Патриции, плебеи, пролетарии

    RLD

    Первоначально, в пору седой древности, когда Рим на Тибре представлял собой отнюдь не «Город – главу мира» (по-латыни: «Рома капут мунди», Roma caput mundi), а всего лишь крохотное захолустное селение, затерянное в латинской  глубинке, стиснутое между тусками-этрусками и сабинянами, и когда за власть над обитаемой Вселенной - Ойкуменой (по-гречески), или Экуменой (по-латыни) -  вели между собой борьбу совсем другие государства, римский «народ, носящий тогу», или, по-латыни, «gеns togata» (если верить летописцам- анналистам) состоял из двух сословий – «отцов» (патрициев, или патрикиев, то есть «имеющих отцов» или «знающих своих отцов») - и плебеев (по молчаливому определению, «не знающих своих отцов», то есть - «безродных»), «понаехавших» в Рим уже после основания  Града на Тибре его строителями и первыми обитателями и, так сказать «пришедших на все готовое».
    Если верить процитированному Гаю Саллюстию  Криспу, римскому историку I столетия до Рождества Христова, патриции обращались со своими согражданами-плебеями, как с рабами, распоряжались их жизнью и личностью по собственному произволу, «по обычаю царей» (слово «царь» в «цареборческой» Римской республике считалось, как и слово «династ», равнозначным слову «тиран» или «деспот» - В.А.), сгоняли плебеев с земельных участков, отстраняли их от всех государственных дел и самовластно управляли Римом, не желая поступаться своей властью в пользу непривилегированных сограждан.
    Римское республиканское государство описываемой эпохи пребывало всецело во власти патрицианской родовой аристократии, возводившей свое происхождение к соратникам «Отца Отечества» Ромула – вскормленного волчицей легендарного потомка троянского героя Энея и богини Венеры, сына бога войны Марса, основателя Рима и первого римского царя (или, по-латыни, «рекса»), убившего своего  брата Рема (как ветхозаветный Каин - Авеля) и обожествленного (после своего таинственного исчезновения в конце жизни). Патриции были крупными землевладельцами и рабовладельцами. Как таковым, им требовалось все больше земли и, соответственно – все больше рабов для ее обработки. Поэтому пребывавший всецело во власти патрициев, эгоистично-близоруких, не желавших поступаться и ни с кем делиться своими наследственными правами, привилегиями и доходами,  олигархически-республиканский Рим вел непрерывные и нескончаемые войны с сопредельными племенами и городами-государствами, подчиняя их и отчуждая после очередной победы значительную часть земельного фонда побежденных в свою пользу.
     Плебеи, или плебс (это название происходило от латинского слова «пленере», «наполнять», «заполнять» и имело, с точки зрения первенствующего и правящего патрицианского сословия Первого Рима на Тибре, пренебрежительный оттенок, вроде употребляемых, как это ни печально, ныне некоторыми «нетолерантными»  и «неполиткорректными» гражданами нашего «Третьего Рима» на Москве-реке, негативно окрашенных выражений «понаехавшие», «городская биомасса» или «офисный планктон»), платили налоги и несли военную службу, под командованием патрициев, в составе римских легионов, а, по возвращении с войны, нередко узнавали, что их дом и все имущество проданы за долги, накопившиеся за время отсутствия хозяина, а их семьи попали в долговое рабство. Так что в один прекрасный день «нож дошел до народной кости» и терпение плебеев лопнуло. Они в полном составе покинули территорию римской гражданской, или городской, общины (по-латыни – «civitas», «цивитас», или «кивитас») и заняли Священную гору (прихватив, на всякий случай, и свое оружие, которым защищали римское Отечество, оказавшееся к ним столь неблагодарным). «В борьбе обретешь ты право свое!»…
      «Отцы»-патриции,  лишившись в одночасье  своих «детей» - сограждан-плебеев, делавших за «отцов» всю работу, оказались в крайне трудном положении и вынуждены были вступить со взбунтовавшимися плебеями в переговоры. В результате непокорный плебс добился для себя целого ряда прав и привилегий, включая заверение патрициев в том, что отныне один из двух консулов - избираемых ежегодно верховных правителей римского государства – непременно будет избираться из числа плебеев (до этого оба консула избирались из среды патрициев).  Хотя следует заметить, что со временем данное патрициями плебеям заверение как-то забылось.  Впрочем, гораздо более важным правом, обретенным плебеями в борьбе с патрициатом, было введение должности народных (плебейских) трибунов – пожалуй, одной из важнейших особенностей и характеристик обновленного государственного строя Римской республики, не имевшей примеров в истории.
     Ко времени появления на свет Гая Юлия Цезаря прежняя вражда и борьба между патрициями и плебеями за предоставление первыми последним полноты гражданских прав давно уже утратила свою былую актуальность. Обе некогда враждующие стороны уже на протяжении столетий с равным успехом и в равной степени принимали участие не только в трех занятиях, считавшихся достойными свободного римского гражданина – военных походах, возделывании полей (осуществляемого теперь уже не собственными руками, как во времена блаженной памяти Цинцинната и других добродетельных предков, а руками обращенных в рабство военнопленных),  и управлении делами общины-«цивитас», но и в процессе общественного обогащения. Давно уже в Граде на Тибре процветали не только патрицианские, но и плебейские аристократические дома, или, если угодно, династии, чьи представители практически на равных заседали в римском сенате. Существовавшее в далеком прошлом разделение между сословиями патрициев и  плебеев стало беспредметным, так  что в эпоху Цезаря термином «плебеи», или собирательным понятием «плебс», обозначались беднейшие – вплоть до совершенно неимущих - слои населения римского города-государства (именовавшиеся прежде «пролетариями», то есть «производителями потомства» - prolеs -, как не способные дать республике ничего, кроме своего потомства). На эту городскую бедноту одинаково свысока взирали «нобили» как патрицианского, так и плебейского происхождения.
     «Нобилитетом», или «нобилями» (лат. «знатными», «благородными») именовалась образовавшаяся в результате постепенного слияния  патрицианской и плебейской верхушки знать тогдашней Римской державы, обладавшая и пользовавшаяся исключительным правом занимать государственные должности (на которые их соискатели не назначались, а избирались). Поэтому римских «нобилей» ни в коем случае не следует считать чем-то вроде профессионального чиновничества на государственном жаловании, вроде чиновничества, сложившегося, гораздо позднее, в условиях монархического строя, как Римской империи, так и ее преемницы – Ромейской василии, или Романии (более известной под названием «Византия»).
     Римские «нобили» были крупными землевладельцами-латифундистами, которым их богатство позволяло делать карьеру на государственной службе (в древнем Риме исполнение государственных должностей не оплачивалось, ибо служба государству считалась не источником дохода, а честью и привилегией). Но, хотя магистраты и не получали жалованья от Римского государства, служа, вроде бы, исключительно «из чести», они были уверены в том, что, управляя одной из провинций (покоренных римлянами силой оружия территорий), рано или поздно смогут вознаградить себя сторицей за расходы, понесенные ими перед тем на получение и исполнение той или иной государственной должности (включая подкуп вечно голодных «производителей потомства», являвшихся, как «свободные римские граждане», избирателями, продававшими на выборах свои голоса тем или иным богатым и знатным соискателям государственных должностей, о чем еще будет еще сказано далее).  Эти вечно озабоченные (во всяком случае – на словах) поддержанием славных римских традиций – «нравов древних» (по-латыни – «morеs maiorum») потомки прежних консулов и триумфаторов , места в сенате которым были обеспечены уже одним их родовым именем, эти магнаты,  у каждого из которых было «земли – птице не облететь, а казны – видимо-невидимо» (как писал Петроний Арбитр в «Сатириконе»), взиравшие с «высокомерием могущества», или «высокомерием силы»  властителей Вселенной на все неримское, были, в сущности, невзирая на всю свою велеречивую республиканскую и «антимонархическую» риторику,  не «столпами римского народоправства», не «гарантами римской гражданской свободы», а своего рода «некоронованными царьками», их семейства – «династиями», их дочери - принцессами, выдаваемыми замуж  с единственной целью  упрочить и приумножить славу и влияние своего дома. Не зря послу союза греческих полисов (городов-государств), попавшему в римский сенат, тот показался «собранием царей».
     Покоренным римлянами народам не раз приходилось испытывать на себе всю тяжесть династической власти таких аристократических домов, личной спеси и гордыни их кичливых глав, или, как выражались римляне - «достоинства» (лат. dignitas). Полные  невероятного эгоизма и высокомерия, знатные римские наместники и военачальники не рассматривали (и не вели) себя как слуги своего государства, но беззастенчиво использовали всю полноту данной им этим государством власти для приумножения  своих собственных богатств и своего собственного величия (со всеми соответствующими атрибутами).
     Прославленные и удачливые римские военачальники вроде Луция Лициния (Ликиния) Лукулла  или Гнея Помпея Магна числили в составе своей «клиентелы»  (свиты клиентов, пользовавшихся в той или иной мере «отеческим покровительством» своих «патронов» и с самого утра толпившихся в вестибулах – приемных – их роскошных вилл в ожидании подачек, поручений или приглашения к хозяйскому столу) население целых городов Италии и царей подчиненных римлянами вассальных государств, в большей или меньшей степени эллинизированных, возникших в свое время на развалинах распавшейся евразийской державы Александра Македонского. «Империй» - неограниченная власть наместника над провинцией, управлять которой он был прислан из Рима -  позволял ему  творить суд по собственному произволу и выжимать все соки из неримских территорий, вверенных его попечению римским сенатом.
     Разумеется, не все римские «нобили» занимали равное общественное положение и не все из них пользовались одинаковым влиянием и весом. Что объяснялось как традициями и особенностями фамильной истории  тех или иных знатных римских родов, так и тем, был ли тот или иной род «на самой вершине власти», или нет.
    Тем не менее, в интересующем нас I веке до Р. Х. весь римский нобилитет, вследствие превращения всецело контролируемого им римского города-государства («civitas»)  в мировую державу (в рамках Средиземноморья, разумеется) и концентрации в его руках беспримерной полноты власти, вследствие своего безмерного богатства, тщеславия и мании величия,  все глубже погружался в бездну взаимной ненависти и зависти, коррупции и вырождения. Если верить  Саллюстию – современнику событий и далеко не равнодушному описателю всеобщего упадка нравов, согласно которому причиной глубокого кризиса Римской республики стали повсеместный отход римлян от традиционных добродетелей, господство честолюбия и алчности – нобили (некогда – главный нерв и становой хребет государства «потомков Энея и Ромула», гордо именовавших себя «энеадами» и «ромулидами») дегенерировали самым чудовищным образом. Богатство служило им лишь для удовлетворения самых нелепых и безумных прихотей. «Если сравнить современные дома и виллы с храмами, построенными предками в честь богов, то не трудно убедиться, что предки старались украшать свои святилища набожностью, а свои жилища — славою. Потомки же этих благородных людей дошли до чудовищных извращений, само богатство для них - предмет дикой забавы, ибо - чем иначе объяснить, что некоторые частные лица из прихоти срывают горы и застраивают постройками моря. Нет ничего удивительного в том, что в подобном обществе пышно расцвели разврат, половые извращения, чревоугодие и прочие пороки. Подобная жизнь, подобная обстановка сама толкает людей, в особенности молодежь, на преступления и беззакония» (Гай Саллюстий Крисп. «Заговор Катилины»).
     Этому безумному расточительству и произволу римского «нобилитета», прямо-таки «бесившегося с жиру»,  способствовало отсутствие у него реального социального противника и противовеса.   
     Исход ожесточенной борьбы между крупными латифундистами и мелкими свободными землевладельцами и земледельцами, вынужденными всю свою горемычную жизнь «над крепкой мотыгой / Тяжко вздыхать и поля бороздить нагнетаемым плугом» (как писал прославленный эпикуреец Тит Лукреций Кар в своей философской поэме «О природе вещей»), борьбы, под знаком которой на протяжении столетий проходила политическая жизнь Римской олигархической республики,  к описываемому времени окончательно определился. Эта борьба завершилась победой латифундистов. Не выдержавшие рыночной конкуренции с продукцией латифундий (более дешевой, чем продукция свободных сельскохозяйственных производителей – до тех пор, пока себестоимость продуктов рабского труда, применявшегося в латифундиях, была ниже, в связи с дешевизной рабов и, соответственно, незначительностью расходов на их содержание; положение изменилось лишь впоследствии, когда покорение римлянами всех соседних, густонаселенных государств античной Экумены привело к уменьшению притока извне рабов-военнопленных), свободные римские земледельцы были, так сказать, ликвидированы латифундистами как класс, почти бесследно растворившись как в рядах огромной постоянной армии Римской республики, так и в массе городского «пролетариата» (товарищи Карл Маркс и Фридрих Энгельс сказали бы – «люмпен-пролетариата», что означает по-немецки – «пролетариата в лохмотьях») – «нового плебса». Иными словами – в  скопище деклассированных и коррумпированных, вследствие вечного голода и вечной бедности, бездельников. В «столичной биомассе», гнушавшейся труда (как «низкого занятия, подобающего лишь рабам, а не свободным римским гражданам»). Ведшей почти растительное существование, мыкавшей горе между даровыми гладиаторскими играми, колесничными бегами и травлей диких зверей на цирковой  арене, дожидаясь очередной «анноны» - бесплатной хлебной раздачи от государства – и очередной подачки от господ кандидатов на замещение государственных должностей, скупавших по дешевке их – бедных, но свободных римских избирателей и граждан! – голоса. Сохранившаяся еще прослойка свободных городских ремесленников и арендаторов (видимо, не слишком малочисленная), не имела в описываемый период римской истории особого общественно-политического веса и значения.
   Впрочем, в Городе на Тибре существовала и еще одна, весьма денежная, сила, стремившаяся обрести политическое влияние, в котором ей до сих пор было отказано. Этих людей – богатых римских граждан, носивших, в качестве отличительного знака, золотое кольцо на пальце, но не принадлежавших к патрициату - именовали «всадниками» (по-латыни – еquitеs, «эквесами» или «эквитами»). Но это уже другая история...
    Здесь конец и Господу Богу нашему слава!