С Псковом

(Фрагмент из романа «Крест Трубора»)

1.
Победный май 1945 г. Берлин взят штурмом, Гитлер покончил с собой, советские войска встретились с передовыми частями американской армии на Эльбе в районе Торгау, а на севере Германии остатки Вермахта, Люфтваффе и Кригсмарине отходят на север в Шлезвиг-Гольштейн  под покровительство британцев.
Поместье Райхе оказалось на линии соприкосновения британских и советских войск, но ни тех не других герр Райхе пока не видел, сидел с женой и дочерью на чемоданах, гадая как ему быть. Если его земля попадёт под британское управление, он останется в надежде отсидеться, пока всё успокоится и даст бог, всё будет по старому. К англичанам герр Райхе относился доброжелательно.
Если же придут русские, то следовало залить в машину последние десять литров бензина и бежать на запад пока не заглохнет мотор. От русских герр Райхе не ожидал ничего хорошего. Его чего доброго расстреляют, а над фрау и дочерью Хильдой надругаются. Страшно даже подумать, что могут сделать с несчастными женщинами восточные варвары.
Ещё более страшными рисовались в воображении герра Райхе заключённые концлагерей, оставленные без надзора разбежавшейся охраной и вырвавшиеся из-за колючей проволоки на волю. Толпы этих истощённых и озлобленных людей бродили по всей Германии грабили и жгли поместья, убивая всех, кто оказывал им сопротивления.
– Вот оно, божье наказание для Германии! – крестились немцы, жившие в сельской местности в ожидании скорой расправы. От неуправляемых разноязыких толп бывших заключённых можно было укрыться лишь в городах, но семья Райхе не решилась бежать из имения.
Польские батраки третий день не работают. Женщины только доят коров, чтобы бурёнки не мучились. Мужчины самовольно забили свинью, съели всей компанией самые лучшие куски мяса, бросив остальное собакам. Хозяев словно не замечают, да и страшно попадаться им на глаза. Пьют какую-то самодельную брагу, от которой не отказываются даже женщины, песни поют, немцев ругают. Управляющего Ганса избили, когда тот попытался им сделать замечание. С пьяных глаз и убить могут, а защитить добропорядочную немецкую семью некому.
Русские, ведут себя лучше. Не пьют, но от мяса, которым их угостили польки, не отказались. Русского рабочего Константина герр Райхе боится больше других, подозревает, что у того есть оружие, и он его прячет. Ирма весной ещё больше похорошела – глаз не оторвать. Герр Райхе решил, что причина тому тайный роман с Константином и сболтнул при ней сдуру лишнее. За такую вольность русская красавица едва не отхлестала его по сытым щекам. Вот до какой степени распустились восточные рабочие!

*
Семья Райхе в полном составе пила чай, когда из помещения, где жили батраки послышались крики полек.
– Что там ещё случилось? – привстал со стула герр Райхе и прислушался.
– Хозяин! – стучал в закрытую дверь управляющий Ганс, – К нам приехали военные, хотят видеть Вас! Откройте, пожалуйста, дверь!
Пожалев отца-инвалида, первой из-за стола вскочила Хильда и поспешила открыть Гансу.
– Русские? Англичане? – вскричал перепуганный Райхе, подавился непрожёванным кусочком бутерброда и закашлял.
– Фрау Райхе принялась колотить полной рукой его по спине.
– Нет, наши, из СС! – срывающимся голосом ответил Ганс.
– Фу, Ганс, как ты меня напугал! – рассердился откашлявшийся с помощью жены герр Райхе. – Чего они хотят? Почему кричат польки?
– Этого я не знаю, я с ними не говорил. Сразу к Вам, хозяин!
Во дворе послышались автоматные очереди и, вздрагивая всем своим полным и чувственным телом, заголосила перепуганная насмерть фрау Райхе, а нервная и неуравновешенная Хильда, переживавшая затянувшийся период полового созревания, скривила тонкие губы и совсем уже по-детски расплакалась.

* *
Четверо солдат и офицер в перепачканной землёй полевой форме с эмблемами «Ваффен-СС» ворвались во двор ещё не разграбленного имения на крытом армейском грузовике. Их заметили и могли преследовать.
Из-за поломки мотора немцы отстали от своей части, успевшей проскочить по узкому коридору между русскими и англичанами на север в сторону Киля, куда с конца апреля организованно отходили части Вермахта и «Ваффен-СС». За небольшим лесом всего в трёх километрах от имения Райхе, по вымощенной булыжником и обсаженной цветущими каштанами дороге, не останавливаясь в маленьких деревнях, шла полковая колонна русских. Никаких других войск поблизости уже не было и грузовик, едва не выскочил навстречу русским мотоциклистам из роты разведки, катившим во главе колонны.
Перепуганный шофёр свернул на грунтовую дорогу и помчался через лес в сторону имения Райхе, которое офицер, сидевший в кабине, отыскал на карте. Немцам, фактически оказавшимся в окружении, было необходимо, во что бы то ни стало, раздобыть гражданскую одежду и попытаться пробиться как можно дальше на запад в зону оккупации британскими войсками.
Немцы нервничали. Русские, занимавшие территорию, примыкавшую к морю, могли оказаться и в имении. Однако опасения не подтвердились и вместо русских солдат немцы наткнулись на польских батрачек, поднявших крик и попытавшихся спрятаться в коровнике, откуда можно было выбраться в сад через другой выход.
Офицер приказал солдатам переловить полек, и те ринулись за ними, но в это время из маленького окошка коровника ударили автоматные очереди. Двое солдат остались лежать на дворе, двое других и офицер залегли за колёсами грузовика и открыли ответный огонь. Пули разнесли вдребезги стёкла и ранили любимую бурёнку Аринки, которую она окрестила Машенькой вместо немецкой клички Матильда. Рядом с мамой улегся двухмесячный телёнок, дрожал и слизывал розовым языком кровь, вытекавшую из раны.
– Арина, укройся! Ложись! – кричал ей Булавин, меняя магазин автомата.
Страдая от боли, жалобно мычала корова и, обернув голову, смотрела полными слёз большими тёмными глазами на телёнка. Аринка легла на соломенную подстилку рядом с коровой, укрывшись от шальных пуль её огромным телом, и пригнула голову. Она знала, что у Константина был автомат. Где он его достал, Булавин не рассказывал.
– На тот случай, если придётся напоследок повоевать, – объяснил он Аринке.
Вот и пришло время последнего боя. С часа на час ждали прихода советских войск или союзников, а тут неожиданно нагрянули отставшие от своей части немцы.
Булавин постоянно менял позиции, стреляя то из одного окна, то из другого. Застрелил ещё одного солдата и замолк. Заканчивался последний магазин, и патроны следовало беречь. Перевёл автомат в режим огня одиночными, и стал выжидать, когда можно будет бить наверняка.
Немцы затаились за колёсами грузовика. Скаты, пробитые пулями, спустили, но металлическая основа колёс являлась хорошей защитой. Положение их было незавидным. Двое убитых, один тяжело раненый и полное неведение относительно неизвестного стрелка, который первым открыл огонь и ведёт бой весьма грамотно и результативно. Замолк. Выжидает или экономит боеприпасы…
Воспользовавшись временной передышкой, к Булавину подползла Аринка.
– Ты цел, Костя?
– Цел, Аринка. Всё в порядке! Берегу патроны, осталось с десяток, но на двоих хватит. Пусть только покажутся! Где женщины?
– Не беспокойся. Данута и Марыся убежали в сад, а Анна здесь, за стенкой. Сердце у неё прихватило, но это пройдёт. Машеньку ранили, гады. Плачет, бедняжка, совсем как человек, а телёночек её лижет, жалеет…
– Куда её ранили?
– В заднюю ногу. Кажется в мягкое место.
– Это не страшно, Аринка. Покончим с этими двумя фашистами и вызовем ветеринара. Рана не должна быть глубокой, пуля срикошетила. Достанет пулю, смажет рану йодом и поправиться твоя любимая бурёнка. Ещё попьём от неё молока! Чувствую я, Аринка, что сегодня последний день нашего плена!
– Ты ничего не слышишь? – вдруг насторожилась Аринка.
Булавин прислушался.
– Мотоциклы! Вот тебе раз!
– Немецкие? – побледнела Аринка.
– Не знаю.
Зато немцы, по-видимому, знали или догадывались, чьи мотоциклы приближались к имению и зашевелились, принялись отползать от колёс, за которыми укрывались.
Булавин сделал через окно пару выстрелов, но промахнулся, и несколько ответных пуль влетели в коровник через окно, к счастью никого не задев. Булавин приготовился быстро занять позицию у другого окна, но не успел. В этот критический момент застучал «Дегтярёв», за ним другой! Булавин не мог ошибиться, звук от родного пулемёта он не мог перепутать ни с чем.
Аринка опередила его и выглянула в окно. Во двор имения ворвались три мотоцикла с установленными на колясках пулемётами. Каски с красными звёздами, из-под которых виднелись родные русские лица. Рядом с не заглохшими мотоциклами стояли на коленях офицер и солдат в полевой форме «Ваффен-СС». Оба «Шмайсера» валялись на земле, а руки сдавшихся немцев были подняты высоко над головой.
    
2.
В середине июня 1945 года после месячного пребывания в Москве и подробного отчёта о выполнении важного и ответственного задания, начальство пошло навстречу капитану госбезопасности Елене Соколовой, которой за отлично выполненное задание только что было присвоено очередное воинское звание. После почти полугодовой нелегальной работы в «логове» СД на севере Германии – Управлении имперской безопасности города Гамбурга, под именем захваченного советскими чекистами офицера СД Эльзы Шнее, Соколовой предоставили первый послевоенный отпуск. Провести месячный отпуск ей разрешили в Витбурге, где дислоцировался истребительный полк её мужа подполковника Ярослава Соколова.
Руса – так звали Елену Соколову близкие люди, добралась до Витбурга на транспортном самолёте вместе с лётчиками, хорошо знавшими её мужа. На военном аэродроме бывшего соединения Люфтваффе, приведённом в порядок после закончившихся более месяца назад последних боёв Второй мировой войны в Европе, Русу встречали муж и знакомый ей по совместной работе в Москве подполковник Калюжный. То, что Калюжный оказался в Витбурге, стало для неё неожиданностью.
Ярослав встретил жену букетом роскошных, любимых Русой, тщательно подобранных цветочницей алых и белых роз и долгими горячими поцелуями.
– Довольно, товарищ подполковник. Прошло уже пять минут. Так Вы зацелуете супругу до потери чувств! – поглядывая на часы, скромно приветствовал Елену Васильевну Калюжный, пожав маленькую и изящную, в то же время сильную руку, красоте которой могли позавидовать многие аристократки «старой Европы».
– Я и так едва не лишилась их, Николай Васильевич, от счастья! – улыбнулась Руса.
– Не слушай его, родная. Калюжный просто завидует мне, – пошутил Ярослав. – Как мама? Как сын?   
– У них всё в порядке. Скучают по тебе. Богдан спит с твоей фотографией. Кладёт под подушку и всем рассказывает: «мой папа командир!». Я привезла фотографии. Дома посмотрим вместе, – успокоила мужа Руса.
– Тогда домой! Отужинаем, отметим встречу! И ты с нами, Николай Васильевич, не терпящим возражений тоном заявил подполковник Соколов. – Посмотришь на мою квартиру, только вчера въехал после ремонта с одним чемоданом, да там всё есть и мебель и посуда и даже картины. В таких хоромах не стыдно поселить любимую жену! Посидим, выпьем по рюмке, а там, глядишь, и ты поможешь подыскать ей работу здесь, в Витбурге. Устали жить врозь, а мне в Витбурге служить лет пять, не меньше. Руса немецким владеет, сам знаешь, как. Поможет нашим офицерам и немецким товарищам разобраться в архивах местного гестапо. Немцам, пережившим фашизм, пришла пора создавать новую народную власть, а сильная власть не может быть без сильных органов государственной безопасности. Вот тут Руса может оказать немецким коллегам неоценимую помощь.
– Ты преувеличиваешь мои возможности! – смущённо покачала головой Руса.
– Чуть-чуть, любимая моя, – согласился с ней Ярослав, – но я же знаю, какая ты у меня умница! – Лукаво посмотрел на Калюжного: «одна надежда, мол, на тебя, Николай Васильевич, помоги…» и подал знак водителю. К ним подъехала машина.

*
Квартира, выделенная для проживания семейному подполковнику и командиру авиаполка, была и в самом деле роскошной. Пять комнат – одна другой лучше, обставленные добротной мебелью.
Эрих Кунст – пожилой немецкий коммунист, проведший в подполье долгих двенадцать лет, рассказал русскому оберстлейтенанту Соколову, что в этой квартире проживал бывший шеф гестапо Витбурга Отто Рудель с женой.
По словам Кунста, жившего в доме напротив и чинившего часы, Рудель был убит входившими в город советскими танкистами, а тело его сожжено. Единственная дочь супругов Рудель не жила с родителями и что с ней неизвестно. Что касается фрау Берты Рудель, то она бежала из города двумя днями раньше. Её вывез в Гамбург племянник, тоже из аппарата СД.
– Та ещё семейка! – не удержался от известного сравнения Кунст, разговаривая с Соколовым на русском языке, которым неплохо овладел, учась в СССР, в школе Коминтерна в конце двадцатых годов.
В своих ярких рассказах мужу во время их майской встречи Руса, наверное, упоминала фамилию Рудель, но в последнее время Соколов слышал столько разных немецких фамилий, что голова от них шла кругом, разве все их запомнишь?
Жене о новой квартире Соколов не успел сообщить. Письма не написал, всё равно бы не успело дойти, ждал приезда. А когда, подъезжая к дому, рассказал жене о бывшем хозяине, то Руса едва не закричала, с трудом поверив в такое совпадение.
Пока она переживала ошеломляющую новость – как же, ей предстояло жить в доме покойного штурмбанфюрера Отто Руделя, с которым довелось прослужить девять месяцев в гестапо маленького русского городка под личиной штабсшарфюрера  СД Эльзы Ланц!
Догадываясь, кто она такая на самом деле, «добрый дядюшка» Отто спустя два с половиной года принимал её в Германии в собственном доме в качестве невесты любимого племянника, а фрау Берта накормила молодых людей роскошным обедом и дала им на дорогу пирожков собственной выпечки. Боже мой, и было-то всё это каких-то три-четыре месяца назад, а кажется, что прошла вечность…
Руса вспомнила «своего жениха» Адольфа Нагеля, который потерял голову, влюбившись в сотрудницу Управления имперской безопасности Гамбурга Эльзу Шнее, и «британскую разведчицу» Элизабет, роли, которых с огромным риском для жизни ей пришлось играть с декабря сорок четвёртого года по конец апреля сорок пятого. Вспомнила фантастическую Вальпургиеву ночь, проведённую под сенью могучего бука на покрытой весенними цветами лужайке, выбежавшей из леса к высокому берегу морю, откуда проводила любимого человека Сергея Воронцова, Хорста Вустрова, Шарлоту, их детей и своего несостоявшегося жениха Адольфа Нагеля, уходивших на одной субмарине в далёкую Аргентину. Что стало с ними – возможно, она уже никогда не узнает…
Они вышли из машины и Руса увидела не пострадавший от войны дом, в котором жил герр Рудель.
– Здравствуйте, товарищ Соколов, – с заметным акцентом приветствовал Ярослава пожилой человек небольшого роста в очках и кепке. – Здравствуйте, товарищ подполковник, – эта часть приветствия относилась к Калюжному, – здравствуйте, фрау, – немец вздрогнул и удивлённо, так что очки полезли на морщинистый лоб, посмотрел на Русу.   
– Знакомьтесь, товарищ Кунст, моя жена Елена Васильевна Соколова, – Ярослав представил немцу супругу.
– Warum sehen sie mich so erstaunt an, Genosse Kunst?  – спросила Руса на самом правильном немецком языке, на котором ещё недавно вещало из Берлина имперское радио, а теперь велись передачи нового немецкого народного радио.
– Entschuldigen sie mir, Frau, aber im Vorfruehling, im Februar oder im Maers, erriene mich nicht genau, habe ich sie in diesen haus gesehen … – выдавил из себя растеряный Кунст.
– А Вы уверены, что это была именно я, – продолжила Руса уже на правильном русском языке, на котором говорит радио Москвы, и улыбнулась. Она догадалась, что пожилой немец, живший по соседству, видел её во время визита вместе с Нагелем в гости к семье Рудель.
– Такую красивую женщину невозможно не узнать, даже если на Вас тогда была форма… – попытался улыбнуться Кунст.
– Унтерштурмфюрера , – помогла немцу Руса.
– Да, – немного помедлив, подтвердил Кунст. – А теперь на Вас красивое платье и туфли… 
– Боже мой! – воскликнул подполковник Соколов, – Прости, Руса. Ведь ты мне рассказывала о поездке с этим Нагелем в Витбург гости к Руделям, а я, очевидно, плохо тебя слушал, и извини – забыл. Вот как бывает, товарищ Калюжный, когда редко видишься с женой! Даже поговорить, как следует, не удаётся! – сокрушался Ярослав и, вспомнив о пожилом немце, пришёл ему на помощь: – Успокойтесь, товарищ Кунст. Елена Васильевна – русская, моя супруга, а на территории Германии она работала по заданию советской разведки, – произнеся эти слова, Ярослав с гордостью посмотрел на Русу.
– Очень рад видеть супругу товарища Соколова в нашем городе, – извинился Кунст, и с большим удовольствием пожал протянутую руку Русы.

* *
Пока Ярослав, Николай Иванович Калюжный и расторопный старшина из службы тыла полка накрывали в гостиной праздничный стол, Руса внимательно осмотрела квартиру, в которой практически ничего не изменилось. В просторном гардеробе, разместившемся в спальне супругов Рудель, сохранилась даже одежда бывших хозяев. Много ли могла взять с собой фрау Берта, покидая родной дом. Скорее всего, она и сейчас живёт в британской зоне оккупации в родовом поместье баронов фон Нагель.
Руса вспомнила ночь на тридцатое апреля, когда в гаштет , расположенный в подвале одного из полуразрушенных домов Гамбурга, сильно пострадавшего от бомбардировок англо-американской авиацией, неожиданно в самый критический момент ворвался Адольф Нагель, сбил с ног огромного как шкаф пьяного гауптштурмфюрера, отрывавшего её от телефонной трубки, и, стреляя из пистолета, вывел свою «невесту» на улицу, прикрыв телом от запоздавших ответных выстрелов. Уже в машине она встретилась второй раз с заплаканной фрау Бертой, пребывавшей на грани тяжёлого нервного срыва, с узелком на коленях – всё, что захватила с собой...
Руса окинула взглядом аккуратно заправленную свежим бельём кровать, на которой спали супруги Рудель и на которой теперь ей предстоит провести первую после полуторамесячной разлуки с мужем ночь.
Не слишком должно быть приятно, спать на чужой кровати, хоть на ней и поменяли матрац, подушки и бельё. Руса присела с краю и глубоко провалилась.
«Ого! Какая роскошная перина!» – подумала она, вспомнив кровать с периной в замке Вустров, где она прожила две недели, с трепетом ожидая в первые, после Рождества, ночи, что Воронцов придёт к ней…
Не пришёл Серёжа, поступил как настоящий мужчина. За это она любит его ещё больше. Наверное, так девушки влюбляются в литературных героев…
«Фу, о чём это я!» – вовремя спохватилась Руса. В соседней комнате муж! Чуточку подождать, пока товарищ Калюжный выпьет водки, поужинает, попрощается и уйдёт. Потом броситься с Ярославом на роскошную перину и любить, любить, любить…
– Ну, муж! Сегодня я не дам тебе выпить больше одной рюмки! – прошептала Руса и вздрогнула. Её звали.
– Руса! – послышался из гостиной голос мужа. – Где ты? Всё уже готово. Ждём тебя! И капитан Максимов к нам подъехал. Иди скорее, познакомитесь. Он хорошо знал Лебедевых.   
– Лебедевых? – Руса вернулась в гостиную с вопросом, который требовал немедленного ответа.
– Андрей Максимов, – представился Русе гость, которого Ярослав пригласил на ужин в свою новую квартиру в день прилёта жены. Полк, в котором Максимов командовал разведротой, размещался в соседнем городке, а Калюжный, узнав от Максимова, что тот служил вместе с Лебедевыми и хорошо их знал, накануне представил капитана по телефону подполковнику, но больше ничего не сказал.
– Каких Лебедевых? Ольгу? Игоря? Рассказывайте! – потребовала Руса, пожав руку капитану.
– Да, Елена Васильевна, я хорошо знал капитана Лебедева и его жену Ольгу, – с грустью ответил капитан Максимов.
– Зовите меня Русой и рассказывайте! Где они, что с ними?
– Капитан Лебедев погиб десятого октября прошлого года. Это случилось в Литве, в нескольких километрах от погранзаставы, на которой служил Лебедев и где он принял свой первый бой в день немецкого вторжения…. – склонив голову, ответил Максимов и после паузы продолжил: – Его убила женщина-снайпер. Ответным огнём она была уничтожена. При ней оказалось военное удостоверение личности немецкого образца на имя Эрики Тамм. Эстонка из Таллина. 
– Боже мой! Какой ужас! – воскликнула Руса, прижав ладони к вискам. – Прошло столько времени, а мы ничего не знали о его смерти. Я готовилась к новому заданию. Ольга не отвечала на письма. Переписка оборвалась ещё в сентябре, а потом до самого мая я была в Германии…
Горькие слёзы выступили на глазах Русы, но уже через несколько секунд она промокнула глаза платочком и взяла себя в руки.
– Ольга моя близкая подруга. Рассказывайте, что с ней?
– Сейчас Ольга Лебедева дома, в Изборске. Живёт с Отцом и тётей Надей. При ней дочка Алёнка. В характере сильно переменилась. Пришла в себя. Тоскует по мужу. Всё что знаю, рассказал, – закончил Максимов.
– Помянем, товарищи, гвардии капитана Игоря Владимировича Лебедева, моего двоюродного брата, – подполковник Соколов смахнул слезу, наполнил рюмки настоящей «Московской особой водкой», которую Руса привезла с собой из Москвы в подарок, и предложил выпить.
Так случилось, что Руса ещё никогда не пробовала водку, и крепкий русский напиток, которым полагалось поминать умерших родных и близких, словно огнём опалил её. Сто граммов «Московской особой водки» вызвали опьянение, которого ей ещё не приходилось испытать. Шампанское или лёгкое вино, которое она себе позволяла в умеренных для молодой женщины количествах, не приводили к подобному состоянию.
– Да ты захмелела, родная моя, – заметил Ярослав. – Прости, налил тебе, как мужику, полную рюмку. Надо было лишь пригубить…
– Ничего, Ярко, – Руса назвала мужа так, как звал сына покойный Владимир Всеволодович, поминки по которому ей справить не было суждено, – Надо, Ярко, всё испытать и водку выпить тоже.
– Вы не всё рассказали нам, товарищ Максимов. Назвали имя – Эрика Тамм. Вы что-то знаете о ней, – обратилась Руса к Максимову.
– Да. Когда Ольга узнала имя снайпера, убившего её мужа, она вспомнила, что ещё до войны брат Юрий, живший и работавший в Таллине, писал, о девушке, с которой дружит. Эстонка, зовут Эрикой, фамилия Тамм. У брата Ольги были серьёзные намерения в отношении Эрики.
– Впрочем, Ольга сказала, что фамилия Тамм в Эстонии распространённая, имя Эрика – тоже. Возможно, что просто совпадение имён и фамилий. Да и какое это имеет теперь значение, – дополнил Максимов свой рассказ.
– Скажите, Андрей, а рядом со снайпером Эрикой никого не было? – неожиданно спросила Руса, вспомнив о страхах Ольги и о ночных гаданиях вместе с ней: на кофейной гуще осенью сорокового года в Либаве и на обручальных кольцах зимой сорок четвёртого в Боровичах. Вспомнила и рассказ о неоконченной дуэли из-за Ольги между Игорем и эстонским лейтенантом Мяаге.
– Когда мы обнаружили женщину-снайпера по имени Эрика, она была ещё жива, но ничего не видела, лишь бредила. Ольги рядом не было, а эстонского языка никто из нас не знал. Вы правы, Руса, рядом с ней кто-то был. Мы обнаружили окровавленный след, уводивший в лес. Преследовали, но наткнулись на немцев, прятавшихся в лесу. Остатки разбитой части, человек сорок. Оказали сопротивление, пришлось их уничтожить. Бойцы разведроты любили капитана Лебедева и пленных не брали. Когда всё было кончено, Ольга осмотрела каждый труп, словно искала кого-то, но не нашла.
– Скажите, Андрей, возможно, Вы слышали какие-нибудь имена или узнали знакомые слова из бреда Эрики, пока она была жива?
– Не знаю, Пока мы домчались на мотоциклах до опушки леса и обнаружили её, прошло минут пять, а при мне она жила не более минуты. Немецкий я немного знаю, но эстонский, – Максимов покачал головой. – Хотя постойте, женщина несколько раз произнесла одно и то же.
– Что? – пытаясь преодолеть опьянение, вся напряглась Руса.
– Кажется «алекс, алекс»… Что это значит по-эстонски, убей – не знаю, – честно признался капитан Максимов.
«Что это, если не имя? А ведь эстонского лейтенанта звали Алексом…» – подумала Руса и спросила: – Вы не говорили Ольге об этом?
– Нет, она не спрашивала. Такое горе пережить не просто, – тяжело вздохнул капитан Максимов и выпил с мужчинами вторую рюмку.
«Он прав», – в душе согласилась с Андреем Руса. Опьянение проходило. После всего услышанного на глазах вновь выступили горькие слёзы и Руса попрощалась с гостями:
– Устала я с дороги, товарищи офицеры, прошлой ночью почти не спала, да ещё опьянела. Простите меня, – сквозь слёзы виновато улыбнулась Руса и ушла в спальню. Чтобы перенести горе, ей необходимо было побыть одной.
– Надо же, первый раз вижу её слёзы! – разволновался Ярослав, размечтавшийся заранее, что отужинают, заведут музыку и потанцуют гости и он сам с его красавицей женой, которой подполковник Соколов гордился, и по праву, а потом, проводив гостей, завалятся на перину...

* *
– Огорчил я своими рассказами, Вашу жену, товарищ подполковник, – виновато посмотрев на Соколова, признался капитан Максимов. – Капитана Лебедева мы уже помянули, так что разрешите покинуть Ваш гостеприимный дом и вернуться в расположение. Да и машину комполка передал мне на три часа, не хочу его подводить.
– Возвращайтесь капитан. Передавайте привет подполковнику Трошину. Если придётся бывать в Витбурге – заходите. Будем Вам рады, – напутствовал Соколов капитана Максимова.
– Максимов встал, прошёл в прихожую, надел фуражку, вернулся в гостиную, и по уставу ответил, отдав честь:
– Есть, вернуться в расположение, товарищ подполковник!
Развернулся и вышел из квартиры, прикрыв за собой дверь.
– Что же ты, Николай Иванович, не рассказал мне о гибели брата? – с укором спросил Соколов Калюжного, когда они остались вдвоём.
– Прости, Ярослав. Только и мне стало об этом известно лишь вчера, да и то случайно, во время допроса бывшего военнопленного. В начале мая, когда наши войска занимали север Германии, он вёл бой в имении одного мелкого барона. Убил нескольких немцев. Назвался лейтенантом Булавиным. Разведчики капитана Максимова доставили его в штаб полка. По словам Булавина, он в плену с конца июня сорок первого года. Пограничник. Служил в Литве. Допрос проводил капитан Небаба из контрразведки. Дотошный такой хохол. Нюх у него на «власовцев» и прочую сволочь, которая пытается выдавать себя за честных советских граждан.
Максимов тоже из пограничников. Правда, служил на юге. Пригласили Максимова. Вдруг у него и у Булавина обнаружатся общие знакомые. Так и случилось. С марта сорок четвёртого года Максимов служил под началом капитана Лебедева. Вместе ходили в многодневный рейд по тылам врага под Псковом. По ходу дела выяснилось, что Булавин служил вместе с Лебедевым на одной погранзаставе. Узнав о гибели Вашего двоюродного брата, сильно переживал. Булавин хорошо знал вдову Лебедева Ольгу и жену капитана Максимова Марину – в прошлом вдову погибшего в первый день войны капитана Колесникова. А тут подошёл старшина, тоже пограничник, который служил с Булавиным на одной заставе и прошёл всю войну. Фамилию его не запомнил. Узнали друз друга Булавин и старшина….
Услышав такую историю, капитан Небаба позвонил мне. Находился я неподалёку. Подъехал. Ведь это я в июне сорокового года сопровождал колонну автомашин с пограничниками от старой границы на Псковщине до новой границы с Германией. В пути и познакомился с Лебедевыми: Игорем и Ольгой. Замечательная была пара. – Закончил свой рассказ Калюжный и, спохватившись: – Прости, что омрачил встречу с женой, но и промолчать не мог. Давай ещё раз помянем…
Водка, которую Руса привезла из Москвы, закончилась, и, покосившись на так и нераспечатанную бутылку шампанского, приготовленную по случаю приезда жены, Соколов вновь наполнил рюмки теперь уже трофейным коньяком многолетней выдержки, сделанным ещё в довоенной Франции.
Молча выпили, помянув всех погибших в этой кровопролитной войне.
– Ходят недобрые слухи, что «союзнички» готовят нам новую войну. Очень они недовольны тем, что мы не только одолели Германию, которая была им не по зубам, но и заняли пол Европы. Что можешь сказать об этом, Николай Иванович? – спросил у Калюжного Соколов.
– Есть такая информация, Ярослав Владимирович. Люто ненавидит СССР правящая верхушка Англии и Америки. Не такого результата ждали они от развязанной ими мировой войны. Второй по счёту с начала века.
– А как же народы этих стран, почему позволяют втягивать себя в войны? – возмутился Соколов.
– Американским и английским народами правят банкиры с Уолл-Стрит в Нью-Йорке и Сити в Лондоне. Только они делают это скрыто, нанимая себе президентов или премьер-министров, а люди думают, что это они их выбирают. Вот такова она – буржуазная демократия, – пояснил подполковнику Соколову Калюжный то, что несколько в ином свете Ярослав уже знал.
– Да, деньги страшная разрушительная сила, – согласился с ним Соколов.
– Так и быть, Ярослав, расскажу тебе, но по большому секрету, – перешёл на шёпот Калюжный. Он с недоверием посмотрел на плотно закрытую дверь спальни, за которой отдыхала Руса, и ещё тише продолжил: – Есть у меня один знакомый полковник из «Смерш» . Не буду называть его фамилии, – подумав, добавил Калюжный. – Представь себе Берлин конца апреля. Идут бои, кругом сплошные руины. Гитлер ещё жив, и фанатики из СС ожесточённо сопротивляются нашим войскам. Вот в такое время и в такой обстановке половник получает приказ пробиться в один из пригородных районов на виллу, местонахождение которой ему показали на карте и дали её фото. На этой вилле следовало взять под охрану одну очень важную персону, какую полковнику не говорят. Далее следовало вывезти этого человека с помощниками и несколькими ящиками багажа, что в багаже тоже не известно, на запад в район Торгау и передать американцам. Самое интересное во всей этой истории, что нашему полковнику передаст этого человека и багаж группенфюрер , который правильно назовёт пароль.
Пробился полковник со своими людьми в этот район и был сильно удивлён тому, что весь город в руинах, а здесь не упало ни одной бомбы, ни одного снаряда. Ни наши, ни союзники не тронули этот район! Полковник в точности выполнил приказ, но потом едва не застрелился. Вот такая, друг ты мой, история, – Калюжный опять посмотрел на дверь спальни.
– Ничего толком не понял, – признался Соколов. – Что же это был за «фрукт»? Почему его охраняли эсэсовцы, а мы, вместо того, чтобы препроводить всю эту сволочь вместе с багажом в Москву под грозные очи товарищей Берия и Меркулова, вывозим к американцам? Кто он такой, этот человек? Кто отдал такой приказ? – изрядно захмелевший подполковник Соколов был возмущён.
– Недавно я встречался с полковником, и он открыл мне по старой дружбе тайну этого, как ты выражаешься, «фрукта». Увидел полковник его фото в американском журнале, который ему показали представители британской военной миссии в нашей оккупационной зоне. Имя этого «фрукта» – Харбург.
– Немец? – спросил Соколов.
– Да нет, не немец, хотя и фамилия у него переиначена на немецкий лад. Предки его жили когда-то в Германии, а в настоящее время этот «фрукт» принадлежит к одному из богатейших семейств американских банкиров, сам понимаешь каких кровей. Просидел всю войну под боком у Гитлера. Контролировал и финансировал его преступный режим, направляя немцев на Восток и имея от этого огромную выгоду. Вот так, подполковник Соколов! И товарищ Сталин об этом знал и товарищи Берия и Меркулов тоже знали, однако пришлось им уступить на этот раз «союзникам». Вот и сейчас ведётся невидимая для нас титаническая борьба за мир. Народ наш может и не выдержать новой войны, если навалятся на нас всем скопом: и Америка, и Британия с Канадой и Франция и Италия и поляки и миллион солдат Вермахта, которых англичане укрыли в Шлезвиг-Гольштейне и не разоружают.
Есть информация, что в США готово к применению новое, доселе невиданное оружие, и от усилий руководителей СССР зависит, против кого американцы применят это оружие, против нас или против Японии, которая продолжает войну …
Неожиданно отворилась дверь спальни и, прервав рассуждения Калюжного, к мужчинам вернулась Руса с покрасневшими от слёз глазами.
«Плакала. Жалеет Игоря, переживает за Ольгу. Близкие подруги. А я совсем очерствел и не способен так горевать по брату», – глядя на жену, подумал Ярослав.
– Спасибо Вам, Николай Иванович, за то, что пригласили капитана Максимова. Он очевидец гибели Игоря и рассказал мне то, о чём не могли бы рассказать Вы, товарищ Калюжный. Я чувствовала, что случится беда. Бедная Оленька, она так любила Игоря! Прости, Ярослав, но весь свой отпуск провести с тобой у меня не получится. Хочу поехать в Изборск и увидеться с Ольгой…
«А ведь она окружена тайной, в которую, возможно, мне никогда не проникнуть» – вздохнув, подумал подполковник Калюжный, любуясь Русой, которая и с заплаканными глазами была необыкновенно красива.
После освобождения Белоруссии, он по личной инициативе, в тайне от начальства и Русы побывал на реке Двине, собрал сведения о белорусской девушке Алёне Ольшанской из деревни Гореличи. Нашёл её родственников и показал фотографию. Родичи не признали в красивой молодой женщине с фотографии погибшую в огне пожара деревенскую девушку Алёну.
Давить на Соколову Калюжный не посмел. Ждал удобного случая, чтобы расспросить поподробнее о своей подчинённой у её мужа. Не мог же он не знать о довоенной жизни своей жены. Собрался поговорить с Ярославом по душам сегодня за рюмкой коньяка, да неожиданно к ним вернулась Руса, словно почувствовала, что не время.   

3.
На грузовых путях маленькой железнодорожной станции застрял на сутки состав с породистым скотом, конфискованным в поместьях немецких баронов в счёт репараций за порушенное войной сельское хозяйство западных районов СССР. В видавших виды товарных вагонах вместе с коровами и телятами возвращались на родину русские, белорусские и украинские женщины, угнанные на работу в Германию.
Аринка сопровождала шесть коров и семь телят, конфискованных хозяйственными службами советских оккупационных войск в богатых поместьях Мекленбурга, славящихся породистым скотом. Поместья тех баронов, которые запятнали себя сотрудничеством с нацистами, ожидала обязательная национализация без всякого выкупа и передача в руки немецких крестьян.
В соседних вагонах с коровами и телятами ехали другие советские гражданки, с которыми во время долгой дороги на Родину познакомилась Аринка, но угнанных с псковской земли среди них не оказалось.
После скоротечного боя Кости Булавина с немцами в поместье Райхе и появления русских разведчиков на мотоциклах, они расстались. Булавина и оставшихся в живых немцев разведчики забрали с собой, а Аринка и польские батраки просидели в поместье ещё сутки, прежде чем подтянулись тыловые службы и взяли под контроль хозяйство и имущество семьи Райхе.
Поляков отправили во временный лагерь польских перемещённых лиц, а Аринку в такой же временный лагерь, где собирали советских граждан, проводили фильтрацию, выявляя предателей, служивших в РОА и частях «Ваффен-СС». Мужчин и женщин содержали раздельно. Женщин проверяли не так тщательно, как мужчин, и уже с конца мая стали отправлять на Родину.
Аринке не повезло. Хотелось поскорее оказаться дома, но её продержали в лагере до середины июня и, получив подтверждение, что девушка была батрачкой и ухаживала за коровами, отправили сопровождать конфискованный скот.
Ухаживать за коровами и телятами в тесном, продуваемом всеми ветрами разбитом вагоне было нелегко. Эшелон не столько продвигался, сколько стоял в полях или в лесах, плутая по глухим местам севера Германии, пропуская воинские эшелоны, потянувшиеся в обратном направлении с запада на восток. Ходили слухи, что войска направляют на Дальний Восток воевать с самураями.
Несмотря на лето, погода стояла дождливая и прохладная. Женщин спасали армейские ватники и неновые сапоги, выданные в дорогу. Сапоги с портянками худо-бедно защищали ноги от сырости и непролазной грязи, а ватники были и верхней одеждой и постелью. Задвинув на ночь дверь вагона, Аринка спала, не раздеваясь, на охапке чуть подсохшей травы, брошенной в углу вагона.
Не только уход и дойка, входили в обязанность женщин, сопровождавших скот, но и заготовка корма в пути следования эшелона. Сено быстро закончилось и приходилось рвать руками траву. Ох, как непросто накормить шесть коров и подросших телят, которых запрещали выводить из вагонов и пасти вблизи железной дороги.
Каждой сопровождающей выдавали по полбуханки чёрного хлеба в день, зато выручало молоко. Хоть и плохо, но коровы продолжали доиться, и ежедневно комендант поезда требовал от Аринки сдавать два ведра молока для нужд армии. Себе она оставляла два литра, пила с хлебом и не голодала.
Повадились приходить к скотницам бойцы из охраны. Кто за кружкой молока, а кто и за лаской. Если бы только они. Заходили солдаты и младшие командиры и из других эшелонов. Случалось, что, пообщавшись с добрыми женщинами, а были среди скотниц и такие, что не отказывали, зашедшие кавалеры давали свои адреса и обещали жениться, но мало кто верил в такие клятвы. Одни армейские эшелоны навсегда уходили, другие подходили, занимая на несколько часов освободившиеся пути, и так изо дня в день.
– И когда же только закончится эта проклятая Германия! – выпроводив очередного кавалера, простонала соседка Аринки двадцатипятилетняя Клава, сопровождавшая в своём вагоне семь коров и пять телят.
– Тошно, Аринка. Мужиков – невпроворот! Замучили! Каждый второй врёт, что любит! Обещает жениться – опять врёт! Письма писать обещает – тоже врёт! А вернусь домой в порушенную деревню – там одни бабы, старики, да детишки. Мать умерла ещё до войны. Муж погиб на фронте. Отца повесили каратели за связь с партизанами. Осталась мачеха. Женщина хорошая, но всё ж не родная. Нет, не вернусь я в деревню. Завербуюсь на торф, а там и сыночка рожу. Тяжело, только двужильная я, неволю прошла. Всё теперь выдержу, а вдвоём с сыночком веселее будет, – улыбнулась Клава своей мечте.
– Почему же сыночек, а если девочка? – робко засомневалась Аринка, отгонявшая от себя кавалеров всём что под руку попадёт.
– Мужики сейчас сильные, а потому и родится мальчик, а кто будет его отцом – разве теперь узнаешь? От немца, слава богу, убереглась. От своего, русского мужика, рожу!
Ты, Аринка, молодец! В чистоте себя соблюдаешь. С хозяевами тебе повезло. Не морили голодом и непосильным трудом, не приставали. Ты красивая и характером хороша! Не найдёшь своего Сашеньку, так другой к тебе посватается. Ещё выбирать начнёшь. Счастливая будешь, помяни моё слово!
– Сашу люблю. Бога молила, чтобы выжил мой Сашенька! Да ведь я перед ним виновата. Простит ли? – едва не расплакалась Аринка.
– Простит, даже не сомневайся! Нет на тебе вины, а насильникам гореть в гиене огненной! Ты носом то не шмыгай, не смей! – предостерегла Аринку от слёз, добрая и сильная женщина Клавдия с разорённой войной Смоленщины, мечтавшая родить сыночка от русского воина, фамилии которого так и не узнает.

* *
– «Витбург 12 км.», – раздвинув двери вагона, зевая, вслух прочитала Аринка надпись на дорожном указателе, сделанную по-русски. Эшелон остановился возле мощёной булыжником дороги, за которой сквозь редкие деревья просматривался луг и небольшая немецкая деревенька. Аринка прикинула, что если эшелон простоит здесь несколько часов, то на лугу можно будет нарвать для коров свежей травы. Коровы голодают, много ли травы нарвёшь руками. Обещали подвезти сено, но, как говорится: «обещанного – сто лет ждут»…
«Пятый день в пути, а всё Германия», – подумала она и сильно бы удивилась, посмотрев на карту. Пятый день, а проехали всего-то сто километров, если считать по прямой.
Часов у неё не было, но после вчерашней облачности и мелкого «грибного дождичка» утро как будто задалось. Ясно, вот-вот взойдёт солнышко. Она подсчитала дни и вышло, что сегодня шестнадцатое июня. Аринка вспомнила, что в этот июньский день у Ольги день рождения. Улыбнулась и пожелала ей в мыслях «всего самого доброго». Аринка не допускала, что с Ольгой могло что-то случиться, и верила, что скоро они встретятся.
– Пусть в этот день будет только хорошее!» – подмигнув коровам, загадала Аринка, решившая подремать ещё с полчасика, однако её внимание неожиданно привлекла грузовая машина с крытым фургоном, впереди которой катил мотоцикл с коляской. Мотоциклом управлял советский военнослужащий в фуражке с красным околышем и больших чёрных очках, другой военнослужащий сидел в коляске. Вот мотоцикл, очевидно сопровождавший грузовик, ехавший в город по каким-либо нуждам, поравнялся с вагоном, из которого выглядывала светловолосая девушка в солдатском ватнике защитного цвета.
Военнослужащий, правивший мотоциклом, вытянул шею и уставился на неё. Потерял управление и мотоцикл скатился в кювет. Грузовик, следовавший за мотоциклом, затормозил, и, открыв дверцу, из кабины выглянул уже немолодой офицер с погонами младшего лейтенанта.   
– Что там у тебя, Бутурлин? – крикнул младший лейтенант водителю мотоцикла.
– Бутурлин! – вспыхнула Аринка, и, как была со сна в шерстяных носках на босую ногу, выпрыгнула из вагона.
– Саша! – что было сил в лёгких, закричала она, ещё не понимая, что могла просто ошибиться. Сколько их русских воинов с фамилией Бутурлин могло служить к концу войны в Советской Армии …
Военнослужащий сорвал с лица защитные очки и, роняя фуражку, слетевшую с головы, соскочил с мотоцикла, побежал к вагону.
– Аринка! – не помня себя от радости, кричал старшина Бутурлин, обнимая плакавшую от счастья девушку в носках и ватнике.
– Чего это он? Вроде встретил кого? – Спросил младший лейтенант вышедшего из коляски сержанта.
– Да разве ж Вы не видите, товарищ младший лейтенант, невесту свою встретил старшина Бутурлин! – ответил сержант. Попытался скрутить «козью ножку» из клочка газеты, да никак не получалось, только махорку просыпал. Бросил затею.
– Надо же, товарищ младший лейтенант! Вот судьба! Не доведись Бутурлину сопровождать сегодня машину в город за продуктами, а ведь не хотел! так и проехала бы девушка мимо! Когда бы ещё встретились. Вот судьба!
Старшего сержанта Михайлова знаете? – спохватился сержант.
– Как же, знаю. В госпитале он, – ответил младший лейтенант.
– Его сестра, – улыбаясь, кивнул на Аринку сержант. – Вот обрадуется Иван, когда узнает, что жива, что нашлась сестрёнка!

4.
– Не стесняйтесь, Мяаге, ешьте. Смею предположить, что в последний раз Вы посещали ресторан в конце августа прошлого года в Таллине. Я прав?
– Да, господин, Нильсен, Вы правы. С тех пор прошёл почти год и мне кажется, что весь этот год я недоедал, – признался Алекс. 
Пользоваться одновременно ножом и вилкой Мяаге не мог. Левую Руку Алексу ампутировали в военном госпитале Мемеля, на третий день после ранения, когда гангрена и высокая температура едва не убили его. А ведь были перед этим двое страшных суток, когда не смыкая глаз, привязав ремнём к телу висевшую как плеть перебитую руку, в полубреду и горячке, он пробирался лесами к границе Восточной Пруссии и успел проскочить между отходившими немцами и наступавшими русскими, чудом оставшись в живых.
Так, вкратце, Мяаге рассказал Нильсену историю своего ранения и потери руки. Помянул и погибшую Эрику, но как это случилось, умолчал. Известие о смерти Эрики огорчило Нильсена.
– Искренне жаль фрейлен Эрику. Хорошая была девушка. Мне довелось близко познакомиться с ней, прежде чем Вы, Мяаге, увели Эрику у меня. Но я не сержусь. Как не сержусь и на то, что вы оба не оправдали надежд и бежали, не пожелав взять на себя ответственность за судьбу Эстонии. Однако об этом больше не буду. В тех условиях сделать что-либо было невозможно. Даже в Польше, наш план провалился , – бессильно развёл руками Нильсен.
– Впрочем, Мяаге, успокойтесь и не портите себе аппетит, – спохватился он, – Лучше вернёмся к Эрике. Холодновата. Как Вы находите Мяаге?
Алекс не ответил, сосредоточено прожёвывая кусочек мяса. Огромную по меркам военного времени свиную отбивную он предварительно порезал на части довольно тупым мельхиоровым ножом и теперь с наслаждением поедал, запивая маленькими глотками пива не из кружки, а из бокала.
– Неужели все эстонки так холодны? – Нильсен повторил свой вопрос в иной форме, дождавшись, когда Мяаге прожуёт очередной кусочек отбивной.
– Эстонки ничем не хуже других женщин, – ответил Мяаге, в душе соглашаясь с Нильсеном. Эрика и в самом деле была холодна, и если бы у неё был муж, то со временем он бы, непременно, завёл женщину на стороне.
Отвлекитесь, друг мой, на минуту от отбивной и пива. Полагаю, что перед тем, как забыть симпатичную эстоночку, которую мы оба хорошо знали, следует её помянуть. Выпьем по рюмке коньяка за вечный покой для Эрики, – предложил Нильсен.
Они выпили, и Алекс вспомнил, что пил пиво и коньяк в один из январских вечеров сорокового года, какого числа он не помнил, в маленьком ресторанчике в приморском районе Таллина, когда вдруг узнал брата Ольги Юрия, ужинавшего в компании Эрики. В тот вечер он увидел её впервые, и девушка ему понравилась. Тогда пришлось уйти. Алекс заметно опьянел и пробродил по улицам Таллина всю ночь.
Коньяк ударил в голову и сейчас, но в Гамбурге, куда Алекса занесла судьба, стоял август, было тепло и можно было переночевать где-нибудь на садовой скамейке или на травке.
После ампутации руки, его направили служить в тыловые части Вермахта, с которыми пришлось отступать до Одера, а затем и до Эльбы. Он видел хаос весны сорок пятого года. Эсэсовцев из заградотрядов, свирепствовавших в прифронтовой полосе. Повешенных на голых деревьях дезертиров, количество которых просто ошеломляло, массовые расстрелы узников концлагерей, к которым подходили советские войска и паническое бегство от русских танков…
– Вижу, о чём-то задумались, господин Мяаге. Не переживайте, для Вас всё давно уже позади, а встреча со мной совсем не случайна. Просматривая списки офицеров Вермахта, оказавшихся в британской зоне ответственности, я обнаружил вашу редкую фамилию. Это хорошо, что Ваша фамилия оказалась в списках Вермахта, а не СС, – с явным удовольствием констатировал Нильсен. 
– Что собираетесь делать, господин Мяаге? – поинтересовался он, имея, конечно же, виды на бывшего эстонского майора, проливавшего кровь за Германию – хоть и не за самую лучшую, но всё же за неотъемлемую часть «западного мира». Нильсен искренне сочувствовал эстонскому офицеру, потерявшему руку в борьбе с «восточной коммунистической деспотией», угрожающей европейской и англосаксонской цивилизациям.
Мяаге не ответил.
– Хочу Вам преложить интересную и хорошо оплачиваемую работу, – продолжил Нильсен, наблюдая, как Алекс расправляется с отбивной.
– Много ли от меня пользы, господин Нильсен, – вздохнул Мяаге. – Инвалид. На что я гожусь, особенно сейчас, когда Германия в руинах и кругом страшная безработица. Мне даже пенсию не назначат.
– Верно, не назначат. Вы ведь не немец, и вообще человек без определённого места жительства или перемещённое лицо, как сейчас принято называть таких людей. Так что Ваше место в лагере и Вашей выдачи могут потребовать власти СССР.
Мяаге криво улыбнулся. Его изуродованная левая половина лица нервно задёргалась.
– Да знаете ли Вы, господин Нильсен, что прежде чем оказаться в британской зоне ответственности, я побывал в советской оккупационной зоне, находился в лагере перемещённых лиц и, пребывая в полном отчаянии, хотел пройти проверку, назвавшись русским военнопленным-инвалидом. Я хорошо владею русским языком, и мог вернуться в Россию, то есть в СССР. У меня там осталась мать. До войны она переехала в Омск, это в Сибири, и я смог бы её разыскать.
– Вот это новость! – удивился Нильсен. – Неужели Вы думаете, что русских, проверяющих так легко провести? Они рассылают запросы по довоенному местожительству или в воинские части, где проходили службу проверяемые и держат людей в лагере пока не приходит ответ. Как же Вам удалось выбраться оттуда и оказаться в районе Гамбурга.
– Я бежал.
– Похвально. Что же Вас подтолкнуло к такому опасному шагу? Ведь Вас могли перехватить.
– Я встретил одну старую знакомую ещё по Эстонии. К счастью, она меня не опознала. – Алекс вспомнил Аринку, которую он случайно встретил в лагере перемещённых лиц из числа советских граждан, каких на востоке Германии было миллионы.
Ольга продолжала ему мерещиться едва ли не в каждой белокурой девушке. Он понимал, что здесь её не могло быть, однако избавиться от такого наваждения никак не удавалось. И вот с группой женщин прошла девушка в стареньком жакете с чужого плеча. Мяаге перехватил её взгляд и едва не закричал, так она была похожа на Ольгу.
«Нет, не Ольга, но кто же?» – Мучился Алекс. И она на него посмотрела, задумалась, но, кажется, не узнала, отвернулась. Трудно узнать в измождённом, заросшем щетиной одноруком человеке в лохмотьях бывшего молодого и подтянутого эстонского лейтенанта.
«Кто же она? Ведь я её уже где-то видел?» – Так и вертелся вопрос в голове.
– Бог мой! Да ведь это же младшая дочь крестьянина Михайлова из деревни Никольево! Точно, она! – наконец догадался и пробормотал по-эстонски Мяаге – на том языке, на котором он думал.
– Чего это ты там бормочешь, браток. Или не в себе? – толкнул его в спину сосед по колонне.
– Голова болит, мочи нет, – попытался оправдаться Мяаге.
– Может ты заразный? Смотри, доложу конвоиру! – пригрозил сосед, и колонна продолжила движение…
– Сколько Вам лет, господин Мяаге? – прервав неприятные для эстонца, воспоминания, поинтересовался Нильсен.
– Двадцать шесть.
– Вот видите, Вы ещё слишком молоды, чтобы думать о покое и пенсии. Вы образованы, имеете определённый жизненный опыт, воевали. Владеете немецким, русским и эстонскими языками. Уверяю Вас, это капитал! Работая с нами, Вы сможете принести большую пользу не только Эстонии, но и другим странам Европы, оккупированным коммунистической Россией.   
– Если я правильно понял, Вы предлагаете мне стать шпионом или разведчиком, что, впрочем, одно и тоже? – насторожился Мяаге.
– Вовсе нет, – Нильсен сделал обиженный вид. – Я готов предложить Вам другую, чистую и совершенно не опасную работу в редакции крупной радиостанции, которая будет размещена в Германии. Называться эта радиостанция, задача которой донести до порабощённых народов ценности свободного западного общества, будет «Голос свободы»  или что-то в этом роде.
– Вы будете озвучивать у микрофона на эстонском и русском языках те материалы, которые вам предложат. Со временем, если проявите способности, будете сами готовить материалы для выступлений. Получите американское гражданство. Работать будете под псевдонимом. Представляться будете американским офицером, потерявшим руку на войне.
– Какой из меня американец. Я ведь не владею американским языком, – грустно улыбнулся Мяаге.
– Не американским, а американизированным английским языком, – поправил Алекса Нильсен.
– Шучу. Конечно же, английским языком, – согласился Мяаге.
– Придётся выучить. Времени у Вас для этого будет достаточно. В любой стране будете чувствовать себя уверенно, английский язык – самый востребованный в современном мире, – не пожалел доброго совета Нильсен.
– И это говорите мне Вы, господин Нильсен, «нейтральный швед»! – усмехнулся Алекс, выпивший в течение разговора ещё три рюмки коньяка и оттого будущее бывшего майора эстонских «Ваффен-СС» рисовалось в розовых тонах.
– Могу сказать Вам, Мяаге, я никакой не швед и даже не владею шведским языком, так несколькими фразами, не более. Шведский язык схож с немецким, а с немцами удобнее говорить на их родном языке.
– Я уже догадался господин Нильсен, что Вы не швед, а англичанин. Вы смелый человек. Узнай кто Вы на самом деле, не миновать Вам таллинского гестапо.
– К сорок четвёртому году немцам уже изрядно набили морду, так что и с гестапо я смог бы договориться, – возразил Нильсен.
– Что касается моей национальности, то в какой-то мере я англичанин, вернее англосакс, а потом уже американец. Но не будем развивать национальную тему. Вы довольны моим предложением?
– Вполне, – согласился Мяаге, которому было нечего терять. – Определяйте меня на радиостанцию «Голос свободы», господин Нильсен, не знаю Вашей настоящей фамилии.
– Придёт время, узнаете, – успокоил Алекса американец. – Пройдут годы, Вы станете старше и серьёзнее. Обзаведётесь семьёй. Советую жениться на американке. С хорошими документами и под дипломатическим прикрытием Вы непременно побываете в СССР, и возможно отыщите там свою мать.
– Кстати, Вам привет от одного старого знакомого. Угадайте от кого? – загадочно улыбнулся Нильсен.
– Не знаю, у меня их было много, – не стал гадать Маяге.
– Берг! Помните такого?
– Помню, – не выразил никакого удивления Алекс.
– Интересный субъект, – заметил Нильсен. – Немец по крови, но обрусел настолько, что очень любит, когда его называют не просто «господин Берг», а «Иван Андреевич», и сильно переживает, что в России не удалось свергнуть большевистское иго. Сейчас Берг работает с нами и очень активен, несмотря на немалый возраст. Вы с ним непременно встретитесь.
Второй Ваш знакомый и, по-видимому, старый друг привета Вам не передавал, но могу сообщить, что на середину июня был жив и находился на маленьком хуторе, расположенном на острове Даго. Вы, конечно же, знаете, где расположен этот остров и уже догадались, о ком я говорю? – продолжал интриговать Нильсен.
– Ланге! – едва не вскричал Мяаге.
– Он самый, – подтвердил Нильсен. – Уволен с военной службы по инвалидности, но руки и ноги у вашего друга, кажется, целы. Если ему удастся избежать сурового наказания, я имею в виду смертную казнь, и отделаться несколькими годами лагерей, то и его Вы сможете повидать лет через пятнадцать – двадцать, когда о войне станут понемногу забывать. Вот видите, Мяаге, как мы много знаем о Вас и Ваших знакомых. Мы ценим Вас, Мяаге, так что постарайтесь оправдать доверие, оказанное Вам! – Растроганный собственными словами, Нильсен налил себе и Мяаге коньяка. Они чокнулись и выпили по последней. 
– Нам предстоит долгая и упорная борьба с этой «неправильной страной» и, прежде всего, с «самым неправильным на земле» русским народом, который в своём развитии упорно идёт против сложившейся системы, – продолжил Нильсен, посвящать Алекса в задачи предстоявшей совместной работы. – Под системой я понимаю западную цивилизацию с её иудео-христианскими ценностями, которые во многом были чужды подданным православного царя. Что касается русских большевиков, то они вообще наплевали в 1917 году на наши ценности, сформировали свою заразительную для бедных стран и народов идеологию и уже двадцать восемь лет не признают священного права на частную собственность.
Но нет ничего вечного, тем более идеологий. Сталин поднял отсталую Россию, сделав из неё СССР – могучую державу, с которой, особенно после разгрома Германии, мы вынуждены считаться, но и он не вечен. Мы переживём Сталина, и будем наблюдать, как новые руководители СССР будут меняться вместе с народом. Мы будем помогать им в этом, воспевая в эфире наш образ жизни, скрывая его недостатки и обличая советский строй, давая русским лишь негатив.
Пока во главе СССР будет стоять фронтовик, и костяк народа будут составлять фронтовики, мы с этой страной не сможем ничего поделать, но время – наш союзник. Придёт день, когда СССР возглавит человек, родившийся и живший в относительном комфорте, не голодавший, не воевавший, не служивший в вооружённых силах, не знавший тяжёлого труда, образованный. Им у нас будут восхищаться. Ему будут льстить, называть «великим реформатором». Он будет много ездить по благополучным странам, увидит, как живут руководители этих стран. В нём проснётся дремлющий едва ли не в каждом человеке инстинкт собственника. Ему захочется жить в богатом доме и пользоваться всеми благами жизни, которые дают большие деньги. Вот тут-то и придёт время, когда можно начинать новый «крестовый поход» против СССР и его ядра – России. И этот поход мы обязательно выиграем! Вместе с Вами, Мяаге!
Семьсот лет назад Ваши предки, господин Мяаге, которых в те времена называли чудью, шли кнехтами на Русь вместе с немецкими рыцарями крестоносцами, но были разбиты на льду Чудского озера. Кстати, перед войной советский кинорежиссёр Эйзенштейн снял прекрасный фильм о тех событиях . Этот Эйзенштейн еврей по крови, а каков в нём русский дух! – с восхищением произнёс Нильсен. – Вам, Мяаге, надо обязательно посмотреть этот фильм, тем более Вы владеете русским языком. С этим я Вам помогу.
История повторилась спустя семьсот лет. Снова немцы и вы, эстонцы, я имею ввиду тех, кто воевал на стороне Германии, шли военным походом на Россию и вновь были разбиты. Знаете почему? Время не пришло. В следующий раз мы пойдём в поход на Россию, когда придёт такое время. Пойдём в поход все вместе: англосаксы, европейцы и те народы СССР, которые встанут в наши ряды. Пойдём с оружием иного рода. Вместо самолётов будет пропаганда нашего образа жизни, вместо танков – кредиты под большие проценты, вместо военных кораблей – не самые лучшие товары в яркой упаковке, что-то вроде стеклянных бус для дикарей. Нас будут встречать с радостью и пониманием, полагая, что мы их любим. В конце концов, СССР взорвётся изнутри, расколется на пятнадцать кусков и Вы получите свою Эстонию, которая будет принята в содружество европейских государств.
Вот как мы это сделаем! Но для этого, господин Мяаге, мне и Вам надо очень много поработать! – заканчивал свою витиеватую речь господин Нильсен, любивший пофилософствовать. – О, да Вы совсем опьянели, господин Мяаге. – заметил увлёкшийся англосакс и вышел позвонить, вызвать людей, которые отвезут «ценный человеческий материал» куда надо.
 
5.
В середине августа 1945 года, когда вся огромная страна, раскинувшаяся от берегов Балтики до Тихого океана, затаив дыхание, следила за тем, как героическая Советская Армия, спустя три месяца после победы над гитлеровской Германией громила в Манчжурии войска японских самураев, в маленький Изборск въехала старенькая «Эмка» .
Помимо шофёра и владельца автомобиля, нанятого в Пскове, в чистеньком салоне на аккуратно залатанных кожаных сидениях разместились трое взрослых людей и два ребёнка. Рядом с шофёром сидел морской офицер в звании капитана 3-го ранга, на заднем сидении расположились две женщины средних лет, девочка шести и мальчик четырёх лет.
Расспросив у старичка, копавшего в огороде молодую картошку, как проехать к усадьбе Владимира Петровича Лебедева, водитель тронул машину и менее чем через минуту остановил её возле потемневшего от времени добротного рубленого дома, пережившего войну.
Встречать гостей вышли хозяева и близкие родственники: Владимир Петрович и Ольга с четырёхлетней Алёнкой, Надежда Васильевна Михайлова и её дочь Арина, вернувшаяся домой после германского плена в начале августа.
Из ближайших домов, сохранившихся после прошлогодних боёв, и из отстроенных заново из леса, выделенного погорельцам, вышли соседи посмотреть на людей приехавших к Лебедевым из самого Ленинграда.
О своём приезде на два дня Василий Лебедев предупредил Ольгу телеграммой заранее, указав день, когда его ждать. В подробном письме, которое пришло ещё раньше, вкратце рассказал ей о двух женщинах, с которыми он приедет. Это мама покойной Людмилы Александра Васильевна Крылова и её подруга Изольда Константиновна Панина – вдова брата Крыловой Николая Крестовского, погибшего в октябре сорок первого года возле старой заставы, и похороненного в лесу.
Все трое после немалых трудов получили краткосрочные отпуска, и из Ленинграда, куда Василия Лебедева подбросили на самолёте знакомые лётчики, отправились в Псков, а оттуда в Изборск.
Познакомились, передохнули с дороги четверть часа, покормили детей, и все вместе отправились пешком к старой границе к руинам бывшей погранзаставы.
Василий и Ольга шли впереди. Оба вдовые, грустные. Приложив к плечу, Василий нёс кованый православный крест, изготовленный заранее по просьбе Владимира Петровича изборским кузнецом Пантелеевым. Надолго запасся железом опытный кузнец – разобрал подбитый немецкий бронетранспортер и перевёз на телеге весь металл в свою кузницу.
Долго молчали, никак не решались заговорить, лишь заглядывали, время от времени, друг другу в глаза. Василий видел, как она вздрагивала, сам бледнел от её взгляда. Недаром говорят в народе: «глаза – зеркало души».
Ещё родители говорили, что чем старше становились Игорь и Вася, тем больше походили они друг на друга – оба в мать, но лица мужские, правильные, красивые. Словом – родные братья. Василий светлее глазами и волосом, возможно и оттого, что служит теперь в Заполярье. Только не увидеть их теперь вместе. Нет больше Игоря, погиб…
– В конце июня к нам приезжала Руса, – прервала затянувшееся молчание Ольга.
– Руса, как она? – вздрогнув от её слов, спросил Василий. – Вы, женщины, переписывались, не то, что мы. Не стало Людмилы, и связь с вами оборвалась. Изредка писал тёще и дочке, ещё реже – родителям, – виновато признался он.
– Руса приехала из Германии. Полк Ярослава оставили служить в городе Витбург. Сейчас Руса в Москве, но с сентября будет работать в Германии.
– Она по-прежнему служит в госбезопасности?
– Да. Руса мне многое рассказала за три дня, которые мы провели вместе. Знаешь, Василий, эти дни вернули меня к жизни, – грустно улыбнулась Ольга. Василий посмотрел на неё и опустил глаза. До этой встречи он видел Ольгу дважды: осенью сорокового года у себя в гостях в Либаве и зимой сорок четвёртого года в Боровичах в доме, который снимали находившиеся в эвакуации родители. Однако третьей встречи было достаточно, чтобы заметить – в Ольге произошли огромные перемены. Перед ним словно другой человек, с другим характером. Лишь лицо осталось тем же, красивым, если не больше… 
– Игорь погиб в октябре сорок четвёртого, когда Руса готовилась к новой работе в тылу врага, а с декабря сорок четвёртого по май сорок пятого она работала на севере Германии, служила в Управлении имперской безопасности Гамбурга. Мы не могли переписываться.
С января я в Изборске с папой и Алёнкой. Всю зиму проболела. К весне стало легче. Начала готовиться к новому учебному году. Папа обещал мне место учителя младших классов при условии заочного обучения в педагогическом училище. Успешно сдала вступительные экзамены в Пскове. Я мечтала быть педагогом, вот и исполнится моя мечта.
Поведала Ольга о своей давней мечте и перешла на другое, на то, что мучило её последние пять лет. Так хотелось поделиться своим горем с близким человеком. Кто как не родной брат должен знать тайну гибели младшего брата.
– Русе я рассказывала эту историю во время нашей первой встречи в Либаве. Понимаешь, Вася, – Ольга впервые назвала так Василия Лебедева и, похоже, что не заметила этого. – С весны сорокового года, когда наш край был ещё частью Эстонии, меня преследовал лейтенант Алекс Мяаге, командовавший отрядом кайцелитов. Их лагерь размещался возле того косогора, у них там было стрельбище, – Ольга указала рукой на место, где находился лагерь.
– Кайцелиты? Что это такое? – не понял Василий.
– Что-то вроде штурмовиков в довоенной Германии, из которых формировались первые подразделения СС, – пояснила Ольга и продолжила: – В тот момент я уже была знакома с Игорем, и мы любили друг друга. Как мы познакомились, как тайком от всех встречались на границе, как я подавала сигнал о встрече, запуская в небо турманов, Игорь, конечно же, тебе не рассказывал, на это у него просто не было времени. К тому же мужчины не придают большого значения таким вещам… – Василию показалось, что Ольга посмотрела на него с укором. – Придёт время, Вася, я тебе всё расскажу, – пообещала Ольга.
– Нас разделяла граница. Игорь был по ту сторону, а Алекс по эту. Они долго не подозревали о существовании друг друга и встретились лицом к лицу ночью в доме Надежды Васильевны в деревне Никольево. Вот и она, – Ольга указала взглядом на несколько уцелевших изб в зелёном островке садов, до которых было не более километра, и продолжила свой рассказ:
– Они стреляли друг в друга. Дуэль была ужасной. Мяаге и его кайцелит стреляли в Игоря, который был на волосок от гибели. На помощь ему неожиданно пришёл сын Надежды Васильевны Николай, бежавший из эстонской армии в ночь накануне ввода частей Красной армии в Эстонию.
– Кайцелит был убит, Маяаге ранен. Видел бы ты его белые и страшные ненавидящие глаза, поистине чудь белоглазая!
«Мы ещё встретимся с Вами, господин лейтенант. Обязательно встретимся на большой войне, которая случится уже скоро, и там продолжим нашу дуэль…» – мне никогда не забыть его пророческих слов. С тех пор борьба между ними вспыхивала дважды, и оба раза Игорь выходил из неё победителем. В мае прошлого года после ночного боя возле старой заставы я надеялась, что с Мяаге покончено, однако скоро такая уверенность иссякла, и появилось предчувствие близкой беды.
В октябре Игорь погиб на моих глазах от пули снайпера. Это произошло всего в нескольких километрах от места, где до войны находилась наша новая пограничная застава. Стреляла в Игоря некая Эрика Тамм – знакомая по Таллину девушка моего брата Юрия, которая осталась в оккупации и пошла на службу к немцам. Я видела её уже мёртвой. Её тело было изрешечено пулями. Вот такова судьба… – Ольга едва сдержала слёзы. – Юра с женой были у нас в начале августа. Я ничего не сказала ему об Эрике. Это уже ничего не меняет, но ляжет тяжёлым грузом на его сердце. Уговори он Эрику эвакуироваться из Таллина, всё могло бы сложиться иначе…
Ольга взяла Василия под руку:
– Продолжение той трагической истории мне рассказала Руса. Будучи в Германии, она встретилась с нашим боевым товарищем капитаном Максимовым, который возглавил полковую разведку после гибели Игоря.
В разговоре с Максимовым опытная в таких делах Руса уловила то, что осталось незамеченной мною. Руку Эрики направлял Алекс Мяаге. Я чувствовала, что он мог быть рядом, но в тот трагический момент была убита горем и осталась в неведении. Руса дополнила то, чего мне не доставало.
В перелеске, откуда раздался выстрел, скрывались немцы. Вспыхнул ожесточённый бой. Наши бойцы уничтожили всех. Я осмотрела каждый труп, но Мяаге там не нашла. Он выиграл дуэль, о которой предупреждал, и исчез. Чувствую, что он жив и это подтвердила Аринка, которая провела более полутора лет в немецкой неволе.
Домой она вернулась в середине июля. Вспомнила, что в мае, в лагере перемещённых лиц видела человека похожего на Мяаге, однако тот был инвалидом без руки, ампутированной по самое плечо, а левая половина его лица была изуродована шрамом. Аринке показалось, что этот человек узнал её. По шраму, который описала Аринка, я поняла – это был Алекс Мяаге, а руки он лишился именно в тот день, когда погиб Игорь…
– Если этот негодяй находится в нашей оккупационной зоне или уже вернулся в Союз, то об этом следует немедленно информировать органы НКВД и НКГБ. Как только вернусь в Ленинград, я займусь этим делом! – выказал свою готовность обеспокоенный Василий. – Думаю, что субъекта с такими приметами можно найти и отдать под суд за военные преступления!
– Тебе, Вася, не надо обращаться в органы государственной безопасности. Я написала Русе. Ты же знаешь, где она служит. Так что Мяаге уже разыскивают. Однако, я не уверена, что его найдут. Он мог бежать из лагеря. Владея немецким языком, мог укрыться среди местного населения и перебраться в британскую или американскую зону оккупации… – Ольга крепко сжала руку Василия, словно искала у него защиты.
– Я никогда не прощу себе того, что не послушалась совета Николая, погибшего в сорок первом году: «Не пожалеть бы, товарищ лейтенант…» – Так сказал Николай, когда на его предложение застрелить Мяаге, я и Игорь ответили отказом. Теперь я жалею, что не послушалась его совета, – тяжело вздохнула Ольга.
– Вечером мы сходим на городище князя, где рядом с могилами предков захоронен пепел Игоря. – Ольга оглянулась на родственников, шедших следом за ними. Погода стояла великолепная. Тепло, солнечно. В воздухе летали тонкие серебряные паутинки, предвестницы близкой осени. Отец разговаривал с гостьями из Ленинграда. Детишки – Катя и Алёша успели познакомиться с Алёнкой, и все вместе бегали по усыпанному цветами лугу, ловили панамками бабочек и кузнечиков. Надежда Васильевна с Аринкой шли последними и несли по небольшой корзинке с едой и питьём для детей и поминальным для взрослых. По русскому обычаю полагалось помянуть человека у его могилы
– Сейчас, Вася, мы пройдём через лес и выйдем к старой границе. Оттуда совсем недалеко до руин заставы, где служил Игорь. Пепелище зарастает лесом. Пройдёт ещё несколько лет и от бывших строений не останется и следа. Я часто бываю там вместе с Алёнкой. Придём в погожий день, расположимся на травке, и я рассказываю дочке, где жил и служил её отец, показываю… 
Потом будем искать место захоронения Николая Крестовского. Его могила находится примерно в двух километрах от заставы, на полянке у большого дуба. Я знаю место захоронения брата Александры Васильевны и мужа Изольды Константиновны лишь со слов Игоря, а Аринка видела это место. Ей легче будет найти.
Счастливая наша Аринка. Выжила в немецкой неволе, не сломалась, вернулась. И вот что удивительно, встретила там лейтенанта Константина Булавина, с которым мы служили с сорокового по сорок первый год на новой границе. Костя прикрывал переправу наших бойцов через Двину и пропал без вести. Теперь он в Союзе, его пока проверяют. Почти всю войну провёл в плену, так что продолжить военную службу ему вряд ли позволят. Вернётся Булавин к семье на Кубань. Счастливая его Даша. Дождалась мужа. И к Аринке жених, он наш местный, скоро вернётся с Дальнего Востока. Разобьют наши солдаты японцев и вернутся домой с победой!   
 
*
Аринка на удивление быстро отыскала небольшую полянку, в солнечном уголке которой под раскидистым дубом возвышался поросший травой земляной холмик, Здесь упокоился Николай Васильевич Крестовский – бывший подпоручик и дворянин в первой германской войне, и рядовой красноармеец во второй и тоже германской.
Став у могильного холмика на колени, сестра и вдова покойного вдоволь наплакались, пригладили травку руками, уложили поверх полевые цветы, а Василий вкопал в землю кованый крест, на котором кузнец выбил две короткие строчки:

 Крестовский Н.В.
14.I.1898 – 9.X.1941

– Здесь, Алешёнька, лежит твой папа, – продолжая гладить одной ладонью шёлковую траву-мураву, выросшую на могильном холмике, а другой ладонью светлую головку сына, объясняла ребёнку горько плакавшая Изольда Константиновна. – Давай, Алёшенька, возьмём земли с папиной могилки, завернём в платочек и привезём в Ленинград. Пойдём на кладбище к дедушке и бабушке, там прикопаем…

* *
Ближе к полуночи, когда в доме Лебедевых завершились долгие поминки по Игорю и Николаю, по всем погибшим и умершим в годы войны родственникам, хозяева и гости укладывались спать возле смотревших «десятые сны» детишек, уставших за день и переполненных впечатлениями.
С утра можно было не спешить и выспаться перед обратной дорогой. Василий договорился с хозяином «Эмки», что машина придёт за ними после обеда. По пути в Псков, откуда поезд на Ленинград отправится поздним вечером, они заедут в маленькую деревеньку на левом берегу реки Великой, чтобы взглянуть на родовое гнездо Крестовских, откуда в военном восемнадцатом году увёз в Петроград восемнадцатилетнюю Сашеньку Крестовскую молодой морской офицер-красногвардеец. Осмотрят усадьбу, о которой им рассказал покойный Николай Васильевич, побывавший в родных местах в сороковом году, и посетят могилы предков и родителей Александры Васильевны.
За поминальным столом после второй рюмки Василий почти не пил, пригубит и незаметно поставит. Пребывая в сильном волнении, слушал удивительные рассказы Владимира Петровича и Ольги о древней изборской земле. Слушал и смотрел: то на зелёную пограничную фуражку брата с багровыми пятнами крови, лежавшую на полочке под его фотографией, то на Ольгу в чёрном траурном платье…
Спать ему не хотелось. Какой уж тут сон, когда волнение, вызванное встречей с Ольгой, не проходило, а нарастало. Предчувствие, что в ближайшие часы может решиться его судьба, не оставляло Василия, вызывая сильную нервную дрожь.
После гибели Людмилы прошло больше трёх лет, в течение которых он не заглядывался на женщин, как будто их не существовало, совершенно не замечая пылких взглядов, которые бросали незамужние жительницы Полярного на красивого и вдового командира эсминца капитана 3-го ранга Василия Лебедева.
О гибели брата он узнал из письма родителей перед самым новым годом. Сильно переживал, проболел несколько дней. Хотел написать Ольге, мучился, не находил слов, откладывал до встречи.
К победной весне сорок пятого года военные действия в Арктике практически прекратились, и он подал рапорт – просил отпуск. Отклонили. Война с Германией закончилась, однако пришло время новых тревог. После победы Великобритания и Америка быстро к нам охладели. Британцы попридержали остатки Вермахта, которые укрылись на севере Германии. Американцы в качестве устрашения рванули на полигоне атомную бомбу, обладавшую неслыханной мощностью. Вооружённые силы СССР готовились к возможному отражению агрессии со стороны бывших союзников и остатков вооружённых сил Германии, три четверти территории которой, были сданы немецкими генералами американцам и британцам без боя.
В августе американцы испытали новое оружие на японских городах, убив и искалечив сотни тысяч людей . Василий думал, что в этом году ему отпуска уже не видать, но неожиданно просьбу удовлетворили, предоставив десять дней не считая времени на дорогу. Знакомые пилоты подбросили его до Ленинграда, где жили тёща и дочь.
Пошёл в партийную и профсоюзную организацию фабрики, где трудились Александра Васильевна и её подруга Изольда Константиновна, надавил, добился для них недельного отпуска по семейным обстоятельствам, и, забрав детишек из детского сада, все вместе выехали поездом, в Псков, а оттуда в Изборск…

*
Тёплая августовская ночь накрыла старинный русский городок чёрным бархатным одеялом, усыпанным мириадами звёзд. На городище звенели цикады, а внизу шелестели Словенские ключи. Над Мальковской долиной медленно уплывала за кромку леса серебряная половинка луны, отражаясь на тёмно-синей глади озёра.
– Как красиво! – прошептал зачарованный Василий, любуясь в волшебном лунно-звёздном свете великолепной панорамой, раскинувшейся у его ног. Они стояли на краю древнего городища в нескольких шагах от креста, под которым согласно народным преданиям упокоился князь Трубор, объединивший вместе с побратимами князьями Рериком и Синавом единокровных кривичей, словен и русов в могучую Северную Русь.   
Склонив голову к плечу Василия, Ольга вспомнила тихую июньскую ночь сорокового года, серебряную луну над долиной, всполохи далёких зарниц, тихий шелест целебных ключей, в которых свершают омовения будущие супруги, и красивые пушкинские стихи, прочитанные любимому:

К плечу головушка склонилась,
Сорочка лёгкая спустилась
С её прелестного плеча…
Но вот уж лунного луча
Сиянье гаснет. Там долина…
 Почувствовав изболевшимся сердцем настрой любимой женщины, Василий собрался с духом и прошептал ей на ушко, по-флотски, прямо:
– Едем со мной, Олюшка!
Он слышал стук её сердца. Ольга вздрогнула, внимательно посмотрела ему в глаза, коснулась влажными губами гладковыбритой щеки, поцеловала, одарив теплом и счастьем, и ответила с дрожью в голосе, сильно волнуясь:
– Поедем, Вася. Игоря и Людмилу не вернёшь. Видно судьбою предрешено быть нам вместе. Поедем, но только не сейчас. Этот год мне надо пережить одной. Потерпи, милый, до весны. Приезжай за мной в мае, когда закончится учебный год. Май – мой любимый месяц. Вот и поедем все вместе к тебе на север: ты, я и Алёнка.

6.
На светлом пригорке возле древних крепостных стен уютно разместились на скамеечке и грелись на солнышке две благообразные седые старушки в аккуратно повязанных платочках. Редкими сохранившимися зубами девяностолетние старушки ловко лузгали поджаренные семечки подсолнуха и «цокали» и «якали» между собой, как в старину:
– Кума, а кума?
– Цаво цабе?
– Радосц-то, кака! Ко Пцкову отнецли нас, как при бацюшке-царе…
– Не всё ль цабе равно, Ляксевна, куда нас отнецли. Цеперь усе мы у Моцквы. Поди, слыхала? Вишь, и дяньжонцы цеперь руцкие, не немецкие и не цухонцкие. Луцку, да цыснацку продала – цуток сольцы и спицацак купила. А про бацюшку-царя ты луцше памалци.
– Цто ты, кума, со Пцковом нно луцше, а то цухна отложица, как у двадцатом годе.
– Ципун цабе на языц, Ляксевна! Вишь, кака ноне мошць! Германа извяли, а ты – цухна…
– Дай-то бог! – глянув на древнее городище князя, укрытое кронами кладбищенских деревьев, истово перекрестилась девяностолетняя крестьянка-изборянка, многое повидавшая на своём веку, и, продолжая успокаивать себя, вслух подумала, словно пропела:
– Со Пцковым – нно луцше!….
* *
Не напрасными оказались страхи давно почившей старенькой изборянки. На смену ярким победным годам середины прошлого века к концу его пришло время смуты. Завелась внутри государства червоточина, изгрызла страну-победительницу. Вот уже отложились от коренной России веками оберегаемые ею народы и территории. Новые неспокойные границы опасно приблизились к сердцу России – Москве. Вырос до Чудского озера новый вражеский орден – не Тевтонский и не Ливонский – многоглавое чудо-юдо НАТО, жадно пожирающее бывшие российские территории.
К счастью для русских людей Печоры с Изборском остались с Россией. Рядом новая, четвёртая по счёту граница за неполный век. Но нет прежде привычных отрядов, комендатур и погранзастав. Вместо них непривычные уху пограничника: «службы», «отделы», «програнотделения». И лишь фуражка русского пограничника, сохранила священный для пограничника цвет – зелёная пограничная фуражкая, в какой выходят русские воины в наряд и на праздник.
Не падайте духом, русские люди. Выведем червоточину, залечим раны, возродим государство и вернёмся с русскими песнями на новые – старые рубежи!