За тридевять земель

    (Главы из романа "Щит Сварога")

 «Тот, кто не убивает нас,
делает нас сильнее»
               
Фридрих Ницше, немецкий философ.





Глава 9. В контейнере

«Есть в России святые места,
Если друг тебя в горе кинет,
Если вдруг на душе пустота,
Ты пойди, приложись к святыне…»
Юлия Друнина, русская поэтесса.

1.
В половине восьмого утра Руса оказалась не в полицейском участке, что было бы не самым худшим вариантом в событиях, развивающихся столь стремительно, а в подвале какого-то особняка на морском побережье, куда её привезли в крытом фургоне в наручниках и с завязанными глазами. Она слышала шум волн. Помимо прочего её усыпили хлороформом, и большую часть пути арестованная пребывала в бессознательно состоянии.
Мысленно Руса представила себе несчастных стариков Боровски, переживших неожиданный налёт полиции на свою квартиру и арест женщины, которая только что разговаривала по телефону с Воронцовым. Возможно, их и сейчас допрашивают, что небезопасно для пожилых людей со слабым здоровьем. Жаль их, не довели бы до инфаркта…
«Неужели это бункер ЦРУ, в котором меня подвергнут предварительным допросам?» – подумала Руса. К счастью, думать ей пока не запретили.
«Что они могут мне предъявить?» – размышляла она: «Американский паспорт на имя Элизабет Джонсон – подлинный, а найти эту реально существующую даму будет весьма непросто».
Калюжный как-то обмолвился, что американка, под именем которой Руса появилась в Западной Германии, весьма независимая дама и, похоронив мужа-миллионера, находится в настоящее время где-то в Тибете, изучает восточную медицину или что-то в этом роде. Тибет теперь полностью контролируется китайскими властями , которые из-за конфликта с Тайванем  особенно нетерпимы к американцам, жёстко пресекая всякую деятельность на своей территории не только агентов ЦРУ, но и любых, даже благотворительных организаций. Впрочем, из всех международных и тем более благотворительных организаций, зарегистрированных в США, так или иначе «торчат уши ЦРУ».
Детально проанализировать ситуацию, в которой она оказалась, Руса так и не успела. Загремел железный засов и в бункер или камеру, совершенно не важно как называется это неуютное помещение с шестью бетонными поверхностями – стены, пол и потолок, вошли пятеро мужчин и пожилая женщина. Это была фрау Берта Рудель. Взгляд её холодных серых глаз так и сверлил пленницу, с рук которой которой не сняли наручников.
Что касалось мужчин, то двое из них были ей хорошо знакомы. Безрукий господин с изуродованной шрамом левой половиной лица – это, конечно же, бывший легионер эстонских «Ваффен-СС» Алекс Мяаге, скрывающийся от заслуженного наказания под личиной американского журналиста Арнольда Балтимора. По совместительству Балтимор, разумеется, агент ЦРУ, как и его старший товарищ, мистер Нильсен. В нём сразу видно большого профессионала по части разведки.
Впрочем, и этот пожилой, но ещё крепкий и красивый мужчина в добротном штатском костюме серого цвета и белой сорочке без галстука ей тоже известен – профессиональная память на лица…
«Извините, что сразу не признала вас, герр Нагель», – едва не высказала своих мыслей вслух, узнав в этом человеке бывшего группенфюрера СС Густава Нагеля – отца Адольфа, которого видела один лишь раз в конце марта 1945 года, когда молодой Нагель возил её на виллу под Берлин, чтобы познакомить свою невесту с родителями.
С тех пор старший Нагель изменился незначительно и практически не постарел, оставаясь в свои шестьдесят с лишним лет всё ещё крепким и видным мужчиной. Ещё при первой встрече Руса заметила, что Адольф был похож на мать и заметно уступал отцу по «всем параметрам».
Двое других мужчин были ей не знакомы. Тот, которого фрау Берта держала под руку, был в штатском костюме и по возрасту самым старшим в этой пёстрой компании, пришедшей посмотреть на пленницу.
«Не кавалер ли тёти Берты, давно оплакавшей своего Отто Руделя, оставшегося защищать Витбург от советских танков и сложившего голову в неравном бою?» – подумала Руса и невольно усмехнулась в ответном взгляде фрау Берте.   
Пятым посетителем бункера был так же незнакомый ей мужчине в форме старшего офицера полиции. Он внимательно осмотрел свой трофей и обратился к Густаву Нагелю, которого назвал совершенно другим именем:
– Охота успешно завершена, герр Мендоса. Вот ваша добыча, – офицер полиции указал пальцем на Русу, –  за которую полагаются премиальные. Не молодая, однако, чертовски «хорошенькая кошечка»! – не скрывал своего восхищения полицейский. – Нет, пожалуй даже «тигрица»! – вовремя спохватился, прикидывая сумму премиальных, которые ожидал от заказчика, носившего теперь испанскую фамилию Мендоса. – Разбила наручниками головы моим ребятам. Действовала профессионально, как кастетом. В горячке они преследовали её, однако теперь оба в госпитале, где им зашивают раны. У самой лишь ободраны пальцы, да ссадина на виске. Ей богу, запачканная кровью она возбуждает ещё больше! Если вдруг передумаете, я возьму её к себе, –  ухмыльнулся офицер, рассматривая Русу наглыми рыжими прусскими глазами, цветом напоминавшими тараканов – всё тех же пруссаков, заполонивших Европу поле войны. 
– Твои парни, Вильгельм, сработали чётко. Не забудь наградить их премиальными и побеспокойся о том, чтобы они не распускали языки по поводу этой американки. Её не было, ты понял меня? – нарочито на «ты», как босс, знающий себе цену, объяснял ситуацию офицеру полиции герр Нагель, имевший паспорт на имя сеньора Мендосы. – И об этих стариках Боровски не забывай. Заткни им рты, чтобы не болтали лишнего и прекратили писать в Восточную Германию своей родственнице. Тогда будет полный порядок, как говорят наши друзья американцы:  «All right!». А премиальные поступят на твой банковский счёт. Не обижу.
– Благодарю вас, герр Мендоса, вы всегда отличались щедростью. Готов выполнить любое ваше поручение. Всё, что в моих силах! – не скрывая чувства глубокой преданности щедрому покровителю, который в августе сорок пятого года с помощью своих новых американских друзей  вытащил бывшего гауптштурмфюрера из лагеря немецких военнопленных на территории Восточной Германии.      
«Фамилия испанская. По-видимому, проживает в Аргентине, куда меня хотел увезти Адольф, а в Германии бывает часто, однако не хочет светиться под настоящей фамилией», –  подумала Руса, с неприязнью посмотрев на старшего Нагеля.
– Как смотрит! – усмехнулся Нагель. – Эту фрау, – с видом победителя он посмотрел на Русу, – я забираю с собой.
– Не мешало бы её допросить, – заметил Нильсен. – Вне сомнений, она агент КГБ. Полагаю, нам следует выяснить, что эта дама, засланная в Германию под именем Элизабет Джонсон, здесь делает? Зачем ей понадобился британский генерал Ричардсон? Кстати, леди Элизабет, стану вас так называть из уважения к вашей стойкости и красоте, хотите узнать, что приключилось с сэром Ричардсоном после вашего исчезновения?
Руса молчала, хотя судьба Ричардсона – генерала враждебной армии, однако человека порядочного, была ей не безразлична. Ей было жаль Джорджа. Рассчитывая встретиться с Воронцовым, она пока не знала – стоит ли ему рассказать о генерале, который был знаком с Латой и жил с ней в течение полугода, как с женой?
– Молчание – знак согласия, – не дождавшись ответа, решил Нильсен. – Сэр Ричардсон врезался на своей машине в дерево и повредил голову. Впрочем, вначале он её потерял из-за вас и помчался очертя голову в сторону Мюнхена. Правда уехал недалеко. Браво, леди Джонсон! Генерал ради вас был готов на всё и вполне мог бы выдать какие-то военные тайны. Но ведь вы здесь не ради секретов Рейнской армии. Неправда ли?
Опять молчите. Жаль. Попади вы в руки дознавателей из ЦРУ – всё бы выложили, поверьте мне. У нас есть много способов заставить говорить любого, в том числе и весьма болезненных. Что с вами сделает сеньор Мендоса, я не знаю, но думаю, что вам повезло ещё меньше. В конце концов, вас мы могли бы обменять на кого-либо из наших разведчиков, схваченных в СССР или странах Восточной Европы, а вот сеньор Мендоса в такие игры не играет.
Неужели так и не назовёте своего настоящего имени. Вот виновник вашего разоблачения господин Балтимор, видевший вас в Москве вместе с семьёй и сфотографировавший, зачарованный вашей красотой. Правда эти фотографии пропали уже через несколько часов после нашей встречи в ресторане отеля. Чётко сработано! Жаль, что мы не узнаем тех агентов, которые с вами на связи. Но лично вы уже ничем не сможете нам навредить, – закончил Нильсен свой безответный монолог, предоставив право высказаться в адрес пленницы своему коллеге Балтимору.
– Леди Джонсон, примите мои сочувствия или соболезнования, как хотите, – едва склонил голову Балтимор-Мяаге, мысленно пытаясь сравнить двух русских красавиц, которых он знал: эту женщину и Ольгу, сердце по которой продолжало ныть все эти годы и очевидно это навсегда. Что может быть болезненнее неразделённой любви?
«Боже мой, да ведь они удивительно похожи!» – изумился неожиданному сравнению, Мяаге. «Правы те знающие люди, которые утверждают, что самые красивые женщины одного народа удивительно похожи друг на друга – первозданная природная красота! Все изъяны в лицах уже вторичны»…   
– Весной или летом следующего года мне предстоит командировка в СССР, которая начнётся в Москве. Если желаете, могу передать вашим родным записку или на словах, –  предложил Мяаге. Если я правильно понял, фотографируя вас, вы были с семьёй. У вас красивый муж и замечательные дети, особенно дочь – вылитая мама! Вам не жаль их потерять? Простите, – поправился Мяаге, – Не жаль, что они навсегда потеряю вас?
Терпеливо молчавшая, стойко переносившая издевательства и душевные муки, Руса едва не взорвалась, однако усилием воли сдержалась и вместо гневных слов на английском и проклятий в адрес своих мучителей, простонала, опустив голову, так чтобы мучители не видели предательского блеска в её глазах – от бессилия выступили слёзы. Она не могла себе простить, что так нелепо оказалась в капкане.
«Прощай, Серёжа! Прости меня… Нет!» –  беря себя в руки, опомнилась Руса. – Жди меня, Серёжа! Чтобы не случилось, я обязательно, обязательно тебя найду! – едва слышно прошептала она и ушла в себя вместе с древней, идущей от сердца молитвой, которая должна была придать ей стойкости…   
– Смотрите господа, она что-то шепчет! – заметил Мяаге.
– Довольно, мистер, забыл вашу фамилию – хмуро посмотрел на безрукого американца сеньор Мендоса, он же Густав Нагель бывший группенфюрер СС и отец Адольфа.
– Балтимор, напомнил безрукий американец и дважды сфотографировал пленницу со вспышкой, привычно обходясь одной рукой. Фотоаппарат висел у него на шее.
– Довольно, мистер Балтимор. Она не хочет с нами разговаривать. Похоже она шепчет молитву, – остановил американца сеньор Мендоса, который здесь был главным и даже Нильсен не решил ему перечить и качать права ЦРУ на обладание захваченным «трофеем».
«Жаль, что охота на эту русскую красавицу закончилась так быстро», – подумал Нильсен:  «Жаль, что пропадёт такая красота…»
– Не церемонься с ней, Густав! – Вставила своё слово фрау Берта. – Пусть помучается, вспомнит как погубила Ади! – Бессильная что-либо сделать, сентиментальная фрау Рудель с совершенно расшатанными нервами, расплакалась, заливая обильными слезами костюм герра Берга, которому нечего было сказать. Достав из кармана платочек, он принялся вытирать ей глаза и успокаивать в меру своих способностей, а о русской пленнице, к которой тоже не питал жалости, подумал: «пусть помучается…» 

2.
Воронцов был потрясён утренним телефонным разговором, заставшим его врасплох. С ним говорила Руса…
После вечерней исповеди генерала Ричардсона, он только и думал о ней, уверовав в том, что это именно она. Пытался себе представить, как, где, когда и при каких обстоятельствах произойдёт эта необходимая для него как воздух встреча, грезил грядущей встречей с этой удивительно женщиной загадочного происхождения, которая обрела свою новую родину в СССР – его, Воронцова, Россию. И вот, ожидания не обману его…
«Да что же это происходит?» – мучался Воронцов: «Как она оказалась здесь? Зачем? Передала привет от Анны? Ну конечно же от Анны Скворцовой, с которой неожиданно, а быть может и нет, он встретился в Любляне! Как Руса оказалась у Боровски? Откуда она узнала их адрес? Какая опасность угрожает ему? Какую роль в её появлении сыграл британский генерал Ричардсон, с которым довелось познакомиться лично и при этом привести в порядок его разбитую в аварии голову. Наконец, кто такой его старый товарищ, который ждёт Воронцова в небольшой деревне под Любеком?» – мучался Воронцов в поисках куда-то запропастившейся авторучки чтобы записать адрес пока неизвестного «старого товарища». Наконец нашёл, записал на клочке бумаги, машинально сунул в карман брюк и стал собираться в дорогу, решив взять с собой только самые необходимые вещи, так чтобы уместились в одном небольшом чемодане, с которым ездил осенью в Югославию.
«Неужели вот так, не попрощавшись даже с заведующим хирургическим отделением, он всё бросит и как в последний апрельский день сорок пятого года интуитивно помчится прочь из полуразрушенного Киля в сторону аэродрома?» – подумалось Воронцову.
До Любека решил добираться на автобусе, так безопаснее, а машину оставить. Кто знает, может быть всё уляжется и тогда можно будет её забрать.
«Да что же уляжется?» – продолжал Воронцов размышлять над положением, в котором оказался: «Какая смертельная опасность угрожает мне? Неужели те документы, которые он отправил через Анну Скворцову в Москву таят в себе такую опасность? Ах, да! Ознакомившись с ними руководители КГБ, который на Западе представляют не иначе как «кровавым и беспощадным монстром», отдадут приказ захватить этого Р. Смита, каковым я представился Анне, и иметь его под рукой. Что значит под рукой? Ну конечно же в заключении, учитывая участие в войне на стороне Германии, а значит врага…»
– Доброе утро, мистер Смит! Поздоровался с ним знакомый охранник на выходе с охраняемой территории госпиталя. – Куда направляетесь в такую рань, да ещё пешком?
– Привет, Майкл! Машина не исправна. Собираюсь навестить знакомых в Киле и провести с ними день, – солгал на этот раз Воронцов, приветливо улыбнулся хорошему английскому парню и бодро зашагал к автобусной остановке, до которой было метров триста. Охранник покосился на его чемодан, возможно подумал, что «на один день в гости с чемоданом не ходят», но промолчал, раззевался после бессонной ночи, с нетерпением ожидая смены и отдыха.
К одиннадцати часам на трёх автобусах с двумя пересадками Воронцову, наконец, удалось добраться до деревни Кукендорф, где по словам Русы проживает его «старый товарищ». Здесь Воронцова застиг сильный снегопад. Крупные, набухшие хлопья снега в момент покрыли землю, крыши домов, вечнозелёные ели и туи, высаженные вдоль единственной улицы, и одинокого путника, оказавшегося под открытым небом в такую непогоду.
В аккуратных немецких деревнях, которые немногим, разве что статусом, отличаются от маленьких городков, на всех домах номера, но прочитать что на них из-за плотного снега практически не возможно и Воронцов шёл по деревенской улочке наугад. Внезапно его окликнул хозяин одного из домов, вышедший на крыльцо.
– Herr Smitt? Sind sie das?
– Jch!  – ответил Воронцов. – Wer ist hier?
– Guenter Goffman , – назвался хозяин типичного деревенского дома под черепичной крышей, построенного лет сто назад из добротного кирпича, которым исстари славилась Германия. – Вам сюда, герр Смит. Заходите. – Узнав гостя, перешёл на русский язык невысокий, заметно прихрамывающий мужчина в стёганой безрукавке и шляпе, и поспешил к калитке навстречу старому знакомому, которого высматривал с раннего утра. – Вы один? – с явным сожаление спросил хозяин дома, видевший, что гость и в самом деле пришёл один.
– Один, – подтвердил Воронцов, входя вслед за хозяином в небольшой дворик, в котором росла пушистая голубая ель и из-под свежего снега торчали последние бутоны алых роз. Он узнал хозяина дома, которого Руса заочно представила «старым товарищем».
– Ну здравствуйте, герр Гофман! – протянул руку Воронцов. – Признаться, не ожидал, что встречу вас. Руса не назвала вашего имени, сказала, что меня будет ждать «старый товарищ». Вот и ломал голову до этой самой минуты, кто он «мой старый товарищ». – Гофман крепко пожал протянутую руку. – Здравствуйте, герр Воронцов. Поскорее проходите в дом. Такой снег, что в десяти шагах ничего не видно.
– Ну меня-то вы высмотрели, – грустно улыбнулся Воронцов и обнял щуплые плечи бывшего руководителя секретной экспедиции  в Советскую Арктику в 1939 году. В ответном порыве Гофман обнял Воронцова, словно были они родственниками или старинными друзьями. На крыльце под крышей Воронцов стряхнул снег с пальто и шляпы и вошёл в дом, его пропустил вперёд хозяин.
– Раздевайтесь, герр Воронцов, и простите за то, что не стану называть вас мистером Смитом. Для меня вы по-прежнему Воронцов. В доме тепло, я с утра натопил печь. До обеда ещё далеко, а пока согреемся чаем. У нас в Германии принято пить кофе. Какой не важно – довоенный бразильский натуральный или наш военный ячменный или желудёвый, но кофе. В России я привык пить чай и теперь без него не могу. У нас чай не везде можно купить, так я раз в месяц выбираюсь в Гамбург. Недавно купил хороший китайский чай. Сейчас заварим и погреемся с коньком – за встречу. Не возражаете?
– Не возражаю, я и в самом деле продрог, к тому же провёл бессонную ночь. Вчера лёг поздно, беседовал со своим больным. Британский генерал-полковник. Сильно повредил голову в автомобильной аварии. От него узнал о Русе. Вернее догадался, что американка Элизабет Джонсон, вскружившая бедную генеральскую головушку и есть Руса. Представляете, чуть умом не тронулся. Всю ночь не спал, измучился, а утром позвонила она сама, дала ваш адрес и велела немедленно ехать к вам и ждать её у вас… – Делился Воронцов своими переживаниями. Хотелось выговориться. Говорить так открыто Воронцов теперь мог. Гофман знал о Русе больше чем он сам.
– Простите, герр Воронцов, вы уже дважды назвали фрау Соколову другим именем, или мне послышалось? – перейдя на хороший русский язык, спросил Гофман. – Руса – это имя?
– Да, имя, герр Гофман, Руса – её истинное имя, с которым она пришла в наш мир. Я познакомился с ней в декабре 1936 года, но прежде чем рассказать вам о ней, хотел бы услышать вашу историю. Ведь мне о вас практически ничего не известно с октября тридцать девятого года, когда наша субмарина вернулась в Вильгельмсхафен. Вы хорошо говорите по-русски, продолжайте, очень хочется слышать русскую речь, а то я уже и думать стал на английском, а если спохвачусь, то на немецком, а родной язык стал забывать. Догадываюсь, вы были в плену и там очевидно познакомились с Русой, которая теперь носит русскую фамилию Соколова. У нас теперь много времени, вот и расскажете свою историю. Согласны?
– Да, герр Воронцов, согласен.
Гофман раскрыл заранее приготовленный фотоальбом и показал Воронцову фотографию участников секретной экспедиции 1939 года в Советскую Арктику.
– Вот с этой фотографии, которую фрау Соколова – ваша хорошая знакомая конфисковала у меня во время допроса в последний день сорок второго года близ Сталинграда, где армия фельдмаршала Паулюса попала в окружение, и началось моё знакомство с самой красивой женщиной, которую мне довелось знать.
Вот Отто Клюге, где он теперь, мне не известно. Вот вы, вот я. Вот Лич, он погиб в день моего пленения, так и остался в бронетранспортёре, подбитом русским танком в заснеженной степи. А вот Карл Земан. О  нём мне тоже ничего не известно…
Воронцов посмотрел на фотографию, которую вместе с другими у него изъяли летом 1945 года в кейптаунской тюрьме, куда поместили по обвинению в шпионаже в пользу Германии, капитулировавшей ещё весной. За неимением доказательств из тюрьмы его в конце концов отпустили, но фотографии, в том числе и ту, на которой была Руса в форме унтерштурмфюрера СС изъяли. Её Воронцову было очень жаль, так как других фотографий этой удивительной женщины, оставившей по себе неизгладимую память, у него не было. И вот, спустя двенадцать лет… Просто не верилось, что менее чем четыре часа назад он слышал её голос!
«Обещала появиться, но не сказала когда» – вспомнил Воронцов телефонный разговор, а на сердце не было покоя: «что там на другом конце провода? Не грозит ли ей самой опасность?». В том, что Руса советский разведчик, он уже не сомневался, однако не до конца представлял себе какой жёсткий прессинг испытывала на себе Руса со стороны западных контрразведок и отлично работавшей западногерманской полиции. Из разговора с британским генералом Ричардсоном Воронцов понял, что Русе грозит провал. От таких мыслей ему становилось не по себе…
– Вы о чём-то задумались, герр Воронцов? – уловив его состояние, спросил Гофман.
– Да, Гюнтер, ещё как задумался. Скажите, когда Руса обещала появиться у вас?
– Если не вместе с вами, то через некоторое время. Велела нам ждать, обещала придти. А вот сколько ждать? – Гофман пожал плечами, не решившись выразить время возможного ожидания словами. – Ждите, герр Воронцов, она обязательно придёт! Вот и её вещи, – Гофман открыл платяной шкаф, куда он убрал их. – Неправда ли красивая шубка?
– Да, да, Гюнтер. Будем ждать, – тяжело вздохнув, согласился Воронцов. – А шубка и в самом деле красивая. – Он провёл по гладкому меху рукой и словно ощутил тепло удивительной девочки Русы, одетой в старую девичьею шубку Шарлоты. Он держал Русу на руках утром рождественского дня 1936 года, когда они вместе с мамой, Вацлавом и Хорстом отправились на коляске, запряжённой парой лошадей, через буковую рощу на взморье, где под сенью огромных старых деревьев притаился маленький храм Световита…   
Воронцов вернулся к фотографии. Вспомнив о Земане, поведал Гофману о походе германской эскадры во главе с линкорами «Тирпиц» и «Адмирал Шеер» к берегам России в сентябре 1941 года с намерениями принять капитуляцию кораблей советского Балтийского флота после взятия Ленинграда с суши солдатами Вермахта.
– Мы были с Земаном на линкоре «Адмирал Шеер». После неудачного похода я остался в Киле, а Земан ушёл следующим летом на линкоре в Советскую Арктику, уже в рейд по глубоким тылам русских, и больше мы с Карлом не встречались.      

3.
К полудню третьего дня похода, Вторая колонна, ведомая Рамом, вышла к берегам Дона. Позади остались руины укреплений и городов, в которых частями арьергарда завершалась зачистка местности от разрозненных групп противника.
С наблюдательного пункта своего вездехода Рам рассматривал ровную, как стол, пустынную местность за широкой балкой, в центре которой, обрамленная кустами ракит протекала небольшая речушка – это всё, что осталось от некогда многоводного Дона. На правом берегу уже трудились вездеходы саперов, обезвреживая путь на север от множества мощных мин, заложенных противником.
Неутомимые вездеходы, прошедшие горами и обогнувшие морем горные теснины, успешно выдержали ожесточенный бой с вражеским флотом, и остановились на берегу священной реки, за которой начиналась страна Русья, духовная связь с которой не прерывалась на протяжении минувших тысячелетий. Черноморская соль еще не осыпалась с бронированных бортов, а харьянцы уже устремились к донской воде и, черпая ее пригоршнями, с жадностью пили. В далекие времена исхода с северных горизонтов к теплому океану их предки нарекли широкую и привольную реку, у которой долго гостили, растили скот – быков, коров и лошадей, перед походом через горы, привычным для большой реки именем Инд. А когда пошли дальше, уступив реку другим племенам и народам, имя реки стало постепенно меняться во многих наречиях и дошло до наших дней как Дон. А первородное имя реки унесли с собой арьи далеко к синему морю-океану, к новой большой и многоводной реке…
Стояла ранняя весна, но днем было уже жарко. В почве еще сохранялась влага от зимних дождей и степь, превращавшаяся в пустыню, пока зеленела и цвела алыми маками. Но уже через месяц-полтора все это весеннее благолепие увянет, обнажив высохшую почву, хранившую местами следы былых черноземов, кое-где еще не покрытых надвигавшимися песками.
По берегам Дона, по всей широте обзора, лепились останки сгоревших селений и городков. Пожарища еще не остыли и над ними клубились дымки. Все местное население бежало, освобождая харьянцев от необходимости зачисток местности. Укрыться в пустыне было негде.
Дозиметристы замерили уровень радиации на местности. Он был вполне допустим. После разгрома группировки противника в горах тактическое ядерное оружие больше не применялось.
Иберийские войска и их союзники левантийцы, отступая, оторвались от харьянских войск и, по наблюдениям из космоса, находились севернее и западнее на добрую сотню миль.
Рам снял защитный шлем и, вдохнув всей грудью душистый весенний воздух, сошел на землю, направляясь в сопровождении адъютанта к реке. Он улыбнулся, заметив бежавшую к нему Ситу. Вслед за ней едва поспевал рослый незнакомый ему светловолосый человек.
Подбежав и не стеснясь окружающих, Сита бросилась  в объятья Рама.
– Рам! Ведь это Дон! Мы дошли до него!
– Кто это с тобой? Я, кажется, догадываюсь. Сварожич? – спросил Рам.
– Русский я, Свят мое имя, а полное – Святослав. Почитаем мы Сварога – предка нашего. Пристали к вам за Араксом. Вместе воюем, – с трудом подбирая нужные слова на санскрите, представился спутник Ситы, поправляя натруженной крупной рукой со следами недавних ожогов длинные светлые, словно пряди льна, волосы и пытливо рассматривая харьянского генерала пронзительно голубыми глазами, светившимися, словно осколки неба, на потемневшем от солнца, заросшем светлой бородкой, лице со следами шрамов.
– О них я говорила тебе, Рам. Было их тридцать, ушли от иберийцев. Шестеро погибли в последнем бою…
– Приветствую тебя, сварожич. За Доном твоя страна, Русья.
– Эти места на многие сотни верст вокруг заселены ныне чужими. Моя земля много дальше, Предводитель, – Свят указал рукой на север, – там, где полноводные реки впадают в Арктический океан с островами, над которыми по сто дней кряду не заходит летнее солнце. Там под покровительством Сварога лежит Земля-Матка. Там еще жива Русь-Матушка!
Раму сварожич понравился. Держался он просто и достойно. А его назвал Предводителем. «Почти что вождь», – подумал Рам.
– Чужих здесь больше не будет, сварожич. Часть переселенцев останется здесь, и так будет дальше до самого Арктического океана. Минувшие тысячелетия разделили наши братские народы, теперь они воссоединятся на древней прародине и вместе станут терпеливо очищать землю от той скверны, что нанесли на неё безумные варвары.
Завтра, к вечеру, будет Москва… – Рам испытующе посмотрел на русского.
– Когда в шестом веке византийский полководец Велизарий  с греко-славянским войском освободил Рим, он нашел там среди всего прочего многочисленного люда всего шесть коренных римских семейств. И плакал, видя такое, седой полководец… – задумчиво молвил Свят. – Я не хотел бы этого видеть.
Сита по-новому посмотрела на Свята.
– Как он все же красив, с каким достоинством держится! Воистину Северный Орел! Верно, таким был и Великий Яруна , по следам которого тысячелетия спустя, вслед за солнцем шла к Северному океану их колонна. Кто знает, быть может, сварожич и есть одна из реинкарнаций Великого Предка! И встреча эта совсем не случайна?…
Неподалеку росло старое, изуродованное войной, чудом, выжившее миндальное дерево в бело-розовой дымке весеннего цветения. Свят снял с древа красивую ветвь и протянул её Сите.
– Вот прекрасная ветка омелы , срезанная золотым серпом …
И спустились они к Дону, обмелевшему от выпитой харьянцами воды, и пили ее шлемами, словно целебный эликсир.

4.
– Просыпайтесь, фрейлен Эльза, буду называть вас так, как называл Адольф, пока не узнаю вашего подлинного имени, – Густав Нагель трепал Русу по щекам, наблюдая как она просыпается после долгого перелёта в бессознательном состоянии из северного полушария в южное.
Ей сделали два укола с большой дозой снотворного и с морфием и поместили в опечатанный контейнер, который доставили на авиабазу НАТО. Заплатив кому надо «кругленькую сумму», контейнер без досмотра загрузили в транспортный самолёт, летевший в Техас. Там, проделав тот же испытанный приём с деньгами, контейнер перегрузили на другой самолёт и ещё через двенадцать часов вместе с прочими военными грузами своеобразная «мобильная тюремная камера» оказалась в Монтевидео, откуда до Аргентины и Буэнос-Айреса, в зелёных пригородах которого находилась вилла сеньора Мендосы, рукой подать.
Такие схемы доставки нелегальных грузов и людей из Германии в Южную Америку были отработаны до мелочей. У сеньора Мендосы, обладавшего неиссякаемыми денежными ресурсами, повсюду были свои люди, желавшие хорошо заработать.
В общей сложности пленница проспала, вернее пребывала в бессознательном положении почти двое суток.
– У вас завидное здоровье, фрейлен Эльза, – сделал ей комплимент состоятельный аргентинец по имени Хосе Мендоса, он же бывший группенфюрер СС Густав Нагель, которому через месяц исполнится шестьдесят один год – возраст ещё не предельный для здорового мужчины, от которого ещё могут рожать крепких детей молодые женщины. – Были опасения, что вы не перенесёте таких доз снотворного и морфия, – посочувствовал Русе «добрый сеньор», – однако путешествие из зимы в лето завершилось вполне благополучно. Примите мои поздравления, фрейлен Эльза!
Перед глазами просыпавшейся женщины словно туман, сквозь который просматривается расплывчатое лицо немолодого мужчины с зачёсанными назад, блестящими от бриллиантина тёмно-русыми волосами, карими глазами и модными в Латинской Америке ниточками усов. Губы мужчины шевелятся, что-то говорят. Руса узнаёт его. Это Густав Нагель, отец Адольфа. Он осторожно хлопает её по щекам холёной ладонью. На безымянном и среднем пальцах дорогие перстни с камнями…
Усилием воли, Руса прогнала остатки сна и широко раскрыла глаза, пытаясь понять где это она? В пробуждавшейся памяти застряли обрывки слов Нагеля старшего, которого она и видела лишь один раз, не рассчитывая больше увидеть, и вот на тебе.
«Вот оно в действии свойство притягивать к себе людей» – подумала Руса, теперь уже не зная, хорошо это или плохо.  «Что он там говорил о путешествии из зимы в лето? Неужели я уже в Аргентине? То, чего не сумел сделать младший Нагель, осуществил старший!» – от таких мыслей она окончательно проснулась и присела, как оказалось на роскошном диване, куда её очевидно перенесли из контейнера. Просторная комната с мягкой мебелью. Окна зашторены плотными портьерами. Сквозь небольшие щели пробивается солнечный свет. Прохладно, комфортно. Мягко, едва слышно жужжит кондиционер. Тикают напольные часы с деловито раскачивающимся жёлтым, вероятно позолоченным маятником.      
– Впрочем, вы уже далеко не фрейлен, – продолжает старший Нагель. –  Правильнее будет называть вас фрау. По словам  безрукого журналиста по фамилии Балтимор, фотографировавшего вас летом в Москве, у вас есть муж и дети. Трое детей и младшая дочь, очень похожая на вас. Это хорошо, Эльза. Если за точку отсчёта взять ваши двадцать четыре года в сорок пятом году, то сейчас вам тридцать шесть. Замечательный возраст, не правда ли? – неожиданно Нагель спохватился:
– Извините, что сразу не предложил выбрать язык общения. На каком языке предпочитаете говорить, Эльза? Продолжить на немецком? Перейти на английский? Им я владею хуже. Или, быть может, предпочитаете русский язык? В этом случае мне придётся искать переводчика, – самодовольно улыбался Нагель, словно удачливый охотник любуясь своей добычей.   
– Прекратите задавать неуместные вопросы американской гражданке, у которой вот-вот лопнем мочевой пузырь! – хлестнула Руса по самодовольной физиономии жёсткой фразой и, покачиваясь от слабости, поднялась с роскошного дивана, обивка которого была подобрана со вкусом и гармонировала и интерьером комнаты отдыха.
– Простите, Эльза. Двое суток без туалета – это слишком! – извинился Нагель и издевательская улыбка сошла с его тонких и жёстких немецких губ. – Изабель! – позвал он прислугу. – Проводите сеньору по её делам. Пусть примет ванну, переоденется во что захочет и через час будет готова к обеду!
– Да, сеньор! – пробасила и появилась в комнате высокорослая мужеподобная женщина лет сорока в коротком цветастом халате, перехваченном поясом, из-под которого выпирали ноги-тумбы в резиновых шлёпанцах, надетых на широкие ступни размером не менее сорок пятого. Большую круглую голову черноволосой Изабель венчал пучок жёстких коротких волос, перетянутых резинкой.
«Ей бы ещё боксёрские перчатки на ручищи и хоть сейчас на ринг!» – подумала Руса, окинув критическим взглядом своего конвоира в юбке, вернее в халате, и чуть не рассмеялась.
– Знакомьтесь, сеньора Эльза, это Изабель. В прошлом она была неоднократной победительницей в очень жёсткой борьбе, которая называется кетч . Выступала на рингах США. Если вы интересовались таким видом спорта или скорее шоу, как говорят американцы, то возможно помните Изабель Куэвас по прозвищу «Бешеный кулак». Так что предупреждаю вас, Эльза, не пытайтесь с ней поступить так же, как с незадачливыми полицейскими в Киле. Сгоряча Изабель может так вас отделать, что себя не узнаете. Жаль портить такую красоту. 
Если же будете послушной, то Изабель станет вашим верным телохранителем. Помимо испанского языка она немного владеет американизированным диалектом английского. Словарный запас Изабель не велик и фразы корявые с большой примесью ругательных слов, в том числе и знаменитых «русских выражений», которые разошлись по всему миру после Второй мировой войны. Так что не удивляйтесь и простите это «божье создание». Её родина Мексика, а кровь и характер ей достались от свирепых ацтеков .
«Спасибо за предупреждение!» – подумала Руса: «С такой громилой так просто не справиться. Самбо здесь не поможет». – Однако ничего не ответила Нагелю, который продолжал разговаривать с ней по-немецки, зная, что она его понимает, и последовала за грозной телохранительницей, без которой теперь не сделать и шага.
Внимательно осмотрев заметно сгорбленную фигуру Изабель с живой мускульной массой значительно превышавшей сто килограмм, и обратив внимание на её широкие шаги на полусогнутых, Руса едва не рассмеялась, не удержавшись от сравнения этого по словам Нагеля «божьего создания» с гориллой. Да именно с человекообразной обезьяной гориллой, которую довелось видеть в зоопарках.
Поймав её смешливый взгляд, Густав Нагель разволновался:
«Хороша, чертовка! Хоть и ссадина на виске, заклеенная пластырем и фаланги пальцев ободраны и ещё не зажили – это от наручников, которые она обрушила на головы полицейских! Провела двое суток в контейнере, а свежа, словно утренняя роса!» – Знал бы бывший группенфюрер СС, что покойный дед Русы, так и звал её – Раса, что значит роса, а в большой мир она вошла под именем созвучным названию страны, в которой ей доведётся жить, любить, трудиться, воевать, рожать и воспитывать детей. Имя этой страны –  Россия.
«Такая женщина кого угодно сведёт с ума! Бедный Адольф не выдержал пытки её красотой, покончил собой!» – Теперь уже грезил Густав Нагель. Следом за Адольфом ушла в иной мир Гертруда. Впрочем, её смерть он перенёс легче. Ещё при жизни жены, которая была старше его на год, Густав имел многих любовниц, но о расторжении брака в пользу очередной блондинки, желавшей окрутить и женить на себе блестящего и состоятельного эсэсовского офицера, а потом и генерала барона фон Нагеля, не могло быть и речи. Семья а Германии была священна и развод без серьёзной мотивации больно бил по карьере члена НСДАП , мечтавшего сделать карьеру в СС.
Ведя такой полускрытый образ жизни (Гертруда конечно же догадывалась о любовных похождениях мужа), Густав Нагель хорошо относился к законной супруге, ничем кроме интимных связей на стороне не обижал её, а единственного сына любил насколько был способен на такое чувство. Нелепая гибель – самоубийство Адольфа, пережившего войну и ушедшего из жизни из-за нервного стресса, вызванного неразделённой любовью, сильно подкосило старшего Нагеля, не имевшего детей от своих подруг, предпочитавших не делать глупостей до брака.

*
В роскошной ванной комнате Руса наконец осталась одна и сняла запачканное измятое платье, порванное в двух местах во время схватки с полицейскими ранним воскресным утром на промозглой зимней улочке в центре Киля.
«Надо же, в таком виде явиться к пожилой и благородной чете Боровски!» – подумала она и следом за платьем сняла бельё, представ в наготе не перед простой ванной, а небольшим бассейном, манившим тёплой водой, сдобренной приятными ароматическими добавками. Она уловила запах роз и, переступив порожек из трёх мраморных ступенек, погрузилась в воду, обратив внимание на мраморную полочку с богатым набором шампуней в ярких флаконах, выстроившихся вряд, словно бутылки в баре.
«В СССР такого разнообразия не наблюдается. Люди погружаются в обычные чугунно-эмалированные ванны или ходят в бани с кусками мыла и мочалками» – заметила Руса и тут же выступила в качестве оппонента чрезмерной роскоши: «Подумаешь, наделали шампуней в ярких пластиковых пузырьках! Да что может быть лучше здорового запаха «семейного» или «детского» мыла! Некогда советским людям делать шампуни, когда страна первой вывела на околоземную орбиту искусственный спутник и стоит на пороге космических перелётов!»
Впрочем, поскольку ни «семейного», ни «банного», ни «детского» ни «земляничного» мыла не наблюдалось, Руса выбрала по понравившемуся ей запаху шампунь розового цвета и натуральную губку, какие изготавливают из одноимённых моллюсков, собираемых водолазами на морском дне. Затем окунулась в воду, набрала в пригоршню шампуня и принялась намыливать волосы, предварительно сняв пластырь со ссадины на виске. Ранка, кажется, зажила, и следовало лишь быть осторожней, чтобы не содрать её. На пальцы Руса даже не обратила внимания – ничего страшного, заживёт.
Изабель могла наблюдать за ней через глазок, и очевидно наблюдала. Впрочем, это было не самое неприятное и тем более не самое страшное. Стыдиться наготы перед этим чудищем в женском обличье было бы выше собственного достоинства.
«А что если и старший Нагель рассматривает меня?» – Вымыв голову, Руса ещё раз осмотрелась, пытаясь понять откуда за ней мог наблюдать, так некстати и казалось бы ниоткуда возникший у неё на пути отец Адольфа, от которого непонятно чего ожидать. Впрочем, пустое занятие: «Пусть смотрит, если не стыдно…»
В ход пошла мочалка. Руса встала во весь рост, с удовольствием натирая тело пенящимся шампунем и обдумывая положение, в котором оказалась. Очень незавидное положение.
«Опять подвело свойство притягивать к себе людей. Вначале этот Балтимор-Мяаге, узнавший её, и вот теперь старший Нагель. Нильсен и Мяаге – кадровые сотрудники ЦРУ и в то же время уступили её Нагелю, совершив должностное преступление. Почему? Неужели эго желание отомстить за сына Эльзе Шнее, роль которой она сыграла весной сорок пятого года?» –  думала Руса, смывая пену приятно щекотавшей тело мочалкой. Оказаться в лапах ЦРУ было предпочтительней, чем её нынешнее положение. Допросы, моральные и физические мучения не самое страшное. Американцев можно было водить за нос, не раскрывая сути задания. Британский генерал Ричардсон неплохое прикрытие. Можно было сознаться в том, чего не было, например в задании склонить генерала к работе на советскую разведку. Ей могли бы поверить. Что касается Воронцова, то Руса надеялась, что он чётко выполнит все её указания, сделанные во время телефонного разговора и укроется в заранее подготовленном месте в доме Гофмана.
«Однако сколько времени он может укрываться у своего бывшего знакомого и человека вполне порядочного, прошедшего школу воспитания трудом в советском плену? Не всю же оставшуюся жизнь? Что же делать, как выбраться из этой западни», – мучительно размышляла Руса, принимаясь намыливать тело во второй раз. Спешить ей было не куда. О доме она старалась не думать. Эти мысли рвали сердце на части… Дети, свекровь, Люба, Ольга, Николай Иванович остались в другом – далёком и светлом мире, на противоположном конце света, где сейчас зима и идёт снег. Как говорится в русских былинах и сказах – «За тридевять земель, в тридесятом царстве…».
Не будучи закрытой изнутри, дверь в ванную комнату приоткрылась. Показалась крупная голова Изабель со смешным пучком иссиня-чёрных волос на макушке и крупными, явно выраженными индейским чертами на мясистом лице цвета молочного шоколада.
– Сеньора, пора выходить из ванны, – на грубом англо-американском сленге пробасила дама-надзиратель. – Через двадцать минут обед, а вам ещё необходимо высушить волосы и выбрать одежду. Сеньор Мендоса не любит ждать.
– Да, Изабель, я заканчиваю. Надеюсь, в доме есть фен?
– В этом доме, сеньора, есть всё! – с гордостью за богатую виллу своего господина пообещала Изабель.
Вытираясь роскошным белым полотенцем, из которого вполне могло бы получиться покрывало, Руса продолжала анализировать ситуацию, в которой она оказалась:
«Итак, Южная Америка, Аргентина, вилла на берегу залива Ла-Плата в окрестностях Буэнос-Айреса. Здесь во время уличных беспорядков погиб Хорст Вустров»... – Почему-то вспомнилась фантастическая повесть Александра Беляева об Ихтиадре, который мог жить в океане: «Мне бы сейчас такую возможность, океан рядом»… - Подумала и лишь тяжело вздохнула.
«Постой-ка, что говорила тебе Шарлота о своей старшей дочери, тоже, между прочим, Эльзе? Вышла замуж, живёт в Буэнос-Айресе. Почему же я не узнала её адрес? Вот место, где можно было бы временно укрыться» – запоздало спохватилась Руса, и тут же принялась оправдываться сама перед собой: «Ну кто бы мог подумать, что я окажусь здесь?»
Дверь опять приоткрылась, показалась голова Изабель и пробасила:
– Сеньора, надевайте халат и поторапливаетесь. Вас ждёт косметичка. Она вас высушит и причешет, ногти поправит и покрасит, а потом одеваться.
Убедившись, что красавица, на которую хозяин, пребывая в нешуточном возбуждении, смотрел в глазок во время купания в ванной комнате, накинула халатик, обулась в пляжные резиновые тапочки, вышла и готова следовать за ней, Изабель решила дать ей добрые советы:
– Не знаю, кто вы ему, сеньора, но советую смириться и покориться хозяину. Будете жить госпожой на всём готовом. Да и мужчина он ещё в силе. Посмотрите, как плавает.         
Они шли по застеклённой галерее второго этажа, откуда была видна синяя гладь залива Ла-Плата с несколькими яхта  ловившими белыми парусами порывы океанского ветра.
– Да не на море смотрите, сеньора, а в бассейн!
Руса посмотрела вниз, во внутренний дворик, в котором в обрамлении невысоких пальм, декоративных бананов и цветущих кустов олеандров и магнолий разместился бассейн с голубым дном, отчего и вода казалась небесно-голубой. В бассейне плавал Нагель. Руса узнала бы его и без подсказки Изабель.
«Себя решил показать», – подумала Руса: «Ну что ж, Изабель права, он и в самом деле в неплохой форме. Что же из этого следует? К чему это похищение, чреватое нешуточным конфликтом с ЦРУ? Впрочем, похоже Нагель договорился с Нильсеном и полицией, так что конфликта не будет. Каким образом – уже не важно. Зачем я ему? Неужели месть за сына? А если этот тип положил на меня глаз и намерен предложить сожительство или что-либо в этом роде? Что тогда?…
Неожиданно Руса увидела контейнер, тот самый, в который её поместили в имении баронов фон Нагель. Она оказалась здесь второй раз спустя много лет и при таких же драматических обстоятельствах. Тогда удалось вырваться из западни, и с помощью княгини Умилы Гостомысловны, приславшей русские ладьи на западный берег залива, уже на другой день – первого мая сорок пятого года, оказаться в объятьях мужа. Спустя всего несколько минут, она уже сидела на его коленях в тесной кабине самого быстрого советского истребителя, взмывшего в чистое небо с зелёной лужайки красивого заповедного острова, омываемого водами Балтийского моря…
– Вот, леди Элизабет, ваша карета в новый и прекрасный мир, – указав глазами на контейнер, не удержался и съязвил Густав Нагель. – Только перед тем, как вас в него поместят, вы крепко уснёте. Сбежать на этот раз вам не удастся…
– Сеньора, о чём это вы задумались? – пробасила Изабель. – Следуйте за мной!
Руса ещё раз окинула контейнер, стоявший под пальмой во внутреннем дворике виллы Нагеля с обширным куском ухоженного сада, и проследовала за Изабель.
 
5.
– Так значит, мистер Хелби, вы утверждаете, что ваш коллега Ричард Смит отправился рано утром в Киль, где у него завелись старые знакомые и не вернулся ни в понедельник, ни во вторник? Я правильно вас понял?
– Ну да, мистер Сноу, садитесь пожалуйста, – заведующий хирургическим отделением военного госпиталя предложил визитёру стул.
– Спасибо, – присел Сноу и забросил ногу на ногу, приготовясь выслушать от мистера Хелби подробности истории исчезновения одного из наёмных гражданских хирургов военного госпиталя британских оккупационных войск, разместившегося на взморье в курортной зоне. 
– Всё было именно так, – выпив из высокого стакана несколько глотков минеральной воды, продолжил Хелби: – Мистер Смит прекрасный хирург, но человек он довольно скрытный и одинокий. Не так давно у него был роман с одной из медицинских сестёр, но продлился недолго. Очевидно, не сошлись характерами. По выходным Смит обычно уезжал на своей машине либо в Гамбург, либо в Киль. Любек ближе, но туда он не ездил. Впечатлениями о поездках не делился, а месяца два назад, точно не помню, вдруг поделился со мною своей радостью – случайно встретил в Киле старых знакомых. Фамилию не назвал, но как будто бы немцы.  Я ещё тогда удивился – откуда у него здесь старые знакомые? В Германию перебрался всего года два назад. До этого жил и работал, знаете где?
– Где же? – спросил заведующего хирургическим отделением худощавый человек лет пятидесяти пяти с рыжеватыми коротко подстриженными волосами, узколицый, с прямым носом и с небольшими рыжеватыми усиками. И волосы, и усы его были изрядно разбавлены сединой. Про себя мистер Сноу уже решил, что его зря отправили расследовать инцидент с исчезновением британского хирурга из военного госпиталя на территории Германии. Уже несколько дней ему не здоровилось. Очевидно простуда – температура держалась в районе тридцати семи, мучил насморк. Хотелось отлежаться в постели, да не вышло.
«Поручают всякую мелочь, перед тем как выпихнут на пенсию…» – ворчал про себя Сноу, но ничего поделать не мог. Был обязан выполнять приказы начальства. Правда, исчезновение этого Смита могло быть как-то связано с многозвёздным пациентом госпиталя генерал-полковником Ричардсоном, которого оперировал и лечил пропавший Смит. По данным, полученным от агентов CIA, вокруг этого генерала крутилась богатая и красивая американка, оставившая Ричардсону записку и якобы упорхнувшая в Мюнхен. Потерявший голову генерал помчался следом за ней, попал в аварию, разбил голову и теперь лежит в этом госпитале. Сноу немного знал Ричардсона по своей довоенной службе на Востоке, и после беседы с Хелби собирался проведать генерала.
Ещё до информации об исчезновении хирурга британского военного госпиталя в контрразведку, имеющую связи с местной полицией, время от времени отлавливавшей британских военнослужащих, уходивших из частей в самоволку, поступила информация о некой американке по фамилии Джонсон. При проверке документов полицейским нарядом города Киль она оказала сопротивление, бежала и была схвачена на квартире неких престарелых Боровски.
«В Киле, а не в Мюнхене», – подумал тогда Сноу и связался с полицией, чтобы кое-что уточнить, однако ему ответили, что задержанную американку отпустили после уплаты штрафа, о чём был составлен акт.
«Похоже, дело замяли», – решил Сноу, не желавший вникать в дела местной полиции: «Если отпустили, то значит так надо». Эта американка интересовала Сноу как знакомая Ричардсона и о ней он поговорит с генералом при встрече. Ричардсон, как и Сноу, был старым холостяком, а со стареющими мужчинами бывает всякое…
– Простите, мистер Хелби, я прослушал, задумался. – Сноу чихнул и достал носовой платок. – Простите, я слегка простужен, – продолжал он свои извинения. – Так откуда прибыл к вам этот мистер Смит?      
– Представьте себе из Индии! Там у него была семья. Жена индианка, очень красивая женщина. Однажды я видел её фотографию. Мистер Смит показал мне её на прошлом новогоднем празднике, который перед тем, как разойтись по домам, по традиции отмечают сотрудники госпиталя, и сообщил, что жена погибла в авиакатастрофе. У них есть дочь, которую зовут, как и мать – Лата. Неправда ли, интересное имя? Об этом я узнал из личного дела мистера Смита, с которым ознакомился в самом начале совместной с ним работы. Госпиталь военный и на гражданских врачей, работающих по контракту, заводят личные дела. После гибели жены, Смит вернулся в Англию, но там его ничто не держало, и уже через пару недель он оказался здесь. Хорошие хирурги всегда востребованы. Дочь мистера Смита осталась в Индии, кажется в Дели и он посылает ей письма.
– В Индии говорите? – Задумался Сноу. – Я сам в Германии всего полгода и прибыл сюда из Гвианы , где, знаете ли, весьма жаркий климат и вот никак не адаптируюсь к зимним холодам, – Сноу вновь чихнул и приложил платок к покрасневшему носу. – Когда-то, ещё до войны я служил в Индии. Прекрасные были времена! – мечтательно произнёс пожилой полковник и застарелый холостяк. – Говорите, что жену этого мистера Смита и их дочь зовут одним именем и это имя Лата? Очень красивая? Знаете, мистер Хелби, знавал я одну женщину по имени Лата – известную танцовщицу ещё до войны, когда служил в Индии. Её маленькую дочь тоже звали Латой. Имя в Индии довольно распространённое, но всё же. Жаль, что я не могу посмотреть на её фотографию. Жаль. Распорядитесь поднять личное дело пропавшего мистера Смита и принести мне.
– Зачем же ждать. Оно у меня в столе, я сам ещё раз ознакомился с ним, – с готовностью предложил заведующий хирургическим отделением и выдвинул ящик рабочего стола.
– Вот оно, мистер Сноу, – Хелби протянул папку с несколькими листами бумаги, сшитыми скрепками.
Сноу раскрыл папку и принялся рассматривать фото мистера Ричарда Смита, уроженца Лондона, год рождения  1908.
– Да ведь это герр Воронцов! – вскрикнул изумлённым Сноу. – Конечно же, это он! Именно он и никто другой! – Сноу вскинул глаза на Хелби. – Знаете ли, мистер…, – от волнения Сноу забыл фамилию заведующего хирургическим отделением, – кто это?
– Мистер Ричард Смит, кто же ещё? – ответил Хелби то ли вопросом, то ли утвердительно – поди пойми, когда голова идёт кругом от такой неожиданной встречи.
– Нет, Хелби, – Сноу вспомнил фамилию заведующего. – Это не Смит, это мой старый знакомый, которого я не видел, – Сноу подсчитал в уме, отняв от числа 57 число 36, –  двадцать один год! Этот человек, мистер Хелби, русский и немецкий шпион! Вот кто ваш подчинённый!
– Русский, немецкий? Что это значит? – опешил Хелби. – Не может этого быть! Западная Германия – наш союзник. Неужели он заслан к нам из Восточной Германии или из России? И что это за имя, которым вы назвали его?
– Он русский по рождению. Его фамилия Воронцов. Из эмигрантов. Служил во времена Третьего рейха. В 1936 году был командирован со своим другом в Индии. Обратно они везли секретный пакет, знаете для кого?
– Для кого же? – спросил растерянный Хелби.
– Думаю, что для самого Гитлера! Вот для кого! Его друга Вустрова мы захватили в конце сорок второго года в Иране. Тот ещё «фрукт»! Агент Абвера. И ему удалось от нас улизнуть. А этот Воронцов, вот он! – Сноу ткнул пальцем в фотографию, имевшуюся в личном деле сотрудника военного госпиталя. – О! Как я ждал этой встречи! – простонал Сноу. Он вспомнил май 1939, Дели, утопавший в муссонных дождях, красавицу Лату Мангешта, к которой таки вернулся после войны Воронцов, её двухлетнюю дочурку, немецкого резидента в Раджапуре  герра Кемпке, возвращавшегося в Германию, готовившуюся к войне, и запах великолепного муссонного кофе с Малабарского берега , щекотавшего ноздри покрепче, чем насморк… 
– Но мистер Смит пропал, – попытался возразить Хелби. – Как же вы теперь с ним встретитесь?
– Не пропал, а бежал, почуяв что-то неладное, и затаился.
– Так чей же он агент? – Осмелился спросить мистер Хелби.
– Если бы я знал! – расчихался Сноу и уткнулся носом в мокрый платок. Утёр нос и потребовал:
– Показывайте, где он жил, а затем ведите меня к генералу Ричардсону. Я с ним знаком по Индии, там и поговорим об этом Воронцове. Возможно, хоть что-то прояснит нам генерал. Надо узнать об этом Воронцове как можно больше. Тогда будет значительно легче его разыскать.   
   Воспалённое воображение рисовало полковнику Сноу, принуждённому заниматься мелкими делами разоблачение всей агентурной сети, сплетённой на севере Западной Германии советским КГБ и восточногерманской «Штази».

6.
Тусклым и безрадостным стал последний день уходящего года для Соколовых и Лебедевых. Василий Лебедев прилетел в Москву во второй половине дня, и только дома признался жене, что перенёс операцию. Потому и задержался, рискуя не успеть к новогоднему столу. Ольга ничего не ответила. Настроение – хуже некуда. Часа не прошло –  заходил Калюжный. Рассказал, что отправили его в отпуск, а на самом деле отстранили от работы. Василия не дождался, отправился к Соколовым, только и сказал:
– Будь с нами Руса или хотя бы знать, что у неё всё в порядке – встретили бы Новый год все вместе, а теперь нет никакого настроения. Пойду, поздравлю Соколовых с наступающим. Хотя какие к чёрту поздравления, когда Лада прячется от всех в маминой комнате и тихо плачет, словно чувствует беду. Ольга Милославовна звонила, рассказывала. У самой сердце болит. Славу богу, что с ними Люба. Всё хозяйство теперь держится на ней. А меня после отпуска, похоже, отправят на пенсию. Куда тогда деваться?
– Неужели всё так плохо и от Русы нет никаких вестей? – Переживал Лебедев, не находя себе места.
– Хотелось бы, милый мой, думать иначе, – вздохнула Ольга. – Руса должна была выходить на связь через нашего резидента не реже чем через два дня на третий. В последний раз это произошло девять дней назад. С тех пор молчание – ни одного телефонного звонка. Николай Иванович говорил, что наши разведчики подключились к её поискам, полагая, что американка Элизабет Джонсон, удостоившаяся телесъёмок, не могла так просто исчезнуть, и остались хоть какие-нибудь следы. Но и он всего не знает, а Потапов, который исполняет его обязанности, ничего не рассказывает Николаю Ивановичу. Не имеет права. Потапову присвоили звание полковника. Калюжный уверен, что Потапова готовят на его место. Не обижается. По его словам Потапов мужик правильный, но служба – есть служба. Сам понимаешь…   
– Да уж, понимаю, – согласился с женой Лебедев. – Вот что, Оля, идём к Соколовым. В беде близкие люди должны быть вместе. Ну не верю я, что такая женщина как Руса, дважды побывавшая за войну в логове врага и вернувшаяся с победой, потерпела поражение на этот раз! Ну не верю, разрази меня гром!   
Быстро собрались, и все вчетвером отравились к Соколовым. Хорошо, что недалеко. Всего-то десять минут пешком! Дети настояли пройти через парк имени Прямикова и по Таганской улице. Пять часов, а уже совсем темно. До наступления Нового года ещё семь часов.
На катке, в центре которого установлена высокая, богато украшенная ёлка, с гирляндами из горящих разноцветных лампочек, многолюдно. Не только дети, радующиеся наступившим зимним каникулам, но и взрослые москвичи, часто семьями выходили на каток. «Канады», «гаги», «ножи», «норвежки», фигурные коньки, а то и простые «снегурочки», прикрученные к валенкам, азартно режут лёд под весёлую праздничную музыку.
Будь всё хорошо, и Лебедевы всей семьёй выбрались бы на лёд в последний вечер переполненного событиями 1957 года. Будучи жителями заполярного Североморска, коньками увлекались все вместе. Однако сейчас не до коньков. Уходящий год выдался для близких друзей и родственников тяжёлым. В августе погиб Ярослав, а теперь нет вестей от Русы. Хоть и скрыла она от семьи и близких людей куда собирается, но теперь все, даже младшие дети знали – ушла на трудное задание и находится вдали от родной страны. Где она и что это за задание, знала лишь Ольга, но рассказать об этом пока не решалась даже мужу.
Быстро прошли по предпраздничной, расцвеченной огнями Таганской улице. В гастрономе полно народу. Москвичи спешили сделать покупки к новогоднему столу. Отстояли в очереди, купили шампанское, торт, фрукты: яблоки, мандарины и виноград, и через пять минут подходили к большому дому на Гончарной улице. Во дворе гуляют ребятишки, возятся в снегу, катаются с искусственной ледяной горки, строят снежную крепость. Снег сухой, морозный, не лепится, но ребятня не унывает.
Соколовы все дома. Здесь же Калюжный с супругой Натальей Михайловной. Люба и Ольга Милославовна подали ужин – самодельные пельмени и вареники со сметаной, а тут подошли Лебедевы в полном составе и с фруктами. Дети быстро поели и, захватив вазу с фруктами, собрались в детской комнате. Расселись на стульях возле телевизора, погасили свет и смотрели все вместе хороший фильм: «Чук и Гек» .
Взрослые из-за стола не расходились, пили чай с вареньем из клубники, которую собирали летом, когда ещё был жив Ярослав, и рядом была Руса. Разговоров о них избегали. Лебедев рассказал о своей командировке, о том, как попал в госпиталь, передал привет от навестивших его офицеров – это для Ольги. Других тем не нашлось, и слово взял Калюжный. Не выходила у него из головы просьба Русы.
– Вот что, Оля. Пока у тебя каникулы, а у мня отпуск, давай попробуем сделать одно доброе дело, о котором меня попросила Руса. Вот ведь какая. У самой на сердце тяжело, а заботится о других! Сразу скажу, дело это не простое. Надеялся получить помощь от начальства, да не вышло. Стропов как с цепи сорвался, накричал, и отправил в отпуск. После чуть отмяк и рекомендовал съездить в Сочи к морю, да нет желания…
– Какое же это дело? – спросила Ольга.
– Да вот прислал Русе письмо один её старый знакомый ещё с военных лет, а потом вместе служили в Германии. Сысоев его фамилия. Я тоже немного его знал. Ещё служит, полковник. Сейчас на Урале. Родственник у него есть, демобилизованный старшина Иванов. Тоже сверхсрочно служил в Германии с сорок пятого года. Сошёлся там с одной тихой деревенской немочкой и нажили они за эти годы двоих детишек. Жили как муж и жена, но брак зарегистрировать не смогли, возбранялись такие браки. В сентябре его демобилизовали, и теперь погибает от горя в нашей стране бывший старшина-фронтовик, а немочка и детишки остались в Германии. Тоже о нём убиваются. Вот бы добиться, чтобы разрешили ей и детишкам перебраться к нам, воссоединить семью.
– Да как же это сделать? – спросила Ольга Милославовна, прислушивающаяся к разговору, промокнув украдкой  платочком слёзы.
– Я думал об этом, Ольга Милославовна, и вспомнил, Оля, недавний твой рассказ. –  Калюжный посмотрел на Ольгу Лебедеву.
– Какой рассказ, Николай Иванович?
– Да о вашем путешествии в Пицунду в августе 1947 года. Руса с Ярославом, Богданом и маленьким Генрихом и ты беременная с Василием и Алёнкой. Помнишь такое дело, Василий?
– Ещё бы, Николай Иванович! Не каждый день случается пожать руку товарищу Сталину! Ещё бы не помнить. Там были ещё Молотов с женой, Микоян, Жуков с женой и… – Лебедев запнулся. –  Об этом говорить не стану. Врагом народа оказался, знаете, о ком говорю…
– И не называй его имени. Нам он не нужен. А вот Полина Семёновна, которая предсказала твоей Ольге и жене начальника погранзаставы мальчиков и не ошиблась, может нам помочь. Ты ей еще письмо написала после рождения Игоря, а она тебе посылку прислала с детскими вещами. Вряд ли забыла эту историю товарищ Жемчужина. Давай-ка Оля не завтра, так послезавтра позвоним ей и расскажем суть дела. Вдруг огласится помочь? Товарищ  Молотов хоть и отправлен в отставку, но вес имеет не малый у его много влиятельных друзей и знакомых в МИД. Чем чёрт не шутит, вдруг не откажет, да и жена его уговорит.      
За разговорами не заметили, как пошёл двенадцатый час. По телевидению показывали предпраздничный концерт, который смотрели дети, но и им скоро надоело, достали лото и играли.
– Вот, что, родные мои, надо собирать на стол, встречать Новый Год. Как его встретим – таким он и будет. Вот и Руса наша вернётся в новом году. Мне Ладочка рассказала, что самое позднее осенью мама вернётся, – тихо, так чтобы не услышали дети, призналась Ольга Милославовна.
– Откуда же она это знает? – Спросил Калюжный.
– Говорит, что так сказала мама.
«Неужели она знала, что командировка растянется на год?» – Подумал Калюжный. По его расчётам, командировка Соколовой продлится две – от силы четыре недели.
«Откуда же такая уверенность, что может понадобиться год? Мне о своих предположениях ничего не сказала, а дочерью, которой всего-то восемь лет, поделилась. Странно?» – мучился Калюжный: «Что-то она скрывает от всех нас. Что?» – Он посмотрел на Ольгу и та опустила глаза.
«Что-то знает, Олюшка, но разве кажет. У них свои, женские тайны…»
Без пяти двенадцать, все расселись за праздничным столом и слушали поздравления советскому народу, которые зачитывал Председатель совета министров. Перечислив все главные достижения советского народа в уходящем году и прежде всего: освоение целинных и залежных земель на востоке страны , запуск первого искусственного спутника Земли, строительство первого в мире атомного ледокола «Ленин»,  успешное проведение учебных запусков стратегических межконтинентальных ракет , и испытание мегатонных ядерных зарядов на атомном полигоне в Арктике:
«Теперь у советского народа есть надёжный щит, который даст Советскому Союзу возможность избежать агрессии со стороны Соединённых Штатов и их союзников!
Теперь мы и страны социалистического лагеря  сможем  сосредоточить усилия на развитии промышленности и сельского хозяйства, в конечном итоге догнать и перегнать развитые капиталистические страны по производству товаров и продовольствия на душу населения!
Теперь, не оглядываясь на военные блоки и военные базы наших недругов, мы сможем приступить к мирному соревнованию двух систем – социалистической и капиталистической, и победа в этом соревновании будет за нами!
Да здравствует советский народ-победитель и его славная Ленинская коммунистическая партия!  С новым годом, товарищи! С новым счастьем!»
Вместо круглого, улыбающегося лица главы государства на голубом экране крупным планом часы на Спасской башне. Бьют куранты, советские люди разливают по бокалам шампанское и после двенадцатого удара курантов под звуки гимна Советского Союза наступает новый 1958 год.      

























Глава 10. У Кощея

«Без смерти жизнь не жизнь: и что она? Сосуд,
Где капля мёду средь полыни…»
Константин Батюшков, русский поэт.


1.
В рождественский вечер старые знакомые, которым было некуда податься, опять собрались в родовом имении баронов фон Нагель, где в послевоенные годы на всём готовом проживали фрау Берта и герр Берг. Вдова Рудель, буквально молившаяся на доброту Густава, мечтала прожить остаток жизни в этом замечательном доме и быть похороненной рядом с могилкой несчастной сестры Гертруды, которой довелось пережить ужасную смерть единственного сына, совершившего суицид.
В гостеприимном доме Мяаге ждал неожиданный сюрприз, который ему приготовил Берг, пригласивший в гости старинного знакомого Алекса ещё по отряду кайцелитов , которым он командовал в ещё мирное для маленькой Эстонии время в марте – июне незабываемого 1940 года. Тот год принёс юному лейтенанту Алексу Мяаге  и радость сильной любви, и горечь страшных поражений, и бегство с родной земли…
– А ведь это ты, Яак, бросил винтовку и сбежал с поста в ночь перед вводом русских войск в Петсери . Капрал Клаус, грозился тебе голову оторвать! – обнимая единственной рукой бывшего подчинённого – долговязого, скромного, тихого и далеко не лучшего, –  припоминал Мяаге. – Да нет уже давно того славного капрала Клауса, который держал вас всех в кулаке! Убили его спустя два дня после того, как ты сбежал… – вспоминал Мяаге. – А ты, брат, не сердись, рад тебя видеть, живым и здоровым! Помнишь Хейно? Его убили в ту же ночь. Те парни, что не разбежались, тоже погибли. Загнали нас русские солдаты в болото и наверное всех перестреляли…
– И я рад, встрече, господин лейтенант! – Разволновался бывший увалень с глухого хутора, превратившийся за прошедшие годы в зрелого, высокого и широкоплечего мужчину, обнимая своего бывшего строгого командира широкими крестьянскими ладонями.
– Что же вы, герр Берг, не рассказали мне о товарище во время прошлого к вам визита? – Мяаге с укором посмотрел на Берга.
– Поверь, Алекс, я не знал, что вы служили вместе. – С Якобом познакомился два года назад в Киле, куда он подался после десяти лет русского плена. Порекомендовал ему устроиться грузчиком в магазин, куда свозят продукты крестьяне, арендующие землю в нашем имении. Позавчера ездил по делам в Киль. Заговорил с Якобом о войне, вспомнил вас Алекс, вспомнил Эстонию, и Якоб признался мне, что он эстонец, а вас оказывается хорошо знал! В конце войны Якоб служил в эстонских частях . После разгрома своей бригады попал в немецкую танковую дивизию, а в мае сорок пятого года оказался в плену у русских. Так всё было, Якоб?
– Точно так, герр Иоган! – Подтвердил Яак, которого теперь звали Якобом. – В плену скрыл, что я эстонец. Фамилия была подходящая, назвался немцем. Сослуживцы не выдали. Никому ни до кого не было дела. Потом был лагерь военнопленных. Десять лет отработал на стройках и в шахтах в Караганде. Это в сибирских степях. Их ещё называют Казахстаном. После плена подался в Германию. Предлагали в Восточную – отказался.
– А в Эстонию? – с придыханием спросил Мяаге.
– Для этого надо было оставаться эстонцем, а я стал немцем, – вздохнув, ответил Якоб. –  Перебрался в Киль поближе к родному Балтийскому морю. Приятно осознавать, что эти воды омывают и берега родной Эстонии...
Пока земляки Алекс Мяаге и Якоб Грот обнявшись за плечи делились воспоминаниями, за столом шёл иной, разговор.
– Я бы разорвала эту стерву на куски! – сжав кулачки, продолжала вспоминать несчастного Ади, фрау Берта. – Не знаю, что сделает с ней Густав, но, сохранив ей жизнь, навлечёт на себя кару и будет погублен этой ведьмой! Ведь только ведьмы могут быть такими красивыми! Я права, Иоганн? – фрау обратилась за поддержкой к Бергу.   
– Разумеется, ты права, моя дорогая, – охотно согласился с ней остзейский немец, бывший подданный Российской империи, штабс-капитан и в душе всё ещё русский человек Иван Андреевич Берг – ныне гражданин Западной Германии, в которой доживал свой век рядом с заботливой и «тёплой немочкой» – вдовой обершурмбанфюрера СД, погибшего в последние дни войны при защите родного Витбурга.
– Успокойтесь, фрау Берта, и думайте только о хорошем, – успокоил Нильсен радушную хозяйку, пригласившую одиноких мужчин на рождественский вечер или посиделки, как кому угодно называть это время, когда 1957 лет назад в далёкой Палестине появился  на свет младенец Иисус Христос. Причём, родился спаситель не в уютном хорошо протопленном доме, а в вертепе, где содержались козы и овцы. Успокоил, однако, подумал:
«А ведь она права, только не леди Элизабет выглядит ведьмой в этой истории. Есть и «иные силы», о которых лучше молчать…» – Нильсен вздрогнул: «Если об этой красивой женщине узнает «сильный мира сего», которому служит герр Густав, а он уже знает о ней, ибо ни я, ни кто другой, знающий о причудах этого могущественного человека, не посмел бы от него скрыть сего факта, то у Густава будут большие неприятности. Может быть, следовало пожалеть Нагеля и отговорить его от этой затеи с леди Элизабет? Впрочем, он бы вряд ли меня послушал. Ведь Густав, задача которого поставлять из Европы секретные грузы и нужных людей «ко двору босса», не знает о «редкостной коллекции», которую тот собирает, и не мне посвящать герра Густава в тайны могущественной персоны…» – Нильсен вновь вздрогнул и прогнал прочь эти мысли, словно боялся, что его могут подслушать. О леди Элизабет, оказавшейся в плену у бывшего группенфюрера СС, он уже сообщил «куда следует» и отнюдь не в CIA.   
Нильсен вовремя вернулся к реальности, поймав на себе благодарный взгляд Фрау Берты:
– Да, герр Нильсен, вы правы, но почему-то всё время дёргаетесь. Наверное, устали и проголодались, – промокнув платочком глаза, которые, по словам Берга, были на «мокром месте», согласилась с гостем фрау Берта. – Не будем говорить о грустном, тем более что стрелки часов приближаются к двенадцати и добропорядочным лютеранам  пора отведать рождественского гуся, фаршированного яблоками! – перешла сразу к делу фрау Берта – единственная  дама среди четверых приглашённых к столу мужчин.
– Пора и нам выпить по рюмочке-другой коньяка, – потёр от удовольствия ладони Берг и принялся откупоривать бутылки с красивыми этикетками, украшавшие праздничный стол. – Эй, горячие эстонские парни! Кончайте свои разговоры, присаживайтесь к столу. Отметим праздник и вашу встречу! – крикнул Алексу и Якобу на правах хозяина герр Иоганн.
– Мне, пожалуйста, вина, – напомнила хозяйка, не переносившая крепких напитков и предпочитавшая десертное «Мозельское».
Пока Берг разливал коньяк и вино по рюмкам, фрау Берта с помощью Нильсена разделывала аппетитного гуся, источавшего аромат хорошо прожаренного в собственном жире мяса, пропитанного соком запечённых яблок.
Дождавшись полуночи, выпили, помянув младенца Иисуса Христа, и принялись за рождественского гуся, который в руках умелой хозяйки получился на славу. После насыщения праздничной пищей и ещё нескольких рюмок, фрау Берта разрумянилась и похорошела, доказав мужчинам, что и после пятидесяти пяти женщина может быть ещё привлекательной и желанной. 
– Герр Нильсен, вы хоть и американец, но для нас словно родной. Судя по фамилии ваши предки родом из Швеции, а шведы и немцы – очень близкие народы, неправда ли? – Обратилась фрау к старшему из гостей по возрасту.
– Вы павы фрау, – согласился с ней Нильсен, не став уточнять собственного происхождения. Достаточно и того, что он хорошо владел немецким языком.
– Вы ещё не старый, такой видный и обеспеченный мужчина, почему не женитесь? – перешла сразу «с пятого на десятое» фрау Берта.
– Зачем? – наверное, сам себе задал банальный вопрос Нильсен. – До войны у меня была семья, потом мы охладели друг к другу и разошлись. Сын вырос и я ему давно уже не нужен. Проходить всё это по второму кругу не хочется. Женитьба – это, пожалуй, самый героический поступок в жизни каждого мужчины! – посмотрев на Маяге-Балтимора, загадочно улыбнулся Нльсен, сделав такое неожиданное, но довольно меткое замечание.
«Ну и философ!» – усмехнувшись в ответ, подумал Мяаге, вспомнив хромоногую мадьярочку Илону, которую ему заочно сосватал Нильсен.
«Впрочем, и я не Аполлон к тому же с изуродованным лицом и безрукий», – с грустью констатировал Мяаге. Илону он вряд ли сможет полюбить. Просто они будут жить вместе, рядом спать и постараются завести детей. Для этого у них ещё есть время.
«Спасибо за заботу» – эта мысль была адресована Нильсену.
«Эрика была хорошенькой девушкой. Не такая красавица, как Ольга, но всё же лучше этой мадьярки. Увы, её нет…» – мучился Мяаге: «Что я доказал тем выстрелом, который под моим давлением сделала Эрика и погибла? Победил в нелепой дуэли, растянувшейся на четыре года русского офицера и мужа Ольги, сделав её несчастной. Догадывается ли она, что моих рук это гнусное дело?»
Четверых мужчин, насытившихся праздничной пищей, выпивших изрядное количество спиртного и отправивших спать с пожеланиями «спокойной ночи и добрых снов» фрау Берту, у которой разыгралась мигрень, потянуло на военные воспоминания.
В рождественскую ночь почему-то вспоминались самые страшные эпизоды. Нильсен в боях не участвовал, а потому больше слушал, потягивая мелкими глотками охлаждённый лимонад. Коньяком он был «залит под завязку», а лимонад утолял жажду и постепенно прояснял голову.
– Нам с герром Мяаге довелось побывать в двух ужасных переделках. Оба боя случились на старой эстонско-советской границе возле оставленной русскими пограничниками заставы, – вспоминал Берг. – В октябре сорок первого года на нас напали партизаны, обстреляв помещение заставы, где разместилась школа «Абвера», в которую мы отбирали пленных и начинали готовить их к диверсиям в русском тылу. Напали ночью, под утро. Били из миномётов и пулемётов. Словом – кромешный ад! Погибли почти все. Нам с герром Мяаге повезло…
– Мне меньше, – Мяаге провёл ладонью единственной руки по изуродованной половине лица. – Спустя три года удалось установить, что руководил тем боем русский оберлейтенант , командовавший заставой ещё до войны. В приграничных боях он уцелел и с несколькими  солдатами пробирался лесами от границы Восточной Пруссии до Сетуского края , оказавшись у своей старой заставы. – Мяаге тяжело вздохнул, ощутив как пылает изуродованная шрамом щека, и не стал уточнять, кем был тот русский офицер. Бергу это было известно, другим знать ни к чему.
– С этим же русским офицером судьба свела нас в мае сорок четвёртого года и опять на том же месте, – продолжил Берг. – К тому времени русский офицер стал гауптманом  и командовал отрядом разведчиков, проникнувших в наш тыл. Меня схватили в Печорах и уволокли с собой. Дня два русские скрывались вместе со мной в пещерах монастыря, а потом пошли к линии фронта. Герр Мяаге, заслуживший к тому времени звание майора, разгадал маршрут русских разведчиков, которые обязательно пройдут мимо старой разрушенной заставы.  Там и устроили засаду. Руководили боем оберстлейтенант Брюннер и гауптштурмфюрер Фогель. Брюннер и его солдаты шли по следам русских, загоняя их в засаду, а Фогель со своими парнями готовился их уничтожить. Тогда русские обыграли нас. Они поддерживали радиосвязь с другой неизвестной нам разведгруппой, шедшей им навстречу. Русские взяли людей Фогеля в клещи и уничтожили. Положение спас Брюнер. Ему мы обязаны своими жизнями. Русские не стали ввязываться в бой с превосходящими силами, и ушли к линии фронта. Вы ведь, Алекс, и ваш друг Ланге тоже были в засаде? – обратился Берг к Мяаге.
– Да, Иван Андреевич, Ланге был с нами и тоже тяжело ранен, как и я. После того боя война для него закончилась. – Мяаге зачем-то назвал Берга по-русски. – Только в тот раз мы были с вами по разные стороны. Вас волокли к линии фронта русские разведчики и не случись на их пути засады, верно вздёрнули бы на крепком суку после допросов не менее жестоких, чем те в которых вы принимали участие вместе с Фогелем.
– Ну вот, Мяаге, и вы норовите обидеть старого солдата, прошедшего две мировые войны, да ещё в придачу с революцией и гражданской войной! – недовольно пробурчал Берг.
– Простите, герр Иоганн, я этого не хотел. Давайте прикончим эту грустную тему и выпьем ещё по одной.
– И то правда, герр Мяаге. Надо выпить за то, что мы живы! – глупо заулыбался опьяневший Берг. Схватил бутылку и начал наполнять рюмки.
– Мне достаточно! – прикрыл ладонью свою рюмку Нильсен, а вторую протянул к стакану с лимонадом.
– А мне налейте, – охотно согласился Якоб, пивший больше всех, но его пока не брало, так был он здоров и весил не менее ста килограммов. Такого мужика не просто споить.
«Русские в плену хорошо кормили или уже здесь разъелся?» – без всякого умысла подумал Мяаге. Уточнять, отчего так раздобрел бывший тихоня Яак, он не стал и выпил, чокнувшись со своим бывшим подчинённым и добрым стариной Иоганном Андреасом Бергом, который по русскому обычаю опять пожелал всем «здоровья» и, задрав голову, опрокинул свою рюмку.
Минуты две молча звенели ножами и вилками – закусывали кто чем. Алекс остатками рождественского гуся. Разные мысли лезли в его пьяную голову:
«Тогда Брюннер тебя спас, а чем ты ему отплатил в октябре того же сорок четвёртого года? Зачем заставил Эрику стрелять в Лебедева? Зачем обнаружил тем злополучным выстрелом укрывшиеся в лесу остатки батальона Брюннера, Эрику, себя? В результате русские уничтожили всех: и Брюннера с его батальоном, и Эрику, и ты дурья твоя башка, остался без руки. Зачем выбрался из того ада, зачем выжил?…» –  Мяаге закрыл ладонью лицо. То ли от стыда, то ли от покрасневших глаз, на которых выступили слёзы. Некоторое время никого не видел и ничего не слышал, потом стал вникать в продолжение рассказа Якоба, продолжавшего в одиночестве нагружаться спиртным:
– Оказалось, что ночью русские танки пристроились к нашей колонне и шли вслед за нами километров пятьдесят. Наступило утро восьмого мая. Берлин давно уже взят. Остатки Вермахта и «Ваффен-СС» соревнуются между собой, кто быстрее доберётся до Эльбы и вылезет на левый берег в плен к гостеприимным американцам, а наши «Тигры» и «Пантеры» , пожирая остатки горючего, тащатся к Праге, где чехи подняли восстание. Наш генерал получил от кого-то приказ подавить восстание и как законченный идиот принялся его исполнять! – Наливаясь яростью продолжал рассказывать Якоб. – Под  утро русские отстали. Места в Богемии  ровного не сыскать. Дорога петляет между горами. Так себе – не горы, скорее большие холмы, поросшие лесом. До Праги ещё километров сорок, а горючее кончилось. Встали в какой-то деревне, загнали танки в сады. Утро, совсем рассвело. Хотели хоть как-то укрыться за деревьями. Всё в цвету: яблони, груши, сливы, черешни. Чехи разбежались, попрятались. А тут русские танки: Впереди «Т-34», за ними тяжёлые «ИС-2» и русские самоходки «САУ-152» , пушки которых наводят на танкистов ужас, с большого расстояния раскалывают башни «Тигров», как молоток орехи!
На броне сидят русские автоматчики. Русские танки идут мимо нас, рукой можно достать. Автоматчикам хоть бы хны. Навеселе, пиво пьют из бутылок, шоколадом закусывают. То ли не видят нас, то ли… сам не пойму. Сижу в танке. Снаряд в стволе, смотрю на них через щель, а стрелять не могу. Руки онемели и приказа нет. Похоже, все не в себе и мы и русские и генерал наш тоже… – Якоб всхлипнул или так показалось, налил себе коньяка в стакан из-под лимонада и с шумом выпил.
– Что же вы не стреляли? Ведь в упор! – Весь испереживался Берг, захваченный рассказом бывшего танкиста.
– Не могли. Вижу, что и русские на нас смотрят. Автоматы в руках, гранаты. Башни танков развернуть не успеют. Мы их опередим, а не стреляем! Оцепенели все. Один лишь выстрел и началось бы такое… – Якоб вновь то ли всхлипнул, то ли носом шмыгнул. – Ну начался бы бой. Всё равно бы они раздавили нас без всякой пощады. Тут один молоденький русский солдат – лицо расплывается в глупой улыбке, руки полные шоколада, снесли наверное танком склад или магазин, швырнул шоколадные плитки в наш танк.
– Кто крикнул первым: «Kapitulieren!»  – теперь не узнаешь. В общем, сдались мы, спасли свои жизни. Вышел к русским наш генерал, руки поднял, платок белый держит, дрожит то ли от страха, толи от холода. Сам без сапог. Какой-то ловкий русский солдат успел разуть генерала! А тут русский командир явился. Наорал на солдата, велел вернуть сапоги генералу. Вот как это было . Тринадцатый год по ночам снится, просыпаюсь в холодном поту, – признался Якоб, и хватил ещё полстакана.
– Всё! Всё, господа! Довольно! – по-хозяйски оценив обстановку, решительно потребовал Берг. – Пора спать, идёмте, господа, разведу вас по диванам!
– Однако славно отметили Рождество! – с присущим ему сарказмом пробурчал Нильсен. – Я помогу дойти до дивана мистеру Балтимору, а вы, Берг, тащите этого бугая. Мне с ним не справиться.   


2.
В просторном и светлом зале, уставленном искусно подобранными цветущими растениями в больших терракотовых кашпо, было светло. Солнечные лучи свободно проникали в окна, прикрытые лёгкими кружевными шторами. Из сада, куда выходили окна, доносилось пение птиц.
– Неправда ли, просто не верится, что в Европе сейчас зима. Темно, сыро, холодно. Самый короткий день. Вы не забыли, леди Элизабет, что сегодня рождественский вечер? Удивились, что на улице светло? Спросите, какой же это вечер? – Густав Нагель в образе состоятельного аргентинца Хосе Мендосы развлекал монологом свою пленницу, молча сидевшую за роскошным обеденным столом.      
– Разница во времени между Гамбургом и Буэнос-Айресом четыре часа. Сейчас в Германии одиннадцать вечера. Добропорядочные лютеране и католики собрались за праздничным столом, чтобы встретить за семейной трапезой главный христианских праздник. За окнами глубокая зимняя ночь. Возможно, идёт снег. Там зима, а в России она очень суровая. Впрочем, русские коммунисты – материалисты. Бога не признают и Рождество не празднуют. Те же, кто верят в бога, а таких людей немного, да и те «неправильные христиане» , отмечают праздник рождения младенца Христа в январе, уже в новом году. Вы вероятно тоже не отмечаете Рождество? – предположил Нагель, которому никак не удавалось ни разговорить свою красивую пленницу, ни склонить её к обеду, который в связи с долгой доставкой контейнера со «спящей красавицей» затянулся настолько, что по времени практически совпал с ужином, тем более необычным – рождественским.   
– Над Ла-Платой всё наоборот.  Семь часов вечера. Светло, светит солнце и поют птицы. Словом – рай. Но по строй привычке Рождество хочется встретить вместе с Европой. Впрочем, вам должно быть всё равно, вы ведь коммунистка? – продолжать свой монолог Нагель. Руса слушала, молчала и думала о своём.
Она вспоминала волшебное Рождество тридцать шестого года в замке Вустров. Вацлав и Вера Алексеевна, Хорт и Шарлота с девочками – Эльзой и Маритой, Воронцов и она – юная шестнадцатилетняя девушка с удивительной судьбой, оказавшаяся Большом Мире, возвращаются после катания на санках, по впервые увиденному ею снегу, к жаркому камин в предвкушении праздника…
От первого в жизни поцелуя горят щеки и губы. Ей и стыдно и хорошо. Ей ужасно как хочется продолжения. Она любит  Воронцова. Он взрослый, большой, сильный, красивый и умный, а она робкая тонкая девочка с роскошными светло-русыми волосами, которые, если их распустить, достигнут колен, узнающая жизнь по фильмам, которых вдоволь насмотрелась на лайнере «Палестина» за несколько дней пути по Средиземному морю. Она с жадностью впитывает в себя всё что видит и слышит, ещё не зная языка и мало что понимая. Она необыкновенно способная. Она танцует с Воронцовым вальс точно так, как запомнила этот волшебный танец, увиденный  в кино. Её выбираю королевой бала…
«Был ли другой такой счастливый вечер в моей жизни?» – Задумалась Руса, утратившая на несколько мгновений связь с окружавшим её миром рождественского вечера 1957 года.
– Вы где-то далеко отсюда, сеньора. Наверное в облаках? – заметил её состояние Нагель. – Съешьте чего-нибудь, неужели не проголодались за двое суток? Не стесняйтесь. Если вам не понравится, мой повар приготовит для вас всё, что только пожелаете. Он будет дежурить на кухне всю ночь, если не сумеет вам угодить.
Руса не ответила, продолжая не замечать слов Нагеля. В мыслях она была дома, в московской квартире, где оставались самые близкие люди, остались дети: Богдан, Генрих, Лада. От непереносимой тоски наворачивались слёзы. Хотелось разрыдаться, уткнувшись лицом в подушку, однако на эту женскую слабость он не имела права. Перед ней был враг. Матёрый, коварный, жестокий, желавший её покорности и верно хотевший сделать из неё свою наложницу. Чтобы не допустить этого и вырваться из клетки, которая уготовлена для неё на этой вилле, в Большой Мир, надо обыграть этого зверя в человеческом облике, одолеть его, подчинить своей воле, а если не выйдет, то уничтожить, сохранив при этом честь и достоинство! Она обязана вырваться из западни и прежде всего вернутся в Любек, встретиться с Воронцовым…
«А вот что же  будет дальше?» – этого Руса пока не знала. Сердце сильной и красивой женщины, готовой к беспощадной борьбе, разрывалось на части. Между вспыхнувшей с новой силой любовью к Воронцову, долгом перед воспитавшей её страной, материнской любовью к детям, жизнь без которых немыслима, и памятью о муже, со дня трагической гибели которого не прошло и пяти месяцев…         
– Довольно, Элизабет! Возвращайтесь к реальности. Догадываюсь, что переживаете. Знаю, что у вас есть муж и дети. Мистер Балтимор описал как они выглядят. Жаль, что у него похитили фотографии. Пообещал, что если сохранились негативы, сделает новые и пришлёт. Ничего не поделаешь. В мае сорок пятого года проиграли мы – я и покойная Гертруда. Мы потеряли сына. Адольф умер из-за вас…
Теперь другое время и проиграли вы. Ваши потери не столь ужасны. Близкие вам люди живы и если пожелаете, то сможете получать о них информацию и помогать материально. Это мы сможем организовать. Я обещаю. От вас потребуется немногое. Покориться судьбе и начать новую счастливую жизнь. У вас будет всё, что пожелаете. Вы будете рядом со мной и ни о чём не пожалеете. Я старше вас, но абсолютно здоров и готов прожить ещё столько же, не растеряв сил! Станьте моей, Элизабет, не пожалеете, – умолял Нагель, готовый стать перед ней на колени.
  Руса почувствовала – наступает момент истины, который не следовало упускать.
– Ну хорошо! – простонала она. – Что вам от меня надо?
– Прежде всего покорность, леди Элизабет! – поспешил ей на помощь старший Нагель. – Поймите, боль за Адольфа разрывает мне сердце. Если единственного сына не вернуть, то вы – женщина которую он любил и не смог перенести вашего предательства, должны быть рядом со мной, утешить, стать близким мне человеком… – Нагель выдохся, так и не сумев сказать в один приём всего что хотел.
– Во-первых, я Адольфа не предавала. Я исполняла свой долг! Во-вторых, накормите меня, Густав, я умираю от голода, – потребовала Руса, резко сменив тему и забирая инициативу в свои руки. Она и в самом деле была голодна, но потерпеть могла.
– Что это? – поинтересовалась Руса, приподняв фарфоровую крышку, из-под которой мгновенно распространился изысканный аромат.
– Тушёная  телятина с красным вином, фруктами и специями. Замечательное местное блюдо. Наш повар готовит телятину просто восхитительно! Пальчики оближете, – любуясь красивыми руками пленницы, достойными колец с лучшими бриллиантами, подтвердил качество блюда Густав Нагель.
От Русы не укрылось слово «наш», произнесённое Нагелем. «Полагает меня своей? Рано радуешься, старичок-бодрячок. Не по зубам тебе «Жар-птица», сгоришь от её огня!»
– Вот что, Густав. – Руса сознательно называла Нагеля по имени. – Я предпочитаю вегетарианскую пищу. Пусть повар приготовит овощное рагу и спагетти с сыром. В крайнем случае можно рыбу, если у вас найдётся хорошая, – потребовала она и выпила несколько глотков апельсинового сока. – Пусть приготовит, я подожду.
Нагель встал из-за стола, прошёл к телефону и передал заказ повару на испанском языке. Вернулся и сел на стул, в душе «потирая руки».
«Кажется, контакт налаживается!» – удовлетворённо подумал он и размечтался в слух:      
– Этот  вечер и ночь, которая обещает быть лунной и тёплой, мы проведём вместе, Элизабет. Я покажу вам свою виллу, которую с полным правом могу называть асьендой . Трёхэтажный дом, бассейн, спортивный зал, теннисные корты, яхта океанского класса для морских путешествий, на которой я доходил до Майами. Для воздушных прогулок в нашем распоряжении двухместный американский спортивный самолёт. В гараже стоят хорошие автомобили, сделанные в Англии, Германии, Соединённых Штатах: «Ролс-Ройс», «Мерседес», «Порше», «Кадиллак». Дом окружает красивый сад, разбитый на четырёх гектарах плодороднейших аргентинских чернозёмов – всё это может принадлежать и вам, сеньора. Я и мои слуги отныне будут обращаться к вам, так как принято в этой уютной и богатой стране, у которой большое будущее. Сеньора Элизабет и только сеньора! – Густав Нагель пригубил бокал с красным сухим вином и, сделав глоток, наблюдал за своей пленницей. В сопровождении Изабель, которая тотчас же удалилась, пожелав господам приятного аппетита, Руса явилась к обеду в коротком летнем платье голубых тонов. Это платье, обнаруженное в ванной комнате, так шло к её свободно лежавшим на открытых плечах роскошным густым волосам цвета спелой пшеницы, которым она придала первозданный вид, вымыв несколько раз после нестойкого красителя.
– Надеюсь скоро узнать ваше истинное русское имя и сохранить его от всех в глубокой тайне, – продолжал укреплять наметившиеся подходы к неприступной на первый взгляд красавице: «стопроцентного нордического типа, которая может родить истинного арийца!» –  грезил теряющий голову Нагель, полагая, что:  «для группенфорера СС нет неприступных крепостей!»
В этом доме ещё три дня назад жила женщина по имени Кончита, с которой Нагель прожил, не состоя с ней в браке, почти десять лет. Красивая метиска из Парагвая. Когда  Нагель привёз её из поездки в Чако , девушке было всего пятнадцать лет. Прожив всё это время на вилле, ни разу не покидая её, Кончита родила хозяину двух дочерей. На этом дело очевидно бы не закончилось, но, увидев Русу, Нагель понял, что «Кончита всё же не то, не та раса» и отправил женщину с детьми в своё дальнее и небольшое имение под Асунсьоном,  приказав Изабель и прочим слугам забыть о ней навсегда.   
– Элизабет, под этим именем вы должны были отправиться в Аргентину на субмарине вместе с Адольфом. Не вышло. Теперь под этим же именем вы всё-таки оказались в Аргентине. Это судьба! – с придыханием заключил старший Нагель – отец Адольфа. – Будьте благоразумны и вы станете новой Эвитой . Придёт время, вас увидят жители этой страны, которые способны сделать из вас богиню, как сумели это сделать из Евы Перон! Знаете кто эта женщина?
– Да, знаю. Она умерла пять лет назад, – ответила Руса, регулярно читавшая газеты и журналы. – Я не горю желанием последовать её примеру.
– К сожалению, она была неизлечима больна, – признал Нагель, поняв, что сравнение с Эвитой его пленнице неприятно и не своевременно. 
– Ваше американское имя – то же, что и Эльза, под которым в начале войны вы работали в России в «конторе» моего родственника Отто Руделя, а в конце войны в Германии под началом у несчастного Адольфа, созвучно красивому испанскому имени Изабелла. Хотите, буду звать вас Изабеллой. Это имя принадлежало королеве Кастилии , вступившей в брак с королём Арагона. Вместе с супругом они изгнали из Испании мавров, открыли Новый Свет, создали Великую империю за океаном, у которой большое будущее! – так цветасто и напыщенно, словно испанский гранд выразил свои мысли и стремления бывший группенфюрер СС Густав Нагель, неплохо устроившийся в богатой и беззаботной Аргентине под именем сеньора Хосе Мендоса.       
– Вы забыли, сеньор, что у вас уже есть одна Изабель, – усмехнулась Руса, взявшая себя в руки и начинавшая игру со своим противником, не имея иного оружия. Перечисленные транспортные средства асьенды сеньора Мендосы заметно повысили её настроение.
С яхтой всё гораздо сложнее, а вот самолёт сулил заманчивые перспективы. В подходящий момент на нём можно было упорхнуть из клетки, какой стала для неё эта вилла с высоким забором, средствами сигнализации и бдительной охраной.
– Действительно. Как это я не подумал, что у меня уже есть Изабель и она будет вашей самой близкой подругой, от которой не удастся отделаться и покинуть виллу без моего согласия, – притворно огорчился сеньор Нагель-Мендоса. – Та это не беда! Для Изабель мы выберем другое имя. Придумайте какое, хотите. Хоть русское? Она согласится на любое.
 – Глупые шутки, сеньор Мендоса, – резко меняя тон, Руса решительно остановила его фантазии. – С чего это вы записали меня в русские? Поверили какому-то безрукому уроду, у которого пропали какие-то фотографии? Придумали мне мужа и детей? Я требую, чтобы вы немедленно предоставили мне возможность связаться с сотрудником посольства Соединённых Штатов Америки! – потребовала Руса. – Вы нарушили закон, похитив гражданку США, и понесёте за это суровое наказание!
– Не пугайте меня, сеньора, – растерялся Нагель: «вот и нащупал подходы к неприступной крепости…» – Нет, Элизабет. Не дурачьте меня. Вы русская. Американцы, конечно же, заберут вас к себе и передадут в CIA, а меня поблагодарят. Только не думаю, что вам у них будет комфортнее. Даже если к вам не станут применять тяжёлых методов к понуждению дать интересующие их показания, то свободы и возвращения домой к детям и мужу вам уже никогда  не добиться. Вас навсегда упрячут в одиночную камеру в какой-нибудь секретной тюрьме, начальник которой может сделать из вас сою наложницу. Я лично, поступил бы именно так! – по-немецки жёстко добавил герр Нагель. Откинулся на спинку стула и с надеждой и  любовью посмотрел в глаза своей пленнице.
– Когда-то, ещё в детстве, мама читала мне одну русскую волшебную легенду о некой, я не помню как её звали, русской очень умной девушке, которую некий герр Кощей Бессмертный превратил за непокорность в лягушку, а когда она покинула лягушачью кожу, унёс в своё царство, находившееся за три на девять, следовательно, за двадцатью семью землями. За неточности прошу меня простить. Трудности перевода на немецкий язык и прошедшие с тех пор годы  могли кое-что исказить в моей памяти, однако суть осталась. Сейчас именно вы в таком положении. Как же звали ту умную красавицу? Не подскажете?
– Василиса Премудрая, она же Василиса Прекрасная, – помогла Руса, меняя тон и продолжая игру.
– Правильно, Василиса! – словно десятилетний ребёнок обрадовался старший Нагель.
– Пока не откроете вашего истинного имени, буду звать вас Василисой, а Изабель пусть продолжает носить с достоинством своё имя. Вы согласны, Василиса Прекрасная, она же Премудрая?
– Как вам будет угодно, герр Кощей, – ответила Руса. – Только не забывайте, что Кощей был далеко не Бессмертный и очень боялся жала, которое находилось на конце иглы!
– О, Прекрасная Василиса! Вы помогли мне вспомнить продолжение той красивой легенды. Игла находилась в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, а заяц в хрустально ларце. Ларец, кажется, висел на цепях огромного дерева, а то дерево охранял трёглавый дракон. Всё было так, моя Прекрасная Василиса?
– У вас хорошая память, герр Нагель. Вы были внимательны, слушая свою маму. Всё было именно так. Если вы называете меня Василисой, то давайте выберем имя для вас.
– Какое же? – удивился Нагель. – Моё аргентинское имя Хосе Мендоса. Прежнего больше нет, не осталось ни одного документа.
– Ну какой же вы Хосе Мендоса, – улыбнулась Руса. – Вы Нагель! Но если не желаете слышать имя Густав Нагель, и видимо у вас есть для этого причины, то так и быть, буду вас величать Кощеем! А что, звучит не плохо, сеньор Кощей! Только запомните, я пока не ваша! – в последних словах Руса была опять резка. Лицо её покрылось румянцем, голубые глаза метали молнии.
– Goettin!  – прошептал Нагель. – Freia! Walkuere! Aphrodite! Athene – das alles ist sie gemeint! Mein Gott!  – простонал он, любуясь своей пленницей. Богатое и развращённое воображение старшего Нагеля рисовало ему картину одну слаще другой…
  «Вот та женщина, которую я приручу, и она родит мне сына – истинного арийца, красивого как сама и сильного духом, как я!» – Попивая красное вино и откровенно любуясь своей пленницей, размечтался бывший группенфюрер СС, а ныне преуспевающий житель богатой южноамериканской страны, гордившийся своим «нетленным германским духом». 

3.
Сви Галл скоро вернулся. Его не сильно огорчали капризы Бин Мохе, который был старейшиной и мог иметь свои слабости и причуды. Однако, несмотря на непрекращающиеся хвори, его опытнейший, натренированный мозг работал четче самого хитроумного компьютера. И если уж он давал совет, то его следовало неукоснительно исполнять. Сейчас Сви понимал, чем был так обеспокоен и отчего болел Бин Мохе в последние дни. Предчувствия не обманули его. Он вспомнил, что и невероятно быстрая победа над Хань не очень-то и радовала старейшину «посвященных».
– Итак, господа, – начал Сви Галл, – мы собрались в это трудное время вдали от мест основных мировых событий. – Сви на несколько минут включил монитор.
Увиденные бездушными окулярами из космоса, перед хранившими гробовое молчание «сильными мира сего», прошли харьянские колонны, тремя огнедышащими драконами сошедшие с отрогов Гиндукуша и неумолимо наползавшие на Левант и Ибер-Урус …
Сви Галл отключил монитор и обратился к собравшимся.
– Что делать, господа? Кто ответит на это вопрос? – Представительная аудитория молчала. Сви терпеливо ждал. Нервно закашлял президент Атланты.
– Ваше слово, господин президент?
Президент Атланты господин Конэн обвел присутствующих долгим взглядом.
– Я предлагаю немедленно прекратить все атаки этническим оружием. Оно не дает необходимого эффекта. Кроме того, и вам известно об этом, противник захватил комплект сверхсекретной документации о разработках этнического оружия в исследовательском центре Эль-Хаммера, и я думаю, что он уже в Рампуре.
– Виновные сурово наказаны! – поспешил добавить президент Леванта, на территории  которого находился злополучный центр.
Конэн сурово посмотрел на коллегу, перебившего его, и продолжил:
– Со мной прибыл профессор Ханс Квик. Институт, которым он руководит, занимается разработками новых штаммов этнического оружия. Именно его штаммы сокрушили Хань. Вам слово, профессор.
Профессор Квик, худощавый среднего роста человек неопределенного возраста с морщинистым лицом, прикрытым наполовину старомодными, массивными очками, энергично поднялся из кресла и представился аудитории. Большинство собравшихся здесь видели его и слышали его имя впервые  – работы Квика были строжайше засекречены.
– Слушаем вас, профессор, – напомнил ему президент.
– Как вы уже знаете, господа, – сильно волнуясь, начал Квик, – наше новое оружие блестяще зарекомендовало себя в войне с Хань. Успехи превзошли все ожидания, – уже заметно увереннее продолжал профессор.
– Три миллиарда всего за несколько дней! – жесткие светлые глаза профессора заблестели за стеклами очков.
– Но, – Квик запнулся, подбирая слова, – с Харьяной не получилось… – жесткий блеск его глаз быстро угас.
– А вы проводили предварительные испытания в полном объеме? – задал вопрос Сви Галл.
– Да, мы так считали, – ответил профессор, – на документах о приемке «изделия» есть подписи министров обороны Атлантического Союза, присутствующих здесь господ Колора и Харо. Вот копии приемо-сдаточных испытаний. – Квик зашелестел бумагами, извлеченными из черной кожаной папки.
– Испытания проводились на группе харьянцев, доставленных разными путями в экспериментальную лабораторию Окленда. Всего двадцать семь особей обоих полов, – продолжал Квик, пытаясь найти поддержку, но аудитория молчала.
– Среди них были дети от трех месяцев до пятнадцати лет, молодые люди, люди средних возрастов, старики. И все умерли в первые часы применения опытных штаммов.
– Вы говорите, профессор, что они умерли, но отчего же тогда всех харьянцев не постигла та же участь? Что не сработало? Говорите, мы слушаем. Что, концентрация не та? Муссон слабый? – голос Сви стал срываться от растущего раздражения. Он понимал, что профессора не в чем упрекнуть, но сейчас было не до рассуждений. Сейчас, когда все рушилось, нужны были жертвы, и он уже искренне ненавидел профессора неудачника – виновника катастрофы, постигшей их, «посвященных», мир.
Видя, что побледневшего профессора вот-вот хватит сердечный удар, президент Конэн попытался прийти к нему на помощь.
– Уважаемый, господин Сви Галл, малолетние дети харьянцев гибли в массовом порядке. Это зафиксировали многочисленные свидетели. Так же гибли и многие старики. Но харьянцы старше десяти лет и практически всё взрослое население выжило и, вероятно, приобретает иммунитет. Дело тут, как мне кажется, в ауре. Я перечитал в эти бессонные ночи несколько книг о религии харьянцев, и кое-что мне стало в них понятней. Аура, свойственна людям ведических верований, вспомните йогу. Вероятно, эта аура и защитила харьянцев от этнического оружия.
– Что еще за аура? – удивился президент Леванта Саад. – Ты мне не говорил об этом. Саад ревновал Конэна. Он постоянно ощущал, что «небожители» оказывают президенту Атланты большее внимание, хотя был старше своего коллеги и выглядел солиднее.
– Почему же тогда никакой ауры не оказалось у подопытных харьянцев? А может быть, они были вовсе и не харьянцы? Атланта ведет свои секретные разработки, часто не советуясь с Левантом. Отсюда и результаты! – с картинной досадой вздохнул Саад.
Президенты вопросительно посмотрели на профессора Квика, одиноко стоявшего в центре зала и готового провалиться сквозь землю.
– Нет, это были именно харьянцы, самые типичные. Все анализы на генном уровне это подтвердили. А почему они все умерли, я не знаю, – отрешенно ответил Квик.
– Наверное, они сделали это нарочно, – цинично заметил Саад.
Ханс Квик с нескрываемой ненавистью посмотрел на тучного президента Леванта, в то время, как собравшиеся отвратительно и вразнобой захихикали-засмеялись, но тут же прикусили свои мерзкие языки.
– Позвольте мне, – попросил слова пожилой человек в мантии с лысым желтым черепом. На его морщинистой шее нелепо висел крупный золотой крест, усыпанный драгоценными камнями.
– Мы слушаем Вас, Ваше Преосвященство, – Сви наклонил голову перед человеком в мантии. Они были старыми знакомыми, и Сви Галл ценил его тонкий ум.
– Аура тонкая материя. У подопытных особей, надолго оторванных от своего привычного духовного мира, она была, скорее всего, разрушена. Тому же причиной стали и предварительные опыты. Я думаю, что в этом нельзя винить профессора Квика. Как материалист, он не способен понять сути этого феномена. Аура есть у каждого человека, есть она и у ханьцев, но слабая, такая, что не смогла их защитить. Хотя малая часть их, укрепленных духом, выжила и укрылась.
– Я думаю, что выжили, скорее всего, метисы, – сухо заметил Квик. – На северо-востоке Хань прежде жили русские, – зачем-то добавил профессор.
– Возможно, – после долгой паузы продолжил Его Преосвященство. – Ауру разрушает незнание сил природы и своего организма, неверие в духовное совершенство, пороки и излишества. С глубоким прискорбием я вынужден признать, дети мои, что наши три великие религии растеряли даже те крохи духовности, которые передаются человеку при рождении от предков. Иное дело Харьяна – единственная страна с древними ведическими культами, где «знать» и «верить» – категории стоящие рядом. Отсюда и сильная аура. Профессор не мог этого предусмотреть. В этой области проходят границы его понимания.
Уважаемый Сви Галл, остановите это безумие! – простонал человек в мантии, осеняя присутствующих золотым крестом. – Прекратите использовать это страшное оружие, которое не действует на харьянцев, но уже достигло с весенними ветрами Европы. Оружие начало истреблять немногочисленных ныне людей, что одной с харьянцами древней крови и расы! – дрожащий, задыхающийся от собственных слов человек в мантии бессильно опустился в кресло и, втянув плешивую голову в мантию, закрыл лицо сморщенными руками. Жгучий стыд, который он пережил за этот год соучастия в сатанинских преступлениях, сжигал его дотла. Он знал, что не переживет этого.
В его воспаленном мозгу возникали картины страшного суда, который происходил более полутора веков назад над слугами дьявола в Нюрнберге и о котором мало уже кто вспоминал.
Вновь воцарилась гробовая тишина…
Минуту спустя собравшихся оглушили громкие голоса президента Леванта Саада и духовного лидера большинства левантийцев. Они взывали о помощи. Умоляли остановить продвижение Первой харьянской колонны, которая на западе уже вступила на Балканы, а на юге прошла мимо нетронутого Иерусалима, покинутого жителями в великой панике, и вышла к Нилу и Суэцкому каналу. Миллионы людей исчезают в дыме пожарищ, через которые проходят страшные бронированные чудища-вездеходы. Харьянцы просто не замечают ничего живого, сминают все на своем пути, словно сухую траву…
– Да и кто их теперь за это осудит? – промелькнуло в сознании погруженного в свои нелегкие мысли человека в мантии.
Напористые левантийцы между тем требовали наперебой помощи от Атланты, угрожали применить стратегические ядерные силы без санкции Атлантического Союза, просили помочь с эвакуацией непосредственно в Атланту сотен миллионов беженцев из стремительно занимаемых противником территорий.
И лишь кареглазый красавец-брюнет с редкой среди этого круга лиц фамилией Белофф – единственный представитель Ибер-Уруса, в скромном ранге посла в Атланте, тихо сидел в темном углу.
Если такие всемогущие люди в растерянности, то что остаётся делать ему?


4.
Первого января на двенадцать часов дня Ольга заказала два такси, и Соколовы младшие: Богдан, Генрих, Лада с тётей Любой и Ирочкой разместились в одной «Победе», а Лебедевы: Василий Владимирович, Ольга и Леночка с Игорем в другой.
На Таганской улице две машины встретились и покатили по белой зимней Москве в Малаховку, где дети вместе с тётей Любой и Ольгой проведут зимние каникулы. Василий Лебедев уже вечером вернётся в Москву, завтра ему на службу. В доме на Гончарной осталась Ольга Милославовна, присмотреть за квартирой и отдохнуть.
Едва она проводила дочь и внуков, как в прихожей раздался длинный звонок.
– Никак вернулись! Что-то забыли? – заволновалась Ольга Милославовна, и поспешила открыть дверь. На лестничной летке стояли трое мужчин в штатской одежде: тёмные пальто, зимние шапки, утёплённые ботинки.
 – Ольга Милославовна Соколова? – назвал её по имени, отчеству и фамилии старший по возрасту мужчина.
– Да, это я. А вы к кому?
– Мы из Комитета государственной безопасности. Подполковник и Астахов. Вот моё удостоверение, – мужчина открыл красную книжечку и показал хозяйке. Со мной мои офицеры. Можно войти?
– Входите, – окончательно растерялась Ольга Милославовна. – Да что случилось?
Офицеры КГБ – организации, где служила Руса, вошли в прихожую и разделись.
– Да вы не волнуйтесь, гражданка Соколова. Мы пробудем у вас не более часа. Нам необходимо осмотреть вашу квартиру и, прежде всего, комнату Елены Васильевны Соколовой. Нас интересуют её письма, фотографии и некоторые документы. Будем очень вам признательны, если окажете нам помощь в этом кропотливом деле.          
– Что случилось? Мы и так все испереживались? Руса уехала, а куда не знаем. С ней что-то случилось?
– Вы назвали Елену Васильевну Русой. Я правильно вас понял? – спросил Астахов.
– Да, так мы называем её дома. Привыкли, вот и зовём Русой нашу Леночку. С детства её так прозвали за русую косу. Разве нельзя?
– Да нет, Ольга Милославовна, можно. Зовите как вам будет угодно, – ровным голосом и вероятно равнодушно ответил подполковник Астахов. – Что же касается вашей снохи, то когда придёт время, всё узнаете.
– А где же Николай Иванович Калюжный, где же Николай Кузьмич Потапов. Их я знаю, а вас нет.
– Это не важно, Ольга Милославовна. Калюжного и Потапова вы увидите в следующий раз, а пока ознакомьтесь с распоряжением об обыске. Понятых не будет, это и ваших интересах. Мы не из милиции и не из прокуратуры. Считайте, что у вас не обыск, а знакомство с документами и фотографиями, которые могут помочь вашей снохе. Это очень важно. Если заметите, что чего-то не хватает – немедленно сообщайте нам. И ещё одно условие. О нашем визите не должен знать никто, ни члены вашей семьи, ни родственники, ни знакомые,  ни соседи. Никто! А теперь  показывайте комнату Елены Васильевны.

* *
В семь часов вечера Калюжный и Потапов встретились на станции метро «Библиотека имени Ленина». Обменялись рукопожатием и сели в вагон поезда. Вышли на станции «Красные ворота»  и, не торопясь, как старые приятели, пошли по Садовому кольцу в сторону «Колхозной площади».
– Что за конспирация, Потапов? – спросил Калюжный. Я, понимаешь ли, в отпуске, кажется, пока не уволен, а ты звонишь не мне, а сыну из телефона-автомата, а уже от него и опять не по телефону, а с глазу на глаз, я узнаю о назначенной тобой встрече в метро! Прямо-таки, как при царизме, когда охранка выслеживала членов РСДРП! – Поскольку и Калюжный и Потапов оба носили имя Николай, то во внеслужебной обстановке они обращались друг к другу по имени-отчеству или по фамилии – так было короче.   
– Не кипятись, Николай Иванович. Ты в отпуске и мне пока не начальник. Царизм здесь не причём, метро при царизме не было, да и охранка не чета нашей конторе. Сам знаешь. Просто надо поговорить с глазу на глаз и так, чтобы никто об этом не пронюхал. Вот какая у нас с тобой задача.
– Сам знаю, что свидетели нам не нужны. Спасибо, что вспомнил о Калюжном. Рассказывай. Сердце болит за Елену Васильеву. Места себе не нахожу!
– Думаешь только у тебя одного? – Покачал головой Потапов. – К операции «Кузнец» (этим словом была зашифрована операция по выявлению и захвату некоего Р. Смита) подключили отдел генерала Почечуева. Наш отдел переподчинили ему. А каков Почечуев – ты знаешь не хуже меня. К тому же у тебя, Николай Иванович, случались с ним служебные  конфликты.
– Случались… – недовольно пробурчал Калюжный.
– Почечуев носом готов рыть землю! – образно выразился Потапов и высморкался в носовой платок.
– Что, простудился? – спросил Калюжный.
– Да нет, наверное от нервов, – ответил Потапов. – Так, самая малость. Хочу предупредить тебя, Николай Иванович, что завтра или послезавтра тебя вызовут в Комитет, как свидетеля.
– Я же в отпуске? Сам Стропов рекомендовал поехать в Сочи.
– Отозвали бы и из Сочи, – вздохнул Потапов. – Стропов считает, что Соколову постиг провал. Наверху его за это так накрутили, что с тридцатого числа ходит весь чёрный. Вчера вечером в двадцать два часа, это за два-то часа до наступления Нового года давали показания старые знакомые Елены Васильевны. Одного вызвали из Севастополя. Это капитан 3-го ранга Гамаюн. Второго из Североморска. Это капитан-лейтенант Егоров. Вначале с каждым беседовали отдельно, потом сделали им очную ставку.
– Зачем? Что понадобилось Почечуеву от морских офицеров? Гамаюна я немного знаю, о Егорове слышал, – спросил Калюжный.
– Слушай внимательно, Николай Иванович. Почечуеву стало известно, что ты ездил с Соколовой в курортный городок Рерик. Зачем?
– Просьба Елены Васильевны. Об этой поездке я никому не докладывал. Ей хотелось взглянуть через залив на небольшой остров, соединённый с материком дамбой. Называется Вустров. Тебе ведь известно, что муж Елены Васильевны после войны служил в Германии, и она несколько лет прожила в тех краях, работала с немецкими товарищами. Кажется в сорок восьмом году мы: я, Ярослав и она побывали на Вустове. Там тогда разместился наш зенитный полигон. А с ноября 1944 по конец апреля 1945 года Соколова работала в тылу вага в Главном управлении имперской безопасности города Гамбурга. Именно это обстоятельство и добровольное согласие Елены Васильевны, хорошо знавшей север Германии, и стало основой решения сделать её ключевой фигурой в операции «Кузнец». Этот злосчастный Р. Смит, по словам жены дипломата Анны Скворцовой, жил и работал именно на севере Германии в местах дислокации британских оккупационных войск. Стропов лично одобрил кандидатуру Соколовой, и даже пожелал ей «приятного путешествия на Запад». Шутил конечно. Остальное, Потапов, тебе известно.
– Мне не было известно о вашей поездке в Рерик. Теперь это стало известно Почечуеву. Его заинтересовала причина, почему Соколовой понадобилось там побывать? – Потапов сделал паузу и продолжил: 
– Вы разговаривали в Рерике с советским капитаном и его супругой?
– Да. У них был семейный праздник. Мы их поздравили, – ответил Калюжный.
– Почечуев сам летал в Германию. Был в Рерике и на Вустрове. Разыскал этого капитана. Тот подтвердил встречу с вами. Были опрошены жители Рерика, кто-то припомнил, что Елена Васильевна, а такая красивая и модно одетая женщина бросается в глаза, в течение нескольких минут разговаривала с одной немецкой женщиной, не местной, но по словам очевидцев она приезжала в этот курортный городок по выходным дням и одиноко гуляла по берегу залива.
Что это за женщина? О чём Руса, буду Елену Васильевну называть так, разговаривала с этой женщиной? Откуда она? Почему в следующее воскресенье она не приезжала в город?
– Да что ты заладил, Потапов! Почему да почему? Ну не знаю. Бывает, что женщин тянет поговорить с незнакомыми женщинами. Говорили они по-немецки. О чём я не слышал, потом разошлись и даже не обернулись.
– Не факт, что они не были знакомы. Ты это расскажешь Почечуеву. Постарайся, чтобы он в это поверил. Понимаешь, уцепился Почечуев за этот Вустров. Вызвал Гамаюна и Егорова. Гамаюн заявил, что утром Первого мая 1945 года после короткого боя на западном берегу Мекленбугского залива он взял на свой торпедный катер старшего лейтенанта Соколову, выполнявшую важное задание советской разведки в тылу врага и доставил по её просьбе на Вустров, где по словам Соколовой её ожидала встреча с мужем. Это ей пообещала некая Умила Гостомысловна. Была такая княгиня. Русская. Жила в тех местах более тысячи лет назад…
– Всё так. Этот рассказ я лично слышал и от Русы и от Ярослава, – прервал Потапова Калюжный. – Она мне даже показывала то место, куда пристали катера, когда мы побывали на Вустрове, вместе с Ярославом. Я уже говорил, это было в сорок восьмом году.
– И это ты, Николай Иванович, расскажешь Почечуеву. Поверит ли генерал-материалист рассказам о княгине, которая жила более тысячи лет назад? – засомневался Потапов. – Почечуев и Ярослава Владимировича вызвал бы на допрос, да нет его, – вздохнул Потапов и приподнял каракулевый воротник пальто. – Холодно, уши мёрзнут, – признался он и продолжил:
– Гамаюн и Егоров дали показания, что в большом и единственном доме на этом Вустрове осталась одна пожилая женщина, которая узнала Русу, обнимала её, плакала от радости. Значит Руса бывала здесь и прежде, а если бывала, то могла быть знакома с хозяевами.
На Вустрове краснофлотцы с хозяйкой и Русой праздновали Первое мая. Потом на луг сел наш ястребок. В нём был муж Русы подполковник Ярослав Соколов. Гамаюну показалось, что бабушка узнала её мужа, всё называла его «русским оберстлейтенантом» и ещё как-то, не помнит. Всё хотела старушка собирать на стол. Только они сразу же улетели. Руса села на колени мужа и истребитель Ярослава взмыл в воздух, где его поджидал другой истребитель. Помахал крыльями и улетел. Каково, Калюжный! Прямо как в приключенческом романе! – увлечённо пересказывал рассказ морских офицеров полковник Потапов. – Когда она бывала на Вустрове? Когда?
– Этого я не знаю. Разыскали бы ту пожилую женщину, допросили, – Поднимая воротник пальто следом за Потаповым, дал Калюжный совет, наверное генералу Почечуеву.
– Невозможно. Старушка, которую звали бабушка Грета, умерла лет десять назад. Пытаются разыскать её родственников в Рерике и соседних деревнях, но пока тщетно. С бывшими хозяевами дома, скорее, маленького замка, где теперь разместился штаб полигона, всё гораздо интереснее. Домом и частью заповедного острова, наши войска и сейчас берегут его южную лесистую часть, владели бароны фон Вустров. Служили Гитлеру и бежали с острова накануне того дня, когда торпедные катера Гамаюна и Егорова причалили к нему. О чём говорили Руса и пожилая фрау Грета, они не знают, немецким языком не владеют, но утверждают, что старушка передала Соколовой какую-то записку, содержание которой им так же не известно. От кого записка? От хозяев? – Потапов приостановился и посмотрел в лицо Калюжному.
– Что ты так на меня смотришь, Николай Кузьмич? Так, словно я что-то от тебя скрываю? Да не знаю я ничего про это. Почечуев в сыскном деле меня обскакал. Лет на семь он меня моложе. Ему и карты в руки. Далеко пойдёт! – Хотелось Калюжному сказать: «Сукин сын», но смолчал.
– Пойдёт! – согласился Потапов, в душе покрыв генерала Почечуева тем же самым термином, глубоко укоренившимся у русских людей. – Смотри, мы с тобой уже дошли до станции метро «Ботанический сад» . Куда дальше?
Поворачивай назад. Идём в сторону Сретенки к «Кировской» , – буркнул Калюжный.
– Ладно идём, конспираторы хреновы! – Согласился Потапов. – Вот ресторанчик. Давай зайдём и выпьем для согрева по сто грамм коньяку. В буфете можно не раздеваться.
– Давай, – согласился Калюжный. – По сто пятьдесят, с поправкой на мороз. Градусов двадцать не меньше!
– Не меньше! – подтвердил Потапов.
Коньяк приятно согрел и дойти до «Кировской» не представляло больших трудов.
– Что это у тебя за чемоданчик, заметил наконец Калюжный, что Потапов пришёл не с пустыми руками.
– Коньки, спортивный костюм, шапочка. Жене сказал, что иду на каток. Отговаривала. Говорила, что мороз, но я настоял, – ответил Потапов. 
– Конспирация, – одобрил Калюжный. – Надо было и мне захватить коньки. Покатались бы в парке Горького  или в Сокольниках, поговорили.
Да нет, не стоит. Сегодня холодно, да и могут нас там увидеть. Многие из наших посещают по вечерам каток. Полезное для здоровья занятие.
Полезное, – согласился Калюжный. – Давай продолжал свой рассказ. В отпуске чуть больше недели, а сколько всего без меня накопали! Продолжай, Потапов.
– Фамилия тех баронов тоже Вустров. Старого барона звали Вацлав. Второй раз он был женат на русской эмигрантке. Фамилию её, к сожалению, установить не удалось. У неё был сын по имени Серж. Сергей значит. Дружил Серж с сыном Вацлава, которого звали Хорст. У этого Хорста была семья: жена и трое детей. Вот как много накопали люди Почечуева. Куда же бежали эти недобитые фашисты – неизвестно. А ведь Елене Васильевне это всё было известно. Как думаешь, Николай Иванович?
– Уже никак, Потапов. Уже ничего не думаю. Пытались поискать кого-либо с фамилией Вустров в Германии?
– Не знаю, но та семейка всего вероятнее сменила фамилию. Не по своим же паспортам они бежали куда-нибудь в Америку – Южную или Северную. Знаешь ведь ты, Николай Иванович, то, что известно только тебе. Ещё Ярослав многое знал о Русе, да нет его.
– Что же, Потапов, и мне прикажешь распрощаться с жизнью? – возмутился слегка захмелевший Калюжный.
– Типун тебя на язык! – Потапов помахал кулаком возле покрасневшего на морозе генеральского носа. – А если серьёзно, то мне кажется, что Елена Васильевна знала кто этот Р. Смит, – перешёл на шёпот Потапов.
– Знала? – едва не закричал Калюжный и подумал: «а что, очень может быль. Ведунья наша Руса. Не иначе как ведунья! Ведь такого о себе порассказала накануне отъезда, что поневоле поверишь в древних богов, а не только в того, чей сын Христос!»
– Ты про это, Николай Кузьмич, Почечуеву не докладывал? – спросил Калюжный.
– Нет, не докладывал. Это ведь мои догадки, не более того, – признался Потапов.
– И не рассказывай, Коля. Не надо. Заклинаю тебя! Не то Почечуев затравит не только Русу но и всю её семью, да и нас с тобой в покое не оставит.
– Не беспокойся, Николай Иванович. Нет мне резона возводить на Елену Васильевну всякую напраслину, – признался Потапов. Жива ли наша голубушка?
– Не сметь так думать, товарищ полковник! Обязательно вернётся наша Руса. Доченьке своей, Ладушке, обещала, что обязательно вернётся и  не позже следующей осени. Вот тогда и узнаем что да как. Возможно и этого распроклятого Смита, то бишь «Кузнеца» к нам доставит. Верю я ей. Если взялась за дело, то своего обязательно добьётся.
– Я, Николай Иванович, тебе не всё ещё рассказал. Вот опять ресторанчик. Зайдём! Ещё по сто пятьдесят и по бульварному кольцу до Улицы Горького ! А?               
– Зайдём, товарищ полковник! – согласился Калюжный. Ты мне обо всём расскажи, чего накопал этот Почечуев. Я всё должен знать!
– Обыск был сегодня днём на квартире Соколовых, сразу же после отъезда детей и Любы на дачу. Подполковник Астахов проводил, – доложил Потапов Калюжному.
– Да что же ты сразу не сказал, чёрная твоя душа! – крикнул в сердцах Калюжный, да так громко, что на них обратили внимание прохожие.

               
5.
В мусульманском Кабуле не принято широко отмечать наступление нового года по христианскому календарю. И хотя в конце декабря с гор вместе со снегом дохнуло настоящим холодом, предпраздничная атмосфера ощущалась лишь среди европейцев, живших и работавших в этом древнем и по существу всё ещё средневековом городе.
Вечером тридцатого декабря в советское посольство вместе с дипломатической почтой, и праздничными подарками самолёт доставил подмосковную ёлку и коробку с новыми ёлочными игрушками. На следующее утро ёлку установили в актовом зале, где советские люди, оказавшиеся по долгу службы за рубежом, будут встречать Новый Год, и жёны и дети сотрудником посольства принялись наряжать пахнувшую свежей хвоей и зимней заснеженной родиной лесную красавицу, каких не сыскать в Афганистане, предвкушая приближение долгожданного праздника…
Разница во времени между Москвой и Кабулом всего два часа. В Афганистане Новый год уже наступил, но сотрудники советского посольства, праздновали его наступление по московскому времени, а пока провожали старый год под приготовленные русские деликатесы, под рюмки хорошей русской водки, бокалы грузинского и крымского вина, под яркие тосты, под музыку и танцы. 
Во время красивого аргентинского танго в зале появился озабоченный дежурный секретарь и шепнул Анне Скворцовой, жене советника посольства Юрия Скворцова, танцевавшего с очередным партнёром, что её срочно вызывает к телефону сотрудник Комитета государственной безопасности. Шепнув мужу, в чём дело, взволнованная Анна поспешила к аппарату и отсутствовала больше часа…
Когда она вернулась, муж и не только он заметили большие перемены в лице молодой красивой женщины, на которую засматривались все без исключения мужчины, в том числе и иностранцы, как европейцы, так и афганцы. Все веселились и танцевали, а Анна Скворцова, вымученно улыбаясь, отказывала мужчинам в танцах, ссылаясь на недомогание и мучительно дожидалась когда куранты на Спасской башне в Москве пробьют полночь и можно будет поднять бокал с шампанским, встретить Новый год и уйти, наконец, к себе, собраться с мыслями и поделиться тревогами с мужем. Сегодня она всё расскажет ему о двоюродном брате Серёже. Одну Анну эта тайна просто раздавит, вдвоём им будет легче вынести её груз.
В четверть первого, они тихо, по-английски, ни с кем не прощаясь, покинули праздник.
– Анечка, да ты совсем не своя! – приложив ладонь ко лбу жены, разволновался Юрий. – Вся горишь! Простыла? Да у тебя жар!
– Сейчас пройдёт, Юрочка. Мне ужасно холодно. Давай скорее ляжем в постель под шерстяное одеяло и я расскажу тебе о допросе, который мне учинили по телефону, просто вывернули наизнанку! Это была настоящая пытка! Временами мне казалось, что я теряю сознание. Прости, что ушла с новогоднего вечера, силы оставили меня…
Они так и сделали. Легли и накрылись двумя одеялами. Минут через десять Анна согрелась и шёпотом рассказала мужу всё без утайки о том, что с ней случилось тёплым и солнечным осенним днём в красивом городе Любляне – столице маленькой славянской республики, уютно разместившейся на юге Европы между отрогами Балкан и Альп…

*
–  Что же ты мне раньше не рассказала о том, что у тебя есть двоюродный брат? – сокрушался Юрий, нервничал, пытался закурить, но Анна ему не разрешила курить в постели.
– Тебя, Юра, щадила. Прости. Ведь это из-за меня, из-за моей неосторожности тебя направили на работу из Югославии в Афганистан.
– Ну и что же? Афганистан древняя, интересная и перспективная страна – сердце Азии. Ты же сама рассказывала мне, что в горах Гиндукуша хранятся гробницы двух великих вождей и жрецов – Рама и Зороастра, но никто точно не знает, где они скрыты. Говорят, что некие таинственные люди и поныне охраняют их покой. Не от того ли эта древняя земля пропитана такой энергетикой? Не от того ли она не покорилась англичанам, перед которыми падал ниц весь Мир и в том числе огромная Индия!
Ты  мне все уши прожужжала, что господин Рустам Фари весной приглашает тебя и Нину Васильевну побывать в Бамиане и осмотреть величественные статуи Будды. А в горном массиве, расположенном за спинами этих колоссов якобы скрыта гробница Рама. Разве не так? Кстати, по-моему, этот Фари уделяет тебе повышенное внимание. Ты не находишь, Анна?
– Да ну тебя, Юрка, – возмутилась Анна. – Не ревнуй попусту! У него жена, дети. И потом Рустам очень порядочный и образованный  человек. Жаль, что его не пригласили на новогодний вечер.
– Ну не сердись, Анечка, я пошутил, – извинился Юрий. – Новый год праздник семейный, а придти с женой Фари не мог.  Здешние женщины, как правило, не покидают дом. Это правильно, что он остался дома. Я бы тоже с удовольствием съездил в Бамиан посмотреть на статуи, которые называют очередным «чудом света», да боюсь, что не отпустят. Работы много. Кстати, ты не забыла, что по мусульманским законам здешние мужчины могут иметь и две жены, а четыре жены – это самый лучший вариант?   
– Довольно об этом, Юра. Не время для подобных глупых дискуссий. После сегодняшнего допроса я не уверена в безопасности Воронцова. Мне стоило больших трудов не сказать чего-нибудь лишнего, я и так разучила наизусть первые свои допросы на Лубянке. Это были именно допросы, а не беседа со свидетелем. Мне показалось, что они вышли на его след, но пока не задержали. Поблагодарили за искусственное фото, составленное по моим словам. Следовательно, если не задержали, то раздобыли его настоящую фотографию и сравнили.
Елена Васильевна Соколова, я тебе рассказывала о ней, была командирована в Западную Германию с целью найти Серёжу, который работает хирургом предположительно в Британской оккупационной зоне. В августе погиб её муж генерал Соколов. У неё большое горе. И тут выяснилось, что разыскиваемый Смит, то есть мой двоюродный брат Сергей Воронцов очень похож на её Ярослава. Видел бы ты её лицо, когда она посмотрела на фото, составленное по моему описанию… – всхлипнула Анна. – Со слов сотрудника КГБ, который меня допрашивал, мне показалось, что и с Соколовой что-то случилось. В заключение сотрудник сказал, что при необходимости меня могут вызвать для беседы в Москву. – Анна едва сдерживала слёзы.
– Не надо, дорогая моя, успокойся. Вся моя карьера не стоит твоих слёз. Выгонят из МИДа – пойду учительствовать в школу, преподавать географию, историю или английский язык, который мне пока не понадобился. Не было назначений в англоязычные страны. Жаль Сергея Воронцова, если его задержали. Что же такое было в тех документах, которые он тебе передал? Получается, что сам накинул на себя петлю. В противном случае мог спокойно дожить сой век в достатке и комфорте.   
– Как ты не понимаешь, Юра. Он же русский человек! – возмутилась Анна. – Ребёнком его лишили родины, потом для Европы настали смутные годы. Гитлер, фашистская Германия в которой он жил и работал, которая дала ему хорошее образование, посылала на учёбу в Индию. Он нашёл там свою любовь. Её звали Лата. Она была известной танцовщицей и необыкновенной красавицей. Я видела её фотографию у Серёжы, мне показывала её Елена Васильевна. Видел бы ты, с какой грустью она рассказывала о ней, едва сдержала слёзы, когда узнала о гибели Латы в авиационной катастрофе здесь, в Афганистане, в горах Гиндукуша. Впрочем, её тела не нашли. В таких случаях говорят – пропала без вести… – Анна задыхалась от собственных слов. Юрий ощущал, как трепетало её тело.
– Он побывал в нашей Арктике, потом служил хирургом в военном госпитале, воевал в Африке, где встретил югославянку Милу. Долгая разлука с Латой притупила старые чувства и они полюбили друг друга. Потом был разгром немецких войск под Эль-Аламейном. Это недалеко от Нила.
– Я знаю, – подтвердил Юрий, изучавший историю побед и поражений Африканского корпуса Роммеля . – Окажись Воронцов в СССР, его привлекут к ответственности за участие в войне на стороне Германии. Ещё слишком свежи страшные раны, нанесённые нашей стране… – Посочувствовал Скворцов нежданно-негаданно обретённому родственнику.   
Анна продолжала, словно не слышала мужа:
– Они возвращались в санитарном самолёте на Балканы. Их атаковали и расстреляли английские истребители. Мила погибла. Только чудо спасло самолёт, который довёл до земли мой брат Сергей Воронцов! – задыхаясь от гордости, рассказывала Анна, прижимаясь к мужу. – Сергей рассказал мне, что его спас камень-оберег, который, прощаясь, вручила ему Лата, заключившая договор с супругой грозного бога Индры богиней Шачи! – Анна выдохлась и сделала продолжительную паузу. Её словно прорвало, так много хотелось рассказать мужу в эту новогоднюю ночь.
– Постой, дорогая, – вспомнил Юрий, – ты сказала, что фотографию Латы тебе показывал Воронцов, а потом Елена Васильевна. Откуда же она оказалась у неё? Я чего-то не понял или не дослушал. Выходит, что Сергей Воронцов и Елена Соколова оба знали Лату? Значит были знакомы между собой!
– Разве я говорила это? – спохватилась Анна и сжалась в комок, так, словно сильно испугалась. – Боже мой! Прости, любимый! Сама не ведая, я выдала тебе тайну, которую хотела сохранить. Боже мой! Я ведь могла рассказать то, чего не хотела и тому противному следователю, который больше часа пытал меня по телефону! Боже мой! Тогда Елена Васильевна – пропала. Ей этого не простят! – Анна затряслась в беззвучных рыданиях. Она была сильной женщиной, но нервы этой ночью окончательно сдали. Уснув под утро и проспав до обеда, Анна вновь обрела кажущееся спокойствие, но мужу больше ничего не рассказывала. Да и что она могла знать о судьбах людей, ставших для неё дорогими – о Сергее Воронцове и Елене Соколовой?   

6.
– Ну и как, нашли что-нибудь у Соколовых? – Спросил Калюжный, озабоченный тревожным развитием операции «Кузнец», автором которой был сам. Тревога за Русу постоянно мучила его, а после информации, полученной от Потапова, на сердце стало ещё тяжелее. Версию о том, что Потапов мог провоцировать его на откровения и завтра обо всём доложит Стропову и Почечуеву, Калюжный отметал, целиком и полностью доверяя товарищу по службе, которого знал не один год.
– Кроме факта обыска, проводимого подполковником Астаховым на квартире Соколовых мне пока ничего не известно, – ответил Потапов. – Как ты думаешь, Николай Иванович, что они искали?
– Похоже интересовались письмами, фотографиями и чёрт их знает ещё чем! – в сердцах едва не выругался Калюжный, подумав: «А ведь могло быть много интересного для дознавателей из Комитета в её письмах и фотографиях. Засуетились, мерзавцы! Убрала ли Руса от греха подальше то, что не для чужих глаз?» 
– Ты чего это задумался, товарищ генерал? Я тебе ещё не всё рассказал, – заметив перемены в настроении Калюжного, озаботился полковник Потапов с чемоданчиком в правой руке, который хоть и не тяжёл, но порядком ему надоел.
– Так, подумалось… – Ответил Калюжный. – А ты, Николай, продолжай, я слушаю. Продолжай удивлять генерала, которого отстранили от дел.
– Теперь самое главное, – Потапов примолк, ожидая реакцию Калюжного.
– Рассказывай, чего нервы мотаешь! – потребовал Калюжный.
– Удалось нащупать след этого мистера Смита. Теперь известно и его имя. Нашего «Кузнеца» зовут Ричард. Штатский. Вольнонаёмный. Хирург по профессии. До переезда в Германию жил в Индии. Кстати, вычислить этого Смита удалось с помощью Елены Васильевны.
– Вот как? Ай да молодец! Каким же образом? Что случилась с неё самой? Почем она молчала столько дней? Говори, Потапов, всё что знаешь! Неужели этот Почечуев так много накопал за десять дней!
– О том, что американка Элизабет Джонсон познакомилась с генералом Британской армии Ричардсоном нам известно.
– Ну да, эта часть задуманной операции «Кузнец», – подтвердил Калюжный. – Неужели Руса вышла на Смита с помощью генерала?
– Не совсем так, но после исчезновения Русы генерал Ричардсон оказался в одном из госпиталей британской зоны оккупации. Попал в автомобильную аварию и его оперировал хирург Смит, который затем неожиданно пропал и был объявлен в розыск. Вот тут на его след и вышли люди Почечуева – дублёры Соколовой, отслеживавшие перемещения  матёрого британского разведчика Сноу, известного нам по работе на Ближнем и Среднем Востоке во время Второй мировой войны и по работе в Южной Америке в пятидесятых годах, откуда совсем недавно он был направлен в Европу. Старому разведчику, имевшему в прошлом несколько серьёзных проколов и не сделавшему хорошей карьеры, дали возможность дослужить год-два до пенсии в более благоприятных климатических условиях.
Этому Сноу, которого недавно перевели на работу в Германию из Гвианы, где он тоже засветился, поручили по сути мелочёвку – разобраться с неожиданным исчезновением нашего «Кузнеца». Дальше пока ничего не ясно. Удалось только достать фотографию Смита и кое-какие данные, я тебе уже сообщил, из его биографии. Обе фотографии: Смита и искусственное фото, составленное по описаниям Скворцовой, сопоставили. Скворцова ничего не напутала – одно лицо. Что самое удивительное – этот Смит очень похож на покойного Ярослава, разве что Смит выглядит немного старше.
Тридцать первого декабря, когда на Лубянке опрашивали Гамаюна и Егорова, подполковник Астахов звонил в Кабул и часа полтора разговаривал с Анной Скворцовой. О чём – мне не известно. Меня постепенно отодвигают этого дела, могут и совсем отстранить. Стропов даёт зелёную улицу Почечуеву. Это всё, товарищ генерал, – подытожил Потапов. – О Соколовой и исчезнувшем Смите больше никакой информации. Как в воду канули, оба сразу…
– Не говори так, Коля! – Возмутился Калюжный. – Черт с ним с этим Смитом, пусть где-нибудь затаится и живёт, а Руса обязательно вернётся! Обязательно! Давай на этом завершим нашу встречу. Спасибо тебе, Коля, что не забываешь, информируешь. Только будь осторожен. Следующую встречу назначишь сам. Тебе теперь виднее когда придёт такое время. В бутылку не лезь. Пусть работает Почечуев. Пойми, и мне сейчас тяжело. Руса для меня больше чем родная! – с чувством произнёс Калюжный. – И вот что, пока далеко не ушли по Бульварному кольцу, давай вернёмся на «Кировскую».
– Давай, – согласился Потапов. – Нагулялись. Да и холодно, носы и уши отморозим!

*
У входа в метро, не прощаясь, они расстались. Проводив взглядом Потапова, спускавшегося по эскалатору, Калюжный задержался в вестибюле и позвонил Лебедевым. Дома застал Василия, который сообщил, что Ольга с детьми и Соколовы на даче. Он их провожал и вернулся часа два назад.
– Я к тебе заеду, Василий Владимирович, не возражаешь?
– Да что вы, Николай Иванович, жду! Коньячком побалуемся!
«Да уж, побалуемся», – подумал Калюжный. Передёрнул рычажок телефона-автомата и, опустив в прорезь ещё одну пятнадцатикопеечную монету, перезвонил домой, предупредив жену, что с ним всё в порядке и на часок заедет к Лебедевым. Посмотрев на часы, показывавшие половину десятого, подтвердил:
– До полуночи буду.
Минут через двадцать пять Калюжный был у Лебедева.
Василий собрал на стол кое-какую закуску, в том числе красную лососёвую икру, которую Ольга регулярно покупала в гастрономе. Стоила она немного дороже, чем в Североморске, по цене сливочного масла. На детях, которым расти, родители не экономили, да и сами привыкли к икре за время жизни на севере.
– Чего так поздно, Николай Иванович? – спросил Василий, усаживаясь с гостем за стол.
– Дело есть, Василий Владимирович, да и тебя проведать решил. – Справишься один с хозяйством, пока твои на даче?
– Да какое моё хозяйство. Бельё Ольга перестирала, продуктов накупила. Полон холодильник. Днём на службе. Дома только ужинаю и сплю. Дело-то какое на ночь глядя? Рассказывай?
– Наливай, Василий. Выпьем по рюмочке, чтобы разговаривать не «насухую», – указав взглядом на бутылку, напомнил Калюжный. – Я, брат ты мой, сегодня уже дважды прикладывался к рюмке. Коньяк хороший, армянский пять звёздочек.
– И этот пять! – наполняя рюмки, сообщил Лебедев. – Лучше французского. Это я точно знаю. В сорок четвёртом году вместе с экипажем довелось побывать в Англии, на военно-морской базе Скапа-Флоу . Эсминец получали, выделенный для нас по «лендлизу» . Англичане угощали русских моряков виски и французским коньяком. Где они его доставали, не знаю. Францию только начали освобождать, но коньяк в магазинах имелся. Только среди английских моряков ходили слухи, что премьер-министр Черчилль – большой любитель и ценитель коньяков, закупал у нас сто ящиков армянского коньяка ежегодно и поил им своих гостей, членов правительства, иностранные делегации и дипломатов…
– Да бог с ним, с Черчиллем и его гостями, – остановил Калюжный Лебедева. – Пробовал я французский коньяк, наш шустовский , – так генерал назвал по старинке замечательный напиток, производимый в Араратской долине, –  лучше! Давай-ка согреемся и поговорим.
Они выпили, традиционно по-русски провозгласив: «за здоровье» и закусили.
– Вот что, Василий, о том, что я тебе скажу, никому ни слова. Ольга сама догадается, – начал Калюжный. – А завтра с утра надо бы мне с ней встретиться. Позвонишь на дачу, придумай что-нибудь чтобы срочно приехала. Мне с ней необходимо переговорить вот по какому поводу, – Калюжный сделал паузу:
– Сегодня днём в доме Соколовых был обыск. Подполковник из нашего ведомства копался в вещах Русы: в письмах, фотографиях, документах. Что-то искал. Слава богу, детей дома не было. Уехали с твоими на дачу. Одна Ольга Милославовна была при осмотре, не хочется называть это действо обыском. Ты ей, Василий позвони, прямо сейчас. Справься о здоровье. Переволновалась старушка.
– А что же сам, Николай Иванович? – удивился Лебедев.
– Мне звонить не желательно, сам должен понять. Позвони и спроси только о здоровье. Про осмотр ни слова. Если сама скажет, удивись. Как, мол, так? Словом, сам знаешь…
Лебедев отошёл к журнальному столику, уселся в кресло и набрал номер телефона квартиры Соколовых.









Глава 11. «Египетский плен»

«Не бойся совершенства,
Тебе его не достичь никогда».
Сальвадор Дали, испанский художник.


1.
Потрясённая рассказом Калюжного, Ольга попыталась представить себе состояние подруги, сердце которой разрывалось на части: вспыхнувшая с новой силой любовь к Воронцову; боль утраты вызванной гибелью мужа; мучительные переживания за детей…
Способно ли сердце выдержать всё это?
Пребывая в нескрываемом нервном возбуждении, Ольга была уверена, что Руса нашла Воронцова и они вместе скрылись на время, а вот что предпримут в ближайшие дни, недели или месяцы? Она попыталась поставить себя на её место, но терялась, признаваясь себе: «не по силам…»
«Переживает за близкую подругу, её можно понять», – глядя на Ольгу, подумал Калюжный, не зная, как её теперь успокоить.
– Вот что, Оля, мы с тобой знакомы давно. Что довелось пережить тебе, в двух словах не расскажешь. Не терзай так себя. Ещё ничего не ясно. Не верю, что Руса в безвыходном положении, не верю! Она обязательно даст о себе знать. Пусть это случится не завтра, не через неделю и даже не через месяц.
Ты же знаешь, что рассказала Лада. Девочка была последней, с кем говорила Руса перед тем, как уйти. А говорила Руса, что непременно вернётся и ждать её следует, быть может, до следующей осени. Что Руса хотела этим сказать? Неужели предвидела такую возможность? Не знаешь?
– Не знаю, Николай Иванович! Ничего не знаю! – солгала Ольга. Она знало очень много, неизмеримо больше, чем генерал Калюжный, но не могла ему рассказать, нарушить обет молчания.
«Вернётся, сама расскажет…» – Думала Ольга: «Как вернётся? Неужели одна?»

*
Они встретились утром на Казанском вокзале. Ольга примчалась в Москву едва ли не на первой электричке, а «загулявший» накануне Калюжный всю ночь не спал, размышляя над тем, что вчера узнал от Потапова. Утром встал пораньше и, сказав жене, что приятель пригласил на рыбалку, отправился на вокзал, чтобы перехватить Ольгу. Хорошо, что успел. Она появилась на платформе среди рабочих и служащих, приезжавших по утрам на электричках из пригородов на московские заводы и фабрики.
С вечера, поговорив по телефону с женой, благо на генеральской даче аппарат имелся, Лебедев под благовидным предлогом вызвал жену домой, сообщив, как бы между прочим, что звонил Ольге Милолавовне справиться о здоровье, а та призналась ему, что приходили проведать товарищи Русы по работе. Про обыск, произведённый на квартире, Ольга Милославовна ничего не сказала. Ей не велели этого делать.
Помня наказ Русы сохранить в тайне письма, фотографии и её самые сокровенные вещи, унаследованные от предков, переданные в коробе из-под конфет, Ольга сразу же сообразила, что «товарищи по работе» из Комитета осматривали вещи Соколовой и, прежде всего, её письма и фотографии. Ничего подозрительного не нашли – Руса проявила крайнюю осторожность, однако в любую минуту эти люди могли придти к Лебедевым…
Увидев к своему облегчению Ольгу – не пропустил, заметил её на платформе среди пассажиров утренней электрички, Калюжный понял, что его предположение оказалось верным. Ольга была посвящена в какие-то ещё неизвестные ему секреты подруги и могла хранить у себя дома что-то очень важное из её вещей. Проанализировав бессонной ночью, сохранившиеся в памяти выписки из последних телефонных разговоров, а телефон Соколовой прослушивался, что было обычной практикой в его ведомстве, он неожиданно вспомнил о коробке конфет, которую Руса передавала подруге тем утром, когда после её раннего отъезда Ольга с Игорьком зашла к Соколовым за младшими детьми и они все вместе отправились в школу. Перед Ольгой стояла непростая задача, поддержать детей Русы в первые дни разлуки.
– Доброе утро, Оля, чего так рано? Каникулы, а ты ни свет ни заря, на ногах?
– Ой! – вздрогнула от неожиданности Ольга. – Николай Иванович! А вы что здесь делаете? В тулупе, в валенках, в шапке-ушанке! Вас не узнать! Что это у вас в руках?
– Рыболовные принадлежности для зимнего лова окуньков: ящик с мормышками  и прочими припасами, а так же ручной ледобур – лёд сверлить. Вот в этом чехле. Без него никак не обойтись. Северянка, а не знаешь. Полагаю, Василий Владимирович хаживал на зимнюю рыбалку.
– Да некогда ему было, – оправдалась Ольга, сообразив, что принадлежности для рыбалки это для конспирации, но ничего не сказала. Впрочем, и Калюжный забыл о рыбалке.
– Тебя поджидаю, красавица. Отойдём-ка в сторонку, – позвал он Ольгу. – Не будем мешать проходу граждан.
Они прошли в зал ожидания и присели.               
– Вчера я был у вас дома. Посидели с Василием, чайку попили, – сообщил Ольге Калюжный. – Я ведь пребываю в отпуске.
– Надо же! Он звонил, а мне ничего не сказал! – попыталась возмутиться Ольга, однако получилось это как-то неестественно.
– Это я его попросил, – признался Калюжный. – Вижу, что спешишь. Ступай домой, раз приехала. Наверное, что-то забыла дома?
– Ага, лекарства забыла и тёплый свитер для Игорька, – на ходу придумывала Ольга. – Возьму и назад.
– Коробку с конфетами не забудь, – напомнил Калюжный.
Ольга вспыхнула и тут же растерялась. Хотела спросить: «какие конфеты?» – Спохватилась, промолчала: «Неужели ему всё известно? Догадывается? Почему тогда не скажет прямо, что Русе угрожает опасность даже здесь?…»   
– Не теряй, Оля, времени. Встретимся здесь же через полтора часа. Если надумаешь, расскажешь, что знаешь. Вместе обдумаем, как нам быть. Не унывай, всё будет хорошо! – Подбодрил Калюжный Ольгу, а у самого словно кошки скребли…
– Успеешь? – прищурив глаза, спросил Калюжный. – Вернёшься, расскажу тебе кое-что очень важное. Знаешь о ком?
– Успею, Николай Иванович! – покраснела Ольга и, не прощаясь, побежала в метро.

*
Вернулась Ольга на четверть часа раньше. Калюжный успел позавтракать в привокзальном буфете и пристроился в самом тёмном уголке зала для ожидающих пассажиров, которых было совсем немного. Одинокие люди и целые семьи коротали здесь время в ожидании своего поезда. Спали, поджав ноги и подложив под голову мягкие вещи, а то и чемоданы, ели, разложив на газетах куски жареных кур, варёную картошку, хлеб, солёные огурцы, сало и прочую снедь, которую обычно берут в дорогу, разговаривали, просто сидели, некоторые перебравшись под матовые плафоны, свешивающиеся с потолка, читали газеты или книги, захваченные в дорогу.
За порядком в зале наблюдал милиционер, появлявшийся раз в полчаса и следивший чтобы пассажиры не курили в зале и не распивали спиртные напитки, кроме пива, против которого он не имел возражений.
Вот в зал ввалилась цыганская семья, численностью с небольшой табор. Разместились кочевники обособленно и принялись за еду. Две молодые цыганки прошлись по залу, обещая доверчивым людям погадать. Однако милиционер, вовремя заглянувший в зал, окрикнул их и пресёк незаконный промысел. Милиционера цыгане боялись и уважали. Связываться с милицией себе дороже, можно было угодить суток натрое под арест, а цыгане купили билеты в общий вагон и ждали поезда на Ташкент чтобы перезимовать в тёплой Средней Азии, а весной снова податься в Центральную Россию, а то и куда глаза глядят…
– Ничего не забыла, красавица? – встретил Калюжный шутливым вопросом раскрасневшуюся с морозца Ольгу. – Конфеты взяла?
– Какие конфеты, Николай Иванович? Нет никаких конфет, да и вредно детям слишком много сладкого!   
– Ладно, детям не давай, сохрани. Есть надёжное место?
– Да ладно вам, Николай Иванович! Место надёжное есть, – ответила Ольга. Переглянулись. Оба понимали о чём шла речь.
– Присаживайся, Оля. Рассказывай.
– Что рассказывать?
– Что посчитаешь нужным, милая моя. Впрочем, здесь нам поговорить не дадут. Вот и милиционер к нам присматривается. Не похожи мы на пассажиров ожидающих поезд. Мне с моими снастями положено сидеть на льду возле лунок, а тебе работать в каком-нибудь институте в рабочее время или хлопотать по хозяйству, а не болтать со стариком в тулупе и валенках. Холодно на улице?
– Холодно. Градусов двадцать. И как это вас Наталья Михайловна отпустила на рыбалку в такой холод? – недоумевала Ольга.
– Она у меня старый конспиратор. Всё понимает и ничего не спрашивает, – пошутил Калюжный. – Тебе на дачу, в Малаховку?
– Ну да.
– Пойдём, приобретём билеты на электричку и я тебя провожу, а сам проеду чуть подальше. Есть там небольшое озеро. Надо же и делом заняться! Поговорим в поезде. Есть у меня подозрение, что Русе известен этот Р. Смит.   
Ольга вскинула глаза на Калюжного.
– Откуда?
– Удалось достать его фотографию. Скворцова, ты, конечно же, слышала о ней от Русы, ничего не напутала и искусственное фото, составленное со слов жены дипломата, практически идентично фотографии Смита. Самое интересное, что этот Смит очень похож на Ярослава. У англичанина типичное славянское, русское лицо, красивое с правильными чертами.
– И это всё? – затаив дыхание, спросила Ольга, чувствуя, что Калюжный вплотную приблизился к разгадке. – Известно настоящее имя мистера Смита?
– Пока нет, но скоро сотрудники Комитета, которым передано дело «Кузнеца», узнают и это.
– Кузнеца? – переспросила Ольга. –  Кто это?
– Условное наименование операции по поиску и доставке в Москву мистера Р. Смита, – ответил Калюжный. «Смит» в переводе с английского означает «кузнец».
– Так почему же, Николай Иванович, вы решили, что Русе известен этот англичанин?
– Предчувствие, Ольга. А вот ты знаешь наверняка кто он. Я прав?
– Да, Николай Иванович, знаю, – едва слышно призналась Ольга.
– Расскажи. Возможно тогда мне удастся помочь Русе. Перед командировкой она многое рассказала мне: и откуда её вывез немец по имени Генрих Браухич, и как она познакомилась с Ярославом и оказалась в СССР. Не сказала лишь ничего о загадочном англичанине по фамилии Смит, который так похож на покойного Ярослава. Вот видишь, Ольга, мне известно не мало и эта информация, которую скрывал Ярослав, может принести Русе и её семье множество бед, узнай о ней посторонние. Полагаю, что следует сохранить всё, как есть и вернуть Русу домой. Но для этого надо знать истину, чтобы не совершить непоправимых ошибок, – напомнил Калюжный.
– В маленьком курортном городке Рерике, куда так стремилась Руса, и где мы побывали, она кого-то искала. Я видел это по её глазам.
– Нашла? – спросила Ольга.
– Наверное, да. Она говорила с неизвестной мне женщиной. О чём, я не знаю, но обе были сильно взволнованы и даже поцеловались в щёчки. Теперь эту женщину пытаются разыскать, но пока тщетно. Постоянно вспоминая этот эпизод, я пришёл к выводу, что после этой встречи Руса знала наверняка, где искать этого Смита. Жаль, что тогда я не придал той встрече должного значения. Очень жаль… 
– Я всё расскажу, Николай Иванович. Сядем в электричку, и всё расскажу, – сдалась Ольга. Скрывать от Калюжного тайну мистера Смита уже не имело смысла.
«Жаль, что она сама не рассказала об этом Калюжному» – подумала Ольга: «Но ведь тогда не состоялась бы её командировка, Руса не встретилась бы с Воронцовым, не смогла бы ему помочь, и, в конце концов, его бы разыскали и доставили в Москву другие люди…
– Что касается коробки из-под конфет, которую Руса передала тебе на хранение, предвидя возможный обыск, то можешь мне её не показывать. Надеюсь, что письма, адресованные ей, нам читать не придётся, – заметил Калюжный и, положив на верхнюю полку вагона свой ледобур в чехле, приготовился выслушать Ольгу.   

2.
Обед затянулся до наступления темноты. Руса тянула время, сама не зная на что надеясь, возможно на чудо. В рождественский вечер всякое может случиться. Делала вид, что капризничает, отвергая все блюда, которые готовил для неё измученный повар-итальянец. У него была семья, с нетерпением ожидавшая своего главу и кормильца к рождественскому ужину. На самом деле все блюда были великолепны, терзая голодную Русу ароматами искусно подобранных специй. И тунец ей оказался не по вкусу, и каспийская осетрина, которую доставляли из Ирана, и сёмга, выловленная у берегов Норвегии. Не обед, а настоящая пытка.
– Да вы просто капризничаете, Моя Василиса! – догадался постепенно выходивший из себя Нагель, называвший теперь Русу только так и никак иначе. – Лучший из поваров Буэнос-Айреса не может вам угодить! Что ж, оставайтесь голодной. Эй, Джованни! – позвал Нагель повара.
– Да, сеньор! – появился с новой тарелочкой на подносе несчастный Джованни, посматривавший на часы. Что из того, что у него собственная машина. От виллы сеньора Мендосы до дома Джованни, расположенного в восточных пригородах самого большого и населённого города не только Аргентины, но и всего южного полушария добираться  не меньше часа, а семья ждёт и отпроситься у хозяина нельзя.
«Откуда взялась эта белокурая сеньора, отвергающая все его самые изысканные рыбные блюда?» – ругался в душе повар, вспоминая Кончиту с дочками, которая была доброй и непривередливой женщиной. Хозяин предупредил слуг, чтобы о Кончите все забыли, а  эта дама его гостья и она будет жить в его доме, потребовав при этом у всего персонала, обслуживающего виллу, хранить о ней полное молчание, а его слово закон. Ослушавшихся слов хозяина, ожидала суровая кара. Разве забудешь, как поступили с одним из слуг, совершивших непростительный проступок. Удавили и утопили в море, привязав к ногам камень. Полиция только сделала вид, что разыскивает пропавшего бедолагу, родственники которого так и не узнают, что с ним случилось. Уйти от сеньора можно, но у него были «длинные руки», и кто же откажется от хорошего жалованья?
Расстроенный едва ли не до слёз, Джованни вернулся на кухню и затеял новую стряпню, которую Руса была уже готова одобрить не глядя и наконец съесть, утолив голод и пожалев рвавшегося к семье повара. Вот таким выдался рождественский вечер 1957 года для майора КГБ СССР Елены Васильевны Соколовой, которой очень и очень хотелось немедленно исчезнуть из этого зала и оказаться на другой стороне земного шара, вначале в деревне близ немецкого города Любек, а затем в Москве, дома среди родных и детей…
Замечая как наливаются кровью глаза старшего Нагеля, смотревшего на свою жертву, словно изголодавшийся самец на принадлежавшую ему самку, Руса чувствовала, что наступавшая ночь выльется в ужасный кошмар и в крайнем случае уже была готова уступить силе. Ей было необходимо выжить любой ценой и спасти Воронцова. Поступить иначе он не могла, а пока собиралась с мыслями и готовилась  к решительному отпору.

*
Пожелав хозяину «счастливого Рождества», а гостье «приятного аппетита», Джованни побежал к своей машине, не переодеваясь, в чём был, сняв только свой высокий накрахмаленный колпак. Уже через минуту загрохотал мотор его автомобиля.
Не поднимая глаз, Руса не спеша, ела осетрину по-итальянски в белом вине с острым соусом из томатов, лимона и перца, запивая мелкими глотками минеральной воды, категорически отказавшись и от красного вина и от шампанского. Ещё несколько минут, и тарелочка опустеет. Есть ещё сладкое – кофе с аппетитными на вид пирожными. В конце концов, ей следовало основательно подкрепиться…
«Хороша, чертовка!» – думал Нагель, наблюдая, как красиво, иначе не скажешь, ела осетрину его пленница, с которой он волен был сделать что угодно. Несколько часов назад он наблюдал за ней, через специальный глазок, когда она принимала ванну, видел её нагой, но то, как она красиво расправлялась с изысканным рыбным блюдом, возбуждало значительно сильнее и это не казалось Нагелю странным. Наблюдать, как ест красивая женщина, которая покорится ему уже через полчаса или час, являлось не меньшим наслаждением, чем то, которое его ожидает…
«Прости меня, сынок», – вспомнил старший Нагель Адольфа и попросил у него прощения: «То, что не довелось сделать тебе, продолжу я…»
В саду окончательно стемнело, и вместо солнечных лучей в окна заглядывал голубоватый лунный свет. С залива, выходившего в океан, потянуло приятной прохладой. Где-то, довольно далеко, состязались два гитариста и доносились женские голоса, наполнявшие южную ночь красивой песней. Ужасно хотелось туда, на волю. Русе вспомнилась книга Александра Беляева «Человек-Амфибия», её главные герои – Ихтиандр и Гутиерра, их танец на окраине большого города на берегу этого красивого залива…   
«Поразительно сходная ситуация!» – думала Руса, чувствуя кожей взгляд возбуждённого самца, в которого превращался уже немолодой и беспощадный человек, бывший группенфюррер СС. Опять, как и двенадцать с лишним лет назад, один на один – она и Нагель, только теперь старший. Смотрит, как хищник на жертву, жадно, раздуваются ноздри. Крепкий мужчина, несмотря на свои шестьдесят лет, пожалуй, повыше и посильнее Адольфа. Покойная фрау Герда, явно не улучшила породу баронов фон Нагель.
«С этим Нагелем, пожалуй, не справиться, да и бежать некуда. В саду охрана, схватят. Какой-то замкнутый круг. Неужели нет иного выхода, и придётся покориться?…» – От таких мыслей по коже пошли мурашки…
Внезапно раздался телефонный звонок. Руса вздрогнула.
– Кто там, ещё! – недовольно пробурчал Нагель. Встал, неторопливо прошёл к аппарату. Снял трубку, назвался Мендосой и, услышав ответ, мгновенно переменился в лице, вытянулся, словно солдат перед главнокомандующим, побледнел, покрылся потом:
– Да сэр! Я сэр! Виноват сэр! Встречаю вас сэр, – только это и по-английски услышала Руса от Нагеля.
Положив трубку, едва не опрокинув в смятении аппарат, он мельком и растерянно взглянул на Русу и стремительно вышел из зала.
На несколько минут Руса осталась одна.
«Что случилось? Чего он так испугался? Куда метнулся этот самоуверенный фон-барон? Кто этот сэр?» – недоумевала Руса, ощутив некоторое облегчение: «Слава богу! Что-то произошло и ему теперь не до меня! – Она встала, отложив пирожное, и осторожно направилась к выходу. Мысли обнадёживали:
«Выбраться из дома, укрыться в саду и пользуясь темнотой, попытаться покинуть виллу…»
Однако у лестницы, ведущей на первый этаж, ей перегородил путь здоровенный скуластый охранник с широкими чёрными усами. Ни слова не говоря, схватил её за руку и повёл обратно.
Внизу уже слышалась английская речь – американский диалект, которым специально овладевала Руса.
– Я не доволен вами, Мендоса! – Мне сообщили, что вы похитили и удерживаете американскую гражданку, необыкновенно красивую женщину средних лет и пытаетесь скрыть от меня этот факт! – Совсем не мужским голосом – такой тембр присущ юношам, вступавшим в период полового созревания и даже женщинам с избытком мужских гормонов, но не мужчине, – возмущался неожиданный визитёр, превративший парой слов бывшего самоуверенного генерала в растерянное ничтожество. 
– Показывайте, Мендоса, ту, которая назвалась американкой! – требовал всё тот же неприятный голос.    
– Да, сэр. Она здесь, сэр. С ней всё в порядке, сэр. Уже завтра я собирался сообщить вам о ней, – на ходу придумывал оправдания Нагель, терявшийся в догадках, кто из слуг посмел сообщить приближённым босса о его пленнице, – и мы бы вместе приехали к вам в Содом. Смею заверить вас, сэр, она не та, за которую себя выдаёт. Она не американская гражданка.
– Мне это известно, Мендоса. Поэтому я здесь и хочу взглянуть на эту женщину, пока вы не касались её. Что вы с ней делали?
«А это вам от кого известно?» – хотелось спросить Нагелю. Слуги не могли этого знать.  Однако пришлось отвечать:
– Сегодня рождественский вечер. Мы ужинали…
– Ах, у вас праздник, Мендоса? – возмутился пока неизвестный Русе субъект с неприятным голосом. – Оказывается вы примерный христианин? А я вот воспитан на ценностях «Ветхого Завета» и учении Моисея – Великого Посвящённого. Мои ценности древнее и возвышеннее, чем ваши. Поэтому я всегда прав!
Вы, Мендоса, просили у меня две недели для поездки в Европу и урегулирование личных проблем. Неужели эта женщина, выдающая себя за американскую гражданку, и есть та причина, которая принудила вас ко лжи?
В этот момент тот, кто «всегда прав», увидел Русу и смолк. В течение десяти – пятнадцати секунд шептал что-то похожее на молитву, затем осмотрел её, внимательно ощупывая гипнотическим взглядом чёрных глаз, от которых некуда скрыться, и  предложил:
– Вы пойдёте со мной, леди. Как ваше имя?
– Руса, – теряя над собой контроль, ответила она, и пошла, повинуясь приказу странного  человека, внешность которого была скорее отталкивающей. Невысок, худощав, лицо узкое с крупным крючковатым носом, губы полные, яркие. На голове большие залысины, обрамлённые курчавыми тёмными волосами. Одет в обычный светлый костюм европейского покроя. На ногах сандалии. Вот пожалуй и всё.
Собравшись с силами, Руса резко встряхнула голову и наваждение пропало. Она вновь контролировала свои мысли и поступки.
– Ваше имя, леди Руса, вполне соответствует вашей внешности, которая просто великолепна! Именно такой женщины мне не хватало! Совершенный североевропейский нордический тип! – Пояснил Русе этот опасный, обладающий гипнотическими способностями, тип с крючковатым, непропорционально крупным носом и таким же огромным и губастым ртом. 
– Моё имя Сэм Халл. Ещё меня зовут Ной. Это там, куда мы с вами немедленно отправимся. В иных же местах я Сэм Халл. В Соединённых Штатах деловые люди экономят время и укорачивают свои имена обычно сокращая количество букв с конца. В отличие от вас, леди Руса, благодаря гипнозу мне теперь известно ваше истинное имя, я настоящий гражданин Соединённых Штатов, потомок тех великих людей, которые помогли учредить эти самые Штаты своими деньгами. На самом деле всё конечно же было значительно сложнее, но чтобы проще было понять, считайте, что всё было именно так. Надеюсь вы знаете какой властью над людьми обладают деньги?
Оценив паузу, и догадавшись, что ответа не будет, Сэм Халл продолжил:
– Можете не отвечать, возможно, что вы и в самом деле не знаете истинной цены и власти денег. Вы пришли в наш мир из совершенно иной и неправильной страны, где деньги не главное. Но это пока. Со временем всё переменится и в вашей  бывшей стране или в том образовании, что от неё останется, деньги обретут своё истинное значение. Запомните, леди Руса, Деньги и только деньги правят миром! У кого их много, тот и хозяин Земли, я имею в виду планетарный масштаб!
– Почему моя страна бывшая? – спросила, наконец, задетая за живое Руса, не обратив внимания на «деньги» и «планетарный масштаб».
Она понимала, что этот Сэм Халл, имя и фамилия которого усечены от конца и если «Сэм» это, несомненно, от «Самуэля», то по поводу «Халл» не стоит даже гадать.
«Но что это за Содом, где обитает этот отвратительный гражданин Соединённых штатов по имени Сэм Халл?» – Подумала Руса, раздосадованная тем, что не сумела скрыть своего имени от этого «всезнайки»: «Неужели этот почитатель «Ветхого Завета» владеет в этих краях асьендой с таким неприличным названием, намекающим на содомические грехи и библейские города Содом и Гоморра , уничтоженные богом, за разврат, царивший среди их жителей? Мистика какая-то…»    
– Во-первых, туда вы уже никогда не вернётесь. Во-вторых, такой страны скоро не будет.
– Что значит не будет? Как скоро? Когда? – едва не закричала Руса.
– Проявите покорность –  возможно, со временем сами узнаете «что, как и когда», – в неприятной улыбке растянулись полные яркие губы Халла. Его сопровождали крепкие молодые телохранители. Четверо: рослые блондины с голубыми глазами, словом «истинные арийцы», какими их рисовал в своём воображении и переносил на бумагу автор «Mein Kampf» , имевший внешность сильно отличавшуюся от создаваемого им идеала.
Словно римские легионеры они заключили Русу в центр маленькой центурии  и, шагая в ногу, молча повели за своим господином. 

3.
С рыбалки Калюжный вернулся домой к обеду и вручил жене десяток пойманных окуньков.
– И стоило мёрзнуть с раннего утра из-за этих головастиков. Таких малюсеньких толком  и не пожаришь, – сделала мужу обычный выговор Наталья Михайловна.
– А ты ушицу свари, с картошкой и луком. Сама есть не станешь – мне на два дня хватит. Говоришь – стоило мёрзнуть? А воздух то какой! Надышался вволю! – ответил жене Калюжный.
– Ну раздевайся, рыбак, руки мой и готовься к обеду. Уху тебе завтра сварю, а пока поешь щей.
– Вначале сто грамм с мороза с маринованным огурчиком, а потом уже щи, – заказал отпускник жене обеденное меню. Генералу на службу не идти, а потому можно выпить маленькую.
Однако с обедом не заладилось. Только выпил свои сто грамм «Столичной» и закусил маринованным огурчиком, как позвонили из Управления. Говорил генерал Почечуев, требовал явиться к нему через час. Можно в штатском.
– Покажу я тебе, Николай Иванович, одну «птицу», которую доставили к нам утром – довольным тоном объявил Почечуев.
– Загадками говоришь, Пётр Никодимович. Что за «птица»? – спросил Калюжный.
– Приходи, узнаешь. Да и с тобой не мешало бы поговорить, кое-что уточнить, – закончил разговор Почечуев и повесил трубку.
– Потапов предупреждал, что не сегодня, так завтра его вызовут для беседы, но всё же от разговора с Почечуевым у Калюжного остался неприятный осадок.
Он доедал борщ без всякого аппетита, от второго отказался, выпил только компот. Переоделся в костюм, жена повязала ему галстук и застёгивая на ходу пальто генерал направился к метро. Машину за отпускником не прислали.

*
Почечуев пожал Калюжному руку, а у самого в глазах радость и гордость. Так и не терпится показать «птицу», которую обещал. Пока поговорили минут пять о погоде и рыбалке, офицер доставил в кабинет человека, который никак не походил на советского гражданина. Калюжный понял, что это и есть та самая «птица», показать которую обещал Почечуев, но на Р. Смита эта «птица» не походила.
«Не того полёта», – подумалось Калюжному. 
Следом за ними в кабинет вошёл Потапов с папкой в руках и, поздоровавшись за руку с Калюжным, присел на стул. Даже спросить «как отдыхает начальство» то ли не решился, то ли не успел.
– Как ваше имя? – задал Почечуев свой первый вопрос рыжеватому, узколицему человеку с усами и отнюдь не крепкого телосложения. Этот вопрос он естественно уже задавал и прекрасно знал его имя, однако решил повторить начало допроса при Калюжном. Офицер, сопровождавший задержанного, задал вопрос по-английски.
– Джеймс Сноу, господин генерал, – назвал своё имя задержанный.
– Гражданином какой страны вы являетесь? – задал следующий вопрос Почечуев.
– Великобритании, – ответил Сноу.
– Место службы, звание?
– Разведка МИ-6. Полковник, –  опустив голову, ответил британский разведчик.
«Этот запираться не станет. Расскажет всё что знает» – подумал Калный, прикидывая, что задержать полковника британской разведки на территории противника и доставить его в Москву задача сама по себе крайне рискованная и Почечуев не пошёл бы на этот шаг без санкции Стропова.
– Мои люди отслеживали вас ещё в Гвиане, а также в Бразилии, Боливии и Парагвае, куда вы неоднократно выезжали. Там вы нас не слишком беспокоили и даже помогли нам выйти на след одного матёрого германского шпиона, работавшего в СССР во время войны по линии СД. Не имея возможности захватить этого военного преступника и предать суду, мы его ликвидировали. Не буду называть его имени, тем более что с ним покончено. Вы прекрасно его знали и сотрудничали с ним,  – сделал такой вот обидный «комплимент» для разведчика с большим стажем генерал Почечуев и посмотрел на Калюжного с нескрываемой гордостью за своих людей:
«Что скажешь, товарищ генерал?» – вопрошал его взгляд.
– Поздравляю, Пётр Никодимович! Неужели этот «молодец» и есть тот самый загадочный Р. Смит. Что не очень-то он походит на искусственный портрет, который мы составили с помощью Анны Скворцовой? – Калюжный хитро прищурил глаза, так словно внимательно рассматривал англичанина, которому довелось оказаться на Лубянке.
– Не стоит  так шутить, Николай Иванович! – ещё шире улыбнулся Почечуев. – Этот мистер Сноу – ключ к разгадке  Р. Смита. Английский полковник вычислил, кто скрывается под именем Р. Смит, и развил такую бурную деятельность, угрожавшую провалу операции «Кузнец» и задержанию Смита англичанами, что нам ничего не оставалось, как похитить его. Мои люди задержали мистера Сноу неподалёку от Любека, где разместился тот самый британский военный госпиталь, в котором трудился наш «Кузнец», и переправили полковника через Шумаву  в Чехословакию.
– А что же наш «Кузнец»? – спросил Калюжный. – Куда же подевался он сам?
– Скрывается где-то в окрестностях Гамбурга и у меня есть подозрения, товарищ Калюжный, что ваша «Елена Прекрасная», как у нас шутя зовут её некоторые товарищи, и наш «Кузнец», пропавшие одновременно, находятся в одном месте! Добровольно или же их удерживают какие-то неизвестные нам силы, пока не ясно. Скажите, Николай Иванович, уж вы то, старинный друг семьи Соколовых, наверное, сразу же обратили внимание на сходство фото, составленного с помощью Скворцовой с покойным мужем Соколовой, которого я знал значительно хуже вас. – Почечуев отрыл ящик массивного письменного стола и положил перед Калюжным две фотографии.
– Вот фотография Ярослава Владимировича Соколова, а вот, заметьте, уже не искусственное фото мистера Р. Смита, а его настоящая фотография, которую нам «любезно предоставил» полковник Сноу. Представьте себе, английский разведчик горит желанием помочь нам задержать этого опасного субъекта! – Почечуев ткнул пальцем фотографию Р. Смита. – Оказывается, полковник знавал этого германского шпиона ещё в 1936 году, когда этот тип, – Почечуев вновь ткнул  фото пальцем, –  вёз из Индии гороскоп, составленный знаете для кого?
– Для кого же? – спросил обескураженный Калюжный, пытавшийся сопоставить только что услышанное из уст удачливого конкурента, с исчезновением Русы, которая, а он был в том уверен, знала человека, скрытого под именем Р. Смит…
«А ведь Почечуев пожалуй прав, предположив, что Руса может быть рядом с этим человеком» – Калюжный взглянул на обе фотографии, и от сходства двух мужчин, одного из которых, ныне покойного Ярослава, он хорошо знал, генералу стало не по себе: «Что же ты натворила, Руса? Зачем же я отпустил тебя?…»            
– Да ты, Николай Иванович, не слушаешь. Витаешь где-то там в облаках! Товарищ полковник! – обратился Почечуев к Потапову. – Может быт вы объясните мне, что происходит с вашим начальником? А?
– Прошу меня простить, товарищ генерал, но я и сам ничего не понимаю, – развёл руками бледный Потапов. – Для кого же вёз гороскоп этот Р. Смит?
– Для Гитлера! Вот для кого! И не Смит он вовсе, хотя жил под этой личиной в Индии с сорок пятого года, был женат и имеет дочь, которая родилась ещё в 1937 году. Всё это нам рассказал полковник Сноу, передавший нам копию личного дела этого Смита с фотографией. К Анне Скворцовой у нас никаких претензий нет. У неё верный глаз, а вот к вашей, Николай Иванович, «Елене Прекрасной» они теперь есть! Куда она подевалась? Где скрывается этот изменник родины Воронцов? Не закрутился ли у них роман? То-то Соколова так рвалась в Германию! Вы не знаете, что всё это значит, товарищ генерал? – багровел Почечуев.
– Воронцов? Кто это? – выдержал удар Калюжный.
– Сергей Алексеевич Воронцов из бывших «графьёв» – тот самый «фрукт», который скрывался под личиной Ричарда Смита, по словам полковника Сноу – хорошего хирурга, оперировавшего накануне своего исчезновения британского генерал-полковника Джорджа Ричардсона.  Оказывается, этот Ричардсон был знаком с индийской женой Воронцова-Смита в годы войны. Спал с ней и даже предлагал выйти за него замуж! – выпустил пар Почечуев. – Вот так клубок намотали, Николай Иванович! Теперь все вместе будем распутывать. Приказ о твоём отзыве из отпуска уже готов. А сейчас ступай к Стропову. У него к тебе есть вопросы. А мы пока продолжим беседу с полковником Сноу. Старается англичанин. Из штанов готов выпрыгнуть. Право мне даже жаль его. Англии ему больше не видать, а вот поработать на нас ему придётся! Хотя, чем чёрт не шутит, возможно, что через несколько лет его обменяют на одного из наших товарищей. Что если на вашу Соколову?

4.
– Идиоты! – вскричал, не выдержав, старейшина «посвященных» Бин Мохе, который всё слышал и видел на мониторе, возлегая в своей спальной комнате рядом с Шилой, лечившей его своей молодостью.
Кряхтя, он поднялся с ложа и, отстранив Шилу, ткнул больные ноги в мягкие туфли. Встал, опершись на хрупкое плечо девушки, и решительно побрел в зал, где проходило расширенное совещание.
Увидев грозного старейшину «небожителей», собрание притихло. Бин Мохе опустился в свое любимое кресло.
– Продолжайте, продолжайте, – процедил он сквозь зубы.
– Вот вы, господин министр, ваша очередь, – обратился Бин Мохе к военному министру Атланты Колору, – а вы, господин Харо, дополните недостающее.
Бравый многозвёздный генерал поправил рукой черные ниточки усов и, засверкав белками глаз, энергично принялся излагать свою точку зрения. За ним встал тучный темнокожий министр обороны Леванта  Харо.
– Господа, мы ждем ваших санкций на применение стратегического ядерного оружия! Ракета с боеголовкой в одну мегатонну придется им не по вкусу!
Харо глупо закивал, поддерживая Колора
– Что? И это говорит наш лучший министр обороны, в чьих жилах, вероятно, еще течет благородная кровь легендарных атлантов! – удивленно поднял брови Бин Мохе.
– А вы уверены, что ракеты долетят до целей, а не рванут где-нибудь над Давосом или Веной? А быть может, и над священным Иерусалимом, который пощадили даже харьянцы и в нём пока не разрушен ни один храм? А ответный удар? Сдержите ли вы его?
Где результаты применения тактического ядерного оружия? Колонны как двигались, так и движутся. На востоке, где кроме авиации, ничего больше нет – они проходят до тысячи миль в день! – обрушился на министров Сви Галл.
Незадачливый потомок атлантов покраснел, а чернокожий Харо потемнел еще больше и покрылся испариной. Основные события происходили на театре военных действий, за который непосредственную ответственность нёс именно он – огромный и потный, не иначе как потомок вождя одного из племён, живших некогда по берегам многоводной Конго , от которой практически ничего не осталось.
– У противника сильная система ПВО, – выдавил он из себя.
– Вот! А вы говорите о стратегических ядерных зарядах. А вы подумали, что будет ответный удар? Молчите. Нечего сказать. Лучше объясните, как противнику удалось высадить многочисленные группы коммандос в ключевых местах обоих полушарий, да еще за сутки до вторжения? И ни одна из этих групп не была заблаговременно обнаружена. Сейчас они сеют панику и разрушают нашу инфраструктуру. Как противнику, наконец, удалось блокировать Гибралтарскую шлюзовую систему?
Теперь наш флот в Средиземном море в ловушке. И мы не можем разрушить шлюзы и затопить богатое побережье внутреннего моря, которое станет военной добычей противника!
– Внезапность нападения… – Принялись наперебой оправдываться министры.
– Внезапность? – удивился Сви Галл. – Да весь мир знал, что вторжение начнется со дня на день. Да их колонны, состоящие из миллионов вездеходов, строились не одну неделю! – Сви позвонил два раза серебряным колокольчиком и в зал вошел конвой.
– Арестовать их и держать в камерах раздельно! – приказал он. – Посмотрим, что с ними делать.
Арестованных немедленно вывели из зала.
– Алекс, – неожиданно обратился к своему секретарю Бин Мохе, внимательно наблюдавший за расправой над министрами. – Подготовь приказ о назначении министрами обороны обеих стран их заместителей. Это, во-первых. Во-вторых, дай указание на немедленное исполнение плана «Эльдорадо». Это, прежде всего, касается вас, профессор Квик, – с неприязнью посмотрел на него старейшина «посвященных», – Вам следует подумать «о вечном» и в самом скором времени…
Квик смертельно побледнел. Он все понял и внутренне был готов к такому повороту событий. Дрожавшая рука профессора прикоснулась к массивным очкам в тяжелой роговой оправе.
Сви вновь поднял колокольчик и позвонил два раза. Через несколько секунд в зал войдет конвой, теперь уже за ним. Ханс Квик долгим взглядом ненавидящих, светлых до белизны, сухих глаз обвел аудиторию. Рушился, заканчивался его мир, в котором он натворил столько чёрных дел, что теперь выглядел ужаснее дьявола. Такова была его сатанинская работа ученого, в которой он утверждался перед самим собой и перед своей единственной страстью, ставшей позже женой и коллегой по лаборатории.
– Несомненно, и её ликвидируют в ближайшие часы, – подумал Квик. Ну что ж, он приготовил для всех свой последний сюрприз! – профессор нажал на кнопку малогабаритного передающего устройства, смонтированного в очках, и короткий зашифрованный сигнал немедленно проник в аналитический центр лаборатории, расположенный в окрестностях столицы Атланты. Вместе с сигналом маленькая, насыщенная ядом игла впилась в череп за ухом профессора.
– Прощай, Эва, встретимся в аду! – в мыслях торжествовал Квик. Сигнал был мгновенно перехвачен. Охранники из конвоя сбили с ног профессора, сорвали с лица очки и, выламывая, скрутили ему руки. Но Квик ничего этого уже не чувствовал, Он был мёртв.
– Мерзавец! – кричал Сви Галл. – Он отравился, передав сигнал! Немедленно вскройте и сканируйте его мозг. Прочитайте его последние мысли! – кричал Сви, пиная труп профессора ногами.
Перепуганная охрана унесла труп профессора. В зале поднялась паника, и охрана принялась «жёстко успокаивать» аудиторию.

* *
Секретарь кивнул боссу и принялся за работу. Он уже знал краткое содержание плана «Эльдорадо», содержащего подробные детали немедленного уничтожения всех объектов, связанных с производством и применением штаммов этнического оружия, а так же с ликвидацией многочисленных ученых, сотрудников и обслуживающего персонала объектов. Все это следовало надежно похоронить в течение двадцати четырёх часов, быть может, и гораздо раньше. Следовало немедленно расшифровать сигнал, переданный профессором Квиком. Охрана совершила страшную ошибку. Тщательно обыскивая перед совещанием всех присутствующих, не догадалась проверить очки профессора! И зал, построенный из лучших пород натурального дерева, который должен был «дышать», создавая комфорт для «небожителей», не был экранирован!
Расправившись с министрами и профессором Квиком, возбужденные «посвященные» принялись за президентов. Конэн и Саад, каждый в паре со своим министром иностранных дел, предстали перед «посвященными» и прочими коллегами, наполнявшими зал.
Опрос президентов и министров был поручен Ингли Саксу.
– Ответьте нам, господа президенты, – начал Ингли, изрядно волнуясь. За его вопросами внимательно следили прочие «посвященные».
– Были ли попытки установить контакты с премьер-министром Харьяны госпожой Индирой Муни? Насколько упорны были эти контакты, и есть ли какие результаты?
– Запросы были и в МИД Харьяны, и в правительство. Однако они ничего не дали. Рампур молчит, – развел руками Конэн.
Между президентами и их министрами разразилась нервная перепалка. Все промахи валили друг на друга, не стесняясь в выражениях. Казалось, что этому крику не будет конца, и Сви Галл ударил кулаком по столу.
– Третий день войны, а вы даже контактов с лидерами противника не установили! – обычно ровный, голос Сви дрожал от ярости.
– А вот нам это удалось сделать ещё в первый день, но с нами госпожа Муни отказалась говорить. Мы для неё всего лишь частные лица.
– А ну, вон отсюда! – заорал неожиданно Бин Мохе. – Все вон! И этих кретинов, Сви, мы наняли за большие деньги. Что скажешь? – Сви Галл с сожалением пожал плечами.
«Сильные мира сего» поспешно вставали со своих мест, подобострастно склоняли головы, и торопились исчезнуть. Лишь человек в мантии, согнувшись от застарелых болей в спине, вышел не спеша, с достоинством.
«Посвященные» общим числом шесть, ставшие «небожителями» по своему рождению, остались одни в роскошном зале, стены которого были покрыты каббалистическими символами, создававшими высокую энергетику.
 «Воистину знаки и символы управляют миром, а не слова и законы» – тяжело вздохнув, подумал Бин Мохе, вспомнив бессмертные мысли Конфуция .
Предавшись таинствам и мистериям, понятным только им, «посвященные» решали судьбы Мира за наглухо закрытыми дверями. Даже секретари ожидали их решений в соседней комнате.
– Меня очень беспокоит сигнал, переданный профессором, наблюдая за таинствами, которыми руководил Ингли Сакс, мучительно, вслух размышлял Бин Мохе. – Кому он передал его? Кто адресат?
 «И сумрачный германский гений»… – промелькнула в голове старейшины «посвященных» какая-то странная, неведомо откуда взявшаяся мысль. Наверное, из юности, вычитанная разве вспомнишь теперь, где и когда. Да и так ли это сейчас важно? Как же это было давно! С тех пор минули полтора века! А он все жив и утвердился на самой вершине пирамиды Мира!
Как сладки старые воспоминания о тех далеких временах, когда он, простой служащий, носивший прежде совсем другое, земное имя, с помощью неожиданной и могущественной протекции и путём невероятных комбинаций, сколотил гигантское состояние. Огромные деньги наделили его безграничной властью и позволили занять место старшего из «посвященных» Вселенной под именем Бин Мохе. Перед глазами «небожителя» мелькали полу стёртые из памяти картинки уютного городка в уже не существующей, но в прошлом огромной, стране. Городка с многочисленными маковками-церквами на берегу большой реки, в котором он родился и прожил первые счастливые детские и юношеские годы…  Слёзы навернулись на глазах старейшины.
– Что же теперь нам делать, Бин Мохе? – «посвященные» с надеждой внимали ему.
Мохе сделал вид, словно глубоко задумался. На самом деле он уже давно принял решения и сейчас огласит их перед коллегами.
– Война проиграна, – тяжело вздыхая, молвил он, – я не знаю, чем всё закончится, Но самое страшное мы, быть может, узнаем в ближайшее время. Боюсь, что профессор Квик и есть та самая пресловутая «пятая колонна». Впрочем, в конечном итоге, всё зависит от харьянцев. Но, судя по всему, ничего хорошего ждать от них не следует. Страшна месть тех, кто потерял своих детей. Я им не судья…
Нам же, следует с семьями нашими укрыться на длительный срок в тайном месте. Есть у меня такое, Сви видел его.
– Сви Галл утвердительно кивнул головой.
– Где же то место, Бин Мохе? – вопрошали младшие «небожители».
– Далеко на юге, в Антарктиде, в пустынной и ещё не освоенной гористой местности Берега Королевы Мод припасено на этот случай у меня укромное местечко с прислугой. Всего хватит там для наших семейств лет на сорок обеспеченной жизни. Думаю, никто нас там не найдет. Вход в «сей Эдем» через глубокую расщелину, скрытую в океане, а все сооружения в глубине скалистого плато. Их начали сооружать ещё в середине позапрошлого века предки Квика, запалившие пожар Мировой войны, многократно преумножив капиталы банкиров с улочки называвшейся Уолл-Стрит, которая теперь покоится на дне океана. Но то события далёкого прошлого. Теперь иные времена и развивающиеся события нам неподконтрольны… – тяжело вздохнул Бин Мохе.
– Каждый из нас возьмет с собой личного секретаря и по сто ближайших родственников, не более. Лучшая субмарина унесёт нас отсюда, – закончил он.
– Кто знает, быть может, это знак Свыше? – такие вот тяжелые мысли одолевали старейшину «посвященных». Начавшаяся эпоха Водолея  была не благоприятной. Он неоднократно читал и перечитывал тексты из древних вед, подготовленные специально для него разными переводчиками, находя в них не только закодированное прошлое, но предсказание будущего .
– А не станет ли местоположение нашей обители известным врагу? – спросил Ингли. Он и его младшие коллеги «небожители» были немного обижены на старших за недоверие, но не подавали виду.
– Нет, – успокоил их Сви Галл, – все, кто хоть что-нибудь знал об этом проекте, уже никогда и ничего никому не расскажут. Там переждем смутное время. А когда все уляжется, посмотрим…
В зал стремительно вошел, почти вбежал Алекс. На нем не было лица. «Посвященные» повернули к нему царственные головы.
– Хозяин! – обратился он к Бин Мохе. – Только что пришло сообщение. В городскую вентиляцию Нового Нью-Йорка и Эль-Рура в результате мощных взрывов под большим давлением поступили пары, насыщенные штаммами «S» и «Н»!
Сигнал, по-видимому, был передан жене и коллеге Квика по разработке этнического оружия Эве Квик. Её сообщники в двух крупнейших мегаполисах Атланты и Леванта привели в действие хитроумный план-месть! Сильные весенние ветры уже разносят смерть по округе. Концентрация очень велика!
Эву Квик не смогли взять. Она мертва! Сообщники исчезли. Их не могут обнаружить по сигналам индивидуальных чипов налогоплательщика, которые, вероятно, наглухо экранированы. В обеих столицах вот-вот разразится паника и начнётся мор, какого ещё не видывал Свет…
– Это катастрофа! – трагически изрёк Бин Мохе.
– Недобрые предчувствия томили меня. «S» и «H» –  это для потомков Сима и Хама…
– Ну а сейчас, в эти томительные часы ожидания развязки, что же нам делать, Бин Мохе? – спросил за всех совершенно растерянный Ингли Сакс.
– Собирайте свои семьи и немедля отправляйтесь в Портленд! По подземной трассе. Общий сбор, как я уже сказал, через двадцать четыре часа! И ни минутой позже. Субмарина не будет ждать!
И ещё. Учите санскрит! – сказал, как отрезал старейшина «посвящённых».

5.
Как это и полагалось, Калюжный скрыл от жены и Ольги свою, как он шутил про себя  «очную ставку» с британским разведчиком Сноу, которая ничего нового не прояснила и даже напустила тумана на всю операцию «Кузнец», которая была, по-видимому, провалена. Отыскать неизвестно где затаившегося Сергея Воронцова было значительно труднее, чем не спугнутого Р. Смита, трудившегося в одном из британских военных госпиталей.
Николая Ивановича отозвали из отпуска, но использовали в качестве консультанта, свидетеля и даже обвиняемого в провале задуманной операции. Никакого умысла с его стороны не было, да и времена теперь иные – не казнят, отправят на пенсию, а к этому генерал был морально готов. Размер генеральской пенсии позволял им с женой жить в достатке и помогать семье сына. Свободное время он употребит не только для отдыха на диване за просмотром телевизионных программ, но и на любимую рыбалку, работу в саду на даче, на воспитание внука, который должен появиться на свет через полгода – шепнула жена, что сноха в положении, и чем чёрт не шутит, на работу над мемуарами. Ему есть что вспомнить и рассказать читателям журнала «Щит и меч» – преимущественно молодым офицерам Комитета.
Вечером он позвонил Ольге и в непринуждённом разговоре на семейные темы, как и было условленно заранее, назвал несколько цифр, говоря о погоде, ценах, времени интересных телепередач. Если правильно сложить и записать эти цифры, то получится номер домашнего телефона Полины Семёновны, на которую оба возлагали большие надежды. Не могла Полина Семёновна остаться безучастной к просьбе Русы помочь уволенному из армии старшине Иванову, разлучённому с женой и детьми.
На другой день, в десять часом утра Ольга позвонила по указанному номеру из телефона-автомата, но не из Малаховки, а из Москвы.
– Алло! – услышала она слегка простуженный голос немолодой женщины и сразу же узнала Полину Семёновну.   
– Не дожидаясь вопроса, Ольга ответила:
– Здравствуйте, Полина Семёновна, с вами говорит Оля Лебедева, ваша знакомая по Пицунде. Помните август сорок седьмого года?
– Это вы, Олечка! Здравствуйте! Хорошо вас помню. Как поживаете? Как ваш сын, ему уже десять лет. Как бежит время… – дрогнул голос Полины Семёновны. – Вы жили на севере, а теперь?
– С ноября прошлого года живём в Москве. Мужа перевели по службе. Он теперь капитан 1-го ранга. Больше не плавает, работает в штабе, а я преподаю в школе русский язык и литературу.
– Какой же вы молодец, Оленька! Что может быть лучше профессии педагога. Где вы сейчас? Приезжайте ко мне. Я одна. Попьём чайку, поговорим, вспомним…
– Спасибо, Полина Семёновна, у меня к вам важное дело, – набралась смелости Ольга.
– И о деле поговорим. Приезжайте. Запоминайте адрес, я жду.

* *
– Очень трогательная история, выслушав Ольгу, – заключила Полина Семёновна. – Я поговорю с Вячеславом Михайловичем. Думаю, он поможет. Нельзя не помочь этим людям. Старшина Иванов воевал, проливал кровь, спас от гибели сына генерала Покровского, а чем отплатила ему страна? Не позволила под совершенно надуманным предлогом о «невозможности браков с иностранцами» сохранить семью, обретая тем самым на страдания и его и немецкую женщину, полюбившую русского старшину. А какого его детям, вынужденным расти без отца?  Хоть и не у дел товарищ Молотов, но в Министерстве его не забывают, ценят, советуются с ним по важным вопросам. Жемчужина промокнула платочком слёзы и тяжело вздохнула.
– После войны прошло двенадцать лет.  Мир и наша страна сильно изменились. Увы, пришло время далеко не лучших, а подчас и случайных людей, которые возглавляют ведущие страны. Прежние лидеры ушли, оклеветаны. Им приписывают, чёрт знает что! Ну какая такая «антипартийная группа»? Эти люди делом доказали свою преданность стране и народу. У них пострадали родные и близкие люди. Я ведь тоже провела в лагере почти четыре года, по надуманному обвинению. Слава богу, осталась жива. А что пережил муж? Разве расскажешь… – Полина Семёновна выговорилась о наболевшем, тяжело вздохнула и резко переменила тему разговора.
– Так значит этот старшина Иванов знакомый вашей родственницы с редким именем Руса. А где она сама? Почему вы не пришли вместе с ней? Такая красивая женщина! Вы Оленька с ней немного похожи. Вас, вероятно, принимают за сестёр?
– Принимают, Полина Семёновна, – улыбнулась Ольга. – Меня за младшую.
– Не забудьте оставить мне данные на старшину Иванова и его семью. Их имена, где проживают, – напомнила Полина Семёновна.
– Да, вот они, я всё написала, – Ольга протянула Полине Семёновне листок, вырванный из ученической тетрадки.
– А Русы в Москве нет, – ответила Ольга на вопрос Полины Семёновны.
– Жаль, – огорчилась хозяйка. – Когда вернётся в Москву, жду вас вместе. Приятно встретиться и поговорить с такими умными и красивыми женщинами! – с чувством произнесла Полина Семёновна и предложила гостье чай с пирогом собственной выпечки, который уже отведал Вячеслав Михайлович и похвалил супругу.   

6.
Ранним утром, после неутомительного перелёта в комфортабельном самолёте Сэма Налла, в котором Русе удалось с часок подремать, она оказались над пустыней Чако и с удивлением рассматривала через окошко с высоты в несколько сотен метров лежавшую внизу местность.
Пустыня Чако не выглядела совершенно безжизненной, какой были Сахара и Нубийская пустыня, разделённые величавым Нилом, который брал своё начало в глубинах Экваториальной Африки и через тысячи километров впадал в Средиземное море.
Внизу в лучах восходящего солнца блестели зеркала трёх довольно крупных озёр и темнели ниточки небольших рек, впадавших в эти озёра. Впрочем, возможно, это были искусственные каналы, да и причудливые очертания озёр казались неестественными. Местами берега рек и озер были покрыты яркой зеленью, а сама пустыня с чахлой растительностью имела серо-зелёный, цвет, чередовавшийся с пятнами жёлтых, оранжевых и красноватых оттенков там, где выступала голая земля.
Очень скоро Руса обратила внимание на странную конфигурацию озёр и рек, имевших по всей вероятности рукотворное происхождение. Словно желая ей получше показать ландшафт, пилот сделал несколько кругов на плоской, как стол равниной, на краю которой возвышались холмы, упиравшиеся в берег самого крупного из озёр площадью в несколько десятков километров, в которое впадала самая крупная речка, разделившаяся при впадении на множество рукавов.
«Дельта», – подумала Руса и вдруг узнала в очертаниях речки Нил! Именно так он выглядел на географических картах или с борта самолёта, летевшего на большой высоте. Она видела всё течение Нила от Каира до Асуана, когда побывала на месте, где начинались изыскательские работы, предшествовавшие строительству высотной Асуанской плотины.
Самолёт пошёл на следующий круг и теперь в очертаниях самого большого озера, куда впадал непонятно откуда взявшийся в этих местах Нил, она узнала восточную часть Средиземного моря с островом Кипр. А вот и Синайский полуостров, вдающийся в другое озеро с очертаниями северной части Красного моря. А эти холмы являлись ничем иным, как макетом гор Синая, Палестины, Ливана и Сирии.
Между холмами притаилось Мертвое море в облике маленького озера, копирующего очертания своего знаменитого прототипа, укрытого в самой глубокой на Земле впадине. В него впадает тоненькая ниточка Иордана, за которым вновь череда холмов, а далее пустыня, на краю которой две параллельно протекавшие речки – несомненно, рукотворные макеты Тигра и Евфрата! Обе речки впадали в третье самое отдалённое озеро, имитирующее Персидский залив.
– Насмотрелись на мою асьенду? – услышала Руса за спиной неприятный голос Сэма Халла. – Неправда ли, красиво, а главное точное воспроизведение в соответствующих масштабах древних Египта, Палестины и Месопотамии здесь в Чако на территории в триста квадратных миль пустыни, что в переводе на километры, так вам будет понятнее, составляет более тысячи квадратных километров. Такова площадь моего имения в пустынной местности неподалёку от подножья Анд, которое я назвал «Землёй обетованной».
– Обетованной? – Руса удивлённо посмотрела на Сэма Халла. – Так ли обетованная эта земля? Вижу, что вы большой фантазёр. Скажите, зачем вы вызволили меня из плена сеньора Мендосы? Неужели для того, чтобы показать своё поместье, названное вами новой «Землёй обетованной»? Мендоса бывший эсэсовец в чине генерала и будет вам за это мстить, как только придёт в себя.
– Уже не будет, – ответил Сэм Халл. – Не выдержав огорчения, он скончался от сердечного приступа.
– Вот как? – удивилась Руса, впрочем, она предполагала, что Нагелю не поздоровится. Ей не было жаль матёрого врага, но что с ним расправятся так скоро…   
«Его просто уничтожили», – подумала она: «Этот тип с отвратительными красными губами, напоминавшими рот людоеда из страшных сказок, крайне жестокий человек и никому ничего не прощает.
– У Мендосы было неважное здоровье. Впрочем, давайте забудем о нём, – как ни в чём не бывало, добавил Сэм Халл и принялся пояснять естественные и искусственные объекты на местности, над которой пролетал самолёт.
– Видите красноватые горы на горизонте, окрашенные утренней зарёй? Это и есть Анды. Там уже Боливия, а здесь Парагвай – очень уютная и спокойная страна, в которую я «закопал» огромные деньги, создавая руками индейцев новую «Землю обетованную». Здесь царит иное время – третье тысячелетие до новой эры. Здесь живут «древние египтяне», в которых я превратил безропотных индейцев, живших испокон веков в Чако. Здесь живут «нубийцы» и «ханаанцы», «халдеи» и «аккадцы» –  всё из тех же индейцев и потомков африканцев, привезенных из соседней Бразилии, а так же «шумеры» и «метанийцы» – роль этих людей играют преимущественно немцы, которых немало появилось в этих краях после войны. Естественно, они живут в иных условиях, чем туземцы, однако помимо научных исследований, ведут ритуальные войны с прочими народами «Земли обетованной» как это было всегда. Что вроде военных игр с ограниченными жертвами.
– Ограниченные жертвы? – возмутилась Руса. – Но ведь это кровь невинных людей!
– Не забывайте, леди Руса, что здесь третье тысячелетие до нашей эры и крови совсем немного! – Резко прервал её Сэм Халл. – А вот войны XX века нашей эры куда как более кровавые!   
Пилот сделает ещё несколько разворотов. Приглядитесь, и вы увидите маленькие пирамиды и сфинкса – копии Египетских чудес света. А вот там, на берегу Мёртвого моря взлётная площадка и моя вилла, которую я назвал Содом. Вас не удивляет это слово?
– Меня, мистер Халл, уже ничто не удивляет, – ответила Руса, решившая провести в разговоре с этим «сильным мира сего» своего рода разведку, попытаться выяснить, что от неё хотят на этот раз. Сэм Халл, она уяснила это во время его ночного визита, не на шутку перепугавшего надменного Густава Нагеля, американский банкир из круга богатейших банкиров с Уолл-Стрит, которым принадлежат финансы едва ли не всего мира. Исключение составляют СССР и его союзники – страны социалистического лагеря, пока не зависящие от мировой финансовой системы. Отсюда и размах – поместье в тысячу квадратных километров в одном из самых укромных уголков Земли, где скрываются недобитые нацисты и учёные из секретных институтов Третьего рейха, созданных в недрах всесильного ордена СС. Эти «специалисты» в ранге военных преступников, которым удалось избежать возмездия, продолжают заниматься научными изысканиями в области генетики, вирусологии и прочих, опасных для человечества исследованиях с целью создания новых и опасных видов «тихого оружия», не разрушающего материальных ценностей. Здесь ведётся подготовка к последующим мировым войнам. Что как не войны планетарного масштаба приносят огромные прибыли их устроителям?               
– Не надо так официально. Пока мы летим, зовите Меня просто Сэм, и я буду обращаться к вам по имени, которое вы сами назвали. Жаль, что вас ничего не удивляет. Однако я всё же постараюсь вас чем-нибудь удивить. Ну, например, заглянуть в ваши мысли? – Сви Халл улыбнулся, растянув широкие и неприятные яркие губы. 
– О чём же я подумала? – приняла его вызов Руса.
– О чём может думать русская разведчица, оказавшаяся в южноамериканской глубинке? Конечно же, о бывших нацистах – врагах своего государства, укрывшихся в здешней глуши, в стране, которой единолично правит диктатор, являющийся этническим немцем и поклонником Адольфа Гитлера. Сейчас он об этом помалкивает, но все знают, что это за «фрукт». Вас, несомненно, интересует, чем занимаются эти «недобитые фашисты», мечтающие о реванше? Разве я не прав леди Руса?
– Сеньора Мендосу вы, сэр Халл, упрекнули в том, что он похитил американскую гражданку, так почему же вы называете меня русской разведчицей? – попыталась возмутиться Руса.
– Разведчицей из уважения к вам и, прежде всего, к вашей красоте. Шпионкой звать такую женщину мне не хочется. А то, что вы русская мне известно из очень надёжных источников. К тому же ваше истинное имя напоминает именно об этом. Так что забудьте об Элизабет Джонсон и не стесняйтесь, назовите ваше полное имя и фамилию. Обещаю, что ваше начальство не узнает об этом. Если не назовёте так, то откроете мне кое-что о себе во время следующего сеанса гипноза, который состоится когда я соберусь с силами. Гипноз дело непростое, – фальшиво вздохнул Сэм Халл.
Руса демонстративно промолчала и вновь принялась рассматривать местность, над которой кружил самолёт.
«Вот и пирамиды, маленькие, но расположены точно так же как в Гизе » – заметила Руса новые объекты и крошечные фигурки людей, работавших на аккуратных полях по берегам Нила и в его дельте. 
– Мы с вами ровесники. Вам тридцать семь, мне тридцать восемь. Ровесникам проще находить общий язык. Пусть языком нашего общения остаётся английский язык в его американской производной. Вы им хорошо владеете, не хуже немецкого. Я вот немецким не владею и русским тоже. Знаете, вы первая русская женщина, которая ступит на землю Ханаана. Так я зову кусочек своей асьенды вокруг Содома, где находится моя зимняя резиденция.
Здешний климат жаркий и сухой. Именно такой мне нравится и полезен моему организму. Особенно приятно проводить здесь время зимой, когда в Нью-Йорке и даже в Калифорнии дождливо и холодно. А здесь в это время так же сухо и тепло, как Эдеме, где жили Адам и Ева, а, следовательно, и мои далёкие предки. Вы, конечно же, не верите ни «Ветхому завету», ни Библии, ни тем более Торе или Талмуду. А ведь в этих текстах, особенно в двух последних описана вся история избранного богом народа, его прошлое, поддающееся простому прочтению, его настоящее и даже будущее, в том числе и отдалённое, но закодированное и скрытое от непосвящённых.
Впрочем, леди Руса, вы умная женщина. Вопреки расхожей молве, красивые женщины самые умные. Один из местных учёных, когда-нибудь я вас с ним познакомлю и он проведёт с вами свои необычные опыты, доказал что правильные черты лица – свидетельствуют о чистоте расы, а следовательно об уме человека, будь то мужчина или женщина.
«Вот как!» – подумала Руса и внимательно посмотрела на «чистокровного» Сэма Халла, пытаясь увидеть в его лице правильные черты. Впрочем, красота понятие субъективное и рассматривать далее лицо американца, чья зимняя резиденция находится в отстроенном заново Содоме, который она разглядывала с расстояния в несколько сотен метров, ей больше не хотелось.
Закончив кружить, самолёт пошёл на посадку и Руса наблюдала просторный белый особняк диковинной, по-видимому, древней восточной архитектуры, в котором проживал Сэм Халл в зимнее время, когда в Нью-Йорке и даже в Калифорнии было холодно и шли дожди.
– Хочу ещё раз предупредить вас, леди Руса. Здесь, на «Земле обетованной» я зовусь Ноем и только Ноем. Таковы правила увлекательной игры, – скромно представился Сэм Халл. – Так меня зовут все, даже просвещённые «шумеры» и «метанийцы». Ослушание сурово наказывается!
– Ноем? – Удивилась Руса. – Не в честь ли библейского Ноя, который перед Всемирным потопом собрал в своем ковчеге «всякой твари по паре» и пристал к горе Арарат, дожидаясь, когда спадёт вода?      
– Я и есть Ной будущего, – ничуть в том не сомневаясь, повторно представился хозяин новой «обетованной земли». Кроме того, я царь Ханаана, царь Шумера и Аккада, князь Митании, и фараон Египта. Вам с вашей необычайной красотой и тонким умом я могу предложить роль Нефертити. Это за пределами «Земли обетованной» я Сэм Халл, а здесь я Ной и готовлюсь к будущим потрясениям, которые неизбежны после ядерной войны. Моя миссия воссоздать древнюю цивилизацию в этом укромном месте, которое ввиду своей пустынности и периферийности избежит Армагедона.
– Вы уверены, что будет атомная война? – спросила Руса.
– При такой гонке вооружений она неизбежна! – ответил Сэм Халл. – Мы – Америка и Вы – СССР накопили столько ядерных бомб, что обратного пути нет. Рано или поздно, если конечно одна из сторон не спасует и не сдаст своих позиций, ядерная война неизбежна. Америка не сдаст своих позиций, а вот СССР может сдать. Поле смерти Сталина это вполне возможно…
Такие заявления американского миллиардера, хорошо осведомлённого о политике своей страны, не явились для Русы откровением. Смутные предчувствия такого развития событий в ближайшие двадцать – тридцать лет не оставляли её…
Между тем самолёт приземлился, и, пробежав сотню метров по взлётной дорожке, остановился. Руса заметила ещё четыре самолёта из них два новеньких многоцелевых спортивно-прогулочных: трёхместный Сессна-172  и четырёхместный Сессна-182 .
Точно такие же два самолёта, установленные на поплавках, Руса заметила на поверхности «Мёртвого моря». На таких машинах можно летать там, где нет ровных площадок, но есть водные поверхности.
«Замечательные машины!» – подумала Руса, на секунду отвлекаясь от реальности. Влюблённая в авиацию, она выписывала и читала журналы, посвящённые авиации, и ещё весной прошлого года совершала самостоятельные полёты на спортивно-тренировочных самолётах.
– Понравились мои новые самолёты? – перехватив её взгляд, поинтересовался миллиардер Сэм Налл, которому ничего не стоило купить любой понравившийся ему самолёт. – Если будете послушны, леди Руса, то мы с вами слетаем посмотреть на водопад Игуасу , гигантские рисунки пустыни Наска  или пролетим над высокогорным озером Титикака . Очень красивые места, которые лучше всего рассматривать с высоты в тысячу метров. 
– Спасибо, вы очень любезны, Ной, слегка улыбнувшись, поблагодарила американца Руса, в голове которой уже рождался план, как вырваться из нового плена, уготованного ей в этой пустынной местности.
– Ной, вы это серьёзно о роли Нефертити? – спросила она, возвращаясь к прерванной теме.
– Да, Нефертити, – ответил Сэм Халл – американский миллиардер с усеченным именем, которого в новой «Земле обетованной» следовало называть Ноем. – В своё время вы хорошо сыграли роли штабсшарфюрера СД Эльзы Ланц и унтерштурмфюрера СД Эльзы Шнее. Роль американской миллионерши Элизабет Джонсон вам не удалась. Кроме того, я знавал её покойного мужа и саму леди Джонсон, у которой был несносный характер и страсть к путешествиям, занёсшая её в Тибет, который сейчас контролируют китайские коммунисты. Что сейчас с ней, неизвестно. Она хороша собой, но вы истинная красавица! Таких как вы нет даже в Голливуде, где «крутится» часть моих денег.
Здесь не Голливуд, здесь всё гораздо серьёзнее и роль Нефертити для вас. Соглашайтесь на эту роль. Я не приму отказа! – пригрозил Сэм Халл, он же новый Ной, помешанный на древних цивилизациях.
– Вы так много знаете обо мне. Для разведчицы это непростительно, –  Руса сделала обиженный вид. – От кого?
– Хорошо, открою вам эту тайну, которую будет некому передать. Я узнал это от мистера Нильсена. Помните такого?
«Как не помнить этого мерзавца, который погубил Густава Нагеля!» – подумала Руса, но ничего не ответила: «Слава богу, что Нильсену не известна моя подлинная фамилия и ничего не известно о Воронцове, а если так, то есть шанс его спасти. Вот только как выбраться из этого «Египетского плена»?» – размышляла она, взглянув в окошко на спортивные самолёты.   
– Будь проклят этот Нильсен! – картинно вознегодовала Руса. – Если и у него случится инфаркт, то по заслугам! Хорошо, Ной, я согласна стать на время царицей Нефертити, но что будет дальше? Могу я это узнать?
– Никаких «на время»! Вы здесь навсегда! – отрезал Сэм Халл, подумав: «Ели я вдруг не передумаю».
   




















Глава 12. Мистерия у подножья Анд

«Надо до алмазного закала
Прокалить всю толщу бытия!
Если ж дров в печи плавильной мало,
Господи – вот плоть моя!»
Максимилиан Волошин, русский поэт


1.
Едва надувные лодки с бесшумными двигателями подошли к скалистому берегу глубокого фьорда, субмарина погрузилась в океанские пучины. Абсолютный мрак накрывал скользкие замшелые скалы. Неподалеку шумел, низвергаясь с кручи, небольшой водопад. Шел мелкий противный дождь – идеальная погода для высадки.
Командир группы спецназа майор Рерик Муни осматривал негостеприимный вражеский берег через прибор ночного видения и намечал маршрут движения, пользуясь электронными картами местности.
Старшина группы Радж тем временем проводил перекличку и проверял амуницию бойцов. Покончив с проверкой, бойцы спецназа проткнули ножами лодки и утопили их в глубокой расщелине. Высадка прошла скрытно, но их могли обнаружить в любой момент, и тогда поставленная задача сильно осложнялась. Поэтому следовало немедленно начать движение и, пользуясь ночными часами, уйти как можно дальше вглубь гористого побережья. Никакими летательными аппаратами они воспользоваться не могли. Чувствительные радары их немедленно обнаружат.
– Пошли! – скомандовал Рерик, и сорок бойцов спецназа, прошедшие тщательную подготовку к длительным рейдам в горах, бесшумно растворились в промозглой тьме. Их целью был сверхсекретный центр в Эль-Хаммере, где, по данным из аналитической разведки, проводились исследовательские работы по созданию этнического оружия.
Напрямую от места высадки до небольшого городка Эль-Хаммер было около тридцати миль по сильно пересеченной, поросшей молодым субтропическим лесом гористой местности. Немногочисленные долины были густо заселены и пересекались автомобильными трассами. Большую часть пути рассчитывали пройти за ночь, длинную в это время года под такой высокой широтой, пользуясь дорогами, а когда рассветет – укрыться в небольшой заранее отмеченной на карте, удаленной от прочего жилья ферме, где, по данным космической разведки, проживала одна семья. Там следовало переждать день, наблюдая за окрестностями, а с наступлением следующей ночи приступить непосредственно к намеченной операции. Им надлежало под покровом темноты проникнуть в хорошо охраняемый секретный центр и овладеть комплектом документации с технологиями создания и применения этнического оружия. По завершении операции следовало сканировать и передать через спутник в штаб аналитической разведки добытую информацию, а затем разбиться на мелкие группы и укрыться в горной местности, ожидая окончания военных действий, которые начнутся под утро в тысячах миль отсюда и должны завершиться в течение семи дней.
Бойцы спецназа были облачены в форму левантийских коммандос и имели соответствующие знаки различия на погонах.
За первый час пути прошли всего милю через горный лес, заросший лианами и колючим кустарником, путь через который приходилось буквально прорубать длинными широкими ножами. Наконец, выбрались на дорогу с твердым покрытием. Спецназовцы растянулись цепочкой вдоль обочины дороги и побежали вслед за майором. Старшина бежал замыкающим. Пока дорога была им по пути, следовало пройти удобный участок максимально быстро.
Ночная дорога была пустынна. Лишь однажды прошла группа из трех армейских грузовиков с охраной. Харьянцы пропустили её, укрывшись в лесу, близко подступавшем к дороге. Еще через несколько миль сквозь бесконечную сетку нудного дождя показались огоньки окраины небольшого городка. Отряд прекратил движение, люди отдыхали. Рерик Муни осмотрел через прибор ночного видения спящий уютный двухэтажный городок, над которым возвышались минареты трех мечетей. Неподалеку ютилась крохотная кирха с маленьким крестиком. Нудный, мелкий дождь не унимался. За время короткого привала бойцы подкрепились шоколадными плитками и хлебнули несколько глотков тонизирующего напитка.
Городок обошли лесом, а затем опять свернули в горы до другой трассы, выбирая самый оптимальный путь. Под утро, когда дождь, наконец, утих, отряд вышел к одинокой ферме в четырех милях от Эль-Хаммера, на которой был запланирован дневной отдых и разведка окрестностей. От фермы в направлении городка вела единственная покрытая гравием узкая дорога, большую часть которой можно было использовать во время броска на Эль-Хаммер следующей ночью. Лишь в полумиле от городка дорогу перекрывал усиленный армейский пост. Дальше начиналась спецзона, проникнуть в которую незаметно, задача нелегкая.
Добротная ферма, выстроенная два века назад работящими умелыми руками хозяев в узкой долине, по которой пробегал звонкий ручей, приютила семью фермера-арендатора, одиноко жившего среди живописных гор, поросших густым смешанным лесом с пятнами-лугами, на которых выпасались четыре сотни породистых овец с многочисленным приплодом, да несколько коров.
Нехватка угодий препятствовала росту населения укромной долины, состоявшей всего из пяти человек. Арендатор фермы, Нильс Хансен, крупный, краснощекий мужчина лет пятидесяти с коротким ежиком светлых с проседью волос и голубыми, по-детски светлыми и чистыми глазами, жил и трудился на ферме, которая некогда принадлежала его деду.
Ни ему, ни его покойному отцу так и не суждено было стать хозяевами. Ферма за долги перешла в собственность богатого бизнесмена, жившего в Эль-Хаммере и занимавшегося производством дорогих экологически чистых мясных деликатесов из баранины и торговлей овечьей шерстью.
Помимо арендатора, не ставшего хозяином того, что принадлежало его предкам, прах которых покоился тут же, за садом, на крохотном кладбище под гранитными надгробиями, на ферме жила его жена Эльза, приехавшая много лет назад, еще девчонкой, откуда-то с верховьев Рейна в поисках лучшей доли и ставшая женой молодого Хансена. Так и прожили они вместе почти тридцать лет на одном месте, родив и воспитав двух детей, сына Карла и дочь Хельгу. Старший сын Карл служил в вооруженных силах Леванта, и часть его находилась за тридевять земель от родной фермы в окрестностях святого города Иерусалима, чем очень гордилась мать, примерная лютеранка. Дочь Хельга жила с родителями и помогала в ведении хозяйства. На ферме жила престарелая мать Хансена и бабушка Хельги, а также работник, слабый умом дальний родственник Хансенов по имени Олаф, пасший овец на окрестных лугах, отвоеванных у леса. На ферму два раза в неделю приезжала машина, забирая мясо и молоко.
Все это, включая имена обитателей фермы, знал командир отряда Рерик Муни. Ферма идеально подходила для создания опорной базы на время проведения операции. Место глухое и в то же время недалеко от города, куда вела дорога. Отсюда был удобный выход в высокогорную часть Скандинавии, где по завершении операции можно было укрываться в течение нескольких дней.
Отряд вошел на территорию фермы на рассвете. Почуяв чужих, залаяли овчарки. Бойцы залегли у ограды, маскируясь в кустах. Дождь шелестел по листьям молодых магнолий, и даже в темноте были видны яркие пятна цветущих азалий. А от аромата благоухавших гиацинтов кружилась голова. Рерик вздохнул полной грудью пьянящий весенний воздух и вспомнил, как еще в детстве ездил с родителями в Гималаи и видел подобное пробуждение горной весны…
Звякнул замок открываемой двери.
– Там кто-то есть, – прихватив старый добротный карабин с оптическим прицелом, с которым охотился, забеспокоился Нильс Хансен. – Пойду, посмотрю, – предупредил он жену.
– Наверное, Олаф кормит собак, – зевая, предположила до конца не проснувшаяся Эльза.
– Нет, на дворе дождь, – покачал головой Нильс. – В такую погоду он не погонит овец в горы так рано.
Хансен отворил дверь и вышел во двор под дождь. Отвязанные собаки, поджав хвосты, жались к дому и скулили. К ним вышел Олаф, живший в отдельной пристройке. Нильс и Олаф переглянулись и замерли, напряженно вглядываясь сквозь сетку моросящего дождя в промозглые предрассветные сумерки.
– Опустите карабин, господин Хансен! – приказал из мрака уверенный голос на инглиш с легким акцентом. Из темноты вышел Рерик Муни в форме офицера левантийского спецназа.
Встревоженный столь ранним и неожиданным визитом военных, Хансен опустил карабин.
– Чем обязан, господин офицер? – спросил он. – Вам известно мое имя, но вас я не знаю. Вы из Хаммера?
Вслед за командиром из мрака стали появляться его бойцы.
– Нет, господин Хансен. Я командир спецназа и мои люди пробудут на вашей ферме сутки. Посторонние есть на ферме?
– Только свои, господин офицер, – ответил Хансен, теряясь в догадках по поводу странного ночного визита военных.
Тем временем бойцы под командованием старшины выставили караулы по всему периметру фермы и на единственной дороге, ведущей во внешний мир. Уже достаточно рассвело, и Нильс Хансен с недоумением рассматривал необычные для этих мест лица солдат, скупо переговаривавшихся на непонятном языке.
– Кто вы? – не выдержав, спросил фермер.
– Войдем в дом, там я вам всё объясню, – ответил незнакомый офицер.

2.
Незаметно наступил новый 1958 год, который Руса встретила в пустыне Чако на новой «Земле обетованной» в полном одиночестве и без ставших привычными боем кремлёвских курантов и бокала «Советского шампанского», которое не уступало по вкусовым качествам французским игристым винам из провинции Шампань.
Русу поместили в одном из восьми крыльев большого дома, размеры которого позволяли называть его дворцом. Ей было выделено северо-восточное крыло – как горько шутила Руса: «ближайшее к СССР». С прочими привилегированными жителями этого дворца, а Руса уже знала, что все они женщины из «коллекции» красавиц всех рас и народов, которую собирал оригинальный коллекционер Сэм Халл, он же новоявленный Ной, она не встречалась.
Занимался он этим делом, которое осудила бы любая религия от христианства до шаманства, очевидно для того, чтобы в назначенный день и час взять свою живую и прекрасную «коллекцию» с приплодом на неведомый ковчег и плыть по пресным и солёным водам в сторону Арарата, возможно ток же «нового».
Дворец, выстроенный в мавританском стиле из белого природного камня, имел в каждом крыле по небольшому бассейну и саду с цветущими тропическими растениями, по которому расхаживали важные павлины в ярком оперении и райские птицы. Всё это благолепие, которым Руса любовалась в одиночестве, купаясь, время от времени в бассейне, ввиду жары, царившей в эти жни в Чако, находилось за высокой стеной и под круглосуточной и бдительной охраной.
«Тюрьма». – Горько пошутила Руса, избавившаяся от Нагеля, вилла которого хотя бы была в пригороде Буэнос-Айреса. Там  в случае побега можно было скрыться в большом городе или пробраться в квартал, где находилось советское посольство. Здесь же, посреди новой «Земли обетованной» искусственно воссозданной в пустыни Чако, скрыться было негде. Разве что завладеть спортивным самолётом и попытаться долететь до крупного города. Но и тогда шансы вернуться в Союз были невелики, а добраться до деревушки Кукендорф, где её ждал Воронцов?  Эти надежды казались и вовсе призрачными.
«Эк занесло тебя, девушка за тридевять земель, эк угораздило…» – Мысленно разговаривая сама с собой, продолжала отшучиваться Руса, старавшаяся не падать духом. Иных собеседников у неё не было.
 Ни с одной из дам, зачисленных в весьма редкостную «коллекцию», восьмая её представительница, каковой оказалась Руса, не общалась. Так здесь было заведено, и увидеть друг друга живые раритеты могли лишь на «больших празднествах» или мистериях, как называл такие действа Сэм Халл – отвратительный субъект с извращённым складом ума.
Ещё в первый день знакомства, как выразился новоявленный Ной: «с новой и очень красивой представительницей белой расы северного, то есть нордического типа, он обещал ей счастливую и обеспеченную жизнь при условии послушания и рождения ему детей, желательно двух и разного пола. Словом вёл себя, так же как и Густав Нагель, однако озадачил неожиданными деталями новую жертву своего странного гарема, который именовал «коллекцией».
– Я храню верность супруге, так что зачатье будет непорочным, из пробирки» – пообещал ей американский миллиардер Сэм Халл, возомнившим себя новым Ноем, а значит «спасителем» и с упоением игравший в такие жуткие игры. – Но прежде опытный гинеколог обследует вас, а астролог назначит день, час и минуту, когда это непорочное зачатие должно произойти. Если будете покорны, то всё будет, как говорят у нас в Штатах – «O'Key» . В противном случае вы будете заспиртованы! – Так, словно назначалась обычная лечебная процедура, жёстко пояснил новоявленный Ной.
– Не понимаю вас. Что значит – заспиртована? – Спросила Руса, из последних сил сдерживая себя от желания задушить мерзкое чудовище, каким ей казался это американец.
– Вам приходилось видеть заспиртованных лягушек, –  противно заулыбался новоявленный Ной.
– Вы это серьёзно? – едва сдерживая себя от негодования, спросила Руса.
– Серьёзно. – Подтвердил новоявленный Ной и почесал крупный нос. – Для новеньких проводится экскурсия. Вы увидите ваших предшественниц, которые были непослушны и не выполнили моих условий. У нас здесь всё серьёзно, леди Руса. Очень серьёзно…
– Но ведь по законам страны, гражданином которой вы являетесь, за подобное отправляют на электрический стул ?
– В Штатах я законопослушный гражданин и ничего такого себе не позволяю, – ухмыльнулся новоявленный Ной и опять почесал нос. Очевидно, с носом у него что-то было не так. – Здесь не Штаты и, как я уже говорил, третье тысячелетие до нашей эры. Да и такого понятия, как гражданство, здесь нет, и не будет ещё как минимум две с половиной тысячи лет, не говоря уже об электрическом стуле.
– Но есть электричество, – заметила Руса. – Вы не боитесь, что население вашей «Земли обетованной» может применить его по прямому назначению?
– Нет, не боюсь. Электричество есть только там, где оно необходимо и оно под контролем! – начинал злиться новоявленный Ной. – У вас острый язычок, леди Руса. Лучше попридержите его. В СССР все дамы такие умные?
– В этом нет ничего удивительного. У нас лучшее в мире школьное образование, не говоря уже о высшем образовании. Этот факт признают даже ваши соотечественники и, прежде всего, педагоги.
– Да я слышал об этом, – признался Ной. Ещё говорят, что у вас лучшее в мире медицинское обслуживание и, пожалуй, это так, но пока.
– Что значит пока? – спросила Руса.
– Пока среди элиты вашей страны главенствует поколение победителей во Второй мировой войне и на смену им не придут новые люди, которые станут почаще бывать у нас, а потом, пользуясь властью в собственных интересах, убедят простой народ в неэффективности государственной собственности, займутся приватизацией, естественно в свою пользу, и скоро всё у вас будет как и у нас.
В прошлом году я ездил в вашу страну исключительно из любопытства, – с удовольствием продолжал, Ной довольный тем, что русская красавица внимательно его слушает и, кажется, задумалась. – Побывал в Москве, Киеве и Ленинграде, как у вас теперь называют Санкт-Петербург. В отличие от  Нью-Йорка и скажем Филадельфии, я уже не говорю о Чикаго, на улицах ваших главных городов люди лишь одной белой расы. Для нас это непривычно, а некоторых это обстоятельство даже раздражает.
– Причём здесь это? Я что-то не понимаю вас, сэр Ной! – Возмутилась Руса, раззадоривая новоявленного Ноя, любившего поговорить и даже обратить собеседника в «свою веру». – Дело в том, что ваша страна закрытая и въехать в неё могут лишь единицы. Следовательно, вероятность занесения эпидемий незначительна. Вот и ответ на загадку, почему в СССР хорошая медицина!
Перемены станут необратимыми, когда новые лидеры вашей страны начнут бороться с собственной историей и каяться за деяния своих умерших предшественников, втаптывая их в грязь и топя в клевете.
– Что вы имеете ввиду, когда говорите о «борьбе с собственной историей»? – поинтересовалась Руса.
– Ну, например когда вашему прекрасному городу Ленинграду вернут историческое имя Санкт-Петербург. – Привёл, как ему показалось, убедительный пример американский миллиардер и владелец новой «Земли обетованной». 
«Чушь какая-то!» – подумала Руса, но не ответила, задумалась: «Неужели он прав?»    
– В Штатах я весь на виду. Обо мне пишут газеты, за мной и моей семьёй охотятся фотокорреспонденты, – сменив тему, изливал перед ней душу отвратительный американец, продолжая почёсывать нос. – Завтра я улетаю в Нью-Йорк. Необходимо решить несколько неотложных дел и встретить Новый год в кругу семьи. Жена, как и я, из семьи потомственных банкиров и брак с ней можно считать династическим. Она моя кузина. Возможно, по этой причине бог не наградил наших детей здоровьем. Мальчик страдает эпилепсией, девочка расстройствами нервной системы и сильной близорукостью.
Говоря о болезнях детей, которые очевидно появились на свет в результате порока, миллиардер состроил такое страдальческое лицо, что Русе стало его чуточку жаль. Хотелось дать американцу добрый совет: закрыть нелепый проект, распустить с миром свою «коллекцию», а также всё подневольное население «Египта», «Ханаана», «Шумера», «Аккада» и прочих «земель». Следовало предоставить кротким индейцам право вернуться в XX век в свои ветхие хижины немногим лучшие, чем те, которые останутся в третьем тысячелетии до новой эры, а самому несостоявшемуся Ною навсегда вернуться в Нью-Йорк к семье и текущим делам…
Впрочем, советы давать расхотелось. Связываться с ним не хотелось: «Опять прилипнет и придётся выслушивать чёрти что».
«Поскорее бы ты иссяк со своими проблемами «бес носатый» и ушёл» – подумалось Русе, которая устала от этого нескончаемого, тяжёлого дня.
Новоявленный Ной словно прочёл её мысли и стал поспешно прощаться.
– Меня не будет дней десять. За это время, леди Руса, вы отдохнёте и пройдёте обследование. В вашем распоряжении четыре служанки и личный телохранитель. Его имя Вольф, что значит волк. Но пугайтесь его. Внешне он строг, но в душе добрый парень. Вольф немец, так что вы сможете общаться с ним на немецком языке. Из служанок выберете себе ту, которая понравится, она буде сопровождать вас в поездках. Ваше слово для них закон. Однако, будьте благоразумны.   

* *
Опытным гинекологом, внимательно исследовавшим новую пациентку, оказался пожилой немец, представившийся Русе Максом.
Посещение такого врача-специалиста – процедура не самая приятная, однако в данном случае Руса совершенно не испытывала чувства стыда, в то время, как Макс, которому было далеко за пятьдесят, краснел и говорил с ней не слишком уверенно, то и дело путаясь в словах.
– Что с вами, господин Макс, неужели я так напугала вас, – спросила Руса, когда врач, наконец, закончил осмотр и заявил, что у неё «все в полном порядке».      
Из хорошей магнитолы всемирно известной фирмы «Грюндиг» , стоявшей на четырёх лакированных ножках в углу кабинета, доносилась красивая музыка Вивальди , которая, очевидно, предназначалась для того, чтобы успокаивать пациенток, снимая с женщин нервное напряжение.
– Нет, со мной всё в порядке, леди Руса, – едва ли не шёпотом извинился врач, называя пациентку по имени, как она была ему представлена сэром Ноем. Макс знал настоящее имя босса, но здесь оно был табу. Для всех без исключения – таковы были правила игры, он был Ноем. – Вы меня не узнаёте? – прошептал Макс, предварительно окинув взглядом свой кабинет, словно в нём кроме аппаратуры для прослушивания мог притаиться посторонний наблюдатель.
– Нет, господин Макс. Разве мы с вами встречались? – удивилась Руса, всматриваясь в лицо врача.
– Декабрь 1944 года Гамбург. Управление имперской безопасности. Вы проходили медицинскую комиссию. Я осматривал вас на предмет… – Макс спохватился и не стал уточнять, что в военное время его, как гинеколога, прежде всего, интересовало: не беременна ли красивая унтерштурмфюрер, прибывшая для дальнейшего прохождения службы из Восточной Пруссии, в которой шли тяжёлые бои с русскими. Помимо беременности, что в военных условиях с женщинами-военнослужащими случалось весьма часто, врача интересовало, не является ли дама распространителем венерических заболеваний. Собственно его и сейчас это интересовало и не в последнюю очередь…   
– Постойте, постойте! – Вслед за Максом перешла на шёпот Руса, стараясь молчать во время коротких музыкальных пауз. – Лицо мне ваше и в самом деле показалось знакомым, но ваше имя ничего не говорит, – одеваясь, пожала плечами Руса, а сама подумала: «Вот и возобновилась череда встреч со знакомыми мне людьми. Кто станет следующим?»
– Это здесь я Макс, там у меня было другое имя, – ответил врач-гинеколог, который осматривал унтерштурмфюрера Эльзу Шнее тринадцать лет назад в связи с её переводом на новое место службы.
– Можете не называть ваше прежнее имя, я всё равно его не помню, – разрешила Руса. – Вот и я теперь не Эльза Шнее и далеко не унтерштурмфюрер. 
– «Ты советский майор, товарищ Соколова! – подумала Руса: «А майор не имеет права на слабость!»
– Да, здесь мы совсем другие, – заключил Макс, бывший хорошим специалистом в области гинекологии, но к счастью не умевший читать чужие мысли.
– Меня сюда доставили насильно, герр Макс, а вы как оказались здесь? – поинтересовалась Руса.
– Вывез сеньор Мендоса. Спас от суда и тюрьмы, – Макс с тревогой посмотрел на Русу, за которой в последние месяцы существования Третьего рейха ухаживал молодой да ранний оберштурмбанфюрер Адольф Нагель – сын группенфюрера Густава Нагеля, который теперь жил в большом городе Буэнос-Айрес под именем Хосе Мендоса, а сюда наведывался по делам, прилетая на собственном спортивном самолёте. Будучи невестой Адольфа, она не могла не знать его отца. Ходили слухи, что младший Нагель покончил с собой на субмарине из-за того, что Эльза Шнее сбежала от него в самый последний момент.
– Не надо на меня так смотреть, герр Макс. Мне хорошо известно кто такой сеньор Мендоса. Впрочем, его уже нет в живых.
– Как нет? – искренне удивился Макс, но вряд ли огорчился от такой потери.
– Скончался несколько часов назад от инфаркта или как принято говорить в медицинских кругах от острой сердечной недостаточности, – посвятила Руса Макса в последние новости.
– Не могу поверить! – прошептал едва слышно Макс. – У него было крепкое сердце и отменное здоровье…
Макс достал из кармашка белого халата носовой платок и высморкался, промокнув вместе с носом покрасневшие глаза.
Я ведь проводил опыты по генетике, в частности по оплодотворению. Такие опыты проводились над заключёнными в лагерях женщинами, прежде всего славянками – признался Макс. – После войны эти работы были отнесены к преступлениям против человечества…
– Очевидно, этим вы занимаетесь и сейчас? – прервав исповедь бывшего эсэсовца в белом халате, заметила Руса.
– Отчасти. Осмотр пациенток, диагностика, искусственное оплодотворение. Вот, пожалуй, и всё, – перечислил Макс.
– Тогда мне опять к вам на приём в назначенный день и час, когда, по словам Ноя, астролог вычислят наилучшие дни для опыта надо мной в духе тех, что вы, Макс, проводили во время Второй мировой войны над женщинами из лагерей. Неужели вы посмеете оплодотворить меня из пробирки, в которую нагадит этот ублюдок, возомнивший себя едва ли не властелином мира? – возмутилась Руса.
– Тише! Ради бога тише, леди Руса! – нас прослушивают. Пишут на плёнку, которую передадут Ною. Себя не жалеете, так пощадите меня! Я же вам не сделал ничего плохого! – шептал Макс, находясь едва ли не в обморочном состоянии.
Из магнитолы доносилась красивая музыка, и, не желая продолжать разговор с Максом, Руса направилась к выходу, где за двойными дверями кабинета гинеколога её дожидался приставленный к ней телохранитель по имени Вольф – крупный, бритый наголо мужчина лет сорока отроду, который наверняка служил в СС, совершил немало злодеяний и теперь скрывался от международного трибунала в Парагвае – стране, где во времена диктатора Стесснера  немецкие военные преступники чувствовали себя в безопасности.
– Куда теперь, Вольф? – спросила телохранителя Руса.
– К астрологу, фрау, – лицо немногословного Вольфа было строгим и невозмутимым.      
До кабинета астролога не более полусотни шагов по хорошо освещённому коридору. Когда Вольф проводил её в большую комнату, стены которой были покрыты картами звёздных миров, и закрыл за собой двери, астролог разговаривал по телефону. Руса догадалось, что с Максом. Гинеколог посвятил своего звёздно-планетарного коллегу в интимные подробности организма леди, которых не скрыть от опытного врача, а вот астрологу можно было наговорить о себе всё что угодно.
С пожилым астрологом, они говорили по-английски, однако по акценту Руса догадалась, что мистер Кларк, как и Макс, тоже немец. К счастью с Кларком она не была знакома. На сегодня с неё было достаточно Макса.
«Что же натворил этот старикашка, который вынужден доживать свой век вдали от родного дома?» – подумала Руса, но этот вопрос так и остался без ответа.
Мистера Кларка интересовало место рождения леди и точная дата её рождения: год, месяц, день, час, и даже минута появления на свет. Всё это Русе было известно от деда с точностью до минуты, однако по документам она была Еленой Соколовой, урождённой Алёной Ольшанской и родилась согласно справке, выданной Ярославу председателем сельсовета, третьего марта 1920 года. Час и минута рождения этой белорусской девушки, погибшей во время пожара, ей не были известны. Будучи любознательной, Руса познала азы астрологии, когда жила в Кранце.
Вот и пришёл час применить полученные знания на практике. Руса твёрдо запомнила, что в течение месяца после рождения человек привыкает к внешнему миру, который пришёл на смену утробе матери, а потому ещё очень слаб. Естественно, что этот мерзавец Сэм Халл последует совету астролога, который назначит день непорочного зачатия, когда очередной годовой цикл будет соответствовать максимуму её жизненных сил.
Предположительно это апрель, и в таком случае в течение трёх месяцев ей ничто не угрожает. За это время, если всё будет именно так, она должна, просто обязана, найти способ, как выбраться из этого поистине «египетского плена». И Руса решилась, надеясь на удачу.
– Родилась я в древне Гореличи третьего марта 1920 года в пять часов пятнадцать минут по местному времени, – так, собравшись с мыслями, ответила на вопрос астролога Руса, назвав час и минуту рождения своей дочери Лады.
– О! – совсем уж по-немецки изрёк герр Кларк, очевидно, поменявший свою фамилию на англосаксонскую при бегстве из фатерлянда. – Такая точность! – похвалил её астролог и углубился в свои магические таблицы, уточнив:
– Гореличи, это где?
Догадываясь, что астролога интересует широта и долгота маленькой белорусской деревеньки, Руса указала это место на большой физической карте мира, разложенной на столе, а астролог отметил координаты.
Минут через десять, не задавая дополнительных вопросов, он заявил, что леди свободна и Вольф препроводил свою госпожу в её апартаменты. Какой вердикт вынесет астролог, Руса не знала, оставалось надеяться на удачу. 

* *
У Русы появились четыре служанки – милые кроткие девушки, не местные, а гуарани с востока страны. Девушки были немногословны и никогда не заглядывали в глаза своей новой госпожи, как представил им Русу владелец «Земли обетованной», которого все называли господином Ноем и припадали к его ногам.
Словом, здесь во всём чувствовалась атмосфере раннего средневековья, если не более древней эпохи. Отсутствовало не только телевидение и радио, не было ни газет, ни журналов, ни книг. Служанки были абсолютно неграмотные, но очень внимательные и выполняли все прихоти новой госпожи. Впрочем, иной работы кроме ежедневной уборки блестевших от чистоты апартаментов из восьми комнат, в которых жила их госпожа, у  служанок не было немного. Завтраки, обеды и ужины ей готовил повар – большой мастер по части вегетарианских блюд. Руса предпочитала скромный образ жизни и не капризничала. Она приводила в порядок свои мысли и размышляла, как покинуть этот «Эдем» или «Землю обетованную» и вернуться хотя бы в Старый Свет.
Уходили драгоценные дни, приближалось время возвращения «Коллекционера», а у неё так и не появился план, как вырваться из клетки, в которой её держали за тридевять земель от родного дома, где осталась семья, дети…
Руса уже пожалела, что так резко порвала с Максом. Какой никакой, а знакомый. Можно было попытаться использовать его при побеге, без которого теперь не обойтись. Но что сделано, то делано. Следовало искать другие пути.
«Искать и не сдаваться!» – вспомнился ей девиз лётчика Сани Григорьева – главного героя из романа Каверина «Два капитана», удачную экранизацию которого они посмотрели всей семьёй накануне её отъезда…
Томимая неизвестностью и одиночеством, Руса невольно стала прислушиваться к разговорам приставленных к ней служанок. Испанского языка она не знала, зато неплохо владела итальянским, принадлежавшим к той же романской языковой группе индоевропейских языков. Обладая большими способностями к изучению языков, Руса начала понимать этих простых девушек гуарани. Девушки скоро почувствовали это и старались помалкивать, побаиваясь госпожу. Лишь одна из них, заметно отличавшаяся от типичной индианки-гуарани, тянулась к Русе. Звали женщину Марией – одним из самых распространённых христианских имён, однако Руса обратила внимание, на то, что подруги часто звали её Маса, что с учётом неизбежных языковых искажений, могло звучать как «Маша».
Маше, так теперь обращалась к ней Руса, выделяя смышлёную девушку из остальных служанок, было двадцать лет, для парагвайки и гуарани предельный для замужества возраст. Однако девушка по её словам смирилась со своей судьбой, уже не надеясь выйти замуж, несмотря на то что была привлекательна и, пожалуй, красива. От прочих гуарани её отличала более светлая кожа и цвет волос – не смоляно-чёрный, а значительно светлее, едва ли не тёмно-русый.
Из коротких разговоров с искренне верующей в бога католичкой Машей, которая подтвердила, что это её второе имя наряду с привычным Мария, Руса выяснила, что девушка не чистокровная гуарани, а метиска. После смерти её одинокой незамужней матери, родившей нескольких детей не в браке, а по любви, пятнадцатилетняя Мария нанялась в служанки к «хорошим людям».Не прошло и нескольких месяцев как она была ими передана за небольшие деньги в другие руки –  явление нередкое среди бедняков в южноамериканской глубинки. Так Мария оказалась в Чако. Ей повезло и вместо тяжёлого ручного труда на орошаемых полях, Марию отрядили прислуживать красивым женщинам, которые селились в этом большом доме, а спустя некоторое время исчезали так же незаметно, как и появлялись. Ходили слухи, что их переселяли в другие места. Куда – этого никто не знал.
Чтобы поговорить с Марией без свидетелей, Руса выбрала её для сопровождения в прогулках по небольшому саду, которые она совершала по несколько раз в день обычно после купания в бассейне, хорошо освежавшего в сорокоградусную жару, которая держалась в Чако уже несколько недель.
В одну из таких прогулок девушка показала ей своё самое большое сокровище – маленькую затрёпанную библию. Не умея читать, но, зная, что это за книга, Мария держала её под подушкой во время сна и таким простым способом, приобщалась к христианским ценностям, ввиду отсутствия в Содоме церкви и католических священников
В середине библии, которая Марии досталась от покойной материи, хранилась маленькая хорошего качества фотография светловолосого мужчины средних лет в военной форме, перетянутой ремнями и с крестом на груди.
– Это мой папа, – покрываясь краской, призналась Мария. – Его имя Николас Руссо. Так отца называла мама.   
– Русский? – спросила Руса.
– Руссо! Руссо! – Очаровательно улыбнулась и закивала головой Мария, уже догадавшаяся, что имя её очень красивой и доброй госпожи не случайное и как-то связано с отцом, которого мама называла Николас Руссо.
«Подпоручик», – взглянув на погоны царского офицера, определила Руса: «Награждён Георгиевским крестом». 
Она вспомнила рассказ Ольги о дяде Людмилы Николае Крестовском, который в тридцатых годах прожил несколько лет в Южной Америке, в Парагвае и вернулся в Россию в 1940 году из Германии. С группой бывших белогвардейских офицеров, закончивших разведшколу Абвера, он нелегально перешёл советско-эстонскую границу менее чем за месяц до присоединения Эстонии к СССР. Добрался до Ленинграда, где и встретился с сестрой – мамой Людмилы. Работать на немцев не стал. Когда началась война, был призван в Красную армию и осенью 1941 года погиб в тех же местах, где полтора года назад переходил границу.   
В семейном фотоальбоме Лебедевых, который она не раз рассматривала вместе с Ольгой, хранились фотографии  первой жены Василия Людмилы, погибшей в блокадном Ленинграде, её родителей и родственников по материнской  линии. Порывшись в памяти, Руса припомнила, что видела точно такую же фотографию в альбоме. Тоже подпоручик, блондин, с Георгиевским крестом на груди. Она узнала на фотографии, которую хранила парагвайская девушка Мария Николая Крестовского…
Почему-то припомнился замечательный летний день последнего предвоенного года. Ярослав служил под Ленинградом. В тот день на набережной Невы неподалёку от Дворцового моста она ждала Ярослава, которого вызывали в штаб ВВС Ленинградского военного округа. Освободился Ярослав к вечеру и по такому случаю молодожёны, которые не прожили вместе и года, решили прогулять по красивейшим набережным Невы одну из последних белых ночей…
На неё по-доброму посмотрел немолодой мужчина в потёртом пиджаке, который в одиночестве прогуливался по набережной против главного ленинградского музея «Эрмитаж», разместившегося в бывшем царском Зимнем дворце. Улыбнулся, подмигнул. Весёлый такой и, наверное, счастливый.
– Что вы на меня так смотрите? – не смутилась и улыбнулась в ответ Руса.
– Извините, сударыня, – мужчина зачем-то назвал по-старинному, молодую женщину, на пальчике которой не сразу разглядел колечко, скорее всего обручальное, хоть и не принято было венчаться в СССР, – понравились…
– Берегитесь, с минуту на минуту подойдёт мой муж. Он очень строг! – Руса ещё раз очаровательно улыбнулась, а мужчина заметил в её руке небольшой портфельчик и спросил:
– Вы учитесь в школе?
– Нет, сдаю экзамены, я заочница.
–Вы ленинградка?
– Мы живём за городом, но сегодня такая чудесная погода, белая ночь, а потому решили гулять по городу до утра.
– Скажите, как вас зовут? – спросил мужчина.
– Зачем вам? – удивилась Руса.
– На память об этом вечере, – признался он.
– Руса.
– Ваше имя? – Очевидно, удивился его необычности разговорчивый мужчина с добрым открытым лицом и запоминающейся улыбкой.
– Моё…
В это время появился Ярослав в парадной форме капитана ВВС, и Руса, забыв о странном человеке в потёртом пиджаке, в котором ему, наверное, было жарко, побежала навстречу офицеру. Была она на высоких каблучках, но двигалась просто великолепно…
С тех пор минуло более семнадцати лет и вот сейчас, а ведь этого не случилось раньше во время просмотра семейного фотоальбома Лебедевых, она припомнила тот замечательный летний вечер в Ленинграде, узнав на фотографии запоминающуюся улыбку русского офицера с красивым открытым лицом...
«Боже мой!» – подумала она: «Да ведь мы с этой парагвайской девушкой почти родственники!»
Сделав такое открытие, Руса не удержалась и поцеловала Марию в щёчку.
Девушка вспыхнула и, как показалось Русе, испугалась. Присела, обняла её ноги и жалобно посмотрела в глаза красивой белой женщины, которая по парагвайским меркам годилась ей в матери.
«Вот и опять проснулось во мне свойство притягивать к себе людей», – подумала Руса: «Макс не в счёт. Довольно мерзавцев. Теперь только хороших людей!» – Руса погладила Марию по шелковистым волосам: «Как же помочь тебе, девочка, выбраться отсюда?» – задумалась она.      

3.
Эльза Хансен хлопотала, накрывая на стол. Ей помогала белокурая синеглазая красавица-дочь Хансенов Хельга. Рерик Муни украдкой наблюдал за девушкой. Неожиданно глаза их встретились, и щеки Хельги вспыхнули румянцем. Смутившись, Рерик отвел взгляд. Он беседовал с Нильсом Хансеном, еще не пришедшим в себя от неожиданной встречи с командиром харьянского спецназа, оказавшимся на его ферме за тысячи миль от родины.
Рерик не стал скрывать от Хансенов своих целей и попросил поудобней устроить своих людей на дневной отдых и прекратить всякие связи с внешним миром.
– Как же так! Завтра начнется война! – сокрушался взволнованный Хансен, меряя шагами пол просторной гостиной. Эльза, подавая на стол, украдкой вытирала слезы краем передника и вспоминала сына, служившего в Иерусалиме. Хансен обнял и принялся утешать жену. Руки его дрожали.
– Вы в курсе последних событий в мире? – спросил Рерик.
– Что мы знаем, – тяжело вздохнул Хансен. – Включишь вечером монитор, там одни гадости. Нормальному человеку нечего и смотреть. Да еще говорят о войне, которую готовит Харьяна, и о немыслимых злодеяниях харьянских солдат. Уж и не знаем, верить всему этому или нет…
Мы здесь, на своей земле, уже давно не хозяева, а батраки. Много лет назад ещё при дедах-прадедах наших понаехали к нам за сытой жизнью чужаки – смуглые, активные, жестокие, с чужой верой, с чужими порядками. Расплодились на новом месте, все скупили и захватили, стали хозяевами…
Всхлипнула хозяйка, и теперь уже дочь принялась утешать мать.
– И моя Эльза натерпелась от них, не приведи господь. Предки ее жили некогда в Нидерландах, а когда началось Великое потепление и море затопило страну, перебрались в верховья Рейна, поближе к горам. Там Эльза и родилась. Места те, обильные и богатые, сплошь заселили переселенцы с высохшего Востока и ставшей непригодной для жизни Африки. Никто этому не препятствовал, и жить христианам стало совсем невмоготу. Обиды и издевательства стали привычными. Не смирившихся оскорбляли и били, а девушкам и женщинам и вовсе не было проходу. Видно, господь сжалился над Эльзой и помог ей добраться до наших мест. Здесь нам спокойнее. Живем одиноко в глухом углу, работаем на нового хозяина из бывших южан, слава богу, человека доброго, и никто не лезет в нашу долину. Они всё там давно поделили, и нас тоже.
Не стало прежних стран. Нет ни Германии, ни Голландии, ни нашей Норвегии. Все мы теперь жители Леванта. В мозгах у каждого из нас, от рождения до самой смерти, сидит чип, от которого часто болит голова… – закончил свой печальный рассказ Хансен. Супруга его, так и не проронив слова, продолжала вытирать слезы.
– О чем вы печалитесь, госпожа Эльза? – не вынес ее слез Рерик.
– Сын у меня, Карл… – выдавила из себя хозяйка и тихо разрыдалась, сотрясаясь всем телом.
Хельга обняла мать и увела ее на второй этаж, где в своей спальне лежала хворавшая мать Хансена. Женщинам необходимо было побыть одним.
Со двора вошел Олаф в сопровождении старшины Раджа. Недалекий умом, Олаф так и не разобрался с тем, что происходит на ферме.
– Нильс, дождь кончился, и показалось солнце. День будет хороший, надо выгонять овец на пастбище.
– Да, Олаф, выгоняй. С богом.
Олаф равнодушно оглядел офицера, беседовавшего с Хансеном, и, повернувшись к ним могучими плечами, вышел.
– Я пошлю за стадом двух бойцов, укроются на опушке леса и понаблюдают, – предложил Радж.
– Верно, Радж, пусть понаблюдают. Проинструктируй бойцов, – приказал Рерик.
Хансен и Рерик остались одни.
– Потерпите, господин Хансен, несколько дней, если уж нас приняли. Все будет хорошо. Вечером мы уйдем с фермы. Я оставлю с вами охрану. Ночью вернемся, а с рассветом опять уйдем. Я позабочусь, чтобы не осталось следов нашего пребывания на ферме. Вы позаботьтесь, чтобы молчали ваши близкие. Насчет сына, дайте мне его точные координаты, прежде всего, индивидуальный номер чипа, и я попытаюсь помочь ему остаться живым и невредимым. Через несколько дней в мире все коренным образом изменится, и я думаю, что в лучшую для вас сторону, господин Хансен. А сейчас зовите семью. Будем завтракать.
Радж, посмотри, что там у нас есть к столу и чем мы можем угостить хозяев.
– Есть, господин майор!
 
* *
– Господин майор! Просыпайтесь! – боец тормошил Рерика, уснувшего в комнате для гостей.
– Что случилось? – Рерик усилием воли стряхнул с себя остатки сна.
– На дороге машина, через минуту-другую она будет на ферме!
– Хорошо, передай старшине – всем укрыться! Хозяина ко мне! Я останусь в доме. Если что, дам сигнал! – Рерик обулся, подошел к окну и выглянул из-за шторы. У въезда на ферму показался дорогой спортивный автомобиль. В это время в комнату вошел растерянный хозяин.
– Кто это? – спросил Рерик. – Почему не предупредили?
– Мы не ожидали их. Это сын хозяина с телохранителем. Он в последнее время часто появляется здесь, когда ему заблагорассудится, ищет встреч с Хельгой, на нашу беду, –  грустно ответил Хансен. Плечи его поникли. Крупный, сильный мужчина выглядел в этот момент жалко.
– Мои люди укрыты, господин Хансен. Я останусь наверху. Предупредите женщин, чтобы молчали, и встречайте непрошеных гостей. Держитесь уверенней, и ничего не бойтесь.
В планы Рерика не входили подобные встречи, и он думал о том, как не наделать ошибок, не спугнуть визитеров, которые выходили из машины. Их было двое.
– Один из них офицер полиции, майор. Растерянный Хансен не успел предупредить, – подумал Рерик, наблюдая, как фермер встречает визитёров. Он надел на голову шлем и включил усилитель направленного прослушивания. Офицер говорил на леванти. Рерик плохо знал этот язык, однако, судя по раздраженным, повышенным тонам офицера понял, что тот крайне не доволен. Полицейский грубо отстранил Хансена, в чем-то убеждавшего его на плохом леванти и, оставив во дворе своего здоровенного чернокожего спутника – водителя и телохранителя, вошел дом. Внизу никого не было, и офицер принялся подниматься наверх, широко шагая через две ступеньки.
– Хельга, где ты прячешься? Встречай! Я хочу пригласить тебя покататься на машине. Сегодня  хорошая погода! – уже на инглиш вещал темпераментный офицер средних лет, с черными усиками, тонким крючковатым носом и холеным нахальным лицом.
Из женской комнаты, поправляя прическу, вышла мать девушки.
– Она больна, господин Хусейн, и не может к Вам выйти. Пожалейте девушку, ведь она еще совсем дитя!
– Хельга взрослая девушка, ей уже девятнадцать и давно пора замуж. Если я приехал сюда, то не уеду, не увидев ее. К тому же мы скоро с вами породнимся. Ведь вы же не станете мне возражать, госпожа Эльза! – наглел офицер.
– Зачем она вам, господин. Ведь у вас уже и так есть две жены! – губы Эльзы дрожали. Она была готова сорваться в слезы.
– Пророк разрешает нам иметь четыре! – нагло рассмеялся Хусейн. – А твоя дочь мне нравится. У нее будут хорошие дети, это я обещаю! – Хусейн противно улыбался, обнажая крупные белые зубы. – Или ты забыла, женщина, кому принадлежит эта ферма. Я напомню! – офицер грубо оттолкнул Эльзу и сделал шаг к женской комнате…
В следующий момент он рухнул на пол, сбитый боксерским ударом разъяренного Рерика. Он схватил Хусейна за волосы, приподнял и, целя в тонкий крючковатый нос, нанес еще удар.
Хусейн затрясся всем телом, словно заяц в когтях орла, и завыл от боли. Во дворе бойцы скручивали руки водителю.
– Что Вы наделали, господин! – испуганно запричитала мать, хватаясь за голову.
– Мама! – бросилась к ней в объятья и разрыдалась Хельга.
– Успокойте их, Хансен, мне надо поговорить с этим мерзавцем. Быть может, это и хорошо, что он попал к нам в руки. Даю Вам слово, Хансен, что он больше никогда не обидит Вас! Жаль вот только, что я сгоряча попортил ему лицо, – глядя на расквашенный нос кричавшего от боли полицейского, с сожалением подумал Рерик.

4.
Семь боевых колесниц – точные копии древнеегипетских, запряжённые молодыми грациозными и послушными кобылицами, отобранными в табунах, которые прирождённые пастухи гаучо  выпасают в степях на границе Пампы  и Патагонии , катились по пустыне Чако в сторону синевших на горизонте Анд. Предводитель этого конно-колёсного отряда не любил быстрой езды. Ему больше нравилось плавно катится по просторам своего детища – миниатюрной копии фрагмента Древнего Мира, который он любовно величал «Землёй обетованной». Так было безопаснее, да и увидишь значительно больше.
Весь путь длиной в четыре мили по «Царской дороге» от Содома до Мемфиса  – центра Древнеегипетского царства, занимал не более получаса. Нещадно палило послеполуденное солнце. Новоявленный Ной в роли царя-фараона  не сходя с колесницы осматривал свои экологически чистые поля, приносившие некоторые доходы, лишь отчасти компенсируя многомиллионные расходы на содержания этого «Эдема» – так своё детище хозяин называл реже, когда бывал не в духе.
На полях по обе стороны рукотворного Нила, ширина которого не превышала пятнадцати метров, работали сотни две индейцев – практически всё трудоспособное «население Древнего Египта» и часть жителей Ханаана, не занятые выпасом коз, овец и верблюдов.
Полуголые земледельцы, кожа которых покрылась на солнце коричневым загаром, были облачены в скудные древние одежды, состоявшие из куска льняной ткани, обёрнутого вокруг бёдер и такого же куска, повязанного особым способом на голове. Трудились эти измождённые люди весь световой день под контролем надсмотрщиков, разъезжавших между полями на колесницах, и выглядевших древнеегипетскими воинами. Эти люди из числа индейцев, пользовавшиеся особым доверием агронома-американца, игравшего роль чиновника, ответственного за урожай, были вооружены копьями, палицами, луками и стрелами, а также кожаными бичами, которыми наказывали плохо трудившихся земледельцев. Судя по тому, что спины практически всех несчастных были покрыты старыми или свежими кровоточившими рубцами, трудились они не с полной отдачей.
На небольших клочках земли эти рабы – иначе их и не назовёшь, выращивали пшеницу, ячмень, просо, а так же рис и кукурузу, которые не культивировались в те времена в стране Нила, зато были востребованы потребителями «чистых продуктов». Помимо зерновых культур, на полях выращивали лён, бобы, мак, коноплю, а так же разнообразные овощи, в том числе картофель по тем же причинам, что и рис с кукурузой.
Огороды, требовавшие постоянного полива, разместились на низменных орошаемых участках в дельте рукотворного Нила, за которой хорошо просматривалось большое солёное озеро. Этому мелкому водоёму, берега которого на заре зарождения «Земли обетованной» были подправлены могучей землеройной техникой, дабы соответствовать привычным очертаниям, отводилась роль Средиземного моря, а в дальнем его конце в дрожавшем раскалённом воздухе угадывался остров Кипр, который Руса хорошо рассмотрела с  самолёта. Она отметила точные очертания намытого острова и была приглашено новоявленным Ноем, удовлетворённым видом своей Нефертити, на рукотворный Кипр. Плавание должно было состояться на днях, и по такому случаю достраивали лодку из кедра – точную копию древнеегипетского корабля. В противоположной от озера-моря стороне возле меловых холмов разместились сады и виноградники.
При выращивании всех без исключения даров «Земли обетованной» использовался исключительно ручной труд. Чернозём, завезённый в эти места на огромных самосвалах едва ли не из аргентинской Пампы, распахивался древней деревянной сохой с медным или бронзовым наконечником, которую тянули быки, погоняемые пахарем. Жали хлеб деревянным серпом с режущей частью  из острых кусочков вулканического стекла – обсидиана. Всё было как в Древнем Египте ещё не знавшем железа. Медь, олово, серебро и золото – металлы той далёкой поры.
Здесь не было ни грузовиков, ни тракторов. Сюда не попадал ни грамм солярки, ни грамм бензина или машинного масла. Здесь не применялись минеральные удобрения, гербициды и пестициды – только органические удобрения и, прежде всего, навоз от стада коров, отдыхавших от зноя под сенью благословенных финиковых пальм, саженцы которых завозились из Старого Света.
Урожайность была невысокой, зато зерно, овощи, фрукты, а так же мясо и молоко были высочайшего качества и не содержали вредных веществ. Дважды в неделю на асьенду Сэма Халла прилетал специальный самолёт из Майами , забиравший продукты. Далее они развозились по семействам богатейших граждан Америки и Старого Света, прежде всего банкиров с Уолл-Стрит и лондонского Сити, которые, будучи между собой в кровном родстве, сберегали своё драгоценное здоровье, питаясь чистыми и очень дорогими продуктами. На сытый и здоровый желудок эти обладатели очень больших денег, эмиссия которых контролировалась ими же, весьма успешно правили президентами больших и малых стран, а, следовательно, и большей частью мира…
Узнав, о том, какие продукты производятся тяжёлым трудом индейцев, живущих на асьенде новоявленного Ноя в глинобитных халупах, а то и шалашах, Руса припомнила историю библейской Сары –  жены Авраама, которая жила в те времена, когда продукты питания были чистыми и качественными. Здоровью этой легендарной дамы можно было позавидовать. Ели у них было всё в порядке с отсчётом времени, то родить в сто двадцать лет – это ли неоспоримое доказательство пользы от правильного питания?   
Бёдра фараона Ноя, любующегося своими полями, на которых в поте лица трудились его рабы, обтягивала льняная сине-белая в полоску юбочка длиной до колен, не скрывавшая широко расставленных загорелых и кривых ног, обутых в сандалии из крокодиловой кожи. Выше юбочки виднелось обнажённое весьма смуглое и к тому же загорелое тело, отнюдь не атлетического сложения и даже с ранним брюшком, прикрытым множеством бус из магических полудрагоценных камней на длинных нитях. Голову с собственной небогатой шевелюрой покрывал густой парик из жёстких чёрных волос и венчала точная копия золотой короны владыки Страны Нила, какую Русе довелось  видеть в музее Каира во время командировки в Асуан на место строительства высотной плотины.
Она играла роль супруги фараона по имени Нефертити и стояла на первой колеснице рядом с фараоном Ноем в такой же, но короткой полосатой юбочке, обнажённая выше пояса. Вместо бюстгальтера её грудь прикрывало массивное и широкое золотое ожерелье с бирюзой и несколько нитей бус с магическими камнями. Голову Русы венчала копия короны царицы Древнего Египта, жившей согласно хроникам, записанным на папирусе, в середине второго тысячелетия до новой эры. Супруга Нефертити звали Эхнатоном, но для хозяина новой «Земли обетованной», назвавшегося Ноем, такие мелочи не имели значения.
Не имели они значения и для Русы. А вот вес золотых украшений, которые увешивали и укрывали её, как говорится: «с головы до ног», приближался к пуду и значение имел, да ещё какое значение! 
 «Нелегка ты царская доля!» – пошутила Руса, поневоле захваченная древнеегипетским действом – настоящей мистерией, напомнившей ей об удивительной юности.
Точно так же девочка Руса, жившая в тайном ведическом храме, укрытом в скалистых нильских берегах, ходила в одной лишь короткой юбочке, из которой постоянно вырастала, а на девичьей груди носила древнее, куда более скромное ожерелье из золота и бирюзы. Вместе с прочими ценными вещами, фотографиями и письмами оно сейчас хранилось у Ольги Лебедевой.
«Как там сейчас в Москве? Там зима… Что думают о ней родные и близкие люди? Что думает начальство и, прежде всего, генерал Калюжный, которого, с какой стороны ни посмотреть, она сильно подвела…» – Руса очнулась от не дававших ей покоя мыслей и, ощутив тяжесть золота, искренне посочувствовала царице Нефертити, носившей такие тяжёлые регалии царской власти едва ли не ежедневно и, тем не менее, сохранившей красивую, как у лебёдушки шею, ставшую в последующие тысячелетия эталоном женской грации.
Золотые браслеты на запястьях рук и на щиколотках стройных красивых ног были не в счёт – не такие тяжёлые, да и конечности сильной, белокожей, светловолосой и голубоглазой женщины, по праву игравшей роль царицы Нефертити, родина которой древняя Митания , не ощущали их веса.
Рукам и ногам хорошо физически развитой Русы, владевшей приёмами борьбы Самбо, прекрасно игравшей в волейбол, прыгавшей в высоту, плававшей и бегавшей на средние дистанции, и не такие нагрузки были нипочём.
Даже искусственный загар леди Джонсон, согласно разработанной легенде прилетевшей в Европу из Калифорнии, оказался весьма кстати и помог избежать солнечных ожогов, однако лицо и тело Русы всё же слегка подрумянились, делая её, ещё краше.
Со стороны Руса смотрелась просто великолепно, то и дело ловила на себе восторженные взгляды молодых загорелых мужчин из свиты своего босса Сэма Халла, которого на службе называли только Ноем. Эти люди, все они были американцами, служили за большие оклады либо телохранителями своего босса, либо менеджерами дорогостоящего проекта «Земля обетованная», которая им казалась совершенно особым развлекательным центром, что-то вроде огромного «Диснейленда», спрятанного в укромном месте.
Эта «экзотическая страна», выстроенная миллиардером-чудаком исключительно для своих утех в удалённой от центров мировой экономики, политики, науки и культуры пустынной территории, им определённо нравилась, как нравилась и мистерия, затеянная Ноем. Но более всего этим мужчинам  понравилась новая «жемчужина» в «коллекции» босса  – уже не молодая, но, тем не менее, необычайно красивая белокурая и голубоглазая женщина стройные ноги которой, уверенно стоявшие на колеснице можно было считать эталоном женских ножек. На ступнях этой зрелой красавицы нордических кровей не было обуви и всё же она на полголовы возвышалась над боссом, который улыбался в предвкушении своего триумфа, отвесив ниже обычного свою массивную нижнюю губу, яркую и влажную от обильной слюны.
Сегодня он представит свою Нефертити немногочисленным именитым гостям, которые бывают в его владениях и участвуют в тайных мистериях, недоступных для обывателя, познающего мир из газет и журналов, фильмов, состряпанных в Голливуде и низкопробных телепрограмм. То, что здесь происходит, останется в тайне, подобной тайнам     масонов Великой ложи Востока, самой высшей степени посвящения.
А пока «царскую колесницу» сопровождали шесть колесниц в каждой по двое молодых мужчин европейской наружности в белых одеждах, перетянутых ремнями и напоминающих древнегреческие туники. Всего их было двенадцать, и были они вооружены короткими мечами, луками и стрелами.
Если полистать книги по истории Древнего Мира, то этих белых людей, с подрумянившимися на солнце лицами, можно было принять за скифов, врывающихся в долину Нила, за ассирийцев, рати которых подступали к пирамидам, за персов царя Кира, принявшего Египет в свою великую империю,  раскинувшуюся от Эгейского моря до Памира…

* *
Из Нью-Йорка Сэм Халл вернулся в дурном расположении духа – то ли упали индексы и котировки на бирже, то ли возникли неожиданные проблемы с женой, которая охотно и надолго провожала его в Южную Америку. Супруга одного их богатейших людей Америки наивно полагала, что у Сэмми там крупные финансовые интересы. Одновременно с делами он поправляет в жарком и сухом климате своё слабое здоровье на асьенде, отстроенной лет семь – восемь назад, на которой она так и не побывала, совершенно не перенося жары и путешествий на большие расстояния, да ещё и в самолёте.
Впрочем, и она не теряла времени даром в отсутствии мужа, исполнявшего супружеские обязанности очень плохо, а в последнее время вообще никак, а потому имела молодого, красивого и конечно же бедного любовника, готового за тысячу долларов в месяц исполнять любые её прихоти.
Такова супружеская жизнь в браке, который был заключён по стародавней традиции между молодыми людьми двух разросшихся банкирских семейств, породнившихся несколько веков назад. Сэм Халл нажил со своей кузиной двух детей: мальчика слабого умом и слабую здоровьем девочку. Такие плачевные результаты привели его к мысли о спасении человечества и к созданию возможно единственной в своём роде «коллекции» из восьми «жемчужин» от «ослепительно белой» до «абсолютно чёрной». «Жемчужины» время от времени менялись, но число их оставалось неизменным. Таковым было кредо «Коллекционера», выстроившего для своей уникальной и если задуматься жуткой «коллекции» музей, названный им «Землёй обетованной».       
Войдя по возвращении в роль спасителя Ноя, он, прежде всего, устроил разнос своим восьмерым менеджерам, потом осмотрел свою живую «коллекцию», убедившись что с «коллекционными» красавицами различных рас всё в порядке: сами здоровы, а служанки нянчат его, Ноя, детей, появившихся на свет в результате пробирочного, а следовательно непорочного зачатия.
Именно ими после атомной войны, потопа, Апокалипсиса и Армагедона вместе взятых, он, заселит опустевшую Землю, повторив подвиг библейского Ноя, причалившего свой ковчег к горе Арарат. Однако гору для предстоящей высадки он наметил поближе и повыше, но держал её название в тайне. Лишь как-то обмолвился перед белокурой и синеглазой предшественницей леди Русы, что эта гора находится в Южной Америке и почти на экваторе. После таких откровений любой человек, даже школьник, который знаком с физической картой Мира, выяснит, что такой горой может быть лишь вулкан Котопахи , расположенный на территории Эквадора. Можно сказать рядом и на 760 метров выше Арарата, который находится в Турции, а мусульман Сэм Халл недолюбливал и опасался.
Миллиардер был далеко не школьник, и, наверное, забыл, а быть может быть, пропустил урок и не знал о существовании в том же Эквадоре другой горы поближе и повыше на целых триста с лишним метров .
Впрочем, когда повсюду разольётся вода от растаявших ледников, возможно, он увидит эту вершину и направит свой ковчег именно к ней.
К леди Русе – новой и «ослепительно белой жемчужине! в своей коллекции новоявленный Ной зашёл напоследок, рассчитывая не спеша полюбоваться ею, посвятить в планы завтрашнего дня и показать её строптивую предшественницу пани Ядвигу, которую ему доставили три месяца назад. Теперь он не жалел о ней. Леди Руса была зрелой женщиной и такой красивой, что новоявленный Ной влюбился в неё, как ребёнок влюбляется в новую и красивую игрушку. Однако показать леди Русе что стало с пани Ядвигой было необходимо. Страшно, а надо, чтобы сразу пресечь непокорность. А этого Сэм Халл просто не выносил.
В сопровождении телохранителей они спустились в сухое, прохладное и вполне комфортабельное подземелье, в одной из комнат которого стояла огромная стеклянная банка. Руса содрогнулась, увидев через толстое стекло и прозрачную жидкость, вспомнив, что это спирт, обнажённую стройную женщину с длинными до бёдер светлыми волосами. Глаза и губы женщины были сомкнуты, и казалось, что она спит…
Руса видела войну, видела кровь, разорванные бомбами и снарядами тела женщин и детей, но то, что она увидела в огромной полной спирта банке, потрясло её. Она закрыла глаза и без единого звука, бледная как полотно, вышла из комнаты. Её могло стошнить, но к счастью этого не случилось. Она возненавидела Сэма Халла и мечтала раздавить этого мерзкого клопа. Знать бы только, как это сделать?
А пока, натянув на лицо противную маску послушания, Руса делала вид, что ничего не произошло и она будет покорной. И даже будет улыбаться этому чудовищу. Вот только хватит ли сил?
– Я вижу, леди Руса, что судьба пани Ядвиги, славянки, как и вы, произвела на вас сильное впечатление! – Торжествовал Ной. – Будьте покорны, и ваша судьба не будет столь трагичной. Мистер Макс доложил мне, что генетически вы в полном порядке, а Мистер Кларк составил для вас гороскоп. Ваш день четвёртое апреля. Час и минуту он ещё уточняет. Жаль, что ждать непорочного зачатия ещё почти три месяца, – вздохнул новоявленный спаситель Ной и почесал свой большой крючковатый нос, вызвав на лице Русы улыбку, не сулившую ничего доброго.          

* *
Вот и пирамиды, выстроенные в пустыне Чако, в масштабе один к десяти, Руса узнала по расположению пирамиду Хепоса и на глаз определила её высоту – около пятнадцати метров. Бетонные пирамиды были построены отнюдь не для упокоения новых фараонов, а для убедительности общего ландшафта искусственно созданного фрагмента древнего мира. Внутри пирамиды были полыми и хранили прохладу. В них разместились прибывшие заранее самые привилегированные гости: «человек двадцать, все мужчины, большинство пожилых», – оценила и бегло пересчитала их Руса, пытаясь понять, что это за публика.
Однако сделать это было не просто. Обычно человека выдаёт стиль одежды, но эта публика, желавшая участвовать в мистерии, была облачена в весьма открытые древнеегипетские хламиды. Правильнее сказать, одежда на них практически отсутствовала – лишь полосатые юбочки, особенно нелепо и смешно смотревшиеся на кривоногих толстяках, а так же парики из черных волос, натянутые на лысины – так Русе показалось. Завершали убранство гостей «Земли обетованной» сандалии на ногах и несколько нитей бус из магических камней. Словом эти люди, принадлежавшие, вне всякого сомнения, к кругу лиц родственных и близких Сэму Халлу, были богатейшими банкирами и «сильными мира сего».   
А вот и остальные семь «жемчужин» из «коллекции» Сэма Халла. Красавицы всех основных рас, если считать вместе с Русой, расселись поодаль одна от другой на резных креслах из кедра, поставленных в тени финиковых пальм. Рядом с каждой красавицей находился её телохранитель, а любимая служанка освежала тело госпожи, прогретое сорокаградусной жарой, опахалом, изготовленным из страусовых перьев.
Руса впервые увидела своих «соперниц» по «коллекции» Сэма Халла. В мыслях она никак иначе не хотела называть этого морального урода, внушившего себе, что он спаситель, что он Ной. Женщины были и в самом деле красавицами.
«И где только находят таких?» – подумала Руса, готовая сойти с колесницы на землю «Древнего Египта».
Служанка – это была Мария, выбранная своей госпожой, припала к её ногам и надела на них сандалии с мягкими кожаными ремешками. Ступить босиком с тёплого красного дерева, из которого была изготовлена колесница, на раскалённый песок – означало обжечь ступни.
Знакомство с дамами из «коллекции» хозяина «Земли обетованной», обнимавшего  своих гостей, большинство из которых, как Руса догадалась, были его родственниками, состоялось лишь визуальное. Никакого иного предусмотрено не было.
«Каждая жемчужина должна быть в своей оправе, и они не должны касаться друг друга»,  – так полагал «Коллекционер».
Руса обвела взглядом своих небесно-голубых глаз «жемчужины» из «коллекции» миллиардера, убедившись, что её просто «пожирают» карими и чёрными глазами семь красавиц: белая европейка средиземноморской расы – итальянка, гречанка или испанка; смуглая чистокровная семитка – предположительно йеменка или аравийка; желтокожая малайка или индонезийская красавица с острова Ява; более светлая китаянка или кореянка; полная достоинства полинезийка с архипелага Тонга или с Гавайских островов, украшенная цветами; высокорослая «чёрная жемчужина» из племени банту, чья родина Южная Африка; и, наконец, красавица из древнего центрально-американского народа майя с красноватым оттенком смуглой кожи и с гордо посаженной головой – возможно дочь одного их потомков легендарных атлантов.
Руса улыбнулась всем дамам, найдя что «жемчужины» из коллекции Сэма Халла подобраны «со вкусом», так словно их поиском и отбором занимался талантливый дизайнер –  большой ценитель женской красоты и к тому же крупный знаток рас и народов.
Все эти по-своему красивые и одинаково несчастные подопытные женщины, безжалостно вырванные из привычных для них миров, были заметно моложе готовой сойти с колесницы леди, игравшей роль царицы Нефертити в мистерии, которая разворачивалась на фоне десятикратно уменьшенных пирамид.
Три из семи «жемчужин» несли в себе заметное бремя очередного непорочного зачатия, готовясь произвести на свет новых потомков новоявленного Ноя, одержимого идеей создания избранного им человечества с собственным генотипом, и последующего его спасения.
«А это что?» – задала себе вопрос Руса, увидев большое огороженное пространство, полное маленьких детишек, старшему из которых не было и пяти лет, а младшие ползали по большой сплетённой из тростника циновке.
«Ну, конечно же!» – догадалась она, разглядев между стволами пальм большой манеж, сооружённый из дерева и тростника, предназначенный для выгула детей. Возможно, что в Древнем Египте таких «детских апартаментов» и не было, но здесь они имелись и были установлены в тени самых раскидистых пальм.
В манеже, куда под присмотром нянь поместили весь Ноем зачатый, а значит избранный и «очень юный народ», наблюдалась повышенная активность. Десятка полтора абсолютно нагих малышей всех известных оттенков кожи и волосиков, кроме светлого, которого явно не хватало, бегали, ползали, кричали, дрались, визжали, плакали, писались и так далее…
«Боже мой!» – Едва на закричала Руса, увидев в миниатюре фрагмент пока ещё детского, но очень даже наглядного «Вавилонского столпотворения». От мыслей, что и её дитя, непорочно зачатое от Сатаны – она не могла в этот миг назвать иначе одержимого бредовыми планами миллиардера Сэма Халла, будет вот так же ползать нагишом среди этих, как на подбор губастых в своего создателя, но абсолютно разных и совершенно несовместимых детей, Руса приходила в трепет и её одолевал озноб, несмотря на январскую жару, царившую в Чако.
«Сегодня он демонстрирует высоким гостям всё своё племя» – подумала Руса и взяла себя в руки. Она должна выдержать любое испытание, должна одолеть эту напасть и вырваться из этого грязного, поистине содомского места, чистой и непорочной!
– Помоги мне, Яр-Солнце! Спаси и сохрани Хор-Пта!» – Взглянув на ослепительный солнечный диск, сиявший над пустыней Чако, прошептала Руса и сошла с колесницы, окрепшая духом, божественно красивая, готовая к любому развитию событий, с царственной улыбкой на устах.   
Увидев в тени самой высокой пальмы предназначенный для неё белый трон, Руса направилась к нему в сопровождении своего телохранителя – рослого и могучего сорокалетнего красавца Вольфа, который в молодости по всей вероятности служил в охране какого-нибудь группенфюрера СС или того выше. Как и все «древние египтяне» Вольф был облачён в короткую белую юбочку, под которой угадывались плавки. Ничего другого кроме длинного широкого ножа или короткого меча в кожаных ножнах на ремне, перекинутом через левое плечо, на нём не было, а загорелое тело с рельефно выступавшими мышцами и тщательно выбритая голова блестели от втёртого оливкового масла.
Мария как и все была почти нага, в короткой юбочке и бусах. Стесняясь обнажённой груди, она пыталась прикрывать её руками и древком опахала, которым полагалось освежать царицу.
Едва Руса уселась на свой трон, сделанный из слоновой кости, как на импровизированном поле под сенью пальм появились два отряда в несколько десятков человек, изображавшие воинов: «египтян» и «пришельцев», проникших в богатую долину Нила через Синайскую пустыню. Кто это были – скифы, ассирийцы, персы или другие народы, ходившие войной на Древний Египет, понять было сложно, но роли завоевателей играли добровольцы из немецкой колонии, которая размещалась на территории асьенды американского миллиардера с его позволения. Такие роли хорошо оплачивались и недостатка в «актёрах», желавших помахать тупыми мечами и подставить свои бока тупым деревянным копьям, не наблюдалось. Роль египтян играли местные индейцы – низкорослые в сравнении с откормленными европейцами, сохранившими военную выправку, но крепкими и выносливыми. Желания этих «артистов» никто не спрашивал.
После прохождения перед зрителями, ритуальных упражнений с оружием и пения гимнов, разгорелось нешуточное сражение. Стучали тупые мечи из бронзы, бились о щиты деревянные копья, доносились крики воинов, в которых трудно было узнать немецкие или испанские слова, а так же слова из языка гуарани.
Время от времени отряды расходились, оставляя выбывших из сражения воинов, которым оказывали помощь лекари, отдыхали в тени пальм и вновь сходились, пока не сократились в числе наполовину. Никто не хотел уступать, однако когда показались четыре боевые колесницы, «пришельцы» обратились в бегство, а «египтяне» торжествовали, празднуя победу.
Закончились сражения, а следом разыгралась новая мистерия – легенда о рождении Нила из слёз Исиды, оплакивающей убитого Осириса, в точности напомнившая Русе древнее славянское сказание о синеглазой красавице Дане и могучем богатыре Дунае, которого в народе звали Дунаем-батюшкой. Проплакала свои бездонные голубые глаза синеокая  Дана над телом любимого супруга. От тех слёз и родилась Дунай-река. Красивая легенда Русе понравилась, а вот уже и новая мистерия – продолжение предшествующей, перечеркнувшая её красоту.
Мистерия рассказала и подробнейшим образом показала зрителям миф о том, как зачала богиня Исида от мёртвого тела Осириса. Руса была потрясена её непристойностью. Описать это действо она не смогла, ввиду того, что закрыла глаза…
Открыв, увидела новое действо. Надрываясь, потные рабы волокут по земле многотонную плиту из камня, подкладывая брёвна-катки. За рабами, подгоняя плетями нерадивых, присматривают надсмотрщики. То и дело, рассекая воздух, свистят сплетённые из кож бичи, и мокрые спины рабов покрываются багровыми, кровоточащими рубцами. Крики, стоны и проклятия заполняют дорогу от реки до пирамид…
Тяжёлая, жестокая, кровавая мистерия. Смотреть на и это жестокое представление ей не хотелось. Руса отвернулась и встретилась глазами с Марией, покорно стоявшей у неё за спиной.
«Как долго продлится это действо?» – вопрошал её взгляд. Мария опустила голову, не зная, что ответить госпоже.             
Между тем, солнце клонилось к закату, и зной начинал спадать. Стихли крики и стоны рабов, вот они окончательно исчезли, увлекая за собой плиту в обратном направлении, очевидно до следующей мистерии.
На малой тщательно выровненной и хорошо утоптанной круглой площадке – импровизированной сцене древнего театра, которая начиналась у ног царицы, появились танцовщицы – шесть юных индейских девушек в одних набедренных повязках и с бубенчиками на руках и ногах. Их тёмные волосы, убранные в одинаковые узлы, перехватывали алые ленты.
Следом за ними появились музыканты с инструментами, напоминавшими гусли, и заиграли древнюю мелодию, под которую танцовщицы пошли  по кругу, плавно извиваясь блестящими телами цвета бронзы, позвякивая в такт мелодии бубенчиками на ногах и руках.
«Настоящая школа хореографии, причём весьма высокого уровня», – подумала Руса, вспомнив о кружке хореографии в районном Дворце пионеров, где танцу училась доченька Лада…
Мысли о доме расслабляли и усилием воли Руса вернулась к реальности. Она догадалось, что это красивое действо предназначено, прежде всего, для неё, игравшей в этой мистерии, которую прагматичные американцы назовут значительно короче – «шоу», роль царицы Нефертити. Не желая дальше портить созерцание красивого танца прочими мыслями, она невольно залюбовалась танцовщицами, их медленным, красивым и мелодичным танцем. 
Внезапно музыканты сменили мелодию и танцовщицы остановились в ожидании нужного звука, после которого разом подняли руки над головой и тихо захлопали в ладоши точно в такт звукам гуслей. Изящные тонкие руки танцовщиц, унизанные серебряными бубенцами двигались синхронно движениям тел, ноги едва лишь вздрагивали отчего бубенцы звучали особенно  трогательно, исполняя свою особую серебряную песню.
«Танец рук» – догадалась Руса, и руки её непроизвольно повторили движения юных танцовщиц.
Незаметно возникла новая яркая мелодия, к которой добавились негромкие удары в барабан и заметались в круге под пальмами гибкие тела шести юных танцовщиц, неожиданно исполнивших бурный и страстный танец с неистовым звоном бубенцов, заглушавших звуки гуслей.
       И вот, когда Русе уже казалось, что танцовщицы превратилась в единое диковинное многорукое и многоногое существо, ритм танца резко спал. Усталые танцовщицы, покрытые бархатными капельками влаги, проступившей на смуглой коже, плавно закачали бёдрами, изображая в пленительном танце хоровод нильских рыбок, заплывших в уютный омут. «Рыбки» запели тонкими и приятными голосами протяжную старинную песню, сути которой понять было уже почти не возможно – настолько просты были её несвязанные фразы, собранные из сильно растянутых слов...
– О чем они поют? – спросила  Марию, Руса, очарованная песней и танцами юных индейских девушек.
Мария прислушалась и прошептала своей госпоже на ушко несколько слов, переведя слова с языка гуарани на испанский. В свою очередь Руса подбирала к каждому испанскому слову близкое по звучанию итальянское и одновременно переводила его на русский язык. В результате такого сложного перевода песня нильских рыбок звучала так:

В воде прохладно...
Здесь густая тень...
И лотос нежный цветет...
В венке из папируса...

Лучше и не скажешь…
В это время, незамеченный Русой и её служанкой, рядом оказался Сэм Халл, он же Ной в роли царя-фараона Эхнатона. Положив руку на плечо царицы Нефертити, хозяин потребовал:
– Станцуйте для нас, царица. Если ваш танец понравится мне и моим гостям, я выполню одно из ваших желаний, которое сочту выполнимым. Не отказывайтесь, помните, кто здесь хозяин и что вам грозит за непослушание.
 Руса вздрогнула от неожиданности и встала с трона, не смея отказать фараону, а желание, которое тот обещал исполнить, может ей пригодиться. Надо же как-то выбираться из этого Содома!
Вспомнив свою свадьбу, сыгранную в Старой Руссе – возможно в самом древнем из русских городов с именем, совсем как у неё, Руса вышла на опустевшую от «нильских рыбок» земляную сцену под пальмами, над которой повисла полная луна, заливавшая пирамиды и пространство между ними серебряным светом. Вместо сарафана короткая юбочка и ожерелье, прикрывшее грудь. Всё ничего! Поплыла царица по кругу белой лебёдушкой в старинном русском танце, плавные и красивые движения которого рождались по ходу, словно некое удивительное наитие. Видимо и такое возможно…
А в сознании всплывали красивые стихи, написанные словно для неё и Воронцова. Кто знает, быть может и он читает или вспоминает в этот миг святые строчки русского пророка :

Близ медлительного Нила, там, где озеро Мерида,
В царстве пламенного Ра,
Ты давно меня любила, как Озириса Изида, друг,
 царица и сестра!
И клонила пирамида тень на наши вечера…

Сколько длился тот танец, Руса не помнила, ничего не видела и не слышала кроме волшебных слов поэта и гуслей, которые звучали в такт её красивому танцу удивительной древнерусской мелодией, выводимой искусными музыкантами следом за плавными движениями белой лебёдушки в облике белокурой и дивно красивой царицы Нефертити. 
Однако, после пронзительных строк русского поэта она ощущала себя не царицей Страны Нила, а богиней Изидой, разлучённой с любимым Озирисом, а искусственный мир Древнеегипетского царства, созданный американским миллиардером для собственных утех в пустыне Чако, казался ей истинным, реальным. Чего только не бывает, когда хоть на мгновение теряется связь времён?   

5.
Провести операцию скрытно и без потерь не удалось. Отряд с боем отходил из разворошенного, словно улей, центра города, где в четырехэтажном особняке за железной оградой, обсаженной кедрами и кипарисами, находилась центральная лаборатория, в которой проводились теоретические исследования и хранилась секретная документация. Операция относилась к самой высокой категории сложности, и Рерик был готов к такому сценарию. Бойцов, убитых во время штурма хорошо охраняемого особняка, пришлось оставить. Раненых несли на себе.
Наиболее боеспособная часть отряда, захватив транспортные средства, с большим шумом, сокрушая все на своем пути, ушла на север. В ее задачу входил отвлекающий маневр. Эту группу должны были преследовать как можно дольше, а на рассвете она должна была укрыться в горах. Группу вел старшина Радж.
Вторая, малочисленная группа с захваченной документацией во главе с командиром и без раненых бойцов скрытно отходила в обратном направлении. Она начала движение чуть позже, когда все силы противника устремились в погоню за первой группой. Рерику и его бойцам удалось захватить армейский фургон. Скрыв своих людей в фургоне, Рерик разместился в кабине с бойцом-водителем, владевшим инглиш, и с пленным Хусейном, которому заклеили пластырем разбитый нос и приставили к ребрам широкий армейский нож. Они ехали по растревоженным улицам города в обратном направлении. Рерик захватил у убитого офицера документы и предъявил их на посту при выезде из города.
– Что происходит? Почему стрельба? – заглянул в кабину капрал и, увидев знакомое лицо майора полиции, нелепо заулыбался.
– Здравствуйте, господин майор!
Рерик кольнул ножом Хусейна и тот, вытаращив глаза, заорал на капрала.
– Немедленно пропусти, болван! Видишь, в кабине офицер спецназа! В город проникли террористы!
Капрал отдал честь и приказал солдатам пропустить машину.
  – Он и в самом деле пригодился, – подумал Рерик. В течение вчерашнего дня и вечера Хусейн несколько раз связывался с городом, объяснил, что он останется на ферме до следующего дня, и выяснил «по просьбе» Рерика текущую оперативную информацию.
Выбравшись из города, Рерик приказал ехать на ферму, до которой добрались благополучно. В заранее подготовленной комнате развернули аппаратуру и за час отсканировали на спутник захваченную документацию. Оригиналы упаковали в ранцы и были готовы к отходу в горы, где в заранее намеченном квадрате должны были соединиться с группой Раджа, которая, судя по переданному кодированному сигналу, вышла из боя и, пользуясь темнотой, ушла в горы.
– Мы уходим, господин Хансен. Спасибо за ваше гостеприимство. – Рерик посмотрел на часы.
– Через час включайте монитор. Многое узнаете. Этих, – Рерик указал на Хусейна и водителя, – мы возьмем с собой. Больше вы их не увидите. А с вами мы встретимся через неделю и, я надеюсь, достойно отметим очень важное событие!
– Возьмите меня с собой, господин майор! – Хельга перевела умоляющий взгляд с Рерика на родителей.
– Что ты, дочка! – запричитала мать, –  они же солдаты!
– Пусть идёт, Эльза, – остановил ее Хансен, –  ей с ними будет безопаснее. Да и мы скажем, если нагрянет сюда полиция или хозяин, что пришли, ограбили и похитили дочь…
– А как же быть с чипом? – вспомнила испуганная мать, – они же найдут ее в любом месте и  Вас тоже, господин майор!
– Не страшно, госпожа Эльза, – успокоил Рерик мать Хельги. Он взял у бойца специальный армейский шлем, надежно экранирующий голову, и протянул его раскрасневшейся от переживаний Хельге.
– Примерь, в этом шлеме тебя никто не найдет! – Смесь разных чувств овладела Рериком. Он переживал острое чувство стыда за то, что в мозг этой красивой девушки, которая ему очень нравилась, вживлен отвратительный чип, унижающий человека, и в то же время он восхищался ее порывом, презрением к грозящей опасности.
– Идите, с богом! – прослезилась мать, обнимая и целуя дочь.
– Господин майор, а как быть с Карлом? Вы обещали, – волнуясь, напомнил отец.
– Я уже передал информацию о нём. Всё, что в моих силах… – Развёл руками Рерик. – Надейтесь, господин Хансен.

* *
На горной дороге подальше от фермы бойцы спецназа, с честью выполнившие задание, столкнули в пропасть и сожгли фургон и дорогую спортивную машину вместе с ее хозяином и телохранителем. Их индивидуальные чипы замолкли навсегда. Таков жестокий закон войны…
Далеко на юго-востоке алел горизонт. Рерик взглянул на часы. В эти судьбоносные для Мира минуты три огнедышащие колонны двинулись на три стороны света, взламывая границы тех, кто насыщал смертью ветер.

6.
На другой день, ближе к вечеру, когда все участники вчерашней мистерии, длившейся до утра, проснулись и пришли в себя, хозяин «Земли обетованной», удовлетворённый представлением, пригласил своих отдохнувших и выспавшихся гостей сменить панораму Древнего Мира и отправится из Содома в противоположную от Нила сторону к берегам рукотворных Евфрата и Тигра.
Местечко, куда направились сэр Халл его гости, называлось Ассур, и находилось в том месте «Земли обетованной», где более трёх тысяч лет назад воинственные племена Древнего Востока воздвигли свою грозную крепость, от стен которой ходили в походы на Египет, Ханаан, Ур и другие богатые страны и города. 
В уютном и современном городке, выстроенном для переселенцев из Европы, занимающихся на деньги американского миллиардера научными изысканиями, вечером состоится банкет в честь несравненной царицы Нефертити, ставшей открытием и главным украшением мистического ночного действа под полной луной и яркими звездами южного полушария, сверкавшими над пирамидами, словно алмазы на чёрном бархате ночи.
Сэму Халлу, который на время оставил своё мистическое имя Ной в Содоме на другом берегу хорошо просоленного искусственного Мёртвого моря, не терпелось показать свою новую и самую яркую «жемчужину» образованной публике «Земли обетованной», раздвигавшей границы познания в научных лабораториях, оборудованных по последнему слову техники. Чем занимались в сверхсекретных  лабораториях бывшие учёные, трудившиеся в недрах некогда всемогущего СС Третьего рейха, являлось большой тайной, но вряд ли исследования в области генетики и вирусологии не затрагивали методов ведения современной войны и войн отдалённого будущего.
Ещё с глубокой древности известна не требующая доказательств аксиома, что «самое прибыльное дело – война». С тех пор минули тысячелетия, но мало что изменилось, разве что на несколько порядков возросли доходы от прибыльного бизнеса – так теперь принято называть любое деяние, приносящее прибыль, в том числе и войну.
– Ассур – один из древнейших центров Востока – город не менее загадочный и мистический, чем Мемфис, – просвещал леди Русу Сэм Халл, категорически запретивший называть его сегодня Ноем, по пути следования роскошного «Линкольна» через плоскую и  бесплодную пустыню к оазису, созданному на берегу Евфрата.
Несмотря на древние названия, по эту сторону от Мёртвого моря расстилался двадцатый век. Сегодня вместо полосатой юбки, парика и бус, делавших его похожим не только на мудрого древнего египтянина, но и на легкомысленного папуаса, увешанного стеклянными бусами, Сэм Халл был облачён в дорогой белый костюм с чёрным шёлковым платком на шее вместо ненавистного галстука, который напоминал ему о петле, затянутой палачом.
– Некоторые историки и археологи, роящиеся в руинах древних городов и захоронений, полагают, что первоначально этот город назывался Русса, почти как ваше имя, леди. Да, да, леди Руса! – нарастал тембр неприятного голоса миллиардера, к которому, срепя сердце, Руса начинала привыкать.
– Такие выводы эти «расхитители гробниц» делают на основании того факта, что семиты, пришедшие в те места много позже, читали и писали не слева направо, а наоборот, якобы были левшами, вот и читали названия с конца. Возможно, они и правы.
«Правы, ещё как правы!» – Мысленно Руса одобрила предположения историков и археологов.
Она старалась не раздражать Сэма Халла, который обещал в связи с накопившимися делами улететь в Штаты в начале февраля и оставить её в покое до начала апреля. 
«Два месяца, в течение которых можно что-нибудь придумать и покинуть этот Содом!»  – едва сдержала свою радость Руса, когда вчера сэр Халл сообщил ей результаты консилиума двух  местных «светил»: гинеколога Макса и астролога Кларка. 
– Могу вас поздравить, леди Руса. По заключению Макса Вы абсолютно здоровы, к тому же надёжно проверены – родили троих детей, – полные губы Сэма Халла расплылись в противной улыбке, напоминавшей улыбку верблюда, которого похвалил бедуин . – Однако, к моему сожалению, астролог, составивший ваш гороскоп, убеждён, что наилучший день для непорочного зачатия – четвёртое апреля. Мистер Кларк в таких делах дока, никогда не ошибается. Вот только верную информацию сообщили вы ему о себе? – Сэм Халл посмотрел немигающими глазами на Русу и она почувствовала, что он её гипнотизирует. Собравшись с силами, Руса выдержала взгляд ужасных чёрных глаз и преодолела чары.
«Верную», – ответила она, вспомнив Алёну Ольшанскую и дочку Ладу, которые за неё «заступились»…
Глаза Сэма Халла погасли. Он откинулся  на мягкую спину сидения и отдыхал.
Руса обернулась и увидела в заднем окне просторного автомобиля с кондиционером кортеж из ехавших за ними машин с гостями миллиардера, пригласившего их в своё удивительное поместье, которое в здешних местах называют асьендой. Руса вернула голову в исходное положение. Сэм Халл слегка задремал, укачанный дорогой. Впереди за прозрачной звуконепроницаемой перегородкой сидели водитель и один из телохранителей миллиардера. Оба не имели права без крайней необходимости оборачиваться и смотреть на пассажиров.
Руса пригляделась. Впереди в раскалённом воздухе среди зелени оазиса возникли дрожавшие очертания аккуратных кирпичных домиков под черепичными крышами, напомнившие ей о Германии. Это был не мираж.

* *
Банкет в честь царицы Нефертити – новой и самой драгоценно «жемчужине» в «коллекции» гостеприимного и щедрого хозяина, финансировавшего работы европейских учёных, вынужденных по ряду причин жить и работать в укромном уголке Парагвая, удался на славу.
Руса вышла к собравшимся не в короткой египетской юбочке, широком нагрудном ожерелье из золота с бирюзой и золотой короне, а в элегантном вечернем платье любимого тёмно-синего цвета  и туфельках на высоких каблуках. В качестве украшений модельер рекомендовал ей бриллианты в платиновой оправе. Словом, ничего лишнего. В этом вечернем наряде она уже не на полголовы, а на целую голову возвышалась над приземистым, но тоже весьма элегантном в ослепительно белом костюме миллиардером Сэмом Халлом, который мог себе позволить что угодно, в том числе и такую красивую женщину.
Те, высокие гости, из числа «сильных мира сего», которые участвовали в мистерии на фоне пирамид, были посвящены сэром Халлом в тайну царицы Нефертити, роль которой играла леди Руса, являвшаяся агентом советского КГБ. Эти три буквы, были ненавистны банкирам с Уолл-Стрит и Сити, как и слова «советский» и «русский», таившие в себе опасность крушения мирового порядка, устроенного по разработанным ими лекалам. Тем не менее, неоспоримая красота этой зрелой тридцатисемилетней славянки, достойной самых дорогостоящих проектов Голливуда, смягчили чёрствые сердца верных слуг Мамоны. Забыв на время о её происхождении и несомненном членстве в партии коммунистов могучей страны, бросившей вызов самой Америке, банкиры любовались ею, а те, кто был помоложе и ещё не забыл фигур в таких танцах, как вальс или танго, приглашали её на танец, не рискуя затеряться среди прочих пар, которые составили жители городка Ассур, трудившиеся в научных лабораториях, и их жёны и взрослые дочери. Среди этой публики преобладали немцы, и повсюду слышалась немецкая речь, к которой Руса внимательно прислушивалась, пропуская комплименты в свой адрес мимо ушей, и сохраняя на лице приветливую улыбку.
Из обрывков разговора опытная разведчица могла выяснить многое. Что за публика эти учёные, откуда появились в этих местах, чем занимаются, а так же запоминала их имена и фамилии. Знакомых лиц среди этой публики к счастью не оказалось, а Макс, которого она заметила в самом начале банкета, раскланялся перед ней, однако скоро куда-то пропал. Собственно Макс не мог сообщить о ней ничего такого, что не было бы известно сэру Халлу.
Очередной кавалер – элегантный мужчина лет пятидесяти, хорошо подстриженный, с аккуратными усиками, стройный и подтянутый, смокинг которого был отлично подогнан по фигуре и сидел на широких плечах, словно мундир полковника, танцевал с ней не совсем так, как это было принято на Западе. Готовясь к командировке, Руса занималась танцем с сотрудником Комитета и опытным хореографом Леонидом Захаровичем, который обратил её внимание на малозаметные детали:
– Вот так, Леночка, партнёр поддерживает даму за талию у нас, а вот так на Западе, –  показывал ей отличия хореограф. – Учтите, даже самая малюсенькая ошибка может привести к большим неприятностям, а нам это надо? Нет, Леночка, нам этого не надо…
Руса улыбнулась чуть ярче, вспомнив хореографа Леонида Захарович, делавшего ей при встречах самые неожиданные, во многом старомодные, но всегда приятные комплименты.
– Что же ты, сестрёнка, так заулыбалась? Неужели узнала своего старого товарища? – прошептал ей на ушко по-русски партнёр, который держал её за талию сильной рукой не так, как это было принято на «загнивающем Западе».
– Вадим! – Едва не закричала Руса, а в голове промелькнула мысль: «Чему же ты удивляешься, товарищ Соколова. Ведь кому как не тебе известно о твоём необычайном качестве притягивать к себе людей! Недаром вспоминала о нём во время прогулки с генералом Калюжным по Рерику, в окрестностях которого простились старший лейтенант Соколова и капитан Вадим после приземления на парашютах ранним декабрьским утром сорок четвёртого года». – И вот он рядом, держит руку на её талии и это не сон. Впрочем, лицо его показалось знакомым, смутили лишь усики…
Руса с трудом сдержала нахлынувшие эмоции, прикрыв охватившую её радость, граничащую с восторгом, обычной ничего не значащей улыбкой, и прошептала:
– Вадим, будь настойчивым кавалером и во что бы то ни стало, пригласи меня на следующий танец. Нам необходимо поговорить!
– Да уж, леди Руса, ещё как надо, – прощаясь с дамой до следующего танца, прошептал Вадим, ещё не зная, что о нём вспоминали во время прогулки по Рерику майор Соколова и генерал Калюжный, и случилось это менее месяца назад. Тогда, услышав от Калюжного историю, которая произошла с Вадимом в конце мая 1945 года в Голландии, она познакомилась с ним заочно, узнав настоящие имя и фамилию человека, которого знала и помнила все эти годы как Вадима. И вот сегодня и совершенно неожиданно, в далёкой стране Парагвай, посреди пустыни Чако на асьенде американского миллиардера Сэма Халла встретились майор Елена Васильевна Соколова и Василий Иванович Павлышев, предположительно полковник. Каким образом он оказался здесь, Руса пока не знала, но воспользоваться его помощью было просто необходимо. И если встреча эта не чудо, тогда что?

* *
– Вы прекрасно танцуете, леди Руса, а в последнем танце у вас был хороший партнёр, – сделал ей комплимент Сэм Халл, который в виду своего положения, незавидной внешности, а так же неумения, не танцевал, любуясь, сидя за хозяйским столом, новой и самой красивой «жемчужиной» из своей уникальной «коллекции» и потягивая через соломинку чуть охлаждённый безалкогольный коктейль. – Посмотрите, мужчины продолжают вам аплодировать. – Халл подал знак и к ним поспешил староста немецкой колонии, удобно разместившейся на территории асьенды американского миллиардера – крупный немолодой мужчина с благородной сединой в висках.
– Мистер Кольберг, – Халл обращался к немцам, используя общепринятое англосаксонское обращение. – Кто этот человек, с которым танцевала леди? Кажется я его вижу впервые.   
– Коммерсант из Амстердама мистер Ван Хорн. Его бизнес поставки медицинского оборудования и медикаментов в наш исследовательский центр по очень выгодным ценам. Вышел на нас по протекции покойного мистера Хосе Мендосы.  У Ван Хорна есть вилла на Кюрасао . Поставщик новый, но документы на его допуск на территорию вашей асьенды оформлены по правилам и утверждены вашей подписью, сэр.
– Вот как? – слегка удивился миллиардер. – Впрочем, всех дел не запомнить. А вам, леди Руса, как он представился?
– Никак, – прикрываясь маской равнодушия, ответила Руса. – Я люблю танцевать, а кто партнёр – для меня не имеет значения. Да вот он опять приглашает меня. Другому я бы отказала, но он хороший партнёр. Позвольте сэр? – спросила согласия «хозяина» покорная «жемчужина».
– Танцуйте, танцуйте, леди Руса. Танго красивый танец, а я и мои гости посмотрят на вас, полюбуются вашей красотой, которая в апреле будет востребована.
Руса вспыхнула, не зная, что ответить на свою «востребованность в апреле», но промолчала – не время злить негодяя, способного на всё. Наоборот, теперь, когда рядом друг, надо воспользоваться всеми возможными средствами, чтобы вырваться из логова Сатаны, каким ей казалась «Земля обетованная» новоявленного «спасителя» и он сам.
– Позвольте напомнить вам, сэр, про обещание выполнить мою просьбу.
– Да, я выполню вашу просьбу, если она выполнима, – подтвердил миллиардер. – Но не раньше конца марта, когда вернусь их Штатов. Подумайте, чего бы вам хотелось.
Между тем Вадим, с которым её связывало военное прошлое, в маске любителя танцев приблизился к ним и представился: 
– Филипп Ван Хорн, бизнесмен, – на хорошем английском языке назвал себя он. – Позвольте, сэр, пригласить вашу леди на танец? – покорно склонил, голову голландский бизнесмен.
– Не возражаю, – ответил Сэм Халл, – придирчиво осмотрев Ван Хорна – кавалера не молодого, но импозантного и безукоризненно одетого, способного украсить своей персоной танец с прекрасной леди Русой, великолепно сыгравшей роль царицы Нефертити в разыгранной мистерии, и с шумом потянул бодрящий коктейль через натуральную пшеничную соломинку.
Руса встала и, подхватив кавалера под руку, пошла вместе с ним в танцевальный круг, где уже двигались в красивом аргентинском танго несколько пар, уступивших им цент танцпола. Убедившись, что их никто не услышит, Руса обратилась к Вадиму:
– Я выполняла важное задание в Германии, была похищена и оказалась в этом месте в плену у Сатаны. Ты даже не представляешь, что меня ждёт… – Руса передёрнулась от отвращения, однако со стороны такое её движение могло показаться новым эротическим па, которое спустя минуту попыталась повторить дама из другой пары, но это у неё вышло фальшиво и некрасиво.
– О голландском поставщике Ван Хорне узнала только что. Поздравляю, Вадим, ты хорошо играешь свою роль! – Сделала комплимент Руса.
– Стараюсь, сестрёнка, – скромно улыбнулся Вадим. – Рассказывай.
– Вадим, мне необходимо выбраться отсюда любой ценой. Понимаю, что ты не можешь этого сделать, не погубив себя. Поэтому рассчитываю на собственные силы. Надеюсь, что справлюсь, –  улыбнулась «голландскому бизнесмену Ван Хорну» красивая, великолепно танцующая партнёрша и им зааплодировала публика.
– Сможешь достать и передать мне пистолет? – Она с надеждой посмотрела Вадиму в глаза.
– Со мной нет оружия. При входе проверяют, – прошептал он. – А в машине остались «Люггер» и «Браунинг» той модели, которую называют «дамским».
–  «Браунинг» – то, что надо! – Выбрала оружие Руса. – Пистолет зарегистрирован?
– Нет, чистый, нигде не зарегистрирован, – ответил Вадим. – Но как передать?
– Во дворе виллы есть вазоны с высаженными в них цветами. Кажется их три. Попытайся положить «Браунинг» в средний вазон. На улице темно, цветы прикроют пистолет, а при выходе я попытаюсь им завладеть и спрятать в сумочке. Скажи, Вадим, я могу рассчитывать на твою помощь, если выберусь отсюда? – спросила Руса.
Ван Хорн, под именем которого в Южной Америке работал советский разведчик Василий Павлышев, прижимал к себе в танце красивую женщину, ощущая, как трепетно бьётся её сердце.    
Он знал её всего лишь по нескольким часам ночного полёта над Балтийским морем и после прыжка с парашютом на вражескую территорию, пожелал «сестрёнке» удачи. Вот и всё. Она запомнила его под именем Вадим, а он назвал её ласково «сестрёнкой» и навсегда сохранил в памяти, И вот они неожиданно встретились на другом конце света спустя тринадцать лет.
Иные времена – новые роли.
Он – голландский бизнесмен Ван Хорн, поставщик медицинского оборудования и редких медикаментов, в исследовательский центр, затаившийся в пустыне Чако, где ведутся теоретические и экспериментальные работы, целью которых является создание новых страшных видов оружия, способного поражать целые народы по генетическим, расовым  и этническим признакам.
Она – новая подруга американского миллиардера Сэма Халла, о странных, если не жутких, увлечениях и пристрастиях, которого в немецкой колонии, основанной на его земле и состоящей в основном из «недобитых эсэсовцев от науки» со своими семьями, говорили шёпотом. Даже эти люди, место которым на виселице или на электрическом стуле, толком не представляли чем в этой богом забытой пустыне занимается их босс –  настоящий выродок в человеческом облике, впрочем, надёжно «прикрывающий тылы» своих подданных.
Здесь эту необыкновенно красивую даму средних лет с безукоризненной нордической внешностью называли так как её представил миллиардер – леди Русой или Нефертити в память о триумфе белокурой красавицы в мистерии, разыгранной возле искусственных пирамид, которую довелось видеть только «посвящённым».    
– Может быть не надо делать опрометчивых шагов? – попытался предостеречь её Вадим. – Я сообщу о тебе в Москву. Там что-нибудь придумают и вытащат тебя отсюда.
– Не надо! – решительно остановила его Руса. – Прошу тебя, Вадим, до середины апреля, пожалуйста, не делай этого!
– Почему?
– Потом объясню. Скажи, где я могу тебя встретить в апреле?
– Я бываю в Боливии, В Ла-Пасе. Это сравнительно недалеко отсюда.
– Я знаю. Дай адрес.
– Авенида  Сан-Мигель, дом 24, владелец Эрнандо Куэвас. Запомнила?
– Да, Вадим. Запомнила. Если я не появлюсь там до пятнадцатого апреля, тогда сообщи в Москву, но ни в коем случае не раньше, умоляю тебя! – прошептала Руса. Только не забудь про пистолет!
«Да что с тобой происходит?» – Недоумевал Вадим, но спросить не решался. Да и танец вот-вот закончится, а с ним и банкет в честь красавицы Нефертити, которую словно дорогую вещь демонстрировал миллиардер Сэм Халл «белому обществу» своей обширной асьенды с нелепым, как и всё, что здесь происходит, названием «Земля обетованная».