(Главы из романа "Щит Сварога")
Глава 5. С чего начать?
«Скоро пришли мы к глубоко текущим водам Океана
Там кимериян печальная область, покрытая вечно
Влажным туманом и мглой облаков; никогда не являет
Оку людей, там лица лучезарного Гелиос …»
Гомер, древнегреческий поэт-сказитель.
1.
Начиная с весны 1957 года, перед началом широкомасштабных испытаний ядерного оружия на Новой Земле, все немногочисленное население архипелага, проживавшее в нескольких населённых пунктах, расположенных в основном на южном острове стали собирать в посёлке Лагерное. Здесь были и поморы, которые зимовали на островах, и ненцы , жившие на земле Едей Я в течение нескольких поколений, и строители, и заключенные, в том числе последние из немецких военнопленных, срок наказания которых растянулся на двенадцать с лишним послевоенных лет.
Капитану 3-го ранга Кригсмарине Карлу Земану, прослужившему всю войну на кораблях, страшно не повезло. В апреле сорок пятого года по стечению ряда обстоятельств он не покинул город на последних транспортах, уходивших в Киль и оказался на берегу в Пиллау , блокированном с моря советскими кораблями, а с суши вышедшими к морю сухопутными войсками, взявшими в клещи Кенигсберг. Оставшийся не удел морской офицер получил под свою команду сводный отряд из числа матросов, оставшихся как он на берегу, и ополченцев из фольксштурм , который тут же бросили в бой.
Советские войска штурмовали Кенигсберг и Пиллау в непрерывных тяжёлых и кровопролитных боях, сокрушая шаг за шагом и залп за залпом последние германские крепости на востоке.
Батальон Земана, сколоченный наспех из кого попало, оказался в самом пекле вперемешку с частями Вермахта и СС. Вместе с эсэсовцами попал в плен не сумев застрелиться. Русские солдаты, понёсшие большие потери, едва не истребили всех защитников Пиллау, выживших в этом аду и сдавшихся в плен. От расправы Карла Земана и нескольких его матросов спас офицер НКВД, рота которого вошла в разрушенный город вслед за пехотой.
Потом были лагеря военнопленных в Белоруссии, на Урале и на севере под Воркутой, откуда с небольшой группой заключённых Земана отправили в отдалённый лагерный пункт на архипелаге Новая Земля в качестве строительных рабочих. Так, спустя десять лет Земан оказался на краю сета в Арктике, где ему довелось побывать осенью 1939 года в составе секретной экспедиции на субмарине капитан-лейтенанта Шварца.
В середине пятидесятых годов, когда большинство немецких военнопленных искупили свою вину, восстанавливая порушенное войной народное хозяйство СССР, и были отправлены на родину, о Земане и его бригаде словно забыли очевидно в виду их дальнего местопребывания, и вот наконец долгожданная радость. Прораб участка, на котором трудилась бригада Земана, объявил немцам, что работа их окончилась – шабаш! Как только прибудут на большую землю – отправят их по домам «под бочок к своим фрау», у кого конечно они есть.
Немцы занимали часть барака, в котором жили русские заключённые из политических – власовцы, полицаи, прочие изменники родины и уголовники с большими сроками, однако пользовались отдельным входом и вместо конвоя из бойцов внутренних войск находились под присмотром поселкового милиционера, который собирался на пенсию. Конвой бригаде строителей из двенадцати человек не полагался. Бежать с архипелага было равносильно самоубийству, да и дисциплинированные немцы за двенадцать лет плена настолько обрусели, что некоторые засомневались – стоит ли возвращаться в Германию, не лучше ли остаться в России. Привыкли к зиме, картошке, рыбе и хлебу, а если удавалось достать тушёнку, сало и чуток спирта, то большего уже и не хотелось. О женщинах давно перестали даже думать, не было их поблизости, вот и стали забывать об их существовании.
По-русски говорили все – кто хуже, кто лучше, а Земан, больше общавшийся с местным населением на правах бригадира разговаривал по-русски свободно, правда не без акцента. Да и звали многих из немцев на русский манер, Карла Земана перекрестили в Колю Зимина. Он и не протестовал, привык. Зимин, так Зимин. Звучит неплохо. Его близкого друга Ганса Кляйна, служившего в СС, прозвали Иваном Маленьким, невзирая на рост в сто восемьдесят пять сантиметров. С большим основанием «Маленьким» можно было считать Земана с его ростом в сто шестьдесят шесть сантиметров. Теперь должно быть он стал ещё ниже ввиду длительного недоедания и возраста в сорок шесть лет. Известно, что с годами рост человека уменьшается.
Земан был холостяком. До войны не успел жениться, потом было не до того. В первые годы плена пытался писать на адрес родителей и тётки, живших в Эссене в теперешней Западной Германии. Однако ответа так и не дождался. В конце войны Эссен сильно бомбили…
Найти родных в Германии с помощью писем не получилось и у Кляйна, зато удалось списаться со школьным товарищем, который побывав в плену осел у родственников депортированных в сорок втором году из Поволжья в Среднюю Азию, в Узбекистан. Написав заявление с просьбой предоставить ему советское гражданство, товарищ Кляйна его получил и теперь жил в посёлке возле горда Чирчик. Женился на вдове и в новой советской семье, главой которой стал «бывший немецкий фашист», как пошутил Кляйн, родилась двойня – мальчик и девочка. Вот и Гансу захотелось такого же семейного счастья в солнечном краю, изобилующем фруктами и вкуснейшим виноградом без косточек, отдельные грозди которого достигали по словам товарища, славшего Гансу письма из Средней Азии, пяти килограммов! Кляйн уговаривал Земана ехать с собой в Узбекистан и Карл стал к тому склоняться.
«Сорок седьмой пошёл», – частенько задумывался Земан: «Увы, старина, ты не счастливчик, но тем не менее выжил в страшной войне и здоровье не всё ещё растерял в лагерях. Пора, старина бросать якорь в какой-нибудь тихой гавани…»
Так-то оно так, но север не отпускал. Привык к Земан к северу, очаровала его Арктика своей суровой красотой. Нескончаемый полярный день с ходившим по кругу солнцем, долгая ночь с всполохами Полярных сияний – где ещё такое увидишь!
Живя на Новой Земле, Земан часто вспоминал своего товарища Сергея Воронцова, с которым познакомился во время секретной экспедиции в Арктику в августе – октябре тридцать девятого года. Начиналась та памятная экспедиция в мирное время, а завершалась когда разгоралось пламя мировой войны, в которой сгорели миллионы людей и его страна – Третий рейх, которым в течение двенадцати лет была Германия, ныне разделённая на две части. Теперь по границе между двумя Германиями проходила линия фронта новой, доселе невиданной «холодной войны».
Второй раз друзья встретились на борту линкора «Адмирал Шеер» входившего в состав эскадры во главе с самым мощным германским линкором «Тирпиц» , которая ходила к берегам России в сентябре сорок первого года в ожидании падения Ленинграда и капитуляции Балтийского флота русских. Ленинград выстоял, и принимать капитуляцию русского флота не пришлось.
Больше Земан Воронцова не встречал, а вот в Арктике довелось побывать во второй раз летом сорок второго года. «Адмирал Шеер» ходил в рейд по Баренцеву и Карскому морям, обогнув Новую Землю с севера в том месте, где в тридцать девятом году Карл проплывал на субмарине в составе тайной немецкой экспедиции в Советскую Арктику. Линкор потопил русский ледокол, обстрелял из орудий полярную станцию, а у Берегов Таймыра – самого северного полуострова Евразии, получил отпор от русской батареи . Получив повреждения, «Адмирал Шеер» был вынужден уходить из русской Арктики, отбиваясь зенитным огнём от русских торпедоносцев .
Немецкому кораблю и экипажу, насчитывавшему более тысячи матросов и офицеров, повезло. В то время русская авиация в Арктике была малочисленна, а крупных кораблей, способных противостоять германскому линкору не было. «Адмирал Шеер» благополучно вернулся на свою базу, где встал на ремонт, а Земана с частью экипажа перевели служить на Ostsee
Первые два плавания в Советской Арктике длились по два-три месяца и завершились для Земана благополучно. В третий раз он попал на Север в качестве военнопленного и заключённого лагеря и провёл на Новой Земле больше трёх лет. Однако самой памятной оставалась первая секретная экспедиция, когда мало кто мог предположить какие тяжёлые годы впереди у Германии и России, вступивших в доселе невиданную войну, смертельную для двух самых больших народов Европы.
Из той экспедиции Карл Земан вынес не проходящее ощущение, что Воронцов увидел в огромной пещере, укрывшей их от снежного бурана на склоне высокой горы, что-то очень важное, о чём умолчал, не поделившись ни с кем из коллег по экспедиции.
Что это было? Не с той ли тайной без малого восемнадцатилетней давности связано нынешнее переселение всех гражданских лиц, в том числе и заключённых с архипелага, на котором военные проводят какие-то секретные приготовления?
Что это рукотворные взрывы, которые устраивают на архипелаге военные?
Один из взрывов прогремел недавно где-то далеко и был такой силы, что дрожала земля. От толчков появились трещины в скалах, дребезжали, а кое-где вылетали из окон стёкла, но огня и дыма никто не видел .
Многие из людей, собранные в посёлке и временно размещённые до прихода парохода в бараках, которые строили заключённые, в том числе и бригада Карла Земана, мучались от головной боли, тошноты и расстройства желудка. Приехавшие военные врачи утверждали, что случилось такое из-за плохой воды, и всем без разбора в течение недели давали таблетки и велели пить привозную воду. Потом эти симптомы прошли, а в середине июля из Архангельска пришло сообщение, что пароход вышел в море и взял курс на пролив Маточкин шар .
В посёлке, где к тому времени собрали едва ли не всё гражданское население архипелага, временно расселённое в бараках, которые строили заключённые, в том числе и бригада Земана, стали ждать, когда придёт пароход – кто с радостью и надеждами на новую жизнь на большой земле, а кто и со слезами – тяжело было покидать землю на которой родились эти люди, где жили их предки в течение многих поколений.
Такими людьми прежде всего были немцы или самоеды, как бывало, ещё по старинке, называли кроткий и добрый северный народ русские поморы. И им – потомкам новгородцев, переселившихся на берега Белого моря едва ли не тысячу лет назад, путь на острова, кормившую русских людей сотни лет, был отныне заказан .
Великие дела ныне творились на земле Матке, протянувшейся в океане на тысячу километров, отделившей тёплое, незамерзающее Баренцево море, в старину звавшееся Кольским, от холодного Карского моря. В той земле, откуда согласно ведам древних арийцев, записанных на санскрите и хранящихся многие тысячелетия у индийских брахманов в монастырях у подножия Гималаев, разошлись по просторам Евразии предки людей белой расы, ныне ковался ядерный щит СССР .
Великой стране, созданной титаническими усилиями, прежде всего, русских людей, возросших от расселившихся по Русской равнине славян или вендов или же индов, как называли наших предков историки древнего мира, необходимо было иметь грозное оружие. В ответ на угрозу ядерных ударов безбожного Запада по городам СССР подобно ударам по Хиросиме и Нагасаки , мы создавали своё оружие, выбрав место для его испытаний, возможно, что не продумано, а возможно даже намерено на той сакральной земле, где делать такое не следовало.
* *
Пароход ждали со дня на день. В последние дни перед отправкой на большую землю Земан и его бригада не работали, готовились путь. Одежда у всех была неважная – лагерная роба да телогрейка, без которой в Арктике не обойтись даже летом, холодно. За двенадцать лет плена, немцы скопили кое-какие деньги, получая жалование в размере месячного денежного довольствия рядового Советской армии. Не все деньги удавалось получить и отложить. В первые послевоенные годы жалование частенько отбирали конвоиры, дескать «нечего фашистам давать деньги». Пленные не жаловались.
«Какие уж тут деньги, выжить бы» – рассуждал про себя Карл Земан, бывший офицер Кригсмарине, на которого тепрь мог наорать, а то и ударить безусый солдат первогодок, зачастую негодный к строевой службе и определённый в конвойные войска. Позже начальство лагеря навело в этом вопросе порядок, и военнопленные могли на денежное жалование побаловать себя печеньем, халвой, карамелью или кусочком колбасы. Хоть и не невелики были те деньги, большую часть откладывали в финчасти, копя для возвращения в фатерлянд или на Родину, как было принято в то время писать это слово у русских – с «большой буквы».
Офицеры, проводившие с военнопленными политические занятия, рассказывали им о Германской Демократической Республике или ГДР, народ которой строил социализм, и рекомендовали возвращаться именно туда, где народная власть, пугая жизнью в Западной Германии, где много безработных и бесплатное жильё людям не предоставляется. Однако, отбыв наказание, каждый мог вернуться в родной город или деревню в любой части Германии, кроме Восточной Пруссии, Померании, Силезии и Судетской области , которые отошли к СССР, Польше и Чехословакии, написав соответствующее заявление. Можно было остаться и в СССР в местах расселения этнических немцев, как это собирались сделать Ганс Кляйн и на пару с ним Карл Земан, склонявшийся к тому, чтобы последовать за товарищем в Среднюю Азию. Солнечный Узбекистан, где Земан надеялся наконец отогреть свои немолодые кости, представлялся ему в виде далёкой восточной страны, описанной немецким сказочником Вильгельмом Гауфом в своей волшебной сказке «Маленький Мук». Возвращаться в Германию, где его давно похоронили и наверное забыли, Земану не хотелось. Разве потом, когда жизнь хоть как-то устоится можно попробовать разыскать родственников или знакомых и если получится – съездить на родину. Однако, за день до прибытия парохода случилась с Карлом Земном история, которая перечеркнула его планы и сильно огорчила Кляйна, которому придётся ехать в Среднюю Азию одному.
После обеда когда Кляйн, которому не здоровилось, завалился спать, Земан пошёл прогуляться к поселковому магазину, присмотреть, а возможно и купить ещё дну рубашку на смену той, в которой отправится на материк. Уже справил себе тёмно-серый костюм, стёганую куртку с цигейковым воротником, новое нижнёё бельё, сапоги, полуботинки и ещё кое-что, по мелочам. Сегодня оделся во всё новое, а в кармане в дерматиновом бумажнике приятно хрустят ещё полторы тысячи рублей – трёхгодовое жалование. Недорогую рубашку можно купить рублей за пятьдесят, а остальное – на дорогу. Проезд до места назначения обещают бесплатный.
У входа в бревенчатый магазин, где торгуют продуктами, одеждой и прочим ширпотребом толкутся ненцы, свезённые со своих стойбищ, разбросанных по тундре. Хороший, кроткий и добрый народ. Ростом невелики, Карл среди них едва ли не самый высокий, а женщины и того меньше, но крепкие, круглолицые, румяные с косиной в серых глазах. Их три. Одеты в меховые кухлянки, капюшоны откинуты в виду тёплой погоды. Лето. Градусов семь или восемь тепла, а на солнышке припекает. Длинные волосы у молодых ненок, похожих одна на другую, словно родные сёстры, стянуты мягким кожным ремешком, охватывающим голову, и скрыты в кухлянке. В ушках самодельные серьги из мелких серебряных ещё царских монеток, на ногах сапожки из оленьих шкур мехом наружу. Словом, ладные и привлекательные молодые ненецкие женщины. Загляделся на них бывший немецкий морской офицер.
«И надо же, если по-русски, то немцы и ненцы – слова очень похожие!» – задумался Земан, глядя на ладных ненок, уж приметивших его и хихикавших, щебеча о чём-то на своём необычном языке.
– Товарищ, вы заняли очередь? – послышался приятный женский голос за его спиной. Говорила женщина по-русски, но в произносимых словах было что-то и от щебетания молодых ненок, проживших всю свою ещё недолгую жизнь в тундре и вероятно не знавших русского языка и не умевших ни читать, ни писать.
Земан обернулся. Женщина с таким же круглым лицом и чуть раскосыми глазам улыбнулась ему красивыми губами естественного цвета, не знавшими никакой губной помады. Одета женщина, Карл догадался, что она тоже ненка, была в демисезонное пальто с белым шарфиком, ноги в чулках, обута в ботиночки. Тёмные волосы аккуратно подстрижены и свободно лежат на плечах. Не молодая, лет под сорок, но лицо свежее и очень улыбчивое. В руках небольшой коричневый чемоданчик.
– Нет, не занял, загляделся на девушек, – робко улыбнулся Земан
– А я вас знаю, – ещё ярче улыбнулась в ответ женщина в пальто. – Вы немец. Вас зовут Земан. Верно? – спросила она.
– Земан фамилия, – ответил разволновавшийся Карл, который уже и не помнил когда разговаривал с женщинами последний раз. – А вы кто? Откуда меня знаете?
– Я фельдшер, заходила в ваш барак по поводу санитарного состояния помещений, – представилась женщина.
– У нас что-нибудь не в порядке? – насторожился Земан.
– Нет. Всё в полном порядке. Чистота образцовая! – похвалила женщина бригадира.
– Позвольте узнать ваше имя, – набрался смелости разволновавшийся Земан, ощутив, как гулко стучит собственное сердце.
«К чему бы это?» – подумал он и тут же себе ответил: «Понравилась. Вот уже и думать перестал о женщинах, а тут вдруг… Неужели сердце почувствовало, что закончилось время заключения и впереди свобода? Неужели это?»
– Татьяна Никифоровна, – назвалась женщина. – Срок вашего заключения заканчивается. Поедите на родину? – спросила она.
– Даже не знаю. Собираюсь с товарищем в Среднюю Азию. У него там знакомые, место хорошее, тепло, много фруктов.
– А я наш север не променяю ни на что. Тоже уезжаю на материк, все мы уезжаем, – вздохнула Татьяна Никифоровна. – На Новой Земле жили больше ста ненецких семей. Выпасались тысячи оленей. Теперь оленей поголовно забивают, а людей собирают со всех стойбищ и завтра отправят на пароходе на материк. Это всё на малом Южном острове, а на Северном острове, он вдвое больше и покрыт ледниками, живут боги. Так говорят шаманы… – Татьяна Никифоровна загадочно посмотрела на Земана.
– Боги? – насторожился Земан, вспомнив довоенную секретную экспедицию германской субмарины на Новую Землю, в которой принимал участие, но никому об этом не рассказывал.
– Так говорят шаманы, – повторила Татьяна Никифоровна. – Они живут там, – женщина указала взглядом на север.
«Вот ведь как!» – задумался Земан: – «В материалах подготовленных Воронцовым по результатам его индийской командировки 1936 года, которые послужили основой для организации секретной экспедиции в Советскую Арктику, тоже содержалась информация об Арктике, которая согласно древним индоарийским письменным источникам является прародиной людей белой расы. Брахманы Индии и поныне считают, что боги индоарийцев живут на севере. И ведь мы нашли там обломок каменной плиты с древними письменами, утерянный на обратном пути в разломе ледника. А Воронцов опредёлённо что-то видел за завалами, скрывшими вход в другую пещеру, при попытке проникнуть в которую пострадал штурмбанфюрер Гофман и Воронцов ампутировал ему раздавленную ногу…»
– Я ведь тоже местная из Малых Кармакул, – продолжила ненка с красивым именем Татьяна Никифоровна. – Теперь зовут в Индигу поселковым фельдшером. Это на большой земле, на берегу океана. Но добираться придётся из Архангельска, куда нас доставит пароход.
– Правда, что красивые ненецкие девушки? – вскинула на Карла улыбчивые, чуть раскосые тёмно-серые глаза фельдшер Татьяна Никифоровна и, не дождавшись ответа, о чём-то заговорила с молодыми ненками на родном языке…
*
Час спустя Карл и Татьяна словно близкие люди сидели на скамейке, опираясь спинами на тёплые брёвна стены барака, приспособленного под клуб, и грелись на низком солнышке.
Земан угостил Татьяну конфетами, купленными в магазине, а потом лузгали семечки и говорили не могли наговориться, так влекло их друг к другу. Татьяна рассказала о себе. Вдова. Замуж вышла ещё до войны в шестнадцать лет. Муж погиб в тундре. Карабин отказал, вот и загрыз белый медведь. Ребёнок заболел и умер. Родители мужа осерчали на сноху, которая принесла в их чум горе. Ушла. Попала в большой город Мурманск, а скоро началась война. Работала медсестрой в госпитале, училась русскому языку и грамоте. Бывало, что обижали нехорошие люди маленькую беззащитную ненку, но хороших людей было больше, а плохое скоро забывается. К концу войны выучилась на фельдшера и вернулась на Новую Землю. Замуж больше не выходила, хоть и предлагали. Никак не могла решиться. Теперь предстояло покинуть родную землю и всё начинать сначала в посёлке Индига на берегу океана.
Вот и солнце скрылось за тучами, похолодало, а они всё говорили и говорили. Давно проснулся Кляйн, которому полегчало, и отправился на розыски товарища. Отыскал, увидел Карла с женщиной, покачал головой и пошёл обратно. Они его даже не заметили, так были увлечены разговором.
Мимо проходили военные моряки: капитан 1-го ранга и с ним несколько офицеров. Татьяна Никифоровна узнала капитана 1-го ранга, не раз бывавшего в Малых Кармакулах, и даже пролежавшего пару дней в маленькой местной больничке. Простудил лёгкие, а она делала ему противовоспалительные уколы.
Татьяна Никифоровна поднялась с лавочки и поздоровалась:
– Здравствуйте товарищ Лебедев! К нам в командировку?
– Здравствуйте, Танечка! В командировку, – кивнул ей головой капитан 1-го ранга. – А это что за товарищ с вами. По-моему я его видел, только не припомню где?
– Заключённый Карл Земан, товарищ капитан 1-го ранга! – вытянулся перед старшим по званию бывший капитан 3-го ранга Кригсмарине.
– Строитель! – Узнал Земана Лебедев. – Считайте себя, товарищ Земан, бывшим заключённым. Теперь вас отправят на родину. Понравилась Россия? – спросил Лебедев посмотрев в глаза немцу.
– Большая, красивая страна, – опустил глаза Земан.
– Где воевали?
– В Арктике и на Балтике. В плен был взят в Пиллау.
– Моряк? – удивился капитан 1-го ранга.
– Моряк.
– Я ведь тоже воевал на Балтике, а потом здесь, на севере. На каких кораблях воевали?
– На линкоре «Адмирал Шеер».
– О, да вы, товарищ Земан, оказывается «морской волк»! – Удивился капитан 1-го ранга Василий Владимирович Лебедев, служивший на многих кораблях, в том числе и на легендарном флагмане КБФ крейсере «Киров».
– На нас обиду не держите? – Лебедев сурово посмотрел на бывшего немецкого офицера.
– Нет, не держу… – Земан был искренен.
– Ну что ж, товарищ Земан, вину вы свою искупили. Вернётесь в Германию? Где собираетесь бросить якорь?
– Думаю, что неподалёку отсюда, товарищ капитан 1-го ранга, в посёлке Индига, – замялся Земан и с надеждой посмотрел на улыбнувшуюся ему в ответ Татьяну Никифоровну.
– В Индиге? Хорошее место, – одобрил Лебедев выбор бывшего немецкого офицера. – Я бывал там. В Индиге живёт мой товарищ Александр Пинегин – боцман с эсминца «Сияющий», которым мне довелось командовать в войну, а женат он на дочери моих старых знакомых Купаве Русовой. Имя у неё редкое, древнерусское. Родители её – староверы, прежде жили здесь, на Новой Земле, возле Гусиного озера. В конце августа 1944 года я побывал у них. Преследовали группу немецких подводников, ушедших в тундру после того, как затонула подводная лодка. Всех их взяли в доме Русовых. Сдались, а командир подводников застрелился, бросив в печь карту с секретными базами немецкого флота на Новой Земле, где подводники собирались укрыться и ждать когда другая подводная лодка их заберёт, – вспомнил военные годы Лебедев, наблюдая за бывшим немецким морским офицером: «Как себя поведёт?»
Немец никак не отреагировал на рассказ о моряках с немецкой подводной лодки, пытавшихся укрыться в тундре и взятых в плен. Не признаваться же русскому офицеру в том, что к созданию тайных баз Кригсмарине на Новой Земле он имел непосредственное отношение, выбирая для них места во время секретного плавания в советский сектор Арктики в августе – октябре 1939 года.
«Вот и не отпускает с тех пор Арктика» – подумал Карл Земан, решивший навсегда остаться в этих местах, откуда тысячелетия назад расселились по другим землям общие предки русских, немцев и многих других народов. Об этом ему рассказывал Сергей Воронцов – товарищ по экспедиции, с которым вряд ли когда доведётся увидеться…
Зато Татьяна Никифоровна, услышав девичью фамилию жены бывшего боцмана Пинегина, неожиданно назвала имена старых поморов, в доме которых тринадцать лет назад побывал капитан 1-го ранга Лебедев:
– Сила Иванович и Любава Русовы, так звали ваших старых знакомых?
– Они самые! – Подтвердил Лебедев. – А вы их откуда знаете?
– Я была с ними знакома, товарищ капитан 1-го ранга, – призналась ненка. – На Матке людей мало. Все друг друга знают. Сила Иванович умер и схоронен на берегу Гусиного озера, а жену его вывезли заготовители на материк. Значит в Индигу?
– В Индигу, – подтвердил Лебедев. – Там и доживала свои последние годы бабушка Любава возле младшей дочери Купавы, которая повторно вышла замуж и перебралась к мужу вместе с матерью и сыном от первого брака из Мезени в Индигу. В живых Любаву Русову я не застал, а с дочерью познакомился. Хорошая женщина. Крупная, статная, красивая. Коса светло-русая едва не до пят. Словом истинная «царица Севера». Такой, наверное, была «Снежная королева» из сказки Андерсена. Читали?
– Знаем эту сказку, читали, – подтвердили Земан и Татьяна Никифоровна.
– Теперь Купава пишет нам письма, не мне, жене. Познакомилась с моей Ольгой, когда Купава с мужем побывали у нас в Североморске.
– Обязательно побывайте у Пинегиных. Передавайте от меня привет Александру и Купаве. Бог даст – увидимся! Вот такая история, – закончил свой рассказ Лебедев.
– Обязательно передадим от вас самый большой привет! – Улыбнулась Лебедеву невысокая ладная ненецкая женщина, круглолицая с чуть раскосыми глазами.
– Ну что ж, товарищи, пожелаю вам счастья, – козырнул ненке и немцу капитан 1-го ранга, и офицеры, устроившие перекур во время разговора старшего по званию, направились вместе с Лебедевым к дому поселкового совета.
«Вот ведь как у русских, сказал «вам». Мне одному или нам вместе?» – задумался Земан и осторожно взял под руку ненецкую женщину Татьяну Никифоровну.
2.
– Всё как будто обговорили ещё дома, однако вижу, что тебя что-то угнетает. Скажи что? Возможно я смогу чем-то помочь, – не выдержав долгого молчания, спросил Русу генерал Калюжный.
– Всего-то ничего, Николай Иванович, – грустно улыбнулась Руса. – Детям в учёбе поможет Ольга, с хозяйством управится Люба, со всем остальным, надеюсь, справлюсь сама. Вот только помочь одному человеку не смогу. Если уж ты, Николай Иванович, напросился помочь – помоги одному хорошему человеку. Сделаешь доброе дело и мне будет спокойнее. Жаль его, – вздохнула Руса.
– Кто же этот человек? Смогу ли я для него что-то сделать? – спросил встревоженный Калюжный, зная, что Руса не станет просить по пустякам.
– Один мой старый знакомый. Зовут его Сила Иванов. Бывший старшина разведроты. Служил в Германии, неподалёку отсюда, в Висмаре. В октябре старшина Иванов был демобилизован и отправлен в Союз. Письмо от его родственника полковника Сысоева, ты его знаешь, я получила буквально накануне отъезда и даже не успела ответить.
– Сысоева помню. Лет десять как не встречались. Где он сейчас? – спросил Калюжный.
– На Урале, командует кадрированной дивизией . Написал о беде старшины Иванова. Вот ведь какая история, Николай Иванович, – Руса внимательно посмотрела на Калюжного, давая понять, что для неё очень важно помочь этому человеку.
– Старшина Иванов служил в Германии с окончания войны. Остался на сверхсрочную службу и со временем обзавёлся подругой. Тихая, скромная, одинокая немочка из приморской деревушки. Я бывала в тех краях и хорошо помню эту женщину, зовут её Барбара. От гарнизона до деревни полчаса пешком, а на велосипеде и того меньше. Поселился старшина у той немочки, прижился, стали они мужем и женой, только зарегистрировать такой брак негде, да и не по нашим это законам.
Родила Барбара детей – девочку и мальчика. Так и жили тихо и неприметно более десяти лет. По негласному уговору с полковым начальством ночевал старшина в доме Барбары, а днями пропадал в полку и никогда никого не подводил. Так было до тех пор, пока не назначили нового командира полка. Оказался товарищ подполковник перестраховщиком. Возник конфликт со старшиной Ивановым, и добился новый комполка увольнения старшины с военной службы. Что могло быть для него страшнее демобилизации?
Со слов очевидца описал Сысоев в письме сцену прощания старшины Иванова со своей незаконной немецкой женой и детьми, – продолжала рассказ Руса. – Провожал Иванова весь полк кроме нового комполка. В последний раз обнял старшина заливавшихся слезами жену и детей, а сам крепился из последних сил. Забрался в кузов крытого грузовика, передали товарищи ему чемодан и вещевой мешок – всё богатство, скопленное за двенадцать послевоенных лет, и поехала машина в штаб дивизии. Побежали за машиной жена и дети пока не упали на землю, а в кузове демобилизованные солдаты удерживали старшину, чтобы не спрыгнул. Мимо проходили местные жители, останавливались, жалели женщину и детей, помогли им подняться. Вот как это было, Николай Иванович. Эта картина, пересказанная Сысоевым, до сих пор перед моими глазами…
Нет прав у наших людей регистрировать браки с иностранцами, не предусмотрели такие браки. В таком случае необходимо особое разрешение на уровне министерства Иностранных дел. Нужно помочь Иванову. Помнишь генерала Покровского и его сына? – спросила Калюжного Руса.
– Генерал-полковник Покровский занимает большую должность в генштабе и хорошо знаком с нашим руководством, а сын его служит в Прибалтике. Ты это к чему, Руса?
– Летом сорок пятого года, ещё до разграничения оккупационных зон между западными державами и СССР, сын генерала Покровского оказался в плену у немцев, которых англичане не расформировывали и держали в гарнизонах. Старшина Иванов с группой разведчиков ходил в британский сектор. Наши разведчики вернулись с пленным офицером СС и освобождённым, едва живым капитаном Покровским. Его спас от смерти старшина Иванов. Попробуй связаться с генерал-полковником Покровским через Стропова. Покровский знает историю освобождения сына, думаю, что сможет помочь с получением советского гражданства гражданке ГДР и её несовершеннолетним детям.
– Историю с сыном Генерала Покровского слышал, а вот о том, что капитана спас старшина Иванов не знал, – признался Калюжный, подумав: «о героях из младших офицеров, а тем более о старшинах, сержантах и рядовых солдатах, вспоминают редко…»
– Сделаешь, Николай Иванович? – С надеждой посмотрела на Калюжного Руса.
– Сделаю.
– Спасибо тебе, словно камень упал с души, – поблагодарила Калюжного Руса. – Она остановилась и, открыв элегантную сумочку на длинном ремешке, висевшую у неё на плече, извлекла письмо в запечатанном конверте.
– Я знала, Николай Иванович, что ты согласишься помочь, и утром написала письмо. Адрес на коверте. Как только вернёшься в Москву, переоформи, пожалуйста, письмо как заказное с вручением адресату, и тотчас отошли. Для Иванова каждый день одиночества – тяжёлое испытание.
– А если бы не согласился, – спросил Калюжный.
– Тогда мне пришлось бы действовать самой, правда не знаю, как бы это у меня получилось, – серьёзно ответила Руса, и лицо её посветлело.
«И ведь добилась бы своего!» – подумал Калюжный, любуясь ею: «Милый мой человек. У самой по сердцу кошки скребут, а заботится о других…»
Закрыв сумочку Руса окинула взглядом немногих прохожих, прогуливавшихся по асфальтовой дорожке, обсаженной молодыми, красиво подстриженными туями.
– Многие считают, что тринадцать – число несчастливое. Так уж случилось, что день в день, ровно тринадцать лет назад я оказалась в этих местах, приземлилась ночью на парашюте за тем перелеском, – в просвете между аккуратными двухэтажными домиками под черепичными крышами Руса указала рукой на сосновый бор, зажатый вспаханными полями и лугами, до которого было километра два. – В лесу переоделась и утром пришла в Рерик. В маленьком кафе, в которое мы обязательно зайдём, дождалась рейсового автобуса.
В тот раз меня сопровождал капитан, который назвался Вадимом, а в этот раз ты, Николай Иванович, генерал!
– Но и сопровождал капитан, назвавшийся Вадимом не майора, а всего лишь лейтенанта. Да и прыгали вы с самолёта на вражескую территорию. Сейчас мы на территории дружественного государства, где проведём сутки, максимум двое, пока товарищи из «Штази» здесь и в Швеции не подготовят окно для перехода границы, – ответил своей спутнице представительный мужчина, которого женщина назвала Николаем Ивановичем и генералом.
Крупный мужчина лет пятидесяти в тёмном пальто и велюровой шляпе и красивая стройная блондинка средних лет в короткой норковой шубке и стильных брюках на манер Марлен Дитрих не спеша прогуливались по пешеходной дорожке, вдоль берега спокойного голубого залива, обрамлённого песчаными пляжами с кабинками для семейного отдыха, которые не убирались на зиму.
С одной стороны пешеходной дорожки разместились двухэтажные дома под черепичными крышами, обсаженные вечнозелёными туями. Между деревьями на маленьких газонах несмотря на начало зимы пестрели маргаритки всех оттенков от белого до бордового и доцветали поздние розы, успешно пережившие ноябрьский снегопад, вслед за которым наступила оттепель, а к началу декабря установилась солнечная погода с лёгкими ночными заморозками.
С другой стороны пешеходной дорожки простирался красивый залив, который облюбовали лебеди, оставшиеся на зимовку. Зимы в этих краях мягкие, море не замерзает, а если выпадает снег, как это случилось в конце ноября, то быстро тает. Солнечная, сухая погода при температуре воздуха в два – три градуса выше нуля, привлекла в маленький курортный городок, в котором наступил «мёртвый сезон», немало приезжих из ближайших по меркам Рерика крупных городов Висмара и Шверина. Горожане, отработавшие неделю на заводах, фабриках, верфях и других народных предприятиях приехали в выходной день подышать чистым морским воздухом и позагорать лицом на ласковом декабрьском солнышке.
На элегантную очень красивую даму, роскошные светлые волосы, которой красиво лежали на дорогом мехе шубки, засматривались прохожие – женщины и мужчины, причём последние оборачивались и провожали её долгим взглядом. Женщина ощущала их взгляды.
«Красота – великая сила!» – с удовольствие подумала она, и тут же тревога: «Поможет ли мне это разыскать тебя, Серёжа?»
– Николай Иванович, опять вспомнила о Вадиме. К чему бы это? Видела Вадима всего лишь раз и ничего не знаю о его судьбе, а ты что-нибудь знаешь? – спросила Руса, спрятав подальше свои сокровенные мысли.
– Где сейчас Вадим – его настоящее имя Василий Иванович Павлышев, я не знаю, но тогда в конце сорок четвёртого и в сорок пятом мы отслеживали его перемещение. После того, как вы с ним расстались в лесу неподалёку от этого городка, капитан Павлышев, будем его звать Вадимом, с документами на имя немецкого оберлейтенанта, ехавшего в отпуск после ранения и лечения в госпитале, добрался до Ростока, где от нашего резидента получил новые документы и задание. До конца войны Вадим работал в Голландии, что-то по комерческой части, и только в августе вернулся на родину с группой перемещённых лиц, выдав себя за военнопленного, работавшего на заводе, который был разрушен во время бомбардировок союзниками. – Калюжный посмотрел на Русу.
– Для тебя, война закончилась первого мая. Прилетел Ярослав на своём истребителе и унёс тебя на крыльях любви! Красиво и романтично, – пошутил генерал. – Для Вадима она продолжалась до конца месяца. Приморская часть Северной Голландии и Фризские острова оставалась под немецким контролем едва ли до конца мая. Военные действия в этом районе не велись и англичане не спешили вводить на эти периферийные территории свои войска .
Вадим рассказал мне, историю, которая приключилась с ним в двадцатых числах мая. Его разыскивали гестаповцы. В течение нескольких дней пришлось укрываться на плоской равнине среди крестьянских полей и лугов. Внезапно в весеннем небе прямо над Вадимом произошёл скоротечный воздушный бой. Дрались английский и немецкий истребители. Опытный пилот устаревшего «Ме-109» сумел подбить более скоростной и манёвренный «Спитфайер» последней модификации, и горящий английский самолёт рухнул на картофельное поле. Торжествующий пилот немецкого истребителя, которому удалось завалить грозного противника, заметил на лугу фигурку человека и открыл по нему огонь, словно охотник на дичь. Не попал, пролетел мимо, развернулся и пошёл на второй заход на самой низкой высоте. Вадиму бы укрыться в кустарнике или в дренажной канаве, а он лёг в траву лицом вверх, показав лётчику, что ничего не боится.
Очереди вспороли дёрн справа и слева от Вадима, к счастью его не задев. Немец развернулся ещё раз, но то ли у него кончился боезапас, то ли отказал пулемёт, но больше не стрелял. Открыл кабину, помахал кулаком и улетел. Вот так поглупому мог погибнуть Вадим. – Закончил короткий рассказ Калюжный. – Ничем не оправданный риск. Нет ничего глупее такой вот смерти…
Прошу тебя, не рискуй понапрасну, как это случилось с Вадимом. Чтобы ни произошло, сохрани жизнь. Найдём и обязательно вытащим тебя из любого места.
– Спасибо, Николай Иванович, поберегусь…
Ответ Русы был столь искренен, что Калюжному стало не по себе.
«Переживает, не просто ей…» – подумал генерал, заглядывая в грустные глаза своей спутницы.
Вот среди немецких супружеских пар и одиноких прохожих, преимущественно женщин, которых после недавней и страшной войны, абсолютное большинство и в Германии и в Советском Союзе, показался советский офицер, капитан, под руку с женой – хорошенькой блондинкой в красном пальто и такого же цвета шляпке. Свободной рукой женщина прижимала к себе букет из белых роз. Увидев Русу, шедшую им навстречу под руку с Калюжным, женщина внимательно окинула её взглядом и улыбнулась, догадавшись, что мужчина в шляпе и женщина в норковой шубке русские. Шепнула об этом мужу и пара, поравнявшаяся с Калюжным и Русой, поздоровалась:
– Добрый день, товарищи!
– Добрый! – ответил Калюжный.
– Здравствуйте, – улыбнулась Руса.
– Что привело вас, товарищ капитан, в этот прекрасный городок? – спросил офицера Калюжный.
– У нас сегодня юбилей – третья годовщина со дня свадьбы. Оставили малыша у подруги, а сами отправились в Рерик отметить это событие в ресторанчике и погулять по солнышку, – опередив мужа, поделилась своей радостью с незнакомыми людьми хорошенькая блондинка.
– Вечером ждём гостей в части, а утро и день решили провести вдвоём. – Капитан взглянул на часы. – Двенадцать тридцать. Пол часа на прогулку, а потом в ресторан.
– Где служите, товарищ капитан? – спросила Руса.
– На Вустрове, а живём в городке, – капитан указал рукой на военный городок, выстроенный в северной части острова сразу же за дамбой. – Полчаса ходьбы – и дома.
– Как к советским солдатам и офицерам относится местное население? – поинтересовался Калюжный.
– Нормально, дружим! – улыбнулся капитан. – Да и край этот не чужой нам. В деревнях возле Рерика живут потомки славян. Многие говорят на своём языке. Если прислушаться – почти всё понятно. Да и названия у деревень, вы их проезжали: Пепелов, Раков, Рогов, Руссов – это же наши родные названия.
– И в самом деле, наши, родные названия, особенно Руссов, – подумал Калюжный, взглянув на улыбавшуюся Русу.
– Ну, желаю вам приятного отдыха в праздничный день и семейного счастья на всю жизнь! – Калюжный крепко пожал руку капитану, а Руса не удержалась и поцеловала в щёчку его хорошенькую супругу, так и не спросив её имени.
Взяв Калюжного покрепче под руку, Руса увлекла его с пешеходной дорожки в сторону чисто убранного песчаного пляжа и повела к спокойной глади залива, на поверхности которого, грациозно изогнув длинные шеи, плавали красивые белоснежные птицы. Однако не только лебеди привлекали её внимание. Прикрыв глаза от солнца ладонью, Руса внимательно осматривала остров на противоположном берегу залива, пытаясь разглядеть большой дом, который про себя называла замком. В последний раз, она побывала там незадолго до того, как Ярослава перевели служить под Москву. Приказ о переводе был уже подписан и она прощалась с Германией. Думала, что навсегда, да оказалось что не так…
– Жаль, Николай Иванович, что мы не побывали на Вустрове…
– Не стоит привлекать к себе излишнее внимание. Я и так пошёл тебе навстречу, – напомнил Калюжный. – Мы отдыхающие. Приехали на денёк полюбоваться морем и подышать свежим воздухом, а как станет темнеть, незаметно покинем этот маленький городок. Не хотел этого делать, но пришлось согласиться с твоей просьбой. Вижу, что волнуешься и переживаешь. Задание не простое, опять, как и тринадцать лет назад в тыл врага. НАТО враг не менее грозный, чем Гитлер. Они давно развязали бы против нас войну. Так и чешутся руки у этих мерзавцев. Да только боятся возмездия, дрожат от нашего ядерного потенциала, наших ракет и бомбардировщиков, наших танков, которые теперь не под Москвой, а за Эльбой. Если двинутся – дойдут до Ла-Манша и Гибралтара! – некстати разговорился Калюжный, но спохватился, что майору Соколовой, нервы которой натянуты как струна и которая не хуже его информирована о международном положении, читать политинформации ни к чему.
– А скажи мне, Руса, как эта хорошенькая блондинка догадалась, что мы русские? – сменил тему генерал.
– Надо было у неё спросить. Наверное, это ты, Николай Иванович, помог ей с такой догадкой.
– Каким же образом? – удивился генерал, одетый в штатский костюм, пальто и шляпу – всё местного производства.
– Походка у тебя, Николай Иванович, строевая, так и норовишь идти со мной в ногу, и выправка армейская, и не немецкая, а наша – советская. Уверена, что капитан догадался, что ты полковник или генерал. Будь ты в пижаме или в шортах, всё равно бы догадался.
– Неужели? – огорчился Калюжный. – Давай догоним их и спросим!
– Нет уж, у них сегодня праздник, а ты с допросом! – улыбнулась Руса. – Зато они наверняка решили, то мы муж и жена, – успокоила Калюжного Руса. Так что можешь пока прогуляться под руку с красивой американской миллионершей Элизабет Джонсон, аристократическую походку которой «шлифовали» самые опытные специалисты Комитета, – улыбнулась Руса, умело снимая напряжение с себя и своего спутника, который сильно переживал за неё.
– Полюбуйся лучше заливом. Посмотри, как красиво! А вот и кусочек кирпичной стены старого замка. Видишь? Вот там, – указала Руса рукой, а сама задумалась:
«Если бы ты знал, Николай Иванович, какой я была счастливой в рождественский вечер и рождественскую ночь тридцать шестого года в стенах этого дома…» – Да только не смела она посвятить генерала в эту самую сокровенную страничку своей жизни, которая неотделима от Воронцова.
Совладав с собой, Руса вернулась к реальности и к своему спутнику, от которого несмотря ни на что, следовало скрыть самое главное – цель своего задания, которое предстояло перекроить на собственный страх и риск, и завершить свою миссию спасением Воронцова.
«Посмел ты, Серёжа, заглянуть в тайну Богов, да не ко времени. Теперь мне необходимо разыскать тебя, иначе будут искать другие чекисты пока не найдут и не доставят в Москву...» – подумала Руса. Ещё в Москве в одной из бесед с Потаповым Руса спросила полковника:
– Что ждёт этого человека, скрытого под именем Р. Смит в случае его задержания и доставки в Союз?
– Думаю, что в конце концов после длительной с ним работы отправят этого Р. Смита, впрочем, мы узнаем его настоящее имя, в ещё более длительное заключение. Во-первых воевал против нас. Во-вторых британский гражданин, ведёт с нами какую-то игру через посредников и возможно, что матёрый британский или даже американский разведчик. В третьих – обладает какой-то информацией, суть которой ни мне, ни Калюжному не известна. Начальство скрывает, очевидно опасаясь утечки. Вот такие дела Елена Васильевна.
«Знал бы Потапов, что это за информация, пожалуй бы удивился, скорее всего не понял бы в чём тут дело», – подумала Руса, а она понимала: «Мудрые руководители Комитета, а возможно что и страны не хотели в такое трудное время каких-либо потрясений и в политической и в духовной жизни страны. И по-своему они пожалуй правы. Не время…» – размышляла Руса, мучительно решая:
«С чего начать? Где искать? Как быть? Что делать?» – Вопросы, вопросы, вопросы…
– Да ты, голубушка, совсем ушла в себя. Меня даже не слышишь! – Калюжный тряс её за локоть.
– Прости, Николай Иванович, – очнулась Руса, – задумалась. – Она осмотрелась, прищурилась на солнце.
Тринадцать лет назад погода была похуже, но солнышко всё же выглянуло и тогда, как и сегодня ей удалось увидеть кусочек дома, в котором давно уже не жили дорогие для неё люди, а располагался штаб зенитного полигона ГСВГ. С тех пор деревья сильно выросли и летом совсем скрывают замок Вустров.
– Увидела хороший знак, – заметила Руса. У неё было стойкое предчувствие, что в этот день и именно в маленьком курортном городке, в котором более тысячи лет назад родился светлый князь Сокол-Рерик произойдёт важное событие. Что это за событие, Руса пока не знала, но предчувствие редко обманывало её.
– Вот и прогулялись по берегу залива – пора ехать, – напомнил Русе Калюжный.
– Нет, Николай Иванович, ещё не время, – серьёзно посмотрела на генерала Руса и взяла его под руку. Пройдёмся по солнышку и может быть зайдём в кафе выпить по чашечке кофе.
Калюжный вздохнул и подчинился. Они пошли вдоль берега залива. Песок, укатанный волнами, слежался и ноги в нём не утопали.
Руса внимательно рассматривала всех, кто оказался у них на пути, словно пыталась кого-то отыскать.
«Ищет кого-то глазами. Кого?» – с тревогой думал Калюжный.
Вот идёт им навстречу уже немолодая светловолосая женщина. На вид лет сорок пять – пятьдесят. В тёмном пальто. На голове шляпка, подобранная в тон пальто. Обычная, ничем непримечательная немка, работница фабрики и скорее всего одинокая. Грустно склонив голову, смотрит себе под ноги.
Внезапно Калюжный ощутил, как напряглась рука Русы, касавшаяся его плеча. Он взглянул на неё. Руса не сводила глаз с приближавшейся к ним женщины.
– Прости, Николай Иванович, – взволнованно прошептала она, – постой пожалуйста минутку. Это очень, очень важно! Кажется я не ошиблась! – Руса ускорила шаг и в этот момент шедшая им навстречу немка подняла глаза. Их разделяли всего несколько шагов. Калюжный увидел испуганно-удивлённые глаза женщины, а Руса подбежала к ней и неожиданно обняла.
– Frau Wustrow! Scharlotte – прошептала ей на ушко Руса. Растерянная женщина не успела ничего ей ответить. Красивая дама в дорогой норковой шубке подхватила её за руку и увлекла вслед за собой в сторону залива с пешеходной дорожки, по которой прогуливались гревшиеся на зимнем солнышке граждане ГДР.
3.
В начале декабря после короткого недельного отпуска Юрий Скворцов в новой должности советника советского посольства в Афганистане прибыл в Кабул вместе с супругой. Ребенка Скворцовы пока оставили у родителей в Москве.
Страна новая, в отличие от по-европейски ухоженной и комфортной Югославии, бедная и отсталая, практически без дорог и какой-либо развитой инфраструктуры, но интересная, с богатой и древней историей, многообещающая, – так, сама не зная почему решила Анна, чувствовавшая за собой некоторую вину, в том, что мужа направили служить на Восток. Именно служить, поскольку дипломатическая служба издавна была важнейшей государственной службой. Вот и Грибоедов был направлен в Персию, по тем временам опасную для европейцев страну, где и сложил голову на государевой службе .
Теперь иной век. Судьба Грибоедова не грозит советским дипломатам, тем более в спокойном и дружественном Афганистане, управляемом уважаемым на Востоке монархом и другом Советского Союза, первым из европейских держав признавшего независимость и суверенитет Афганистана, остановившего колониальную экспансию всесильной Великобритании в Центральную Азию к границам Российской империи, а теперь Советского Союза.
В древности, ещё до арабских нашествий, принёсших в эти места новую религию, земли вокруг Гиндукуша входили в сферу индийской цивилизации, однако современные афганцы и ревностные приверженцы ислама: пуштуны, таджики, хазарейцы – народы индоарийской семьи, практически ничего не знают об этом.
– Сейчас зима и холод, перевалы покрыты снегом, а весной, когда проснётся и расцветёт земля, мы обязательно поедем в Бамиан и осмотрим одно из чудес света – статуи Будды, – с удовольствием рассказывал о своей стране доктор Рустам Фари – сотрудник афганского МИДа, историк и литератор. С ним Анна познакомилась с помощью супруги старшего советника Чрезвычайного и Полномочного Посла в Кабуле Нины Васильевны Петровой.
Обаятельная женщина сорока пяти лет, знаток фарси , увлечённая богатой историей иранских народов, изучала персидскую, а теперь и афганскую литературу, параллельно успешно осваивает дари – новый язык элиты афганского общества, который должен в обозримом будущем стать основным языком народов, населяющих Афганистан.
Погоривали, что Нина Васильевна пишет книгу об Афганистане, но никому пока не показывала, разве что мужу. Зная о её способностях, а небльшие книжки Нины Васильевны по истории и культуре иранских народов уже издавались, Анна надеялась в будущем прочитть её книгу.
«Одно дело быть знакомым с человеом, совсем дугое – узнать его мысли, которые автор доверяет книге, – разумно полагала Скворцова.
Дочь Нины Васильевны вышла замуж и жила в Москве. Других детей у неё не было, так что образованная и полная сил женщина была предоставлена самой себе, и сразу же втянула в круг своих интересов Анну Скворцову, не успевшую соскучиться в большом и чужом восточном городе, населённом бедными по европейским понятиям, но добрыми и приветливыми людьми.
Рустам Фари курировал недавно начатые совместные проекты советских и афганских археологов, намечавших работы по раскопкам на севере и западе страны, где задолго до нашей эры располагалась блестящая индоарийская цивилизация Бактрия или Бактриана, как называли её древние греки и македоняне.
Знакомство Анны с историей страны началось с историко-этнографического музея, а её экскурсоводами стали Рустам Фари и Нина Васильевна. Господин Фари происходил из богатой и уважаемой семьи, владевшей землями в плодородной Джелалабадской долине с мягким субтропическим климатом, которая вытянулась вдоль реки Кабул, звавшейся в древности Арием, и одним краем выходила на широкую равнину, орошаемую пятью притоками Инда. Там начиналась Большая Индия, распавшаяся после ухода англичан на две страны – Индию и Пакистан, которые теперь враждовали друг с другом, и эта вражда индуистской и исламской цивилизаций приводила к кровопролитным столкновениям между двумя странами, населёнными родственными народами .
– Государство всех иранцев, пытался собрать царь Кир Ахеменид Великий ещё две с половиной тысячи лет назад. Его империя простиралась от Средиземного моря до Гиндукуша, но восточные районы нашей страны и территории, лежащие за Памиром в неё не вошли, – очерчивая карандашом, служившим ему указкой, рельефную карту державы Ахеменидов, рассказывал молодой русской женщине Рустам Фари, незаметно любуясь её красивым и сосредоточенным лицом. Фари неплохо говорил по-русски, родолжая оттачивать свои познания в беседах с Ниной Васильевной, а теперь и с Анной Скворцовой.
– Держава Кира распалась, однако народы наши сохранились и то, чего не завершили наши предки, сделают потомки. Тогда в самой обширной части света – стране асов – Азии появится держава всех иранцев – вторая по протяжённости с запада на восток после вашей огромной и уважаемой страны, госпожа Анна и госпожа Нина. – Господин Фари остановился взглядом на горном массиве Гиндукуш, с которого голубыми ниточками, выкрашенными в цвет лазури стекали реки питавшие предгорные плато и плодородные равнины – центры древнейшего земледелия.
Анна рассматривала искусно вылепленные из гипса, разрисованные красками горы и вспоминала рассказ Воронцова о разбившемся «Дугласе» с делегацией индийских женщин, летевших на конгресс мира в советский Ташкент. В том самолёте разбившемся в горах, находилась Лата...
– Скажите, Рустам, вам известно что-нибудь о катастрофе индийского самолёта в горах Гиндукуш, которая произошла осенью 1954 года? – спросила Анна Скворцова.
– Да, это случилось… – припоминал Фари.
– Шестнадцатого октября, – помогла ему Анна, хорошо запомнившая день встречи с Сергеем Воронцовым в Любляне.
– Вы помните дату? – удивилась Нина Васильевна, знавшая о разбившемся три года назад самолёте из газет. – У вас были знакомые среди пассажиров?
– Нет, – поспешила с ответом Анна. – Просто запомнила. О катастрофе я узнала как и вы из газет. У меня хорошая память. В самолёте летели женщины из Дели в Ташкент, они погибли… Где это произошло, господин Фари?
– Вот здесь, – Рустам указал на приблизительное место падения самолёта. – Это в провинции Бамиан, где мы обязательно побываем весной. Место это мистическое, – доктор Фари понизил голос, словно опасался, что его могут услышать немногочисленные посетители музея. – Согласно старинным преданиям в этих горах покоится Рам – великий предводитель арийцев. Рам привёл наших предков с севера, где теперь лежит ваша страна на берега Инда и Ганга. Здесь же, в этих горах скрыто тело Зороастра, совершившего переворот в духовной жизни всех иранцев, после которого произошёл раскол единого индоарийского этноса на асов и ванов , и индийцы с иранцами стали врагами…
Тело Рама было помещено в гробницу, выточенную из горного хрусталя, залито мёдом и скрыто в неведомой пещере, которую безуспешно пытались разыскать многие – от персов царя Кира до воинов Искандера Великого и от нукеров эмира Бабура до англичан, которые не раз пытались покорить Афганистан.
Местные пастухи, выпасающие отары овец высоко в горах, утверждают, что покой Рама охраняет горное племя язычников, не принявших ислама. Что стало с прахом Зороастра, укрытым тысячелетие спустя в иной пещере, известно ещё меньше.
Великий Искандер-Завоеватель прошёл со своей армией через Бамиан, но саркофагов с Рамом и Зороастром не нашёл, повелев похоронить себя как предводителя Арийцев . – продолжал свой рассказ доктор Фари, учившийся в Московском университете и хорошо владевший русской речью. Однако Анна не слышала продолжения его рассказа о гробнице Александра Македонского, предоставив в полное распоряжение Нине Васильевне, смотревшей влюблёнными глазами на своего афганского друга.
Фари и в самом деле был видным мужчиной. Высокий брюнет с классическим греческим профилем и тёмными глазами. Как-то Нина Васильевна шепнула Анне, что у Рустама две жены:
– Так принято у мусульман, – пояснила она, – состоятельный и уважаемый человек может иметь до четырёх жён, которые воспитывают детей и работают по дому.
Анна подошла к окну и бросила взгляд на заснеженные горы, окружавшие Кабул. Где-то там, на севере осенью пятьдесят четвёртого года разбился самолёт с женой Воронцова, которого сейчас пытается найти другая загадочная женщина – майор государственной безопасности Елена Соколова.
«Какая же тайна связывает их? Какая?» – мучилась Анна Скворцова, переживая за своего двоюродного брата.
4.
В просторную каюту вездехода, где разместился штаб, стремительно вошла, почти вбежала Сита и обняла Рама. Адъютант закрыл за ней дверь.
– Милый, как ты?
Не слушая возражений, Сита погасила монитор, от которого раскалывалась голова.
– Да на тебе лица нет! Круги перед глазами! Держишься на одних нервах. Тебе необходимо поспать, хотя бы час! И никаких таблеток! – Сита решительно швырнула коробку в урну.
– Побереги сердце, – уже мягче добавила она.
– Все хорошо, Сита, – улыбнулся Рам, – колонна движется. Завтра еще день пути и боев в горах, а дальше, если все будет хорошо, то выйдем на равнину, в весеннее «травяное море», куда более чем две с половиной тысячи лет назад ходил с персами и мидянами царь Кир Ахеменид, твой, между прочим, предок по материнской линии, прекрасная персиянка.
Сита обхватила голову Рама руками и, горячо целуя любимого, прошептала – парсянка , с чистыми мыслями и помыслами посещающая индуистские храмы!
– Только что на весь мир эти мерзавцы объявили, что ты дочь премьер-министра и находишься в моей колонне, а я … знаешь, кто я?
– Мой бойфренд! – рассмеялась Сита. – Господи! – дрогнул ее голос. – Они даже самые светлые чувства готовы опошлить…
– Ты слышала о победах Первой и Третьей колонн?
– Еще бы! Сейчас все, кто держится на ногах, смотрят на эту фантастическую картину из космоса!
Сита включила монитор и восторженно утонула взглядом бездонных фиалковых глаз в поистине божественное видение.
Три гигантские огненные змеи, составленные из миллионов клеток-вездеходов, медленно расползались с отрогов Гиндукуша на три стороны света, отбиваясь от ракетных ударов противника. Бушевавший в сотнях миль по краям колонны огненный смерч с ядерной начинкой, высвечивал их пути по ночной Земле. Зрелище было завораживающим. И где-то во главе Второй змеи-колонны двигался их вездеход.
Сами собой губы ее прошептали древний ведический гимн-молитву:
О, Агни ! Священный Огонь! Огонь очищающий!
Ты, который спишь в дереве и поднимаешься
В блистающем пламени с алтаря,
Ты, сердце жертвоприношения,
Смелое парение молитвы,
Божественная искра, скрытая во всем,
И ты же – преславная душа Савитри !
Рам уснул у нее на коленях, словно младенец. Сита осторожно освободила руки и уложила его на диване, подложив под голову подушечку.
– Пусть поспит хотя бы час, – решила она, – а я пока посижу с ним рядом.
И она смертельно устала, но стойко держалась и, сгоняя сон с густых темных ресниц, преданно охраняла покой любимого.
Был очень тяжелый день. Последние несколько часов Сита не выходила из операционной. Поступало очень много раненых, и большинство из них были обречены. Разрывы в защитных комбинезонах от страшных ножей иберийцев, зверевших от вида крови в рукопашном бою, и разбитые шлемы нарушали защиту. А жуткие радиоактивные смерчи, бушевавшие над полем боя, убивали ослабленных ранами людей, и никакая аура не могла спасти их…
Перед красивыми глазами Ситы, в которых застыли слезы, мелькали эпизоды последних месяцев страшного двенадцатого года двадцать второго века.
К концу прошлого века в жесточайших условиях глобального потепления, вызвавшего таяние ледников Арктики и Антарктики и затопление низменных земель, а так же тотальной глобализации, в мире сохранились лишь пять государственных объединений:
Атланта, в которую вошли обе Америки – Северная и Южная, а так же Австралия и Антарктида;
Левант, куда вошли Западная и Центральная Европа, а так же Африка и Ближний Восток;
Хань, куда вошла вся густонаселённая Восточная Азия, а также Северо-восток и Юго-восток Азиатского континента вместе с Зондскими островами и Новой Гвинеей;
Ибер-Урус, образованный из территорий бывшей сверхдержавы, называвшейся СССР и распавшейся от внутренней смуты в конце позапрошлого века.
Пятым и последним государственным образование стала Харьяна, в которую вошла вся Южная Азия с островом Цейлон, а также территория Иранского нагорья и горного массива Гиндукуш с прилегающими равнинами. При этом Харьяна была самым молодым и самым маленьким по территории государственным образованием со вторым по численности населением после Хань.
Вначале разгорелся конфликт Атланты с Хань, закончившийся гибелью могучего восточного соседа. Атлантийцы применили свои секретные разработки – новое этническое оружие. Чудовищный, доселе невиданный в Мире мор в течение нескольких дней уничтожил практически всё трёхмиллиардное население Хань. Погибли так же миллионы людей на востоке Харьяны, юге и востоке Ибер-Уруса. Мор опустошил многие районы в южной и центральной части самой Атланты. Гибли люди желтой расы и частично метисы. Только слепой мог не видеть этого…
А с летним муссоном, принесшим с океана долгожданные дожди, страшная беда пришла и в Харьяну. Ядовитый муссон нёс смерть харьянцам. И казалось, что нет от него спасенья.
В храмах шли бесконечные богослужения. Протягивая руки к Всевышнему, люди исступленно взывали о пощаде. И Всевышний, словно услышал те мольбы. Свершилось чудо. Аура всех «тех, кто верят в духовное совершенство», спасла большую часть народа единственной оставшейся на земле ведической веры. Но очень многие, кто был еще слишком мал или уже стар и немощен, болен или слаб, ушли из жизни…
Огромная страна оделась в траур. Погибли десятки миллионов детей, не оставляя нации никаких надежд на будущее…
Потом были долгие месяцы сверхчеловеческого напряжения и жертвенного труда – подготовка к исходу туда, где царил враг и куда не приходит ядовитый муссон. Исход на древнюю прародину «тех, кто верят в духовное совершенство», откуда тысячелетия назад под предводительством легендарного Рама, чей прах согласно Авесте покоится в стране Арйана-Вэджа между Балх и Бамиан, вышли предки харьянцев – в страну под Полярной Звездой, в которой по полгода не заходит Савитри-Солнце.
Сомкнувшиеся ресницы Ситы дрогнули. Исход был символичен. Во главе колонны, шедшей древним путем, был ее Рам и она, возлюбленная его – Сита! А на бортах вездеходов, упорно ползущих во враждебных горах, начертана эмблема Рама – «Овен, бегущий с обращённой назад головой».
.
5.
До наступления нового 1958 года оставалось ещё полторы недели, когда генерал-майор Калюжный, плотно загруженный текущей работой, смог, наконец, выбраться в гости к Лебедевым на новую квартиру. Василий Владимирович был в очередной командировке на севере, но через неделю обещал вернуться и встретить Новый Год в кругу семьи.
Его отсутствие было на руку Калюжному, предоставив возможность поговорить с Ольгой с глазу на глаз. О многом, очень о многом хотел Николай Иванович расспросить близкую подругу и родственницу Елены Соколовой, которая накануне операции задала своими неожиданными признаниями такую головоломку для генерала, что до сих пор голова идёт кругом…
Доложи он о её признаниях по начальству – вначале могли не поверить, подумав, что у Калюжного с головой не в порядке, затем напуганный Стропов назначил бы служебное расследование с отстранением его и Соколовой от дел с возможным заключением под домашний арест. А операцию по выявлению, захвату и доставке того субъекта, который скрывался предположительно в Западной Германии под именем Р. Смит, если конечно это имя не выдуманное, поручили бы другому управлению. Такой поворот стал бы сильнейшим ударом по Стропову, а тот в свою очередь сделал бы всё что в его силах, чтобы уничтожить Калюжного, а вместе с ним и Потапова…
Перспективы не радужные, поэтому стоило промолчать. Калюжный верил Русе, как самому себе. Она не могла подвести несмотря ни на что. К тому же в Москве оставалась её семья, дети…
«Впрочем, дети тут не причём, прошли те, ещё сравнительно недавние времена, когда дети отвечали за поступки родителей» – подумал, генерал, отгоняя прочь неприятные, навязчивые мысли.
По какой причине этот Р. Смит так понадобился начальству в Москве «живым или мёртвым», да ещё в кратчайшие сроки, знать Калюжному не полагалось. Его дело исполнять. Параллельно с Соколовой на Запад были направлены ещё два чекиста, но кто эти люди, куда и по каким каналам это осуществлялось, Калюжный не знал. Такова специфика работы самого секретного министерства страны, называвшегося Комитетом. Услышав это слово, каждый советский гражданин без подсказки понимал, то это такое.
В субботу в семнадцать часов вечера служебная машина доставила его до дома и Калюжный всего на несколько минут забежал в квартиру переодеться в штатское. Семья генерала проживала на Кутузовском проспекте. Супруга Николая Ивановича Наталья Михайловна – по профессии врач-окулист трудилась в районной поликлинике, однако в настоящий момент находилась дома на больничном, подцепила где-то простуду. Температурила, кашляла, страдала от насморка.
Сын с женой ещё не вернулись после работы, очевидно ходили по магазинам. Молодожёны, им многое надо.
– Наташенька, как ты себя чувствуешь? – спросил Калюжный жену.
– Неважно, Коля. Температура держится. Тридцать семь и восемь. Кашель, насморк замучил.
Калюжный сочувственно вздохнул. Ничего не поделаешь, надо отлежаться.
– Нас приглашали Лебедевы смотреть новую квартиру. Однако и Василия Владимировича нет, улетел в командировку на север и ты, заболела. Так что официальный визит отложим, сходим к ним в новом году. Ты не обидишься, если я сегодня поеду к Ольге один, без тебя? Есть разговор, это касается Соколовой. – Калюжный надеялся, что жена «не обидится». Наталья Михайловна знала, что Соколова в командировке и догадывалась где, а Ольга и Руса – родственницы и близкие подруги , так что у Николая могли быть к Лебедевой вопросы. Такова служба, для которой нет ничего личного…
– Конечно, Коля, поезжай, привет передавай. Ужинать будешь? – спросила жена.
– Нет, Наташенька. Отдыхай. Я звонил Ольге, она обещала угостить домашними пельменями. Сейчас с Леночкой мастерят. Я только переоденусь и поеду. Машина ждёт внизу. Шофёра отпущу. Суббота, пусть человек отдыхает. Обратно вернусь на такси. Постараюсь не задерживаться. Позвони Ольге, когда я выйду.
Доехать на служебной «Победе» от Кутузовского проспекта до Таганки, минут пятнадцать, так что в семнадцать тридцать Калюжный в штатском костюме и в галстуке, заботливо завязанном супругой на свежей белой сорочке, поднимался в лифте на четвёртый этаж нового дома, часть квартир которого были выделены Министерству обороны.
Лебедевы поселились в трёхкомнатной квартире и ещё как следует не обжились. Ольга и дети – Лена и Игорёк встретили Николая Ивановича у двери и выдали ему «гостевые» мягкие тапочки.
– Проходи, Николай Иванович, мы все вместе наделали пельменей. С собой возьмёшь, своих угостишь. Наталья Михайловна звонила, я ей сказала. Пельмени особенные, северные. Научились делать в Полярном и Североморске. До сих пор не верится, что теперь живём в Москве. Проснёшься утром – Темно как на севере в полярную ночь, а потом начинает светать, – говорила Ольга, занимая разговорами гостя, снявшего пальто и надевавшего гостевые тапочки.
– Милости просим в нашу новую квартиру. Леночка, Игорёк, покажите дяде Коле, как мы устроились, а я пойду, брошу в воду пельмени. Через пятнадцать минут прошу всех к столу.
– Как вам на новом месте, нравится? – спросил Калюжный детей.
– Хорошо, дядя Коля! Москва красивый город и зима хорошая. Теплее чем в Североморске, но снега много! Школа замечательная, появились новые друзья и подруги. Всё так интересно! – ответила Леночка.
Калюжный залюбовался девушкой, которой шёл семнадцатый год. Вспомнил сороковой год, переезд пограничников на новую границу и молоденькую Олю Лебедеву, явившуюся на заставу и заявившую, что она жена старшего лейтенанта Лебедева и непременно едет с мужем.
«Вся в маму и лицом и статью» – глядя на Леночку подумал Калюжный.
Потом Игорёк ухватил его за руку и показал все три комнаты, обставленные пока казённой мебелью. В большой комнате, которую в русских домах принято называть горницей, Калюжный увидел на стене фотографию старшего лейтенанта Игоря Лебедева в черной рамочке, сделанную в последнее мирное лето 1940 года, а под ней полочку, на которой лежала пограничная фуражка с зелёным околышем и потемневшими от времени следами крови на сукне…
Защемило от боли генеральское сердце.
«Помнят, не забывают Игоря…» – подумал он, а Игорёк, названный так в честь отца Алёнки, ухватил дядю Колю под руку и увлёк за собой к окну:
– У нас рядом парк, – похвалился мальчик. – Вот там. Каждый вечер катаемся в парке на коньках. К нам приходят Богдан, Генрих, Лада и Ира. Вместе катаемся на коньках, а потом пьём у нас чай. Сегодня на катке поставили ёлку с игрушками и лампочками. Скоро Новый год. Красиво!
Пельмени получились на славу. Потом пили чай с тортом, который Калюжный купил по пути в гастрономе на Таганке. Поужинав, дети ушли в комнату смотреть по телевизору субботний кинофильм.
– «Тайна двух океанов»! – радостно сообщил дяде Коле Игорёк, мечтавший стать военным моряком, как папа.
– Боже мой, как же быстро идёт время! – глядя в след шестнадцатилетней Леночке, которая в следующем году заканчивает школу, – вздохнул Клюжный.
– Ведь с тобой, Оленька, я познакомился когда ты была всего на два года старше.
– На полтора, Николай Иванович, – поправила его Ольга. – Мне только-только исполнилось восемнадцать лет…
– Такая же красавица, вся в тебя, Оленька! – не удержался Калюжный от комплимента.
– Ладно тебе, Николай Иванович! – улыбнулась Ольга. – Пойдём на кухню, продолжим чаёвничать и поговорим. Ведь за этим пришёл?
– За этим, Оля. Сегодня за этим. Василия Владимировича нет, вот и поговорим с глазу на глаз. О многом надо поговорить. А в новом году соберёмся все вместе и отметим ваше новоселье! Идёт?
– Идёт, Николай Иванович, только без Русы не радостное это будет новоселье. Тебе погорячее?
– Погорячее, покруче и с лимоном. Люблю горячий чай! – согласился Калюжный, одобрив взглядом большую чашку, куда Ольга наливала кипяток. – Прежде всего о Русе. Так и быть, расскажу, в подробностях, нарушив служебную тайну, но тебе это знать, я думаю – можно.
На место Руса прибыла без происшествий и весточку о себе подала сразу. В четверг поздно вечером её видели на экранах первого канала местного телевидения, в компании британского генерал-полковника. Телевидение было запланировано, а вот генерал – это уже её инициатива. Впрочем в компании генерала она смотрелась великолепно и с его помощью, а Руса сможет подчинить своей воле любого мужчину, ей будет легче добиться цели. Мы уже установили место службы и фамилию этого генерала. Здесь нет никакого подвоха со стороны западных разведок – генерал настоящий.
В своём интервью миссис Элизабет Джонсон рассказала телеведущей о цели своей поездки согласно разработанной для неё легенды о брате, погибшем и похороненном на военном кладбище в окрестностях города.
Теперь, слушай внимательно. Тем же вечером она позвонила по телефону для связи ещё раз и передала информацию о фотографиях, которые находятся в частной квартире города Нью-Йорк. Эти фото очень опасны для неё и неизбежно приведут к провалу.
– Что всё это значит? – насторожилась Ольга.
– Случилось первое незапланированное происшествие, причём весьма опасное для Русы, – продолжил Калюжный. – В отеле она случайно встретилась с американским журналистом и одновременно агентом ЦРУ Арнольдом Балтимором – тем самым Алексом Мяаге, который сфотографировал её на улицах праздничной Москвы во время фестиваля молодёжи и студентов. Ты знала об этой встрече Русы в Москве с заклятым врагом вашей семьи? – спросил Ольгу Калюжный.
– Да, от Русы, – призналась взволнованная Ольга. – Что же было дальше?
– Опасные фотографии были найдены и уничтожены.
– В Нью-Йорке?
– Да, – ответил Калюжный, – в Нью-Йорке.
– Что же было потом? – вспыхнула Ольга, переживая за подругу.
– Был ещё один звонок по телефону связи с центром. Руса сообщила, что у неё всё в порядке.
– И это всё?
– Да. Других вестей от неё пока нет. Работает самостоятельно. Я верю, что всё закончится хорошо, – не слишком уверенно, как показалось Ольге, заключил Калюжный и попытался улыбнуться.
– Боже мой, я как чувствовала! – Простонала Ольга. – Этот Мяаге встал и на её пути…
– Не надо так, Оля! – повысил голос Калюжный. – Успокойся, возьми себя в руки. Руса работает крайне осторожно и после уничтожения фотографий ей нечего предъявить. Если начнётся проверка, то она затянется надолго. Найти женщину с таким именем и такой фамилией в Америке, где львиная доля населения англосаксы , не просто, тем более, что в реальности такой женщины не существует, – пояснил Ольге Калюжный.
– С тех пор прошло семь дней. Отель, в котором поселилась, Руса под именем Элизабет Джонсон, она покинула на следующий день в сопровождении британского генерала, и знать о себе пока не давала. Генерал вернулся в отель вечером, один. Обращался к метродотелю, спрашивал, не возвращалась ли Элизабет Джонсон. Был очень удивлён, узнав, что ещё утром миссис Джонсон предупредила метродотеля, что намерена посетить Мюнхен, а в отель вернётся через несколько дней, и попросила забронировать за ней номер, где остались её вещи.
Думаю, Руса приняла самостоятельное решение, о котором нам пока не известно, а Мюнхен – это ложный след для этого генерал-лейтенанта. Что ж, наберёмся терпения и будем ждать от неё информации, а в отель она не вернётся, – вздохнул Калюжный и взял в руку большую чашку с душистым чаем, в котором плавал кружочек лимона.
«Возможно от этого британского генерал-лейтенанта Руса что-то узнала о таинственном Р. Смите, который являлся целью её задания?. Вполне возможно…» – задумался Калюжный, переживая за свою подчинённую, к которой относился словно к родной дочери.
– Да вы, Николай Иванович, в себя ушли и про чай совсем забыли, – заметила взявшая себя в руки Ольга. – Остынет. Давайте думать о хорошем и только о хорошем!
– Давай! – подобрев, согласился Калюжный. – Рассказывай теперь ты, Оленька. Что это за такой товарищ военного преступника Мяаге, где вы с Русой его встречали, какое он понёс наказание и если вернулся на родину в Эстонию, то может нам пригодиться при опознании Мяаге. Тогда, накануне отъезда Русы, я не стал о нём расспрашивать, не предполагая что этот Балтимор-Мяаге, которого рано или поздно мы всё же возьмём и отдадим под суд, даст о себе знать так скоро. Рассказывай.
* *
В конце июля 1947 года Соколовы и Лебедевы, приехали с семьями на отдых в Гагры к старым друзьям – майору Андрею Максимову и его жене Марине Колесниковой. В память о муже, погибшем в первые минуты войны, Марина не стала менять фамилию, найдя в этом полное понимание у Максимова.
Полковнику Соколову, очередную звёздочку которого «обмыли» недавно, и Капитану 3-го ранга Лебедеву предоставили первый послевоенный отпуск, большую часть которого было решено провести на море, а на обратном пути Соколовы заедут в Москву и Старую Руссу, а оттуда в Германию. Лебедевы, которым возвращаться в Североморск, вначале заедут в Изборск, потом в Старую Руссу, где семьи рассчитывали встретиться, и в Ленинград – повидать родных. Словом, программа большая и на всё месяц плюс дорога туда и обратно.
Богдану и Аленке исполнилось по семь лет, и сдружились старшие дети – «не разлей вода». Генриху было полтора годика. Мальчик рос крепышом и на руки уже не просился, упорно топал сам ещё не до конца распрямившимися ножками. Что касается Ольги, то она было беременна Игорьком. Шесть месяцев – срок немалый, уже и животик заметен, но чувствовала себя Ольга прекрасно, расцвела, да так, что не только мужчины, но и женщины заглядывались на красивую двадцатипятилетнюю блондинку. Видно правы те знающие люди, которые, посмотрев на неё, скажут: «Ничто так не украшает женщину, как беременность!»
Ольга давно мечтала искупаться в тёплом и целительном Чёрном море. Для неё эта поездка на юг была первой. Балтийское море она видела несколько раз, но в нём не купалась, а холодное Баренцево море для этих целей никак не годилось.
Встретились Соколовы и Лебедевы в Москве на Курском вокзале и сели в скорый поезд «Москва – Адлер», заняв два соседних купе. Паровоз подцепил вагоны, и за окошком замелькали города и деревни, леса и реки, поля и сады, заводы и шахты огромной и любимой страны, за которую воевали и отдали жизни миллионы людей, среди них родные и близкие…
Поездка двух семей стала большим событием и для взрослых и для детей. Завтракали, обедали и ужинали всей большой и шумной кампанией в вагоне-ресторане, потом собирались в одном из купе, разгадывали кроссворды, играли в карты в «девятку», пели песни и смотрели в окошко, любуясь красивыми летними пейзажами. Проводник приносил чай в стаканах с мельхиоровыми подстаканниками, и взрослые и дети, спускавшиеся вниз с верхних полок, с удовольствием пили ароматный напиток.
Погода стояла великолепная. На вторые сутки, оставив позади многие русские, украинские и опять русские города и сёла, ещё не залечившие раны, нанёсённые войной, поезд втянулся в тоннель, проезжая через Кавказские горы к морю, потом был другой тоннель и ещё один или два, не запомнили, и вот, наконец, оно – синее и тёплое море. На берегу красивые санатории, в зёлёном ожерелье из магнолий и пальм, в море белые корабли и стаи дельфинов. Глаз не оторвать, как красиво!
Руса вспоминала свою довоенную поездку к морю в сентябре сорокового года и рассказывала Ольге и детям, что и как изменилось за прошедшие годы.
В Адлере на вокзале их встречали Андрей и Марина. Разместились в двух машинах, одну из которых прислали из Сухуми, из погранотряда, и через час приехали в Гагры – красивый курортный городок, вытянувшийся узкой полоской по берегу. С одной стоны высокие горы, с которых сползают облака, с другой залитое щедрым солнцем тёплое море.
Разместились в частом доме, который хозяева предоставили семьям офицеров в полное распоряжение на время их отпуска, перебравшись к родственникам. Рядом приморский парк и городской пляж. Словом все условия для отдыха на лучшем курорте Абхазии.
Через неделю, когда гости вдоволь насладились морем, солнцем и красивейшими видами гор, Андрей и Марина пригласили Соколовых и Лебедевых съездить на два – три дня в Пицунду.
– Места там красивейшие! Широкая равнина с цитрусовыми садами, великолепная реликтовая сосновая роща. Деревья выбегают прямо к морю, как в Прибалтике, а вода такая чистая, что с катера видно морское дно! – рассказывала Ольге Марина. Подруги не виделись с осени сорок четвёртого года. С тех пор накопилось столько всего нового, что и дня не хватит рассказать обо всём, поделиться. Да и судьбы у женщин сходные. Обе потеряли мужей. Марина в самом начале войны, Ольга в конце. Обе вышли замуж повторно, за офицеров.
Глядя на них, Руса заскучала, но не обиделась:
– Пусть наговорятся. Столько пережили вместе…
Из Гагр в Пицунду добирались по морю на военном катере малый охотник . Причал рядом с маяком, здесь же погранзастава старшего лейтенанта Матвеева. Застава образцовая, поблизости особо важный объект – дача товарища Сталина, который отдыхает на ней в настоящее время вместе с товарищами по политбюро, от одного упоминания их имён и фамилий, захватывает дух…
*
Солдаты на заставе в большинстве старослужащие, многие воевали в сорок четвёртом – сорок пятом годах. Сроки службы у таких солдат вышли, но призывать в армию после тяжёлой опустошительной войны было некого, вот и задерживали бойцов на службе на два, а то и на три года.
Начальник заставы, старший лейтенант Матвеев и майор Максимов, командовавший комендатурой, располагавшейся в Гаграх, воевали в Севастополе. Матвеев в то время был в звании сержанта, а Максимов – лейтенанта. Потом воевали на других фронтах. Матвеев на Кавказе, а Максимов на Северо-западном фронте и дошёл до Германии.
Война закончилась, и пограничники, воевавшие в пехоте, надевали зелёные фуражки и возвращались служить на границу. В Сухумском отряде и встретились боевые товарищи. Майор Максимов получил назначение в Гагры, в комендатуру, а Матвеева назначили начальником погранзаставы в Пицунде. Так решили кадровики из Главного управления погранвойск МГБ , к которому относились пограничные войска.
– Вы, товарищ старший лейтенант, москвич, воевали. Имеете боевые награды. Мы вам оказываем большое доверие, направляем служить в Пицунду. Там, неподалёку расположена дача товарища Сталина. Вождь отдыхает на даче обычно пару недель, в августе. В это время у товарища Сталина гостят высокие товарищи и сам товарищ Берия. Цените наше доверие, товарищ Матвеев, напутствовал старшего лейтенанта весной сорок шестого года половник из отдела кадров, изучая личное дело офицера.
Вы ещё не женаты, товарищ лейтенант? – спросил полковник, взглянув на старшего лейтенанта поверх очков.
«Вот гусь, посидел всю войну в Москве за этим столом…» – подумал Матвеев и ответил:
– Пока не женат, но есть невеста. Осенью решили пожениться, да как теперь будет с отпуском? – замялся старший лейтенант.
– Невеста москвичка?
– Москвичка.
– Это хорошо, что москвичка! – одобрил полковник. – За месяц до свадьбы подайте рапорт, что собираетесь жениться, и вам предоставят кратковременный отпуск. Для такого важного дела не откажут. Жена для офицера – крепкий тыл! А пока, товарищ старший лейтенант, берите билет до Сочи и поезжайте на курорт! – пошутил полковник. – Только не забывайте, какие люди отдыхают на вашем участке государственной границы, и зорко её охраняйте. Вы всё поняли, товарищ лейтенант?
– Так точно, товарищ полковник!
*
– Слово в слово запомнил напутствие полковника, – улыбнулся старший лейтенант Михаил Матвеев, рассказывая за обедом, на свежем воздухе в тени мандариновых деревьев, высаженных на территории заставы, о службе, о себе и своей жене Зиночке – молодой невысокой хорошенькой женщине, которая, как и Ольга впервые увидела Чёрное море, но несколькими месяцами раньше, приехав на заставу в марте.
Зиночка, как и Ольга, была беременна на последнем месяце и женщинам было о чём поговорить. У Ольги уже был ребёнок, и она могла дать Зиночке немало полезных советов. Обе начинали семейную жизнь на погранзаставах, только Ольга ещё до войны и на границе с немецкой Восточной Пруссией.
После обеда, пока Ольга и Зиночка, решившие искупаться вечером, когда спадёт зной, удобно разместились на скамеечке в тени сосен с видом на море и делились немножко тревожными, но приятными ожиданиями, пытаясь предугадать, кто скоро у них родится – мальчик или девочка, офицеры, Руса с Мариной и дети с наслаждением купались в море. Из хрустально чистой воды, прогретой щедрым южным солнцем до двадцати пяти градусов, взрослым не хотелось выходить, в то время как накупавшиеся дети, покрыв головы от солнца панамками, затеяли строительство из мокрого песка, чередовавшегося слоями с галькой.
Мужчины пытались устраивать заплывы наперегонки, но состязаться с Лебедевым было бесполезно. Моряк чувствовал себя как рыба в воде и уверял, что отваживался плавать даже в Кольском заливе и в полярную ночь.
– Поле такого купания необходимо как следует растереться полотенцем и принять внутрь сто граммов, – делился собственным опытом Капитан 3-го ранга Василий Лебедев с пограничниками Максимовым и Матвеевым и лётчиком Соколовым.
За купающимися наблюдал с вышки в бинокль часовой, не нарушавший при этом служебной инструкции. Побережье и морская акватория являлись границей и часовой был обязан смотреть именно в сторону моря, где со стороны Сухуми появились и шли примерно в миле от берега в сторону Сочи два военных корабля: сторожевой корабль и большой охотник . Бойца, конечно же, больше всего интересовали женщины, никак не желавшие выходить из воды. Одну из них старослужащий солдат хорошо знал. Это была жена коменданта участка Марина. Вторая женщина впервые на заставе и кто она часовой не знал, любуясь красотой незнакомки, которая, наверное, приходилась женой одному из купавшихся мужчин и наконец-то вышла из воды. При этом стройная красавица с великолепной фигурой, выжимавшая руками длинные светлые волосы была столь хороша, что впечатлительный боец вспомнил про Афродиту, вышедшую когда-то на берег из морской волны где-то на греческом побережье. Часовой был начитанным молодым человеком и ещё в школьные годы прочитал древнегреческие мифы.
Ещё раз взглянув в бинокль на военные корабли, часовой собрался позвонить и доложить об их появлении дежурному по заставе, однако телефонный звонок опередил его. Боец поспешил снять трубку, сожалея, что его отвлекли от приятных наблюдений.
Внизу по территории заставы забегали солдаты, свободные от несения службы, а на берег, что было духу, побежал дежурный по заставе сержант, добежал в два счёта, вытянулся перед офицерами в плавках как по команде «Смирно!» и приложил руку к фуражке:
– Товарищ майор! Разрешите обратиться к начальнику заставы!
– Обращайтесь, что ещё случилось? – вышел из воды встревоженный Максимов.
– Товарищ старший лейтенант! Звонили из отряда. К нам едут высокие гости! Будут минут через пять - десять! Начальник отряда срочно выехал из Сухуми!
– Возвращайтесь на заставу! – приказал сержанту Матвеев. – Буду через пару минут!
– Женщины отвернулись. Максимов с Матвеевым сбросили плавки, натянули на мокрое тело галифе и гимнастёрки, намотали портянки, обули сапоги, которые следовало успеть почистить и, застёгивая пуговицы на ходу, поспешили на заставу следом за сержантом.
Сухуми далеко и начальник отряда прибудет морем через час – полтора, так что высоких гостей, надумавших осмотреть заставу, маяк, подышать целебным морским воздухом, настоянном на хвое реликтовых сосен и искупаться на пляже, лучшем на всё побережье, придётся принимать начальнику заставы и оказавшемуся, на заставе весьма кстати, майору Максимову.
– Что случилось, Мариночка? – спросила Руса Колесникову.
– Ничего страшного, здесь такое бывает часто. Место уж больно красивое и самая чистая вода на всём побережье! Не знаю пока, Елена Васильевна, кто к нам едет, хорошо хоть предупредили, однако, возможно, сегодня вы увидите самого товарища Сталина! Дней пять назад прибыли на мыс из Сочи морем на трёх кораблях: большом охотнике и двух малых охотниках, словом целая эскадра. Нас тогда предупредили заранее и высоких гостей встречал начальник отряда. Купались, потом осматривали местный монастырь и богатое рыбой озеро Инкит. Некоторые из высоких гостей, в том числе товарищ Жуков любят там порыбачить.
В тот раз с Иосифом Виссарионовичем были товарищи Берия, Молотов и Жуков. Берия и Жуков с супругами, а Молотов со дня на день ожидал Полину Семёновну. Обещали приехать ещё, понравилось им у нас купаться, а сегодня день жаркий! Охраны с ними понаехало больше, чем солдат на заставе, но сегодня будет поменьше, едут из Мюссеры на машинах, а это совсем рядом, километров восемь – десять, – кратко поведала Русе Марина.
– Марина, когда мы вдвоём или среди близких людей, зови меня, пожалуйста, Русой, – напомнила Соколова. – Знакомы целую неделю, стали близкими подругами, а потому зови Русой и только Русой!
– Слушаюсь, товарищ старший лейтенант! – пошутила Марина.
– А ну, голопузая команда, марш за нами! – скомандовала Руса детям и взяла Генриха на руки.
Марина подхватила платья и босоножки на низком каблуке, в каких удобно ходить по гальке и песку, и женщины добежали до первых сосен. Оставив на минутку детей, Марина и Руса укрылись от посторонних глаз за толстыми стволами, увитыми плющом и переоделись, выжав купальники. К ним поспешили встревоженные Лебедев и Соколов. Оба в светлых брюках и шёлковых теннисках, с удовольствием сменившие на время отпуска военную форму.
Не дожидаясь вопросов, Колесникова ввела офицеров в курс дела:
К нам едут гости, очень возможно, что сам товарищ Сталин с товарищами.
С какими товарищами? – не сразу сообразил перекупавшийся Соколов.
Возможно, что с товарищами Берия, Молотовым и Жуковым! Вот с какими! – пояснила мужу Руса.
Лебедев настороженно посмотрел на Колесникову.
– Может быть, мы не вовремя приехали в Пицунду?
– Почему же не вовремя, – успокоила офицеров Марина. – Вы на отдыхе и разрешение на пребывание в пограничной зоне у вас имеется, так что отдыхайте, товарищи отпускники, причёсывайтесь и идёмте на заставу встречать высоких гостей.
Это в Кремле они выглядят грозными начальниками, а здесь совсем другие люди. Обычно товарищ Сталин здоровается за руку с рядовыми пограничниками, а Галина Семёновна – супруга Георгия Константиновича, в прошлый раз уговорила Зиночку спеть, потом пели дуэтом, это у них неплохо получалось. У Зиночки хороший голос. Об этом наслышан начальник отряда, и как только Зиночка сможет, приглашает её в отрядную и окружную самодеятельность. Мы ведь тоже живём как все нормальные советские люди, принимаем артистов, сами танцуем и поём. Я вот танцую, награждена почётными грамотами за подписью самого Лаврентия Павловича! – похвасталась Марина, расчёсывая быстро сохнувшие на горячем солнце волосы. – Идёмте, товарищи! – С такими вот обнадёживающими словами она подхватила под руку Лебедева.
Соколовы шли следом. У Марины волосы до плеч, ей проще, у Русы длинные, до пояса. Передав ребёнка на руки мужу, она расчесала их на ходу редким гребнем и оставила досыхать неубранными.
– Марина обернулась и улыбнулась подруге, с восхищением подумав: «Ей всё к лицу!».
Пришли буквально за минуту до того, как два автомобиля «ЗИС» в сопровождении автобуса с охраной остановились у входа на территорию заставы. Весь личный состав – полтора десятка солдат и сержантов, свободных на данный час от несения службы построился, и лейтенант – заместитель начальник заставы докладывал старшему лейтенанту Матвееву в начищенных до блеска сапогах и при сабле на поясе о построении.
Руса увидела Ольгу и Зиночку. Будущие мамы разместились на лавочке в тени коренастой раскидистой пальмы и наблюдали за происходящим. Для Зиночки появление высоких гостей было делом привычным, а вот Ольга разволновалась, увидев товарища Сталина, выходящего из машины. Иосиф Виссарионович был невысокого роста, с зачёсанными назад волосами с сильной проседью, с такими же знакомыми каждому человеку, и не только в Советском Союзе, по фотографиям, портретам и документальным фильмам, густыми «сталинскими усами». На этот раз вместе с ним приехали товарищи Берия, Молотов и Жуков с супругами и Микоян, жёна которого по-видимому осталась на даче.
Сталин был в белом летнем кителе без наград, украшавших грудь вождя на портретах, остальные товарищи предпочли светлые брюки и лёгкие шёлковые, по погоде, тенниски.
Иосиф Виссарионович выслушал доклад старшего лейтенанта Матвеева о построении заставы, поздоровался с товарищами пограничниками и солдаты отрепетировано и дружно ответили:
– Здравия желаем, товарищ генералиссимус!
Затем товарищ Сталин и прибывшие гости стали обходить строй пограничников, здороваясь с каждым за руку. Увидев на груди солдат боевые награды, задавал вопросы, где воевали, как отличились. Пограничники отвечали.
Тем временем сотрудники охраны проверили документы у Соколова и Лебедев, мельком взглянув на женщин и детей, которые, затаив дыхание, наблюдали за происходящим.
Не дожидаясь окончания рукопожатий, супруга Жукова, проводившая Георгия Константиновича на рыбалку на озеро Инкит, подхватила жену Молотова под руку и обе высокие особы направилась к женщинам и детям, рассевшимся на скамеечках, вкопанных в землю вдоль тенистой аллеи из мандариновых деревьев, усыпанных зелёными плодами, которые созреют к ноябрю.
– Здравствуйте, Зиночка, как себя чувствуете? – спросила Галина Семёновна – невысокого роста женщина с простым русским лицом.
– Спасибо, Галина Семёновна, хорошо, – ответила жена начальника заставы.
– Тогда знакомь нас с подругами. Искупаемся, а потом будем вместе пить чай на свежем воздухе под соснами и обязательно споём с вами, Зиночка. В жару чай хорошо утоляет жажду, а песня успокаивает сердце, – пояснила Галина Семёновна.
Зиночка немного растерялась и посмотрела на Марину.
– Марина, жена коменданта майора Максимова, – представилась Колесникова.
– Вас я помню, – узнала Колесникову Жукова и протянула Марине руку.
– Елена Соколова, жена полковника Соколова, – улыбнулась высоким особам Руса.
– Ольга Лебедева, жена капитана 3-го ранга Лебедева, – последовала её примеру Ольга.
– Очень приятно! – улыбнулась им в ответ Галина Семёновна, пребывавшая в хорошем расположении духа.
– А это Полина Семёновна Жемчужина, – представила Жукова супругу Молотова.
Женщины поздоровались за руку с «первой леди» страны, как полагала Жемчужина, в прошлом близкая подруга жены Сталина Надежды Аллилуевой, чья жизнь трагически оборвалась пятнадцать лет назад .
Лицо жены министра Иностранных дел, которого знал и уважал весь мир, было приветливым. Она внимательно посмотрела на Соколову и Лебедеву и спросила:
– Вы похожи друг на друга и обе очень красивые. Сёстры?
– Нет, Полина Семёновна, не сёстры, но по мужьям родственницы, – ответила Руса.
– Глядя на вас, молодые дамы, – Жемчужина улыбнулась Ольге и Зиночке, – вижу, что вы готовитесь стать мамами?
– Полина, я тебе говорила о Зиночке, она замечательно поёт. Теперь вот ещё и Ольга ждёт ребёнка. Все знают, что у тебя верный глаз. Скажи женщинам кого им ждать – мальчика или девочку? – попросила Галина Семёновна Жукова Полину Семёновну Жемчужину.
– Это дело не простое, женщины, – приняла серьёзный вид Жемчужина. – Встаньте, пожалуйста, и повернитесь кругом, а я на вас посмотрю.
Зиночка и Ольга встали и медленно обернулись вокруг себя, предъявив свои округлившиеся фигуры на обозрение Полине Семёновне Жемчужиной – большевичке со стажем, Члену РКП(б), участнице гражданской войны, подпольщице, руководителю Наркомата рыбной промышленности, активной сотруднице Еврейского антифашистского комитета, и жене Министра иностранных дел СССР .
– У тебя…
– Зиночка, – помогла ей Галина Семёновна.
– У тебя, Зиночка, родится мальчик. И очень скоро. По животику видно.
– А у тебя, Ольга, – Жемчужина задумалась, оценивая красивую фигуру молодой женщины с едва заметными признаками беременности, – родится тоже мальчик, но месяца через три – четыре. Я угадала?
– Ждём через три с половиной, – призналась смущённая Ольга.
– Вот что, женщины, когда родите, то обязательно напишите мне. Буду ждать, – Полина Семёновна одарила Ольгу и Зиночку улыбкой и обратилась к Жуковой: В твоей сумочке был, кажется, блокнотик и карандаш.
– Да, Полина, вот они, – Галина Семёновна раскрыла белую дамскую сумочку, где вместе с духами, пудрой, губной помадой, платочком, зеркальцем и расчёской лежал небольшой блокнот и автоматический карандаш с грифелем.
Жемчужина вырвала из блокнота два листочка и записав свой адрес, передала их Ольге и Зиночке.
– Обязательно напишите!
– Напишем! – пообещали женщины.
– Пойдём Галя к морю и Нину захватим с собой. Опять не в духе, повздорила с Лаврентием, даже не подойдёт, не поздоровается с женщинами. Пойдём, очень хочется искупаться…
Руса посмотрела на Сталина и Берия. Сталин присел на табурет, который принёс для него дежурный по заставе сержант и раскуривал трубку. Лаврентия Павлович о чём-то разговаривал с Соколовым, то и дело отвлекаясь и посматривая в её сторону. О дурных наклонностях шефа НКВД в отношении хорошеньких женщин ходили разные слухи, но Руса чувствовала, что она не по зубам этому ловеласу, и чувство это было глубинным.
Вот глаза их встретились. Руса почувствовала, что из-за толстых стёкол пенсне её пытается ужалить взгляд, от которого приходили в трепет даже генералы.
Наконец Жукова и Жемчужина увлекли с собой к морю скучавшую Нину Теймуразовну и Берия, избавившийся от опеки жены, направился в сторону женщин и детей.
– Здравствуйте, – поздоровался Берия с женщинами, и отдельно с Русой: – здравствуйте Елена Васильевна. Вы очень красивы и у вас хороший муж. Это ваши дети?
– Да, Богдан и Генрих, – Руса положила ладонь на светлую головку полуторагодовалого Генриха, настороженно рассматривавшего дядю в пенсне.
– Интересные имена. Богдан – имя украинское, а Генрих – немецкое, – заметил Берия.
– Я вас помню, Елена Васильевна, видел в Москве. Знаю, что вас дважды забрасывали в немецкий тыл. Второй раз в конце войны в Германию, где вы служили в Управлении имперской безопасности и собрали немало ценной информации об агентах СД и гестапо, которые оставались в тылу наших войск. За это вас наградили орденом. Вот видите, как много мы о вас знаем, – неприятно улыбнулся Берия. – В каком звании вы тогда служили?
– Унтерштурмфюрер , – с достоинством выдержав его взгляд, ответила Руса.
– Это у немцев, а у нас?
– Старший лейтенант.
– А какие получили за это задание награды?
– Орден «Красной Звезды» и медаль «За отвагу»
– Кто был вашим непосредственным начальником?
– Калюжный Николай Иванович.
– Помню такого, – напрягая память, ответил после недолгой паузы Берия. – Он жив?
– Да, подполковник. Служит в МГБ.
– А вы?
– Пока воспитываю детей и помогаю немецким товарищам, создающим органы безопасности в Восточной Германии.
– Знаю, ваш муж рассказал, что служит в Витбурге. Не собираетесь возвращаться в органы государственной безопасности?
– Пока нет, а если придётся, то вернусь в МГБ, – ответила Руса и погладила малыша по головке, словно видела в полуторагодовалом сыне поддержку и опору.
– В таком случае Абакумову можно позавидовать. Такие кадры украсят любое министерство. Жаль, товарищ Соколова, что вы не снимаетесь в кино, хотите – позвоню на Мосфильм?
– Спасибо, пока не надо, – улыбнулась Руса.
– А это ваша младшая сестра? – Берия посмотрел на Ольгу. – Вы очень похожи.
– Нет, родственница.
– Почему такая красивая женщина не работает у нас?
– Она учительниц и живёт в Североморске, – ответила за смущённую Ольгу Руса.
– Она прежде всего мать и я согласен с Полиной Семёновной, что у неё будет сын. Нам нужны защитники отечества. Желаю вам успехов, – Берия направился к Сталину и Молотову.
Иосиф Виссарионович докурил трубку, вытряхнул пепел и беседовал с Молотовым, в то время, как Жуков и Микоян уже были на берегу, разделись и заходили в море следом за женщинами, за которыми помимо часового на вышке наблюдала охрана, занявшая позиции для наблюдения на берегу. С моря руководителей страны и их супруг прикрывали военные корабли.
* *
– Интересная история, красиво рассказываешь, Ольга Владимировна, не заметил как допиваю третью чашку. Взмок. Разрешишь снять пиджак и галстук?
– Разрешаю, Николай Иванович, снимайте. Налью ещё. Чай китайский, высшего сорта. В нашем «Сороковом» гастрономе закончился, пришлось сбегать в магазин «Чай» на улицу Кирова.
Калюжный снял пиджак и развязал галстук.
– Куда повесить?
– Давайте, сама повешу.
Ольга вышла из кухни в прихожую, повесила пиджак на плечики и убрала в шкаф, рядом с пальто генерала, приехавшего в гости в штатском. По пути заглянула в большую комнату, которую, будь она в сельском русском доме называли бы горницей, убедилась что дети смотрят по телевизору уже вторую серию замечательного приключенческого фильма и вернулась на кухню, прикрыв за собой дверь.
– Что касается предсказаний Полины Жемчужиной, то вижу, что жена министра иностранных дел не ошиблась. У тебя родился мальчик. Ну и как, написала ей?
– Написала, из Североморска, – улыбнулась Ольга. – В ответ Полина Семёновна прислала посылку с детскими вещами. После войны во всём была большая нехватка. Спасибо ей. Первые детские туфельки Игорька берегу по сей день, как память.
– А твоя пицундская подруга Зиночка? – поинтересовался Калюжный.
– Через несколько дней после нашего отъезда родила мальчика. И здесь Жемчужина не ошиблась. Мальчика назвали Вячеславом в честь Молотова. Мужа Зиночки, начальника заставы зовут Михаил Иванович, так что растёт новый Вячеслав Михайлович. Сейчас они служат в Армении, в горах.
– Служат, – улыбнулся Калюжный.
– Служат, – серьёзно ответила Ольга. – Жёны и дети офицеров следуют за мужьями по горам, морям, пустыням и тундрам, а значит служат!
– Ты права, Ольга, – согласился Калюжный, – служат. – Я пришёл к тебе поговорить о Русе, а ты мне рассказываешь интересные истории, но они, согласись, не относятся к делу. Перед самым отъездом Руса мне такого порассказала о себе, что голова идёт кругом и по сей день. Не могу не поверить, ведь она никогда не давала повода сомневаться в своих словах и поступках. Уверяет, что её родина берега Нила, а ведь это Африка. Сейчас там разворачиваются работы по строительству высотной Асуанской плотины. Теперь я понимаю, как она волновалась, когда мы проплывали на катере вверх по Нилу и достигли Судана. Руса пыталась увидеть знакомые очертания в скалистых берегах, которые скоро скроют воды Нила, а я подумал, что она перегрелась на солнышке…
Асуан и Елена Васильевна – непостижимо! – Калюжный сделал глоток из четвёртой чашки действительно замечательного китайского чая, который ещё можно было купить в специализированных магазинах «Чай», один из которых находился на улице Кирова неподалёку от Лубянки.
– Не довелось поговорить по душам с Ярославом. Всё откладывал с сорок пятого года, не успел. Знаю Русу с сорок первого года, а всё равно она для меня – тайна. Рассказывай теперь ты, Ольга. Ведь многое знаешь о ней. Неправда ли? Уверяет, что вывез её из Африки в Германию какой-то Генрих Браухич, был её фиктивным мужем. Погиб в войну, воевал против нас, а она его не забыла и назвала младшего сына в его честь – Генрихом? – Калюжный умолк и принялся за чай, ожидая, что на это ответит Ольга.
– Вижу, Николай Иванович, что разговор у нас будет долгим. Расскажу всё, что знаю, но не более того, что может сейчас погубить Русу. Только и вы поклянитесь, что сохраните всё в тайне и навредите ей. Поклянитесь!
– Зря ты так, Ольга, – обиделся Калюжный. – Ты же знаешь, что мне можно верить. Вспомни, как я помог тебе в деле с Чвания? Да и Руса, с её легендой о белорусской девушке Алёне Ольшанской очень даже уязвима, копни это дело кто-либо другой.
Ты и Руса – вы обе для меня, словно родные дочери, – признался Калюжный, хоть и был он всего лишь на пятнадцать лет старше Ольги, скромно отметив своё пятидесятилетие весной этого года. – Клянусь…
– Прости, Николай Иванович, – покраснела Ольга, которая за долгие годы знакомства и дружбы так и не решила, как ей обращать к Калюжному, на «вы» или на «ты».
– Тогда слушай, и скоро мы вернёмся в солнечную Абхазию и Пицунду. Древнее название Асуана – Сиена. Оно не случайно. Такого синего неба нет больше, наверное, нигде. Вот древние жители Страны Нила, которые были совсем другими, и назвали своё селение по цвету неба. Поныне у художников сиеной зовётся синий цвет. Ничего другого сказать об этом не могу, не знаю. Русу действительно вывез из Восточной Африки немецкий исследователь и историк Генрих Браухич. Случилось это в 1936 году, а Русе на тот момент исполнилось шестнадцать лет.
До сентября 1939 года она жила в Восточной Пруссии в доме матери Браухича и была фиктивной женой её сына Генриха. В сентябре 1939 года, когда немцы добивали Польшу и разгоралась Вторая мировая война лётчик-истребитель Ярослав Соколов совершал разведывательный полёт над восточными районами Польши, которые должны были отойти к СССР , на трофейном польском самолёте. Его атаковали немецкие истребители и загнали на территорию Германии в район Куршской косы. Получив ранение Соколов был вынужден приземлиться. На берегу залива его ждала Руса, и они вместе вернулись на самолёте в СССР, где ей помогли с документами на имя сгоревшей во время пожара белорусской девушки Алёны Ольшанской. Вот, пожалуй и всё, – закончила Ольга. – Теперь вернёмся в август сорок седьмого года, вернёмся в Пицунду, где произошли два важных события.
* *
После купания высокие гости слегка подкрепились привезёнными с собой бутербродами, выпили по стаканчику – другому охлаждённого «Маджари» и удобно разместились под сенью реликтовых сосен на раскладных креслах отдохнуть перед обратной дорогой, раздумав оставаться на заставе до вечера, к великому облегчению пограничников и прежде всего начальника отряда, который проводит их до Мюссеры.
Между тем близилось время обеда и Марина Колесникова с Зиночкой проводили Соколовых и Лебедевых с детьми в солдатскую столовую, где повар приготовил для гостей заставы суп из севрюги, которую принесла утром знакомая рыбачка, а так же плов из курицы, риса и изюма. На третье был компот из свежих абрикосов – словом роскошный обед.
Самое время пообедать пока офицеры-пограничники во главе с начальником отряда проводят с бойцами, свободными от службы, показательные политзанятия на свежем воздухе и пока высокие гости отдыхают под сенью сосен и заняты собой.
Старшина заставы, ответственный за питание солдат, заглянул в столовую чтобы снять пробу с обеда. На бойцов рыбного супа не хватило, зато повар наварил борща с мясом дельфина, а на второе макароны с камбалой. Голодное было время, вот и кормились морем…
Взглянув на ручные часы, старшина сделал повару указания и собирался доложить начальнику заставы, что обед для бойцов скоро будет готов. Часы на руке старшины привлекли внимание Русы. Такие часы она видела лишь однажды – крупный квадратной формы корпус, сверкнул на солнце, проникавшем в столовую через окно, золотым блеском, и в это время часы пробили два раза.
«Два часа дня», – вздрогнула Руса. Точно такой же бой был у часов Генриха Браухича, которые подарила ему мать в начале тридцать седьмого года, когда Генрих привёз её в Кранц.
– Товарищ, старшина! – обратилась к пограничнику Руса. – Можно взглянуть на ваши часы?
– Можно, – слегка смутился старшина. Ему было приятно, что такая красивая женщина обратилась к нему.
Старшина протянул руку и показал гостье циферблат часов.
– Скажите, откуда они у вас? – спросила Руса.
– Трофейные. Взял в бою у немецкого офицера. Хорошие часы, точные, не ломаются, позолоченные.
– Офицер погиб?
– Застрелился, не пожелал сдаться в плен.
– Скажите, – затаив дыхание, продолжала свои вопросы взволнованная Руса, чувствуя, что на пороге тайны гибели не чужого, так много сделавшего для неё человека, – это случилось в сорок втором году?
– Да, в ноябре сорок второго года неподалёку от Эльбруса. Я воевал в тех краях в партизанском отряде.
– Скажите, а есть надпись на корпусе часов?
– Есть, надпись на немецком языке. Старшина снял часы и повернул их вниз циферблатом.
Взволнованная Руса взяла часы в руки и прочитала знакомые слова, написанные гравёром красивыми готическими буквами на корпусе часов:
«Любимому Генриху от мамы и жены
Да хранит тебя бог!
1937»
Она вспомнила как летом тридцать восьмого года Генрих в последний раз приезжал в Кранц попрощаться с матерью и своей так и не состоявшейся женой перед «длительной командировкой», как он тогда объяснил им.
Фрау Марта плакала, а Росита, которую товарищи по аэроклубу уже звали Русой и никак иначе, холодно простилась с ним, поцеловав лишь в щёчку, чем сильно огорчила и Генриха и мать. Часы – подарок от мамы и жены, а значит и от неё, о чём напоминала дарственная надпись, Генрих оставил дома, как-то неуверенно объяснив, что «туда, куда он едет, брать их не стоит». Руса поняла, что Браухичу, оттачивавшему свой русский язык, который он изучал ещё в университете, предстоит работать в СССР, на нелегальном положении.
В марте следующего года, когда Мемельский край был возвращён в состав Восточной Пруссии , фрау Марта и Руса вернулись в Мемель, в свой старый дом, который семья Браухичей покинули шестнадцать лет назад.
Руса вспомнила ноябрь 1939 года и неожиданную встречу с Браухичем в ресторане Московского вокзала города Ленинграда. Генрих был в форменном кителе железнодорожника и был потрясён, увидев Русу в компании офицера ВВС СССР, так походившего лицом на Воронцова. Растерянных глаз Генриха Русе никогда не забыть…
«После начала войны, очевидно, вернулся в Германию и побывал в Мемеле, где взял часы и оправился воевать с СССР», – подумала Руса и посмотрела на мужа. Соколов был обеспокоен тем, что происходит с его женой.
– Товарищ старшина, – вы не могли бы продать мне эти часы или обменять на мои? – Руса протянула руку и показала растерянному пограничнику свои маленькие дамские золотые часики. – Впрочем, что я говорю! Возьмите часы моего мужа. Морские, командирские, очень точные и влагонепроницаемые. Возьмите, пожалуйста!
– Ярослав! – обратилась Руса к мужу. – Потом я тебе всё объясню. Сделай, пожалуйста, как я прошу! – умоляла он взглядом.
Ярослав провёл ладонью по вспотевшему лбу, не понимая, что происходит, посмотрел на растерянных Лебедевых и снял с руки свои командирские часы, купленные в прошлом году в Североморске, в военторге
– Согласны? – Руса посмотрела в глаза старшины. Взгляд её умолял.
– Возьмите просто так, на память! – взял себя в руки старшина, решив подарить свои трофейные часы, понравившиеся красивой женщине, никак не мог отказать.
– Ни в коем случае, товарищ старшина. Вам без часов никак нельзя! Возьмите командирские!
* *
Вот, Николай Иванович, такова история немецкого офицера Генриха Браухича, который вывез Русу в 1936 году из Эритреи. Часы Браухича, которые Руса обменяла в Пицунде у старшины с погранзаставы на командирские часы мужа, хранятся у неё дома. Когда вернётся, то обязательно покажет их вам.
Второго сына Руса назвала Генрихом в честь Браухича, погибшего в горах Кавказа. Теперь вы знаете и эту её тайну, – пояснила Калюжному Ольга. – Теперь я расскажу о том, что случилось на второй день нашего памятного пребывания в Пицунде в августе сорок седьмого года. Это, Николай Иванович, касается уже меня.
* *
На другой день, переночевав на заставе в «Ленинской комнате» , где для гостей установили солдатские металлические кровати, Соколовы и Лебедевы с детьми отправились на прогулку в Пицунду осматривать древний монастырь, в котором размещалась поселковая или местечковая, как Пицунду называли местные жители, преимущественно выходцы с Украины, больничка. В ней лечили всё население Пицунды – трудившихся в совхозе цитрусоводов, рыбаков с рыбзавода и жителей абхазского села Лидзава, В родильном пункте при больничке рожали женщины со всей округи. Уже через несколько дней в родильный пункт придётся обратиться Зиночке.
По дороге к монастырю через сосновую рощу и по кипарисовой аллее Марина Колесникова рассказывала гостям об истории Пицунды, название которой произошло от названия древнегреческой колонии Питиус, что значит – сосна.
– Когда-то, задолго до нашей эры, в эти места пристал корабль «Арго» и на берег сошли греческие мореходы под предводительством Ясона, искавшие золотое руно. Позже здесь появилось селение и стоянки для кораблей в удобной, глубоко вдающейся в берег бухте, от которой до наших дней сохранилось озеро Инкит. На его дне находили всякие древние предметы, которые вместе с другими экспонатами собраны и хранятся в монастыре. Скоро мы их осмотрим, – рассказывала Марина.
Взрослые и дети внимательно, не перебивая, слушали её рассказ. Историю о Ясоне и аргонавтах старшим детям читали мамы из собрания древнегреческих мифов. Что такое золотое руно Богдан и Алёнка знали, однако у любопытного Богдана появился вопрос:
– Тётя Марина, а где аргонавты добывали золото?
– В горных реках, стекающих с Кавказских гор. Одна из них, которую называют Бзыбь, протекает неподалёку отсюда и выносит в море крупицы золота. Эти крупицы застревали в овечьих шкурах, которые опускали на дно реки местные жители, Так издревле добывалось золото.
Удовлетворившись ответом, дети собирали крупные спелые ягоды ежевики и с удовольствие ели их. Несколько самых крупных ягод перепало и Генриху, губки которого стали синими и Руса принялась вытирать их платочком.
Вот и многократно перестраиваемый монастырь, обнесённый лет четыреста назад стенами, местами сильно разрушенными. Несмотря на выходной воскресный день их ремонтировали пленные немцы, за которыми присматривали солдаты конвоя. Таких рабочих из военнопленных в первые послевоенные годы было великое множество. Из военнопленных, заключённых в сотнях лагерей, разбросанных по всей стране, более всего было немцев. За немцами следовали японцы, румыны, венгры, хорваты, финны, итальянцы. Среди военнопленных попадались и бывшие солдаты и офицеры «Ваффен-СС» различных национальностей из многих стран Европы. Теперь эти понурые люди, недоедавшие в трудные послевоенные годы, когда и русские люди питались скудно, восстанавливали порушенное войной хозяйство Советского Союза.
Эти военнопленные, которым посчастливилось отбывать наказание не на русском севере и не в холодной Сибири, а в абхазских субтропиках, прокладывали дороги в горах. Сегодня, в воскресный день, когда заключённые как правило отдыхали и их по словам Колесниковой даже выпускали иногда погулять по роще, поискать ягод или половить черепах, эту небольшую бригаду отправили ремонтировать монастырские стены.
Вид у бывших вояк был неважный. Худые, плохо выбритые, одетые кто во что, некоторые ещё в старых протёртых и залатанных мундирах без погон, месили раствор и клали камни, заделывая разрушения в старых стенах.
Колесникова и Соколовы с Лебедевыми прошли мимо пленных к полураскрытым воротам монастыря. Неожиданно Ольга почувствовала, что кто-то пристально смотрит ей в след. Это чувство было столь неприятным, что она не выдержала и обернулась. Её глаза встретились с исхудавшим жилистым человеком в серой спецовке и кепи военного образца, которые носили немецкие солдаты. На руках военнопленного, державшего мастерок, старые дырявые рукавицы.
Вначале Ольга возмутилась упорству, с которым пленный рассматривает её, а потом ахнула, признав в нём Вальтера Ланге – товарища и сослуживца Алекса Мяаге.
– Что с тобой, Оля? – встревожился Василий Лебедев, взял жену за руку и хмуро посмотрел на пленного.
Тот затрясся всем телом, уронил мастерок и, не снимая рукавиц, закрыл глаза руками…
* *
– Так кто же это был? – спросил Калюжный.
– Вальтер Ланге. О нём, Николай Иванович, я рассказывала. В сороковом году Ланге был лейтенантом эстонской пограничной стражи и товарищем Алекса Мяаге. Во время войны оба служили в эстонских «Ваффен-СС». Участвовали в карательных операциях на псковской земле, воевали с частями Советской армии.
– Ты уверена что не ошиблась?
– Уверена. Он узнал меня. Мы говорили. Ланге попросил прощения, а потом конвоир увёл его от нас.
– В таком случае, этот Ланге понёс заслуженное наказание, – попытался успокоить Ольгу Калюжный. – Если выжил в лагерях, то скорее всего освобождён и тихо доживает свой век на каком-нибудь тихом эстонском хуторе.
– Не все понесли заслуженное наказание, Николай Иванович. Ходят ещё по земле преступники, место которым в тюрьме или в лагере, и среди них Алекс Мяаге, повинный в смерти многих советских людей, повинный в смерти моего мужа и отца Леночки капитана Игоря Лебедева… .
– Что тебе посоветовала Руса, когда вы прощались с ней? – спросил Калюжный.
– Не валить всё в одну кучу и поговорить с вами, Николай Иванович, позже. Теперь вы всё знаете и об этом…
– Я ещё раз проверю наши архивные данные на этого Мяаге. Возможно, его имя всплывёт в связи с делом Ланге, понёсшего заслуженное наказание. – Калюжный достал из внутреннего кармана костюма блокнот и авторучку и записал:
Вальтер Ланге. – Алекс Мяаге (Арнольд Балтимор). «Ассошиэйтед пресс»
Убрал блокнот с авторучкой и потянулся за папиросой, но передумал и попросил чаю.
– Ланге, если он ещё жив, мы разыщем и проведём повторное расследование его преступлений в годы войны. Если что-то скрыл, то будет наказан. А вот мистера Балтимора нам вряд ли выдадут, как военного преступника. Скорее всего он в штате ЦРУ, а журналистика всего лишь прикрытие. Будем наблюдать за этим Балтимором. Если он появится у нас ещё раз, задержим. Вот тогда этот Ланге, поможет нам в опознании Мяаге.
– А если не появится? – засомневалась Ольга.
– Появится, не пройдёт и года, – успокоил её Калюжный.
– Есть много способов выманить этого Балтимора из его берлоги, например пригласить с группой журналистов на какое-нибудь крупное строительство или совершить поездку по стране. Американцы обожают поездки в Сибирь, Заполярье или в Среднюю Азию. Наконец его можно пригласить в советскую Прибалтику.
– А Ланге? Сможете его разыскать? – спросила Ольга.
– Уехать из страны он не мог, так что, если жив, то место его проживания есть в нашем архиве. Найдём!
Калюжный прислушался.
– Оля, фильм, кажется, закончился. Ну и наговорили мы с тобой! Ты пока разберись с детьми – Игорьку, наверное, пора спать, а Леночке почитать на ночь, я позвоню домой, предупрежу Наталью Михайловну, что задержусь ещё на часок. Расхворалась, но бог даст скоро поправится и тогда заглянем к вам вместе. К тому времени и Василий вернётся из командировки.
– Я пока выйду на лестницу перекурю, а вернусь – поставлю чайник. Почаёвничаем с вареньем. Очень оно у тебя хорошее!
– Из брусники. Собирали в тундре. Отличная ягода уродилась в этом году! – с гордостью ответила Ольга.
– Только не задерживайся, – напомнил Калюжный. – Теперь моя очередь рассказывать. Никак не выходит у меня из головы встреча Русы с одной немецкой женщиной. Знаешь, у Русы есть одна редкостная особенность, она притягивает с себе людей.
«Знаю», – подумала про себя Ольга: «Ещё как знаю, товарищ генерал. Знаю то, что вам, Николай Иванович, знать не дано!»
– На этом и строился расчёт нашей операции. Выйдет этот Р. Смит на неё? – в который раз и вслух задумался Калюжный.
Встреча эта произошла в ГДР, в маленьком курортном городке Рерик. Кто эта женщина – я не знаю. Руса велела мне покурить минут десять и отвела немку к заливу. О чём они разговаривали, не знаю, но чувствую что о чём-то очень важном. После разговора женщина сразу же ушла. Можно попытаться разыскать её с помощью немецких коллег. Я бы узнал её, но что-то удерживает, сам не пойму, да и Руса просила не трогать эту женщину…
Руса словно заранее знала об этой встрече. Накануне перехода через границу потребовала отвезти её в этот городок, откуда через залив виден Вустров. Это место ей хорошо знакомо. Первого мая сорок пятого года она оказалась на Вустрове с нашими моряками, воевавшими на торпедных катерах и в тот же день улетела оттуда на самолёте Ярослава. Был бы жив Ярослав – расспросил бы его о той давней истории, – тяжело вздохнул генерал Калюжный. – Так откуда же она знала, что встретит эту женщину?
– Предчувствие, Николай Иванович. У женщин такое случается гораздо чаще, чем у мужчин. Бывает, что женщину умом не понять, только сердцем! – поправила Калюжного Ольга.
Минут через пять, закрыв дверь кухни и наполнив чашки ароматным чаем, а вазочки вареньем, они уселись друг против друга.
– Рассказывайте, Николай Иванович! Я вся – внимание! – потребовала Ольга.
Глава 6. Первая удача
«Стоит только пристальнее
вглядеться в настоящее,
Будущее вдруг выступит
само собой».
Николай Гоголь, русский писатель.
1.
Большую часть своей командировки капитан 1-го ранга Василий Лебедев провёл в Североморске, где, надо же такому случиться, накануне возвращения в Москву его прихватил аппендицит. Военврач осмотревший Лебедева, настоял на немедленной операции.
– Затягивать ни в коем случае нельзя. Сильное воспаление. Сегодня же удалим вам аппендикс, а дней через пять выпишем, – уверенно пообещал опытный хирург.
До нового года оставалось менее двух недель и множество незавершённых дел. Уже в операционной Лебедев прикинул, что, потеряв пять дней в госпитале, всё же успеет за оставшееся время выполнить все пункты командировочного задания и к тридцатому, в крайнем случае, к тридцать первому декабря вернуться в Москву. Очень хотелось встретить Новый год вместе с семьёй на новом месте, в новой квартире. Не желая тревожить Ольгу и детей, он не стал звонить домой, и сообщать им об операции.
Очнулся Лебедев после наркоза уже в двухместной палате, где его соседом оказался старый знакомый – гидролог и полярный исследователь Александр Карлович Ульманов, происходивший из давным-давно обрусевших немцев, которых пригласила на жительство в Россию ещё в восемнадцатом веке матушка-императрица Екатерина Вторая.
Ульманова, оставшегося зимовать на очередной полярной станции в районе Северного Полюса, доставили в Североморск лётчики полярной авиации с тем же диагнозом что и у Лебедева, но с более тяжёлой формой гнойного аппендицита. Оперировать Александра Карловича на месте не представлялось возможным, вот и доставили его на материк трудяга Ан-2 – надёжнейший из самолётов, без которого и поныне не обойтись в Арктике.
– Здравствуйте, Александр Карлович! Вот не думал и не гадал, что встречусь с вами в больничной палате! – приветствовал Ульманова Лебедев.
– И вам здравствуйте, Василий Владимирович! Рад видеть вас в добром здравии!
– В каком же добром здравии? Лежу пластом в госпитале, лечить собираются целых пять дней, а Новый год на носу! – усмехнулся Лебедев, протягивая руку для рукопожатия старому знакомому. Не достал, хоть и рука Ульманова протянулась навстречу – далеко друг от друга больничные койки.
– Вас когда оперировали? – спросил Лебедев.
– Вчера, Василий Владимирович, но у меня в отличие от вас тяжёлая форма. Давно побаливало, а на медкомиссиях не жаловался, скрывал от врачей, думал ничего страшного – пройдёт. Оказалось, болезнь запущена, вот и прихватило в разгар полярной ночи. Спасибо лётчикам, доставили на большую землю. Слава богу, всё теперь позади. Обидно, что зимовка срывается. Хотелось встретить Новый год с коллегами на полюсе и продолжить начатые исследования, – посетовал Ульманов. – А какие новости у вас? – понизив голос, спросил он у Лебедева. – Будут проводиться новые испытания?
– В этом году уже нет, а что будет в следующем – не знаю, – ответил Лебедев. – Как ваши исследования, Александр Карлович, не происходят ли какие-либо изменения в атмосфере и гидросфере.
– К сожалению происходят, Василий Владимирович, но без создания надёжного ядерного щита нам не обойтись. Тем не менее, важно понимать, что Арктика – это не только атомный полигон, но и кухня погоды для всего Северного полушария, в котором мы живём. Арктика – это важнейший климатический фактор опять же для нашего Северного полушария. Арктика – это запасы пресной воды, проблема нехватки которой в современном, бурно развивающемся мире будет нарастать в геометрической прогрессии. Наконец, Арктика – это Северный морской путь из Атлантического океана в Тихий и, к великому сожалению, самое вероятное поле битв между двумя гигантами – СССР и США, если вспыхнет новая мировая война. А вот этот вопрос уже к вам, Василий Владимирович, человеку военному – будет война?
– Прямо не отвечу. Хочу сказать, что мы служим и работаем в Советском секторе Арктики именно для того, чтобы пресечь всякие попытки наших врагов решить спор двух систем военным путём. Ядерный щит, который мы создаём – наше главное оружие, которым мы ответим на агрессию. Будем сильными – враг не посмеет развязать войну!
– Хорошо сказано, Василий Владимирович, лучше и не скажешь! – согласился с Лебедевым Ульманов.
За окнами палаты под усыпанным звёздами небом раскинулась огромная ледяная Арктика, скованная сорокаградусными морозами, засыпанная высокими снегами. Тёмным саваном опустилась на землю и океан нескончаемая полярная ночь с ледяными ветрами, пургой, всполохами величественных полярных сияний.
Никак не спалось старым товарищам и потянуло их на воспоминания.
*
Арктика и Северный Ледовитый океан манили Ульманова со школьных лет. Он перечитал о севере всё что мог. Владея немецким и английским языками, прочитал записки спутников Виллема Баренца о плавании а Арктику в поисках прохода из Атлантического океана в Тихий. Позднее изучил, в буквальном смысле, удивительную книгу Тилака – индийского священника, учёного и исследователя древних вед , сложенных предками индоевропейских народов, покинувших в незапамятные времена свою северную прародину, страдавшую от внезапно нагрянувших холодов, и расселившихся на просторах Евразии.
Готовясь к работе на Северном полюсе, где царил вечных холод и полгода длилась полярная ночь, Александр Карлович активно занимался спортом, став мастером спорта по лыжам и по плаванию.
В войну служил на Северном флоте, куда пошёл добровольцем, несмотря на немецкие корни, и плавал на гидрографическом судне.
Арктику не зря называют «кухней погоды» для всего Северного полушария. Метеорологи и гидрологи давно пришли к такому выводу, но более всего подвержена капризам погода именно за полярным кругом.
Шла война и к берегам СССР шли конвои из США и Великобритании со стратегическими грузами, за которые наша страна платила союзникам золотом. На корабли конвоев вели охоту стаи германских подводных лодок, которые достигали больших успехов в плохую погоду, когда в воздух нельзя было поднять авиацию прикрытия, а в штормовую погоду суда с грузами нередко терялись в океане, становясь лёгкой добычей для субмарин врага.
– От нас требовали практически невозможного, – вспоминал Ульманов. – Не только командованию Северным флотом, но и Москве был необходим точный прогноз на всё время следования конвоев и групп судов от Шетландских островов или Исландии до советских портов и прежде всего Мурманска, а это тысячи миль Северной Атлантики и западного сектора Арктики. Ошибка в прогнозе стоила гибели судам с драгоценными для страны грузами, а нам – метеорологам стоила головы. Не в прямом, конечно, а в переносном смысле – отправляли в пехоту и на фронт…
«Вот оно, наказание – в пехоту и на фронт», – подумал Лебедев. Слушая Ульманова, он вспомнил брата, воевавшего в разведке пехотного полка и сложившего голову на границе Восточной Пруссии, куда советские войска вернулись осенью 1944 года.
– Будучи почти безоружным, наш маленький кораблик мотался полярной ночью между Землёй Франца-Иосифа, Шпицбергеном, Новой Землёй и Кольским полуостровом. Нам повезло. Лишь однажды немецкая подлодка обнаружила нас, но торпедой промахнулась и обстреляла из орудия, причинив повреждения. На наше счастье было темно и погода резко испортилась, так что удалось скрыться в снежной метели. Было это глубокой осенью неподалёку от кромки вечных льдов, куда подлодка пыталась прижать и добить наше судно.
Любили немецкие подводники эти места. Нападут на корабли конвоя из засады, выпустят торпеды и обратно к кромке льда, укрыться от эсминцев, сторожевых кораблей и авиации. Укроются под толщей льда, где не достать их глубинными бомбами и не видно с воздуха, а позже выйдут на чистую воду в другом районе или укроются на своей базе.
– Знакомая тактика, – согласился с Ульмановым Лебедев, воевавший в Арктике и уничтоживший немецкую субмарину в августе сорок четвёртого года, прижав её к Новой Земле. Повреждённая глубинными бомбами, лодка сгорела, а часть экипажа попыталась укрыться на берегу, но советские моряки захватили немецких подводников в плен.
– Война окончилась, а Арктика не отпускает, – продолжал воспоминания Ульманов. – После войны я перебрался в Ленинград, защитил диссертацию и тружусь в ААНИИ . В 1950 году принял участие в экспедиции на Северный полюс, которая стала второй по счёту после знаменитой папанинской экспедиции СП-1 и осталась в истории полярных исследований как СП-2.
Война прервала ежегодные исследования в Арктике, а посему от нас требовали наверстать упущенное время. В Арктику рвались американцы, спешившие застолбить права на Северный Полюс. На Аляске строились военные аэродромы, американские самолёты летали над Арктикой, осваивая кратчайшие пути для нападения на СССР. Вот и нам поставили задачу провести комплексное исследование центральной части Арктики и прежде всего района, прилегающего к Северному Полюсу, на предмет использования ледовых аэродромов подскока в направлении Северной Америки. Работы было хоть отбавляй , трудились в три смены несмотря на то, что экспедиция наша была секретной. Жили на льдине, как подпольщики. КАПШ-палатки маскировали снегом и льдом, так чтобы их не было видно с воздуха, а американские самолёты не раз пролетали над нами. Связь с землёй осуществлялась только шифровками, общение с семьями было запрещено. Случись тогда со мной приступ гнойного аппендицита, боюсь, что не дожил бы до этих дней. Словом, намучились во время дрейфа не меньше чем папанинцы. Зато собрали бесценный материал, – с удовольствием вспоминал Ульманов.
– Как же, хорошо помню вашу «полярную одиссею», – улыбнулся Лебедев. Боль в оперированных тканях постепенно проходила. Приятно было лежать в сумраке тёплой палаты на койке застеленной свежим бельём и вспоминать дела минувших дней. – Мы, моряки и пилоты морской авиации, внимательнейшим образом отслеживали маршрут дрейфа СП-2. Нам была поставлена задача ни в коем случае не допустить захвата полярной станции, её оборудования и состава участников американцами. На этот счёт была разработана инструкция по вашей эвакуации. Если же произвести эвакуацию не представляется возможным, то…
– Знаю, если не удастся эвакуировать людей, то следовало не допустить их пленения, а значит – уничтожить, – продолжил паузу товарища Ульманов. – Узнал об этом только по окончании экспедиции, да и то под честное слово, что больше – никому… – даже сейчас спустя семь лет, Ульманов перешёл на шёпот. – Я, Василий Владимирович, не виню тогдашнее руководство. Послевоенная политическая ситуация в мире была – хуже некуда. Америка размахивала своей атомной дубиной и порою война казалась нам неизбежной. Слава богу, годом раньше создали свою атомную бомбу , но сколько их у нас тогда было? Никак не могли простить нам победы над фашистской Германией, не могли простить строительства социализма в странах Восточной Европы, не могли простить Китая, который удалось вырвать из рук Гоминдана и загнать белокитайцев на Тайвань. Теперь, после создания надёжного ядерного щита, а в этом, Василий Владимирович, есть и твоя заслуга, мы гораздо сильнее. Америка это понимает и работать в Арктике стало не в пример легче, чем тогда.
Кстати, американцы узнали о нашей экспедиции только в 1954 г. Вот как мы маскировались! – с гордостью заметил Ульманов. – А руководил экспедицией Михаил Михайлович Сомов – личность легендарная. Ещё в 1948 году летал на Северный Полюс, а после успешного завершения экспедиции СП-2 ему было присвоено звание «Герой Советского Союза». В тот год, в доверительной беседе он рассказал мне удивительную историю, которая произошла с ним и его товарищами в тот первый полёт на Полюс. Знаете, Василий Владимирович, после его рассказа я поверил в богов, хотя был, есть и вероятно останусь атеистом, – Ульманов вновь перешёл на шёпот.
– Как же так? – удивился Лебедев. – Атеист, а поверил в бога или даже в богов? Разве бог не един?
– Речь о других богах, о древних, нами забытых. Поверил, – загадочно улыбнулся Ульманов, – Вот так и поверил…
*
В конце апреля 1948 года с острова Котельный поднялись в воздух и взяли курс на север три транспортных самолёта. Экипажам самолётов была поставлена задача доставить в район Северного Полюса советскую полярную экспедицию. Советским учёным предстояло впервые со времён легендарной Гипербореи ступить на Северный Полюс и водрузить красное знамя СССР на ледяную верхушку Земли, под которой покоится самый таинственный океан.
Среди участников похода на борту были, конечно же, ветераны папанинской экспедиции. Именно они и поняли первыми, что что-то не так в момент, когда вдруг резко переменился вид, открывающийся под крылом. Внизу оказалось несоразмерно много открытой воды! Соотношение пространства твердого панциря и ледяной каши резко отличалось от картины 5 мая 1937 года, когда на лёд высадились папанинцы. Это напоминало какое-то наводнение? Откуда оно в этих широтах, да ещё в апреле?
Огромные массивы тумана, быстро перемещались, мешая составить ясное представление о том, что именно творится внизу. И вот приборы показывают, что самолёт над Полюсом. Пилоты начинают высматривать место, пригодное для посадки. Необходима ровная полоса протяженностью не менее 800 м. Такое место наконец удается найти, но где взять уверенность, что после всего увиденного этот лед сможет выдержать удар приземляющихся машин?
Вот он Северный Полюс, а холода почти что не чувствуется! Участников экспедиции встретила погода, напоминающая хмурую оттепель во время зимы в средней полосе и это настораживало, у всех присутствовало чувство повышенной опасности, которое ощущали все без исключения. Впору было читать молитвы о спасении…
Сразу же после посадки измерили толщину льда! Результаты вызвали невольный вздох облегчения. Под самолётами и людьми простирался надежный ледяной панцирь пятиметровой толщины. И толщины вдвое меньшей было вполне достаточно, чтобы не провалился при взлете тяжелый самолёт.
Приступили к строительству лагеря и установке палаток, Готовили оборудование к проведению измерений, словом – пока не до отдыха. В это время наблюдатель заметил трещину. Она бесшумно и быстро раскалывала ледяной панцирь и прошла под шасси самолёта, оснащенного лыжами. Разлом, зияющий чёрной океанской бездной увеличивался на глазах. В нём показался стремительный и бурный поток. От этой воды шел пар!
Самолёт начал крениться. Чтоб сдвинуть его с места, необходимо было запустить моторы, но они отказывались работать. Люди раскручивали винты руками, тащили под шасси доски… За этой отчаянной работой не сразу заметили, насколько все изменилось вокруг. Первая трещина превратилась в глубокое ущелье, которое раскололо лагерь. Чтобы не оказаться на разных льдинах, люди переправляли через трещину снаряжение. Появлялись новые разломы, положение становилось критическим. Взлётная полоса, размеченная флажками, прямо на глазах разваливалась на фрагменты…
Быстро расширяясь, вокруг чернели новые рукава воды. Скрылся в тумане торос, с государственным флагом СССР, которым увенчали самую северную точку земли – «точку ноль». Расколотые льдины дрейфовали вокруг лагеря, уносимые куда-то прочь могучим течением. Это грозное и странное явление продолжалось более суток. В конце концов, удалось понять, что льдину с полярниками несет по кругу, а диаметр описываемых кругов не превышал девяти морских миль.
Неведомые доселе силы проснулись в глубине Ледовитого океана, и полярники стали свидетелям грозной тайны. За сутки дрейфа по кругу произошло примечательное событие. Стремительно мимо льдины с полярниками проплыл тюлень – откуда он взялся в этих местах?
Отчаянное положение экспедиции начало меняться только на третьи сутки. Скорость кругового дрейфа уменьшилась, но, вместе с тем, осколки ледяного панциря влекло к северу. Области открытой воды меж льдинами сокращались, и одновременно полярный холод вновь обретал права. Наконец движение прекратилось, и все льдины, которые только что дрейфовали по отдельности, плотно притерло друг к другу. Полярный лед начал вновь производить впечатление целостного щита, который лишь кое-где прорезали протяженные полыньи. Все происшедшее напоминало разорванную на мелкие части картинку, вновь восстановленную из фрагментов, хотя и весьма небрежно.
Ко всеобщей радости вернулся торос, на котором был поднят флаг ССР и встал на своё место на Полюсе. Намокшее заледенелое полотнище провисл и от сильных порывов ветра лишь едва шевелилось и хрустело. Мороз укреплял возрожденный панцирь, спаивая осколки. Это обстоятельство вселяло надежду, что все-таки удастся взлететь с этого удивительного щита, распавшегося – и затем восстановившего вновь свою целостность. Вот как это было по словам Михаила Михайловича, – прервал свой рассказ Ульманов.
– В самом деле, удивительная история. Если бы не вы, Александр Карлович, рассказали такое – не поверил бы, – отозвался Лебедев. – Как же всё-таки объяснить это явление? Какой-то полярный водоворот?
– Ни чем иным, как проявлением воли давно забытых богов, ни я, ни очевидцы данных событий, объяснить данное явление не в состоянии. А потому следует вспомнить о легендарной Гиперборее, о которой рассказали нам античные авторы и донесли древние веды, сохранённые индийскими брахманами.
Согласно древним текстам в далёкие времена Арктика была тёплой страной, в которой жили предки людей белой расы. Причём широта этих мест не изменилась, так как в индийских ведах описывается полярный день и полярная ночь, которые делили год пополам. Полярный день на Северном Полюсе наступает в начале апреля, когда солнце впервые появляется из-за горизонта. Вот почему все наши полярные экспедиции начинаются как правило в апреле. В апреле в Индии отмечают наступление Нового года по древнему индуистскому календарю . Что это как не генетическая память народа, сохранившего ведическое мировоззрение до наших дней? Да и в Европе и на Руси прежде праздновали наступление Нового года 1-го марта, соотнося этот праздник солнца и света с наступлением весны .
– Да вы, Александр Карлович, оказывается большой знаток древней истории, – сделал комплимент Ульманову капитан 1-го ранга Лебедев. – Просто не верится, что в ныне холодной, покрытой вечными льдами Арктике некогда был тёплый климат и кипела жизнь, описанная в древних текстах счастливой и безоблачной, среди цветущих садов и шумных многоводных рек…
– Спросите, Василий Владимирович, как же такое возможно? Почему в Арктике не было льдов? – оживился Ульманов.
– Действительно, почему? – спросил Лебедев.
– Да потому, Василий Владимирович, что наши предки умели отапливать свою страну огромными массами тёплой воды, что-то вроде Гольфстрима, но более мощного и берущегося откуда-то снизу. Как вам такая гипотеза?
– Любопытно, но ни подтвердить, ни опровергнуть такую гипотезу я не могу, – вздохнул Лебедев. – Однако при чём здесь бог или боги. Ведь вы, Александр Карлович, употребили это слово во множественном числе?
– А это, Василий Владимирович, к тому, что наши предки были равны богам. Я убедился в этом, прочитав индийские веды и книгу Тилака об арктической прародине людей белой расы, к которой принадлежим и мы с вами. А то, что случилось с нашими полярниками на Северном полюсе в апреле 1948 года, ничто иное, как проявление сил богов, которые покровительствовали нашим предкам, их отдалённым потомкам. Вот как я думаю, – закончил свой долгий рассказ Ульманов и пожелал Лебедеву «спокойной ночи».
«Возможно он и прав», – подумал капитан 1-го ранга Василий Лебедев, вспомнив конец августа 1944 года, дом помора Силы Русова на Новой Земле и его удивительные слова:
«Не прощайтесь с Маткой, товарищ командир. Судьба ещё не раз приведёт вас в эти места, когда начнутся здесь великие дела, да такие, что содрогнётся Мир и удалится в дальние пределы Бог!»
В разрывах туч блеснуло низкое солнце, переместившееся к океану.
«Сварог со Световитом на нас взглянули. Вас разглядели, товарищ командир, запомнили. Знает Сварог, что будет здесь на Матке, и хоть и тяжко ему увидеть такое, не станет препятствовать русским людям» – загадочно промолвил тогда Сила Иванович, обратился к божественному светилу ликом, прошептал свою молитву, низко поклонился древним ведическим богам и с грустью, которой не передать, добавил:
«А нас с Любавой здесь уже не будет»…
Лебедев вспомнил Ольгу и её предка легендарного князя Трувора, вспомнил Русу, которая по словам Ольги владела сокровенными знаниями, недоступными большинству людей, и глубоко задумался над рассказом Ульманова:
«Образованный человек, кандидат наук, пишет докторскую диссертацию, не может же он без серьёзных оснований заявлять о существовании древних богов?»
Нестерпимо захотелось домой, обнять жену и детей, встретить с семьёй Новый год. Жаль, что без Русы. Хотелось справить новоселье вместе с Соколовыми.
«Да нет уже Ярослава. Вот судьба. Войну пережил, в мирное время сгорел Ясный Сокол. И Руса неведомо где. Ольга знает, да не скажет. Вот они женские тайны…» – задумался усталый капитан 1-го ранга Василий Лебедев, засыпая под всполохи полярных сияний в тёплой палате Военно-морского госпиталя Североморска – главной базы Северного флота.
2.
Удовлетворив просьбу Русы, Калюжный присел на красивую скамеечку со спинкой, и курил, наблюдая с расстояния в полсотни шагов, за разговором двух женщин, которые, как ему показалось, были хорошо знакомы, но встретились после долгой разлуки. Эта встреча для светловолосой и скромно одетой немки, выглядевшей лет на сорок пять – пятьдесят стала по наблюдениям опытного чекиста полной неожиданностью, чего не скажешь о его подчинённой – майоре Соколовой.
«Ведь она постоянно искала кого-то глазами. Неужели эту женщину?» – подумал генерал, привычно продолжая размышлять и анализировать: «Откуда такая уверенность? Неужели Русе удалось кого-то здесь предупредить? Такое вполне возможно, ведь она прожила в ГДР несколько лет и у неё появились знакомые, в том числе среди сотрудников «Штази» и советских военнослужащих. Но как ей это удалось встретить знакомого человека именно здесь и сегодня? Какую она преследует цель? Какую ведёт игру, продолжая что-то упорно скрывать. Что?…», – Вопросы, вопросы, вопросы…
Любой другой руководитель операции немедленно прервал бы её под любым предлогом, но поступить так с Русой, выразив ей тем самым своё недоверие, Калюжный не мог. Слишком хорошо он знал эту женщину, которая ни разу его не подвела и принесла боевые награды, украшавшие наряду с другими орденами и медалями парадный китель генерала.
С того дня, как было принято решение по Соколовой, отслеживались все её письма, телефонные разговоры и встречи с посторонними людьми. Оставались встречи со знакомыми и родственниками, но и эти люди были хорошо проверенными.
Генерал Калюжный не мог слышать разговора, только следил за меняющимися лицами и жестами. Руса и немка разговаривали стоя. Вначале он видел их профили, потом женщины сделали несколько шагов, повернули головы в сторону Вустрова и их лиц генерал больше не видел, да и жесты не были столь выразительны как вначале беседы, когда, обняв растерянную немку, успевшую произнести несколько слов, непонятых Калюжным, Руса увела её к заливу. Правда Калюжный услышал из уст немки «фрейлен Руса», но почему «фрейлен» не понял и лишь спустя несколько минут догадался: «возможно, немка помнила Русу ещё незамужней? А если так, то последний раз они встречались ещё до войны. Где они могли встречаться? Здесь в Рерике, где возможно и сейчас проживает эта женщина и тогда её легко разыскать – городок маленький». – Размышлял генерал, не представляя себе, как поведёт себя Руса после этой встречи, на которую отвела десять минут…
* *
– Успокойся, дорогая Шарлота. Это огромное счастье, что я встретила тебя! Здравствуй! Здравствуй! И ещё раз здравствуй! – Руса поцеловала Шарлоту в щёки, ощутив как они горят. – У меня было предчувствие встречи! С кем, не знала, мучалась. Оказалось с тобой! Понимаю, приехала в выходной день посмотреть на родной дом, куда теперь не попасть. Понимаю… Шарлота, у нас очень мало времени. Рассказывай всё, что знаешь!
Из глаз Шарлоты, сильно изменившейся за прошедшие годы, покатились горькие слёзы. Женщина обняла Русу и поцеловала в ответ:
– Хорст рассказывал мне о тебе. Ты служила в Гамбурге в СД. Мы ждали тебя на мой последний день рождения в замке Вустров. Все мы, а больше всех Серж, очень огорчились, что ты не приехала. Потом, на субмарине застрелился Нагель, а Хорст и Серж говорили, что ты работала то ли на английскую, то ли на русскую разведку, но я этому не верила, – всхлипнула Шарлота и внимательно посмотрела на Русу:
– Боже мой, какой же ты стала красивой и успешной женщиной! Какая на тебе дорогая шубка, а в ушках мой подарок – серёжки с сапфирами! Загорелая! – она не смогла скрыть своего восторга и ещё раз поцеловала Русу, жадно вдохнув запах дорогих духов. – Это твой муж? – Шарлота оглянулась на Калюжного – крупного, хорошо одетого импозантного мужчину, наблюдавшего за встречей со стороны.
– Нет, Шарлота, я овдовела четыре месяца назад, – тяжело вздохнув призналась Руса и в её красивых голубых глазах блеснули слезинки.
Шарлота приложила платочек к глазам:
– Как это случилось?
– Разбился во время полёта на новом истребителе…
– Да, Серж рассказывал, что твой муж лётчик и очень похож на него. Он видел твоего мужа в кабине русского самолёта и понял почему ошибался Генрих Браухич, подавший начальству рапорт о том, что видел тебя осенью тридцать девятого года в России в привокзальном ресторане города Ленинграда. Теперь в Ленинграде учится наш Хенрик, – спохватившись, добавила Шарлота.
– Я была в ресторане с мужем и видела Браухича, – подтвердила Руса.
Всхлипнув, Шарлота поведала:
– Тогда, в последний день апреля ужасного сорок пятого года твой муж не дал добить безоружный «Мессершмитт» Воронцова. Мы видели этот воздушный бой. Серж спустился на Вустров на парашюте и всё рассказал нам по пути в Южную Америку.
Я ведь тоже овдовела шесть лет назад. Это случилось уже в Аргентине…
– Боже мой! – простонала Руса и обняла Шарлоту. – Прими мои соболезнования…
– И ты, Руса, прими от меня… – прошептала Шарлота. Сказать громче у неё не хватило сил.
– Серж рассказал, что у тебя есть сын?
– Двое, Бодан и Генрих и дочь – Лада, – ответила Руса.
– Генрих, Лада! Их имена?… Понимаю. Трое, как и у нас. Счастливая! – С чувством произнесла Шарлота и улыбнулась сквозь слёзы.
– Спасибо Шарлота, – улыбнулась ей в ответ Руса. – Встречу с тобой мне послал сам господь, Хочется выговориться, но у нас очень мало времени. Скажи, как ты оказалась в ГДР и что тебе известно о Воронцове. Это очень, очень важно!
– Да, Воронцов. Понимаю… – Шарлота загадочно посмотрела на Русу и провела ладонью по лицу, так словно испугалась – не сон ли это? – Мы вернулись на родину после гибели Хорста, нам разрешили. Ужасно! Хорст погиб от шальной пули в Буэнос-Айресе во время военного переворота и там похоронен. За могилой присматривает старшая дочь Эльза. Она замужем, осталась в Аргентине.
В сорок пятом году Воронцов собирался добраться до Индии. Получилось это у него или нет – пока не знаю, но сейчас он в Германии. Живёт на Западе. Недавно фрау Бригитта Боровски помнишь её – мать Хельги, прислала письмо, из которого я поняла, что Серж появился в Киле, где они сейчас живут, и навещает своих бывших тёщу и тестя. Герр Иоганн в добром здравии и летом супруги Боровски приезжали к нам с Маритой, получив разрешение на посещение Шверина. А ты, Руса, как ты оказалась в ГДР? – спросила Шарлота, всё ещё не зная – верить своим глазам или нет.
– Я жила здесь несколько лет с мужем. Впрочем, сейчас не об этом. – Руса пребывала в состоянии крайнего возбуждения:
– Так значит Воронцов в Киле! – с трудом сдержав охватившую её радость, – прошептала Руса, никак не ожидая, что задача, которую ей предстояло решить, оказалась такой простой.
«Сейчас Шарлота назовёт адрес родителей покойной Хельги и мистер Р. Смит, под личиной которого скрывается Сергей Воронцов, окажется в руках советских разведчиков. Блестящая операция!» – промелькнуло в сознании Русы.
«Нет не окажется! Ни в коем случае!» – спохватилась Руса, и оглянулась, увидев томимого ожиданием генерала Калюжного.
– Дай мне пожалуйста адрес герра Иоганна и фрау Бригитты.
– У меня нет бумаги и карандаша, чтобы записать, – растерялась Шарлота.
– Ничего, я запомню.
– Кютерштрассе 9, квартира 7. Иоганн Боровски. Хочешь увидеть Воронцова? – затаив дыхание, спросила Шарлота.
– Да, очень хочу!
«Незабываемая девичья любовь…» – улыбнулась в душе Шарлота. – Но ведь на Запад не так просто попасть…
– Я знаю, – загадочно улыбнулась Руса, догадываясь о чём подумала Шарлота. – Хочется говорить и говорить, но через минуту мы простимся. Где ты живёшь?
– В Шверине. Мы живём вдвоём с Маритой, а Хенрик учится в Ленинграде.
– Вот что, Шарлота, немедленно возвращайся домой и дай мне слово, что по крайней мере полгода не будешь приезжать в Рерик.
– Почему? – встревожилась Шарлота.
– Тебя могут задержать и тогда нам всем будет плохо, особенно мне. Дай слово!
– Да что же такое происходит? – едва не закричала Шарлота.
– Успокойся. Всё будет хорошо, только дай слово, что не появишься здесь хотя бы до мая. Придёт время, мы обязательно встретимся и тогда я тебе всё расскажу. И вот что ещё. У тебя Шарлота красивые волосы, ничуть не изменились и привлекают взгляды. Поверь, будет лучше, если ты сделаешь на время короткую стрижку. И ещё, о нашей встрече никому не рассказывай. И дочери тоже. До встречи. Вот тогда наговоримся!
Руса поцеловала Шарлоту на прощание и женщины расстались. Быстрым шагом, не оглядываясь, Шарлота направилась к автобусной остановке и скоро Калюжный потерял её из виду, дожидаясь медленно возвращавшуюся к нему Русу.
* *
– Женщина, с которой в течение девяти с половиной минут, я следил за часами, разговаривала Руса, очевидно покинула Рерик. Руса сказала мне, что просто встретила старую знакомую, не назвав её имени и местожительства, – закончил свой рассказ Калюжный. – Ты не знаешь, Ольга, кто это мог быть?
– Николай Иванович, я не бывала в Германии, откуда же мне знать, с кем Руса встречалась в маленьком курортном городке? Ярослав служил в Витбурге, у них было немало знакомых среди немцев, – ответила Ольга.
– Знаю, в Витбурге я бывал неоднократно и там многие её знают, – согласился Калюжный. – Однако её потянуло почему-то в Рерик? Впрочем, переход через границу было намечен именно в этом районе. Оттуда недалеко до Гамбурга, который Русе хорошо знаком. Вот только беспокоит меня, что от неё нет никакой информации, а ведь прошло уже две недели.
– Я не специалист в таких вопросах, но хотелось бы узнать, если эта информация не секретная. Как Руса пересекала границу? Весной сорок четвёртого года наш армейский разведывательный отряд, в котором я служила радисткой, переходил линию фронта, проходившую через Псковскую область, через заболоченный лес. Неужели и Русе пришлось вот так же, ночью, пробираться на Запад лесами и болотами?
– Конечно же нет, – улыбнулся Калюжный. – О деталях этой операции тебе знать необязательно, а в общих чертах это выглядело примерно так. – Калюжный поднялся со стула и принялся мерить шагами двенадцатиметровую кухню.
* *
Зимней декабрьской ночью к безлюдному берегу северо-западнее Рерика подошёл быстроходный катер с сигнальными огоньками – два зелёных и один красный. В дюнах ожил мотор и на пляж выехал автомобиль с погашенными фарами. Из автомобиля вышла женщина в непромокаемом комбинезоне и тёплой куртке с капюшоном. Её сопровождали двое мужчин с фонариками, освещая путь к берегу. Тот, что был помоложе, нёс большую спортивную сумку с вещами женщины.
С катера, уткнувшегося носом в песок, спрыгнули двое мужчин в высоких резиновых сапогах и поздоровались за руку с Калюжным, его спутником, перехватившим сумку в левую руку, и их спутницей.
– Здравствуйте товарищи, – приветствовал их генерал. – Как море?
– Море спокойное, волнение не выше одного бала. И с погодой всё в порядке – плюс один градус, облачно, идёт плотный мокрый снег. В полукабельтове не видно даже огней. В целом, обстановка благоприятная, – ответил человек с катера.
– Не заблудитесь в море? – спросил Калюжный
– Никак нет! Знаем этот район как свои пять пальцев. Часа через три будем на шведском берегу.
– Шведы не помешают?
– Зимой их и днём на море не густо, а в такую погоду они в море совсем не выходят. Проверяли. На берегу тоже чисто. Всё будет нормально. Машина на берегу в условленном месте, уже ждёт.
– Добро. – Калюжный простился с Русой, по-мужски пожав ей руку:
– До скорой встречи. Ни пуха тебе, ни пера!
– К чёрту! – ответила Руса. – До скорой.
Мужчины в высоких резиновых сапогах подхватили женщину на руки и бережно перенесли на катер. Следом за ней с берега передали спортивную сумку с вещами. Заревел мощный мотор и через несколько секунд быстроходный катер скрылся в ночном мраке.
Руса разместилась в сухой тёплой каюте, где можно было отдохнуть и подремать. Катер шёл ровно, качки практически не ощущалось, а звук мотора, проникавший в каюту убаюкивал.
«Надо же, опять два зелёных и один красный!» – вспомнила Руса сигнальные огоньки субмарины, которая подошла в ночь на первое мая 1945 года к западному берегу Мекленбургской бухты, куда она теперь направлялась, а легальный путь в Киль и Гамбург был выбран несколько кружным путём – через Швецию и Данию.
В Копенгагене на имя американской туристки Элизабет Джонсон забронирован номер в гостинице, где она проведёт один день, посетит салон дорогой одежды и осмотрит город, а на следующее утро отправится в Западную Германию, в Гамбург. С этого крупного и знакомого ей города согласно разработанной легенде богатая американка посетит памятные места где в апреле – мае 1945 года воевал её брат Александер Фогг, где был тяжело ранен, скончался в госпитале и похоронен на военном кладбище в бывшей британской оккупационной зоне Германии .
Не обременённая семейными заботами, вдова американского миллионера из Калифорнии Миссис Джонсон впервые в Германии и намерена провести в этой восстановленной после войны и богатой историческими памятниками стране остаток декабря, встретить Рождество и новый 1958 год в Старом Свете.
В голове Русы крутились всё те же сигнальные огоньки катера – два зелёных и один красный.
«Опять совпадение, возможно и не случайное. К чему бы это? Субмарина с семьёй Вустров, Воронцовым и Нагелем уходила в Южную Америку…» – размышляла Руса, пытаясь найти связь между двумя событиями, которые разделены двенадцатью годами, семью месяцами и пятью днями. Дальнейшие мысли увлекли её так далеко, что Руса в конце концов задремала и очутилась в Южной Америке. В тех далёких краях она не бывала, но читала книги, журналы, смотрела художественные и документальные фильмы о красивой природе и людях латиноамериканских стран.
«К чему бы такой сон?» – подумала она.
3.
Рам явился ей в волшебных видениях из древних вед. Он был в белых одеждах брахманов. Длинные светлые волосы ниспадали на его плечи, короткая кудрявая бородка обрамляла совершенное лицо. Глаза, голубые, словно осколки неба, светились высоким смыслом посвящения.
Сиял лунный свет. То была Святая Ночь, когда народы ожидают после стодневного мрака возрождения Савитри-Солнца и начала следующего года в северной Арйрана-Вэджа. Рам неторопливо шел под сенью могучих дубов, прислушиваясь, как делал он это в юности, к волшебным лесным голосам.
И вот из тени возникла и снизошла к нему прекрасная женщина. На голове у нее сияла корона, сплетенная из удивительных цветов. Ее густые по пояс волосы, заплетенные в тугие косы, были цвета спелого проса. Кожа ее блистала невиданной под солнцем белизной, а глаза светились глубинной лазурью, что бывает сразу после грозы.
Она сказала ему:
– Я вышла из борозды прорытой Плугом Господним, и зовусь я Ситой. Через тебя стану Светлой Супругой. Я женщина, возвеличенная тобой. Я белая раса, я твоя жена!
Она смотрела на своего повелителя, глазами полными любви. Рам молчал. Его взор, погруженный в глаза Ситы, измерял бездну, которая отделяет совершенное обладание от разлуки…
Сердце Ситы замерло, ресницы дрогнули, она очнулась. Рам тихо спал рядом.
Эти строки из древних вед Сита помнила с раннего детства, не раз перечитывала их позже, когда судьба свела её с Рамом. У него была семья и маленький сын, у нее был муж.
Они полюбили друг друга с первого взгляда. Эта любовь могла стать для них суровым испытанием, полным мук. Так случилось, что когда с океана пришел насыщенный ядом муссон, умер сын Рама, а вслед за ним его жена, сломленная болезнью.
Сита ушла от мужа и теперь была радом с ним. Вслух они пока не строили никаких планов. Каждый носил сокровенные мысли в себе. Что там было уготовано им в неведомом будущем?
Cита страшилась будущего, отчаянно надеясь и мечтая о счастье…
Она окинула любовным взглядом лицо Рама. Слегка смуглое, красивое с прямым носом и волевым подбородком, тщательно выбритое. Волосы тёмные, волнистые. Руки крепкие с прямыми красивыми пальцами. И она была ему под стать. Белолицая красавица с фиалковыми глазами и собранными в тугой узел густыми темно-каштановыми волосами, унаследованными от матери, древний род которой восходил к парсам – потомкам персидской знати, переселившейся в ныне покоящийся на дне океана Бомбей в далекие времена арабских нашествий. А цвет глаз ей достался от предка, который согласно старой семейной тайне был родом из страны Русья.
Высокая стройная фигура, затянутая в ладный защитного цвета комбинезон, завершала ее облик.
Сита улыбнулась, окончательно стряхивая с ресниц остатки сна:
«Нет, они совсем не походили на Рама и Ситу из древних вед… Но все же?»
Минул ли час отдыха? Рам очнулся. Провел рукой по лицу, сгоняя остатки сна.
– Прости, Сита, уснул. – Рам взглянул на часы. Близилось время проведения мониторного совещания.
Сон освежил его, и весь облик командующего вновь излучал уверенность.
Сюда, в бронированное чрево вездехода командующего, не доходили звуки битвы, гремевшей по краям колонны.
– Я не спросил тебя, Сита. Как ты? Измучилась бедняжка?
– Есть немножечко, – улыбнулась Сита.
– Что слышно о брате?
– Я говорила с мамой. Рерик вышел с отрядом спецназа на особое задание. Однако где он и что это за задание, она мне не сообщила.
– Как раненые? Мне докладывали, что потери очень большие.
– Это правда. Умирают даже легкораненые, – с болью призналась Сита, – сильна степень облучения, организму трудно бороться и с радиацией и с симптомами этнического заражения, которое все еще терзает нас. Но есть и обнадеживающие данные. Степень этнического заражения падает. То ли муссон иссяк, то ли люди укрепились верой и над ними витает аура жизни!
Вот еще. К нам в госпиталь привели группу солдат противника, человек тридцать, все ужасно истерзаны, но держатся с достоинством.
– Странно, – удивился Рам, – был жёсткий приказ: пленных не брать.
– Они говорят, что восстали и сражались против иберийцев. Некоторые из них знают многие слова на санскрите, называют себя русами и сварожичами. Да и внешним видом сильно отличаются от иберийцев.
– Вот как! Хорошая новость, Сита. Эти люди – русские. Впереди, за горами, лежит страна, которая в недалеком прошлом называлась Русья. А то, что люди эти не погибли, значит, что и вокруг них появилась спасительная аура. Чем дальше, тем больше будет таких встреч. Я издал приказ щадить их, помогать им.
Энергично постучав, вошел адъютант.
– Ваше превосходительство! На западе большое зарево охватило полнеба, и вдали показался Арарат.
– Спасибо, Нал. Объяви генералам, что через десять минут начинаем мониторное совещание.
* *
Рам и Сита поднялись на несколько минут в смотровую башню вездехода, укрытую сверхпрочной, прозрачной сферой. Вверху над головой, сквозь разрывы черных туч от дыма пожарищ сияли звезды.
Рам быстро нашел Орион и поклонился звезде, от которой, по старинным преданиям, пришли некогда на Землю его предки.
Их вездеход двигался в головной части гигантской колонны вдоль берега древнего Аракса. У самого горизонта по краям колонны бушевало пламя. Вражеские ракеты, стремясь прорваться сквозь ПВО харьянцев, сгорали на подступах к ней. Четко работал весь отлаженный в тяжких трудах механизм войны.
С начала похода противник применил множество тактических ядерных зарядов малой мощности по его колонне, однако стратегических большой мощности зарядов пока не применял. Рам имел в своем арсенале тактическое ядерное оружие и имел право при необходимости применять его. Стратегические ракеты находились в горных шахтах и на подводных флотах. Их применения он мог просить только в качестве ответной меры.
– Почему они не наносят удар стратегическими силами? – думал Рам, – боятся ответа? Возможно…
– А может быть, уже сдали Ибер-Урус и даже Левант? Ищут контакты для переговоров? Предлагают перемирие? – такого варианта поворота событий Рам опасался больше всего и втайне молил Всевышнего, чтобы у Правительственного Совета, у премьер-министра хватило выдержки и упорства несмотря ни на что не принимать никаких предложений врага. Этой истинной «Империи Зла», какой являлась Атланта, всего год назад на глазах у всего мира истребившая с помощью дьявольского оружия почти половину населения земли, жившего в Хань, от которого осталось лишь географическое название, нельзя было доверять ни на миг. Он это прочувствовал всем сердцем, пробыв в Атланте в командировках полтора года.
Ему там улыбались в тот миг, когда на Харьяну обрушился ядовитый муссон, полный невидимых частиц, уже настроенных на истребление народа его расы, унесший жизнь его маленького сына и сломленной горем жены…
Рам очнулся от тяжелых мыслей, ощутив, как Сита сжала ему плечо.
– Смотри!
В зареве далеких пожаров, милях в двадцати от них, возвышался седой красавец Арарат. На фоне синего неба, усыпанного звездами, алела снежная шапка одной из священных вершин, покорённых некогда его предками во главе с легендарным Рамом на долгом пути к Инду и Гангу. Древние веды сохранили драгоценные воспоминания арьев о жестоких битвах в этих горах и о взятии ими циклопических крепостей иберийцев.
Ему чудились скалы, кое-где выходившие из-под снежного покрова, на которых его героические предки высекли каменными рубилами судьбоносные знаки Солнца и Овна.
Под утро Рам остановит колонну у подножия Арарата, и велит предать священному огню тела сотен тысяч павших воинов, временно покоящихся в саркофагах вездеходов. Пепел их тел развеют по миру горные ветры, а души их улетят вслед за ушедшими товарищами на север в священную Арйана-Вэджа…
4.
Арнольд Балтимор – профессиональный разведчик, чьё ведомство, скрывавшееся за тремя грозными буквами CIA , располагалось по ту сторону Атлантического океана, большую часть времени проводил в Западной Германии, где трудился по совместительству в должности корреспондента агентства «Ассошиэйтед пресс». Помимо английского языка Балтимор в совершенстве владел немецким.
Несмотря на немалый возраст, он был одинок, не имея ни семьи, ни родителей, ни родственников. Где-то в Сибири, вероятнее всего в Омске, возможно жила его мать, но он не видел её уже более семнадцати лет. Кому же, как не ему проводить большую часть жизни вдали от дома?
Впрочем обжитого дома у Балтимора не было. Была небольшая однокомнатная квартирка в Нью-Йорке, которой он практически не пользовался, привыкнув к жизни в недорогих отелях, оплачиваемых из командировочных.
После нескольких лет работы в Мюнхене на радиостанции «Голос Америки» в одном из отделов «русской редакции», вещающей на советские прибалтийские республики, в том числе на родную Эстонию, Балтимора перевели на север Германии в большой промышленный и портовый город, раскинувшийся по берегам многоводной Эльбы близ впадения реки в Северное Море.
Накануне вечером Арнольд встречался со своим старым знакомым мистером Нильсеном, который по долгу службы оказался в Западной Германии и заглянул на несколько дней в Гамбург. Теперь, проснувшись в своём номере с головной болью средней тяжести и не спеша потягивая виски со льдом, разбавленные минеральной водой, надеясь таким образом немного «поправиться» перед тем как принять душ и отправиться на завтрак, Балтимор переосмысливал содержание прошлого предельно насыщенного событиями вечера, проведённого с Нильсеном в отеле «Атлантик Кемрински». Однако перед завтраком следовало позвонить в Нью-Йорк. Теперь Балтимор сожалел, что не сделал этого вечером. Впрочем вчера он основательно набрался спиртного и ему было не телефонного разговора.
Ужинали Нильсен и Балтимор в ресторане дорогого отеля, принадлежавшего мировой империи «Кемпински», заново отстроенного в центре города, неподалёку от старого ресторанчика, чудом сохранившегося среди послевоенных руин, в котором они встречались в августе 1945 года.
Нильсен, прилетевший в Германию пару дней назад мог себе позволить остановиться в этом дорогом отеле. Ему перевалило за пятьдесят, но на пенсию он ещё не собирался, уверяя, что работы сейчас невпроворот и опыт старого разведчика просто незаменим.
– А вы хорошо выглядите Алекс. Поправились, у вас появились благородные залысины. Хорошо одеты, прекрасно говорите по-английски на самом правильном американском диалекте, характерном для северо-востока США. Вы пребываете в зрелом для мужчины возрасте, но к сожалению не послушали моего совета и не создали семьи. Довольно случайных связей. Не откладывайте, займитесь созданием семьи сейчас. Вам тридцать семь. Медики считают этот возраст у мужчин лучшим для продолжения рода, причём для женщин возраст не существен.
Затягивать с этим нельзя. Вам необходимо жениться и я готов предложить вам кандидатуру для брака. Хорошая женщина. Возраст – тридцать лет, служит в моём отделе. Как и вы из эмигрантов. Зимой сорок пятого покинула Будапешт вместе с родителями. Те были соратниками Хорти и Салаши и не могли оставаться в городе, который штурмовали русские. Венгерка и тем не менее блондинка, словом на ваш вкус, если он конечно не изменился за прошедшие годы. Как говорят моряки – «пора бросать якорь». Я помогу вам в переводе в другой отдел. Вернётесь в Нью-Йорк и будете передавать свой опыт молодым сотрудникам такой необходимой конторы как наша CIA, на которую федеральное правительство не жалеет денег перед вызовами со стороны окрепшего СССР и коммунистического лагеря, созданного русскими на руинах Германского рейха и Японской империи, – выпив первую рюмку коньяка, разглагольствовал довольный собой мистер Нильсен. – Подумайте, Алекс, сегодня постараюсь называть вас не Балтимором, а по-старому – Алексом Мяаге. Не забыли ещё как вас назвали родители?
– Нет, мистер Нильсен, не забыл. Зовите, мне будет приятно. Что касается вашего предложения, то тут и раздумывать нечего. Пожалуй я согласен, вот только ничего не знаю о вашей протеже, кроме того, что она венгерка. Я даже не видел её.
– Хорошенькая, не сомневайтесь. Зовут её Илона Салаши. Да, она родственница именно того Салаши, зато с чистой родословной без всяких там примесей. Рост – пять футов и восемь дюймов или, по европейским меркам, сто семьдесят сантиметров. Телосложение среднее, курносенькая, глаза серые. К сожалению, немного прихрамывает на левую ногу, получила ранение во время бомбардировок Будапешта. Зато блондинка и лицом несколько напоминает нашу старую знакомую Эрику. Мир её праху… – склонил голову Нильсен. – Я рассказывал Илоне о вас и вашей судьбе и заручился её согласием. – Вот фото Илоны, она передала его вам и попросила написать. Адрес на обратной стороне. – Нильсен протянул Алексу фотографию, достав из конверта, который извлёк из внутреннего кармана пиджака.
С фотографии на Алекса смотрела молодая круглолицая женщина. Не красавица, но приятная, даже симпатичная, однако на покойную Эрику походила мало. Строгие большие глаза, маленький носик, светлые с кудряшками, очевидно завитые волосы. Лицо Илоны Алексу понравилось, а хромота – ерунда.
«Ведь и ты, старина Мяаге, далеко не Джонни Вайсмюллер , к тому же инвалид, которому в начале войны русские изуродовали лицо, а в конце оттяпали руку. Хватит таскаться по проституткам. Тебе ли желать лучшей жены? Венгерка, а значит родная угро-финская кровь…» – размышлял Алекс, рассматривая фото женщины, которая согласна стать его женой.
– Оставьте фото у себя и напишите Илоне письмо. Думаю, что вы встретитесь осенью следующего года, в сентябре или октябре. К тому времени завершите работу в Европе, проверите в переписке свои чувства и переберётесь в Штаты.
– Почему же не сейчас? – насторожился Алекс. – Неужели я здесь столь незаменим?
– Кое в чём вы действительно незаменимы, – ответил Нильсен. – Придётся ещё немного поработать в Европе и побывать в нескольких командировках в качестве корреспондента «Ассошиэйтед пресс». Кстати, у вас это неплохо получается. Ваши статьи в американских газетах читают даже русские и уже появились отзывы на них в советской прессе. Позже я передам вам пару номеров «Правды» и номер «Известий», где русские журналисты разбирают ваши статьи, написанные во время летней командировки в СССР, где вы проехали по Сибири и захватили Московский фестиваль молодёжи и студентов всех континентов. Владея русским языком вы сможете ознакомиться с ними в оригинале и учесть замечания. До осени вам предстоят две или три поездки в СССР и на этот раз сможете посетить родные для вас края.
– Эстонию! – не верил своим ушам Мяаге.
– В том числе и Эстонию, – подтвердил Нильсен. – После смерти Сталина СССР стала более открытой страной. Нам это выгодно. От подрывной деятельности в виде всевозможных диверсий на промышленных предприятиях, транспорте, в энергетике и на военных объектах мы отказались. Последней такой крупной диверсией был подрыв два года назад линкора «Новороссийск» на русской военно-морской базе Севастополь. Отличились наши итальянские коллеги, которые не могли простить русским, что бывший корабль итальянского флота да ещё и с именем «Джулию Чезаре» является флагманом их Черноморского флота.
Теперь нашим руководством выбран иной курс, да и кадры для диверсий истощились. Бывших власовцев, бандеровцев и прочих немецких пособников, укрывшихся на западе, из числа которых черпались агенты для нелегальной работы в СССР, почти не осталось – переловили и уничтожили советские органы МГБ и МВД, работа которых, к сожалению, отмечена как отличная. Да и границы СССР – практически непробиваемые. Большинство агентов, засылаемых нелегально, уничтожаются или попадают в плен при переходе через границу. Расходы на их подготовку велики, а пользы немного, а резонанс от судебных процессов, бьёт по репутации нашей страны.
С этим покончено. На первый план выходит более сложная, но и интересная для разведчика задача – наряду со сбором информации о военном и промышленном потенциале противника сеять в советском обществе недоверие к своему руководству и прежде всего к партии коммунистов. Затем тщательно ухаживать за всходами и готовить урожай в виде краха СССР и как следствие – ликвидации так называемого социалистического лагеря, в который вошли некоторые страны Европы и Азии. На этом фронте борьба предстоит жестокая и бескомпромиссная. Если мы будем сидеть сложа руки, то этот социалистический лагерь будет разрастаться, угрожая оставить западные страны в изоляции. Подходит к концу колониальная эпоха и многие страны Азии, Африки и Латинской Америки, получив независимость, могут стать под знамёна коммунизма, тем более русские будут всячески помогать этим странам, – в общих чертах рисовал планы CIA Алексу Мяаге словоохотливый мистер Нильсен. За словами, в которых для его младшего коллеги и журналиста впрочем не было ничего нового, Нильсен успевал прожёвывать поджаренную телятину и пить коньяк мелкими рюмками.
– Что касается Илоны, то она пока подождёт, – вспомнил Нильсен о женщине, фото которой лежало на столе, и Мяаге продолжал всматриваться в лицо хромоногой венгерки, которую ему сватали.
– Теперь вам ясно, что наша встреча не случайна? – улыбнулся Нильсен, посмотрев в глаза Мяаге.
– Да, – согласился Алекс. – Все наши встречи, а их не так уж и много, были не случайными.
– Сколько же времени прошло с тех пор, как мы виделись с вами последний раз? – спросил Нильсен, – выпив молча, ничего не пожелав, как это принято у американцев, ещё одну рюмку коньяка.
– Это было в пятьдесят первом, в Мюнхене, – напомнил Мяаге.
– Да, весной пятьдесят первого. В Германии тогда было ещё немало руин. Теперь всё восстановлено и многое отстроено заново. Сейчас модно говорить и писать о «западногерманском экономическом чуде», но чуда никакого нет. США вложили в эту страну огромные деньги чтобы сделать её экономику передовой и доказать, что Западная Германия лучше чем Восточная.
– И что же, доказали? – поинтересовался Мяаге, выезжавший несколько раз в Берлин в качестве корреспондента «Ассошиэйтед пресс» Арнольда Балтимора, статьи которого в переводе теперь излагали в советских газетах. Он бывал и в Западном Берлине, наводнённом американским войсками и в восточной части города – столице ГДР, куда можно было проникнуть вполне свободно , показав полицейскому паспорт, если попросит. В восточной половине Берлина встречались советские офицеры, но в целом восстановленный город выглядел вполне миролюбиво.
– Соревнование продолжается. И от нас с вами, Мяаге, тоже зависит на чьей стороне будет перевес. Новый советский лидер Хрущёв заговорил о мирном соревновании двух систем – капитализма и социализма, призывает догнать и перегнать Америку по уровню промышленного производства. Фигура интересная, противоречивая. В начале 1956 года на двадцатом съезде КПСС выступил с разоблачением культа личности Сталина, а затем одержал победу над сторонниками Сталина: Молотовым, Маленковым, Кагановичем и примкнувшим к ним Шепиловым, отправив их в отставку. После этого заговорили о чудовищных репрессиях в СССР. Но в ноябре 1956 года Хрущёв жестоко подавил восстание в Будапеште. В Ноябре того же года во время беседы с американскими дипломатами на приёме в Москве заявил: «Мы вас закопаем», позже пояснив, что имеет в виду капитализм.
Однако новый советский лидер не слишком умён и на него можно влиять, помогать ему совершать ошибки, которые в конечном результате приведут его к отставке. Что будет дальше, сказать трудно, но время должно работать на нас. Понимаете, должно!
Скажу вам по секрету, что в качестве альтернативы в США ведутся аналитические работы на тему «Сохранение капитализма в одной отдельно взятой стране. Вот так-то. Но это на самый крайний случай, вы понимаете меня, Мяаге.
– Понимаю.
– Тем не менее русские наращивают свои вооружённые силы и прежде всего ядерные, а значит готовятся к возможной войне. Как человек пишущий и много читающий вы конечно же знаете о ядерном полигоне русских в Арктике, где они проводят испытания своих водородных бомб?
– Да, об этом пишут в газетах. В последнее время у русских много грандиозных успехов. Это и запуск первого искусственного спутника Земли, и успешные пуски баллистических ракет, и строительство электростанций на огромных сибирских реках... – Мяаге ударило в жар и он выпил залпом полный стакан минеральной воды.
– Во время нашей встречи, практически на этом же месте в августе 1945 года, вы пообещали со временем поездки в СССР. Ваши предсказания сбылись и это время пришло. Летом с группой иностранных корреспондентов мне довелось проехать по Сибири и побывать в крупнейших городах. Увиденное потрясло меня! – признался Мяаге и выпил залпом коньяк. Он почти ничего не ел и заметно опьянел.
– В Красноярске с берега Енисея я увидев строительство высотной плотины и мне стало не по себе. Сможем ли мы одолеть такую могучую страну? Задал я себе вопрос.
– Сможем, если хорошо поработаем! – остановил Алекса Нильсен. – Будете в Штатах, посетите Ниагару. Там вы увидите электростанцию не менее могучую, а свой спутник мы скоро запустим, а со временем перегоним русских в освоении Космоса. Это я вам обещаю.
Кстати, мне помнится что ваша мать переехала перед войной из Таллина в Омск, а это в Сибири и вы там побывали. Удалось вам её увидеть?
– Увы, нет… – с грустью ответил Мяаге. – Я не мог вырваться из группы иностранных корреспондентов и обратиться хотя бы в киоск горсправки с просьбой дать адрес Марии Мяаге, да и жива ли мать, мне не известно. К тому же нас плотно опекали сотрудники КГБ.
Омск мне понравился. Большой промышленный город у широкой реки. Вокруг необозримые пшеничные поля на тучных чернозёмах…
– Довольно Мяаге об успехах русских. После Ниагары поезжайте в Канзас . Увидите и наши бескрайние поля и Миссисипи – самую, между прочим, длинную реку мира с её притоком Миссури. Так что не сомневайтесь, Америка великая страна!
Что касается вашей матери Марии Антоновны Мяаге, урождённой Домниной, то я всегда помнил о вас. Мне известен её адрес, постарались мои сотрудники. Могу вам сообщить, что ваша мать жива и здорова, вышла в сорок пятом году замуж и у вас есть сестрёнка, которой одиннадцать лет. Ваша мать теперь носит фамилию Романова. Запоминайте адрес, – Нильсен продиктовал. – Будете в СССР, можете послать маме письмо. Как это сделать не навредив себе, надеюсь, вы знаете.
Лицо Мяаге вспыхнуло, он не ожидал такого: «Вот это да! Мама жива! Замужем! У него есть сестрёнка!» – попробуй сразу переварить такое?
– Спасибо вам, мистер Нильсен! Большое спасибо! – Только и сумел сказать Мяаге, вытирая вспотевший лоб носовым платком.
– Адрес запомнили? – спросил Нильсен.
– Сейчас запишу, – разволновавшийся Алекс извлёк из внутреннего кармана «Паркер » и дрожащей рукой записал адрес матери, живущей в сибирском городе Омск, где ему удалось побывать прошлым летом, на десятидолларовой банкноте. – Я сохраню её на память, растеряно улыбаясь, пояснил Мяаге, убирая банкноту в карман. Он всё ещё никак не мог придти в себя от такой новости.
– Вот же старый прохиндей, приберегал напоследок!» – подумал Мяаге, постепенно приходя в себя, и выпил на радостях две рюмки коньяка подряд.
– Кстати, Мяаге, чуть не забыл! – театрально прикоснувшись пальцами ко лбу, вспомнил Нильсен. – Вам привет от Берга. Помните такого «русского немца» Ивана Андреевича Берга? Вместе с ним воевали.
– Воистину! Из тех, кого я когда-либо знал, вы, мистер Нильсен, самый большой мастер на сюрпризы! – не удержался от восклицания Мяаге. – Берг? Конечно же помню! Последний раз встречались, кажется, в сорок девятом, но связей не поддерживали. Где он же сейчас?
– Тихо живёт неподалёку отсюда между Килем и Любеком в сельской местности в небольшом поместье на берегу моря. Пенсия у герра Берга Иоганна Андреаса – так он теперь зовётся – небольшая, зато доживает свой век на всём готовом рядом с заботливой вполне обеспеченной женщиной, которая содержит старого солдата, воевавшего в Первую мировую войну в Русской армии, а во Вторую мировую – в немецкой.
Вышел герр Андреас на пенсию по возрасту и состоянию здоровья в пятьдесят третьем после того, как познакомился с вдовой оберштурмбанфюрера, погибшего в апреле сорок пятого года в бою с русскими танками. Как видите, возрождающаяся страна не забывает своих героев. Брак они не оформили из опасения, что пожилая фрау может лишиться высокой пенсии за погибшего мужа. Так что у Берга, как говорят у нас в Штатах – всё «O’key», – ухмыльнулся довольный собой мистер Нильсен. – Помнит старый вояка о вас, мистер Маяге, привет передал. Приглашал. Вот и побываем у них завтра, посидим за столом, прогуляемся по чудной буковой роще, подышим морским воздухом. В нем много йода, а это очень полезно для здоровья.
В зале заиграл оркестр, и коллеги осмотрелись. Пока они были заняты обсуждением политических проблем и семейными делами Мяаге, которому добрый Нильсен подыскал невесту, а затем дал адрес матери, которая была жива здорова и преподнесла сыну большущий сюрприз, ресторан заполнился состоятельной публикой, преимущественно иностранцами – американцами и англичанами, которым по средствам проживание в дорогом отеле. Накрашенные и напомаженные дамы в вечерних декольтированных платьях и бриллиантах в сопровождении солидных мужчин в смокингах или военных мундирах размещались за столиками, и угодливые официанты предлагали гостям меню. Вечер с музыкой, танцами, певицами и ведущим шоуменом, разминавшимся у микрофона шутками на английском языке, начинался.
Нильсен посмотрел на часы и пошутил, состязаясь с шоуменом в юморе:
– Начало девятого, друг мой. Начинается музыкально-танцевальный вечер и нам, старым волкам, в гражданских костюмах и без дам пора на покой в свои номера. Наступает время смокингов и дам в декольтированных платьях. От аромата их духов может закружиться голова. Неправда ли, Мяаге? Мне рядом, а вам ещё добираться. Вы к тому же перегружены свалившимися на вашу голову приятными новостями, так что отдыхайте. Встретимся завтра, тогда и передам вам газеты. Я позвоню.
Оставалось лишь позвать официанта, расплатиться и покинуть ресторан.
Мимо них прошла пара, привлекавшая внимание окружающих: высокая элегантная и очень красивая дама средних лет в тёмно-синем вечернем платье и стареющий британский военный в чине генерал-лейтенанта в парадном кителе, украшенном орденскими планками, свидетельствующими о многочисленных наградах, заслуженных, как заметил внимательный Нильсен, за воинские подвиги совершённые на двух мировых войнах, расколовших мир на два враждебных лагеря .
«Ему очевидно под шестьдесят, виски седые, лоб прорезали глубокие морщины, но держится словно лев! – мысленно позавидовал Нильсен генералу от артиллерии, сопровождавшему свою даму к заранее заказанному столику.
«Не жена, скорее всего, просто недавняя знакомая генерала, знающая себе цену и далеко не склонная к скоротечному и легкомысленному роману», – по ряду признаков, которых вполне достаточно во внешности дамы для опытного разведчика, определил Нильсен: «Но хороша! Истинная леди! На вид ей не более тридцати пяти, по-видимому, англичанка, как и её спутник», – заключил ветеран CIA, продолжая анализировать представительную пару и, прежде всего женщину к тому же яркую блондинку, а к блондинкам старый греховодник Нильсен был особенно неравнодушен.
Бриллиантов на ней не было, возможно леди не любила белых камней, зато на грациозной шее, которой могла бы позавидовать сама Нефертити , великолепно смотрелось аметистовое ожерелье, а в ушках сверкали серьги с крупными сапфирами. И аметисты, и сапфиры прекрасно гармонировали с цветом платья. Дополняли наряд красивой дамы изящные в тон платью туфельки на высоком каблучке, делавшие её лёгкую походку просто божественной, и дамская сумочка на тонком длинном ремешке, непринуждённо висевшая на плечике. От волос и кожи леди исходил тонкий аромат самых дорогих французских духов.
– Воистину королева! – проводил взглядом понравившуюся ему даму мистер Нильсен и подмигнул Мяаге, растерянный вид которого, а так же изуродованная щека и протез, выглядывавший чёрной перчаткой из рукава костюма, бросались в глаза. – Как вам эта пара? Неправда ли, оба породистые как высочайшие лорды! Истинные англичане!
Генерал и его дама разместились за столиком, за который пригласил их услужливый молодой официант. Дама положила сумочку на край столика и склонила голову в сторону генерала, который о чём-то её расспрашивал.
Оркестр исполнял джазовую мелодию, заглушавшую голоса и смех праздной публики, собравшейся в ресторане, и о чём они говорили, было не понять, несмотря, что столики разделяли всего несколько метров.
– Да что с вами, Мяаге? Вы бледны, так словно с вами случилось что-то ужасное? – встревожился Нильсен. – Никак не пойму что с вами на этот раз. Что вы так уставились на эту женщину? Красивая, ну и что же? – Неужели она произвела на вас такое же сильное впечатление, как известие о матери и сестре? Вылупили на неё глаза, как кролик на удава. Что же вы молчите, словно язык поглотили?
– Да, мистер Нильсен, – ответил Алекс.
– Что значит да? – не понял Нильсен.
– Знаете, где я видел эту женщину. Просто не могу поверить своим глазам! Видел!
– И где же? – поинтересовался Нильсен. – Наверное, в кино? Возможно, я не смотрел английских фильмов с этой британской дивой, место которой определённо в Голливуде.
– Причём здесь кино! Знаете, мистер Нильсен, где я видел это лицо? – прошептал Мяаге, словно боялся, что его услышат.
Нильсен вопросительно посмотрел на коллегу.
– Я видел это лицо в Москве, вечером, в начале августа этого года. Женщина, которую я видел в Москве, была с мужем и детьми. Её муж был в штатском костюме, но по выправке, которой не скрыть, я понял, что он офицер.
– Да вы перепили, Мяаге, или тронулись умом от радости, что нашлась ваша мать, у вас растёт сестра и, наконец, в Нью-Йорке вас дожидается невеста, – покачал головой Нильсен. – Вот что значит – пить не закусывая, от этого и всякие расстройства головы. Слава богу, что вам не померещился в Москве и в штатском костюме этот бравый генерал, которого иначе как «сэр» и язык не повернётся назвать! Да и детей с ними нет. Вот мы сейчас познакомимся с этими господами, и тогда вам не станут мерещиться всякие нелепости!
Со свойственной ему уверенностью, мистер Нильсен поднялся из-за столика и подошёл к паре, которым официант уже принёс лёгкий коктейль.
– Сэр, леди, позвольте представиться. Ян Нильсен, бизнесмен. Прилетел в Западную Германию из Штатов по делам фирмы, – склонив голову, и не протягивая руки, не будучи уверенным, что её пожмут, представился паре многоопытный сотрудник CIA.
– Джордж Ричардсон, Элизабет Джонсон, – представился сам и представил свою спутницу британский генерал. По форме, ладно сидевшей на представительной фигуре мистера Ричардсона, было и так понятно, чем он занимается.
– Хотелось бы узнать, мистер Нильсен, что подтолкнуло вас на знакомство со мной и леди Джонсон? – поинтересовался строгий генерал с красивым волевым лицом, которое напомнило Нильсену, образ английского короля Ричарда Львиное Сердце , отправившегося на войну с неверными за освобождение «гроба господнего» более восьми веков назад. Наверное, Нильсен видел портрет знаменитого короля в Лондонской Национальной галерее, а оттого и такие сравнения. Впрочем и сама фамилия генерала наводила на подобные сравнения.
– Вот мой коллега мистер Балтимор – журналист всемирно известного агентства «Ассошиэйтед пресс», уверяет, что видел вас, леди Джонсон, или даму очень на вас похожую прошлым летом в Москве. Мне просто не верится, что красавицы, подобные вам могут встречаться в России. Ведь вы англичанка. Неправда ли?
– Англичанка. Моя родовая фамилия Фогг. Однако с довоенных времён я живу в США и ношу фамилию покойного мужа, – ответила Элизабет Джонсон, посмотрев на Нильсена не менее строго, чем генерал.
«Ходят тут всякие…» – Она перевела хмурый взгляд на Мяаге, в тайне подумав: «Боже, какая нелепая и небезопасная встреча, вероятность которой была столь ничтожна, и вот – на тебе! Предупреждала Ольга, как в воду смотрела!»
Внутри замешательство от неожиданной встречи, однако, на лице маска полного равнодушия к двум довольно помятым и накачанным алкоголем мужчинам, один из которых к тому же инвалид. Именно такой должна быть богатая американка Элизабет Джонсон.
Перехватив неприязненный взгляд дамы британского генерала, Мяаге набрался храбрости, встал и направился к ней объясниться, а если потребуется – попросить извинения.
– Арнольд Балтимор, журналист, – склонив голову, представился он, и в этот момент нервным тиком неприятно задёргалась левая половина лица журналиста.
– Извините моего друга, миссис Джонсон, – пришёл Мяаге на помощь Нильсен. – Мистер Балтимор воевал и получил тяжёлые ранения, кроме того у него всякие семейные новости...
– Приятные? – перебила леди Джонсон мистера Нильсена, не знавшего как продолжить фразу о семейных делах коллеги.
– Вполне. Очень даже приятные, – поспешил согласиться Нильсен.
– Простите, миссис Джонсон, – следом извинился Мяаге. – Конечно же, я обознался. Вы и в самом деле очень похожи на женщину, которую я встретил на главной улице Москвы тёплым августовским вечером этого года во время Московского фестиваля молодёжи и студентов. Женщина, которая была очень красива и гуляла по городу с мужем и детьми, неплохо получилась на фотографии, сделанной в тот вечер. Она хранится в одном из последних альбомов моих работ дома в Нью-Йорке. Жаль, что вы не можете на неё взглянуть. Вы так похожи, словно одно лицо! Только у той русской женщины, имени которой я не знаю, были длинные волосы, и она укладывала их в узел… – Журналист хотел ещё, что-то сказать, но не решился.
– Господа, надеюсь, на этом нелепом сравнении леди Джонсон и неизвестной русской женщины наш разговор исчерпан. Слышите, оркестр заиграл танго, а Элизабет обещала мне танец.
– О да, Джордж, я безумно хочу танцевать! – Леди Джонсон встала и холодно посмотрела на Нильсена и Батимора. Генерал взял её под руку и повёл к танцполу, где появились первые пары.
«Знала бы ты, Ольга, кто сидит за столом ресторана дорогого отеля в городе Гамбурге и пьёт коньяк, пожирая меня глазами! Как в воду смотрела, подруга, опасаясь возможной встречи с этим негодяем!» – подумала Руса стараясь не смотреть в сторону Нильсена и Балтимора-Мяаге, место которого в зоне строгого содержания среди военных преступников, приговорённых к высшей мере наказания.
Продолжая ужинать и пить коньяк, Нильсен и Балтимор наблюдали за генералом и леди Джонсон, прекрасно двигавшимися в ритме медленного Аргентинского танго.
– Знаете, мистер Нильсен, чтобы мне не говорили – это она. Именно её я видел в начале августа в Москве. Та же стать, тот же тембр голоса, только она говорила по-русски, а я по-английски. Мы обменялись несколькими фразами, и мне показалось, что она меня понимала.
– Прекратите, Мяаге. У вас галлюцинации. Сосредоточьтесь на маме и сестрёнке. А красивые женщины сводят вас с ума. Следующей осенью окончательно осядете в Штатах, женитесь на Илоне, полюбите мадьярку с горячей кровью, и обо всём забудете.
– Откуда вам известно, что у Илоны горячая кровь? – Мяаге подозрительно посмотрел на старого ловеласа.
– Ах, оставьте ваши нелепые подозрения, Мяаге. Ни я, никто другой из CIA не спал с Илоной. Просто у мадьярок, с которыми мне довелось познакомиться в Будапеште, где пришлось проторчать почти весь пятьдесят шестой год, горячая кровь – этакая взрывоопасная смесь, доставшаяся венграм от гуннов, угров, славян, аваров, немцев и прочих народов, селившихся на плодородной дунайской равнине. Но у Илоны очень строгий папа и она всё ещё девственница. Это точно. Так что, Мяаге, считайте, что вам повезло. Что касается папы, не буду пока из соображений безопасности называть его имя, ведь вам предстоит побывать в СССР, то он и за вами приглядит и в карьерном росте поможет, – рассмеялся Нильсен. – Извини, Алекс. Я желаю тебе только добра, – по-отечески добавил мистер Нильсен и лицо профессионального разведчика работавшего ещё с немцами во время Второй мировой войны, приняло серьёзное выражение.
В этот момент в зале ресторана появились вездесущие фотокорреспонденты и телевизионщики. Могучий бородатый кинооператор катил перед собой тележку с телекамерой внушительных размеров, а впереди семенили два невысоких господина средних лет с дорогими фотоаппаратами на шеях и с блокнотами в руках, едва поспевая за высокой и энергичной дамой – ведущей вечерних теленовостей.
Лавируя между столиками, вся энергичная команда устремилась к самой заметной паре – британскому генералу и его красивой даме, возвращавшимися за свой столик после очередного танца.
– Посмотрим, чем вызван такой интерес к леди Джонсон и сэру Ричардсону, – процедил сквозь зубы Нильсен. – Наблюдайте повнимательнее, Мяаге. Сейчас эти ушлые ребята наделают кучу снимков, а в последнем выпуске вечерних теленовостей мы сможем лицезреть вашу маловероятную московскую фотомодель на голубом экране.
– Шутите, мистер Нильсен? Ну-ну… – Откликнулся Мяаге и вместе с посетителями ресторана, приготовился посмотреть на то, как будут снимать телеинтервью с заезжей американской миллионершей, так походившей на красивую женщину, которую он увидел в Москве этим незабываемым летом своего первого посещения СССР.
– Не обижайтесь, Мяаге, – улыбнулся Нильсен. – Что касается фотографии, сделанной в Москве, неплохо было бы её заполучить. Позвоните в Нью-Йорк. Пусть наши парни разыщут это фото в вашей квартире и пришлют сюда по фототелеграфу, а я завтра выясню, что за птица этот генерал Ричардсон. Думал что следует незаметно сделаете фото леди Джонсон, но теперь эту работу за нас сделают телевизионщики. От них мы получим качественные фото леди Элизабет во всех ракурсах и, сличив с вашими московскими фотографиями, выясним, насколько обосновано ваше предположение. В нашем деле не бывает мелочей. Любой факт, даже самый незначительный и нелепый на первый взгляд, необходимо внимательно проверить. Помните, двух одинаковых лиц не бывает.
5.
Именно так рассуждала Руса, которой пришлось дать короткое интервью телевизионщикам с первого городского канала. Продолжая ужин, прерванный неожиданной телесъёмкой, сопровождавшейся обычными по такому случаю вопросами, и, время от времени, беззаботно, как это могло показаться со стороны, танцуя с галантным британским генералом, с которым познакомилась утром, вежливо отвергая всех прочих соискателей, решавшихся приглашать красивую даму на танец, она анализировал ход событий, не предвещавших ничего хорошего. Это мистер Балтимор-Мяаге, так неожиданно появившийся на её пути и узнавший в богатой американке женщину, увиденную в Москве, грозил большими неприятностями и даже провалом. Поэтому следовало мобилизовать все свои силы и тщательно продумать последующие действия.
В перерывах между танцами Руса разговаривала с Ричардсоном о малозначимых вещах, продолжая думать о своём. Многие, в том числе генерал Калюжный, говорили ей, что она обладает способностью притягивать к себе людей. Именно на этом свойстве майора Соколовой и строился расчёт в случае с таинственным мистером Р. Смитом, которого хотели видеть в Москве и в кратчайшие сроки.
Телеинтервью, взятое ведущей первого канала городского TV у богатой американки Элизабет Джонсон, приехавшей в Германию с целью посетить места, где воевал её старший брат лейтенант Британской армии Александер Фогг, погибший в конце апреля 1945 года и похороненный на военном кладбище, было одним из звеньев в поисках мистера Р. Смита. Он мог видеть это интервью в телевизионных новостях и обнаружить себя. Надежда невелика, но учитывая притягательную силу Соколовой, игравшей роль богатой американки, намеренной посетить с благотворительными целями ряд британских военных госпиталей, размещённых на территории Германии, она была. По фотопортрету мистера Р. Смита, составленного со слов Анны Скворцовой, Соколова могла его опознать даже если он жил в Германии под другой фамилией. Нельзя было сбрасывать со счетов и такой вариант.
Теперь, имея точные сведения о месте появления Воронцова, по всей вероятности в ближайшее воскресение благодаря редкостному, вымоленному и поистине счастливому случаю – встрече с Шарлотой, необходимость появления на экранах местного TV теряла для Русы всякий смысл, а привлекать к себе дополнительное внимание становилось небезопасным. Но отказаться от телеинтервью, которое было устроено для неё не без подсказки заинтересованных лиц, Руса не могла. Её появление на экранах TV станет своего рода «контрольной точкой», свидетельствующей что пока у неё «всё в порядке».
*
На шведском берегу Русу ждал дорогой «Мерседес» и господин назвавшийся Олафом, который должен был сопровождать американскую туристку Элизабет Джонсон по Швеции до Малмё, затем на пароме через пролив в Копенгаген и далее по Дании до германской границы. Швеция была выбрана не случайно. Страна нейтральная, и её морские границы в направлении Дании охранялись слабо. Между Швецией и Данией режим безвизовый, а из Дании – полноправного члена НАТО было уже нетрудно попасть в северную часть Западной Германии в бывшую британскую оккупационную зону, где по-прежнему размещались войска Великобритании и её верного доминиона Канады .
Дальше она поедет одна и остановится в Гамбурге, где даст о себе знать по телефонному звонку. Номер абонента Руса запомнила. За этим номером скрывался советский разведчик, встреча с которым планировалась лишь на экстренный случай.
Экстренным ли был сегодняшний случай – встреча с агентом ЦРУ и бывшим легионером эстонских «Ваффен-СС» Алексом Мяаге, скрывающимся под личиной американского журналиста Арнольда Балтимора, это Русе предстояло решить самостоятельно. Случайная это была встреча или не случайная, она насторожила Русу, почувствовавшую, что последуют новые встречи и без сюрпризов, которые могут стать весьма опасными, ей не обойтись. Такая уж у неё карма – притягивать к себе людей…
Сегодня четверг. День заканчивался тревогами. Руса чувствовала, что мистер Нильсен тёртый калач и, по-видимому, его место значительно выше в иерархии служащих ЦРУ, чем место Арнольда Балтимора – бывшего военного преступника, повинного в смерти многих советских граждан, а так же сотен и тысяч евреев, ввозимых из Польши, Латвии и Литвы в эстонские лагеря уничтожения.
«Что если они всё-таки получат фотографию, сделанную в Москве и обратятся к экспертам-физиономистам. Двух одинаковых лиц, как и отпечатков пальцев не бывает. Что же предпринять?» – думала Руса, рассеянно слушая рассказы генерала, прослужившего много лет на Востоке: в Малайе, Бирме и Индии, воевавшего с японцами.
Первоначальный план действий, который она наметила на ближайшие дни, был предельно прост. Она уже сообщила о своём появлении в Гамбурге телефонным звонком, а дальше решила действовать самостоятельно. Разыскивать Сергея Воронцова ей не придётся. Встреча с Шарлотой стала настоящим чудом. Чем иным, как «добрым расположением богов» можно было объяснить такую удачу?
Пятницу она поведёт в окрестностях города и посетит вместе с генералом Ричардсоном, который несомненно в неё влюблён и теряет голову, места последних сражений на севере Германий между британскими войсками и отдельными частями Вермахта и СС, сохранившими до конца верность фюреру. Она была свидетельницей тех последних дней апреля 1945 года, когда в окрестностях Гамбурга погиб британский лейтенант Александер Фогг – согласно разработанной легенде её, Элизабет Джонсон, родной брат. Ричардсон, прослуживший в этих местах несколько лет, с удовольствием поможет ей разыскать могилу брата.
Генерал ей был необходим в качестве внушительной декорации. Под его покровительством она чувствовала себя гораздо увереннее. Что ни говори, а образ жизни людей на западе, их ментальность и ценности разительно отличались от жизни и ценностей советских людей. К этому ещё надо было привыкнуть. Да и немцы на западе, какими Руса их помнила с довоенных и военных времён, стали другими и разительно отличались от граждан ГДР.
Руса прекрасно осознавала, что в результате досадной встречи с журналистом агентства «Ассошиэйтед пресс» и сотрудником ЦРУ Балтимором, видевшим её в Москве и фотографировавшем, она близка к провалу, но времени для манёвра у неё было пока достаточно. Объяснять такую неудачу уже «нерасположением богов», ей никак не хотелось.
«Сегодня эти ребята – Нильсен и Балтимор-Мяаге, в которых за версту видно сотрудников ЦРУ, никаких фотографий не получат и навести о ней справки не смогут» – думала Руса. Завтра она исчезнет из их поля зрения и займётся основной своей миссией, а вот что будет делать, когда приблизится к её завершению, встретившись с Воронцовым? Руса не знала. От таких мыслей учащённо билось сердце и её охватывало такое волнение, что словами не передать…
*
– Вы о чём-то задумались, Элизабет? – обеспокоился Ричардсон, поняв, что леди Джонсон ушла в себя и не слушает его увлекательного рассказа о странах Востока, где генерал служил и воевал с японцами.
– Простите меня, Джордж, вспомнила брата. Завтра мы с вами посетим его могилу. Я очень волнуюсь…
– Я понимаю ваше состояние, – посочувствовал ей генерал. – Увы, солдаты часто умирают… – вздохнул он. – Судя по обручальному кольцу на правой руке , вы потеряли мужа. Я не ошибся?
– Нет, не ошиблись, я действительно овдовела, – с неподдельной грустью за леди Джонсон ответила Руса и прикоснулась пальцами левой руки к золотому обручальному колечку с бриллиантами. – Это случилось недавно, в августе. Надеюсь, что поездка по Европе поможет отвлечься. Скоро Рождество, потом Новый год…
– Как это случилось? – спросил Ричардсон.
– Муж погиб, – ответила Руса, давая понять взглядом, что о подробностях расспрашивать не следует.
– У меня с личной жизнью никак не складывается, – преодолев огромное напряжение, признался генерал.
– Рассказывайте, Джордж, я слушаю. Очень интересно. Ни в Индии, ни в Малайе, мне бывать не доводилось. Я слышала, что там очень жарко и полно ядовитых змей.
– Да, в тех краях действительно жарко, да и змей много, – согласился генерал. – Простите, потянуло на откровения. Я начал рассказывать вам историю своей любви к известной индийской танцовщице, которая добровольно вступила в Британскую армию. Мы познакомились в начале 1942 года в Сингапуре незадолго до его падения. Но вы, кажется, прослушали эту часть моего рассказа.
– Да, кажется, прослушала, простите, – извилась Элизабет. – Вы сказали, что ваша возлюбленная была индийской танцовщицей. Как её имя? – рассеянно, всё ещё думая о своём, спросила Руса.
– Её имя Лата. Родом она из Дели, но мы жили с ней больше года в Импхале. Несмотря на тяготы войны, это время было лучшим в моей жизни. Импхал – это город на востоке Индии неподалёку от линии фронта. К сожалению, госпожа Лата покинула меня и перешла в стан врагов Британии – армию индийских националистов, сотрудничавших с японцами . Встреча с вами, леди Элизабет, напомнила мне ту историю. Не знаю, сможете ли вы меня понять, но у меня вдруг вскрылись старые душевные раны. Мне показалось, что вы и Лата чем-то похожи. Вы с ней одного роста, у вас одинаковый тембр голоса и лица ваши мне показались похожими. Только Лата смуглее вас, глаза и волосы у неё тёмные, а вы яркая блондинка, – Ричардсон так посмотрел на Русу, что она смутилась, подумав:
«Если его сейчас не остановить, то скоро он предложит мне руку и сердце!»
– Постойте! – очнулась Руса от своих непростых мыслей и сопоставила сказанное генералом о своей возлюбленной с образом индийской красавицы, ставшей женой Воронцова. – Как полное имя этой женщины?
– Госпожа Лата Мангешта. Сейчас ей было бы сорок шесть лет, – печально произнёс Ричардсон. – Я читал в газетах сообщение о падении самолёта, на котором из Дели в Ташкент летела делегация индийских женщин. Среди них была госпожа Лата Мангешта-Смит. Самолёт разбился в горах Афганистана. Никого в живых спасателям обнаружить не удалось. Это произошло три года назад. Так я узнал, что Лата вышла замуж за человека по фамилии Смит – англичанина, который оказался счастливее, чем я, – рассказывал американке Элизабет Джонсон свою грустную историю генерал Джоржд Ричардсон.
«Боже мой!» – подумала растерянная Руса, с трудом сдерживая нахлынувшие эмоции:
«Если это не наваждение, то воистину я притягиваю людей! Ведь этот симпатичный британский генерал Джордж Ричардсон рассказывает о Лате Мангешта! Вот так встреча – удивительная и тем не менее закономерная. Новый знак, что не следует ничему удивляться. Что-то будет дальше?»
– Джордж, – обратилась Руса к генералу по имени, – Давайте уйдём отсюда. Здесь душно, а кроме того эти господа Нильсен и Балтимор всё время пьют коньяк и продолжают рассматривать нас. Не знаю как вам, но мне это неприятно.
– Я мог бы в два счёта вышвырнуть их из зала, – уверенным голосом подчеркнул своё превосходство высокий, крепкий и хорошо сложенный генерал, в тщательно подогнанной по фигуре форме, – однако эти парни могут устроить большой скандал.
– Я ничуть не сомневаюсь, что вам, Джордж, такое по силам, однако не стоит связываться с этими, – Руса сделала недолгую паузу, подыскивая соответствующее облику Нильсена и Балтимора слово: – помятыми, нагруженными коньяком людьми. Давайте уйдём, совершим в моём автомобиле вечернюю прогулку по городу и посетим перед возвращением в отель какое-нибудь маленькое уютное кафе с рождественской ёлкой, вид которой напоминает мне о детстве...
– Давайте, – с удовольствием согласился генерал. Элизабет уже называет его по имени и генерал полагал, что это хороший знак.
Глава 7. Непредвиденные обстоятельства
«Две силы есть – две роковые силы,
Всю жизнь свою у них мы под рукой,
От колыбельных дней и до могилы –
Одна есть смерть, другая – суд людской».
Фёдор Тютчев, русский поэт и дипломат.
1.
Узнав, что капитан 1-го ранга Василий Владимирович Лебедев находится в госпитале, где проходит послеоперационный курс лечения, товарища пришли навестить капитан 1-го ранга Антонов и полковник Блохин. С Антоновым Лебедев служил в штабе Северного флота, а с Блохиным, которого хорошо знал покойный генерал Соколов, в последний раз встречались во время октябрьских испытаний мегатонной ядерной бомбы на борту самолёта-лаборатории.
Офицерам, накинувшим на плечи белые халаты, предоставили для свидания с Лебедевым сорок минут – это от щедростей начальника хирургического отделения. Блохин и Антонов явились в палату с бумажными пакетами, наполненными яблоками, мандаринами и соком для Лебедева и его соседа по палате, коллеги которого дрейфовали за тысячи километров от Североморска и не могли навестить товарища.
– Выглядишь молодцом! – поздоровался за руку с Лебедевым Антонов. – Как настроение?
– Здравствуй, Василий Владимирович! – следом за Антоновым пожал руку Лебедеву Блохин. – Вот угораздило тебя перед Новым годом…
– Настроение хорошее, Олег Николаевич, – ответил Антонову осторожно присевший на койке Лебедев. – И тебя обрадую, Павел Сергеевич. Дня через три выпишут. Думаю успеть завершить дела и встретить Новый год в кругу семьи. С самолётом поможешь?
– Тридцатого будет транспортный самолёт на Москву. Поговорю с ребятами, возьмут, – пообещал Блохин, помощью которого Лебедеву уже приходилось пользоваться и полковник ни разу не подводил. Ехать поездом долго – почти двое суток, а самолётом всего три часа. Жаль, что на рейсы гражданской авиации, которых пока крайне мало, билетов уже не купить, распроданы заранее, но военная авиация выручит и на этот раз. Была бы только лётная погода…
– Знакомь с соседом, – улыбнулся Антонов, протягивая полярнику руку.
– Ульманов, полярник, гидролог, изучает океан, – представил соседа по палате Лебедев, – мой старый знакомый.
– Александр Карлович, – дополнил Ульманов, поочерёдно здороваясь за руку с офицерами. – Я из Ленинграда, однако не знаю, попаду ли домой к Новому году?
– До Ленинграда поближе и туда тоже будет борт. Последний – тридцать первого. Если выпишут – посадим. Полтора часа и вы в Пулково, – пообещал Ульманову Блохин. – Как там дела на Полюсе?
– Третья моя зимовка, да вот не дотянул до конца. Гнойный аппендицит, спасибо пилотам. Опытные ребята, вывезли, – невесело ответил Ульманов.
– Хорошие лётчики. Не каждый способен на такое в полярную ночь, в пургу, – согласился с полярником Блохин.
Офицеры выложили на тумбочку фрукты и две литровые банки виноградного сока.
– Яблоки – крымские, мандарины – абхазские, сок виноградный – молдавский. Кушайте, пейте, товарищи выздоравливающие! – прогудел басом Антонов.
Офицеры присели на стулья для посетителей, выпили по полстакана сока за компанию с выздоравливающими, помянули генерала Соколова, которого не знал лишь Ульманов, и разговорились о наболевшем и не только для морских офицеров.
– Второго января лечу в командировку в Молотовск , – так по-старому Антонов назвал город корабелов, где в условиях строжайшей секретности строились подводные лодки нового поколения с атомными энергетическими установками . – К лету обещают спустить на воду первую советскую атомную подводную лодку. Их теперь называют АПЛ. Всего для Северного флота будет построено несколько кораблей серии «Ленинский комсомол». Изрядно отстали мы в этом деле от американцев. Их «Наутилус» с ядерной энергетической установкой вышел в океан три года назад и уже рыщет, словно морской зверь, подо льдами Северного Ледовитого океана, к Полюсу подбирается, где уже развевается наш флаг . Готовятся американцы к войне в Арктике, крадутся к нашим берегам их АПЛ.
Но скоро этому придёт конец. В следующем году уже наши АПЛ пойдут через Арктику в сторону Аляски, Канады и Гренландии, – подытожил Антонов.
– Это всё после войны, – заметил Блохин, представлявший ВВС, – Наши самолёты летали над полюсом ещё в тридцатых годах, а Валерий Чкалов совершил беспосадочный перелёт из Москвы в Ванкувер через Северный Полюс . Здесь наши соколы дали фору американцам!
«Дирижабли над Северным Полюсом пролетали ещё раньше» – подумал Ульманов, молча слушавший разговор офицеров: «Но только тот, кто стоял на ногах на вершине земли, кто водрузил на неё флаг страны – тот и есть покоритель Северного Полюса» – Александр Карлович вспомнил предвоенные годы, начало тридцатых, когда учился в школе и только начинал познавать мир на уроках географии.
1931 год. Мирная, демилитаризованная Германия активно сотрудничает с набирающим мощь Советским Союзом во всех областях науки и техники. В стране, строящей социализм, трудятся тысячи немецких специалистов, которым негде приложить свои руки и знания в зажатой тисками мирового кризиса Германии. Тем летом весь мир следил за полётом дирижабля «Граф Цеппелин» в Советскую Арктику . Школьник Саша Ульманов гордился двумя странами – Советской Россией и миролюбивой Германией, ставшей демократической республикой после свержения монархии . Однако не прошло и двух лет, как Германия изменилась до неузнаваемости. К власти пришли национал-социалисты во главе с Гитлером и в воздухе запахло войной…
Договор о ненападении с Германией, заключённый в 1939 году, дал советскому гражданину и этническому немцу Александру Ульманову, учившемуся в институте, робкую надежду, что войны между двумя странами удастся избежать. После разгрома Польши в состав СССР вернулись исконно российские земли Западной Украины и Западной Белоруссии. Наши границы отодвигались на запад и это обстоятельство многим внушало оптимизм.
Год спустя, летом 1940 года, когда в состав СССР в качестве равноправных союзных республик принимали Литву, Латвию, Эстонию и Молдавию и немцы тому не препятствовали, в газетах появилось сообщение о походе немецкого парохода «Комета» по Северному морскому пути вдоль северных берегов Советского Союза из Германии в Японию .
Мало кто мог тогда подумать о том, что менее чем через год Германия вероломно нарушит договор и вместе со своими союзниками нападёт на СССР на всём пространстве западных границ от Северного Ледовитого океана до Чёрного моря. В те страшные июньские дни сорок первого года Александр Ульманов от стыда и от горя едва не совершил суицид. Спасли юношу товарищи-студенты – соседи по общежитию. На следующее утро, с чёрными, выплаканными за ночь глазами, он сдал коменданту постель, вернул в библиотеку учебники и пошёл в военкомат…
Ульманов очнулся от своих мыслей и прислушался к разговору офицеров, допивавших виноградный сок и вспоминавших о годах войны.
2.
В пятницу вечером, после насыщенного дня, проведённого в компании Ричардсона, посещения мест былых боёв британских войск и ухоженного военного кладбища, где с помощью администрации удалось разыскать могилу лейтенанта Британской армии Александера Фогга, погибшего в апреле 1945 года, и возложить на неё венок и цветы, Русе, планы которой стремительно менялись, удалось избавиться от опеки генерала.
Как и накануне вечером, они совершали поездку по окрестностям города в её автомобиле. Под вечер, высадив Ричардсона в небольшом кафе и попросив заказать кофе и пирожные пока она заправит машину, Руса не вернулась, попросив служащего бензоколонки передать генералу записку, в которой сообщила о своём намерении «побыть несколько дней в одиночестве, всё обдумать, а затем вернуться в Гамбург, в отель, в забронированный номер»…
Оставив в кафе растерянного и несчастного Ричардсона, ломавшего голову над словами американки про «одиночество» и «всё обдумать», дававшими генералу робкие надежды, вместо обратного пути в Гамбург, в отель, где остались некоторые её вещи, в том числе вечернее платье, в котором она посетила накануне вместе с генералом ресторан, Руса свернула в сторону Киля.
Декабрь подходил к концу. Быстро темнело. До Рождества оставалось несколько дней, и немцы, пережившие страшную войну и постепенно возвращавшиеся к жизни в восстановленных чистеньких городах и деревнях, готовились к главному христианскому празднику. Окна всех магазинов и магазинчиков, гаштетов и ресторанчиков, встречавшихся в городках и деревеньках по обе стороны шоссе, ведущего на север Германии в Шлезвиг-Гольштейн, светились огоньками рождественских ёлок. По улочкам населённых пунктов прохаживались их жители, закончившие трудовой день, с хозяйственными сумками на колёсиках, причём преимущественно женского пола – так мало в стране недавнего «расового превосходства» сохранилось мужчин, лучшие из которых покрыли своими телами огромные пространства Старого Света от Волги до Ла-Манша и от Северной Норвегии до Северной Африки.
Прошлым вечером Руса сделала второй звонок из телефона-автомата, установленного на улице возле кафе по номеру экстренной связи, и сообщила об опасной для неё фотографии. Фото было сделано летним вечером в дни Московского фестиваля на улице Горького возле красиво расцвеченного праздничными огнями здания Главного телеграфа.
Номер, по которому она позвонила, был «чистым» и не мог прослушиваться. Руса подробно описала, как должно было выглядеть это фото, хранившееся в одном из альбомов на квартире корреспондента агентства «Ассошиэйтед пресс» Арнольда Балтимора в Нью-Йорке. Вернувшись в кафе, Руса выпила с Ричардом по чашечке кофе, вдоволь налюбовалась наряженной рождественской ёлкой, источавшей тонкий аромат хвои и, посмотрев на себя в вечерних телевизионных новостях, пожелала вернуться в отель до полуночи и лечь спать.
– Не проспите, Ричард, – прощаясь с несколько огорчённым генералом, которому хотелось в этот вечер большего, напомнила она, – завтра ровно в девять мы отправимся в поездку по местам боёв полка, в котором служил мой брат. Я очень надеюсь на вашу помощь. Вы хорошо знаете эти места и будете моим гидом…
*
«Наконец, и этот день трудный день позади», – с облегчением подумала Руса, выбирая дорогу на Киль по схеме, приведённой в путеводителе по федеральной земле Шлезвиг-Гольштейн и по мелькавшим за окнами машины дорожным указателям. Она оценивала складывающуюся обстановку:
«По всей вероятности Нильсен и Балтимор уже забили тревогу» – размышляла Руса, мысленно поставив себя на их место. В том случае, если фотографии или фотографий, сделанных американским журналистом и фотокорреспондентом в Москве на улице Горького, в дни Московского фестиваля, в его квартире обнаружить не удалось, Балтимор окажется в дурацком положении. Но подозрения в её адрес останутся. Нильсен – опытный разведчик и обязательно сделает запрос в Штаты на американскую гражданку Элизабет Джонсон. Таковых дам ввиду распространённой фамилии окажется немало и Нильсену с Балтимором придётся пересмотреть все их фото, а вот когда выяснится, что её среди миссис Элизабет Джонсон, проживающих в США или путешествующих по миру, нет подозрения усилятся. Её начнут разыскивать, не поверив ни словам генерал Ричардсона, который станет дожидаться своей желанной дамы в отеле, ни записке, оставленной у метродотеля.
«Следовательно в моём распоряжении есть несколько дней. Меня начнут искать не только в Мюнхене, но и по всей Западной Германии, из которой легально по имевшимся документам теперь не выбраться», – хладнокровно анализировала Руса сложившуюся ситуацию, медленно продвигаясь по густой сети автодорог на север, в сторону Киля.
Она сознательно выбрала не лучшую дорогу, именно ту самую, по которой тридцатого апреля 1945 года её и заплаканную фрау Берту, потерявшую мужа, оставшегося защищать Витбург, вёз в своё имение Адольф Нагель.
«Кажется вот здесь, на этом месте она увидела Воронцова, ехавшего на велосипеде среди автомобилей, повозок и пеших беженцев с колясками, устремившихся в тихие девушки близ датской границы, надеясь в них переждать нашествие озлобленных англо-американских солдат, среди которых полно ужасных и беспощадных негров. Повсюду ходили слухи, что негры насилуют всех без исключения женщин, девушек и даже девочек, и эти слухи подгоняли беженцев, готовых укрыться хоть в Дании, хоть на островах лишь бы от греха подальше.
Те сравнительно недалёкие времена остались лишь в памяти. За послевоенные годы дорогу заметно расширили и покрыли поверх булыжника асфальтом. Получилось неплохое шоссе, ведущее на север параллельно скоростному платному автобану. Машин на шоссе сравнительно немного, а молодые каштаны, высаженные по обеим сторонам, стояли голые и не мешали обозревать окрестности.
На перекрёстке фары высветили указатель: «Kiel 12 km» . Руса посмотрела на часы – 17:35, и, притормозив, съехала на обочину. Остановила машину и вышла на воздух.
Стемнело и похолодало. Сквозь разрывы туч неожиданно выглянула полная луна, осветив убранные поля по обе стороны шоссе. Вдали мерцали огоньки небольшого городка. Так же неожиданно, как и появилась, луна исчезла, а из сомкнувшихся туч посыпался снег. Вздохнув всей грудью свежего морозного воздуха, Руса вернулась в салон автомобиля и помчалась дальше навстречу своей судьбе, вспоминая длинный и солнечный последний апрельский день сорок пятого года, до предела насыщенный событиями, возможно, самый главный день в её жизни. Предчувствие скорой встречи с дорогим для неё человеком волновало – и радовало и пугало. Что она скажет ему? Что он ответит ей? Имеют ли они право на встречу, и чем-то всё закончится? Вопросы, вопросы, вопросы…
Думая о Воронцове, она боялась своих мыслей, просила прощения у Ярослава, ведь после прощания с ним не минул ещё вдовий год…
3.
Ну и где же обещанные фотографии вашей московской знакомой, позволившей себя сфотографировать? – вопрошал Нильсен. – Парни обшарили всю вашу квартиру, перевернули все страницы ваших альбомов, но ничего из подробно вами описанного так и не нашли. Неужели вы что-то напутали?
Нет, мистер Нильсен, – пытался оправдываться Балтимор. В альбоме в красном переплёте, в котором я хранил фото, сделанные в коммунистических странах, практически в самом начале находились три почти одинаковых фотографии, сделанные на улице Горького, которая считается главной улицей Москвы, что-то вроде нью-йоркского Бродвея. Куда они пропали, я не знаю. Неужели их похитили?
– Похитили? – задумался Нильсен. – Знаете, Мяаге, этого нельзя исключить. Следует немедленно проверить не было ли в течение вчерашнего дня телефонных звонков из отеля в Нью-Йорк? Впрочем, – тут же передумал Нильсен, – естественно были. Среди постояльцев отеля полно американцев, а по нашему с вами делу могли звонить и из другого места и совсем другие люди. Разумеется у русских и восточных немцев есть агентура в таком большом и важном городе, как Гамбург. Если предположить что миссис Джонсон – советский разведчик, то она могла сообщить о ваших фото через посредников. Вы совершили большую ошибку, сообщив ей об этом.
Уже двенадцатый час. Даже если она провела ночь в постели генерала сэра Ричардсона, то наверняка уже проснулась, почистила пёрышки, а, быть может, позавтракала и куда-нибудь укатила. Мне позвонить метродотелю или это сделаете вы?
Мяаге не ответил, взял трубку, заглянул в справочник телефонных номеров отеля и позвонил:
Нильсен услышал долгие гудки.
– Вы куда звоните? – спросил он.
– В номер миссис Джонсон. Но её кажется нет. Впрочем, возможно принимает ванну или что-то в этом роде… Позвонить в номер мистера Ричардсона? – Мяаге вопросительно посмотрел на Нильсена.
– Не теряйте времени, звоните метродотелю, я же сказал, – недовольно буркнул Нильсен.
– Мяаге заглянул в справочник и набрал номер.
– Скажите, пожалуйста, миссис Элизабет Джонсон из номера 637 не покидала отель?
– Простите, господин, с кем я говорю? – спросил метродотель.
– Ян Нильсен, – ответил Мяаге, звонивший из номера коллеги.
Метродотель сверил Фамилию и номер звонившего постояльца и ответил:
– Миссис Джонсон покинула отель примерно два часа назад. Оставила ключи и обещала вернуться после поездки в Мюнхен.
Мяаге посмотрел на Нильсена: – «Неужели упорхнула птичка!» – говорил его растерянный взгляд: – «И фотографии из альбома в Нью-Йорке исчезли, и эта леди…»
– Согласен с вами, Мяаге, – уловив его взгляд, заключил Нильсен. – Вряд ли она сюда вернётся. Вижу, Мяаге, вы хотите знать, что всё это значит? – спросил коллегу Нильсен. – В точности пока не знаю, но теперь почти уверен, что ваша «московская знакомая» и американская миллионерша Элизабет Джонсон – одно лицо. Как она обставит бравого британского генерала, мы узнаем, когда он вернётся и выслушает от метродотеля то же самое, что сообщили нам, а возможно и прочтёт записку, которую леди Джонсон оставила для него. Будет интересно посмотреть на выражение лица обманутого генерала, потерявшего голову от общения с такой красавицей, что, впрочем, неудивительно. И ведь будет ждать возвращения леди Джонсон из Мюнхена, куда она вряд ли поедет на самом деле. Ну да бог с ним, пусть переболеет и спокойно дослужит до пенсии, а затем вернётся в какой-нибудь Йоркшир доживать свой век, – пожалел старого вояку Нильсен.
– Мистер Балтимор, вы готовы к охоте на красивую леди, которая по совместительству служит в КГБ СССР? – усмехнулся Нильсен. – Как вы думаете, что она здесь делает?
Мяаге пожал плечами. Он уже не сомневался, что его квартира в Нью-Йорке была вскрыта и осмотрена, а фотографии похищены.
Зазвонил телефон. Нильсен взял трубку:
– Алло!
– Герр Нильсен?
– Да, это я.
– У телефона Берг! Доброе утро! Как спалось? Как настроение?
– Доброе утро, Иоганн! Спасибо, хорошо.
– Ждём вас и герра Мяаге. Берта испекла пироги. Да, вот что ещё! Вы слышите меня герр Нильсен.
– Хорошо слышу, даже ваш старый знакомый Маяаге, слышит вас. Чем вы так возбуждены? Что там у вас случилось? Выкладывайте.
– Мы с Бертой ложимся поздно. Любим посидеть у телевизора. Вчера в одиннадцать вечера в новостях показали американскую миллионершу Элизабет Джонсон. Вы смотрели новости, герр Нильсен?
– Нет, – насторожился опытный разведчик, – мы видели эту диву «живьём» в компании британского генерал-полковника! Мы ужинали в ресторане во время съемки.
– Герр Нильсен, Это очень важно! Берта узнала эту женщину. Приезжайте, она вам всё расскажет. Ждём? – Берг положил трубку.
– Вы слышали, Мяаге, что он сказал? – спросил встревоженный Нильсен. – Тогда немедленно выезжаем!
4.
Тем вечером Руса не попала в Киль. Уже в пригороде она притормозила и, обдумав складывающуюся ситуацию, повернула обратно, посмотрев перед этим на себя в зеркальце согласно старой русской примете.
На окраине города она остановила машину возле небольшого магазина, в котором продавалась одежда и удивила владельцев – пожилых мужа и жену, купив непритязательное тёмное демисезонное пальто, дешёвую полушерстяную юбку и тёмно-серый свитер машинной вязки с незамысловатым скромным рисунком. Примерила только пальто, а юбку и свитер лишь приложила к себе, взглянув в зеркало. Потом, подумав, купила дешёвую шляпку и кое-что из косметики: губную помаду, тушь для ресниц и краску для волос, делавшую покупательницу, рискнувшую использовать содержимое пакетика по назначению, тёмной шатенкой.
«Зачем такой элегантной даме такие простенькие вещи» – недоумевали владелцы магазина, упаковывая покупки.
Менее чем через час, так невелики по российским меркам были расстояния между крупными городами на густонаселённом севере Германии, она добралась до пригородов старинного портового города Любека – столицы союза Ганзейских городов , откуда приплыла на Русь византийская принцесса Софья , где среди многочисленных дорожных указателей отыскала деревню Кукендорф. В этой небольшой деревне с единственной улочкой, вдоль которой выстроились преимущественно старые ещё добротные кирпичные дома под черепичными крышами, мог проживать её старый знакомый Гюнтер Гофман – бывший штандартенфюрер СС, оказавшийся в советском плену в последний день теперь уже далёкого 1942 года.
Зимой и в будние дни жители небольших немецких городков, а тем более деревень ложились спать рано и несмотря на восемь часов вечера окна в большинстве домов были тёмными. Крестьяне из пригородной деревни, трудившиеся на фермах или ближайших городских предприятиях, поднимались рано, а потому отдыхали перед новым трудовым днём, отключив дорогое электричество.
Из высоких печных труб веяло теплом и запахом сгоревшего угля. Где-то за невысокой оградкой тявкнула мелкая собачка, не поддержанная лаем соседок. В отличие от русских крестьян, державших на дворах волкодавов, экономные немцы, не знавшие мелких воришек, а так же набегов на домашних животных и птицу волков или лис, ввиду их отсутствия, собак не держали.
Освещая фарами стены, Руса искала нужный ей дом № 9. Вот и он. Руса остановила машину, выключила фары и двигатель, прислушалась. Во дворике послышались шаги, неровные, через раз – тихий и громкий. Так мог стучать протез или костыль по бетонным плиткам.
Руса облегчённо вздохнула. Так мог идти инвалид. Калитка отворилась и глаза, привыкшие в темноте, узнали профиль немолодого худощавого человека. Именно таким выглядел Гюнтер Гофман в свои пятьдесят лет, вышедший взглянуть на автомобиль, остановившийся рядом с его домом, на костыле. Надевать на ногу протез, снятый на ночь, он не стал.
– Кто там? – открывая металлическую калитку, поинтересовался Гофман, и, не дожидаясь ответа, спросил: – Вы ко мне?
– Если вы Гюнтер Гофман, то к вам, – улыбнувшись ответила Руса и вышла из кабины. Тусклый уличный фонарь высветил её красивое лицо.
– Товарищ Соколова! – прошептал по-русски немец, выронив от неожиданности костыль и едва не упав, продолжил на немецком, пребывая в крайней растерянности: – Mein Gott! Sind das wirklich Sie? Wenn meine Augen mich nicht taeuschen!
– Вы хорошо говорите по-русски, ещё не забыли язык? – убедившись, что их никто не услышит, сделала Гофману негромкий комплимент нежданная гостья. – Вот и хорошо, будем разговаривать на русском, – определилась с языком Руса. – А теперь приглашайте в дом, герр Гофман. В настоящий момент я американка и моё имя Элизабет Джонсон – Просто, так, как будто частенько здесь бывала, продолжила она и, захлопнув дверцу автомобиля и прихватив с собой сумочку, проследовала вслед за Гофманом в дом.
– Простите, Фрау Соколова. Я в таком виде… – извинялся на ходу Гофман, вышедший на улицу в пижаме, на которую накинул пальто. От волнения он покрылся краской, но слава богу этого не могла видеть нежданная гостья, на которой вместо русской шинели и сапог образца сорок второго года были дорогая норковая шубка и входившие в моду брюки, которые с немалой осторожностью начинали носить молодые немецкие женщины, старавшиеся не отставать от заокеанской моды.
– Называйте меня Элизабет Джонсон, и только так, – предупредила Гофмана Руса. – Впрочем, можете называть просто Эльзой. И вам легче, и мне приятнее, – улыбнулась она. – Как поживает ваша сестра?
– Кэтрин умерла полгода назад, – вздохнул Гофман.
– Простите, Гюнтер. Примите мои соболезнования, – извинилась Руса.
– Спасибо, фрау Эльза. Кэтрин теперь в лучшем из миров. Проходите в дом. Теперь я живу один.
Стараясь потише стучать костылём, Гофман распрямился насколько мог и проводил гостью в главную комнату небольшого родительского дома, где провёл свои самые счастливые годы несмотря на Первую мировую войну и последовавшие за ней лишения.
Зашторив поплотнее окна, он включил свет и, оставив на некоторое время Русу, прошёл в другую комнату, где переоделся в костюм, надел на ногу протез и освежил себя одеколоном, которым пользовался не часто. В таком виде он вернулся в главную комнату, где когда-то собиралась вся семья: отец, мать, бабушка, брат, сестра и он, Гюнтер – самый младший из семьи Гофманов.
– Скажите, фрау Эльза, что случилось? Почему вы здесь? – подавив волнение, спросил Гофман.
– Не буду ничего скрывать, Гюнтер. Не имеет смысла. Вы ведь знаете кто я.
– Догадываюсь… – понизил голос Гофман, словно опасался, что его могут услышать.
Руса остановилась взглядом на экране телевизора.
– Вы смотрите вечерние новости? – спросила она.
– Только шести и восьми часовые. Позже обычно ложусь спать. Поднимаюсь в половине пятого и еду в автобусе в город. Предприятие начинает работу в шесть утра, – пояснил Гофман, не понимая сути вопроса.
– Вчера поздно вечером на Первом канале гамбургского телевидения был показан небольшой сюжет: «американка Элизабет Джонсон в Гамбурге. Гостья приехала посетить места, где воевал, погиб и был похоронен её брат». Это, Гюнтер, обо мне. Несколько часов назад я возложила венок и живые цветы на могилу лейтенанта Британской армии Александера Фогга, а затем поехала к вам. Спросите зачем? – Руса внимательно посмотрела на Гофмана, отметив: «сильно постарел, выглядит усталым и нездоровым человеком. Лицо в глубоких морщинах, виски седые, волос на голове практически не осталось…»
– Я рассчитываю на вашу помощь, которая возможно мне понадобиться. Не скрою, дело опасное, но при соблюдении определённых мер предосторожности вы не пострадаете. Вы живёте одни и сохранить нашу тайну будет проще. Если откажетесь – уйду, но попрошу никому об этом ни слова и поскорее забыть о моём визите.
– Что вы! Что вы, фрау Соколова! – забыв от волнения о просьбе гостьи называть её Эльзой, – решительно возразил Гофман. – После того, что мне довелось пережить, уже ничто не может меня напугать. Отказа не будет какова бы не была ваша просьба. Можете положиться на одинокого старика Гюнтера. – В глазах немца заблестели слезинки. – Что же это за дело?
– Помните последний день сорок второго года? – спросила Руса.
– Помню, и, прежде всего, вспоминаю вас, фрау Соколова, – с неподдельной искренностью признался пожилой инвалид – в прошлом штандартенфюрер СС. – Позвольте мне хоть сейчас звать вас так, – попросил он.
– Хорошо, герр Гофман, называйте, – согласилась Руса.
– Спасибо. Спасибо вам, что отвечали на мои письма из лагеря, которые я передавал через товарища Вернера, а когда после окончания войны он вернулся в Германию, мне разрешили писать на ваш служебный адрес. Русские – самый гуманный народ на свете, и мне, немцу, стыдно и больно за то что творили наши солдаты на вашей земле. Очень стыдно… – и в этом Гофман был искренен. – А как поживает товарищ Вернер? У нас говорят и пишут, что жизнь в Восточной Германии тяжела и русские власти притесняют немецкое население. Не верю, не хочу в это верить!
– Вы правы, Гюнтер. Люди живут пока не легко, но год от года всё лучше и лучше. Здесь, на Западе, слишком много написано и рассказано лжи о жизни людей в СССР, ГДР и других странах, где строят социализм. Ещё большую ложь вам предстоит услышать в будущем. Чем будет лучше у нас, тем больше будет клеветы в наш адрес. Что касается Зигфрида Вернера, то он погиб в Берлине в пятьдесят третьем году, защищая народную власть от затаившихся фашистов, попытавшихся при поддержке западных спецслужб поднять мятеж и совершить в Восточной Германии государственный переворот .
– Я этого не знал… – только и нашёлся, что на это ответить Гофман. – Жаль Вернера… – Гофман закрыл лицо руками, ему стало стыдно за своё прошлое. Через несколько мгновений очнулся, попытался успокоиться и предложил:
– Хотите выпить кофе, фрау Соколова. Кофе хороший, бразильский. Я работаю, в плену освоил несколько рабочих специальностей и могу позволить себе хороший кофе!
– С удовольствием выпью чашечку, – согласилась Руса и сняла шубку. – Куда повесить?
– Простите! – захлопотал Гофман и поспешил повесить шубку в прихожей на самодельные деревянные плечики.
Старый холостяк неуклюже суетился перед дамой и едва не разбил чашку. Не выдержав, Руса пришла ему на помощь. Несмотря на то, что в туфлях на высоких каблучках она была на полголовы выше Гофмана и ещё недостаточно хорошо ориентировалась в хозяйстве холостяка, тем не менее не запущенного, движения её были столь рациональны, что пятидесятилетнему худощавому инвалиду было просто за ней не поспеть.
Стараниями Русы маленькие кофейные чашечки с блюдечками, ложечки, сахарница, вазочка с шоколадными конфетами, которыми любил побаловать себя старый холостяк, тарелочка с печеньем, бутылка с ликёром и рюмками – всё это хранилось в старом массивном серванте, заняли свои места на столе. Гофман принёс с кухни чайник с кипятком и поставил на керамическую плитку.
– Наливайте ликёр, герр Гофман! – напомнила Руса когда оба уселись за стол. – Выпьем за нашу встречу и перейдём к делу.
– Боже мой, фрау Соколова, как же вы красивы! – не удержавшись, сделал комплимент Гофман, поднимая рюмку, – со времени нашей первой и до сего дня единственной встречи пошло почти пятнадцать лет, а вы ничуть не изменились, даже ещё больше похорошели! Вы обладаете удивительной способностью притягивать к себе людей. Кто увидел вас хоть раз, кто был с вами знаком совершенно не важно при каких обстоятельствах, никогда этого не забудет!
– Довольно об этом, Гюнтер, вы и так уже выдали одну из моих тайн, – улыбнулась Руса, пригубив ликёр, а сама подумала: «милая моя, ведь это твоё качество притягивать к себе людей играет сейчас не столько за, а сколько против тебя самой. Как бы не случилась беды…»
– Ваш муж самый счастливый мужчина на свете! Вы… – Гофман запнулся, не зная что ещё сказать, и залпом выпил свою тридцатиграммовую рюмку.
– Мой муж погиб этим летом, – прервала его Руса.
Гофман застыл с раскрытым ртом, не зная что сказать.
5.
К обеду Нильсен и Мяаге добрались до небольшого имения баронов фон Нагель, расположенного на взморье в окружении заповедного букового леса. Место чудесное, красивое даже в пасмурный зимний день. Приятно пройтись по кромке леса над обрывом и полюбоваться морем. Тёмные волны с белыми барашками на вершинах набегают на берег, вдребезги разбиваются о камни, жадно облизывают песчаный пляж.
Однако сегодня не до местных красот. Во-первых с моря дует сильный холодный ветер, а во-вторых хозяева крайне возбуждены. Фрау Берта Рудель, проживающая с Иоганном Бергом в имении своего зятя Густава Нагеля, окончательно перебравшегося в Южную Америку после смерти жены и сестры Берты несчастной Гертруды, лишившейся единственного сына, то и дело прикладывала платочек к заплаканным, покрасневшим глазам.
– Я её сразу узнала! – с возмущением рассказывала гостям фрау Берта. Мы так разволновались, что не могли уснуть всю ночь. Я рассказала Гансу эту старую историю, стоившую жизни нашему Ади и погубившую Гертруду. Несчастная Герда промучилась несколько лет и умерла, оставив Густава вдовцом.
Густав крепкий мужчина и выдержал двойной удар. Второй раз не женился, пригласил меня жить в своём имении. Не возражает против проживания здесь Иоганна, помогает материально. За это и за всё другое – ему спасибо!
Уснули лишь под утро. Как проснулись – позвонили вам, герр Нильсен, а Иоганн отправился на почту дать срочную телеграмму Густаву. Теперь ждём ответа.
– Далеко ли в дебри Южной Америки забрался ваш зять? – поинтересовался Нильсен.
– Его новое поместье неподалёку от Буэнос-Айреса, но я там не бывала, – ответила фрау Берта, – Бедный Густав и покойная Гертруда мечтали, что после войны там будут жить их сын и некая Эльза Шнее, на которой Ади хотел жениться. Он познакомил свою невесту с родственниками. Они были в гостях у нас с Отто, – фрау опять поднесла платочек к глазам.
– Полагаю, что этой фрейлен Шнее была та женщина, которую вы увидели в вечерних теленовостях в обществе представительного британского генерала. Это так? – спросил Нильсен.
– Да, это она! – воскликнула фрау Берта, решительно сжав кулачки. – Для выезда в Аргентину Адольф раздобыл для неё паспорт на имя американки Элизабет Джонсон! И вот что я вчера увидела собственными глазами! – Фрау привстала из-за стола, словно желая рассмотреть что-то внимательней. – Эта дрянная девчонка, погубившая Ади и куда-то пропавшая из этого самого дома в последний апрельский день сорок пятого года, вдруг явилась ни с того ни с сего. Явилась под тем же именем – Элизабет Джонсон! Очевидно, завладела тем самым паспортом, который раздобыл для неё Ади, и разъезжает с ним по свету! Права была покойная Герда, сказавшая в тот роковой день: «в эту Эльзу вселилась ведьма!» – фрау Берта опять разрыдалась и Берг принялся её успокаивать. Накапал каких-то успокоительных капель и заставил выпить. Фрау выпила микстуру и запив горечь кофе со сливками, съела пирожок собственной выпечки.
Нильсен, Мяаге и Берг выпили по рюмочке коньяка, не заявив это событие никаким тостом: ни «за встречу», ни «за здоровье» – ни «за просто так».
– Видите, Мяаге, как тут всё закручено! – Заметил Нильсен. – Сейчас фрау Рудель успокоится и расскажет нам поподробнее об этой белокурой красавице, которую когда-то звали фрейлен Шнее, но и это имя вряд ли было последним в её биографии. Послушаем, а после обеда вернёмся в Гамбург и объявим её в розыск.
Что касалось пирогов, то тут фрау Берта была на высоте и гости ели их с удовольствием.
*
– В сорок втором году Отто служил в гестапо небольшого русского городка, не помню его названия, – немного успокоившись, рассказывала фрау Рудель. – Под его началом служила Эльза Ланц. – Фрау открыла семейный фотоальбом и, перелистав несколько страниц, показала гостям не слишком старую, но уже пожелтевшую, ввиду отсутствия хороших химических реактивов, фотографию.
На фото были запечатлены офицеры – подчинённые штурмбанфюрера Руделя и среди них молодая женщина в форме штабсшарфюрера СД.
– Разрешите, фрау Рудель, – Нильсен взял в руки фотографию и показал её Мяаге. – Посмотрите повнимательнее, Алекс, она?
– Она, мистер Нильсен. Точно она! – узнал Мяаге в молодой женщине на фото, облачённой в немецкую военную форму, русскую красавицу в нарядном летнем крепдешиновом платье, которую встретил в Москве, и американку Элизабет Джонсон в дорогом вечернем платье, ужинавшую вчера в отеле «Атлантик Кемпински» в компании британского генерала Ричардсона.
Вечером в пятницу, будучи в состоянии сильного огорчения, если не больше, Ричардсон вернулся в отель один, как и предполагали Нильсен с Мяаге, перехватившие генерала. Они сообщили обескураженному Ричардсону о своих весьма веских подозрениях в адрес «фальшивой американки». Окончательно добитый их словами, генерал вернулся к машине и куда-то помчался на ночь глядя…
«Не подбиралась ли эта дама к секретам британских оккупационных войск? Завлекла в свои сети развесившего уши генерала и делает своё дело. Приём хорошо известный и отработанный до мелочей в разведках всех стран», – подумал Мяаге и посмотрел на Нильсена.
– Итак, Эльза Ланц, Эльза Шнее, Элизабет Джонсон – таков ряд известных нам имён этой леди. Имя везде одно, фамилии разные, – перечислил Нильсен.
– Адольф полагал, что Эльза агент английской разведки, – пояснила фрау Рудель. – В конце войны, когда всё рушилось, надо было думать о будущем. Кроме того мальчик влюбился в Эльзу, а она водила его за нос и сбежала за несколько часов до того, как за Ади пришла субмарина. Мы с Гретой провожали его. Шли по берегу ночного моря. Эта Вальпургиева ночь, была наполненной нечистой силой. Было очень страшно… – вспоминала фрау. – В море всплыла субмарина и забрала Адольфа. В пути он застрелился. Нам сообщили об этом только через месяц. Вот как это было. Косточки Ади лежат с тех пор где-то на морском дне, – фрау, нервы которой были окончательно расстроены, расплакалась, извинилась и ушла в спальню.
– Вот незадача! – Буркнул огорчённый Берг. – В кои-то годы встретились старые товарищи, поговорить хочется за рюмкой коньяка, а тут такое… Если уж Алекс видел эту красотку в Москве, а потом в компании британского генерала, то сдаётся мне, что она русская шпионка и через этого генерала подбирается к секретам Рейнской армии. Надо немедленно сообщить хотя бы в полицию. Пусть её задержат.
– Разумное предложение, герр Иоганн, – согласился с ним Нильсен. – Только я сообщу о ней не в полицию, а куда надо. Ну допустим полицейские задержат её. Что мы ей предъявим? Это фото и рассказы герра Мяаге о том, как он встретил эту даму на улицах Москвы и сфотографировал её в кругу семьи. У вас фотография очень старая, с тех пор прошло пятнадцать лет, а у герра Мяаге они пропали прошлой ночью. Доказать что это одно лицо будет непросто.
– Есть ещё фотографии Эльзы Шнее, сделанные в сорок пятом году, – вспомнил Берг ночной рассказ Берты. – Их увёз с собой Адольф и теперь они хранятся у его отца в Аргентине. Мы сможем получить их.
– Все эти фото двенадцатилетней давности, – заметил Нильсен.
– А те, что сделал Алекс в Москве? – спросил Берг.
– Вы плохо слушаете, герр Берг, Я уже сказал, они пропали. Похоже их похитили из квартиры герра Мяаге по телефонному звонку этой леди Джонсон агенты КГБ в Нью-Йорке. Я не удивлюсь, если эти крутые парни из КГБ уже следят за нами. Кто знает, что у них на уме? Поэтому следует соблюдать осторожность. Нет, полицию в это дело впутывать не следует. Будет полезнее проследить за ней силами CIA. Опытные разведчики сами решат насколько необходимо привлечение местной полиции, – заключил Нильсен. – Ещё по рюмки и я позвоню.
От предположений Нильсена Берга передёрнуло. Мяге тоже ощутил внутренний страх, но не показал виду. Мужчины выпили, пожелав друг другу «успехов в охоте на русскую красавицу», и в это время в дверь гостиной постучала прислуга – пожилая женщина, помогавшая фрау Берте в хозяйстве.
– Фрау, вам телеграмма, – из-за двери послышался грубоватый, простуженный голос прислуги, – я могу войти?
6.
Около часа ночи раздался телефонный звонок, прервавший сон, и Воронцов поднял трубку с аппарата, стоявшего на тумбочке рядом с кроватью.
– Алло, Смит у телефона. Что случилось?
– Мистер Смит, к нам поступил пациент с тяжёлыми травмами черепа. Генерал-полковник. Необходима срочная операция! – раздался голос дежурного врача.
– Хорошо, через пять минут буду в операционной, – ответил Воронцов и стал собираться. Быстро умылся, почистил зубы, надел рубашку, брюки и обулся в удобные туфли, в которых не выходил за пределы госпиталя. В мирное время ночные звонки случались не часто, но работа в военном госпитале обязывала постоянно быть наготове.
Всё рядом, и через пять минут Воронцов был уже в операционной. Состояние пациента и в самом деле тяжёлое. Менее часа назад британский генерал попал в аварию, следуя на большой скорости по автобану, ведущему на юг Германии. Голова залита кровью, на темени огромная рана. Трещина, мелкие костные ткани проникли внутрь черепа. Санитары раздевали генерала, пребывавшего в бессознательном состоянии. Китель и брюки повесили на вешалку в прихожей, пострадавшего уложили на кушетку, предоставив осмотреть хирургу.
Воронцова встретил встревоженный заведующий хирургическим отделением.
– Доброе утро, мистер Смит. Примите мои извинения.
– Какое же утро, мистер Хелби, всего лишь второй час ночи, – ответил Воронцов, – впрочем, это уже не важно. – Что может быть важнее человеческой жизни. Кто этот человек?
– Я же уже сказал – генерал. Находился в отпуске. Надо же, угораздило его мчаться в состоянии среднего опьянения ночью в сторону Мюнхена со скоростью в сто миль в час! Предательское обледенение, машина вылетела на обочину, врезалась в дерево, и вот результат – черепно-мозговая травма! – Хелби развёл руками. – В себя не приходит. Вся надежда на Вас, мистер Смит.
– Хорошо, мистер Хелби, распорядитесь приготовить пострадавшего к операции, я сделаю всё, что смогу, – ответил Воронцов, облачаясь в белый халат. Ему доводилось делать операции после тяжёлых черепно-мозговых травм. Он был уверен в своих силах, а осмотрев пострадавшего убедился в благоприятном исходе операции. Костные осколки проникли неглубоко, а сердце у генерала было здоровым – выдержит.
Осматривая пострадавшего, Воронцов обратил внимание на красивое волевое лицо британского генерала, которое показалось ему знакомым. Нет, он определённо не был с ним знаком и прежде генерал не был его пациентом, но всё-таки – откуда это лицо ему знакомо?
– Мистер Хелби, как фамилия пациента? – спросил Воронцов, вглядываясь в неподвижное лицо генерала, покрытое ссадинами и синяками.
– Ричардсон, – ответил Хелби. Генерал-полковник. Служит в штабе нашей Рейнской армии.
«Ричардсон?» – вздрогнул Воронцов: «Ну конечно же, как я сразу не догадался! Боже мой, да ведь это тот самый британский полковник, а затем генерал Джордж Ричардсон!» – он вспомнил фотографию, которую ему показала, а затем уничтожила Лата, прося прощения за роман с англичанином. Она ушла от него роковой ноябрьской ночью 1942 года, когда над Импхалом бушевала тропическая гроза, а Воронцов летел в санитарно-транспортном «Юнкерсе» с красным крестом на фюзеляже, до предела заполненном солдатами и офицерами, ранеными в боях с британскими войсками под Эль-Аламейном , и в полусотне миль от греческого побережья их атаковали «Спитфайеры». Британские истребители поднялись с авианосца и расстреливали в воздухе санитарные самолёты…
Впрочем, сейчас не до тех ужасных воспоминаний, и кто бы не лежал на операционном столе он сделает всё, что в его силах, чтобы спасти человека. Воронцов придирчиво осмотрел набор хирургических инструментов и бригаду ассистентов, обступивших операционный стол. Пора было начинать…
* *
Генералу предоставили отдельную палату с видом на море. Подвинув подушку к спинке кровати и опираясь на руки, Ричардсон осторожно приподнял тело, в отличие от головы не пострадавшее, присел и осмотрел своё отражение в окне, за которым растекались ранние зимние сумерки.
– Хорош! – грустно пошутил, Ричардсон. Голова в бинтах, под глазами лиловые синяки, нос и челюсти, к счастью целы.
В палате горела лампочка в матовом плафоне и было сравнительно светло. Стрелки часов, висевших на стене, показывали четверть пятого вечера. После операции он проспал почти двенадцать часов, а когда очнулся – ощутил сильный голод, который перебивал лишь зуд в переполненном мочевом пузыре. Рядом с кроватью была установлена кнопка электрического звонка для вызова медицинского персонала. Ричардсон нажал на кнопку.
Тотчас появилась немолодая симпатичная медсестра, приветливо улыбнулась, поздоровалась и, вгоняя пациента в краску, приподняла одеяло и подложила под больного сосуд для малой нужды. Минуту спустя, не меняя выражения лица привычно извлекла его и отнесла в коридор. Скоро вернулась с той же приветливой улыбкой и обедом на маленьком никелированном столике с колёсиками. На подносе разместились: глубокая фарфоровая тарелка с куриным бульоном, тарелочка со свежими булочками и стакан с соком.
– Вас покормить? – спросила медсестра.
– Спасибо, надеюсь справиться с этой задачей самостоятельно, – попытался улыбнуться генерал Ричардсон, голову которого покрывала не привычная армейская фуражка, а свежие бинты.
– Как вас зовут? – спросил Ричардсон.
– Мисс Грей, – опустив глаза ответила медсестра.
«Надо же, и здесь служат англичанки, к тому же хорошенькие. Лет сорок пять, однако не замужем», – рассеяно подумал Ричардсон: – «Слишком много мужчин погибло в последней войне»…
Генерал ощущал головокружение, что было неудивительно. Помимо трещины в черепе от сильного удара и костных фрагментов, проникнувших внутрь разбитой черепной коробки, к счастью неглубоко и умело извлечённых хирургом, не обошлось без сотрясения мозга. Однако Ричардсону не хотелось чтобы медсестра кормила его как малое дитя с ложечки.
В подтверждение своих намерений справиться с обедом самостоятельно, генерал лёг на бок, приподнялся повыше и не без труда сел на кровать, взяв в руку ложку. Зачерпнул бульон и пролил на постельное бельё.
– Не упрямьтесь, мистер Ричардсон, – остановила его мисс Грей, – всему своё время. У вас сильное головокружение – явление обычное после травмы головы. Слава богу всё уже позади и мистер Смит, оперировавший вас, извлёк все кусочки вашего черепа вдавившиеся в мозг, к счастью не глубоко. В противном случае вы бы могли умереть или потерять память…
– Выходит, что у меня в голове не только трещина но и дырки? – попытался пошутить Ричардсон.
– Совсем маленькие и скоро они зарастут, – успокоила генерала медсестра, поднося ложечку с бульоном к губам больного. – Для этого надо хорошо питаться и больше отдыхать. После обеда я дам вам снотворного, – пообещала мисс Грей, строгие глаза которой были тёмно-серого цвета, вполне соответствуя её фамилии.
– А вот и мистер Смит, – привстала перед врачом медсестра. Хирург вошёл в палату, когда обед заканчивался и Ричардсон допивал виноградный сок с булочкой.
– Как дела, больной? – спросил Смит.
– Хорошо, доктор. Немного кружится голова, но боли почти не чувствую. Спасибо вам, доктор, за операцию. К счастью я был в беспамятстве и очнулся уже здесь с забинтованной головой.
– Спасибо, сестра Грей, можете быть свободной. Я осмотрю мистера Ричардсона и задам ему несколько вопросов.
– Я хотела дать больному снотворное, – напомнила медсестра.
– Хорошо, оставьте порошок и стакан воды. Мистер Ричардсон выпьет чуть позже.
– Слушаюсь, мистер Смит, – ответила Грей, подхватила столик и покатила перед собой, покидая палату.
Смит взял руку больного и нащупал пульс, убедившись, что он близок к норме.
– Вы, мистер Ричардсон, сильно перепугали заведующего хирургическим отделением. Звонили из Главного штаба Рейнской армии и требовали спасти вас во что бы то ни стало. К счастью, травма оказалась не самой тяжёлой. Скоро всё заживёт, и через месяц вы вернётесь к месту службы. – Воронцов смотрел в глаза генерала, с которым более полугода прожила Лата, и чувство, сходное с ревностью, овладевало им.
«Бог мой!» – вздрогнул Воронцов от нелепых мыслей, – «Латы уже нет и они давно, ещё осенью сорок пятого года, простили друг друга…»
– Что вы на меня так смотрите? – спросил Ричардсон. – Неужели я выгляжу так нелепо с забинтованной головой?
– Нет, генерал, вы выглядите вполне нормально. Считайте, что я просто любуюсь своей работой, – улыбнулся Воронцов. Теперь Ричардсон стал ему симпатичен.
«Сильный и красивый мужчина», – подумал он: «Впрочем, другого бы Лата не полюбила…»
Ужасно хотелось рассказать о себе, о том, что Лата ушла от Ричардсона именно в ту роковую ноябрьскую ночь сорок второго года, когда жизнь майора Воронцова висела на волоске. Ушла, остро почувствовав беду, грозившую человеку, которого продолжала любить, несмотря на близость с британским офицером, спасшим её от ареста в Сингапуре.
«Очередная загадка женского сердца», – задумался Воронцов, вспоминая волшебную индийскую осень 1936 года, когда в высоком безоблачном небе над огромной равниной между Индом и Гангом летел маленький тренировочный самолёт, и за его спиной сидела Лата. Воронцов вновь переживал те незабываемые мгновенья…
*
Самолёт трясло от порывов грозового ветра. Казалось, что молнии бьют в корпус, и он вот-вот рассыплется на тысячи обломков. Притихшая Лата неожиданно вскрикнула и Воронцов обернулся. В её глазах он увидел ужас.
– Смотри, Сер-Радж! Там Великий Индра – Повелитель громов и молний, на огненной колеснице! С ним Варуна , метающий молнии! Боги метят в тебя! Это знак Сер-радж! Это грозный знак! – Лата разрыдалась. Слёзы хлынули из её прекрасных глаз, унося с собой синеву, которой поражался несколько мгновений назад Воронцов.
Самолёт вырвался из грозы так же стремительно, как и попал в неё. Снова светило ласковое солнце осеннего утра, а черные тучи, оставшиеся позади, бесследно растаяли.
Что это было? – так и останется загадкой на всю жизнь. И верно, не обернись он тогда к Лате, быть может, и увидел бы верховного бога индусов Индру и бога Варуну, которого в дохристианской ведической Руси называли Перуном, и поклонялись ему более всех…
Их самолёт приземлился первым. Лата сняла шлем. Лицо её было бледным.
– Уедем сейчас же, Сер-радж! Не будем никого ждать! – умоляла она.
Оставив лётную форму механику и наказав предупредить Кемпке и Вустрова, что они вернуться к обеду или позже, причём Сергей пропустит последнюю лекцию по астрологии, Лата потребовала увезти её с лётного поля. Они сели в мотоцикл, на котором приехали, оставив Вустрову возможность вернуться в гостиницу в запыленном «Форде» Кемпке или в роскошном «Ролс-Ройсе» махараджи, который без устали протирал водитель-индус в неизменном тюрбане.
Воронцов развернул безотказный «Цундапп» в сторону гостиницы. Состояние Латы беспокоило его.
– Неужели она так испугалась грозы?
Промчались с милю, и возле колодца в обрамлении неувядающих деревьев Лата потребовала свернуть направо.
– Куда? – удивился Воронцов.
– Есть дивное место, милях в трёх отсюда. Едем туда!
Едва приметная тропа, пробитая неведомо кем в безводной степи, вывела их к обрыву. Воронцов остановил мотоцикл. Внизу, с высоты двадцати метров перед ними раскинулся прекрасный оазис в неширокой долине, по которой голубой змейкой струилась речушка, орошавшая великолепный сад.
Оставив «Цундапп» над обрывом, Лата увлекла Сергея за собой вниз по узкой тропинке, петлявшей среди прогретых на солнце красных скал, на которых грелись сотни разноцветных ящериц, а кое-где шуршали змеи, неохотно уползая в расщелины, уступая дорогу людям. Лата шла чуть впереди, и Воронцов залюбовался ею. Она была облачена в узкие бриджи защитного цвета, плотно облегавшие её великолепные бёдра, и в желтую блузу. Длинные густые волосы, достигавшие бедер, были наспех заплетены в толстую косу и заброшены на грудь. Изящные коричневые сапожки ловко перепрыгивали с камня на камень.
Вот и райские кущи роскошных цветущих деревьев, неизвестных Воронцову. А в их тени небольшой каменный домик с черепичной крышей. Их встречал сторож – крупный чернобородый индус в белой одежде и в тюрбане. За спиной у него висело ружьё.
– Приветствую Вас, госпожа Лата, и Вас, господин! – торжественно произнёс на хинди и склонился перед ними сторож.
– Здравствуй, Нагар. Со мною мой друг, мы погуляем в саду. Через час или два вернёмся. И прошу тебя, Нагар, не говори махарадже, если он не спросит, что мы были здесь.
– Не скажу, госпожа!
Ответ Нагара был столь искренен, что Воронцов без всяких сомнений поверил стражу.
Сад был и в самом деле великолепен. Такой красоты Воронцову ещё не приходилось видеть. Куда там строгим разбитым по плану европейским паркам. Здесь была дикая красота, и в то же время не было ничего лишнего. Великолепно подобранные ботаником деревья, обвитые лианами, цветущие кустарники, ухоженные естественные лужайки, несколько небольших водопадов, ручьёв и прудов. В тени деревьев мелькали пугливые лани. Стайки мелких обезьянок перепрыгивали с дерева на дерево, с любопытством разглядывая людей. В кронах пели райские птицы, а по земле важно вышагивали роскошные павлины.
– Этот заповедный парк принадлежит махарадже. Я бывала в нём, и сейчас поведу тебя, Сер-ражд, на поляну божественных изваяний, где, преклонив колено перед Великим Индрой и его супругой богиней Шачи, ты попросишь у них защиты!
То, с какой убедительностью говорила об этом Лата, вселяло в Воронцова душевный трепет.
Они вышли на поляну, обрамленную красными скалами, в центре которой размещался небольшой изящный храм, по кровле которого бегали любопытные обезьянки, а у входа в позе йога восседал высохший коричневый старик в огромном белом тюрбане и с длинной седой бородой. Старик, очевидно, был в трансе или ушёл в нирвану, как полагали индусы, и не обратил на них никакого внимания.
Перед храмом на каменных постаментах восседали искусно выточенные из камня изваяния Индры и Шачи. Лата припала перед ними на колени и ушла в молитву. Лишь губы её дрожали, но ни слов, ни шёпота Воронцов не слышал. Он последовал примеру Латы и припал на одно колено. Припоминая фрагменты древних гимнов, посвящённых Индре и Шачи, принялся тихо читать их на санскрите перед безмолвными изваяниями Богов. Иссякли высокие сутры , и в памяти всплыли стихи русского поэта, больно задевая незримые струны русской души:
«Когда же, наконец, восставши
Ото сна, я буду снова Я, –
Простой индус, чуть задремавший
В свящённой роще у ручья?»
– Да простит меня русский пророк за вольные допущения в своих гениальных стихах!…
Пронзительные русские строки вновь сменили сутры санскрита. Как близки два языка! И сколь ближе санскриту был древнерусский язык. Живя вне России большую часть своей жизни, Воронцов не терял с ней духовную связь. На полке возле письменного стола в маленькой берлинской квартирке стояли лучше книги русских писателей и поэтов, и среди них особенно любимые Бальмонт, Гумилёв, Клюев…
Сергей вздрогнул. Он не заметил, как Лата обняла его и зашептала, обращаясь к нему по-английски.
– То, что с нами случилось сегодня утром – знак Богов, знак Великого Индры! – молвила Лата.
– Слушай меня внимательно, Сер-радж! Завтра ты уезжаешь… Что! Удивлён? Думаешь, я не знаю? Знаю, Сер-Радж! Да и мистер Кемпке сегодня напомнил об этом, Ты думаешь, я не слышала?
Воронцов виновато склонил голову, потом обнял Лату и принялся осыпать её пылавшее лицо поцелуями. Слёзы выступили на его глазах.
– Милая, Лата! Я не могу без тебя! Хочешь, поедем в Европу? Если Европа тебе не по нраву, давай всё бросим, сбежим! Спрячемся в Гонконге, в Сингапуре, в Кейптауне, на далеких островах, где нас никто не найдёт! Ты станешь моей женой!
– Милый Сер-радж! Я люблю тебя так, как никого и никогда не любила. Те почти шесть недель, что мы знакомы – самые счастливые в моей жизни!
Но, Сер-радж, это не возможно. Ты воин, ты асур! И Индра сегодня пометил тебя своим знаком.
Впереди большая война. Так указывают Космос, Звёзды и арийские Боги! Мир запылает со всех сторон, и погибнут, на радость нашим врагам, миллионы людей нашей расы. И больше всего я хочу, чтобы Боги сохранили тебя, Сер-радж !
Воронцов знал, что Лата весьма образованная женщина, в совершенстве владевшая искусством медитации. Она хорошо знала историю и мифологию, владела серьёзными познаниями в астрологии, которой стал увлекаться и он.
– Мой мир – танец, – продолжала Лата.
– Я, наверное, не смогу стать хорошей женой. Мне уже двадцать пять, по индийским обычаям я стара для невесты. Танцевать мне осталось уже не долго. Что будет дальше? Даже не хочу об этом думать! – С этими словами прекрасная, словно богиня, Лата с удивительной легкостью вскарабкалась по сложенным на уровне каменной груди, каменным рукам Шачи, и, не без труда, извлекла из её короны небольшой сверкнувший на солнце камень. Вернулась к растерянному Воронцову и протянула ему дар Богини Шачи.
– Возьми этот камень. Он будет хранить тебя девять лет, начиная с этого дня! Когда станет очень тяжело и не будешь знать, что делать, как поступить, достань камень на свет, протри его и спроси. И камень поможет тебе советом, Сер-радж! Только никому и никогда его не показывай, иначе Шачи рассердится, и камень утратит волшебную силу!
– Почему девять? – не нашёлся что ответить в тот миг излучавшей невероятную энергию Лате, окончательно сбитый с толку Воронцов.
– Девять – малый арийский цикл, время грядущих великих потрясений, время борьбы богов и народов! Об этом, Сер-радж, поведала мне мудрая Шачи!
*
Воронцов очнулся от мучительно-приятных воспоминаний, которые в последнее время приходили на удивление часто, порою являясь в красивых и ярких цветных снах.
– О чем вы задумались, мистер Смит, – озаботился генерал Ричардсон состоянием надолго ушедшего в себя своего лечащего врача.
– Простите, генерал, после ночной операции я немного устал, – извинился Воронцов, к которому начинало возвращаться обидное чувство ревности.
«Вот он, гордый британец, который обнимал и целовал Лату, спал с ней, наслаждаясь любовью с красивейшей из женщин Индии, покорённой чопорной Англией, не стоящей и частички великой культуры древней страны…» – подумалось Воронцову. Но как человек генерал был ему симпатичен, и чувство ревности стало угасать: «что случилось со всеми нами – дела прошлые, как сказано у Пушкина: «дела давно минувших дней – преданья старины глубокой…» Впрочем, не такой уж и глубокой…»
Воронцов собрался уходить, попрощавшись со своим пациентом, состояние которого не вызывало опасений, однако Ричардсон стал неожиданно рассказывать располагавшему к себе доктору историю двух последних дней своей жизни, сгорая от желания поделиться наболевшим с располагавшим к себе доктором.
– Мистер Смит, вы смотрите вечерние телеперадачи? – спросил он.
– Не часто и не слишком поздно. Неужели пропустил что-то главное? – удивился вопросу генерала Воронцов.
Глава 8. На грани провала
«Мы пьём из чаши бытия
С закрытыми очами,
Златые омочив края
Своими же слезами…»
Михаил Лермонтов, русский поэт.
1.
Москва утопала в снегу. С запада навалился очередной мощный циклон. Третий день кряду при умеренном морозе к радости московской детворы, предвкушавшей скорое начало зимних каникул, сыпал мелкий, проникавший повсюду снег.
Борис Семёнович Стропов наблюдал из окна своего просторного кабинета за заснеженной площадью, проезжую часть и тротуары вокруг которой беспрестанно чистили снегоуборочные машины и дворники с большими лопатами. Снег сгребали в кучи и грузили на самосвалы, увозившие груз к набережной реки и сбрасывая на лёд.
В помощь уборщикам снега был направлен взвод солдат в валенках, ватниках защитного цвета и шапках-ушанках, которые нехотя, подгоняемые усатым старшиной в шинели, возвращались на расчистку после обеда с обычными совковыми лопатами на плечах. Издали эти лопаты можно был принять за винтовки или фаустпатроны, которые ещё не забыли фронтовики, а прочие граждане знали по многочисленным фильмам о недавней войне.
В центре площади на возвышении стоял памятник основателю и первому председателю ВЧК Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому . Железный Феликс, как его называли не только чекисты, но и рядовые граждане, до сих пор с опаской поглядывавшие на памятник, задумчиво взирал с постамента на засыпанную снегом столицу СССР.
На макушке у основателя ВЧК – органа государственной безопасности, многократно менявшего своё название, вырос белый хохолок из снега, делавший Железного Феликса с пышными заснеженными усами похожим на запорожского казака и даже на Тараса Бульбу, зачем-то снявшего на холоде барашковую шапку.
От такого нелепого сравнения строгое лицо Стропова едва не покрылось скупой улыбкой. Впрочем, настроение у Бориса Семёновича было далеко не предпраздничным, несмотря на то, что неумолимо приближался Новый год, а с ним новые тревоги и заботы.
– Прости пожалуйста, Феликс Эдмундович, за то что сравнил тебя с Тарасом Бульбой! – прошептал Стропов, зная что за массивными двойными дверями и звуконепроницаемыми стенами его никто не услышит.
Оторвавшись на секунду от окна, Стропов посмотрел на настенные часы в бронзовом окладе. Через десять минут к часу дня он ждал к себе на доклад генерала Калюжного и полковника Потапова. На работу с подчинёнными уйдёт не менее часа, так что отобедать удастся не раньше чем в два часа, а учитывая снегопад ехать обедать домой не стоило, так что придётся спуститься в столовую на втором этаже и довольствоваться далеко не домашним обедом.
Неполный стакан крепкого чая с лимоном в подарочном серебряном подстаканнике, украшенном символикой Комитета государственной безопасности, почти остыл, однако Стропов не стал беспокоить секретаршу. Перекусив до обеда бутербродом с осетриной и допив чай, Борис Семёнович надел очки и принялся просматривать документы, однако это занятие пришлось прервать – в кабинет вошли Калюжный и Потапов, оба с папками. Вытянулись по стойке смирно, кивнули непокрытыми головами, здороваясь с начальством, и застыли в ожидании команды.
– Здравствуйте товарищи! Проходите, садитесь, – пригласил Стропов генерала и полковника к столу. – Доложите о ходе операции, – обратился он к генералу, дав понять полковнику Потапову, что тот при необходимости дополнит доклад своего непосредственного начальника.
*
Детальный доклад Калюжного, о переброске майора Соколовой в Западную Германию через Швецию и Данию, длился минут двадцать и был прерван практически в самом конце неожиданным вопросом Стропова, по своему обыкновению слушавшего подчинённого не слишком внимательно с видом руководителя, которого не интересуют мелочи.
– Скажите, товарищ Калюжный, вы уверены, что разрабатываемую вами операцию не постиг провал? – Стропов посмотрел на Калюжного поверх очков и его строгие глаза напомнили генералу жёсткий взгляд человека в пенсне, обеспечивавшего ещё не так давно безопасность страны и ликвидированного аппаратом четыре года назад .
– После истории с фотографиями, которые удалось разыскать и уничтожить нашим разведчикам в Нью-Йорке, у меня нет такой уверенности, тем более, что два дня назад в назначенное время она не вышла на связь с нашим резидентом в Гамбурге, у меня нет такой уверенности, – продолжил Борис Семёнович, рассматривая Калюжного слегка сужеными немигающими глазами наполовину прикрытыми линзами очков. – Что если за Соколовой установлено наблюдение или того хуже – она уже задержана западными спецслужбами и даёт показания?
Стропов достал из верхнего ящика массивного рабочего стола копии, сделанные с фотографий и переданные в Москву по фототелеграфу, после чего оригиналы были уничтожены.
– Поясните, что это за фотографии, кем они сделаны почему на них изображена Соколова в кругу семьи? Из вашего доклада я этого не понял. А вы, товарищ полковник? – Стропов обратился к Потапову. – Вы поняли?
– Потапов собрался ответить, но Стропов не дал ему этого сделать, вернувшись к Калюжному.
– Так проясните же, Николай Иванович, историю этих фотографий и почему Соколова потребовала найти их и уничтожить? – Калюжный не первый год работал под началом Стропова и знал, что переход Стропова в обращении с подчинёнными на имя и отчество не сулил ничего хорошего.
– Борис Семёнович, – интуитивно использовал тот же приём Калюжный, – эти фотографии были сделаны случайно на улице Горького летом этого года во время Московского фестиваля молодёжи и студентов. Их сделал корреспондент агентства «Ассошиэйтед пресс» Арнольд Балтимор, аккредитованный для работы в Москве. Позднее, перебирая в памяти события, связанные с войной, Соколова вспомнила этого человека по описанию сделанному её родственницей и близкой подругой Ольгой Владимировной Лебедевой – женой капитана 1-го ранга Василия Лебедева. Ольга Лебедева была знакома с этим человеком, повинным в гибели её первого мужа капитана Лебедева, ещё до войны. Её первый муж погиб от пули снайпера осенью 1944 года при освобождении от немцев Литовской ССР. В ноябре, будучи уже в Москве, куда из Североморска перевели по службе её мужа, и, увидев фото американского журналиста, Лебедева подтвердила догадку Соколовой. Настоящее имя этого Балтимора Алекс Мяаге. Эстонец, служил и воевал в эстонских «Ваффен-СС», участвовал в карательных операциях против партизан и гражданского населения Псковской области, – пояснил Калюжный, повторив и дополнив то, что было кратко отмечено в его докладе и на что обратил внимание Стропов. Во время недавнего визита на новую квартиру Лебедевых, Калюжный отрепетировал вместе с Ольгой историю с Балтимором-Мяаге и был за неё спокоен. Если Ольгу вызовут для беседы, она расскажет то же самое.
– Первый муж – Лебедев, второй – Лебедев? Кто эта Ольга Лебедева? Почему не был задержан этот фашист? Наконец, почему я слышу об этом впервые? – Стропов потребовал ответа на все поставленные вопросы.
– Отвечу по порядку, Борис Семёнович: – взял себя в руки Калюжный. – После гибели первого мужа пограничника Игоря Лебедева, Ольга вышла замуж за его родного брата моряка Василия Лебедева, который приходится двоюродным братом покойному мужу майора Соколовой генералу Ярославу Соколову.
Арнольд Балтимор под личиной которого скрывается военный преступник Мяаге, покинул Москву спустя два дня, задолго до того времени, как был опознан. Что же касается бывшего офицера эстонских «Ваффен-СС» и военного преступника Мяаге, то с предложениями по его задержанию в момент следующего визита в СССР или в одну из дружественных нам стран, мною была передана записка в управление, которое занимается такими вопросами. Готов признать свою ошибку, что не информировал об этой истории лично вас, Борис Семёнович, ввиду вашей командировки в Румынию.
До неожиданного для нас инцидента – случайной встречи Соколовой с узнавшим её Балтимором, которая произошла в прошлый четверг в Гамбурге, я не связывал в единое дело работу Соколовой и этого американского журналиста…
– И вероятного агента ЦРУ, – добавил Стропов, перебив генерала. – Знаете, Калюжный, слабым местом задуманной операции является сама Соколова. Такая красивая женщина бросается в глаза. Соколова работала на севере Германии в конце войны, и, хотя прошло уже более двенадцати лет, её могли узнать. Такая женщина притягивает к себе людей.
– Согласен с вами, Борис Семёнович, но ведь на этом и делался расчёт. Этот таинственный Р. Смит, которого нам приказано разыскать и переправить в Москву, может выдать себя, обратив внимание на такую красавицу к тому же состоятельную американку. Верю, что так бы и случилось, тем более, что леди Элизабет Джонсон уже покорила сердце британского генерала Ричардсона и с его помощью сможет побывать во многих местах, где живут, служат или работают англичане, оккупировавшие север Германии – наиболее вероятное место поисков Р. Смита, согласно показаниям, сделанным Анной Скворцовой – женой советского дипломата, работавшего в Югославии. С помощью Скворцовой мы сделали искусственный фотопортрет этого Смита. – Калюжный умолчал, что искусственный фотопортрет сильно походил на погибшего в августе мужа Русы генерала Соколова. Потапов знал об этом, но тоже промолчит, в этом Калюжный был уверен.
– Как вы думаете, Калюжный, Скворцова ничего от нас не утаила? – спросил Стропов.
– Думаю, что рассказала всё что знала, тем более, что с ней работала Соколова, – ответил Калюжный.
– Где она сейчас? – спросил Стропов.
– Вместе с мужем в Афганистане.
– Ах, да, совсем забыл! – коснулся пальцами лба Стропов. – Афганистан – спокойная страна. Если понадобится, мы её вызовем. Так что же нам делать с Соколовой? – Стропов опять вскинул глаза на Калюжного.
– Борис Семёнович, я полагаю, что Соколова работает самостоятельно. Несмотря на постигшую её утрату, она сама напросилась на это задание, оставив на свекровь и золовку троих детей.
– Сама говорите? Я этого не знал. Опять, Николай Иванович, вы ставите меня в незавидное положение. Завтра вызывают «наверх», требуют отчёта о проделанной работе и голову этого Р. Смита. Не будет его головы – полетят наши, но в первую голову ваша, товарищ Калюжный. Фигурально, конечно, ведь теперь у нас «новое мышление», но отставка может стать реальностью. Вы понимаете меня?
– Понимаю, Борис Семёнович, – стараясь не терять лица ответил Калюжный, а про себя подумал:
«Вот был бы шум, узнай Стропов о встрече Русы с неизвестной немкой в маленьком городке Рерик? Да ведь и мне неизвестно кто эта женщина, с которой Руса искала встречи и встретила! О чём они говорили? Связана каким-либо образом эта встреча с заданием? Что, наконец натворил этот загадочный Р. Смит, которым интересуются «наверху»? Загадки, загадки и загадки. Разве что расскажет сама, когда вернётся. Вернётся ли?» – от такой страшной мысли мороз пробежал по коже. Был бы генерал верующим – молился бы богу…
– Очень жаль, если такая красивая и преданная партии и народу женщина попадёт в лапы врага… – Посочувствовал Стропов то ли Соколовой, то ли самому себе.
– Она ни о чём не просила перед тем как приступить к выполнению задания? – Неожиданно спросил Стропов.
– Была одна просьба. К вам, Борис Семёнович.
– Интересно, какая же? – оживился Стропов. – Почему сама не обратилась ко мне?
– Этого я не знаю, возможно постеснялась или же не решилась, – ответил Калюжный.
– Ну говорите, чего же хочет от меня майор Соколова?
– У неё есть один старый знакомый – старшина Иванов. Познакомились уже после войны, когда Соколова жила в Витбурге и помогала немецким товарищам разбирать сохранившиеся архивы СД. Иванов служил в Висмаре и сжился с местной немкой. Родили они двоих детей, но в браке не состояли, не было такой возможности оформить отношения. Иванова уволили из армии и отправили в Союз. Семья распалась и человек погибает. Соколова просила помочь Иванову оформить брак и разрешить его жене и детям жить в СССР. Вот та самая просьба, с которой Соколова просила обратиться к вам, Борис Семёнович, зная, что у вас есть связи «наверху»…
– Чушь какая-то! – Возмутился Стропов. – При чём тут какой-то старшина! Браки советских людей и особенно военнослужащих с иностранцами не поощряются, а значит запрещены! Что этому старшине мало баб на родине? Подумаешь, генерал какой этот ваш старшина! – продолжал возмущаться Стропов и Калюжный понял, что тот и пальцем не пошевелит чтобы помочь человеку.
– «Не поощряются – значит запрещены», – повторил про себя слова шефа генерал Калюжный. – «Вот ведь как сказал, мелкая твоя душа…»
– Вот что, товарищ Калюжный, отправляйтесь-ка в очередной отпуск, встречайте Новый год, а потом поезжайте на пару недель куда-нибудь в Сочи. Дела передайте Потапову, а по возвращении из отпуска займётесь другой работой. Стареете, Николай Иванович. Не за горами выход на пенсию.
– Всё товарищи, свободны, – распорядился Стропов и взглянул на часы. Пришло время отобедать.
Уже в коридоре Потапов, ни слова не проронивший в кабинете Стропова, сжал рукой плечо генерала:
– Не подумай про меня ничего дурного, Николай Иванович. Поди узнай, какая змея ужалила Бориса Семёновича. Отдыхай, коли отправляют в отпуск, а не на плаху.
– Да я и не думаю, Николай Кузьмич. Пойдём передавать-принимать дела, – вздохнув ответил Калюжный. – Ну что ж, в отпуск, так в отпуск! На пенсию, так на пенсию!
2.
– «Берта, Иоганн, до моего появления ничего не предпринимайте! Слышите, Ничего! Густав». – Зачитала фрау Рудель содержание только что доставленной телеграммы из Аргентины от мужа своей покойной сестры Густава Нагеля.
– Слышите? Как будто мы можем услышать его из Аргентины? Что значит «ничего не предпринимайте»? – разволновалась фрау Берта, обращаясь за разъяснениями к Бергу и Нильсену.
– А это то, моя дорогая, что герр Нагель просит не сообщать в полицию об этой русской шпионке, выдающей себя за американку, – пояснил Берг просьбу Густава. – Ведь это так, мистер Нильсен?
– Именно так, герр Иоганн, именно так, – задумчиво ответил Нильсен.
Мяаге вопросительно посмотрел на него.
– Не смотрите так на меня, Мяаге. Во мне нет ничего интересного, – раздражённо бросил Нильсен и добавил: – очевидно герр Нагель желает свести личные счёты с этой красавицей, погубившей двенадцать лет назад его единственного сына.
– В этом деле замешаны не только местнические интересы, – возразил Мяаге. – Миссис Джонсон пребывает здесь не зря, и не британский генерал цель её миссии. Ей поставлена какая-то важная задача, в противном случае русские не стали бы рисковать женщиной, к тому же такой красивой. Как же мы поступим? Неужели упустим эту Элизабет, которая просто обязана поближе познакомиться с CIA?
– Этак вы накрутили, Мяаге, сразу видно, что журналист, – ухмыльнулся Нильсен. – Я думаю, что надо прислушаться в герру Нагелю. Во-первых он старше нас по возрасту.
– Иоганн старше Густава, – перебила Нильсена Берта.
– В данном случае это не важно, фрау, – возразил ей Нильсен и продолжил перечисление достоинств бывшего группенфюрера СС Густава Нагеля: – Во-вторых он бывший генерал и достоин генеральского уважения. В-третьих, насколько мне известно, герр Нагель не сидит сложа руки в Аргентине и служит одной весьма влиятельной персоне, имеющей владения в этой прекрасной стране и не только там.
– Кто же эта влиятельная персона? Мы ничего не слышали об этом. Говорите, мистер Нильсен! – фрау Берта была заинтригована словами Нильсена, вспомнив при этом своего Отто, которого продолжала любить, несмотря на сожительство с Бергом. Иоганна фрау уважала уже за то, что он, несмотря на свои шестьдесят пять лет, был ещё крепким мужчиной, способным сделать жизнь молодящейся женщины полноценной.
«Отто всегда был на втором плане в сравнении с Густавом, а ведь именно он оказался настоящим патриотом Германии и сложил за неё голову!» – невольно подумалось фрау Берте, и от таких мыслей повлажнели её глаза, запершило в носу и она расчихалась, утирая платочком слёзы и прочие мокроты, на что мужчины деликатно не обратили внимания.
– Имени этого человека я вам не назову, господа, но босс Густава Нагеля сказочно богат и по своему влиянию на мировую политику много выше, чем скажем президент Франции или США. Разве что советский премьер-министр и секретарь коммунистической партии пока независим от воротил мировых финансов, но и это временное явление, – махнул рукой Нильсен, который тоже был недоволен существующим мировым порядком, но ничего с этим поделать не мог.
– Ну вы и сказали! – возмутился Берг. – Дуайт Эйзенхауэр самостоятельный президент и плясать под дудку каких-то денежных мешков не станет! – Бергу импонировал американский президент, предки которого были выходцами из Германии, импонировала его бескомпромиссная борьба с коммунизмом. За это Иоганн Андреас, в прошлом подданный Российской империи прощал нынешнему президенту США даже Вторую мировую, в которой генерал, а в последствии маршал, получивший от Сталина высшую советскую награду «Орден Победы» , воевал против Германии.
– Вы так думаете, господин Берг? – улыбнулся Нильсен. – Напрасно. Деньги правят миром, особенно в наше время огромных банковских империй. Вам довелось быть подданным последнего русского императора, но даже он – «божий помазанник» и монарх-абсолютист, как вы метко выразились, «плясал под дудку» банкиров из лондонского Сити и их французских и американских коллег-родственников из могущественной финансовой империи Ротшильдов. Русский царь вопреки здравому смыслу и в интересах Англии с Францией затеял войну с германским кайзером, который приходился ему кузеном! Иван Андреевич – назову вас русским именем – вы не задумывались почему император Николай II и император Вильгельм II сцепились в братоубийственной войне, потеряв свои короны и даже жизнь?
– Почему же? – переспросил Берг, которому, как этническому немцу с глубокими русскими корнями, обе мировые войны и прежде всего Первая мировая была приносили тяжкие воспоминания. – Задумывался.
– И чего же вы надумали? – спросил Нильсен.
– Да то же, что и вы, – тяжело вздохнув, признался Берг, не любивший американцев, от которых все беды, и более всего банкиров-кровопийц с Уолл-Стрит, которые за деньги продадут и родную мать…
– То-то и оно, Иван Андреевич! Власть денег – страшная сила и мы не можем с этим не считаться! – закончил эту неприятную тему Нильсен и, очевидно желая приподнять упавшее настроение Берга, сделал ему необычный комплимент: – А знаете, Иван Андреевич, ваше русское имя-отчество звучат гораздо лучше, чем банальное герр Иоганн.
– Возможно, я не думал об этом, – пробормотал Берг, не отреагировав на шутливый тон американца.
– По этому поводу стоит пропустить по рюмке коньяка, – предложил Нильсен и мужчины выпили, при воздержавшейся от спиртного фрау Берты, у которой крутился в голове извечный для любой хозяйки вопрос: «не пора ли переходить к кофе, чаю и пирогам?» Пироги в этот раз получились замечательные и ей не терпелось услышать в свой адрес похвалу от мужчин.
Так как же нам поступить с этой русской шпионкой? – напомнил Мяаге, разжевав дольку лимона.
– Мы же договорились, господа, подождём герра Нагеля. Дело серьёзное и он скоро пожалует к нам. В наше время путь из Южной Америки в Европу занимает менее суток. Авиация сокращает расстояния.
– Вы же сами предлагали сообщить об этой Элизабет Джонсон «куда надо»? – попытался возразить Мяаге.
– Это было ещё до телеграммы Густава Нагеля, – отрезал Нильсен.
– Верно, господин Нильсен. У Нагеля очень хорошие личные связи в полиции Шлезвиг-Гольштейна, – закуривая, заметил Берг. – Он даже приплачивает некоторым высшим офицерам полиции и те помогают ему в ряде дел на территории нашей земли. Но это только между нами, – предупредил гостей Берг, красиво, колечками, выпуская дым из-под пышных, порыжевших от табака усов. – Густаву нужна эта Элизабет Джонсон или та «красотка», которая скрывается под этим именем. Без помощи полиции её не задержать, так что герр Нагель обязательно свяжется со своими друзьями, которые за деньги найдут эту Элизабет живой или мёртвой и доставят куда прикажет Густав. Вот так-то господа! Герр Нагель просит нас ничего не предпринимать до его появления и нам следует поступить так, как он советует. Правда, Берта?
– Да, – согласилась с Иоганном Берта, и перешла к делам более приятным для женщины: – Господа, господа! У нас сегодня замечательные пироги с яблоками и вишнёвым джемом. Иоганн помогал мне замешивать тесто и раскладывать начинку. Они ещё тёплые. Сейчас я их принесу, а Иоганн принёсёт кофе и чай. Иоганн всё ещё «немножко русский» и пьёт исключительно чай! – сообщила гостям довольная фрау Берта. Ещё бы, с часу на час появится Густав и как раз к пирогам, которых они с Иоганном напекли предостаточно. – А с этой несносной Эльзой Густав разберётся сам, сполна расквитается за Ади и несчастную Гертруду! – торжествовал фрау Берта.
3.
– Я устал, Сви, – лениво шевеля полными красными губами, выдавил из себя Бин Мохе. Его грузное холеное тело развалилось в удобном мягком кресле, укрытом поверх покрывалом, испещренным магическими фигурами и кабалистическими знаками, заряжавшими слабеющую плоть тонкими энергиями.
По старческому телу от члена к члену пробегали слабые болевые ощущения, то затихавшие, то вновь расходившиеся, доставляя старцу утонченные, едва ли не садомазохические удовольствия.
– Здесь ужасный климат, Сви. Давление скачет, повышенная влажность. Я ее чувствую даже под защитой кондиционеров. К старости тело становится таким чувствительным. По-моему у меня температура. Этот срочный переезд не доведет меня до добра. К тому же печень, почки расшалились. Менял не раз, служат недолго, опять тревожат. Это от климата. Опять поменять? Даже не знаю, стоит ли? Успею? Да и зачем теперь… – Бин Мохе сладострастно улыбнулся неестественно красными губами, обнажая ровные, ослепительно белые, регулярно сменяемые зубы, как-то незаметно и тихо возникшей возле него необычайно красивой юной женщине, принявшейся разминать тонкими ловкими пальцами немеющие старческие члены.
– Ты совершенно скис, Бин Мохе, – Сви Галл укоризненно посмотрел на старшего коллегу «небожителя». Так почтительно называли их – сверхэлиту Атланты и Леванта президенты и владельцы огромных состояний, религиозные деятели и культурная богема, весь прочий цвет общества. Было их всего числом шесть – по одному представителю, пожизненно представлявшему своё из шести семейств, в руках которых были сосредоточены практически все финансы и власть в «цивилизованной половине мира». Все, кто ниже, называли их еще «посвященными», создавшими «Совет посвященных».
– Ты самый мудрый из нас, Мохе! – подали свои тревоженные голоса прочие четверо младших «небожителей». – Ты самый старший из нас! Твой долгий жизненный путь неоценим! Дай нам, Бин Мохе совет, как быть?
– Сегодня весь день мы смотрели и слушали сообщения с театра военных действий, – продолжил самый разумный из них, Ингли Сакс, – воистину пришли страшные времена! Язычники преодолели Босфор и ворвались в Европу. Иерусалим и Суэц взяты ими! Диверсионно-террористические группы язычников высадились с субмарин на западных побережьях обеих Америк, в Австралии и в Скандинавии. Неведомо как оказавшийся там незамеченным, подводный флот язычников блокировал Гибралтар и предотвратил разрушение шлюзов. Теперь все богатое левантийское Средиземноморье не будет затоплено и достанется врагу. Но самое страшное – эти три харьянские колонны. От них нет спасенья! Остановить их может только чудо! Иссякла энергия левантийских войск. Иберийцы не удержали перевалы через горы, и их часы сочтены. Третья колонна повернула на восток и беспрепятственно, покрывая до тысячи миль в сутки, движется к границам опустевшей Хань, а дальше море, и за узким проливом Атланта!
– Возьми себя в руки, Ингли, – брезгливо остановил растерянного «небожителя» Сви Галл, – что есть, то есть…
– Всему виной Орион, – загадочно молвил Бин Мохе, – эта звезда покровительствует харьянцам, заряжая их пассионарностью и жертвенностью. И не называйте их язычниками, сейчас их боги сильнее! Ещё древнеримский поэт Вергилий сказал: «Выбирая богов, мы выбираем свою судьбу». Он был прав.
В свое время мы пожалели средств на борьбу с их душами, и Орион не угас. А видите ли вы свет Сириуса, которому поклонялись наши далекие предки?
– Эх, Бин Мохе! хоть ты и старейший и мудрейший среди «посвященных», но веришь, словно юная Шила, в то, что можно погасить звезду? – покачал головой Сви Галл.
– Сириус угас! – в сердцах бросил Бин Мохе. – Не знаю, как они это сделали, потомки Яфета и Рама, а мы – потомки Сима, Хама , Атлантов и других колен того же Яфета пережили свою звезду. И силы наши духовные на исходе.
Численность населения Атланты и Леванта вдвое превосходит число харьянцев. Наклонировали в свое время бездушных дебилов! Наша экономика превышает их экономику во много раз. Накоплены огромные богатства. Но что все это в сравнении с энергией юной нации, воскресшей в очередном цикле из древних этносов, с ее натиском и жертвенностью? Да и умами они превзошли наших раскормленных ученых. Это убедительно показали их военные успехи. Мало кто и сейчас способен понять, откуда у бедной страны такая мощь?
Сви Галл принялся раздраженно мерить шагами роскошный зал, в котором могли уместиться сотни людей, но были в нем всего лишь шесть «посвященных небожителей».
– Воистину все перевернулось в Ойкумене . Потомки Сима, Хама и Атлантов светлее кожей смуглых потомков Яфета! – философски изрек он.
– Что кожа, уважаемый Сви, в жилах их вновь кипит кровь арьев. После гибели Хань, в чем мы премного преуспели, гибели всего его народа, утратившего, как и мы, способность поддерживать собственное высокое защитное биополе, харьянцы самый сильный, древний и в то же время самый молодой народ на земле. Четыре тысячи лет они строили свою уникальную цивилизацию в замкнутом пространстве между Индом и Гангом, Тибетом и океаном. Четыре тысячи лет они не переходили в военных походах естественных границ своего мира, накопив огромный духовный потенциал. У них учились Иисус и Конфуций, испрашивали пророчеств и предсказаний судьбы многие Сильные Мира настоящего и прошлого. И вот теперь, словно раскалённая лава, энергия так и не понятого нами народа выплеснулась за естественные границы, потрясая Вселенную… – Бин Мохе трагически покачал старческой восковой головой, обрамленной седым пухом.
– Есть в них что-то природное, дикое! – воскликнул Ингли Сакс. – Еще сутки назад мне казалось, что их можно остановить. Иберийцы сейчас на подъеме, способны на жертвенность. Но несколько часов назад стало известно, что в бою пал их премьер, господин Бено. Пусть каждый почтит его память…
На минуту среди «посвященных» воцарилась тишина…
– Теперь у них все рассыплется, – признался Сви Галл.
– А если привлечь наемников из Ибер-Уруса? – предложил Ингли Сакс.
– Кого? – в упор посмотрел на него Бин Мохе.
Ингли не ответил, отвел глаза.
– Во-первых, уже поздно. Во-вторых, в Ибер-Урусе неспокойно. Уже вспыхнули кое-где восстания. Там, как и у нас, еще не сложился новый этнос из потомков различных некомплиментарных народов, а нищета понуждает их к постоянным конфликтам. Эта дикая малонаселенная страна – полигон по отработке новейших технологий сосуществования на межэтническом уровне и еще что-то вроде сафари-парка вместо выжженной солнцем мертвой Африки. Иберийцы с трудом удерживают власть, но после разрушения их городов я не дам за их жизни и пластикового цента из своего состояния.
Вы уговорили меня переждать войну в этом неуютном месте, значит, знаете, что мы натворили, – закончил с одышкой Бин Мохе.
– Шила, иди к себе. – Бин Мохе ласково погладил женщину по бедрам. – Я скоро приду, и ты согреешь меня.
Шила почтительно поклонилась хозяину и бесшумно исчезла.
– Она лечит меня. Ляжет рядом и мне становится легче, болячки рассасываются. Зовите этих бездельников!
Сви Галл позвонил старинным серебряным колокольчиком и зал стал поспешно наполняться приглашёнными.
В покои «посвященных», являвших своими персонами мировое правительство, вошли президенты двух стран, ключевые министры, крупнейшие бизнесмены и финансисты, высшие религиозные иерархи, несколько многозвёздных генералов и адмиралов.
Старейшина «небожителей» Бин Мохе презрительным взглядом обвел входящих.
– А кто же руководит нашими странами в этот час тяжелых испытаний? А?
Вошедшие сановники молчали, потупив взор и прячась друг за друга.
Сви Галл уловил растущее раздражение Мохе и понял, что тот сейчас уйдет. Желая смягчить гнетущую атмосферу, он обнял старейшину за плечи.
– Мы обсудим возникшие проблемы, Бин. Если тебе тяжело, отдохни, а когда выработаем общую программу действий, дашь нам свой мудрый совет.
– Да, да, – заторопился Бин Мохе, – обсуждайте, а я пока прилягу и послушаю о чём вы говорите из своей комнаты. Проводи меня, Сви, – попросил он, с трудом поднимая больные ноги.
4.
– Старый родительский дом и эти фотографии – самое ценное из того, что у меня осталось от прошлого, – признался Гофман. С волнением, которого не скрыть, он раскрыл альбом в потемневшем от времени кожаном переплёте, украшенном расправившим крылья германским орлом, олицетворявшим молодую, выросшую из Пруссии Германскую империю, сокрушившую Францию и уверенно вступавшую в XX век. Уверенно догоняя ушедшие вперёд страны Запада, поделившие едва ли не весь мир на колониальные владения и сферы влияния . на арену мировой истории выходил новый хищник, не считаться с которым было нельзя.
Однако этот страшный век, отмеченный небывалыми революциями и гражданскими войнами, принёс немцам, русским и другим народам Европы две опустошительные войны, унёсшие не менее семидесяти миллионов жизней.
В этом старом семейном альбоме с кожаным переплётом, тиснённым потёртым временем и множеством рук орлом в исконно германских поблекших от времени цветах: чёрном, красном, золотом – спасибо покойной сестре бывшего штандартенфюрера СС, а ныне старого невзрачного инвалида, доживающего свой век в одиночестве, хранилась история некогда большой крестьянской семьи Гофман…
Руса перелистала несколько страниц, внимательно рассматривая старые фотографии, и слушая пояснения Гюнтера Гофмана, представлявшего своих родственников, знакомых, друзей. Все фотографии были аккуратно вставлены уголками в прорези, сделанные в плотных тёмно-серых листах семейного альбома и подписаны с указанием даты и года. Обычная немецкая аккуратность.
Из всей, прежде многочисленной по немецким меркам семьи, в живых остался лишь Гюнтер, да и то благодаря тому, что война для него закончилась 31 декабря 1942 года и не было впереди двух с лишним самых истребительных лет, когда русские и немцы остервенело истребляли друг друга, принося чуждому двум народам Молоху доселе невиданные жертвы, а заинтересованным в войне заокеанским банкам – ревностным слугам Мамоны, огромные деньги, деньги и деньги…
Перелистаны страницы с историей девятнадцатого века, на смену им пришли страницы с фотографиями, сделанными в двадцатом. К началу Первой мировой войны большинство мужчин семьи Гофман, облачённые в военную форму и с подкрученными к верху «а-ля кайзер» усами, браво смотрели на потомков с пожелтевших от времени фотографий, постепенно исчезая со следующих страниц семейного альбома…
Вот в страницах истории обычной немецкой семьи, недосчитавшейся многих мужчин, тусклые двадцатые годы. Нужда и бедность во всём: в одежде, в лицах, в грустных глазах потерявших веру людей. Тридцатые годы – время больших перемен и надежд, завершившиеся новой мировой войной и последовавшей за ней катастрофой…
На листах этого периода встречались пустые прорези – следы извлечённых фотографий, о которых Гофман умалчивал, а Руса догадалась, что на них были изображены люди в коричневых рубашках штурмовиков СА и чёрных мундирах СС, и прежде всего это касалось Гюнтера, дослужившегося до штандартенфюрера. Наконец те самые фотографии, ради которых она взяла в руки альбом. Их добрый десяток, все датированы 1939 годом, а вот и та, драгоценная для неё фотография, которая хранилась теперь у Ольги в новой квартире Лебедевых, в Москве.
Руса вскинула глаза на Гофмана.
– Да, фрау Соколова, это та самая фотография, которую вы оставили себе, взяв её из моего бумажника во время допроса в полуразрушенном здании какой-то станции посреди бескрайней степи на подступах к городу-крепости, с именем вашего вождя . Об эту русскую твердыню Германия сломала свои зубы, – тяжело вздохнул Гофман, провёл рукой по лицу и пояснил:
– Таких фотографий было напечатано несколько экземпляров. У покойной сестры сохранились ещё две. Если хотите, могу подарить вам одну из них, если утеряна та фотография, которую вы изъяли в последний день сорок второго года и скрыли это от своего начальства. На последующих допросах я тоже скрыл этот факт.
– Спасибо, Гюнтер, – поблагодарила Гофмана Руса. – Я сохранила ту фотографию. Она дорога для меня.
Затаив дыхание, Руса рассматривала до боли знакомую фотографию, которая запечатлела пятерых мужчин в меховых куртках с откинутыми капюшонами на фоне снега или льда. Воронцов был на фотографии крайним справа и на полголовы возвышался над невысоким и щуплым руководителем арктической экспедиции Гюнтером Гофманом. Воронцов улыбался ей с фотографии и был очень похож на Ярослава…
«Здравствуй Серёжа!» – мысленно улыбнулась Руса. – «Ты даже не подозреваешь, как я волнуюсь. Ведь уже через несколько часов увижу тебя и твою улыбку. Что я скажу тебе? О чём ты спросишь меня?…» – едва заметная улыбка на её лица, сменилась тревогой.
Гофман следил за Русой, за переменами в её красивом выразительном лице, понимая, что она видит лишь Воронцова и возможно разговаривает с ним в мыслях.
«Кто он ей? Что их связывает?» – Невольно задумался он.
Уловив на себе взгляд Гофмана, Руса вздрогнула и очнулась.
– Скажите, Гюнтер, вам хотелось бы встретиться с Воронцовым? – внимательно посмотрев в глаза Гофману, неожиданно спросила она.
– С Воронцовым? – изумился Гофман. – Разве такое возможно?
– Возможно, Гюнтер, и я рассчитываю на вашу помощь. Воронцову угрожает большая опасность.
– Воронцов! – никак не мог придти в себя Гофман. – Но ведь я ничего о нём не знаю, хоть и по прошествии стольких лет с теплотой вспоминаю всех членов нашей экспедиции, в том числе и Воронцова. Откуда вы его знаете, фрау Соколова? Где он и почему ему угрожает опасность? – недоумевал немец.
– Сергея Воронцова я знаю очень и очень давно, – улыбнулась Руса. Почему ему угрожает большая опасность, я вам не скажу, не скажет и он, а вот где Воронцов находиться я знаю наверняка. Вас, Гюнтер, наверное удивит, если я скажу, что это совсем недалеко отсюда, и весьма вероятно, что уже завтра или послезавтра вы встретитесь с ним. Готовы ли вы дать ему приют в своём доме и сохранить в тайне место его пребывания? Готовы ли вы пойти на риск, товарищ Гофман?
– Товарищ? – с удивлением повторил это слово пожилой немец, бывший офицер СС.
– Да товарищ! – подтвердила Руса.
– Готов, фрау Соколова! Я готов помочь герру Воронцову. Мой дом станет для него надёжным убежищем. Но как же вы, ведь насколько я понимаю и вам угрожает опасность?
– Угрожает. Но как-нибудь выкручусь. Не впервой! Нам с вами, Гюнтер, необходимо предусмотреть всё до мелочей.
– Что вы имеете в виду, товарищ Соколова, – спросил не на шутку встревоженный Гофман.
– Будьте готовы к тому, что Воронцов может появиться в вашем доме без меня. Возможно, что мне даже не удастся с ним встретиться до того, как это произойдёт. Если он приедет один, то сохраняйте спокойствие и ждите меня. Помните, Воронцову необходимо укрыться в вашем доме. И ещё, Гюнтер, в настоящий момент Воронцов носит английскую фамилию Смит. Ричард Смит. При первой встрече назовите его так и постарайтесь, чтобы соседи не видели вашего гостя. Вы поняли меня, Гюнтер?
– Да, фрау Соколова, всё понял, – ответил Гофман.
– Примите его, расскажите о моём визите. Расскажите том, как мы с вами познакомились пятнадцать лет назад в последний день сорок второго года. Словом, расскажите о себе. Воскресение станет для всех нас очень важным днём. Не покидайте дом в этот день, Гюнтер, и внимательно следите за улицей.
– Не покину, фрау Соколова, не отойду от окна! – поклялся Гофман.
– Почему же фрау, а не товарищ? – улыбнулась Руса.
– Простите, товарищ Соколова, – виновато поправился Гофман. – Но сколько времени вас ждать в этом случае?
– Этого, Гюнтер, я не знаю, – ответила Руса. – Возможно, что мы приедем к вам вместе, возможно, что я появлюсь через несколько часов после Воронцова, а возможно, что пройдёт много времени.
– Сколько же это много? – спросил Гофман.
– Не знаю, Гюнтер, не знаю, но обязательно вернусь! Слышите меня, обязательно вернусь! – Эти слова Руса повторила так, что Гофману стало не по себе. Он окончательно осознал, что товарищ Соколова оказалась в очень не простой, если не смертельно-опасной ситуации, сути которой не знал, и она не могла ему открыться.
«Чем меньше знаешь, старина – тем лучше» мысленно пошутил Гофман: «Но при чём здесь герр Воронцов? Что их связывает? Какая тайна?» – недоумевал он.
Руса посмотрела на часы. – Уже поздно, у вас найдётся где переночевать?
– Вы останетесь у меня? – разволновался Гофман.
– Да, мне необходимо немного отдохнуть, но я покину вас ещё до рассвета, а до того, как усну на пару часов, мне предстоит сделать многое. У вас найдётся тазик тёплой воды?
– Найдётся, я сейчас согрею, – ответил Русе совершенно растерянный Гофман, ущипнув себя за ухо: «Не сон ли?».
5.
До Рождества оставалось несколько дней. Воронцов изнывал от одиночества, которое в эти сумрачные декабрьские дни становилось просто невыносимым. Хотелось всё бросить и ухать куда глаза глядят, вот если бы только знать куда…
К сожалению, отпуск был израсходован, а следующий можно было взять не раньше лета. Накануне Рождества Рейнская армия и Бундесвер совместно с армейскими частями Франции, Бельгии, Нидерландов и Дании, входивших в блок НАТО, проводили крупномасштабные манёвры на севере Германии. В связи с этим появились пострадавшие британские солдаты и офицеры. Кто-то попал под колёса грузовика, кто-то неудачно приземлился с парашютом, кого-то раздавил танк…. Да мало ли что может случиться во время военных учений, в которых участвуют десятки тысяч солдат и офицеров. Словом, для медиков напряжённая пора. Слава богу – не война и учения заканчиваются, а пока работ в госпитале хватало, и начальство было против всякого рода отпусков вне графика и без оплаты.
После октябрьской встречи в Любляне с Анной Скворцовой прошло немногим более двух месяцев, но время тянулось так медленно, что, казалось, с тех пор прошла вечность. Порадовала лишь пара писем, пришедших от дочери. Лата писала что у неё всё хорошо, она готовится к рождению малыша и ей предсказывают мальчика. Воронцов прикидывал, что к осени сможет получить отпуск и отправиться на весь месяц в Индию – проведать дочь и познакомиться с внуком или внучкой. Предсказание предсказанием – главное чтобы хорошо прошли роды, а Латочка должна была разрешиться в феврале, так что он увидит ребёнка уже в полугодовалом возрасте. Какое счастье, что теперь до Индии можно было добраться из Лондона с помощью гражданской авиации, не то, что в тридцать шестом году, когда до этой ещё британской колонии добирались морем, тратя на дорогу до трёх недель.
В воскресенье, как обычно, Воронцов собирался навестить герра Иоганна и фрау Бригитту Боровски. В субботу вечером купил заранее бутылку вина, пирожные, фрукты и сложил в холодильнике. Хотелось лечь пораньше и как следует выспаться – такая усталость накопилась за неделю.
Последним пациентом, к которому он заглянул в конце смены, был генерал Ричардсон, в палату которого поместили полковника, ухитрившегося во время учений раздробить голень ноги. Ногу сохранить удастся, однако к строевой службе полковника вряд ли допусти военно-медицинская комиссия. После курса лечения полковника, по-видимому, комиссуют и отправят на пенсию.
Состояние здоровья генерала у Воронцова не вызывало опасений. Просто хотелось зайти к человеку, который хорошо знал Лату и мог что-нибудь о ней рассказать. Воронцов больше не ревновал жену к Ричардсону. Какая уж теперь ревность, когда её нет…
За эти два дня, что они были знакомы, мужчины подружились, если, конечно, хорошее отношение лечащего врача к своему пациенту можно отнести к дружеским отношениям. Через неделю генерала выпишут, он уедет в Англию, и возможно они больше никогда не встретятся, однако Воронцов никогда его не забудет, потому что полгода своей жизни этому человеку отдала его Лата…
Полковник, которому сложили кости раздробленной голени и наложили гипс, спал, умеренно похрапывая после приличной дозы болеутоляющих средств и снотворного, а Ричардсон, просматривал газету при свете лампочки в матовом плафоне, укрепленном на шарнире.
– Очень удобно, пожав руку лечащему врачу, – заметил Ричардсон. – Местное освещение можно направить куда угодно. Жаль нет телевизора, узнаю новости из газет, – добавил генерал.
– Как себя чувствуете? – спросил Воронцов. – Головные боли не беспокоят?
– Представьте себе – нет! – бодро ответил генерал. – Во время дневного обхода я спросил у вас, мистер Смит, сморите ли вы вечерние теленовости?
– Да, помню, мистер Ричардсон, извините, что не ответил. Меня вывал заведующий хирургическим отделением. Привезли вашего соседа, ухитрившегося та покалечить ногу о время манёвров. Но и у него всё будет в порядке, отправят на пенсию. Слышите как похрапывает?
– Слышу, но мне не мешает. Не надо его будить. Пусть спит, – посочувствовал Ричардсон полковнику, которого немного знал. В прошлый четверг в одиннадцатичасовых новостях на первом канале был показан сюжет, посвящённый приезду в Гамбург леди Элизабет Джонсон – американки, которая путешествует по Европе и намерена посетить памятные места, где весной 1945 года воевал, погиб и был похоронен её брат – лейтенант Британской армии, – пояснил Ричардсон. От Воронцова не скрылось заметное волнение генерала, хотевшего поделиться с врачом своими переживаниями.
– Не скрою, эта необыкновенно-красивая женщина в расцвете лет околдовала меня. В тот вечер, который мы провели в ресторане отеля, мне показалось… – генерал грустно улыбнулся. – Вы понимаете меня, мистер Смит.
– Понимаю, генерал, понимаю, – вздохнув, ответил Воронцов.
«Вот и этот сильный и красивый человек так же одинок, как и я» – подумал Воронцов, сочувствуя и генералу и себе – Нет, генерал, не смотрел. Устал и лёг спать пораньше.
– Элизабет покинула меня оставив крохотную записку, в которой сообщила, что должна «побыть несколько дней в одиночестве, всё обдумать, а затем вернуться в Гамбург, в отель, в забронированный номер», – продолжал изливать наболевшее генерал Ричардсон. – Потерял голову, помчался за ней, и вот результат – лежу здесь с разбитой головой. Впрочем, вашими стараниями, кажется всё обойдётся. Вы слушаете, мистер Смит? Или вам это не интересно?
– Слушаю, мистер Ричардсон, ответил Воронцов, которому было интересно услышать от генерала что-нибудь о Лате, а не о какой-то американке Элизабет Джонсон.
– Впрочем… – Внезапно в сознании Воронцова промелькнула мысль: «Постой, как он её назвал? Элизабет Джонсон! Но ведь на такое имя и фамилию у Адольфа Нагеля был заготовлен паспорт для Русы. Под этим именем молодой да ранний экс-оберштурмбанфюрер, сбежавший со службы в штатском костюме, собирался вывезти её в Южную Америку в мае 1945 года? Да, именно Элизабет Джонсон! Неужели обычное совпадение? Конечно же», – остыл Воронцов, – «и имя и фамилия весьма распространённые и в Англии, и в Америке. Впрочем…»
– Расскажите, генерал, как выглядела эта американка, на которую мне не удалось взглянуть в вечерних теленовостях? Неужели она так красива? – не удержался? спросил Воронцов.
– Голубоглазая блондинка не старше тридцати пяти. Довольно высокая, стройная и по-видимому бездетная. Вдова. В прошлом англичанка, перебравшаяся в Америку после войны. По её словам покойный муж оставил ей немалое состояние. Очень красива, этого я не могу передать, её надо увидеть, – вздохнул Ричардсон. Вспоминаю мою индийскую подругу Лату, которую мечтал видеть своей женой, и нахожу, что эти две казалось бы разные женщины – индианка и северянка чем-то похожи, словно одна порода!
– Ну вы и сказали, мистер Ричардсон. Порода! – попытался было возразить Воронцов, а у самого перед глазами возник образ Русы. Сравнение, сделанное генералом, неожиданно повторило его собственное ощущение схожести образов Латы и удивительной девочки Русы, которая спасла ему жизнь, с трудом дозвонившись из лежавшего в руинах Гамбурга в такой же разрушенный Киль в последний апрельский день сорок пятого года. Случилось это менее чем за день до того, как он с семьёй Хорста Вустрова и с отвратительным Адольфом Нагелем в придачу отправился на субмарине капитана 3-го ранга Шварца в Южную Америку, а оттуда в Индию к Лате. Тот телефонный звонок предотвратил арест хирурга Военно-морского госпиталя Сергея Алексеевича Воронцова озверевшими гестаповцами лишь на том основании, что тот русский…
– Надейтесь, мистер Ричардсон. Вернётся ваша Элизабет, – продолжая думать о своём, обнадёжил генерала Воронцов, собираясь попрощаться с ним и уйти.
– Вряд ли, мистер Смит, – понизил голос Ричардсон и сделал паузу. Храп спящего полковника наполнил палату. – Вот ведь какое дело. В ресторане я и Элизабет познакомились с двумя американцами – Нильсеном и Балтимором. Первый, похоже сотрудник CIA, а второй – журналист или что-то в этом роде.
После исчезновения Элизабет я растерялся и вернулся в отель, надеясь, что она всё-таки там. В отеле столкнулся с этими господами. Они меня поджидали. Так вот, Балтимор утверждает и небезосновательно, что видел миссис Джонсон и знаете где?
– Где же? – спросил заинтригованный Воронцов, возбуждение которого странным образом нарастало.
– В Москве, вместе с семьёй – мужем и детьми. Вот где! И знаете, оба высказали предположение, что Элизабет агент русского КГБ! Представляете себе что это такое? – возмутился генерал.
– В Москве! – едва не вскричал Воронцов, а в голове роились просто сумасшедшие мысли: «неужели она! Но почему здесь и опять под фатальным именем Элизабет!».
– Что с вами, мистер Смит! – заметил Ричардсон резкие перемены в лице лечащего врача.
– Нет, нет, ничего! Прихватило сердце, – солгал растерянный Воронцов, не зная что ответить, – и машинально, словно в оправдание добавил: – накопилась усталость. Годы, мистер Ричардсон, годы. Простите меня, я должен побыть наедине…
6.
– Кто там? – послышался заспанный старческий голос из-за массивной двери, обитой искусственной кожей.
– Герр Боровски, моё имя Эльза. Я знакомая мистера Смита. Откройте пожалуйста! Это очень важно для мистера Смита! – Растрёпанная, в распахнутом настежь пальто, лишившемся половины пуговиц, Руса тяжело дышала, зажимая рукой ссадину на виске из которой сочилась кровь. Словом, вид у неё был не слишком подходящий для ранних визитов, да ещё к практически незнакомым людям. Впрочем, она видела их однажды и случилось это более двадцати лет назад. Если и признают, то не сразу.
В таком виде в ней было непросто узнать элегантную миссис Элизабет Джонсон, так она изменилась со вчерашнего вечера.
«Вот бы удивился генерал Ричардсон!» – мелькнула в голове и тут же забылась нелепая мысль.
Вместо дорогой норковой шубки на ней было обычное демисезонное пальто, а голова, несмотря на холодную для этих мест погоду – чуть ниже нуля градусов, не покрыта – дешёвая шляпка, купленная накануне вместе с пальто, осталась в руках полицейских, которые наверняка вызвали подкрепление со служебно-розыскной собакой, способной взять след, понюхав эту самую распроклятую шляпку…
Свою прежнюю одежду, кроме белья, Руса оставила в доме Гофмана, который покинула в четыре часа утра, а машину оставила в перелеске на полпути от Любека до Киля. Вернувшись к автобану, Руса добралась до города на попутной машине, рискуя попасть в какую-нибудь неприятную историю. К счастью за рулём грузовика оказался пожилой и порядочный мужчина, ограничившийся комплиментом в адрес красивой смелой спутницы, путешествовавшей ночью, и больше ни о чём не расспрашивал. Однако в городе её ждали новые неприятности. Словом, удача на этот раз ей не сопутствовала…
– Почему так рано, фрау Эльза? Ещё совсем темно, нет и семи часов? – Спросил не до конца проснувшийся герр Боровски, голос которого Руса вспомнила, несмотря на прошедшие двадцать, даже двадцать один год.
– Герр Смит ничего нам о вас не говорил. Сегодня воскресенье и мы ожидаем его к полудню. Кто вы ему, фрау?
– Я же сказала, герр Боровски, знакомая Сержа Воронцова, – немного отдышавшись, тихо, так чтобы не дай бог не услышали соседи, повторила Руса.
– Как, вы знаете его настоящее имя? – удивился Боровски.
– Знаю! Откройте, наконец, дверь! – не выдержала Руса. – Я пришла одна и у нас очень мало времени! – едва не простонала она.
Лязгнул засов, которым Боровски закрывались изнури, и дверь отворилась.
– Входите, фрау. Простите за мой вид, я прямо с постели, – извинился за свою измятую пижаму герр Боровски, пытаясь получше разглядеть нежданную визитёршу, которая знакома с герром Воронцова.
– Не за что! – ответила Руса, продолжавшая пребывать в состоянии крайнего нервного перевозбуждения. – Я выгляжу не лучше!
Отца Хельги Иоганна Боровски она узнала без труда, несмотря что со дня их единственной встречи прошло столько лет. Боровски и тогда был уже не молод, а старики меняются не слишком заметно.
– Снимайте пальто, фрау. На улице холодно? – спросил хозяин. – Что с вами? – увидев кровь на пальцах женщины, заволновался Боровски.
– Пустяки, обычная ссадина. Если у вас найдётся йод и пластырь, то буду весьма признательна. А на улице холодно, – ответила Руса, входя в крохотную прихожую.
– Иоганн, кто там? – послышался из маленькой спальной комнаты голос фрау Бригитты.
– Молодая особа по имени Эльза. Она хорошо знает мистера Смита. Пришла сообщить нам что-то важное для Сержа, – ответил супруге Иоганн и отправился переодеваться и искать йод и пластырь в другую комнату, немногим побольше, которую можно было считать гостиной в небольшой квартирке одиноких стариков, потерявших восемнадцать лет назад единственную дочь.
*
Разыскивая ранним зимним утром дом супругов Боровски в плохо освещённом жилом квартале, расположенном в старой части города по адресу, данному ей Шарлотой, Руса обращала внимание на здания преимущественно в три – четыре этажа постройки XVII – XVIII веков, которые своим видом напомнили ей дом в Гамбурге, где она жила зимой – весной сорок пятого года. Квартиры в таких старых домах, восстановленных после войны, были тесными и неуютными. В таких домах доживали свой век старики, а люди моложе и состоятельнее предпочитали новостройки с просторными квартирами, горячим водоснабжением и центральным отоплением.
В воскресный день накануне Рождества, когда дни укорачиваются до минимума, да ещё в половине седьмого утра, на улочках было пустынно. До Кютершрассе, где находился дом Боровски, оставалось совсем немного, когда случилось крайне неприятное происшествие, имевшее тяжёлые последствия.
Внезапно затарахтел мотор и из маленького переулка выскочил полицейский мотоцикл с двумя полисменами. Инстинктивно и непродуманно, попав под свет фары, Руса заметалась, пытаясь укрыться в тёмном углу, однако этого у неё не получилось. Задумалась, переживая скорую встречу с Воронцовым и потеряла на время бдительность.
– Halt! – резанула ухо команда полицейского, направившего мотоцикл в сторону переулка, перекрывая путь для отступления подозрительной женщине, пытавшейся избежать встречи со стражами правопорядка.
Полицейские прижали Русу к парадным дверям дома, в котором она попыталась укрыться, но двери, как на грех, оказались запертыми.
– О-о-о! – осветив фонариком красивое лицо женщины и оценив её фигуру, заключил старший офицер полицейского наряда. – Почему прячетесь? Проститутка? Предъявите документы! – потребовал полицейский, хватая Русу за руку. – А ну-ка, Курт, посмотри что у неё в сумочке! – приказал младшему наряда офицер полиции.
Полицейский вырвал сумочку из рук Русы, раскрыл её, осветил содержимое фонариком и достал американский паспорт на имя Элизабет Джонсон.
– Посмотри, Людвиг, американский! – удивился полицейский, раскрывая паспорт. – Ваш?
Руса не ответила, лихорадочно обдумывая как ей выбраться из этой неожиданной ситуации: «заберут в отделение, а там выяснится, что некая Элизабет Джонсон в розыске? Эти Нильсен и Балтимор, за личиной которого скрывается военный преступник Мяаге, могли заявить на неё в полицию и вероятно уже это сделали. Как же быть?»
– Похожа, – разглядев фото на паспорте и сравнив с лицом задержанной, заключил полицейский. – Красивая фрау, ничего не скажешь. В самом соку! Правда, Курт? – ухмыльнулся офицер и попытался пошутить, наблюдая за выражение лица задержанной женщины: – Вы к нам, фрау Джонсон, прямо по адресу! Кстати, машина ваша обнаружена. Видите, как хорошо работает немецкая полиция! Или американская лучше? Пытались изменить внешность, перекрасили волосы? На фотографии в паспорте вы блондинка.
– Курт, сажай её в кабину, а сам садись сзади. Доставим в комендатуру, там разберёмся, что это за птичка!
Младший наряда, которого офицер называл Куртом, отстегнул от пояса наручники и привычно, как это делал множество раз, собирался надеть стальные браслеты на руки женщины. Офицер тем временем заводил мотор.
Всё произошло мгновенно. Полицейский, пытавшийся надеть на руки женщины наручники, вскрикнул от боли в вывернутой руке, которую женщина умело заломила применив приём из борьбы под названием Самбо , о которой полицейские практически ничего не знали и не могли противостоять неизвестным им жёстким, болевым приёмам.
Стальные наручники оказались в руках женщины. Используя их в качестве кастета, Руса нанесла два молниеносных и сильных удара по головам полицейских, и, не дожидаясь пока они опомнятся от шока, скрылась в тёмном переулке.
Через несколько минут, задыхаясь от бега и нервного возбуждения, она уже поднималась по узкой полутёмной лестнице на второй этаж старого кирпичного здания на Кютерштрассе, где жили супруги Боровски.
*
– Проходите в гостиную, фрау, – пригласил Русу Иоганн, переодетый в серые шерстяные брюки и вязаный пуловер. – С вечера я хорошо протопил печь отличным антрацитом, который добывают на шахтах Рура и она ещё не остыла. Сейчас поднимется Бриги – так Иоганн называл жену, и вы расскажите, что привело вас к нам. А пока – вот йод и стерильный пластырь. Вам помочь?
– В доме есть телефон? – спросила Руса.
– Конечно есть, – с гордостью в голосе ответил хозяин.
– У нас очень мало времени, герр Боровски. Пластырь потом! Мне надо срочно позвонить Сержу Воронцову, пока он дома, предупредить!
– О чём предупредить? – поинтересовалась подошедшая Бригитта в мягких домашних туфлях и тёплом халате. – Простите, не знаю вашей фамилии. О чём предупредить герра Воронцова, раз уж вы знаете его подлинное имя? – Фрау Боровски внимательно рассматривала лицо Русы.
– Mein Gott! – ахнула пожилая фрау и всплеснула руками. – Я узнала вас! Вы та самая фрейлен Росита, которая гостила в доме Вустров в рождественские и новогодние праздники! Когда же это было, вспоминала фрау, обняв и расцеловав Русу. Из больших светлых глаз семидесятилетней, однако всё ещё видной и даже красивой, несмотря на почтенный возраст, дамы покатились слёзы. – Прошло столько лет! Вы стали взрослой женщиной и по-прежнему очень красивы. Только ваши роскошные волосы были длинными и светлыми. Жаль, что вы их обрезали и окрасили.
«Вот ведь, сразу заметила что не так!» – подумала Руса и поцеловала в щёчки фрау Боровски, уловив при этом понравившийся ей запах стойких вечерних духов: «Молодец, следит за собой!»
– Вы не ошиблись, фрау Бригитта, это действительно я. Зовите меня как прежде Роситой, – через силу улыбнулась старикам Руса, и, увидев на комоде телефонный аппарат, немедленно подняла трубку.
– Дайте же мне телефон Воронцова! – потребовала она.
– Иоганн достал из ящичка бумажку и, надев очки, диктовал номер по цифрам, Руса набирала. Вот и последняя цифра, а за ней длинные гудки. Пока Руса набирала номер, не на шутку встревоженная фрау Боровски промокнула кровь на её виске, смазала йодом и заклеила ранку пластырем, потом смазала йодом ссадины на костяшках пальцев правой руки, оставшиеся от стальных наручников, которые Руса использовала в качестве кастета в борьбе с полицейскими.
«Около семи утра, но всё же – дома ли он?» – Русу охватило сильное волнение, совсем как тогда – в последний день апреля сорок пятого года, когда она звонила Воронцову из гаштета, устроенного в подвале частично разрушенного дома в центральной части Гамбурга. В тот день она звонила в Киль, чтобы предупредить Сергея об опасности. И вот, спустя двенадцать с лишним лет – то же самое!
Воронцову опять угрожает опасность. Только сейчас нет авианалётов, нет руин и она звонит не в Киль, а из Киля и не из гаштета, где гремит оглушительная и нелепая танцевальная музыка, под которую и сами по себе справляют поминки пьяные эсэсовцы с такими же пьяными и размалёванными девицами, а из маленькой тихой квартирки четы Боровски – родителей Хельги – бывшей жены Воронцова. Хельга утонула в океане после торпедной атаки германской субмарины на британский лайнер «Атения», оставив Воронцова вдовцом…
– У телефона Смит, – Руса наконец услышала до боли знакомый, совершенно не изменившийся голос человека, которого продолжала любить несмотря ни на что и так же ни на что не надеясь. – Что случилось? Привезли пострадавшего? – спрашивал Воронцов, очевидно решив, что ему звонят из госпиталя.
– Доброе утро, Серёжа, – потеряв на мгновение контроль над собой, Руса поздоровалась с Воронцовым на русском языке – языке на котором думала.
– Руса! – узнал её измученный бессонный ночью Воронцов. После вечернего разговора с генералом Ричардсоном, которого ему послало не иначе как само Провидение, задумавшее поиграть на чувствах двух немолодых, битых жизнью мужчин, знавших и любивших одну пропавшую женщину и знакомых с другой женщиной, волнующей их обоих и находящейся где-то рядом, он ждал этой встречи каждую минуту. Промучался всю ночь, пребывая в мучительно-приятных воспоминаниях. В ночном мраке замкнутого пространства комнаты в памяти, словно перед глазами, проплывали яркие, безвозвратно ушедшие в прошлое, волшебные картины.
Первая встреча с хрупкой девочкой загадочного происхождения, вывезенной студенческим товарищем Генрихом Браухичем из долины Нила близ границы Египта и Судана…
Плавание на лайнере «Палестина» из Хайфы в Триест, когда Руса знакомилась с окружавшим её Большим Миром…
Рождество в замке Вустров в конце тридцать шестого года. Вечер, снег, катание с горки на санках. Робкий, нечаянный поцелуй, так и оставшийся единственным. Ночной бал с танцами, на котором Руса была избрана королевой бала. Новый год, приезд Хельги с родителями и нелепая, не принёсшая счастья помолвка, стоившая стольких мук для влюблённой в него юной девушки Русы, которая, казалось что навсегда, исчезла из его жизни…
Раннее утро последнего апрельского дня сорок пятого года. Телефонный звонок, сохранивший ему жизнь, и неизгладимые из памяти слова:
«Немедленно уходи, скройся! Тебя ищут! Обязательно найди Лату и будь счастлив! Мой муж лётчик, у меня растёт сын! Всё, удачи!»
Казалось, что это всё…
– Алло, Серёжа! Что с тобой? Почему ты молчишь?
– Руса, где ты? Скажи! Я немедленно приеду! – опомнился Воронцов.
– Я в Киле у Боровски. Ни в коем случае не приезжай! Не теряй времени! Немедленно уходи. Тебе угрожает смертельная опасность! Запомни адрес… – Руса продиктовала, а затем повторила адрес Гофмана, рискуя, что их могут подслушать. К счастью этого не случилось. У спецслужб, перегруженных борьбой с русскими агентами, их пособниками и инакомыслящими, не было оснований и тем более ресурсов для прослушивания телефонных разговоров пожилой четы Боровски и одинокого немолодого хирурга.
– Запомнил? Повтори! – потребовала Руса.
Воронцов повторил.
– Правильно, Серёжа. Укройся, Там тебя ждёт старый товарищ, он всё объяснит. Кто? Узнаешь, Серёжа. Я не прощаюсь. Оттуда ни шагу! Обязательно дождись меня! Хотела вместе с тобой, да видно не судьба… – Руса едва сдерживала слёзы.
На лестнице за входной дверью послышался топот ног полицейских и лай собаки.
«Выследили!» – вздрогнула Руса. – Всё, Серёжа, обязательно сделай всё как я сказала, ты меня понял?
– Да, но? – попытался возразить Воронцов.
В дверь стучали, одновременно надрывался звонок.
– Никаких но, для тебя это очень и очень опасно! Обязательно дождись меня. И ещё, вспоминай Любляну. Тебе привет от Анны! Всё, немедленно уходи! – Руса положила трубку, и окинула взглядом потрясённых фрау и герра Боровски. Несмотря на то, что Руса говорила по-русски, они поняли главное – Воронцову угрожает смертельная опасность.
– Дайте записку! – потребовала Руса, вырвав из рук Иоганна бумажку с телефоном мистера Смита. – Забудьте о нём и не в коем случае не говорите, что я звонила от вас, просто укрылась от преследования! Открывайте дверь, пока её не сломали.
Руса прошла к печке, сооружённой в стене для обогрева сразу двух комнат и выложенной изразцами, открыла чугунную дверцу и бросила бумажку с телефоном Воронцова, который старики вряд ли помнили наизусть, на ещё не остывшие, тлевшие угли от прогоревшего антрацита, добытого на шахтах Рура.
«Неужели это провал?» – наблюдая, как вспыхнул листок бумаги с телефоном, подумала она.
Сохранить тайну
© Copyright: Вячеслав Макеев, 2021
Свидетельство о публикации №221122100647
Свидетельство о публикации №221122100647
Рецензии