с себя сочащиеся ледяной водой куртки. Ветер дул, в небе мялись дождливые облака, возможно, обещая, что скоро они сменятся на что-то более приятное, солнечное и менее холодное… а наши зубы до сих пор выдавали нечто испанское.
Прочь куртку, прочь майку, прочь джинсы… хотя нет, их содрать уже нет сил, внутрь машины, печка на полную, жар, тепло, тепло, тепло на полную мощь, насколько его может выдать моя чахлая машинная печка, все дефлекторы обдува на нас. Стас кашляет, я кашляю тоже. По рукам и ногам плывет предательская колющая нега переохлаждения. Переодеться не во что, а сиденья уже насквозь промокли мерзкой влагой. Андрей открыл дверь, желая что-то спросить – я торопливо пихнул его прочь, захлопывая дверь. Тепло! Только тепло сейчас имеет значение! Мы со Стасом жались к жалким струйкам нагретого воздуха, выдавливаемым печкой, крупно дрожали, мутными взглядами обводили салон машины, не верили, мысленно мы были еще там, в бурной воде, которая вполне всерьез могла утащить под скалу, задушить, заморозить, убить…
Одна мысль, однако, грела.
Эдик все еще оставался на том берегу.
* * *
Дрожь почти унялась, хотя кончики пальцев на руках и ногах я до сих пор чувствовал не полностью. Сзади меня Стас, внаглую содрав с Андрея майку, вытирался ей насухо, попутно отругиваясь и обещая газенваген подлому полицаю, что сдрыснул от нас на нашем же (я скривился) транспорте через речку, бросив камрадов на произвол судьбы и Эдика. Подумав, я совершил героический акт – выскочил наружу, навстречу холоду и ознобу, распахнул багажник, обнаружил там искомое – старую рубашку, которую закинул туда в качестве ветоши, прижал ее к себе, ринулся обратно на водительское сидение, и также принялся яростно растирать все онемевшие места, удаляя воду и пытаясь не морщить нос от запаха плесени, пропитавшего указанную рубашку насквозь. Лучше так, чем замерзнуть…
Через какое-то время я с сожалением двигатель заглушил. Бензин, да. Его там почти не осталось, верно ведь? А остаться посреди дороги пустым, голосовать с банкой и шлангом, выклянчивая у проезжающих благословенную жидкость – нет уже! Не сегодня, черт возьми, сегодня впечатлений уже через край!
Я откашлялся, положил руки на руль, ухмыльнулся, вспомнив вчерашнее форсирование сегодняшнего недружелюбного Днiпра:
- Ну шо, хлопцi, поiхали?
- Трогай, синку, - поддакнул Стас на подозрительном для коренного тевтонца наречии. – Поки не окочурився i ти, i твiй батько.
- А то вон чудо? – вежливо осведомился Андрей.
- Яке?
- Ось те, - блеснул знанием украинского и Андрiй, указуя перстом на мечущегося по противоположному берегу Эдуарда, орущего что-то и кидающего в нас камни.
- А-а, это. Оно нам сильно нужно? – ехидно осведомился я. – Станислав? Андрей? Владимир? Вадим?
Андрей пожал плечами, Вадик не ответил, ибо отсутствовал в этой и пребывал в другой машине, Вован, торчавший в окне, громко загоготал, а Стас скорчил такую рожу, что мне немедленно захотелось позвать кого-то из СМЕРШа, с наганом и заградотрядом.
- Единогласно. Дернули домой.
Машина, что удивительно, на сей раз завелась с полоборота, прям как я получасом раньше. Рядом взревела «семерка» Вовика, и даже демонстративно газанула, выказывая полную готовность к скорости и асфальту. Эдик рванул из головы клок волос, распылил их на ветру, не иначе как принося жертву богу реки, и дико завопил.
- Ишь как старается, гад, - злобно прокомментировал группенштандартен. – Страшно, что ли?
- Не без того, - я заглушил двигатель и выбрался наружу. Черт, я пожалел об этом в ту же минуту, холод меня резал по живому, но сатисфакция была важнее. Стараясь не цокать зубами, я спустился к кромке воды. Гогочущие студенты спустились следом.
- Звал, старый друг?
- Ах ты, *вырезано цензурой* тупорогий! Ты, жабья *вырезано цензурой* дохлая *вырезано цензурой*, которую... (далее шла непереводимая игра слов с использованием местных идиоматических выражений).
- Вот и поговорили. Ладно, бывай. По лету заскочу.
- СТОООООООЙ! – разнеслось над долиной реки. Кажется, такого эха здесь не было с тех самых пор, как огромный ледник, разламываясь на части, пропахал здесь это ущелье.
- Мне отсюда как выходить, вы, ишаки бараноголовые?!
- В смысле? – удивился я, поворачиваясь и призывая Стаса удивиться на брудершафт. – А мост мы для кого строили?
- Вы что, козла боднули – по такому мосту ходить?!
- Козел, если помнится, боднул нас, - мстительно напомнил я. – А теперь козлу прямая дорога на мост, если он, конечно, не желает козлиться тут до летних каникул.
Ответ Эдика восхитил бы даже выслужившего пенсию старшего прапорщика.
- Угу, - оборвал дискуссию группенвахтеншпрехен, пристраиваясь на капоте моей «копейки». Железо жалобно заскрипело, я промолчал, чтобы не портить торжественность момента.
Надсаживаясь, Эдик продекламировал несколько смелых идей, касающихся нашего происхождения, но, убедившись, что его дарвинизм остался невостребованным, плюнул в нашу сторону и скрылся в лесу.
- И куда этот бобер уполз? – поинтересовался русал, пристраиваясь задом на капот своей машины.
- За лодкой, наверное.
Шутка не удалась – через минуту Эдуард вынырнул из леса, волоча за собой две толстые жерди, сухие и облепленные мертвым желтым мхом.
- Значит, за веслами, - поправился я. – Кстати, есть мысли, как он собирается их использовать?
- В нас кинет, джейран!
- Да плот строить будет, не вдуплили, что ли?
- Вам затолкает в…
Все перечисленные варианты потерпели фиаско, потому что Эдик, издав боевой клич, захромал по свежеотстроенному мосту, опираясь на них, как на лыжные палки. Никто из нас, к сожалению, до такого не додумался… иначе и внепланового купания не было бы.
- Слалом! – восхитился Вовик. – Могёт, хоботный, ничего не скажешь, могёт!
Эдик, ловко манипулируя ходулями, уже успел преодолеть весь мост, и навис над первым камнем переправы.
- Усложним задачу! – блеснул льдом глаз Стас, отлипая от капота и от излучаемого им тепла.
И, прежде чем кто-то успел его остановить (если кто-то, конечно, собирался это делать), он согнулся, греб горсть гальки и открыл зимний сезон отстрела эдикоподобных. Открыл, надо отдать ему должное, удачно с первого выстрела – попадание исторгло из Эдуарда дикий вой и всерьез поставило под угрозу возможность размножения данного вида в живой природе в принципе. Эдик присел, потом подпрыгнул, потом махнул рукой – и импровизированное копье, роняя студеные капли, устремилось в нашу сторону.
- ААААА! – отреагировали студенты, организованно рассредоточиваясь по окрестностям.
В какой-то степени мне повезло, что Эдик был не из тех, кто бил белке в глаз, пьяным в хлам от метилового спирта. Копье миновало меня, злодейски свистнуло, и с тупым грохотом бахнуло о … правильно, крышу моей машину, чьей ж еще?
Взвыв игуаной, я обреченно осел на землю. Как оказалось – сел очень вовремя, потому что, пожалев вторую точку опоры, Эдик нашел решение – и мокрый голыш, вынутый из кладки нашего моста, звонко щелкнул поверх моих волос прямо по лобовому стеклу.
- Все, - произнес я и решительно поднялся. – Сейчас я стану убийцей.
- Тебя как, останавливать, или ты всерьез? – поинтересовался из-за бруствера в виде моей «копейки» голос Андрея.
Я развернулся, дабы раскритиковать его странный вопрос, ощутимо хромающий логически, однако…
- Руки, говорю, вверх! Или я их поотстреливаю нахрен!
Изумившись таланту Вовика подделывать голоса, я повернулся обратно, дабы сказать, что шутку оценил и даже готов посмеяться. Но Вовика не было, был ствол «вертикалки», хоть и тронутый ржавчиной, царапинами и нуждающийся в чистке, но – самый настоящий. К стволу прилагалось все остальное – ложе, лакированный приклад, спусковые крючки, а чуть далее – упырь в брезентовом плаще-палатке, обвешанный репьями и чередой, в самом настоящем, не киношном, линялом треухе, лихо напяленном на голову. Ствол требовательно тыкался в мою сторону, а кустистые брови упыря, сведенные под тупым углом над бардовым носом, исключали любую возможность решить дело шуткой и братскими объятиями.
- Не пали, отец, Москва за нами! – дрожащим голосом вывел я, а следом за мной студенты загомонили нечто похожее, что было оборвано оглушительным «Ааааааапчхууу!».
- За вами, соплячьё, обыкновенно не Москва, а территория государственного биосферного заповедника, - наставительно произнес лесник, звонко хлюпнув простуженным носом. – Где вы всю ночь скотинились почем зря. Так что насчет милиции?
- А чего такого-то…? – жалко отозвался кто-то, кажется, даже и я.
- А обыкновенно чего. Костер, так понимаю, мусор, а как же, опять же – шум, потрава растительности, ну, и мало ли чего вы там наркоманили, - ружье нашло говорящего, обвиняющее ткнуло. – Или буш возражать?
- А у вас патроны боевые? – влез откуда-то Стас.
- Думал, солью пужаю? – ухмыльнулся упырь. – Так рыпнись – посолю враз!
- Может, обойдемся без вот этого всего? – сказал Андрей, привставая из-за машины. – Вам оно надо – официоз разводить?
- Обыкновенно надо. Соплячьё надо учить, мало вас тут гадит по лету, еще и на зиму повадились.
- Так не гадили же…
- А не вижу, - злобно оскалился желтым лесник. – Брода нет, посмотреть не могу, а нарушители – вот они. Надо объяснять дальше, или сам допрешь?
- А не допру?
- Так я тебе допру! – резиновые сапоги лесника звонко чавкнули по грязи. – Сей же час за мной шелепоните, а там разберемся, кто такие, и сколько штрафу заплотите!
- Андрей, защелкнись сей же момент..! – прошипел я.
Да откуда мне знать… ну лес и лес, нигде шлагбаумов не было, никаких навигационных уведомлений о том, что студентам в феврале вход в этот лес строго-настрого под запретом. Что ж нас теперь, всех к стенке за это? А как же права человека? А как же гуманность, в конце концов, как же вхождение в положение, эмпатия та же самая? Я осекся, сообразив, что сей жаркий монолог я веду молча, покорно кивая что-то выговаривающему нам леснику, а также пытаясь убедить себя, что внезапно мелькнувший клетчатый рисунок облачного неба был лишь последствием бессонной алкогольной ночи.
- Ладно, бать, хорош шутки шутить, - решительно пробасил Вован, выдвигаясь вперед. – Сейчас все порешаем.
- Ну-ну, - язвительно ответил леший, делая, однако, на всякий случай шаг назад. – Жду – не дождуся.
Вовик заговорил – напористо, весомо, подкрепляя каждое свое слово жестами рук, то ли замешивающих невидимое тесто, то ли выдавливающими из кого-то душу.
Внезапно я понял, что мне плевать – на Вовика, на лесника, на студентов и причаливающего к нашему берегу Эдика, мне просто холодно, я устал и мне до краев осточертел и этот лес, и этот холод, и эта жизнь в общей своей совокупности. Сплюнув в сторону, я забрался в машину и решительно хлопнул дверью. Рядом тут же оказался Стас, либо умевший читать мысли, либо мысливший синхронно. Я безучастно полюбовался на мокрые пятна, расплывшиеся на обивке сидений, ничего не сказал, перевел взгляд на улицу, где Вовик, нависая над ушанкой лесника примерно на полторы головы, что-то горячо втолковывал ружейному стволу. Втолковывал, так понимаю, аргументировано и успешно, потому что охотничий азарт в глазах лесника успел смениться на смертную тоску, и он, изначально активно возражавший, ушел в глухую оборону, вставляя лишь отдельные реплики и почесывая ствол ружья. По его тоскливому взору было понятно, что ему сейчас было бы куда проще нас всех перестрелять и списать все на боевые потери среди сопротивляющихся аресту браконьеров, чем пытаться переспорить этого, невесть откуда свалившегося на его ушанку, лоботряса, которого не мог переспорить даже Эдик. Лесник насупился, опустил ствол, несколько раз что-то негодующе буркнул в финале, а потом, внезапно, повесив ружье на плечо, ушел куда-то в кусты.
Так. Это уже не по сценарию. Я открыл окно:
- Это куда это он? За милицией?
- Да откуда тут милиция? – ухмыльнулся русал, потирая озябшие ладони и с хрустом разминая шею. – Смотри, терапевт, что сейчас будет.
Посмотреть, оказалось, было на что – я приоткрыл рот и даже пропустил злобный тычок от мокрого Эдика, решившего именно сейчас свести счеты за экстремальное форсирование реки. Я не отреагировал, потому что в этот момент лесник, чертыхаясь и сопя, вынырнул обратно из кустов, выволакивая здоровенную алюминиевую канистру, откинул байонетный запор и обжег Вована ядовитым, как цианид, взглядом. Строитель же, не смущаясь, спокойно открыл багажник своей «семерки», вынул оттуда воронку и неторопливо впихнул ее в горловину бензобака. Я, моргая, смотрел на дрожащий воздух возле воронки, пытаясь поверить, что в бак сейчас льется самый настоящий, не выдуманный, бензин, и с каждым звучным «бульк» по экспоненте повышаются наши шансы выбраться отсюда живыми. Опорожнив емкость примерно наполовину, лесник подобрался ко мне:
- Особого приглашения ожидаем, никак? Отпирай свою прорву!
Не дожидаясь повторения и также стараясь не замечать негодующего взора, я торопливо свинтил крышку уже моего бензобака, торопливо набрав трехзначный код. Что-то бурча про охреневших шпанюков, которых не бензином поить надо, а драть нещадно-площадно, лесник приподнял канистру и приступил к заправке моей машины. Мне безумно вдруг захотелось протереть глаза и уши, а потом еще и ущипнуть себя за что-нибудь чувствительное. Параллельно же, однако, всплыла мысль, что такой альтруизм посреди зимнего леса не может быть бескорыстным по определению, и не придется ли сейчас оставлять кого-нибудь в заложниках, пока мы, те, кто выживет, будем судорожно метаться, собирая сумму, равную годовому бюджету какой-нибудь гордой банановой республики…
Не пришлось.
Закончив дело и встряхнув опустевшую канистру, лесник напоследок злобно зыркнул, пихнул мне воронку Вовика и зашагал прочь в лес.
- Так… это… а сколько мы вам…? – проблеял я ему вслед. На меня вокруг тут же злобно зашикали все, кроме Вовика, который с довольной ухмылкой прятал воронку в багажник.
- Да как так-то?!
- Уметь надо, - фыркнул строитель и отпустил щелбан некстати задремавшему на пассажирском сидении Стасу.
- Так научи, если надо! – я затеребил его рукав. – Как, ну?
Русал снисходительно покачал головой, рукав освободил.
- С дочкой его в одной школе учились. Ну, пообещал ей помочь поступить на следующий год, без экзаменов. Бесплатно, за бензин.
- Так он тебе и поверил! – усомнился я. – Ты ж вроде не декан пока.
- Не умеешь ты жить, Врайтов, - ухмыльнулся строитель, в первый раз за все время знакомства не переврав мой псевдоним. – Тут дело проще устройства вилки – декановой дочке пообещаю устроить тут с группой блатной отдых в верховьях летом, место знаю. Так не пустили бы, а тут – вон, целый лесник знакомый появился. За поступление своей дочки организует, куда он денется!
- А бензин..?
- Недалекая ты натура, смотрю. Какой, к собачьим газелям, бензин, когда радость такая, дочь в институт поступила без экзаменов? Ладно, хорош трепаться. Поскакали, что ли…
* * *
Меня всегда трогала история Робинзона Крузо, просидевшего в расцвет эры парусов на необитаемом острове аж двадцать восемь лет, и за весь этот период встретивший лишь бывшего людоеда Пятницу, приглашенного коллегами по каннибализму к обеду, правда, не в качестве гостя. Хотя, признаюсь, будучи слегка социопатом (и товарищи, сродни Эдику, лишь топтали тропку моей социопатии, норовя сделать ее железобетонной), я иногда лишь саркастически качал головой, не понимая, как человек, который живет абсолютно автономно от порочного, чопорного и продажного общества, вдали от налогов, душащих условностей и «Кровавого кодекса», не оценил своего счастья и рвался обратно, от полноценной свободы и благодати тропического острова, где всех забот было – лишь иногда для острастки постреливать в неправильно припарковавших пироги каннибалов. Понял я его по-настоящему только сейчас – когда после очередного нырка и гула протестующих амортизаторов машина сначала передними, а потом и задними колесами выбралась на асфальт, слегка присела, а потом, повинуясь педали акселератора, с воем ринулась вперед. А потом также резко, с визгом протестующей (и почти лысой, чего греха таить) резины, затормозила. Не закрывая двери, я рухнул на асфальт, трогая его руками, не веря, не понимая, почему вид этой захолустной, пустой сейчас, но – рукотворной несомненно дороги вызывает у меня чувство священного экстаза и желание завыть какую-нибудь дикую молитву не пойми кому.
- Рехнулся, психологист, - резюмировал Эдик. – Вставай, чего расселся? Ехать надо.
- Да подожди… - я подобрался к знаку. Знак как знак, белый перевернутый треугольник, окаймленный красным, предписывающий транспортным средствам, которые нелегкая занесла на грунтовку, ведущую к «Чертовым воротам», уступить дорогу другим транспортным средствам, у которых хватило ума этого не делать, ничего необычного. Однако я обнял знак с энтузиазмом славянского раба, сбежавшего из хазарского плена и увидевшего родную сторону и березку над грустным прудом.
«Семерка» Вована Рованцова притормозила, не глуша двигатель.
- Ладно, джейраны, я помотал, у меня дел еще по горло! - гаркнул строитель, перегибаясь через пассажирское сидение в предусмотрительно опущенное окно. – Провожать не буду, мне в другую сторону. Вы чего тут застряли?
- У Врайтыча помутнение, пройдет, наверное, гы-гы, - загыгыкал Андрей. – Так что далеко не уезжай, может, придется прицепом тащить.
- Ты там как, Врайский, в норме?
Я махнул рукой, глотая комок, некстати родившийся в глотке и там же застрявший. В норме, мол, в норме, отвали, не лезь в душу.
- Ну, бывай тогда. Долго не торчи тут, там впереди менты могут быть! Они часто с утра себе на обед рыбачат! Если хочешь проскочить, дергай сейчас, может, как раз хомячить ушли.
Вовик тронулся с места и пропал за поворотом. Вместе с этим пропала моя ностальгия и сентиментальность. Смех смехом, но ведь перегарный выхлоп паленой водки, которую я лил в себя всю ночь так, словно от этого зависит спасение человечества, никуда не делся. Отклеившись от знака, я торопливо бросился к машине, за руль. До поселка – пять километров, и, да, на въезде, в узкой горловине, где с одной стороны обрыв на пять метров, а с другой – крутой лесной склон и здоровенный валун, вросший в этот склон еще со времен динозавров – в этой горловине частенько стоят воины дорог, помню, видел. Сейчас время – половина второго, может, действительно, проскочим? Тут уж никакой дар внушения не поможет, если я ухитрюсь угодить под взмах полосатого жезла.
- Стас, слышишь?
- Чего?
- Если увидим их, ты со мной спорь погромче.
- Зачем?
Господи, да откуда я знаю, зачем? Первое, что в голову пришло.
- А давай споем? – предложил с заднего сидения Эдик (я мстительно загнал его туда перед стартом, не доверяя ему сидеть рядом).
- Я т-тебе спою! – пообещал я, и даже изобразил кулаком движение, являющееся прямым приглашением к посещению стоматолога. – Еще плясать мне тут начни, придурок! Сразу поймут, что с гулянки катим!
Машина тронулась, голые деревья расступились, открывая долину реки Хоста, идущую к морю и одноименному району. Дорога пошла на подъем, чтобы потом прилипнуть к левому краю одной из пологих гор, образующих долину. Внезапно, словно кто-то одним махом сорвал покров, по стеклу расплескались яркие блики, и нетипичное тепло недалекой весны хлынуло в салон. Мокрая дорога ярко засверкала, обжигая сетчатку отвыкших от солнца глаз, я невольно сбросил газ.
- Тьфу, зараза!
- А хорошо ведь, - довольно произнес Андрей. – Если б похомячить сейчас чего-нибудь, вообще ништяк было бы!
- И пивка бы холодного! – мечтательно добавил Стас.
- И в баню, - поддакнул Эдик. – Слыш, Ганс, а у тебя как, вариант сегодня? Вон, Врайтыч у нас теперь бензином залитый, довезет до Адлера, если что!
- Ты у меня, упырина, сейчас пешком пойдешь! – рявкнул я. – Все! Домой! Никуда я никого не повезу!
- Тихо, не истери, просто мысли вслух!
- У меня мысль с действием не разойдется, если что! Попутку ловить будешь!
На повороте, узкой и неудобном, частично просевшем по внешнему краю (я же упоминал. что дорога шла по краю горного склона), мы разъехались со встречным «Опелем-Вектра», и тот мигнул мне фарами. Может, виновата была неровная дорога, и машину просто качнуло? Или нет?
- Пропускает, кати, чего тормозишь!
- Да нет… - мы разъехались, и я остановился. – Там, дальше, засада, хлопцы. Чего делать будем?
Студенты загомонили. Голоса разделились – тугодумные, сродни Эдику и Андрею, настаивали на том, что не надо верить суевериям и превратно толковать сигналы встречной машины, и вообще – удача смелых любит; более скорые умом, к которым я отнес себя и Стаса, энергично возражали, что, мол, если нас все же остановят, то домой мы все в любом случае попадем нескоро, дай бог, если к вечеру, а я, ко всему прочему – без прав, машины, с хорошим таким штрафом и запретом прикасаться к рулю на год сроком. Эдик обвинил меня в трусости, отсутствии жизненной мотивации и двух предметов, вырабатывающих у самца тестостерон и мужество. Стас назвал Эдика племянником больной гориллы и аргументировано разложил, как будет весело идти пешком от указанного рокового поворота аж до Хосты (три с половиной километра, уворачиваясь от проезжающих мимо машин, обдающих тебя грязью, тротуара тут нет, если что), а там – ждать, и ждать довольно долго, маршрутку, пихаться в душный салон РАФа, в форме буквы «зю» ехать до Центра (ведь смешно думать, что в маршрутке дальнего следования найдутся свободные сидячие места), а там – ловить еще одну, чтобы повторить путешествие уже к дому. Я был ему благодарен, хотя он, как и полагается истинному эсэсовцу, думал только о себе, и в своей жаркой речи совершенно не учел меня, которому помимо указанного предстоит еще увлекательное путешествие в местный отдел ГИБДД для составления протокола и последующих позорно-карающих санкций. Вадик, несмотря на присутствие в качестве полноправного члена дискуссии, упорно молчал, и лишь когда я услышал посапывание, то с негодованием понял, что этот тип, и так комфортно продрыхший всю ночь, сейчас снова впал в бессознательное состояние, предоставив нам самим решать проблемы доставки его тела по месту проживания. Внезапно обозлившись, я полез назад, пихнул Вадика, дождался, пока тот сонно отморгается, после чего потребовал от него конструктивного решения возникшей проблемы. Решение последовало незамедлительно, но цензурностью от него и не пахло, а затем студент решительно отвернулся и самоизолировался от дальнейшего обсуждения.
- Ладно, Врайтыч, чего предлагаешь тогда? – настырно дернул меня за плечо Эдуард. – Бросаем машину тут, идем пешком? Пусть постоит денек, а завтра ты в Хосту на маршрутке, забирать ее? И нас, вон, как Ганс расписал, пешком сейчас с бодуна отправишь?
Я с негодованием понял, что эта змея ударила нас нашим же оружием, и азарт сопротивления в глазах Стаса подозрительно стух, потому что пешком ему идти не хотелось при любом варианте развития событий.
- Ты езжай тихо, - подключился Андрей. – Издалека, если что, увидим, там решим. Может, и не тормознут, у тебя не «мерс», чтобы тебя доить.
Я язвительно напомнил ему, что делал барин с дворником за неимением горничной, после чего отвернулся и уставился в окно, на внезапно накативший солнечный день. Мокрые листья, те, что лежали на обочине, сверкали тающими дождевыми бриллиантами, по ущелью, где шумела река, текла тонкая струйка уходящего тумана, и над нами, все шире и шире расползаясь, голубело почти что весеннее небо, словно и не было никакой зимы на свете. Хотелось домой. Хотелось в тепло, к еде и десантной капсуле на Строггосе. А по пути, черт с ним, в кармане еще лежат заветные двадцать рублей, раз на бензине получилось сэкономить, возьму для терапии души и тела, бутылочку «Балтики» за номером три. М-м…. Рискнуть, а? Ну, не верю я, что в такой счастливый денек, когда уже подзабытые за три месяца волны живительного тепла плывут в воздухе, может случиться что-то плохое. Тут дел-то – на пять минут с перекурами, проехать четыре поворота, протиснуться в указанную горловину, убедиться, что там никого нет, и дальше – прямиков в патриархальные, уютные даже в зимнее время, улочки Хосты, в шахматный порядок выстроившихся вдоль дороги «сталинок», чьи фасадные балясины, пилястры и антаблементы внезапно гармонично соседствуют с «хрущевками», на чьих первых этажах до сих пор наивно, учитывая события последних лет, не установлены решетки, и окна с кремовыми шторами кажутся почти что голыми. Несколько минут среди закутанных в ткань пальм и обрубков банановых деревьев, остриженных по поводу холодного времени года, потом – короткий серпантин под смесью могучих дубов и не менее могучих эвкалиптов, с бесконечно облезающей корой, заправка, тоннель с большой буквой «М» над входом – и вуаля, простор моря и Курортный проспект во всей красе. А там уж до дома мы как-нибудь…
- Хрен с вами! – рубанул я. – Держите пальцы крестиком, короче! Едем!
- Рук или ног? – поинтересовался сзади Андрей.
- Можешь даже зубы скрестить, если получиться, - процедил я, поворачивая руль. Краем глаза посмотрел на стрелку уровня топлива – болтается строго посередине, приятно же, черт возьми… - А еще бульдога с носорогом, или Эдика с мозгом, вдруг что получится.
Эдуард загоготал, запрыгал, пихнул меня, а затем Стаса в затылки, после чего принялся, вопреки запрету, завывать что-то героическое и очень народное – впрочем, поскольку он перевирал больше половины текста, народность установить не представлялось возможным. Скривившись, я ткнул пальцем в панель магнитофона, и «Зима-холода» Андрея Губина разлилась по салону.
- А потеплее чего-нибудь? – кисло спросил Андрей.
- Дома тебе потеплее будет.
Машина миновала еще один поворот. Следующий – тот самый, а далее уже прямая дорога в поселок городского типа с именем гордым Хоста… что значит «Кабанья река» в переводе с языка абхазских князей, квартировавшихся тут со времен средневековья. И Хоста, городок с упрощенным управлением, тогда носил, вроде бы, называние Хамыш… а, впрочем, история никогда не была моей сильной стороной.
Еще одна машина навстречу, и снова – вспыхнули и погасли фары дальнего света. А останавливаться – уже не вариант, обочины нет, сзади кряхтит невесть откуда нагнавшая меня «Газель», и за ней, кажется, еще кто-то…
- Андрей!
- Чего?
- Ты мне, сволочь, говорил, что способ знаешь?
- Какой еще способ?
Была бы возможность на миг остановить время, перегнуться назад и придушить его, я бы ей воспользовался. А так – я даже остановиться не мог, и гнал машину вперед, навстречу неминуемой гибели.
- Способ, как выхлоп согнать! Хорош дуру валять, говори сейчас!
Поворот. Наискось, прямо напротив упомянутого вросшего валуна, на небольшой площадке, под защитой огромного, возможно, даже двухсотлетнего, дуба, стояла белая «семерка» с голубой полосой на борту и красно-синей мигалкой на крыше.
- Так я ж говорил, там просто! – закричал Андрей. – Ты ж хрен слушаешь..!
Одна из фигур в синем, с нашитыми на пухлую форму светоотражающими полосами, увенчанная синей же фуражкой с серебристым околышем, словно ждала – сделала шаг навстречу. Рука, держащая черно-белую палку, пошла на взлет, вторая, со свистком – тоже.
Все.
- Приехали… - прошептал Эдик, внезапно растерявший всю свою дураковатость и на миг показавший истинно человеческие эмоции, отличные от свойственных ему эмоций антропоида.
Сейчас остановлюсь. Выйду. Покорно, словно агнец под ножом, полезу за документами, которые мне уже никто назад не отдаст. Ну, а дальше – сценарий известен…
Наклонившись к рулю, щурясь от бьющего в глаза яркого солнца, я притормозил и бешено засигналил, а потом, пригнувшись к панели, замахал рукой замершему ГИБДДшнику. Яростно пнул коленом Стаса – и тот, тут же сообразив, растянул лицо в оскале, который должен был изображать улыбку, торопливо вращая ручкой, опустил окно, высунулся и заорал:
- Здорово!! Как сам-то?
Я, привстав, завопил туда же:
- Отцу привет передавай! Я на днях заскочить постараюсь!!
«Газель» сзади гневно засигналила, требуя шевелить педалями или освободить дорогу. Я выбрал первое, зашевелил, вдавив газ так, что двигатель на миг захлебнулся.
Поворот скрылся. Шкурка на затылке сжалась аж до боли, до колючего озноба. Я молча молился, не закрывая глаза только потому, что все еще вел машину, хотя вряд ли видел, что передо мной сейчас.
Свистка не последовало, как не последовало воя сирены и громогласного требования прижаться к обочине.
За роковым поворотом дорога выпрямилась, пошла вниз, к торчащим двенадцатиэтажкам и озябшим пальмам, меняющим лес и превращающим чащу в зону зеленых насаждений.
Мы… выбрались?
Сзади восторженно горланил что-то Эдик и изо всех сил лупцевал кулаками все, до чего он был в состоянии дотянуться. Андрей, колотя дрыхнущего до сих пор Вадика, скакал на сидении и безостановочно повторял: «Вот ведь зараза! Зараза ведь вот, а?!». Стас, прижавшись пылающим лбом к стеклу, хохотал сам на сам, а я, не отрывая глаз от дороги, выл что-то гордое и победное, которое не накладывалось ни на какой мотив в принципе.
- ААААААА! – орал Эдик в распахнутое окно. – ДОМОООООООООЙ!!!!
- Закрой, мышь безумная, выхолодишь все!
- Врайтыч, гони его в пень, пусть пешком идет!
- Я тебе схожу, лось мохнатый! Сейчас в рог получишь!
- От рога слышу!
- Окно, говорю, закройте, не май месяц!
Хоста. Треугольник небольшой дорожной развязки, мост и стадион под ним.
- А ведь мы почти дома, - произнес я, ни к кому конкретно не обращаясь. Никто меня, собственно, и не слушал – студенты радостно вопили и скакали, заставляя немолодые пружины сидений зловеще хрустеть и плеваться ржавчиной.
- Врайтыч, ты сам-то как?
- Живой, как, - ответил я, пропуская здоровенный «Камаз», груженый шлакоблоками. С таким бодаться – себе дороже. – Чего не скажешь про машину.
- Да твой танк еще три Курских дуги пройдет! – Эдик, кто ж еще.
- Если мой танк заглохнет на пути домой, ты его на себе попрешь, - пообещал я. – Хомут найдем, запрячь сумею.
- Дает, дает! – гаркнул друг детства, присовокупляя обязательную оплеуху, правда, не мне, а Стасу. – Вот за что и люблю!
- Держитесь за подштанники, девоньки! – зловеще посоветовал я, ибо мы, миновав повороты, выбрались на автостраду. – Летим домой, на форсаже, на максимально доступной скорости. Для слабых кишечником и интеллектом может быть опасно.
По морю разливалась небесная синь, лишь в дельте реки Хосты попорченная глинистым расплывом бунтующей горной воды, несущей грязь с верховьев. Одинокие сосны по краю дороги. Длинная стрела дороги, свобода, простор, счастье… много ли человеку еще надо?
Наверное, нет. Разве что место, куда хочется возвращаться после любых странствий и лишений, куда, несмотря на иную другую, может – и лучшую даже, долю, все равно тянет и не перестанет тянуть никогда. Видимо, это я и должен был понять, прочитав о жизни и приключениях Робинзона Крузо, природного англичанина, который, отторчав на необитаемом острове больше половины своего земного срока, нравственно возродился, вместо того, чтобы одичать, как его реальный прототип. Ведь верно же… не страшно вытерпеть и холодную ночевку в зимнем лесу, и скручивающий желудок в комок голод, и тяжелое похмелье от этанолового суррогата, даже Эдика и его шутки – если знать, что есть в этом мире место, где тебе хорошо, где тебя ждут, куда тебе хочется стремиться. И, даже находясь далеко, нет, наверное, ничего приятнее, чем считать те самые минуты и километры до того момента, когда ты, наконец, сможешь забраться в горячий душ, после – под пахнущие свежестью стирки простыни, уткнуться носом в свою подушку, выспаться с четким сознанием того, что никто тебя не потревожит…
Я высадил их всех у дома Эдика, откуда забрал – намеки Стаса на то, что неплохо было бы всех развести по местам проживания, которые, как я понял, находятся в самых разных районах города, я сумел успешно проигнорировать, притворившись слепым, глухим и тупым одновременно. Пожав каждому руку напоследок, я откланялся. Задержался на миг только:
- А что, Эд? Ведь весело ж было?
Он захихикал, в который раз пихнул меня в плечо, на сей раз – не больно и не раздражающе:
- Я нецелевых предложений не делаю, Врайтыч. Молодец, что приехал!
- Второй раз точно не приеду.
- Это ежу понятно, - друг детства потыкал пальцем в небо. – Зато, когда мы с тобой там уже навсегда заночуем, мы никогда не вспомним, как высыпались в своих постелях. А эту ночевку – уж точно не забудем!
- Может, ты не такой дурак, каким стараешься казаться?
- Может, может, и не такой. А может – и не дурнее некоторых буду. Ладно, братец, спасибо за компанию, чеши в игрульки свои играйся!
- Я с детством завязал еще в юности, - ответил я, смутно понимая, что повторяюсь, и мне никто не верит.
- Давай морду!
Мы обнялись, и даже стукнулись лбами.
- Бывай!
- До скорого!
Двор Эдика и фигуры студентов в камуфляжных куртках таяли в зеркале заднего обзора. Гудела печка, которая только сейчас, внезапно, словно прочихавшись, решила гнать тепло с рекордной скоростью. Выворачивая с дворовой территории на дорогу, мне даже стало немножко грустно… не знаю, почему. Может, потому что это приключение, каким бы оно нелепым ни было, уже закончилось. Может, потому что Эдик и был прав насчет воспоминаний.
А может, потому, что Андрей, чтоб ему икалось, так и не поделился секретом избавления от похмелья и особенностей запаха при оном. Однако возвращаться я даже не думал.
Боялся перебрать с хорошими ощущениями и пресытиться.
Наверняка.
Уверен, что дело именно в этом.
г. Сочи
25.01.2022
Поездка на Чертовы ворота
© Copyright: Олег Врайтов, 2021
Свидетельство о публикации №221122101825
Свидетельство о публикации №221122101825
Рецензии