Восхождение на Мировую Гору

     (Главы из романа "Щит Сварога")

Глава 13. Весна

«Где Океан, век за веком, стучась о граниты,
Тайны свои разглашает в задумчивом гуле,
Высится остров, давно моряками забытый –
  Ultima Thule …»
  Валерий Брюсов, русский поэт.


1.
Низкое красное солнце, едва не касаясь океана, медленно проплывало в разрывах облаков над туманным южным горизонтом, в то время как над северным чистым небом мерцали ночные звезды. Суровые серые скалы, покрытые кое-где голым кустарником, озарялись алыми бликами. Спокойный океан шелестел галькой на пустынных пляжах. Всю эту северную идиллию ранней весны, когда после стодневной полярной ночи начинало появляться низкое солнце, день ото дня все чаще задерживающееся на небесах, нарушал отдаленный гром, временами совсем затихавший, а, временами, отчетливо доносившийся с юга.
У подножья прибрежных скал скопились русские люди, сварожичи и православные, молча и напряженно вглядываясь в южные горизонты. За плечами у них возвышалась красивая, конической формы гора высотою чуть ниже мили с розовой от солнечных лучей еще не растаявшей снежной шапкой. Эту гору, по странности безымянную на официальных картах, но самую высокую на островах и близкую к океану сварожичи любовно величали горой Мера.
Неподвижные лица людей изредка озарялись алыми солнечными лучами, прорывавшимися сквозь разрывы облаков. Нет, не к грозе прислушивались жители северного края. Там, за горами, в сотне миль от них, шел бой одного из отрядов гигантской колонны, неделю назад еще штурмовавшей укрепления, названные «Зубами Дракона», на далекой южной реке Аракс.
Гром, между тем, стих. Низкое мартовское солнце скрылось за горизонтом, и по океану быстро поползли густые синие тени. Люди не расходились, продолжая чутко вслушиваться в шелест океана и пытаясь уловить шум движения стальной армады, победоносно шедшей к последнему берегу.
– Идут! Идут! – закричал русоволосый юноша, поднявшийся на вершину самой высокой скалы. Скинув с плеч куртку, сковывавшую движения, он принялся размахивать большим красным стягом, укрепленным на длинном древке. Последние блики солнца, еще видимого со скалы, играли на алом полотнище.
Внизу командир отряда ополченцев, державший электронную связь с неутомимы вездеходами, шедшими параллельно гористому берегу, приказал запалить заготовленные костры-маяки. Ярко вспыхнуло пламя, жадно пожирая сухие стволы деревьев, собранные на берегу океана.
Два дня назад отряд ополченцев получил боевое крещение, разгромив базу правительственных военно-воздушных сил. Бой был коротким и ожесточенным. Базу охранял батальон, сформированный из ненавистных островитянам южан, от которых за многие годы натерпелись всяких бед и обид.
Прошедшая неделя со дня начала военных действий во многом изменила расстановку сил на островах. Боевой дух правительственных войск стремительно угасал. Базу покинул  немногочисленный гражданский персонал из местных жителей, влившийся в отряд ополченцев, а ночная атака была настолько стремительной, что удалось сжечь на земле почти все боевые машины.
Охрана, знавшая, что пощады не будет, сопротивлялась словно затравленный зверь. Пленных не брали, но и сами понесли большие потери. Трупы врагов побросали в ров и зарыли никак не пометив то место, а погибших соратников захоронили на вершине сопки, насыпали над братской могилой небольшой курган, заботливо обложили его дерном и установили гранитную плиту с именами павших.
После боя над поселками островитян пролетела пара самолетов с крупной атлантийской военно-морской базы «Шар-Пойнт», расположенной в проливе между островами, но оба были сбиты средствами ПВО, захваченными на аэродроме. Больше самолеты не прилетали, на базе было не до повстанцев. Оттуда в спешном порядке эвакуировался гражданский персонал, уходили военные корабли, а от авиации, летавшей на континент, где шли бои с неумолимо продвигавшимися к океану частями распавшейся на множество потоков Второй харьянской колонны, мало уже что осталось. Дислоцированные на базе части атлантийских войск, оснащенные мощным оружием берегового базирования, и несколько правительственных батальонов охраны, брошенных на произвол судьбы командованием разгромленной армии уже бывшего Ибер-Уруса, готовились дать последний бой глубоко проникшей в Арктику части харьянской колонны.
Теперь все это уже позади. База «Шар-Пойнт» больше не существовала и лишь дымились в мартовских сумерках её зловещие руины.
Наконец долгожданный отряд вездеходов показался из-за скалистого мыса и взял курс на просторный залив, обозначенный ярко горевшими кострами. По тёмной глади океана, на которой отражались крупные арктические звезды, словно дикие черные лебеди, шли на воздушных подушках несколько десятков вездеходов, освещавших путь прожекторами.
Мощные прожекторы вырывали из мрака торчавшие ещё кое-где над поверхностью океана уродливые останки буровых платформ, брошенных полвека назад, после того как из шельфа выкачали в ненасытную Атланту всю нефть и весь газ. На этот раз в головной машине находились Рам и Сита. Он – потому, что сам хотел закончить этот ставший уже легендой семидневный поход. Она – потому, что уже не могла разлучиться с ним. В соседней машине на родную Матку возвращались Свят и его товарищи, которые выжили в семидневной войне, казавшейся теперь бесконечной.
Сита любовалась высокой горой, снежную вершину которой заходящее солнце окрасило в алый цвет, и губы её шептали священные сутры:

– И Йима  выступил на путь Солнца и соединил смелых людей в Арйана-Вэджа, которая была создана чистою!


2.
Во второй половине марта на черноморском побережье Кавказа царствует настоящая весна. В Сочи, куда поезд доставил семью уволенного в запас старшины Иванова, ярко светило солнце, обильно цвели субтропические растения и привольно раскинули огромные вычурные листья успешно перезимовавшие пальмы, умытые тёплыми дождями, закончившимися прошлой ночью.
Черноморское побережье Кавказа – зона влажных субтропиков, а потому дождей в этих местах, особенно весной и летом хватает, зато зимой сухо, тепло, в сравнении с остальной Россией, и солнечно. Жители города, уставшие от затяжного циклона, заливавшего город в течение всей недели, теперь ожидали неделю хорошей погоды. Примета такая. 
Поезд прибыл в город у моря, известный как всесоюзный курорт, в семь утра, и до отправления рейсового автобуса в посёлок Красная Поляна  пришлось ждать более пяти часов. Оставив в камере хранения веши жены и детей, уместившиеся в двух дешёвых картонных чемоданах немецкого производства, которые за время долгого пути с тремя пересадками поизносились настолько, что вряд ли бы выдержали новое путешествие, счастливый отец повёл семью показать город, море и знаменитый парк «Кавказская Ривьера» .
В городских магазинах смотреть было не на что, они были заметно беднее магазинов в ГДР, откуда на новое место жительства переезжала жена Иванова Барбара и их дети: Надя и Карл. Десятилетняя девочка была в семье старшим ребёнком и ей дали русское имя, а семилетнему мальчику дали немецкое имя Карл. Так решили родители, прожившие вместе двенадцать лет без регистрации брака. Он был советским военнослужащим, а она гражданкой ГДР и работницей сельскохозяйственного кооператива.
В дамской сумочке, которую Сила Иванович – так Барбара любовно называла мужа, подарил ей в день рождения несколько лет назад, лежали бесценные для новой советской семьи документы: новенький паспорт на имя гражданки СССР Барбары Людвиговны Ивановой, урождённой Вайс, немки, свидетельства о рождении детей: Надежды Силантьевны и Карла Силантьевича Ивановых – с таким не совсем правильным отчеством записали детей, присвоив им правильную национальность «русский» и, наконец, выстраданное двенадцатью годами совместной жизни свидетельство о браке.
Они зарегистрировали брак в Бресте – первом советском городе, где жену и детей встречал счастливейший из людей старшина запаса Сила Иванов, демобилизованный четыре месяца назад и уже не чаявший увидеть родных детей и любимую женщину, которая официально не являлась его женой.

*
В начале февраля на имя егеря и проводника Силы Иванова, одиноко жившего в выделенном ему домишке на окраине горного посёлка, в который можно было добраться лишь по одной небезопасной дороге, ведущей от побережья над ущельем горной реки Мзымта и через туннель, не зря названный людьми «Пронеси господи», пришло  заказное, чтобы не затерялось, письмо из Москвы.
Писала ему незнакомой женщина Ольга Владимировна Лебедева, представившаяся родственницей Елены Васильевны Соколовой, с которой старшина Иванов был знаком с 1945 года, когда начиналась его послевоенная служба в Германии.
Ольга Лебедева писала, что решается вопрос о предоставлении гражданке Барбаре Вайс и её детям советского гражданства и скоро Иванова пригласят в Москву в министерства Иностранных и Внутренних дел. Как скоро, Лебедева не написала и Сила Иванович, буквально оживший от радостной вести, запасся терпением, стал дожидаться вызова в Москву. Об этом же написал родственник Иванова полковник Сысоев, служивший на Урале.
 Спустя две недели пришло ещё одно заказное письмо с требованием быть к первому марта в Москве и получить документы на гражданку ГДР и её детей, которым отдельным распоряжением предоставляется гражданство СССР с правом переезда из ГДР на новое место жительство в посёлок Красная Поляна Краснодарского края, где прописан её супруг Сила Иванович Иванов.
Свадьбу, если так можно было назвать праздничный обед с шампанским в привокзальном ресторанчике пограничного города Бреста, сыграли сразу же после вручения свидетельства о браке в местном загсе. Свидетелями счастливых «жениха» и «невесты» стали их дети, они же и дорогие гости. Сразу же после застолья «молодая семья» отправилась в плацкартном вагоне в свадебное путешествие вначале до Москвы, где их встретила Ольга Лебедева и, поздравив с законным браком, подарила от себя и Елены Соколовой подарок: набор столовой посуды и чайный сервиз в двух больших коробках, а затем на Кавказ.
– А где же сама Елена Васильевна? – спросил Иванов, не заставший в Москве на пути в Брест своей старой знакомой, так много сделавшей для его семьи. – Ещё не вернулась из командировки?
– Ещё не вернулась, Сила Иванович, – ответила Ольга, а Иванову показалось, что красивая молодая женщина чем-то сильно опечалена, но задавать лишних вопросов не стал и пригласил семьи Лебедевых и Соколовых приехать к ним в гости в любое удобное время.
– Места у нас красивейшие, Ольга Владимировна. Если приедете зимой, то вдоволь накатаетесь на лыжах и надышитесь горным воздухом. Если летом, то походим вместе по горам и опять же подышим целительным воздухом. От Красной Поляны, если идти горами на восток, то выйдешь к Эльбрусу. Я ходил в тех местах проводником ещё до войны, потом воевал в партизанском отряде. Если пойти на юг через Бзыбский хребет, то выйдешь к Гаграм или к Пицунде, к Чёрному морю. Туда бы я вас непременно сводил. Три – четыре дня нетрудного пути и на всю жизнь останется память!
– Спасибо вам, Сила Иванович, – поблагодарила Иванова Ольга, провожая счастливейшую из семей на юг с Курского вокзала. – Вот вернётся Елена Васильевна – обсудим ваше приглашение. Выберем время и приедем. Я ведь в горах ещё не бывала, только видела издали, а в Пицунде и Гаграх мы с Еленой Васильевной бывали. Хочется побывать ещё раз…
На прощание Ольга погладила по светлым головкам уцепившихся за руки отца детишек и поцеловала Барбару в щёчку. Скромная, невысокая и хрупкая немочка в шляпке и демисезонном пальто, одетая не по русской зиме, покраснела, и с ответным поцелуем поблагодарила добрую русскую женщину:
– Danke shoen .   
Затем, словно спохватившись, что перед ней русская женщина, повторила:
– Большое вам спасибо, фрау, за всё, что вы для нас сделали!
– Вот что ещё, Сила Иванович, – ответив на благодарность Барбары улыбкой, – обратилась Ольга к главе новой советской семьи: – У меня к вам будет небольшая просьба. Передайте эту посылку моему старому товарищу. До войны мы вместе служили на границе. Вот она. – Ольга, только что подарившая Ивановым две коробки с посудой, кивнула на третью, которая оставалась на тележке скучавшего носильщика, присевшего отдохнуть на скамейку. – Он подойдёт к вашему вагону на станции Тихорецкая. Знаете где это?
– Конечно знаю, Ольга Владимировна, это уже наша Кубань! – успокоил Ольгу Иванов. – Поезд стоит на Тихорецкой пять минут. Обязательно передам! Как узнать вашего товарища?
– Его фамилия Булавин, зовут Константином Ивановичем. Он подойдёт к окну вашего купе и назовёт себя. Передайте ему посылку. В ней нет ничего скоропортящегося или бьющегося. В ней детские вещи. В семье Константина Ивановича большое прибавление – двойня! – улыбнулась Ольга. Это им наш общий с Русой подарок. Вручите ему посылку, и передайте привет Даше. Поздравьте её от нашего имени с новорождёнными.
– Руса? Кто это? – не понял Иванов.
– Так зовут в кругу родных и близких Елену Васильевну Соколову, – пришлось объяснить Иванову, как зовут дома майора Соколову, которая теперь неизвестно где и даже генерал Калюжный виновато прячет глаза, когда его спрашиваю о Русе.
«Не говорит, не имеет права сказать или не знает?» – не раз задумывалась Ольга, едва сдерживая слёзы, когда младшенькая Лада спрашивал её:
– Вы не знаете, тётя Оля, где мама? Когда она вернётся?   

* *
Огромная страна, имя которой Россия, раскинулась перед Барбарой Ивановой-Вайс и её детьми Надей и Карлом по обе стороны скорого поезда, мчавшегося с севера на юг, бескрайней красивой панорамой и одновременно увлекательной, ещё непрочитанной книгой.
Из окна купе поезда «Москва – Сочи», отправившегося из мартовской, ещё заснеженной Москвы на юг к Чёрному морю, новые граждане страны, не отрывая глаз, смотрели на пробегавшие за окнами города, деревни, поля и леса, реки и озёра, сказочно-красивые русские дали, пробуждавшиеся после долгой зимы…
Купив на этот раз билеты в вагоне-купе, сержант запаса Иванов сделал свадебный подарок жене и детям. Приятно пропутешествовать двое суток в отдельном купе, которое станет на это время для его семьи маленьким и уютным домом.
Тридцатичетырёхлетняя женщина, прожившая всю свою ещё недолгую жизнь в небольшой немецкой деревне на берегу Остзее – родного моря, которое русские называют Балтийским, впервые оказалась за границами своего маленького мира. Прошло всего несколько дней, и вот уже энергичный труженик-паровоз стремительно уносил весь состав и её вагон в большой мир, который любимый муж, Сила Иванович, любовно называл Россией, прибавляя, для солидности – СССР!
Вот и она, любуясь просторами расстилавшейся перед ней страны, постепенно влюблялась в неё, пыталась сравнивать с родной Германией, которую коренные немцы, родившиеся между Рейном и Одером, называют фатерляндом – «землёй отцов». Не получалось, слишком разными были две страны – самые крупные в Европе, стравленные в недавней страшной и опустошительной войне империалистами Англии и Америки, как ей объяснил муж, а не поверить ему женщина не могла.
Безгранично счастливый Сила Иванович рассказывал жене и детям о всём непонятном им, что появлялось и исчезало за окном в русский мир, каким на время стало тщательно протёртое окошко купе. Разговаривали они между собой только по-русски, причём и Барбара и дети неплохо владели языком, своей новой страны. Лишь иногда мать обращалась к детям по-немецки, но, поймав на себе осуждающий взгляд мужа: «договорились, ведь», переходила на русский язык. Надя отучилась два года, и теперь ей предстояло продолжить учёбу в русской школе. Непросто будет девочке, ну да ничего, все вместе помогут ей, а сейчас надо говорить на русском языке, привыкать к нему, чтобы стал родным. Осенью и Карлу идти в первый класс, так что забот и у родителей и у детей предостаточно. Хорошо, что эти заботы приятные, а вчетвером всё одолеют!
Барбару беспокоило и то обстоятельство – как примут её русские люди? как станут к ней относиться? Всё-таки немка…
Муж успокаивал:
– Народ у нас хороший, не избалованный. Кроме русских в посёлке живут греки, эстонцы, армяне. Есть и люди других национальностей. Вместе живём, вместе работаем. Ты, Варвара, – Иванов изменил имя жены на русский лад, – можешь работать дояркой на молочной ферме. Дело для тебя привычное. Коровы наши устроены так же, как и немецкие. Справишься. Женщина ты у меня трудолюбивая, ещё бригадиром станешь и на «Доску почёта» повесят твой портрет! – размечтался  супруг, обняв разом всю вою семью, прильнувшую к окну.
Вот и первая остановка – город Тула. Иванов вышел на минуту из вагона и принёс горячие пироги с яблоками и капустой, купленные у старушки, вынесшей свежую выпечку к московскому поезду, а у другой бабушки  купил мочёные яблоки-антоновки и баночку варенья из чёрной смородины к чаю.
– В этом городе большие заводы, на которых делают оружие. В войну немцы вплотную подошли к Туле, да взять не смогли, – объяснял Сила Иванович жене и детям, что это за город, а Барбара качала головой:
«Неужели немецкие солдаты оказались так далеко от дома?» – Думала она, жалея тех солдат, большинство из которых сложили головы на просторах России. Жалела по-женски, со слезами, вспоминая отца с братом, погибших неведомо где. В то же время ей было стыдно за то, что они воевали против русских людей: добрых, трудолюбивых, светлых лицами, чистых помыслами. Именно таким ей виделся муж. Барбара любила его, им гордилась.
Засветло проехали Орёл и Курск. На остановке Сила Иванович купил и принёс в купе жареную курицу, вкуснее которой ни Барбара, ни Надя с Карлом ещё не пробовали, и рассказал жене и детям о битве на Курской дуге, которая происходила в этих местах четырнадцать с лишним лет назад. После того знаменитого, ещё небывалого в истории войн сражения, немцы попятились назад, прогибаясь под тяжестью «десяти сталинских ударов»  Красной армии.
К семи часам вечера окончательно стемнело, и по вагону прошёл проводник, предлагая пассажирам горячий заваренный чай в стаканах с мельхиоровыми подстаканниками, которые Барбара приняла за серебряные, подивившись богатству русских, которые и в дороге не расставались с серебром. Муж взял восемь стаканов по два на каждого члена семьи и достал из своего саквояжа четвертинку водки, баночку с солёными груздями, баночку красной икры, кусок любительской колбасы и полбуханки свежего чёрного хлеба, который назывался «Бородинский». Для детей отец приготовил медовые пряники и купленные в Москве конфеты: «мишки» и «белочки».
Барбара не смогла устоять и выпила пятьдесят граммов хорошей русской водки, которые приятно согрели и сняли остатки усталости, накопившиеся в течение перенасыщенного событиями последнего мартовского дня. Закусила аппетитной шляпкой груздя, а потом все вместе ели курицу и колбасу с замечательным чёрным хлебом, и пили чай с бутербродами, густо покрытыми красной лососёвой икрой, с пряниками и конфетами. Словом – пир, начатый в пограничном советском городе Бресте, продолжался. Муж выпил последнюю стопку водки, которую разливал в маленькие серебряные стаканчики, захваченные в дорогу из дома, и проглотил на закуску последний, должно быть самый просоленный груздь…       
Глубокой ночью, когда дети и муж крепко спали, поезд проходил по Украине, и Барбара, переодетая на ночь в дорожный халатик – её сон ну никак не брал, присела у изголовья Карла, которого положила спать с собой на нижнюю полку, и самостоятельно читала названия проезжаемых станций и городов:  Харьков, Краматорск, Лисичанск, Енакиево…
Лишь в четвёртом часу ночи она улеглась рядом с сыном, убаюкиваемая его ровным дыханием, и скоро заснула.
Когда Барбара проснулась, скорый поезд  завершал свой путь по Донбассу, прощаясь с последними терриконами , выросшими вокруг спавших шахтёрских посёлков. Приближалось сказочное Лукоморье , воспетое великим русским поэтом Пушкиным, стихи которого так любил муж и часто по памяти читал всей семье главы из поэм «Руслан и Людмила» или «Евгений Онегин».
За ночь переехали из зимы в лето. На азовском взморье светило ласковое солнышко, было довольно тепло, и земля покрылась свежей травкой и первоцветами. Дружно лопались почки на тополях, радуя рвавшейся на свободу нежной зеленью, а ласточки суетились возле станционных сооружений, спешно достраивая гнёзда.
В девять утра, когда  большинство пассажиров проснулись, появился услужливый проводник, обязанный напоить пассажиров душистым чаем, которого немцы почти не знали, предпочитая кофе. Хоть и плохой, но кофе. А к обеду, после суток пути остановились на вокзале большого южного города Ростов-на-Дону, где поезд простоял двадцать минут. Закрыв купе, Ивановы всей семьёй вышли на платформу и накупили в привокзальном киоске лимонада, мороженого, петушков на палочках для детей и пончиков с кремом к вечернему чаю.
Повсюду продавали к пиву знаменитых ростовских варёных раков – огромных, красных, усатых, но Сила Иванович пива не любил, предпочитая сухое вино, и раков не покупал, предоставив детям возможность посмотреть на эти «чудища» с вытаращенными глазами.
На станцию Тихорецкая прибыли под вечер. Едва поезд остановился, к вагону подошёл мужчина лет сорока в сером костюме кепке и сапогах. В руках у него была сетка-авоська, в ней что-то завёрнутое в  газету. 
– Кто тут будет Сила Иванов? – спросил он, постучав в приоткрытое окно купе.
– Я Иванов! – с заметным акцентом ответила за мужа Барбара. – Сила Иванович идёт к вам, товарищ Булавин. – Женщина заменила слово герр на обращение к людям, принятое в СССР, – Вот и он!
– Вы, товарищ Булавин? – выходя из вагона, спросил мужчину Иванов.
– Я Булавин.
– Вам и Даше привет от Ольги Владимировны и Елены Васильевны, и вот эта посылка. От всей души поздравляем вас, товарищ Булавин, с рождением детей. Двойня – это здорово!
– Спасибо, товарищ Иванов! – поблагодарил Булавин. – Теперь у нас Дашей шестеро. Семья большая! – улыбнулся он, пожимая протянутую руку. 
– Где воевали, товарищ Булавин? В каком звании? – С таких вопросов в пятидесятые годы, как правило, начинался любой мужской разговор.
– На границе, товарищ Иванов, в Литве. Лейтенант-пограничник.
– А я от Кавказа и до самой Германии, – представил свой боевой путь Иванов, протягивая Булавину посылку. Перед ним стоял лейтенант, и Иванов своего звания не назвал.
В это время по вокзалу объявили, что стоянка московского поезда сокращена на две минуты и попросили пассажиров вернуться в свои вагоны.
– Ну, брат, прощай! – Иванов обнял за плечи Булавина. – Будешь писать, передавай привет от нас Ольге Владимировне и Елене Васильевне – добрые, красивые женщины, дай им бог здоровья!
– Да! чуть не забыл! Вот вам баночка с домашними варениками. С творогом и с картошкой. Ещё тёплые, со сметаной, – передал Иванову Булавин авоську, в которой была упрятана завёрнутая в газету трёхлитровая банка с варениками. – Кушайте на здоровье. Счастья вам, товарищ старшина! Здоровья и счастья жене вашей и деткам. А пока прощайте. На одной дороге живём. Бог даст, увидимся!
Мужчины обнялись на прощание, словно старые друзья, а Иванов догадался, откуда Булавину известно его воинское звание – Ольга Владимировна в письме написала…
За окном купе проплывала ровная как стол Кубань, покрытая весенней зеленью лесополос и густой жирной чернью вспаханных знаменитых чернозёмов. Шёл весенний сев, и вдали тарахтели трактора, тащившие за собой сеялки.
Стояла тихая тёплая погода, и под вечер дымка испарений от прогретых за день полей, превратилась в стлавшийся по поверхности земли туман, за которым едва просматривался тёмный массив Кавказских гор. Наступала вторая ночь пути через горы и туннели к уже недалёкому Чёрному морю.
Когда Сила Иванович проснулся, ни жены, ни детей в купе не было.
«Вышли посмотреть на море», – подумал он. Встал, надел брюки и рубашку. Вышел из купе, убедившись, что всё в порядке – семья на месте и Барбара с детьми любуются открывшимся голубым простором тёплого Чёрного моря.
– Смотрите, дельфины! – указал муж жене и детям на большую стаю этих удивительных морских животных, выкармливавших детёнышей молоком. 
– Очень красиво! – призналась мужу Барбара, любуясь морем и стай дельфинов, плывших параллельно берегу, словно состязаясь в скорости с деловито пыхтевшим паровозом, мчавшим пассажирский состав вдоль побережья к красивому городу Сочи, где росли стройные кипарисы, вечнозелёные магнолии и пальмы.

3.
– Герр Воронцов, включайте скорее телевизор и настраивайтесь на первую программу! – войдя в дом, потребовал возбуждённый Гофман. – Русские объявили мораторий на испытания ядерного оружия! Об этом я узнал от коллег по работе, но нужно послушать и посмотреть самим. Хорошая новость, неправд ли?
– Воронцов оторвался от книги, и пока Гофман раздевался и переобувался в прихожей, включил телевизор и посмотрел на часы. До шестнадцатичасовых новостей осталось несколько минут. Обычно в это время Гофман возвращался с работы, и они вместе смотрели новости. В последнее время, очевидно под влиянием Воронцова, он стал особенно политизированным и не пропускал ни одних телевизионных новостей до восьми часов вечера включительно, после чего ложился спать ввиду того, что рабочий день начинался рано, к тому же надо было ещё добраться до города на рейсовом автобусе, а это ещё полчаса.
После привычной музыкальной заставки хорошенькая блондинка средних лет с правильно поставленной речью перечислила основные мировые новости, в число которых вошли: демонстрации протеста против роста безработицы во Франции и Великобритании, сражение повстанцев в горах Сьерра-Маэстра с правительственными войсками , экономический рост в Западной Германии, премьера очередного американского фильма, «состряпанного» в Голливуде и так далее и тому подобное. Наконец диктор сообщила немецким телезрителям о решении правительства СССР установить в одностороннем порядке мораторий на испытание ядерного оружия .
– Что я говорил,  герр Воронцов! – напомнил о себе Гофман. Успев умыться и переодеться в домашнее, он разместился на диване, готовый проглотить всё, о чём расскажет в ближайшие четверть часа хорошенькая блондинка средних лет, на которую старый холостяк и инвалид мог лишь полюбоваться. – После осенних испытаний мегатонных ядерных бомб русские нарастили мускулы и показали американцам кулак! Теперь янки хорошо подумают, прежде чем ввязаться в какую-нибудь новую войну! Англичане и французы – не то. Их ядерные потенциалы невелики – обычная приставка к статусу «Великой державы» . Ну Великобританию ещё можно с большой натяжкой называть «Великой», а вот Франция для этого не годится. «Великой державой» по праву могла стать Германия, но она побеждена и разделена. Федеративная республика экономически уже сильнее Франции, а Бундесвер – самая боеспособная армия в Европе после Советской армии. Даже Япония достойна статуса великой державы, но опять же побеждена и практически разоружена, имея какие-то жалкие «Силы самообороны». Нет, только СССР и США, их экономическая и военная мощь определяют на сегодняшний день мировую политику! К статусу «Великой державы», я бы отнёс Китай, но экономически этот гигант пока ещё очень слаб…   
За три месяца, проведённые в доме Гофмана, Воронцов успел познакомиться с симпатиями бывшего штурмбанфюрера СС и руководителя секретной экспедиции в Советскую Арктику, в которой Сергей принял участие и совершил открытие особой важности. Несмотря на протез, Гофман впоследствии дослужился до звания штандартенфюрера, воевал, был в плену, вернулся на родину и теперь трудился рабочим-станочником на механическом заводе применив специальность, которой овладел в плену.
Как ни парадоксально, но бывший штандартенфюрер Гюнтер Гофман радовался успехам СССР и не любил американцев, англичан и французов. Хорошо относился к Японии, но это понятно.
«Значит хорошо воспитали его в советском лагере для военнопленных» – подумал Воронцов и, не слушая политических заявлений Гофмана и его комментариев к новостям, попытался себе представить, как высокие чины советского КГБ, в руки которых попали документы подготовленные им, приняли наконец правильное решение и прекратили ядерные испытания на архипелаге Новая Земля.
Точных координат пещерного храма у Воронцова не было, их установил майор Клюге, хорошо разбиравшийся в геодезии, а хранил в документах экспедиции Гофман. Но те документы либо утеряны, либо уничтожены в конце войны, когда всё, что не должно было попасть в руки противника, беспощадно уничтожалось. Сжигались миллионы папок с ценнейшими материалами, которые могли послужить всему человечеству.
Воронцов весьма приблизительно описал то, что он видел в пещерном храме, указав координаты самой высокой горы архипелага, что впрочем, можно было и не делать. Сейчас он вспоминал предсказания Клюге о том, что климат в Арктике теплеет. На западном побережье Новой Земли осадков прибывает год от года, и снега и льда становится больше, а потому вход в пещеру будет закрыт и просто чудо, что в сентябре 1939 года они его обнаружили. Как бы там ни было, но при масштабных поисках отыскать пещеру даже под толщей льда вполне возможно.
«Прекращение ядерных испытаний – что это? Стечение обстоятельств или следствие переданной мною информации в КГБ СССР?» – Размышлял Воронцов: «Вот только в чём загвоздка. Меня разыскивают…» – В данной ситуации он вспоминал предостережения Анны Скворцовой: «Подумай, как следует, Серёжа, ты играешь с огнём. Новая Земля – зона особых государственных интересов. Там размещён крупнейший в мире атомный полигон, и перемещать его не станут ни по каким причинам. Кроме того, сложившаяся концепция мировой исторической науки может быть до основания разрушена сенсационными находками в Арктике. Ты представляешь себе, каким силам будет брошен вызов? В западных странах, да и в СССР, немало маститых консерваторов, имеющих огромное влияние на правительства. А тут материалы германской экспедиции в Арктику периода Второй мировой войны, грозящие низвергнуть Старо- и Новозаветную иудео-христианскую концепцию мировой истории. Для «сильных мира сего» по ту и по эту сторону Атлантического океана это будет пострашнее атомной или водородной бомбы! Готов ли ты, Серёжа, к такому повороту и не только собственной судьбы?» – Воронцов вздрогнул от таких мыслей. Его разыскивали и просто чудо, что в числе агентов КГБ оказалась Руса, успевшая предупредить…
«Милая девочка Руса, что же я натворил, заставив тебя бросить семью и отправиться в опасное путешествие на Запад, в те края, откуда, рискуя жизнью, ты с трудом выбралась весной 1945 года. Но ведь везение не бесконечно. Как и тогда, ты опять звонила мне, спасала, подвергая себя опасности. Он вспомнил её взволнованный голос и слова: «Немедленно уходи. Тебе угрожает смертельная опасность! Запомни адрес. Укройся, Там тебя ждёт старый товарищ, он всё объяснит. Кто? Узнаешь, Серёжа. Я не прощаюсь. Оттуда ни шагу! Обязательно дождись меня! Хотела вместе с тобой, да видно не судьба. Всё, Серёжа, обязательно сделай всё, как я сказала, ты меня понял? Никаких «но», для тебя это очень и очень опасно! Обязательно дождись меня. И ещё, вспоминай Любляну. Тебе привет от Анны! Всё, немедленно уходи!»
– Да вы совсем ушли в себя, герр Воронцов, что-то шепчете. Не молитву ли или какое иное заклинание? – прервал его размышления Гофман. – Или вспоминаете нашу экспедицию? Хорошее было время! – мечтательно произнёс он. – Война ещё не началась, у меня было две ноги и, наконец, мы были молоды и полны сил!
С тех пор прошло столько лет, родилось и выросло новое поколение, а вы так и носите в себе тайну второго зала пещеры, в который вам удалось заглянуть, а мне нет. Но я не в обиде, хоть и лишился ноги. Вы спасли мне жизнь и это главное. В последний день 1942 года я сожалел, что не убит и не сумел застрелиться. В тот день меня допрашивала фрау Соколова и узнала вас на фотографии членов нашей арктической экспедиции на русский архипелаг Новая Земля. Я был контужен, почти ничего не слышал, из ушей шла кровь – лопнули барабанные перепонки. Вот такое знакомство с самой красивой на свете женщиной…
Всего-то полчаса, а потом десять лет плена, – тяжело вздохнул Гофман. – Я написал ей, узнав адрес от немца, который добровольно сдался русским и работал с военнопленными. Его имя Зигфрид Вернер. Бывший пилот Люфтваффе. Вам он известен?
– Нет, герр Гофман, я его не знал.
– Жаль, хороший был человек. Погиб в Восточном Берлине в 1953 году во время путча. Мне рассказала об этом фрау Соколова. Не стану расспрашивать вас о ней, но чувствую, что вы давно знакомы. Удивительная женщина и очень красивая. Знаете, герр Воронцов, она вас любит, – решился на такое откровение Гюнтер Гофман, которого, если честно признаться, так и не полюбила ни одна из женщин, за которыми он пытался ухаживать в молодости.
– Знаю, Гюнтер, – грустно улыбнулся Воронцов, переживая разлуку после так и не состоявшейся встречи.
«Где ты, Руса? В какую беду попала?» – Мучился Воронцов от бессилия, что он, сильный, здоровый и ещё не старый мужчина, много лет любящий славную девочку Русу, ничем не может помочь ей, и вынужден четвёртый месяц сидеть сложа руки в доме своего старого знакомого Гюнтера Гофмана и ждать или надеяться, нет верить! что она вернётся…
«Когда?»
Засыпая, Воронцов желал себе добрых снов. Мечтая встретиться в них с Русой, пытался себе представить, как она выглядит сейчас. Ведь и двенадцать с лишним лет назад в памятный последний день апреля сорок пятого года, когда иссякла магическая сила камня – подарка Латы, заключившей союз с супругой грозного индоарийского бога Индры богиней Шачи, он видел её лишь мельком через окно «Мерседеса», притормозившего на дороге, забитой беженцами.

4.
Фрау Берта была в трауре. Чёрное платье, которое она носила в течение всего сорок пятого года, оплакивая любимого Отто, погибшего при защите родного Витбурга, плотно облегало её заметно располневшую с тех пор, но все ещё привлекательную фигуру. Кое-где пришлось даже распустить и прошить новые швы. Голову покрывала чёрная кружевная шаль, резко оттенявшая бледное лицо мученицы к тому же натуральной блондинки. Как это не грустно, но чёрное ей шло…
Герр Берг прикрепил к серому тщательно отутюженному костюму чёрную траурную ленту и был, как и подобало в таких случаях, грустен, встречая гостей, которых Берта пригласила на поминки. Надо же было излить перед кем-то горе и прочее наболевшее, а заодно спросить совета у Нильсена, который по её мнению был человеком опытным и знал всё на свете.
Нильсен и Мяаге – оба и так кстати оказавшиеся в конце марта в Гамбурге, после телефонного звонка Берга были в курсе горя, постигшего обитателей имения баронов фон Нагель, последний представитель из рода которых скончался три месяца назад. Американцы приехали в тёмных костюмах с траурными ленточками и с букетом красных гвоздик, которые возложили возле портрета Густава в черной рамочке и с траурной ленточкой в уголке, поставленный на комод.
По христианскому обычаю расселись за столом, на котором стояли дополнительный столовый прибор и рюмка для покойного Густава, и наполнили все рюмки водкой. Так после войны в Германии стали называть шнапс хорошего качества, очевидно отдавая должное знаменитому напитку победителей, который, по мнению многих ветеранов, воевавших на Восточном фронте, делал русских солдат «храбрыми и непобедимыми».
Выпили, помянув Густава, и по тарелочкам застучали ножи и вилки, разделывая ветчину, а затем хорошо прожаренное мясо.
– Я словно чувствовала беду, – тяжело вздохнув, призналась фрау Берта. – Эта несносная Эльза, погубившая Адольфа, погубила и Густава. Мы регулярно переписывались. Густав часто бывал в Германии, конечно же, как аргентинец Хосе Мендоса, Чаше мы встречались с ним в Гамбурге, где у Густава были дела, но иногда он посещал своё родовое имение, которое по его словам, после аргентинской асьенды казалось бедным и запущенным. Не знаю, не видела его заморских владений, – фрау Берта промокнула платочком глаза, которые были у неё на «мокром месте», а герр Берг с состраданием посмотрел на неё и тяжело вздохнул, очевидно, подумал:
«Вот как убивается, не жалеет сердце! От переживаний давление скачет и может всякое случиться…»
– Обычно, Густав, как человек военный и уважавший во всём порядок, отвечал на мои письма дважды в месяц. Письма короткие, писать нечего, только о здоровье и о погоде. Думала, что теперь будет писать о ней, всё-таки особа нам хорошо известная, почти родная, ещё у моего Отто служила, и он ценил её за аккуратность и безукоризненный внешний вид.
Я сразу поняла, что Густав «положил на неё глаз», и дай бог, чтобы у них всё сладилось. Сдалась бы, наконец, это красавица, которой уже по сорок, на милость состоятельного и ещё полного сил мужчины, и могла бы от него родить. Ведь он спас её от ареста, а там могли бы замотать и замучить на допросах. Я права, герр Нильсен? – фрау Берта обратилась за поддержкой к американцу.
– Да, фрау, вы абсолютно правы, – успокоил её Нильсен, а у самого словно «кошки скребли» одновременно и по душе и сердцу: «Неужели всесильный американский миллиардер, устроивший в пустынной местности Чако своё странное поместье и собирающий «коллекцию» из лучших представительниц «прекрасного пола», так жестоко обошёлся с человеком служившим ему, из-за женщины?» – думал он.
Нильсен содрогался от одной лишь мысли, что о нём могли бы подумать фрау Берта, герр Берг и даже Мяаге, узнай, что это он подставил несчастного Густава, которого хватил сердечный удар конечно же не без помощи этого американца, имени которого он старался не называть даже в мыслях.
«Страшный человек. Такой не остановится ни перед чем, а его деньги способны не только уничтожить любого, но и перевернуть весь мир! В сравнении с ним и ему подобными людьми, вожди Третьего рейха просто ягнята, которым позволили на время показать волчьи клыка», – думал Нильсен, неожиданно опьянев от двух пятидесятиграммовых рюмок.
– На пятое безответное письмо наконец пришёл ответ. Телеграмма. Ноги подкосились, и я едва не упала, – призналась фрау Берта. – Какой-то сеньор Альварес, полицейский сообщил, что в рождественскую ночь сеньор Хосе Мендоса скончался от сердечного приступа. И это всё! Представляете, это случилось три месяца назад, а мы ничего не знали…. – нервы фрау не выдержали, и она расплакалась.  Берг принялся её успокаивать.
– Странно, – подумал вслух Мяаге. – герр Нагель был абсолютно здоров и дал бы фору любому из нас, и вот, на тебе –  летальный исход…
– Возможно, это случилось уже в постели, куда Густав, конечно же, затащил эту Эльзу в рождественскую ночь. Не знаю как у него, но моё сердце точно бы не выдержало, – Иван Андреевич Берг – человек всё ещё неисправимо русский, разволновался и хватил подряд две рюмки, закусив маринованным огурчиком домашнего изготовления. В домашних заготовках фрау Берта преуспевала, будучи образцовой хозяйкой и при любимом муже Отто Руделе и при…  Как назвать Берга она точно не знала, а называть сожителем не хотела.
– Иоганн! – простонала фрау Берта. – Побойся бога! От тебя я этого не ожидала!
Нильсен покосился на Берга и пожалел старого человека, которого предстоявшей ночью ожидали нешуточные разборки с задетой за живое фрау Бертой.
– Прошу вас, не пейте больше, герр Иоганн, – посоветовал Бергу Мяаге. Алекс по-доброму завидовал ему. Ивана Андреевича Мяаге знал с сорок первого года, и с тех пор он почти не изменился. Далеко за шестьдесят, а ещё крепкий мужчина, да и фрау Берта не подкачала. Несмотря на свои годы, была всё ещё хороша собой. Что касалось образа жизни этой пары, то, что могло быть лучше жизни на всём готовом и на природе. Вокруг прекрасный буковый лес, взморье. Рядом родное Балтийское море, на другой стороне которого его родная Эстония, строившая вместе с русскими социализм. Штука эта, если присмотреться повнимательней, не такая уж и плохая, что бы о государственном строе в СССР и странах Восточной Европы не писали западные журналисты, в том числе и он сам – работа такая…
По пути на поминки по скончавшемуся в рождественскую ночь Густаву Нагелю, Маяге был в приподнятом настроении и делился с Нильсеном впечатлениями о своей недавней поездке в Нью-Йорк, долгожданной встрече и личном знакомстве с Илоной Салаши – невестой которую ему сосватал он – Нильсен, предварительно переговорив на этот счёт с отцом «засидевшейся в девушках» тридцатилетней хромоногой венгерочки.
Несмотря на свою южную венгерскую кровь, Илона по характеру была ближе к эстонкам и Алексу, уже давно опасавшемуся «горячих женщин» девушка понравилась, а на хромоту он старался не обращать внимания, сам был безруким инвалидом. Как это случилось – вспоминать не хотелось. В памяти обязательно всплывала Ольга, которую он продолжал любить. Очевидно, это до гробовой доски, а потому свои чувства лучше запрятать как можно дальше…
Мяаге был не прочь жениться, не дожидаясь лета или осени. Илона тоже не возражала, ей очень хотелось выйти за муж, а то что у мужа одна рука – не беда. Настоящие мужчины воевали.
Заупрямился отец девушки и настоял на том, чтобы свадьбу сыграли в августе, когда будет готов дом в престижном пригороде. Дом строился на деньги, которые отец полагал приданным для своей единственной дочери, а мебель и прочее, что должно быть в доме – свадебным подарком.
Свою квартиру Алекс осмотрел внимательнейшим образом, убедившись, что в ней ничего не пропало, кроме фотографий, сделанных в Москве во время Всемирного фестиваля молодёжи и студентов в августе прошлого года. Несомненно, здесь побывали агенты советского КГБ, а следовательно, необходимо было срочно менять квартиру. Впрочем, будущий тесть строил для Илоны и будущего зятя дом и это радовало. А пока дом строился, Алекс и Илона сделали важный шаг на пути к созданию семьи – наконец-то улеглись в постель в «засвеченной» однокомнатной холостяцкой квартирке. Случилось это в середине марта, а в конце месяца Мяаге вернулся в Германию. 
И вот встреча со старым приятелем Нильсеном, которому Мяаге сообщил, что получил приглашение отправиться в двухнедельную командировку в СССР. Начальству обеих контор, а это «Ассошиэйтед пресс» и CIA, где служил «талантливый журналист» Арнольд Балтимор, статьи которого читают в СССР и даже ссылаются на них в советской прессе, нравится его работа. По обмену журналистами между двумя странами командировку Балтимора наметили на май. География командировки: Москва – Ленинград – Рига и Таллинн…
– Просто не верится, что смогу увидеть родной город и в самоё лучшее время года – весной! – Своей радостью Мяаге делился с Нильсеном, полагал его старым и добрым другом. – Вот только беспокоит меня эта Элизабет Джонсон. Что если к тому времени она вдруг окажется в Москве? Ведь тогда меня могу задержать как легионера эстонских «Ваффен-СС». Начальству ведь не сообщишь о том, что в наших руках была русская разведчица, а мы вместо того, чтобы передать её британской или американской контрразведке, нелегально отправили с сеньором Мендосой, а по сути с бывшим группенфюрером СС Густавом Нагелем а Южную Америку.
Теперь выяснилось, что Густав скончался три месяца назад, но куда же тогда подевалась эта Элизабет Джонсон? Что если её перехватили агенты русского КГБ, которыми наводнён весь мир и она либо уже в Москве, либо скоро окажется там? Очень не хочется этого делать, но всё-таки – быть может мне отказаться от командировки по состоянию здоровья? Впрочем, весной я и в самом деле частенько болею, – Мяаге с надеждой посмотрел на Нильсена.
– Ни в коем случае Алекс. Поезжайте. Думаю, что вам ничего не грозит. Эта миссис Джонсон упрятана так надёжно, что можете о ней не беспокоиться и даже забыть.
– Упрятана? – удивился Мяаге. – Откуда вам это известно?
– Известно, – не желая называть источник информации, скупо ответил Нильсен. Объяснять что-либо Мяаге он был не намерен. Не дай бог догадается в чём причина смерти Густава Нагеля. Не зная подробностей, Нильсен мог лишь только догадываться, что у Нагеля возник конфликт с американским миллиардером и банкиром сэром Сэмом Халлом, которому Ян Нильсен был представлен лет пять назад, побывав на его парагвайской асьенде, и с тех пор оказывал миллиардеру некоторые, щедро оплачиваемы услуги. Нильсен знал о пристрастиях сэра Халла и о его «коллекции», которую не одобрит законодательство ни одной страны…
«Что позволено Юпитеру, то не позволено быку», – древнеримской поговоркой оправдал себя Нильсен. Он не мог скрыть от босса, который был гораздо щедрее, чем CIA, появление в его поле зрения такой красавицы, надеясь, что Нагель сообразит, что эта «жар-птица» не про его честь и уступит добычу сильнейшему, то есть богатейшему – ибо в деньгах и есть сила! Этот постулат Нильсен усвоил давно и свято в него верил. Попробуйте опровергнуть эту истину?
– Герр Нильсен, – отвлекла его от размышлений фрау Берта. – Посоветуйте, как нам теперь быть?
– Да, фрау Берта, – очнувшись, вздрогнул  Нильсен. – Что вы имеете в виду?
– Наше поместье, – назвала причину своих волнений добропорядочная немка. – Что нам теперь делать? Поместье принадлежит Густаву, но его теперь нет. Завещания тоже нет, а у него есть кое-какие дальние родственники. Как нам теперь быть, герр Нильсен, подскажите.
– Нильсен потёр лоб.
– Вот что, уважаемая фрау Берта, пока не предпринимайте ровным счётом ничего. Живите себе, как жили прежде. Ведь никто кроме нас не знает, что герра Нагель скончался.
– А его собственность в Аргентине. Кому теперь будет принадлежать эта собственность? – не унималась фрау Берта.
– За неимением наследников собственность покойного сеньора Мендосы национализирует аргентинское правительство, – уверенно предрёк Нильсен.            
«И слава богу», – подумал Берг:  – «нам с Бертой хватит и того что есть».

5.
Апрель и май в долинах горной системы Гиндукуш самые красивые и комфортные для путешествий месяцы. Нет летнего зноя, за зиму в почве скопилась драгоценная влага и прогретая щедрым солнцем земля покрывается роскошным ковром из цветущего разнотравья, который  лежится под ноги всякого, кто путешествует в этих краях весной.
Однако пройдёт месяц, другой и от этого царственного цветения не останется и следа. Трудно поверить, увидев хоть раз такую красоту, что уже к концу июня на поверхности пересохшей земли остаётся лишь мёртвая выгоревшая трава, годная на корм неприхотливым овцам и козам. И так будет до следующей весны.
От Кабула до Бамиана добирались на грузовике с фургоном. Расстояние в сто километров преодолели за шесть часов. Не столько ехали, сколько тряслись по едва проходимым горным дорогам, глядя на которые Анна подумала, что российские дороги, о которых сказано так много негативного, просто замечательные в сравнении с местными древними дорогами, пробитыми в горах многие тысячелетия назад ариями, ведомыми Великим брахманом и вождём Рамом на громадную равнину, раскинувшуюся между Индом и Гангом.
В Бамиане, населённом преимущественно хазарейцами  – самым бедным и бесправным народом в стране, где правили пуштуны, задержались до следующего дня, осмотрев и сфотографировав древний пещерный город, вырубленный в скалах паломниками, стекавшимися в «Золотую долину» реки Бамиан в те далёкие времена, когда в этих местах господствовали индуизм и буддизм.
Рядом с городом на краю и в самом деле необычайно красивой, покрытой полями и садами долины, упиравшейся в отвесные скалы, высились вырубленные в горных породах знаменитые статуи Будды, которые почитают «Восьмым чудом света» . На снимки этих колоссов русские путешественники израсходовали по полной кассете с плёнкой в своих фотоаппаратах и делали зарисовки.
Кое-как переночевали в весьма скверной гостинице, полной крупных тараканов, а утром, вместе с проводником из местных жителей, отправились вверх по течению реки в горы. Для перевозки грузов по бездорожью и на дальние расстояния в этих местах держат двугорбых верблюдов, за которыми закрепилось название Бактриан, происходящее от имени древней страны Бактрии, размещавшейся на этих землях более двух тысяч лет назад и подвергавшейся нашествию войск Александра Македонского – одного из величайших потрясателей Вселенной.
Воины царя Македонии и подвластной ему Греции протоптали истёртыми сандалиями пути от Дуная до Инда – таковы были пределы империи Искандера Великого – так Александра называют на всём Востоке с тех времён и до наших дней.
Анна Скворцова побаивалась Бактриана по кличке «Узбек» – самого крупного из четвероногих членов экспедиции по провинции Бамиан, от которого старалась держаться подальше когда спешивалась и отпускала полакомиться сочной травой свою молодую и смирную кобылу тёмно-коричневого окраса с белым пятнышком на лбу. Рустам сообщил ей имя лошади, которое Анне не понравилось – длинное и не красивое, и она сразу же забыла его, перекрестив  «девочку», ещё не принёсшую своего первого жерёбёнка в «Звёздочку». Это по белому пятнышку.
  Анна с нетерпением ждала апреля, когда, наконец, можно будет уехать на время из Кабула, который трудно было назвать красивым городом, скорее наоборот. Словом, Кабул ей не понравился. Это не уютные Загреб или Любляна и тем более не Белград –  чистенький и зелёный, весь в цветах с ранней весны и до поздней осени. Разместившаяся на берегу голубого Дуная, столица Югославии считалась одним из красивейших городов Европы.
Через Кабул тоже протекала речка с тем же названием, напоминая о Москве и её реке. Однако небольшая горная речка, ничем не напоминавшая широкого, величавого Дуная,  была значительно меньше Москвы-реки, ставшей полноводной с конца тридцатых годов, когда в Столицу СССР и России по каналу Москва-Волга пришла большая волжская вода, напоившая город и сделавшая Москву портом «пяти морей» . 
Зато цветущая долина и горы, куда первого апреля отправились жёны сотрудников посольства Нина Васильевна Петрова и Анна Скворцова, а также младший сотрудник посольства Андрей Дробышев – начинающий дипломат и человек ещё молодой, привели всех в восторг. Дробышев находился в очередном отпуске и воспользовался удобным случаем, чтобы поближе познакомиться с афганской глубинкой, а уже потом лететь домой в Ленинград.
Руководил экспедицией знаток истории иранских народов Рустам Фари, которого обе женщины считали своим афганским другом. Экспедиция по Бамиану – одной из древнейших провинций Афганистана, должна была продлиться около двух недель. Русские путешественницы Нина Васильевна Петрова и Анна Скворцова, а так же путешественник Андрей Дробышев, посвятивший походу в Бамиан половину своего отпуска, уже осмотрели и запечатлели на плёнке знаменитые статуи Будды. По своим колоссальным размерам эти статуи можно было причислить к одному из «чудес света», которое, к сожалению, не попало в общепринятую заветную «семёрку» .
И вот позади последний кишлак, где живут декхане – так в этих краях называют земледельцев Началось восхождение в горы до высоты не более двух с половиной тысяч метров над уровнем моря, не требовавшее специального альпинистского снаряжения.
В горах встречались лишь отдельные кошары, возле которых вместе с отарами овец жили пастухи-пуштуны, с наступлением тепла традиционно перегонявшие стада на летние пастбища. На пути к высокогорным лугам, богатым сочными травами, пролегало множество троп, пробитых копытами животных, и по ним можно было подниматься верхом на лошадях, да и главному транспортному средству экспедиции бактриану «Узбеку» такое по силам, а корма на пути сколько угодно, так что можно «под завязку» наполнить оба горба жировыми запасами на лето.
Фари не раз поднимался в горы, где встречались памятники древней истории страны, которые были ещё недостаточно хорошо изучены, и здесь можно было надеяться на очередное открытие. Кроме того, русским участникам экспедиции хотелось посмотреть на своеобразную природу Гиндукуша.
– Быть в Афганистане и не побывать в горах – это непростительно, – заявил Андрей Дробышев, как и все члены экспедиции владевший «тайной» этих гор, сотканной из противоречивых слухов и домыслов. Знающие люди утверждают, что в горах провинции Бамиан скрыта гробница великого брахмана Рама, который указал путь ариям в будущую страну Индию, к изобильным землям и тёплому океану.
Что касается земель, то они и в самом деле оказались изобильными, взрастив полмиллиарда  потомков пламенных арийцев, совершивших много тысяч лет назад поход от холодного Ледовитого океана к тёплому океану, который теперь зовётся Индийским.
Будучи студентом МГИМО , Дробышев увлекался историей индоевропейских народов, которые в литературе зарубежных авторов, в том числе английских и американских, часто именовались арийскими. В одной из курсовых работ он использовал этот термин. Преподаватель, проверявший работу Дробышева, поставил студенту неудовлетворительную оценку, мотивируя своё решение тем, что термин «арийцы» осквернён немецкими фашистами.
Завязался спор о символике и терминах, который Дробышев проиграл подчистую, несмотря на то, что привёл, по его мнению, яркий пример с пятиконечными звёздами. В те годы шла жестокая война в Корее, в которой американцы, применяя методы «ковровых бомбардировок», уничтожили свыше восьми миллионов человек, преимущественно мирных жителей, то есть по сути каждого пятого корейца.
– На флагах, на военных самолётах, танках США начертана пятиконечная звезда, имеющаяся на гербе и флаге СССР, и даже на кремлёвских башнях. А ведь американцы ведут себя в Корее хуже, чем фашисты, так что же, и нам отказываться от пятиконечной звезды? – пытался протестовать студент.
Его доводам не вняли и объявили выговор по комсомольской линии. Пришлось переписать курсовую работу. Об этом казусе Дробышев рассказа Анне Скворцовой, в которую тайком был влюблён, изменяя таким «невинным» образом своей жене. Супруга Дробышева оставалась с годовалым малышом в Ленинграде. Поскольку увлечение Скворцовой было тайным, упрекнуть двадцатисемилетнего начинающего дипломата было не в чем.
В те годы в Бамиане и практически во всём Афганистане было спокойно, и Рустам Фари решил обойтись без охраны, воспользовавшись хорошо ему известным проводником из местных хазарейцев по имени Хусейн, который к тому же обеспечивал экспедицию надёжными транспортными средствами – верховыми лошадьми и верблюдом.   
Вот в таком полном составе экспедиция выступила в горы на третий день, после того, как покинула Кабул.
 
* *
Днями погода стояла ясная, солнечная и тёплая, что не удивительно – весной в горах обычно господствуют антициклоны, а ночью в холодном тёмно-синем небе сияли такие крупные звёзды, что хоть читай книгу.
Вот когда пригодились тёплые вещи, которые порекомендовал взять с собой Фари, продолжавший «шлифовать» свой  русский язык в вечерних беседах у костра с членами своей маленькой экспедиции, по сути устроенной для них и, прежде всего, для Анны Скворцовой – молодой женщины, умной и красивой. К таким тянутся мужчины, и семейный афганец Рустам Фари, имевший по мусульманским обычаям не одну, а две жены, не стал исключением.
Сразу же по возвращении в Кабул, Фари начнёт подготовку к совместной советско-афганской экспедиции, работа которой была запланирована на всю осень с сентября по декабрь в окрестностях большого города Мазари-Шариф на севере Афганистана, там, где некогда располагались богатые города древней Бактрия.
Рустам приглашал Анну участвовать в работе этой крупной экспедиции, место в которой найдётся и для неспециалиста, но она отказалась. В сентябре Анна Скворцов улетит в Москву к сыну, и будет ждать мужа. Согласно графику очередных отпусков, Юре отпуск предоставят в октябре. Но пока стоял апрель и Анна Скворцова, надев поверх спортивного костюма большой и тёплый шерстной свитер мужа, сидела у костра, слушая разговоры членов «любительской экспедиции», которую можно было считать туристическим походом и которую, как она догадывалась, Фари устроил ради неё. Она была благодарно Рустаму. Чувствовала, что нравится ему, а потому следовало быть осторожной и вести себя сдержанно, так чтобы не дать повода и не наделать глупостей. Отпуская жену в путешествие, Юра сильно переживал:
– Афганистан не Югославия, поэтому, умоляю тебя, соблюдай предельную осторожность, нигде и ни при каких условиях не оставайся одна, Будь всё время рядом с Ниной Васильевной и Андреем. Я, конечно, надеюсь на большой опыт Рустама, но в горах всякое может случиться. К сожалению, не смогу быть с тобой рядом и отговорить тебя от этого путешествия тоже не смогу. Береги себя, Анечка. Надеюсь на порядочность господина Фари, но всё же… – Юра не смог закончить, очевидно не знал, что сказать.
– Этого ты мог бы мне не говорить! – Вспыхнула Анна.
Скворцов виновато посмотрел на жену:
– Прости, дорогая, но всё же будь осторожней…      
Вот бы удивился Рустам узнав, что главной целью Анны были не статуи Будды и не горные пейзажи, а место падения «Дугласа», разбившегося в этих горах в октябре 1954 года. В самолёте находилась делегация индийских женщин. Одной из членов той делегации  была Лата Мангешта-Смит – жена Воронцова…
Ночевали на окраине того самого склона, на который три с половиной года назад упал самолёт. Пока было светло и мужчины обустраивали стоянку, Анна обходила место падения самолёта – пологий склон горы, представлявший собой  обширную поляну, поросшую кое-где арчой и фисташкой. Нина Васильевна, вызвавшаяся её сопровождать, скоро отстала и вернулась к месту стоянки руководить мужчинами.
– Где Анна? – спросил её Фари.
– Гуляет по клону, собирает весенние цветы, – ответила Петрова, – а я к вам, буду помогать с ужином.
Фари и Дробышев посмотрели на маленькую фигурку Скворцовой, видневшуюся на хорошо просматриваемом склоне. Это было то самое место, где упал «Дуглас». Фари показал его Анне при подходе и вот она что-то там ищет или рассматривает.
– Хусейн! Оставь в покое «Узбека» и пригляди за госпожой! – приказал Рустам Фари проводнику, возившемуся с верблюдом, с которого сняли часть груза: две палатки, металлическую посуду и продукты для ужина.
– Слушаюсь, господин, – поклонился проводник и поспешил к молодой и красивой русской женщине, которая гуляла одна по склону горы.
Хусейн знал, что место это пропащее. Там и прежде пропадали люди, а три года назад, осенью это было, упал большой самолёт. К месту падения поспешили пастухи-пуштуны, надеясь поживиться останками самолёта. Однако там уже хозяйничали «горные люди». Пуштун, кочующий в горах с отарами овец, всегда с оружием, а «горные люди» – подавно. Произошло столкновение, погибло много людей… 
«Мало ли что может случиться», – обеспокоился Хусейн, спеша поскорее вернуть русскую женщину в лагерь. Кто такие «горные люди» никто толком не знал. Поговаривали, что они тоже пуштуны, живут в горах за ущельем в тайных пещерах и не признают богом Аллаха, поклоняются языческим идолам, статуи которых испокон веков стоят в Бамиане.
Ходили слухи, что самолёт был сбит, но Хусейн им не верил. В грозу это случилось, вот и ударила молния в самолёт. Сам Хусейн ни за что бы не полетел на такой «железной птице». Это не верблюд и не лошадь. Падать с них ему доводилось и это совсем не смертельно.
Позже на месте падения самолёта появились полицейские из Кабула и спасатели из Индии. Собрали тела погибших, однако нашли не всех. Вот и появились в этих недобрых местах новые неуспокоенные души.
«Страшно. Жаль что не понимает этого русская женщина. Волосы у неё светлые, словно спелый пшеничный колос, а глаза – как небо. Очень красивая! Жаль, что не почитает Аллаха и не закрывает лица. Заглядывается на такую женщину каждый, а ведь есть и плохие люди…» – Верно так рассуждал проводник Хусейн, человек простой и набожный, которому хозяин поручил присмотреть за женщиной, собиравшей весенние цветы.
Увидев шедшего к ней проводника, Анна повернула обратно. Никаких следов от разбившегося самолёта ей обнаружить не удалось, лишь следы ожогов от бушевавшего здесь пожара на редких корявых деревьях.
«Очевидно крестьяне из долины подобрали всё, вплоть до гайки. Металл представляет немалую ценность» – подумала она, пытаясь представить себе, что здесь творилось три с половиной года назад.
– Удалось что-нибудь найти? – спросил Анну Фари.
– Нет, только это, – Анна показала Рустаму букетик весенних первоцветов.
– Цветы можно засушить и сделать гербарий, – посоветовала Нина Васильевна. – Уже темно, а завтра с утра я тоже соберу цветы на память об этой экспедиции. Присаживайтесь, Анечка, к костру. Будем пить чай с лепёшками и сыром. Есть ещё дивный горный мёд. Пальчики оближешь!      

*
– Тысячи лет назад, когда в эти места пришли наши предки, склоны гор были покрыты густыми лесами. Теперь их почти не осталось. Свели люди, используя для строительства и топлива. Есть небольшие массивы из Арчи и фисташки, встречаются орех, горная сосна, дикие яблони, груши и сливы, а так же кустарники. Ближе к ледникам можно увидеть горную ель. В тех труднодоступных местах живут снежные барсы.
Весной, когда сойдёт снег, всё расцветёт и в горах очень красиво, – сидя у костра, рассказывал спутникам о своей родине Рустам Фари, любуясь красивым профилем Анны, которая рассматривала освещённые луной контуры гор и далёкие снежные вершины на востоке, серебристые в лунном свете.
– Есть древние предания, что где-то в этих горах, – Дробышев кивнул на восток, – скрыты гробницы двух великих арийцев. Одним из них был вождь и брахман Рам, который привёл ариев-индов с севера в междуречье Инда и Ганга, основав Индию. Другим был проповедник новой религии Зороастр, нёсший ариям Ирана своё учение. Не в их ли честь в Бамиане, откуда ведут дороги в Индию и Иран потомками высечены из камня гигантские статуи? Та, что выше – в честь Рама, другая в честь Зороастра. Что вы на это скажете, господин Фари? – спросил Дробышев у афганского историка.    
– То же, что и вы рассказали нам, господин Дробышев. Существуют такие предания, но где гробницы великих арийцев – основателей Индийской и Иранской цивилизаций, над доподлинно не известно. Существует легенда, что те из смертных, кто видел их, не возвращаются, навсегда остаются в пещерах, скрытых горами. Мы, афганцы, принадлежим к иранской цивилизации и предки наши почитали учение Заратустры – так принято у иранцев называть Зороастра. Так было до тех пор, пока арабские воины не принесли в наши края свет Ислама, – ответил Рустам Фари молодому русскому дипломату и слушавшим их женщинам: Нине Васильевне и Анне Скворцовой.    
– Афганистан – закрытая страна, которая отгородилась от всего мира горами и пустынями. Своего рода заповедник, в котором время словно остановилось. Как вы считаете, господин Фари, произойдут в ближайшие годы в Афганистане какие-либо крупные изменения или ваша страна так и останется без современных городов, железных дорог, электричества, промышленных предприятий, радио и телевидения? – Задал новый вопрос господину Фари дипломат и любитель истории Андрей Дробышев, у которого в МИДе не было связей, а потому отправленного служить после окончания МГИМО в отсталую и неперспективную страну, дремлющую где-то в средневековье.         
– Что вам ответить, молодой человек, – задумался Фари. – Афганистан уникальная страна. Очень древняя и в то же время, по мнению иностранцев, самая отсталая страна, в которой нет железных дорог, промышленных предприятий и электричества практически для всего населения, а главным транспортным средством являются верблюды, лошади и ослы. У вас, в ваших развитых странах, есть всё, чего нет у нас, но счастливы ли вы, имея железные дороги, промышленные предприятия и электричество для всех? Насколько я знаю историю вашей страны, Россия сто лет назад тоже практически ничего не имела, кроме одной единственной железной дороги из Москвы в Петербург. Был ли ваш народ от этого несчастным? – ответил Дробышеву Фари, задав свой вопрос.
– Ну, я не знаю, – развёл руками Андрей. – Время было другое. Запросы другие…
– А вы, Нина Васильевна, вы, Анна, каким вам видится будущее моей страны? – обратился Фари к женщинам.
– Андрюша прав, время было другое, – подтвердила Нина Васильевна. – Придёт время и у вас всё это появится. Советский Союз поможет. Вы, Рустам, учились в Советском Союзе, бывали в соседних с Афганистаном советских республиках, я имею в виду  Узбекистане и Таджикистане, видели, как там живут советские люди, как всё бурно развивается, строится благодаря помощи всех братских республик СССР и, прежде всего, Российской Федерации. А ведь таджики и узбеки живут и в Афганистане, причём таджиков у вас в два раза больше, чем в СССР . Для того, чтобы построить новую, экономически развитую страну, надо иметь образованный народ. Это прекрасно понимал Владимир Ильич Ленин – основатель советского государства, – чётко и ясно, словно проводила политзанятия, разъясняла свою точку зрения учёному-историку и сотруднику афганского МИДа Рустаму Фари член КПСС Нина Васильевна Петрова. Впрочем, опровергнуть её «железные» доводы было невозможно. Народ Афганистана в те времена был относительно сытым народом, но сплошь неграмотным, неготовым к индустриальному и, тем более, к научно-техническому развитию своей страны.    
Нина Васильевна закончила изложне своей точки зрения, и Анна почувствовала на себе взгляды товарищей по экспедиции, ждавших, что же скажет самая красивая русская женщина в Кабуле, и пожалуй во всём Афганистане.
– Хотелось бы услышать ваше мнение, – улыбнулся Анне Рустам
Анна, вздрогнула, посмотрев на него. Мысли её были далеко. Она вспоминала Любляну, солнечный осенний день и неожиданную встречу с человеком, который оказался двоюродным братом Серёжей. С тех пор прошло почти полгода. Что с ним, Анна не знала. После телефонного звонка из Москвы и учинённого ей допроса в последние часы уходящего 1957 года, прошло три месяца. Больше ей не звонили и Анна томилась неизвестностью, догадываясь, что «там» не знают где находится Воронцов. В противном случае он был бы доставлен в Москву, а её бы вызвали для очной ставки…
«Где ты, Серёжа? Нашла ли тебя Елена Соколова?» – мучилась Анна, вспоминая удивительную женщину, пережившую недавнюю гибель мужа, оставившую семью и отправившуюся на поиски Воронцова, чтобы разыскать его и спасти, а значит провалить порученное ей задание.  Сердце подсказывало Анне, что Елена Соколова любит Сергея…
– Простите, Рустам, отвлеклась и не поняла вашего вопроса, – извинилась Анна, вспоминая о чём только что говорила Нина Васильевна. – Это по поводу рассуждений Нины Васильевны о будущем Афганистана?
– Да, госпожа Анна.
«Что же я могу сказать?» – говорил её растерянный взгляд. – Всё сказанное верно…
– Мне очень интересно выслушать ваше мнение, госпожа Анна, ответил ей влюблённым взглядом, от которого впору бы смутиться, историк и дипломат Рустам Фари – человек интеллигентный и образованный. Таких людей очень мало в спящей средневековым сном стране.
Анна долго собиралась с мыслями, не зная с чего начать:
– Я думаю, господин Фари, о том, что может случиться, если в вашей стране произойдут резкие перемены. Выдержит ли их ваш неискушённый в политике народ? – Глядя на огонь костра, задумчиво молвила Анна. – Афганистан расположен на перекрёстке исторических дорог. Что если вашу страну используют враждебные нашим народам силы, чтобы надолго разрушить мир в Центральной Азии? Время идёт. Что произойдёт в вашей стране лет через пятнадцать, двадцать? – Анна посмотрела в глаза Рустама Фари, и он не выдержал её взгляда, опустил голову, подумав:
«А ведь она права. Упаси нас Аллах от быстрых перемен. Да сохранит Он власть Мохаммада Захир Шаха.
– Странные мысли! – удивилась Нина Васильевна. – Какие-то пораженческие настроения. Откуда они у вас, Анна? У Афганистана надёжный сосед, я имею в виду СССР. Мы не оставим Афганистан в беде и если потребуется, то окажем помощь всеми имеющимися у нас средствами.
– Что значит всеми имеющимися средствами? – спросил взволнованный Фари. – Даже военными?
– Ну этого я не знаю, Рустам, – поумерила пыл Нина Васильевна. – Предоставим выбор средств политикам.
Продолжать беседу на заданную тему никому не хотелось. К тому же все порядочно устали. Мужчины разделили ночь на три равные части и первым заступил на вахту Рустам Фари. Через три часа его сменит Дробышев, а под утро караулить покой Хусейну, который давно спал, завернувшись в кошму. Его не интересовали обсуждаемые проблемы, сути которых ему не понять, к тому же Хусейн  не понимал русского языка.
В ночи шумела река в ущелье, за которым согласно молве жили в пещерах «горные люди», противно выли и лаяли шакалы, шелестел в листьях деревьев ветер и над горной страной сияли яркие звёзды.
Под конец свой вахты Дробышев задремал, прислонившись спиной к тощему деревцу, а когда его растормошил Фари, выяснилось, что исчезла Анна Скворцова.
Перепуганная Нина Васильевна дрожала от страха, едва сдерживая слёзы.
– Понимаете, господин Фари, я слышала сквозь сон, как Скворцова выходила из палатки. Подумала по своим делам, – всхлипнула она. – Что же теперь делать?

6.
В конце марта капитан 1-го ранга Василий Лебедев был командирован в Ленинград, в штаб КБФ . Командировка совпала с несколькими днями весенних каникул, которые директор школы, где преподавала Ольга, разрешил дополнить до недели, предоставив ей ещё три дня отдыха «за свой счёт». Детей – Лену и Игоря отпросили на эти дни, написав заявление на имя заведующего учебной частью, и Лебедевы все вместе отправились ночным поездом в Ленинград, повидаться с родными.
Обрадованный таким известием, брат Ольги Юрий Владимирович Лебедев и его жена Ирина дали телеграмму в Изборск, пригласив к себе на это время Бутурлиных: двоюродную сестру Юрия и Ольги Арину с мужем Александром и детьми: Колей и Надей. В большой квартире Юрия Лебедева и его жены Ирины, унаследованной от отца-профессора, умершего в первый блокадный год, всем места хватит. Широко жили начальник цеха судостроительного завода и старший научный сотрудник Русского музея в квартире из четырёх комнат, имея единственную дочь – пятнадцатилетнюю Веронику. С ними проживала прислуга Нина Ивановна – пожилая незамужняя и бездетная женщина, приехавшая в Ленинград из Новгородской области.
С дорогими родственниками и гостями пришли повидаться Крыловы: Александра Васильевна – мама первой и погибшей в осаждённом Ленинграде жены Василия Лебедева Людмилы и их дочь Катя, вышедшая прошлым летом замуж и бывшая на пятом месяце беременности. Катин муж – военный моряк-подводник – такова традиция семьи Крыловых-Лебедевых, находился в учебном плавании. С ним Ольга и Василий познакомились на свадьбе и попросили Катю передать мужу привет.   
В воскресный вечер отпраздновали встречу, поделились семейными радостями и проблемами: своими и детей – чего только не бывает в жизни? Строили планы на будущее, пели песни, танцевали, вспоминали двоенные и военные годы. Под конец семейного праздника помянули всех, кто не дожил до этого дня – многих родных и близких унесла беспощадная война и среди них капитан Игорь Лебедев.
Ночью Ольга тихо плакала. Мучился, не спал Василий, вспоминая брата. Молча обнял жену, прижал к себе, ждал когда выплачется, снимет боль с сердца…

* *
Весной погода часто приносит сюрпризы. После первого солнечного и ясного дня с Балтики нагрянули тучи. Утро выдалось хмурым и дождливым, так что запланированная экскурсия по городу оказалась под вопросом. После завтрака взрослые решали куда повести детей: в Эрмитаж, Русский музей, Музей Военно-морского флота, в Кунсткамеру или в Исакиевский собор. Мнения разделились, дети заспорили с чего начать, а тут позвонил Юрий Владимирович, работавший начальником цеха на «Адмиралтейском заводе» и пригласил всех совершить экскурсию на старейшее судостроительное предприятие города.
Оказалось, что он получил разрешение показать родственникам и прежде все детям, шедшее полным ходом строительство первого в мире атомного ледокола «Ленин» . Сваренный с применением самых современных методов сварки и ультразвукового контроля качества сварных швов, сверхпрочный стальной корпус будущего ледокола был спущен на воду в конце прошлого года. Теперь будущий ледокол оснащался машинами, механизмами, силовыми установками, словом всем необходимым для могучего корабля, который будет круглогодично проводить сквозь тяжёлые льды арктических морей караваны судов по всему Северному морскому пути, умножая экономическую мощь страны и её военный
потенциал на громадных территориях Сибири и Дальнего Востока, осваиваемых быстрыми темпами.
Такое предложение было принято на «Ура» и, заказав по телефону два автомобиля такси, гости Ленинграда:  москвичи Лебедевы, изборяне Бутурлины и Александра Васильевна Крылова – мама первой жены Василия Лебедева Людмилы, отправились на знаменитый судостроительный завод, которому недавно вернули исторической имя .
Капитан 1-го ранга Василий Лебедев прикинул, что успеет на совещание назначенное на четырнадцать часов, а потому с удовольствие поехал вместе с Ольгой и детьми на завод, где трудился зять.
Начальник цеха Юрий Владимирович Лебедев провёл гостей с экскурсией по цеху, показав как рабочие и инженеры доводят турбогенераторы и гребные электродвигатели, поставленные с других заводов, испытывают их, а затем доставляют на корабль и производят установку и наладку.
Василия Лебедева увлекла за собой Крылова, взяв зятя под руку. Александра Васильевна рассказывала отцу о дочери, которую воспитывала после гибели Людмилы.
– Беременность у Катеньки, Василий Владимирович, – Крылова не решалась называть зятя иначе, любуясь красивым и подтянутым капитаном 1-го ранга, – проходит нормально. В августе или сентябре Катеньке родить. Только представьте, Василий Владимирович, будет у вас внук или внучка, а у меня правнук или правнучка! Обязательно приезжайте на крестины! Сейчас опять стали крестить детей в церкви. Никто этому не препятствуем и выговоров по партийной линии не делают. Ничего зазорного в этом нет.
– Приедем, Александра Васильевна! Непременно приедем! А когда выйду в отставку, окончательно переберёмся в Ленинград. И Ольга мечтает жить в Ленинграде. При увольнении на пенсию квартиру оставляют военному пенсионеру и его семье. Вот мы и поменяем московскую квартиру на Ленинградскую. А вам, Александра Васильевна, спасибо за нашу с Людмилой дочь. Такую умницу и красавицу вырастили и воспитали… – Разволновался Василий.
– Я жила ради Катеньки, – прослезилась Крылова. – Вас должна благодарить, Василий Владимирович, и Людмилу за внучку… 
К ним подошла Ольга.
– Что с вами Александра Васильевна? Почему слёзы?
– Всё хорошо, Оленька. Говорили о Кате, Людмилу вспомнили, – попыталась улыбнуться Крылова. – Вы молодец, Оля. Выглядите просто великолепно! И дочь уже взрослая, невеста! Красавица, вся в вас! Не заметите, как  влюбится, выйдет замуж и выпорхнет из родного гнезда…
К Ольге подбежал Игорь.
– Мама, куда ты ушла! Сейчас пойдём смотреть на корабль! Ледокол «Ленин»! Другого такого нет нигде в мире!
– Когда мы с Людмилой служили в Либаве, там тоже стоял во внутренней гавани на ремонте корабль по имени «Ленин» – эсминец. Каким же он должен казаться «маленьким корабликом» против такой громады как атомный ледокол! – вспомнил Лебедев, а Крылова погладила мальчика по головке:
«И на маму похож мальчик и на папу, а назвали сына в память о первом муже Оленьки. Как всё же хорошо, что они не потеряли друг друга, поженились…» –  подумала Александра Васильевна, украдкой вытирая платочком слёзы.
– А это студенты-практиканты из братской ГДР. Учатся в нашем городе и мечтают строить корабли у себя на родине! Так, товарищи практиканты? – пытаясь перекричать шум, царивший в цехе, обратился одновременно и к экскурсантам и к молодым немцам, начальник цеха.
– Так! Так! Юрий Владимирович! – отвечали немецкие студенты, хорошо говорившие по-русски.
– Познакомьтесь, товарищи экскурсанты, этого молодого человека зовут Генрих Вирен, – теперь уже к родственникам обратился начальник цеха. – Товарищ Вирен – бригадир практикантов. Был отмечен мною и директором завода, как отличный специалист. Генрих, расскажите гостям откуда вы приехали к нам в Ленинград учиться?
– Из Шверина, товарищ Лебедев, подошёл поближе к гостям и ответил симпатичный синеглазый блондин лет двадцати, и как-то особенно посмотрел на Лену. Девушка  смутилась и опустила глаза.
«Ну и ну!! – подумала Ольга, поймав дочь за руку. «Понравилась ты, девочка моя, этому немецкому пареньку. Уйдёшь, а он ещё долго не сможет тебя забыть»…
Парень посмотрел на Ольгу, перевёл взгляд на Леночку и робко улыбнулся, догадавшись что перед ним мать и дочь.
«Где-то я видела это лицо?» – взглянув ещё раз на молодого человека неожиданно поймала себя на этой мысли Ольга и  улыбнулась ему в ответ, понимая, что молодой и симпатичный немецкий товарищ Генрих Вирен догадался кем она приходится понравившейся ему девушке.
«Показалось? Нет, определённо знакомое лицо!» – отвергла сомнения Ольга. «На кого же тогда он похож?» – Она принялась перебирать в памяти знакомые лица, в том числе по фотографиям и даже по кинофильмам.
«Вспомнила!» – Взглянув ещё раз на молодого человека, побледнела Ольга. Перед поездкой в Ленинград, она ещё раз внимательно просмотрела то, что оставила ей на хранение Руса в коробке из-под конфет, и прежде всего фотографии. Руса показывала фотографии ей, рассказывала о людях, которые были запечатлены на снимках. Среди фотографий, хранившихся в коробке, была фотография немецкой семьи по фамилии Вустров.  Родители и дети: две девочки и мальчик лет семи. Руса рассказала Ольге о своих друзьях: Хорсте, Шарлоте, девочках Эльзе и Марите и младшем братике Генрихе, который родился в Южной Америке. Ольга помнила их имена и уже тогда заметила, что белокурый мальчик поразительно похож на отца…
Ольга ещё раз взглянула на Генриха и сравнила его лицо с фотографией главы семьи Вустров.
«Вот и разгадка!»  – подумала она. – «А если просто похож? Впрочем, и имя совпадает…»
Между тем вездесущие мальчишки – Игорь Лебедев и Коля Бутурлин уже успели подружиться с немецким товарищем и обменялись с ним значками. Игорь схватил Генриха за руку и привёл к маме и сестре знакомиться:
– Мама, Генрих подарил мне этот значок! Фестивальный! – Игорь протянул Ольге красивый значок, выпущенный в память о 3-м Всемирном фестивале молодёжи и студентов, который проходил в Берлине в августе 1951 года. – А я подарил ему наш, тоже фестивальный, но у меня такой ещё есть! – делился своей радостью Игорь, собиравший коллекцию значков.
– Это моя мама. Её зовут Ольга Владимировна. А это моя сестра Леночка. Она заканчивает в этом году десятилетку!
– Очень приятно, – чуть склонил голову молодой человек и ещё раз представился семье Лебедевых: – Генрих Вирен.
– Простите, Генрих, – не удержалась, тихо, так чтобы никто не слышал, спросила Ольга: – можно вам задать один вопрос? Только не удивляйтесь, если я угадаю. – Ольга заметно волновалась.
– Задайте, – молодой человек удивлённо посмотрел на чем-то взволнованную маму девушки с красивым именем Леночка, которая ему очень понравилась…
– Скажите, Генрих, ваших родителей зовут Хорст и Шарлота?
– Да, – удивился молодой человек. – Откуда вам это известно?
– Я же предупредила чтобы вы не удивлялись. Догадалась, – улыбнулась и тихо ответила Ольга, которой показалось, что Генрих встревожен, а Василию Владимировичу, наблюдавшему за знакомством жены и детей с бригадиром немецких студентов-практикантов, показалось, что жена чем-то озабочена.
«Неужели и на меня снизошло редкое свойство Русы притягивать к себе людей? – удивилась и озаботилась Ольга, уже не сомневаясь, что симпатичный молодой человек никто иной, как младший представитель семьи Вустров, которой пришлось сменить фамилию. Об этих людях, и их гостеприимном доме на красивом заповедном острове в Балтийском море ей рассказала Руса показала фотографию, которую ей передал в 1944 году Хорст, и показала серьги с сапфирами – подарок Шарлоты на Рождество 1936 года.
«Неужели симпатиями молодых людей?» – по-своему истолковал озабоченность жены подошедший к ним капитан 1-го ранга Василий Лебедев и посмотрел на племянницу, которая стала для него дочерью. Парень ему понравился, а Леночка ещё больше смутилась от взгляда отчима и покраснела.
«Вижу и тебе, Леночка, парень понравился. Жаль, что иностранец», – подумал Лебедев. Он, наконец, осознал, что дочь уже взрослая, ей скоро семнадцать. Через два месяца Леночка закончит среднюю школу, и получит Аттестат зрелости. Мечтает, как мама, преподавать в школе русский язык и литературу, готовится поступать в педагогический институт.
– Генрих! – позвал бригадира один из немецких практикантов. – Нам пора на инструктаж!
– Идите, я догоню вас! – крикнул товарищам Генрих и, заметно волнуясь, обратился к супруге морского офицера и их дочери, так как принято в Германии:
– Извините, фрау Ольга и фрейлен Елена, меня зовут товарищи. Жаль, фрау, что вы не объяснили откуда вам известны имена моих родителей. Хотелось бы увидеться с вами узнать… – Генрих с надеждой посмотрел на Ольгу и на Леночку.
– Мама, давай пригласим Генриха к нам в Москву? – неожиданно предложила Лена и с надеждой посмотрела сначала на мать потом на отца.
– Вы приехали из Москвы? – спросил Генрих.
– Да, мы теперь живём в Москве! – с гордостью ответила Леночка.
Генрих вопросительно посмотрел на мать девушки, догадавшись, что в семье она «главная», а Ольга подумала, что Москва далеко, поспешила к брату, который что-то показывал мальчишкам и Арине и Александру Бутурлиным.
– Юра, можно пригласить товарища Генриха Вирена в гости в твой дом? – негромко спросила у брата Ольга.
– Приглашай Оля. Очень толковый парень! Фамилия морская! Спрашивал, не родственник ли нашего адмирала Вирена , который командовал Кронштадтом. Был такой морской офицер, воевал в Порт-Артуре, командовал кораблями, побывал в японском плену. Перед Первой мировой войной был направлен в Кронштадт. Генрих знает эту историю, читал книгу Степанова «Порт-Артур»  на русском языке, которым неплохо владеет, теперь читает «Цусиму» Новикова-Прибоя , мастерит модель броненосца «Ретвизан» , задаёт вопросы.
Занятный парень, а про Вирена ответил что нет, однофамилец. Приглашай Оля! Нам, корабелам, есть о чём поговорить! – отвлёкся на пару минут Юрий Владимирович Лебедев и, кивнув Генриху: «Ждём!», продолжил увлекательный рассказ о работе своего цеха.
Ольга вспомнил лейтенанта Игоря Лебедева, с которым встречалась на советско-эстонской границе осенью тридцать девятого и весной сорокового года.
«Он был гражданином СССР, я гражданкой Эстонии. Боже мой! Неужели у нашей Леночки будет такая же, разделённая границами любовь?» – подумала она и по-доброму позавидовала Алёнке.
«Жаль, что отец не узнает об этом» – В глазах Ольги вспыхнуло пламя погребального костра, и на мгновение она ощутила себя Княжаной – княжьей дочерью.   

















Глава 14. В сельве

«В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжёлых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым –
Самое высшее в мире искусство….»
Сергей Есенин, русский поэт.

1.
Сессна-182 поднялась с взлётной полосы Содома и, быстро набирая высоту, повернула на восток. Сэм Халл хитро прищурился и посмотрел на Русу, подумав:
«Догадается или нет, что летим смотреть не озеро Титикака, а к водопадам Игуасу?»
Руса догадалась. Трудно спутать восток с западом, когда такое солнечное утро, а солнце, как известно, всходит на востоке.
Сэр, почему мы летим на восток? – с тревогой в голосе спросила она. – Вы обещали исполнить моё желание. Надеюсь, оно выполнимо? Я пожелала осмотреть с воздуха знаменитое озеро Титикака. Так почему же мы летим в противоположную сторону? Прикажите пилоту развернуться!
– Ни в коем случае, леди Руса! – Противно ухмыльнулся миллиардер Сэм Халл. – Это мой вам сюрприз. Осмотрим водопады. Скажу вам честно, они великолепны! А на озеро слетаем в следующий раз, возможно через год или позже. Я так хочу! – Этими словами миллиардер подчеркнул, что вправе поступать как ему угодно.
– Так вот почему вы и ваш телохранитель оделись так, как будто собрались не в горы, а на пляж! Вы заранее решили изменить маршрут и следовательно не пожелали выполнить моё желание, обещанное вами же! – Руса с гневом посмотрела на миллиардера.
– Поберегите нервы, леди Руса! Не ваше, а моё желание, здесь закон! – жёстко, на сколько хватило отвратительного и совершенно не мужского голоса, утвердил свою значимость миллиардер Сэм Халл, наивно полагая, что навсегда. 
– Сегодня, леди Руса, у вас последний свободный день. Так что постарайтесь провести его с удовольствием и полюбоваться водопадами, возле которых мы искупаемся. Вам и вашей служанке придётся купаться нагишом. Купальники не захватили. Стесняться нечего, здесь все свои! – Миллиардер, а следом и за ним телохранитель разинули рты в отвратительной улыбке. – Завтра, леди Руса, вы будете оплодотворены и уже не сможете покидать своих апартаментов до рождения ребёнка.
«Впрочем, и после этого события тоже» – додумал про себя Сэм Халл и вслух, так чтобы слышали все: пилот, телохранитель и служанка, которую Руса упросила взять с собой, подчеркнул:
– Гордитесь, леди Руса, наше с вами дитя, будет причислено к новому избранному богом сообществу, а это значит, что оно будет спасено в будущих войнах и прочих катаклизмах, которые неизбежны. – Противные пухлые губы миллиардера, возомнившего себя новым «спасителем», расплылись в очередной улыбке, а в голове крутились мысли, которые не следовало ей доверять:
«Что, белокурая русская красавица, прикусила свой язычок? Теперь тебе ясно, что мне необходимо только твоё тело, чтобы произвести на свет такого же красивого, как и ты ребёнка, но с моим, богом избранным, генотипом! А если ясно, то смотри в окошко и любуйся красивой природой!»
Руса встретилась глазами с Марией. Девушка всё понимала и с состраданием посмотрела на госпожу.
«Что я могу поделать?» – говорил её измученный взгляд.
Не желая больше говорить с мразью, которая возомнила себя хозяином жизни, Руса собралась с мыслями и прикинула, что дальность полёта у замечательного самолёта Сессна-182, полетать на котором она и не мечтала, тысяча семьсот километров, при условии, что бензобак полный. Решив это проверить, Руса обратилась к пилоту с вопросом:
– Скажите, мистер пилот, бензобак вашего самолёта полон? Можно рассчитывать на то, что машина одолеет все тысячу семьсот километров?
Пилот удивился её вопросу и растерянно посмотрел на хозяина: «Что ей ответить сэр?».
Сэм Хал опередил пилота.
– Зачем вам так много горючего, леди Руса? Туда и обратно тысяча двести километров. Там есть где приводниться, а к озеру мы сегодня не полетим, я же ясно сказал! Ещё одна подобная вольность и мы полетим обратно! – Пригрозил он, и зачем-то посмотрел на телохранителя. Хмурый американец лет сорока был ещё мощнее, чем Макс и от скуки играл мышцами рук, которые не скрывала  спортивная майка без рукавов жёлтого цвета с чёрной надписью на спине: «SECURITY» .
На широком кожаном ремне, затянутом у основания могучего торса, откуда начинались узкие брюки, техасского фасона, обхватывавшие внушительный зад супермена, висела кобура с новейшим револьвером «Smith & Wesson». Это был револьвер калибра 0.357 последней модели, выпущенный известной американской фирмой производителей оружия в 1957 году .
Такие мощные и безотказные револьверы производились только в Штатах, а выстрел из такого оружия мог свалить даже бизона.
– Ну что ж, хренов «спаситель»! – не смогла сдержать себя Руса, которая хотела высказать этому негодяю, всё, что она о нём думает и непременно на русском языке, – Сейчас ты у меня запоёшь по другому! – Услышав непонятные, но судя по выражению её глаз грозные слова Русы, американский миллиардер Сэм Халл интуитивно втянул голову в плечи и молча уставился на неё.
– Что не понятно? Сейчас поймёшь! – Руса раскрыла дамскую сумочку и вместо платочка, помады, зеркальца или пудреницы, достала маленький, умещавшийся на ладони дамский «Браунинг» , хищно блеснувший воронёной сталью.
Быстро, так чтобы телохранитель не перехватил руку, ткнула ствол ему в живот и нажала на спусковой крючок.
Второй выстрел, спустя долю секунды, Руса сделала в голову телохранителя, и следом  третий и четвёртый выстрелы в пилота. Первая пула слегка задела плечо пилота, вторая угодила прямо в сердце.
Руса поднялась и перехватила штурвал управления самолётом, выталкивая обмякшее тело из кресла пилота. Миллиардер Сэм Халл вытаращил на неё и без того выпуклые влажные глаза неопределённого цвета и разинул рот. От страха или удивления, теперь не имело значения. На его пухлых красных губах выступила обильная жёлтая слюна.
– Мария, следи за ним! – приказала служанке Руса. – Если попытается встать, бей по голове, чем попало. На вот, возьми! – Свободной рукой Руса протянула Марии попавшийся ей на глаза большой и тяжёлый фонарь с аккумулятором. Сама вложила тёплый «Браунинг» в кармашек спортивного костюма, в котором собралась на воздушную прогулку и положила руки на штурвал. В последний раз она летала весной прошлого года на учебно-тренировочном самолёте Як-50 . На таких машинах совершали учебные полёты курсанты военно-воздушных училищ.
Во время взлёта и в первые минуты полёта Руса внимательно наблюдала за действиями пилота, устраняя возможные пробелы в управлении «Сессной», которые могли возникнуть когда она поведёт самолёт. Всё-таки Як-50 и Сессна-182 не одно и то же. 
Физически слабый Сэм Халл не внушал ей опасений, в противном случае она готова была расстрелять и его за компанию с телохранителем и пилотом. Тело пилота пришлось вытолкнуть из кресла – оно сильно мешало, тело согнувшегося пополам телохранителя, из простреленной головы которого продолжала стекать кровь  вперемешку с серым веществом мозга, Русе не мешало, так и осталось в пассажирском кресле.
Сосредоточив всё внимание на управлении самолётом, Руса развернула «Сессну» с востока на северо-запад, и взяла курс на Боливию. Не заметить огромное озеро в горах, которое до этого дня Руса видела только на географических картах, было не возможно, а к югу от него находился Ла-Пас. Необходимо лишь посадить самолёт, оборудованный «поплавками», на поверхность озера, желательно в безлюдных местах, а затем, как придётся, добираться до столицы Боливии, где были друзья, был Вадим.

* *
Вадим не подвёл. Как ему удалось незаметно от охраны подложить пистолет в средний вазон с живыми цветами, кажется циниями, она не знала. Достать его и спрятать в дамской сумочке, было не легче.
Покидая в сопровождении Макса бал, устроенный в её честь, Руса сделала вид, что ей захотелось цветов. Поравнявшись с третьим, центральным вазоном, изготовленным из мрамора, поставила приоткрытую сумочку на край и принялась рвать цветы, собирая в букет. Макс стоял рядом, не зная, что ему делать в таком случае, а Руса нащупала небольшой «Браунинг» среди листьев растений и, прикрыв его собранным букетиком, быстро положила в сумочку.
«Кажется, Макс ничего не заметил», – с облегчением подумала она и чтобы окончательно избавиться от подозрений, пошла на хитрость, приказала телохранителю нести её до машины на руках.
Не смея ослушаться, Макс с удовольствием поднял на руки красивую даму с букетом цветов, которые она только что собрала на глазах провожавших её жителей немецкой колонии, названной хозяином асьенды, помешанном на древностях, Ассуром, и отнёс в «Линкольн», где уже разместился Сэм Халл, наблюдавший за тем что происходило.
– Захотелось цветов, леди Руса? – встретил её вопросом и отвратительной улыбкой самозванный «спаситель».
– Да, сэр, захотелось! – ответила Руса и окунула лицо в цветы, которые впрочем, почти не имели запаха.
– Я не знал, что вы так любите цветы, леди Руса. А вот у меня на них аллергия. Впрочем, во время моего отсутствия вам ежедневно будут приносить по корзине цветов. Можете заказывать заранее. Доставят любые цветы. Орхидеи, хризантемы, тюльпаны, магнолии, словом – любые. Хоть подснежники, которых так захотелось одной сказочной принцессе.
– И ромашки? – Располагаясь на комфортном заднем сидении шикарного автомобиля, сделала удивлённый вид Руса, опасавшаяся, что следовавший за ней по пятам Макс всё-таки что-либо заподозрил и  заглянет в её сумочку.
– Что это такое? – не понял миллиардер.
– Такие цветы, – ответила Руса. – Растут под Москвой.
– Под Москвой? – задумался Халл. – Ну что ж, если растут, то  доставят и оттуда. Только заказывайте цветы заранее. Для вас, леди Руса, мне ничего не жаль. Вы самая красивая «жемчужина» в моей «коллекции». Я рассчитываю получить от вас отличного ребёнка, который, быть может, возглавит мой народ на «Земле обетованной», когда весь остальной мир сгорит в гиене огненной, имя которой – Армагедон!

* *
Гладя испуганными глазами на торчавшую из карманчика спортивной куртки леди Русы рукоять «Браунинг», из которого только что были застрелены телохранитель и пилот, миллиардер вспомнил тот вечер, когда они покидали бал, устроенный в Ассуре в честь прекрасной Нефертити.
 Сэму Халлу не терпелось похвалиться своей недавно приобретённой «собственностью» и главным украшением «коллекции» перед жителями немецкой колонии, в которой велись интересующие миллиардера работы в области генетики и вирусологии.
«Ну конечно!» – Вспоминал несчастнейший миллиардер, жизнь которого висела на волоске. Тот представительный мужчин, который дважды или трижды приглашал её танцевать, был с ней заодно! Они всё время о чём-то говорили, и это он передал ей пистолет.
«Как он ухитрился сделать это? Где был Макс, обязанный следить за каждым её шагом! Макса следует немедленно уничтожить!» – Вынес свой жестокий вердикт миллиардер и спохватился, что отдать такой приказ некому. Власть Сэма Халла покоилась на деньгах, а в данном случае они не имели цены и миллиардер ощутил себя полным ничтожеством.
«Неужели агенты ужасного русского КГБ добрались и до Чако?» – Впрочем, сокрушаться в том, что ни телохранители, ни он сам не догадались проверить содержимое сумочки одурачившей его русской красавицы, уже не имело никакого смысла, тем более, что от порохового дыма слезились глаза, першило в горле, а от вида крови, перемешанной с мозгами незадачливого «SECURITY», голова которого упала на колени миллиардера, прикрытые белыми шортами, последнего стошнило…
 «Finita la komedia» , – сказал бы на его месте человек здравомыслящий и приготовился к наихудшему финалу из тех, что с ним могли случиться. Но это здравомыслящий пассажир, а не сэр Сэм Халл, который не привык здраво мыслить, привык повелевать. Словом, к здравомыслящим особям миллиардер не относился хотя и был сказочно богат.
Минут через пятнадцать полёта американец слегка оклемался и принялся немного соображать, думая как бы ему выбраться из самолёта. Миллиардеру вдруг захотелось в родной Нью-Йорк, куда пришла весна, и над знаменитой улицей банкиров, названной Уолл-Стрит, стало ненадолго появляться солнце, стыдливо прячась за небоскрёбами из бетона, стали и стекла, которыми знаменита деловая столица Америки и её мировой финансовый центр.
С этой невзрачной серой улицы, где притаился раскормленный в двух мировых войнах «золотой телец», превратившийся в  безжалостного спрута, протянувшего свои ненасытные щупальца к ресурсам всего земного шара, за вычетом СССР и его союзников, начиналась Америка, символом которой, стала дважды перечёркнутая вертикальными чертами литера «S».
– Леди Руса, прошу вас, посадите, пожалуйста, самолёт и отпустите меня! – взмолился Сэм Халл. – Я больше не буду. У меня к вам нет никаких претензий. Сядьте и выпустите меня, а потом летите куда угодно. А? Пожалейте пожалуйста… – Развесив красные противные губы, слёзно канючил самозванный «спаситель», перепачканный кровью и мозгами сидевшего с ним рядом телохранителя, а потому до смерти перепуганный, загаженный и покорный.
От вони, исходившей от миллиардера, Мария прикрыла свой красивый смуглый носик надушенным платочком. В другой руке она держала фонарь, которым следовало ударить хозяина по голове, но никак не решалась этого сделать без приказа своей госпожи.   
А Русе в тот момент не было дел ни до растерянной парагвайской девушки, приходившейся ей очень и очень дальней родственницей, ни до смердящего миллиардера Сэма Халла, который намеревался породниться с русской красавицей непорочным, однако не менее гнусным способом.
Она сосредоточилась на управлении самолётом, почувствовав нелады в системе управления. «Сессна» плохо слушалась штурвала. Первая пуля, предназначенная пилоту, едва задела его и, надо же такому случиться, повредила гидравлику – случай почти невероятный. Масло медленно вытекало, и самолёт терял управление.
«Необходимо срочно садиться», – озаботилась Руса и посмотрела вниз. По-видимому, самолёт летел над равнинной частью территории Боливии. Внизу в направлении с юга на север протекала какая-то река, обрамлённая зарослями тропического леса.
Из-за повреждений в системе управления вместо северо-востока самолёт летел на север и река, петлявшая внизу, по-видимому, была притоком большой реки Мадейра, которая впадала далеко на севере в Амазонку в центре южноамериканской сельвы – самого большого на Земле тропического леса.
Руса посмотрела на парашюты, сложенные н всякий случай в конце салона. Сама она успеет надеть парашют и прыгнуть – не впервой, а вот Мария?  Впрочем, в таком случае ей придётся оставить штурвал, и самолёт, снижавшийся рывками, может сорваться в штопор…
Бледная от страха, Мария раскрыла свою единственную книгу – истрёпанную Библию на том месте, где была вложена маленькая фотография русского отца, и, не умея читать, шептала заученную на память молитву, готовясь предстать перед богом…
«Не до парашюта ей, да и не прыгнет эта девочка, а если прыгнет, то…» – недодумала Руса. Внизу тропический лес, а река невелика и извилиста.
«Куда садиться? На реку?»
Вот излучина, а за ней небольшое озеро, соединённое с рекой заболоченной протокой. При виде ровной водной глади отлегло на сердце.
«Метров пятьсот в поперечнике», – определила на глаз размеры озера Руса и направила плохо слушавшийся руля самолёт на посадку.
«Будь что будет! Да спаси и сохрани Хор-Пта!» – прошептала она несколько слов из сокровенной молитвы. Оглянувшись и приказав Марии вцепиться руками покрепче в кресло, при этом даже не заметив жалкого и безразличного ей американского миллиардера, на белых шортах которого, и без того загаженных, расплывалось ещё и жёлтое пятно, сжалась в комок, сжимая до боли в суставах рук штурвал «Сессны», стремительно теряющей высоту.   
 
2.
Всё, что происходило с Анной, казалось ей нескончаемым и странным сном. Она куда-то шла, вслед за дрожавшим пламенем факела, не чувствуя под собой ног. Пожалуй даже не шла, её вели. Кто и куда – неизвестно. Разве узнаешь, что тебе уготовано во сне?
Вот факел погас и движение прекратилось. Впереди едва подсвеченный зал, с каменной плитой в центре, на которой установлен большой стекловидный предмет, по форме напоминающий ящик. 
«Гробница?», – промелькнуло в сознании Анны. Однако, поскольку она пребывала во сне, ничему не удивилась. Она знала что перед ней гробница и догадывалась кто в ней. За полупрозрачными, тщательно подогнанными друг к другу  кристаллами горного хрусталя лежал Рам, но видеть его она пока не могла. В зале было слишком темно, к тому же к гробнице необходимо было приблизиться.
О том, что в горах Бамиана захоронен великий брахман ей говорили. Кто? Разве теперь вспомнишь? Во сне многое открывается само по себе, а многого, что казалось бы хорошо известно, никак не вспомнить…   
 Из сумрака замкнутого пространства, скупо освещаемого четырьмя жирниками, чем-то напоминавшими церковные лампады, выплывали неизвестные ей люди в восточных одеждах. Это были мужчины с непроницаемыми лицами. Они исчезали и появлялись вновь. Потом пропали, не проронив слова, а навстречу ей вышла из мрака немолодая, но всё ещё очень красивая женщина с очень знакомым лицом.
«Где я её видела?» – силилась вспомнить Анна. Однако во сне все усилия напрасны. Вот-вот истина откроется сама по себе, или же не откроется никогда. Она попыталась закрыть глаза, крепко уснуть и избавиться от наваждения. Не получалось. Быть может, это был вовсе не сон, а наваждение, гипноз, опьянение? 
Анна протянула руку и коснулась руки вышедшей ей навстречу женщины, лицо которой ей было знакомо, хотя они никогда не встречались. Оставалось лишь вспомнить, где она видела это красивое лицо.
Анна вздрогнул, ощутив тепло рук женщины. Значит, это был не сон.
Неожиданно в сознании всплыл тёплый солнечный день, маленькая уютная Словения, Любляна, кладбище с сотнями  каменных надгробий в виде плит или крестов и между ними Сергей Воронцов.
«Здравствуй Серёжа!» – приветствовала двоюродного брата Анна, но слов своих не слышала. Не услышала и его ответа, лишь шевелились губы.
«Так сон это или не сон?» – задумалась Анна: «Можно ли задуматься во сне? Ведь  сон особое состояние души. Во сне не чувствуешь тела, и сердце ничего не подскажет…»
Себя она не ощущала, но вот тепло женщины, на которую засмотрелась, почувствовала, а в подсознании вновь возник Воронцов.
«Ты что-то хотел мне сказать?» – спросила его взглядом Анна. Во сне иначе не спросишь.
«Это она» – ответил ей Воронцов: «Это Лата». Анна не слышала его слов, ведь он явился ей во сне. Она поняла, что сказал ей Воронцов.
«Конечно же! Как я сразу не узнала её? Конечно же это Лата! Ведь он показывал мне её портрет, рассказывал мне о ней» – догадалась Анна, если, конечно же, во сне можно о чём-то догадываться...
 «Что она делает здесь?» – задумалась Анна, ощутив что сон, наваждение, опьянение или что-то иное тает и она пробуждается в просторном зале, который представляет из себя обширную пещеру, наполнявшуюся теплом и светом.
Словно угадав её мысли, женщина, которую Анна признала Латой и совершенно не удивилась встречи с ней, ведь она пропала в этих местах более трёх лет назад и тела её не нашли, заговорила по-английски. Анна её понимала.
– Здравствуй, русская женщина. Тебя похитили и привели сюда слуги Рама, который покоится в этой гробнице. Подойди поближе и ты увидишь его.
Анна повиновалась.
Гробница в который лежал великий вождь и брахман, была сложена из тщательно подогнанных кристаллов горного хрусталя, соединенных золотыми скрепами, и покоилась на постаменте из гладкой гранитной плиты.
Внутри хрустального ложа окаменевший мёд, сквозь толщу которого при свете факелов, освещавших зал, Анна разглядела тело человека. Там лежал Рам, пришедший с берегов Студеного океана к берегам Инда с племенами ариев, от которых на широкой и плодородной равнине между Индом и Гангом, родился самый многочисленный ныне индоевропейский народ на Земле…
Анну охватил неистовый душевный трепет, несоизмеримый с ощущениями, возникавшими во время созерцания вождя Великой Октябрьской революции, тело которого  хранится в Москве в мавзолее на Красной площади. Ленина мог видеть каждый советский гражданин или иностранец, побывавший в СССР. Рам видела лишь она, и даже если решится рассказать об этом, ей вряд ли поверят.   
Анна пощупала себя за мочку уха, как проделывала такое нехитрое упражнение в детстве, чтобы убедится, что не спит, и убедилась – дурман, обволакивавший сознание, рассеивался, и мозг начинал проясняться.
За ней наблюдала загадочная женщина, в которой Анна узнала Лату, и наконец решилась спросить, пугаясь своего вопроса:
– Скажите, госпожа Лата, неужели я навсегда останусь здесь?
– Лата? – Удивилась женщина. – Кто это?
Анна растерялась, хотела спросить: «Разве не вы?», однако не решилась, подумав: «Неужели ошиблась?»
– Моё имя Сита. Я светлая супруга Рама. Я всегда рядом с ним. Я служу ему. Таково моё предназначение, – молвила, не дождавшись ответа, загадочная женщина. – Я здесь всегда, а дети наши – мой народ расселился там. – Лата-Сита указала рукой в направлении юга.
Так подумала Анна. Огромная страна, населённая потомками пламенных арьев, которых великий вождь и брахман вёл к тёплому океану, лежала за горами Гиндукуш на широкой равнине между Индом и Гангом.
В больших и красивых глазах светлой супруги Рама заиграли блики от факелов, она загадочно улыбнулась и прошептала:
Я вижу детей наших! Я вижу новых Рама и Ситу, ведущих свой народ в Страну Полярной Звезды! Я вижу как дети наши  покидают отравленную землю и возвращаются от Южного океана к Северному. Возвращаются на свою Северную Прародину, куда возвращается жизнь! Я вижу… – Лата-Сита умолкла. Очевидно о том, что она видела дальше, не стоило говорить. Не время …
– А как твоё имя, русская женщина? – очнувшись от видений, спросила она.
– Моё имя Анна Скворцова. А откуда вам известно, что я русская?
– От людей, которые тебя похитили и доставили сюда. Если ты понравишься мне, то останешься здесь и станешь прислуживать мне и Раму, если нет… – Женщина не договорила, очевидно не зная, что ждёт ту пленницу, которая ей не понравится.
Такая неопределённость не устраивала жену советского дипломата Анну Скворцову, готовую бороться за свою жизнь и право вернуться в свой мир.
– Что со мной будет если я вам не понравлюсь? – с замиранием сердца спросила она, не ведая чего ей ждать.
– Двух девушек, которых мне показывали, я оставила. Мне они понравились, – не меняясь в лице, ответила Сита. – Но ты из другого мира. Слуги Рама ошиблись. Тебя не следовало приводить сюда.
– Не следовало, – согласилась Анна. – Тогда сделайте так, госпожа Сита, чтобы я вам не понравилась, – попросила она, понимая, что это Лата, пропавшая три с половиной года назад в этих местах после падения самолёта. Ведь Воронцов рассказывал, что тело Латы обнаружить не удалось.
«Что с ней случилось после катастрофы самолёта, узнать уже не удастся, никто этого не расскажет, а она или потеряла память или пребывает в каком-то особом состоянии», –  подумала Анна, не ведая собственной судьбы, не зная как поступят с ней…
Внезапно Анна почувствовала, что кто-то стоит за её спиной. Медленно повернув голову она увидела высокого чернобородого мужчину в синей накидке. Его лицо с крупными правильными чертами и широким застарелым шрамом на щеке от сабельного удара освещалось пламенем факелов.
Мужчина приложил руку к груди и поклонился Сите, обратившись к ней на древнем языке, которого Анна не понимала. Они обменялись несколькими фразами, а затем Сита посмотрела на Анну и перешла с санскрита на английский:
– Ятра Путра согласен отпустить тебя, русская женщина. Я убедила его, что ты не подходишь для служения Раму. Ты с севера, откуда пришли наши боги. Ты госпожа. Прощай. Ступай за этим человеком и забудь о том, что видела. – Сита посмотрела вслед той, что понравилась ей, но это пришлось скрыть,и прочитала сокровенную молитву:

Всевышний – твоё единственное прибежище,
                Где б ни был ты – в лесу, в небе, в доме или в пустыне,
На вершине горы или посреди глубокого моря.
Рам – Бог и господин твой, твой дом
И ты принадлежишь ему…
Оум !
 
Слушая из уст Ситы, прочитанную ей вслед на санскрите молитву, Анна странным образом поняла её суть. Мысленно прощаясь с той, что «всегда рядом с Рамом», Анна подумала, что Лата, пропавшая в горах Бамиана осенью 1954 года во время авиакатастрофы, и есть реинкарнация Ситы, душа которой вошла в прекрасное тело жены Воронцова…
Уже в полнм мраке Анну подхватили под руки те же люди, что вели её к гробнице Рама и увлекли в узкий тоннель, напомнивший о чистилище, через которое проходит всякий, идущий в иной мир. Чистилище наполнилось удушливыми благовониями, настоянными на опиуме, и, задыхаясь, Анна уснула.

* *
На второй день после исчезновения Анны Скворцовй, в поисках которой принимали участие не только измученные члены экспедиции, но и пастухи с соседнего пастбища со своими собаками-овчарками, наконец, удалось обнаружить пропавшую жену советского дипломата.
Анну нашли спящей в небольшой фисташковой роще. С трудом разбудили, однако у женщины сильно болела голова, и она не могла рассказать, что с ней произошло – ничего не помнила.
Ночью вышла из палатки. Зачем – объяснить не смогла, словно позвал кто-то…
– Худое это место, господин Фари, – покачал головой проводник Хусейн. – Здесь люди пропадали и прежде. Куда пропадали, никто не знает. Ещё никого не находили, только эту женщину нашли. Хвала за это Аллаху! – указал на Скворцову пожилой хазареец и добавил: – Дурное место, господин. Надо отсюда уходить.
Рустам Фари, в тёмных волосах которого Нина Васильевна заметила прибавление седины, решив, что это «от переживаний», тщательно осмотрел и обнюхал Анну, почувствовав, что похищенную обкуривали опием, но никому ничего не сказал, велев свернуть лагерь и вернуться в долину.
Там жили мирные декхане , было спокойно и находилось много древних памятников, которые подлежали исследованию. Рустам Фари опасался за безопасность русских участников своей маленькой экспедиции, организованной им ради Анны Скворцовой, и в горы больше не поднимался.   

3.
И нескольких часов не пробыл Рам в гостях у жителей прибрежных поселков Матки. Пришел приказ из Рампура в срочном порядке идти через полюс на Атланту и, соединившись с частями третьей колонны, преодолевшей Берингов пролив, двигаться на юг, разрушая военные и промышленные объекты, уничтожая войска противника.
Из Атланты поступали тревожные сигналы. Ранее не известные штаммы этнического оружия, уже опустошившие занятый Первой харьянской колонной Левант, чудовищными темпами выкашивали гражданское население. Ситуация в огромной, напичканной опасными ядерными и химическими производствами стране грозила выйти из-под контроля. Следовало самым решительным образом и в кратчайшие сроки уничтожить чудовищную военную и экономическую машину Атланты, второй век безжалостно разрушающую среду обитания людей на всей планете, где уже не осталось абсолютно здоровым практически ни одного человека и где из трех новорожденных детей двоим лучше бы и не рождаться…
Отряд, ведомый Рамом, уже нагоняли основные силы, оснащенные к броску через Арктический океан, где им до самых вражеских берегов будет противодействовать сильный флот Атланты.
Рам прощался со Святом и сварожичами. С ними на Матке оставалась Сита. Рам настоял на этом, обещая скоро вернуться с окончательной победой.
– Присмотри за ней, Свят, – напутствовал боевого товарища Рам.
– Не беспокойся, Предводитель, волос не падет с её головы. Возвращайся с победой! Путь твой пройдет через острова Святого Иосифа. Там крупная атлантская база, её вам не миновать, – молвил Свят, обнимая на прощанье Рама.
– На островах живут русские люди, сварожичи и православные, и с нетерпением ждут освобождения от Сатаны!
– Святого Иосифа? – удивился Рам. – Ты имеешь в виду архипелаг Франца Иосифа?
– Так называют его чужие. Мы же зовем его Святым Иосифом, именем Правителя Руси, который правил более полутора веков назад, и при нем Русь была самой Великой Державой! Православная церковь канонизировала его, и народ присвоил имя Вождя самым северным русским островам древней страны Арктиды, которую ваши предки называли Арйана-Вэджа.
– Там, на северных островах, стоят рядом: древний мегалит – космическая обсерватория наших предков и храм Христа-Даждьбога . Сберегите их…
Уже с океана, когда берег стал удаляться, Рам залюбовался освещенным луной четким контуром заснеженной горы на фоне черного звездного неба, которую Свят называл Мера. Ему чудились древние ведические Боги, молча взиравшие с небес на своих потомков, шедших по Арктическому океану в непобедимой стальной колонне к Северному Полюсу. А многие тысячелетия назад его далекие предки вот так же уходили в неведомые южные горизонты от застывших под натиском наступавших арктических холодов могил родичей, и молчаливые Боги провожали их, благословляя в дальний путь. Неразрывная связь времен…
Рам взглянул на электронную карту и убедился, что действительно гора не имеет на ней имени, хоть и самая высокая на архипелаге, а помечена как высота 1547.
–  Да ведь это номер моего вездехода! – поразился Рам магическому совпадению.
Он принялся перебирать в памяти священные сутры древних вед, где давалось описание местности возле легендарной горы Меру, и отметил про себя сходство прочитанного и увиденного в этот судьбоносный для Мира час.

4.
Вечером того памятного дня, когда Лебедевы всей семьёй посетили Адмиралтейский завод, осмотрев рождавшееся чудо – первый в мире атомный ледокол, предназначенный для освоения Арктики, Генрих Вирен позвонил на квартиру начальника цеха, где проходил производственную практику.
Трубку подняла Леночка Лебедева, ждавшая его звонка.
– Это я, Генрих, – услышала девушка взволнованный голос молодого человека. – Я недалеко от вашего дома. Ничего не изменилось? Я могу к вам придти?
– Ничего не изменилось, ждём вас, Генрих, приходите! – ответила Леночка и смущённо посмотрела на маму. – Он сейчас придёт. Я пойду, переоденусь. Хочу надеть синее с красным платье, которое подарила тётя Руса.
– Надень, оно тебе к лицу, – улыбнулась дочери Ольга, подумав:
«Выросла, доченька, задевичилась. Мальчишки в школе на неё засматриваются, дружить предлагают, а она ни в какую. Видно ждала суженого. Неужели этим суженным станет Генрих? Впрочем, чему же тут удивляться. Через два месяца Леночке исполнится семнадцать лет. Удивляться следует только тому, что судьба свела её, да и нас всех с сыном Шарлоты и Хорста – старинных друзей Русы.
Смотри, Ольга Владимировна, придётся тебе ещё обращаться за помощью к Полине Семёновне. Генрих ведь гражданин ГДР. Только ребёнок ещё твоя Леночка. Как-то всё у них сложится, если сложится. Поди – узнай раньше срока…
А сколько тебе, Ольга Владимировна, было, когда бегала на свидания с молодым лейтенантом да ещё на границу и не в плате, в брезентовом плаще?» – задала себе вопрос Ольга и, припомнив, как это было, себе же ответила: «Семнадцать! Только была ты, Ольга Владимировна, бедовой девчонкой! Голубей гоняла, на границу тайком бегала посмотреть на русских пограничников, там и Игоря приметила, очень понравился тебе молодой лейтенант и тоже Лебедев! От ухажёрства эстонского лейтенанта Алекса Мяааге отбивалась, от папы скрывала свою любовь…» – Ольга мысленно перечислила основные события своей последней девичьей весны в маленьком древнем русском городке Изборске, которому довелось побывать в те времена в Эстонской республике.   
«В отличие от тебя, Ольга Владимировна, Леночка девушка тихая. Голубей не гоняет и на границу не бегает. Но ведь не даром гоаорят знающие люди, что в тихом омуте черти водятся…»
Раздался звонок. Звонили во входную дверь.
Ольга очнулась от своих переживаний, но Леночка, переодетая в красивое синее шерстяное платье с красной отделкой, опередила её и открыла дверь.
– Здравствуйте! – входя в квартиру поздоровался Генрих. В руках молодой человек держал бумажный пакет и несколько букетиков подснежников. Весенними первоцветами, которые привозили с юга проводники поездов, торговали возле Московского вокзала предприимчивые гражданки, прятавшие свой товар в сумках при появлении милиционеров.
Встречать гостя вышли все обитатели просторной ленинградской квартиры: хозяева и гости – семьи Лебедевых и Бутурлиных.
– Это вам, фрау и фрейлен, – Генрих вручил букетики подснежников всем без исключения женщинам: Ирине, Ольге и Арине, а так же их детям: Веронике и Наде и конечно же Леночке, которая покраснела и неожиданно, по-немецки,  поблагодарила молодого человека:
– Danke Shoen.
Пришла очередь краснеть Генриху, но его выручила Ольга, приняв пакет, в котором оказались конфеты и коробочка с замечательными ленинградскими пирожными.
– Это, товарищи к чаю! – Объявила она.
– Проходите, Генрих в комнату, – пригласила гостя хозяйка. Скоро будем пить чай, и вы расскажете о себе, а пока дети покажут вам фотографии из семейного альбома.

* *
– Мы переехали в Восточную Германию, где жили наши предки, из Аргентины, в 1952 году, – в который раз рассказывал Генрих легенду о своей семье. В эту легенду он уже и сам поверил, поскольку покидал Германию весной сорок пятого года в возрасте семи лет и значительная часть сознательной жизни провёл в Буэнос-Айресе, хорошо усвоив испанский язык и полагая Аргентину своей второй родиной, а по легенде – единственной.
– Перебрались в Германию после смерти отца. Он погиб от случайно пули во время беспорядков на улицах Буэнос-Айреса. После этого мама продала всё, что у нас было и мы приплыли в Швецию. Получить гражданство Западной Германии было просто, но мама настояла на своём и после трёх месяцев ожидания, нам разрешили поселиться в ГДР, откуда были родом наши предки, эмигрировавшие в Южную Америку ещё в прошлом веке.
Все кроме Ольги верили рассказам Генриха, который время от времени украдкой посматривал на маму Леночки, догадываясь, что та знает что большее.
«Иначе откуда ей известны имена отца и матери?» – мучился молодой человек, дожидаясь момента, когда можно будет об этом спросить Ольгу Владимировну – очень красивую женщину.
Глядя на Леночку, в которую Генрих влюбился с первого взгляда, он находил, что мать и дочь очень похожи, а значит и Леночке быть такой…
«В России очень много красивых девушек» – давно уже отметил для себя Генрих, которому было стыдно за немцев, воевавших с русскими людьми: добрыми, отзывчивыми не злопамятными, готовыми придти на помощь слабым странам и народам.
За чаем и разговорами не заметили, как прошло время.
Двадцать два часа, – сообщил Юрий Владимирович, услышав бой часов, установленных в прихожей.
Генрих взглянул на свои наручные часы.
– Извините, мне пора уходить. Вход в студенческое общежитие закрывается  в двадцать три часа. У нас с этим строго. – Молодой человек откланялся и прошёл в прихожую. Присел на скамеечку и принялся переобуваться, положив удобные домашние тапочки, которые захватил с собой, в бумажный пакет, уместившийся во внутреннем кармане пальто.
– Мама, можно я провожу Генриха до трамвая? – попросила Леночка.
Хорошо, проводи и сразу же возвращайся, не заставляй нас беспокоится, – согласилась Ольга и посмотрела на мужа.
– Как мама сказала, – подтвердил Василий Владимирович. Перед тем, как покинуть квартиру, Генрих ещё раз попрощался с хозяевами и их московскими и изборскими гостями, а Ольга передала молодому человеку записку.
– Возьми, Генрих и прочитай, – шепнула ему Ольга. – Завтра нам необходимо встретиться. В записке указано, где и когда. Это очень важно.         

*
Едва Генрих и Леночка вышли из квартиры, как, улыбаясь, Юрий Владимирович заметил:
– Вот, Оленька, и твоя Леночка встретила своего суженого. Ты у нас была «прыткой девушкой», и Леночка от тебя отстаёт. Ещё семнадцати нет, а такого парня приворожила!
– Да ну тебя, Юрка! – смутилась Ольга. – Ещё сглазишь!
– Не сглажу. У меня глаз хороший, как и у всех Лебедевых – голубой! Тебе, Оленька, ещё восемнадцати не исполнилось, школу не закончила, а уже вышла замуж. Помнишь, Аринка, как гуляли на Ольгиной свадьбе в вашем доме в Никольево? – обратился Юрий Владимирович к двоюродной сестре. Я ведь на свадьбе не погулял, не знал о ней, да и не смог бы вырваться из Тарту. Так, что, Аринушка, ты единственный свидетель… 
– Конечно помню, Юра, – улыбнулась Арина. Ночью была свадьба. Из гостей – только свои: Владимир Петрович, мама, папа и я. Недолгая была свадьба, без песен и танцев, а потом проводили молодых в мою комнату на мою постель, а мне мама постелила в горнице на сундуке… – С удовольствием вспоминала Арина Бутурлина, урождённая Михайлова – молодая и красивая работящая русская женщина, и лицом и статью уродившаяся, в Князевых – это по женской линии.
– Только не долгой была у молодых первая ночь. Через час прикатили на мотоцикле Мяаге и Ланге. Солдаты пограничной стражи видели тебя, Оля, гулявшую ночью с каким-то парнем, рассказали Ланге, а тот Мяаге. Вот и примчался Маяге сломя голову в Никольево и Ланге с собой прихватил. Едва успел уйти от них Игорь. А через две недели Красная армия пришла в Эстонию… – окончила свои воспоминания Арина и переглянулась с Ольгой:
«Так всё было?»
Взволнованный рассказом родственников, Василий Лебедев обнял жену, и Ольга прижалась к мужу. Вспомнила Игоря и заблестели слезинки в её красивых глазах…
Так что, Ольга Владимировна, готовься к свадьбе. Парень Генрих хороший, серьёзный. Поверь, всё у них сложится! – поцеловав сестру в щечку, продолжил Юрий Владимирович.
– О чём ты говоришь, Юра! – попыталась возразить Ольга. – Леночке ещё нет и семнадцати. До совершеннолетия больше года, да и учиться ей надо.
– Любовь учёбе не помеха! – Улыбнулся Юрий Владимирович. – Сама-то когда поступила учиться в педагогический на заочное отделение? То-то! И жили вы с Василием тогда на Севере, а теперь живёте в Москве. В Москве и учиться легче, всё под рукой! Вот и моя Ирина доучивалась после войны. Беременная ходила на лекции. Молодые были. Жизни радовались. Любили друг друга, и всё было нам не почём!
Но самая романтичная любовь была у наших Арины и Александра. Со школьной скамьи это у них началось, потом оба ушли с братом Игорем в партизаны. Аринку схватили каратели и отправили в Германию. А в победном сорок пятом возвращалась Аринка из неволи и встретилась посреди Германии с Сашей. Надо же такому случиться!
– Да полно вам, Юрий Владимирович, – смутилась Аринка и по примеру Ольги прижалась к мужу, который из скромности только слушал и улыбался.
– Ну вот, Арина Алексеевна, опять «вы»! Мы же с тобой брат и сестра, двоюродные, но всё-таки близкие родственники, да и старше тебя всего лишь на десять лет, а ты опять… – Юрий Владимирович обнял двоюродную сестру за плечи и по-родственному поцеловал в щёчку. – Летом приедем к вам в Изборск. Примете?
– Ну что ты говоришь, Юра! – ответила-исправилась Арина. – Конечно, приезжайте! Не забывай братик, что живём-то мы в вашем доме. Саша ремонт сделал. Приезжайте!   
– Что-то ты сегодня разговорился, Юра, – заметила Ирина. – Не пора ли спать?
– Тебе виднее, дорогая, – согласился с женой Юрий Владимирович. – Завтра рабочий день.
Пока гости и хозяева готовились ко сну, а Василий рассказывал засыпавшему сыну какую-то историю, Ольга подошла к окну и выглянула на улицу. При свете уличных фонарей была видна трамвайная остановка. Она заметила парочку, узнав Леночку и Генриха. Взглянула на часы. Стрелки показывали двадцать два часа тридцать минут.
– Никак не расстанутся, – подумала Ольга, с волнением наблюдая за молодыми людьми. В это время подкатил очередной трамвай и остановился, скрыв от Ольги Леночку и Генриха. Когда трамвай тронулся и покатил по маршруту, Леночка осталась одна и быстрым шагом направилась к дому. Через пару минут позвонила в дверь. Вошла розовощёкая, с лёгкого морозца, счастливая.
– Проводила? – спросила Ольга.
– Да мама, проводила, и чуточку помедлив, смущённо призналась:
– Знаешь, мама, Генрих поцеловал меня в щёчку, а потом в губы, только прикоснулся...  Мы договорились с ним встретиться завтра, а на каникулах он обязательно приедет в Москву. Был прошлым летом проездом. В Сибирь через Москву ехали на строительство электростанции немецкие студенты вместе с нашими. Перешли с Ленинградского вокзала на Ярославский, а Москвы так и не видели. Очень хочет Генрих побывать в Москве и посмотреть на нашу столицу, а потом поедет на каникулы в ГДР. Там живут его мама и сестра.
И ещё, мама, Генрих очень удивился, когда ты назвала имена его родителей. Откуда это тебе известно?
– Известно. А откуда, Леночка, я тебе расскажу позже, когда придёт время. Хватит с тебя на сегодня и поцелуя, – улыбнулась Ольга и поцеловала дочь в щёчку, возможно, в туже самую, что и Генрих.
– Нравится он тебе?
– Да, мамочка, очень нравится! – Призналась Леночка. – Генрих очень волнуется. Ты передала ему записку, назначила на завтра встречу. Зачем?
– И этого тебе, доченька, знать пока не следует, – ответила Ольга. – Только мы с Генрихом встретимся и переговорим  раньше, а потом бери его под руку, и отправляйтесь гулять по городу. Завтра обещают солнечный день!      

5.
Плохо управляемая «Сессна» не приводнилась, а скорее врезалась в толщу озёрной воды. Поплавки вытолкнули самолёт на поверхность и он к счастью не опрокинулся. Довольно сильный восточный ветер понёс «Сессну» к близкому заболоченному берегу, заросшему густым тропическим лесом и, уткнувшись в корни громадных деревьев, с которых до самой воды свисали лианы, самолёт скрылся в сумраке «зелёного ада», как называют тропическую сельву огромной Амазонии бывалые люди.
Мокрая с ног до головы Мария продолжала исступлённо шептать молитвы, прижимая к себе драгоценную Библию. Скрюченный миллиардер с безумными вытаращенными сверх всякой меры глазами, в мокрых шортах, с которых озёрная вода частично смыла всю гадость, к ним приставшую, выползал из салона на четвереньках, завывая на манер шакала, покусанного сородичами и изгнанного из стаи за плохое поведение.
Гнус, москиты, комары и прочие жалящие кровопийцы мгновенно накинулись на них, в то же время, не решаясь атаковать Русу, которая спешно собирала в удобный рюкзак, принадлежавший пилоту всё, что могло им с Марией пригодиться на пути к Андам:
Револьвер мертвого телохранителя, флягу с водой, медикаменты из аптечки, бутерброды на полдник, фонарь, зажигалку и кое-что по мелочам, что попалось на глаза и поместилось в рюкзаке, который Руса накинула на плечи. Увы, но теперь путь к горам придётся проделать пешком ввиду того, что «Сессна» вместо планируемого приводнения на глади высокогорного озера Титикака, климат, в окрестностях которого был сухим, прохладным и здоровым, упала в это болото, кишевшее всякими гадами, где водилась ужасная пиранья, способная сожрать живьём корову, неосмотрительно оказавшуюся в воде.
– Идём! – Схватив Марию за руку, приказала ей Руса и потащила за собой на берег, заметив маленький песчаный пятачок с которого начнётся долгий и трудный путь к Андам, причём расстояние до гор по самым скромным оценкам превышало триста километров, а до озера и того больше.
Руса с отвращением посмотрела на раскоряченного миллиардера, мешавшего ей и Марии сойти на берег, и пнула его в зад ногой обутой по случаю предполагавшейся экскурсии в горы в лёгкие и прочные туристические ботинки, в которых, если обувь беречь, можно пройти и большее расстояние.
Мария была экипирована как и она в спортивный костюм и ботинки, ввиду того, что над горами в районе озера было прохладно, а вот миллиардер Сэм Халл поступил неразумно изменив маршрут воздушной экскурсии к тёплым водопадам, где несмотря на середину южноамериканской осени стояла тридцатиградусная жара и он собирался искупаться в прохладной и чистой воде. Шорты, майка, сандалии и прочие пляжные принадлежности совершенно не защищали его от гнуса и уже через несколько минут Сэм Хал покраснёл от кровоточивших укусов, расчёсывая ранки и жалобно скуля.
Мария страдала значительно меньше, особенно после того, как Руса протёрла её лицо и руки концентрированными французскими духами, которые вместе с «Браунингом» и кое-какими женскими мелочами хранились в её сумочке.
Руса догадалась, почему гнус её не трогал. Тому причина французские духи, а потому расходовать их следовало разумно. Остальные части тела защищал спортивный костюм. Хоть и жарко, зато не съедят.
«Спасибо парижским парфюмерам» – мысленно пошутила она, стараясь хоть как-то поднять настроение: «Побег, кажется, удался. Сегодня первое апреля – день юмора и розыгрышей. Так кто же кого разыграл?» – Неожиданно улыбнулась Руса: «Самозванный Ной меня или я его? Впрочем, до Ла-Паса необходимо добраться любой ценой и до середины апреля. В противном случае, Вадим сообщит в Москву о моём местонахождении, вернее о пропаже и тогда встреча с Воронцовым не состоится. Меня будут искать и наверняка найдут, если до тех пор я буду жива… Стоп!» – спохватилась Руса: «О таких перспективах лучше не думать. Я буду в Ла-Пасе до пятнадцатого апреля! Мы будем там вместе с Марией, чего бы это мне не стоило! Я буду к началу мая в Германии!» – Последняя мысль, в которой ей оставалось поклясться: «Наша встреча, Серёжа, обязательно состоится!» – застыла в сознании и не родилась. Что будет дальше Руса не решалась додумать, просто не знала и возвращаясь к реальности с презрением посмотрела на жалкого зловонного миллиардера Сэма Халла, которого съедал гнус.
Поняв в чём дело, он потянулся за пузырьком, но получил по рукам. Натирать его духами Руса не собиралась.
– Вот что бывает, когда обещанная воздушная экскурсия к горному озеру по желанию одного самодура заменяется полётом к водопадам! – Разъяснила Сэму Халлу «лучшая из жемчужин» так неожиданно выпавшая из его «коллекции». – Пеняёте на себя, мистер «спаситель», Ной паршивый и без ковчега! Топайте теперь за нами к горам с голыми ногами, если хотите жить, и не просите помощи. Хотела и вас пристрелить за компанию, да жаль на вас пули. Пусть съедят комары!
Миллиардер наконец осознал в каком ужасном оказался положении. В этом «зелёном аду» не спасут никакие деньги и даже если бы они были в его руках, то предложить их просто некому.
В этом пустынном краю с нездоровым климатом на десятки миль округ не было ни единого населённого пункта, если не считать индейцев, небольшие группы которых скрытно от цивилизованного мира кочевали по всей огромной Амазонской сельве от Анд до Атлантического океана. Полагая белых людей злом, индейцы держались от них подальше и деньги этих «детей природы» совершенно не интересовали.
Дождавшись когда Сэм Налл выбрался на берег, Руса выстрелила из мощного револьвера системы «Smith & Wesson» в топливный бак самолёта, в котором ещё оставалось несколько литров высококалорийного авиационного бензина. Бензин вспыхнул и пробитый в двух местах бак рванул не слабее ручной гранаты. Пламя охватила «Сессну», жадно пожирая всё, что могло гореть, в том числе трупы телохранителя и пилота.
«Удачный выстрел», – подумала Руса: «Когда останки самолёта догорят и погрузятся в заболоченное озеро, станет невозможно определить, что произошло с пассажирами...» 
Припоминая, как выглядели берега реки и озера с воздуха, Руса направилась на запад. Место, в котором они приводнились, находилось на самом краю Амазонской сельвы, и за полосой тропического леса, проникавшего по берегам рек едва ли не до Чако, лежала тропическая лесостепь или саванна. Ближе к боливийским Кордильерам  лежали степи или льяносы, как называли такие пространства испано-язычные креолы  и метисы , обживавшие эти территории со сравнительно здоровым климатом, занимаясь земледелием и разведением скота.
По оценкам Русы плохо слушавшаяся руля «Сессна» приводнилась севернее боливийского города Тринидад и западнее большой реки Маморе. Проще всего было вернуться на восток, и вдоль реки, где встречались асьеды, добираться до Тринидада, но там их могли задержать. Пропажа миллиардера не останется незамеченной. Хорошо, если следы исчезнувшего самолёта будут искать в районе водопадов Игуасу, а если найдутся свидетели полёта «Сессны» в сторону Боливии, чего нельзя было исключать, то в Тринидаде её могут задержать. Слишком уж приметная для этих мест внешность у Русы. При этом ни у неё, ни у Марии не было ни документов, ни денег.
На север пути не было, там лежала тропическая сельва, покрывавшая огромную равнину, протянувшуюся от Анд до Атлантического океана. По этой равнине протекала самая многоводная река мира с многочисленными притоками. По словам европейцев, хоть раз побывавших в амазонской сельве, там находится «зелёный ад».
Оставался единственный путь на запад к горам, где в льяносах можно было встретить небольшую асьенду, хозяева которой не знали о пропаже американского миллиардера, представиться им попавшими в беду путешественниками и с их помощью добираться до Ла-Паса, не привлекая к себе внимания местных властей и полиции. В Боливии проживало немало немцев и Руса могла выдавать себя за немку, а Марию, говорившую по-испански, за свою служанку. Задача прямо сказать, не из лёгких.
Такие, оказавшиеся весьма кстати познания в области Географии, Руса получила из учебников, по которым преподают эту науку в старших классах школы.. По этим учебникам учился Богдан, а Руса, «учившаяся вместе с детьми», знакомилась с их учебниками и, имея отличную памятью, хорошо помнила всё что прочитала, представляя себе как выглядит прочитанное на географических картах, а, следовательно, и на местности.   
Полоса тропического леса, росшего на влажной, местами заболоченной низине западного берега озера по оценкам Русы достигала по ширине километра – двух и на преодоления этого, пожалуй, самого трудного участка первого дня пути ушло несколько часов.
Часам к трём после полудня, в самый зной измученные Руса и Мария, наконец, выбрались на сухое место, где лес был не такой густой, и стали исчезать лианы, которые приходилось разрезать единственным ножом, бывшим в их распоряжении – занятие нелёгкое и малоэффективное, набивающее кровавые мозоли на руках.
Американского миллиардера с ними не было. Морально сломленный, жалкий и ничтожный человечек, возомнивший себя одним из властелинов мира,  не смог пройти вслед за женщинами по упавшему бревну через заболоченную протоку, сорвался и упал в воду.
Изъеденное гнусом тело самозванного Ноя, больное воображение которого толкало этого отвратительнейшего из нелюдей к «созданию новой расы богом избранных людей» с помощью самых извращённых методов, пошёл на корм прожорливым пираньям. Помочь ему ни Руса ни Мария не могли, закрыли уши руками, чтобы не слышать жутких криков, и пошли прочь.
Едва две отважные женщины вступили в лес, который был суше и в нём встречались небольшие поляны, как наткнулись на семью южноамериканской львицы. Возле лежавшей в тени красавицы-пумы пристроились несколько недавно родившихся детёнышей и жадно сосали мать.
Увидев чужих, царица здешних зверей оскалилась, показав страшные клыки, и привстала на лапах, сбросив с себя беспомощных котят.
– Не сердись, грозная царица сельвы! – обратилась Руса к пуме на русском языке, сжимая в руке на всякий случай револьвер, в котором оставалось ещё пять патронов. – Мы пройдём мимо и не причиним вреда ни тебе, ни твоим детям.
За спиной Русы застыла в немом ужасе Мария, прикрываясь истрёпанной Библией – единственной книгой, которая имелась у неграмотной девушки. В священной для всех христиан книге лежала маленькая фотография отца, которого мать девушки когда-то любила и называла Николасом Руссо. Разве не оберег?
Наверное, пума поняла красивую светловолосую женщину и улеглась, позволив детёнышам продолжить прерванное кормление. Лениво зевнула и прикрыла жёлто-зелёные  глаза, сузившиеся до узких щелочек, пропуская в свои владения двух неизвестно откуда взявшихся людей.

6.
Индига – маленький заполярный посёлок на берегу узкого залива, глубоко вдающегося в тундру, который является продолжением реки Индиги . Отсюда до открытого океана рукой подать, однако в посёлке не такие сильные ветры, как на побережье, и растительность богаче. Растут тощие берёзки, ольха, ива, низкорослый ельник. В августе в лесотундре полно грибов и ягод.
Посёлок был основан в XVIII веке русскими поморами, переселившимися из Мезени на реку Индигу в том месте, где в неё впадает речка Щелиха. В Индигу и Щелиху  идёт на нерест северный лосось – знаменитая сёмга, а на многочисленных озёрах в тундре и лесотундре гнездятся гуси. К осени запасаются жиром на длительный перелёт в тёплые края. В это время местные жители заготавливают  птицу на весь год. Хранят в погребах, устроенных в вечной мерзлоте до следующей осени.
Край необъятный холодный, однако, богатый. Просто не верится что это тоже Европа, на другом конце которой горячая Испания, а в середине Германия, где и зимой температура воздуха редко опускается ниже нуля градусов по Цельсию, а земля не промерзает, и крестьяне выкапывают картофель и овощи в течение всей зимы и не нужны им никакие хранилища. В тундре они тоже не нужны, потому что ни полей, ни огородов здесь нет. В тундре ненцы пасут оленей, которые питаются мхом, поскольку никакой подходящей для корма травы в этих местах нет. Одно слово – тундра, которую в этих краях называют Малоземельской .
Вот в таких местах поселились в конце лета 1957 года Татьяна и Карл Земаны, расписавшиеся в загсе города Архангельска, куда их доставил пароход с переселенцами с Новой Земли, целиком переданной на военные нужды страны, под атомный полигон.
Создавал Советский Союз свой надёжный ядерный щит, который и ныне хранит коренную ослабленную Россию после стольких предательств выродившейся советской элиты и распада империи, собранной царями и сохранённой  большевиками, победившими в Гражданской войне. Собирая страну, рухнувшую под тяжестью двух революций, разразившихся в один роковой 1917 год, большевики-государственники разумно отторгли чуждые русским людям окраины – польских католиков и финляндских лютеран, от которых не было никакой пользы лишь одна смута и головная боль для правительства.
Раздавив германский нацизм и японский милитаризм, русский, советский народ-победитель расширил  свою советскую империю, превзошёл в границах то, что имел до октября 1917 года.
Взяло  советское правительство, возглавляемое мудрым и несгибаемым председателем Совета министров товарищем Сталиным  под защиту малые прибалтийские народы, элита которых, выросшая из немецких баронов – потомков битых крестоносцев,  присягала ещё царю Петру .
Воссоединило украинцев и белорусов, томившихся в польской неволе .
Вернуло юг Сахалина и Курильские острова, профуканные царским правительством в проигранной японцам войне, в начале которой генералы и ура-патриоты грозились «шапками закидать косорылых япошек», а гнилая российская интеллигенция, стыдившаяся имперской «тюрьмы народов», разлагала страну в гадких книжонках и газетёнках, готовя Россию к позорному поражению. Не случись в начале XX века поражения от страны «Восходящего солнца», которая лишь недавно проснулась от средневековья и, продрав узкие самурайские глаза, бросилась на завоевание мира, не было бы японской агрессии в середине того же бурного века, не было бы последующего разгрома и атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки. Не было бы и японских демаршей по поводу четырёх южных островов Курильской гряды . Всё в нашем мире взаимосвязано.
И на западе премьер Сталин расширил пределы советской империи – стёр с карты Европы многовековую угрозу славянам Восточную Пруссию, отдав две её трети Польше, а треть с выходом к Балтийскому морю и осиным гнездом прусской военщины городом-крепостью Кенигсберг, включил в состав СССР и РСФСР. У нас эта земля пока носит имя всесоюзного старосты, как любовно называли в те времена товарища Калинина , а в городе Балтийске ныне базируется Балтийский флот, потерявшие другие свои гавани, уже не граничит с основной территорией России. В этом городе, который прежде назывался Пиллау, бывший офицер Кригсмарине Карл Земан был взят в плен.      
И на севере расширял СССР свою территорию – вернул русскую Печенгу, на земле которой финны, «благодарные за предоставленную независимость», стёрли за четверть века всё, что было в ней русское, изгнав либо истребив русских поморов, освоивших этот самый западный район русской Арктики .
Гражданином великой страны с гордым именем СССР стал в сорок семь лет бывший офицер Кригсмарине и немецкий военнопленный Карл Земан, после двенадцати лет заключения в лагерях и лагерных пунктах. В этой стране пустил свои корни, создал семью и теперь с нетерпением ожидал первенца. Танечка, как Карл любя называл жену, наконец, забеременела. Пошёл уже четвёртый месяц. Очень хотела ребёнка уже немолодая нененецкая женщина, которая нашла своё выстраданное счастье в маленьком северном посёлке.
Местные жители хорошо приняли переселенцев – новую немецко-ненецкую семью, наверное, единственную такую на всё белом свете. Гадали, какую национальность запишут ребёнку. Посёлок маленький и о беременности поселкового фельдшера Татьяны Никифоровны местные женщины давно прознали, вот и обсуждали новость. Только в семье Земанов этот вопрос был давно решённый – ребёнка запишут русским. Если заупрямится глава поселкового совета – он же ЗАГС и прочая власть: «дескать, национальность положено считать по отцу, а если такого в наличии не имеется, то по матери», родители настоят:
«Не немцем же записывать ребёнка. Пусть будет русским, ведь живём мы в России».
Татьяна Никифоровна трудилась фельдшером в поселковой больнице, работать в которой её пригласили накануне переезда с Новой Земли, а Карл Вальдемарович – пригодилось ему имя отца, которое в России при выдаче паспорта переделали в отчество, трудился строительным рабочим на маленьком рыбоконсервном заводе.
Единственное в Индиге предприятие заработало в 1934 году, а в 1937 году в Индигу доставили морем переселенцев-поморов из Мезенского района вместе с разобранными на брёвна домами, домашним скотом и прочим имуществом. С прибытием переселенцев население посёлка выросло вдвое, достигнув девятисот жителей, лов рыбы увеличился в несколько раз и рыбоконсервный завод заработал на полную мощность, производя в лучшие годы до двух с половиной миллионов банок деликатесных рыбных консервов и лососёвой икры.
Однако,  к концу пятидесятых годов заметно снизило производство – сказалась нехватка рыбных ресурсов – выловили. В это время началось строительство домов для ненецких оленеводов, которые переходили от кочевого оленеводства к осёдлому, Для Земана, овладевшего за долгие годы лагерной жизни многими строительными профессиями, работы хватало и заработки стали хорошими.
На заработанные деньги можно было и семью содержать и часть откладывать. Мечтали молодожёны съездить в свадебное путешествие, как это было принять в Германии, да и у нас со временем приживётся. Хотели Карл с Татьяной побывать в Москве. Летом об отпуске Земану не приходилось и мечтать. У строительных рабочих самая горячая пора, так что отпуска не дадут. И дома для оленеводов строить надо и пристань привести в порядок, а это в пятнадцати километрах от Индиги на берегу океана в портопунке Корга, куда с июня по октябрь заходили большие суда. Разгружались и далее на мелких судах по Индигской губе и реке Индиге в тундру доставляли строительные грузы, продовольствие, потребительские товары, геологоразведочное оборудование. Поговаривали, что под тундрой ищут нефть и газ. Обратно везли рыбу, оленину, оленьи шкуры и прочее, чем была богата Малоземельская тундра.         
Думали об отпуске в начале мая. Карл заранее написал заявление на отпуск, и ему обещали предоставить две недели с двадцать седьмого апреля. Татьяне Никифоровне с этим было проще. Вот и решили поехать посмотреть столицу, пока была такая возможность. Позже не получится. Осенью Татьяне родить, а от дитя не уедешь.

* *
С первых дней жизни в посёлке завязались у Земанов дружеские отношения с Пинегиными – Купавой Силовной и Александром, с которыми Карла Вальдемаровича и Татьяну Никифоровну заочно познакомил Капитан 1-го ранга Василий Владимирович Лебедев в посёлке Лагерное, что остался на Новой Земле, закрытой для проживания гражданских лиц.
Пинегина и Земана сближало море. Оба моряки, оба служили во флоте, оба воевали, хоть и друг против друга. Но это дело прошлое.  Зато частенько бывшие военные моряки обращались друг к другу по-дружески – «братишка». И Купава с Татьяной подружились, влекло их друг к другу. И характерами близки – обе северянки, обе начитанные и обе в положении, только Купаве родить месяцем раньше.
«Счастливая», – думала о подруге Татьяна Никифоровна: «Четверых детей родила!» –  Сама ожидала первенца и Купава предсказала ей сына. Откуда такая уверенность, не объяснила. Татьяна шепнула о предсказании мужу и Карл был вне себя от радости, лишь беспокоился как жена переносит беременность.
– Не беспокойся, милый, успокоила мужа Татьяна. Ненецкие женщины рожают на нартах в голой тундре и частенько сами справляются с таким естественным делом. Ненецкие женщины не велики ростом, но сильные и выносливые, как оленихи, а я к тому же медицинский работник. Не беспокойся, всё будет хорошо…
Татьяна Никифоровна уже в зрелом возрасте закончила семилетку, а потом училась на сельского фельдшера. Помимо книг по медицине, прочитала немало произведений русских и зарубежных классиков, выписывала журналы «Огонёк» и «Вокруг Света» .
Купава закончила десятилетку и мечтала выучиться на библиотекаря. Сразу не получилось. Вышла  замуж, потом началась война, спустя полгода родила, а ещё через полгода овдовела – у скольких русских женщин схожие судьбы? Разве сочтёшь…
Мечта сбылась в Индиге. Вышла на пенсию местная библиотекарша, и на её место взяли Купаву Пинегину. Во-первых, грамотная, десятилетку закончила, во-вторых, не много желающих нашлось на это место. Заработок у библиотекаря не велик. Купаву это не смутило. Муж хорошо зарабатывал, командовал портовым хозяйством и в Корге и в Индиге. 
Помимо книг, которых в поселковой библиотеке было немало – постоянно присылали новые издания из Архангельска и Нарьян-Мара , имелись журналы и подшивки газет. Народ в посёлке был не слишком читающий, и постоянных читателей набиралось не более полусотни. Выручали школьники, которые приходили за книгами из школьной программы по литературе. Времени свободного у Купавы много. Брала с собой в библиотеку дочек девяти и шести лет с такими же интересными именами, как у самой: Лада и Леля, а тем, кто интересовался, отвечала: старинные имена, древнерусские. С дочками читала хорошие книги, чтобы росли умницами. А к осени ждали в семье Пинегиных прибавления. На этот раз ждали мальчика.
И дома у Купавы имелись старинные русские сказки, былины, сказания.  Любила она стихи Пушкина, особенно поэму «Руслан и Людмила», которую знала всю наизусть. Другим любимым поэтом Купавы был северный сказитель Клюев , писавший стихи, посвящённые родному северу. Книжек Клюева у неё не было, а стихи и кусочки из поэмы «Песнь о Великой Матери», Купава хранила в тетрадках, переписывая в них всё, что ей нравилось, что передавали  другие люди в таких же рукописных тетрадках.
Всего у Купавы было трое детей. Старший сынок Тихон, которому исполнилось пятнадцать лет, родился от первого брака и теперь учился в Архангельске в морской школе. Будет плавать на рыболовецких судах. Отец Тихона и муж Купавы, с которым прожила она чуть больше медового месяца, погиб на войне и покоился на дне Ледовитого океана. Саша Пинегин – второй муж Купавы узнал координаты места, где затонул пароход, потопленный немецкими самолётами, и пометил это место на карте крестиком – такая вот могилка…
С овдовевшей Купавой демобилизованный Пинегин познакомился осенью сорок шестого года, побывав летом с бригадой заготовителей на Гусиной земле и узнав местожительство овдовевшей младшей дочери от родителей. Сила Иванович и Любава Русовы, вспомнили боцмана Сашу Пинегина и встретили, словно родного сына, а покидал он дом Русовых, испросив благословения у родителей, которым понравился, и этой же осенью, вернувшись на материк, предложил вдовой Купаве пойти за него замуж.
Статная красавица, к которой многие сватались и до Пинегина, несмотря на то, что вдова «с хвостом» , всем отказывала, а за Сашу пошла. То ли приворожил он её, то ли родительское благословение помогло, Купава не упрямилась и пошла за Пинегина.
Распродав нехитрое имущество вдовы, они сразу перебрались в Индигу, где у Пинегина имелся добротный дом – оставила по наследству родная тётка. В доме Пинегиных прожили несколько первых дней Карл и Татьяна Земаны, пока поселковые власти не подыскали им жильё – заброшенный дом, на который наследников не нашлось.
 Пинегин помог Земану,  подготовить дом к зиме и запастись дровами, приговаривая:
–  Дрова у нас на севере – наиважнейшее дело. Однако ни одна печь не греет так, как добрая жена, а твоя, братишка Карл, Татьяна Никифоровна – женщина хоть и росточком невелика, но добрая, настоящая северянка. За такой не пропадёшь!
– Совет вам да любовь на новом месте! Семейного счастья! – пожелал Пинегины Земанам. – А вас, ждём к себе в любой день. Зимы у нас долгие, тёмные, вьюжные. Для разговоров за самоваром очень даже подходящие, а у нас припасы на зиму, которыми вы ещё не обзавелись, так что милости просим…         

* *
Минула первая зима. В апреле запахло весной даже на крайнем севере. После полярной ночи дни казались особенно длинным и погода стояла по большей части умеренно морозная и солнечная.
Земаны готовились к отпуску. Волновались. Во-первых, предстоял перелёт на маленьком самолёте «Ан-2» до Ухты, а оттуда сутки поездом до Москвы. Шутка ли сказать скоро окажутся в столице СССР, где в мае настоящая весна, вместо снега зелёная трава и цветут тюльпаны. Надеялись успеть на празднование Первомая. Очень хотелось пройти в праздничной колонне по Красной площади. Всё бы хорошо, только побаивались, что трудно будет с гостиницей, а ни родных, ни близких у Земанов в Москве не было, так что остановится негде.
Нежданно-негаданно все проблемы на этот счёт разрешились сами собой. Купава Пинегина, переписывавшаяся с Ольгой Лебедевой, которая теперь жила в Москве после перевода мужа по службе в столицу, написала ей о своих новых друзьях, напомнив, что Василий Владимирович знаком с ненецкой женщиной Татьяной Никифоровной ещё по Новой Земле. Как-то в командировке Лебедев сильно простыл, застудил лёгкие и она делала ему уколы.
Написали Пинегины Лебедевым, что вышла Татьяна замуж за бывшего немецкого морского офицера Карла Земана, пожелавшего остаться в СССР после плена и заключения в лагерях для военнопленных. Поселились молодожёны в Индиге рядом с Пинегиными. Обе семьи подружились. А этой весной, ближе к маю собрались Земаны Москву посмотреть. Не могла бы Ольга помочь им с гостиницей?
В ответ пришла телеграмма, чтобы не опоздать. Ольга сообщала:
«Ждём гостей себе. Лебедевы»
Через неделю дошло и письмо. Земаны ещё не уехали и Купава пересказала им его содержание, убедив, что никаких гостиниц искать не надо, поживут у Лебедевых, которые выделят им отдельную комнату.
– Очень обрадовался, Василий Владимирович, что написал ему, наконец, сам Пинегин, помянул в нескольких строчках военные годы и славный эсминец «Сияющий», на котором служили. Тебя, Танечка, ждут с радостью. Василий Владимирович утверждает, что это твои умелые руки, умеющие делать уколы, спасли его от воспаления лёгких и в два дня поставили на ноги! – с удовольствием сообщила Купава подруге. – И мужа твоего Василий Владимирович вспомнил, рассказал, как познакомился с бывшим заключённым в посёлке Лагерное. Словом, ждут вас, Лебедевы!   
– Спасибо, – поблагодарила и Купаву и Лебедевых Татьяна Никифоровна. – Так и написал, Василий Владимирович, что поставила его на ноги?
– Так и написал. Возьми-ка, почитай! – Купава извлекла из шкатулки письмо и передала подруге. – Писали письмо оба. У Ольги почерк ровный и чёткий, читать одно удовольствие, а у Василия Владимировича похуже. Если чего не поймёшь, я помогу.
– Да уж, – подтвердил Пиегин, которому приходилось разбирать и письменные предписания командира корабля. – Бывало не сразу разберёшь, что написано, но потом всё становится ясно. Правильным командиром и капитаном был товарищ Лебедев. Уважали его матросы.

7.
– Здравствуй, Оля! Здравствуй, Василий Владимирович! – Приветствовал Калюжный Лебедевых. Василию пожал руку, а Ольгу по-отечески поцеловал в щёчку – не смог отказать себе в таком удовольствии товарищ генерал, обративший внимание, что супруги были чем-то сильно взволнованы, а из комнаты выглядывала Леночка, в глазах которой Калюжных заметил растерянность.
«Только с дороги и звонят – приходи, Николай Иванович. Зачем? – Недоумевал Калюжный. 
Едва Калюжный снял пальто и шляпу, Ольга и Василий увлекли его на кухню и наглухо закрыли дверь, причём Ольга велела Леночке не мешать взрослым и помочь Игорьку с задачами по математики. Девушка вспыхнула, но сдержалась и с неохотой подчинилась, виновато взглянув на мать.
«Что-то случилось?» – встревожился генерал, которому с первого июля предстояло отправиться в отставку и на пенсию. Досрочно. С обидной формулировкой: «В связи с сокращением…».
«Голову не снесли и то спасибо», – переживал генерал, да не о своей голове думал, а о Русе: «Четвёртый месяц о ней ни слуху, ни духу…»

*
До июля надо было ещё дожить, а пока только наступил апрель и Калюжный передавал дела новому человеку – генерал-майору Могилевскому, которого перевели в Москву из Омска. Чернявый такой, носатый, недоверчивый – словом, не понравился он Калюжному. Хорошо хоть Потапова перевели к Почечуеву и поручили другую работу.
Захваченного и вывезенного в Москву британского разведчика Сноу продолжали разрабатывать на предмет его деятельности на Востоке в годы войны. Сноу давал подробные письменные показания, которые со временем могли потянуть на мемуары, только издавать их в Великобритании, или в СССР вряд ли станут в ближайшие пятьдесят лет, а к тому времени они потеряют свою актуальность даже для специалистов. Другое время – другие вызовы.
Дело «Кузнеца» Р. Смита зашло в тупик, несмотря на то, что была проделана большая работа. С помощью Сноу были установлены подлинные имя и фамилия «Кузнеца» и некоторые факты из его биографии. Наконец имелась его последняя фотография, изъятая у  Сноу. На ней Сергей Воронцов выглядел неправдоподобно похожим на покойного мужа Елены Соколовой генерал-майора Ярослава Соколова, погибшего в августе прошлого года во время испытаний нового истребителя. Однако таким неожиданным открытием всё и закончилось.
Не будь на деле грифа «Совершенно секретно», только из внешнего сходства дух мужчин, один из которых был разыскиваемый Воронцов, а другой погибший муж Соколовой, «злые языки» сотворили бы чёрт знает какую сплетню. Как бы там ни было, но, имея такую фотографию раньше, Соколову вряд ли бы привлеки к операции «Кузнец». Имелся искусственный портрет, составленный с помощью Анны Скворцовой – жены советского дипломата, работавшего в Югославии, и хоть это не настоящая фотография, в «проколе» обвинили Калюжного…   
Р. Смит, под именем которого скрывался некто Сергей Воронцов и Елена Соколова пропали. Нет человека – нет проблемы. Так хотели те, кто «наверху».

*
– Что случилось? – спросил Калюжный. – Выкладывайте всё. Вижу по глазам, что-то важное.
– Ты уж извини нас, Николай Иванович, что позвонили и пригласили так поздно, – начал Василий. – Тут такое дело, – Василий перешёл на шёпот, – словом оно может помочь найти Русу. Понимаешь, Ольга мне такого порассказала…
– Догадываюсь, Василий Владимирович, – остановил его Калюжный. – Только ты об этом лучше забудь. По-хорошему прошу. Рассказала, а ты забудь. Леночке ничего не говорите. Видел её, растревоженная вся. Совсем взрослая, всё понимает. Успокойте, но ей ни слова!
– Ясно, товарищ генерал! –  ответил Лебедев и распрямился перед старшим по званию. Отдал бы честь, но был не при форме и без головного убора.
– Не так громко, Василий. Соседей напугаешь. Рассказывайте, что за дело? – скрывая нетерпение, потребовал Калюжный, посмотрев на Ольгу:
«Рассказывая, милая моя!»
Ольга уловила его взгляд и, понимая, что сможет всё объяснить лучше мужа, вздохнула глубже, и приступила.

*
Перед тем, как позвонить Калюжному, Ольга сбегал в школу, занятия в которой давно закончились, и на вахту заступил ночной сторож, удивившийся, что Лебедева появилась так поздно.
– Пропусти, Михалыч, мне на пять минут в учительскую комнату. Завтра выхожу на работу, надо подготовиться к урокам, а нужную книгу оставила в столе.
– Как съездили в Ленинград? – неожиданно поинтересовался сторож, который со своей женой жил при школе в маленькой комнатке на первом этаже. Жена работала техничкой , а он сторожем, одновременно выполняя столярные, сантехнические и прочие работы по школе.
– И вы знаете, Иван Михайлович, о Ленинграде? – удивилась Ольга.
– Слышал. Занятия начались, а ты не вышла на работу и детей твоих не видно. Учителя сказали, что в Ленинграде.
– Детей отпросила на три дня, а самой дали три дня за свой счёт, – пояснила Ольга. – У брата гостили.
– Если муж военный, то можно и за свой счёт, – согласился сторож. – Бери ключ и ступай за книгой.
– В журнале за ключ расписаться? – спросила Ольга.
– Если на пять минут, то не надо.
– Ольга быстро поднялась на второй этаж, открыла дверь «учительской комнаты», затем ящик своего стола ключом, который носила с собой. В ящике помимо книг хранились некоторые вещи, без которых женщине не обойтись – расческа, зеркальце и прочее, а на самом дне ящика под книгами и методическими указаниям, лежала коробка из-под конфет с вещами Русы. После обыска в квартире Соколовых она не хранила её дома и отнесла в школу, не найдя иного подходящего места.
Открыв коробку, Ольга  извлекла из конверта с фотографиями две: фотографию Воронцова среди участников экспедиции в Арктику, датированную августом 1939 года, и фотографию семьи Вустров, датированную концом 1944 года. Переложила их в другой конверт и убрала в сумочку. Прихватив книгу с методическими материалами – это чтобы показать сторожу, быстро закрыла на ключ ящик стола, затем дверь «учительской комнаты» и сбежала вниз, сдав ключ и простившись со сторожем до утра. Через пять минут Ольга была уже дома и позвонила Калюжному.

*
– Вот, Николай Иванович, посмотри, – Ольга протянула Калюжному фотографию семьи Вустров в полном составе. – Нет ли среди этих людей знакомых тебе лиц?
Калюжный присел поближе к настольной лампе и принялся внимательно рассматривать фотографию, с которой на него смотрели супруги и их дети – две девочки и мальчик – младший в семье, которому на вид было лет семь – восемь. Одна из девочек и мальчик были похожи на отца, а другая девочка на мать. И отец и мать и дети были светловолосыми.
– С этой женщиной Руса встретилась в Рерике. Я тебе, Оля, рассказывал. Жаль, что ты не показала мне эту фотографию раньше…
– Ольга виноватыми глазами посмотрела на Калюжного.
«Впрочем, это нам бы не помогло», – подумал Калюжный: «Почечуев долго искал эту женщину, но как она выглядит, толком никто не знал, а где её искать и подавно. Ждали её появления в Рерике, но тщетно.
«Руса предупредила свою старую знакомую», – догадался Калюжный. Теперь, имея фотографию, её можно было разыскать с помощью сотрудников «Штази», но делать этого Калюжный бы не стал. Во-первых – не у дел, во-вторых, он повредил бы этим Русе.
– Рассказывай дальше, Оля. По глазам твоим вижу, что это не всё, – потребовал генерал.
– В Ленинграде мы побывали на «Адмиралтейском заводе», брат пригласил посмотреть, как строится атомный ледокол «Ленин».
– Юрий Владимирович? Как он? – спросил Калюжный.
– У него всё хорошо. Начальник цеха. Жена в порядке, дочка растёт, заканчивает седьмой класс, – улыбнулась Ольга, довольная тем, что Николай Иванович, не забывает Юру, интересуется.   
– Там мы встретили группу студентов из ГДР, проходивших производственную практику на судостроительном заводе. Среди них был молодой человек по имени Генрих Вирен. Понимаете, Николай Иванович, лицо его мне показалось знакомым. Вы обратили внимание, что мальчик и отец на этой фотографии похожи?
– Обратил.
– Генрих имя распространённое, но что-то меня натолкнуло на мысль. Не будучи уверенной, я назвала Генриху имена его родителей, и, понимаете, угадала, удивив и озадачив молодого человека. После этого я была уверена, что это эти люди его мать и отец!
– Ему теперь двадцать лет и он стал ещё больше похож на отца, – Ольга посмотрела на фотографию и указала на главу семьи.
– Это Хорст  Вустров, его жена Шарлота и их дети: Эльза, Марита и Генрих.
– Калюжный посмотрел на мальчика.
– Ребёнок вырос, и теперь его зовут Генрих Вирен. Однофамилец известного нашего адмирала Вирена, командовавшего до Февральской революции Кронштадтом, – заметил Калюжный, мысленно рассуждая:
«Вот почему даже после того, как британский разведчик Сноу сообщил, что знавал друга Воронцова Хорста Вустрова, владевшего поместьем на острове в Балтийском море, Почечуев искал в ГДР женщину с такой фамилией и не нашёл. Слава Богу, что не нашёл! Хорошо, что у неё другая фамилия, не то бы искалечили жизнь и ей и сыну, который учится на кораблестроителя в Ленинграде. Впрочем, это, пожалуй, ещё не всё…» –  Калюжный и улыбнулся, подмигнув Ольге и Василию.
– А ну рассказывайте родители, как этот паренёк подружился с вашей Леночкой! – потребовал генерал.
– Откуда вы знаете! – разом спросили Василий и Ольга.
– Догадался, мои хорошие. Я ведь работаю в такой конторе, где недогадливых генералов не держат! – улыбнулся Калюжный, подумав:
«Не нахваливай себя, старый осёл. Плохо стал соображать, вот и выпирают тебя досрочно на пенсию. Попал, брат, под сокращение …»    
– Понимаете, Николай Иванович, Генрих и Леночка подружились с первого взгляда, волнуясь, – принялась объяснять Калюжному Ольга.
– С первого взгляда бывает не дружба, а любовь! – Поправил Ольгу Калюжный. Хотел привести в пример историю одной семнадцатилетней изборянки по имени Ольга, которая тайком посещала Государственную границу СССР, где увидела русского лейтенанта-пограничника и полюбила его с первого взгляда, да передумал. Вспомнит Игоря Ольга Владимировна, расплачется, да и Василия Владимировича пожалел…
– Полюбили они друг друга, – согласился с Калюжным Василий.
– Полюбили, – вздохнув, улыбнулась Ольга. – Мы пригласили Генриха к нам. Леночка ещё в поезде написала ему письмо. Только приехали, а в почтовом ящике уже лежит письмо от Генриха. Написал заранее и отослал авиапочтой. Леночка тут же села писать ответ. После весенней сессии Генрих обещает приехать к нам на несколько дней Москву посмотреть, а потом домой к маме в ГДР. Леночка ещё не совершеннолетняя. У неё это первое серьёзное чувство. Кому как не матери переживать за дочь?
– Через год будет ей восемнадцать, – подсчитал Калюжный. – Если любят друг друга, то быть им вместе. Да и разлюбить такую красавицу, как твоя Леночка, не возможно! Вся в тебя, Оля!
– Да ведь Генрих иностранец.
– Не беда, ещё раз обратишься за помощью в Полине Семёновне. Она женщина добрая, поможет. Останется Генрих в нашей стране и станет в СССР одной хорошей семьёй больше! – пророчествовал генерал, а Лебедев заглянул в шкафчик и достал начатую бутылку коньяка.
– За такие слова, по рюмочке? – Василий умоляюще посмотрел на Ольгу.
– Разрешаю, товарищи офицеры! – согласилась Ольга.
– Офицеры и генералы, – аккуратно поправил жену Лебедев.
«Без пяти минут пенсионер», – поправил про себя Калюжный.
– Ольга протянула руку на другую полку и достала три рюмки. Показав мужу язычок, решительно заявила:
– И я с вами!
Выпили по рюмке, и Ольга, с сердца которой упал один камень, принялась собирать на стол, объявив:
– Будем пить чай!
Другой камень давил на неё с прежней силой, и помучавшись, Ольга извлекла из конверта вторую фотографию, которую Руса конфисковала в последний день 1942 года у штандартенфюрера СС Гюнтера Гофмана, захваченного в плен в заснеженной приволжской степи неподалёку от Сталинграда.
На фотографии пяти участников секретной арктической экспедиции, датированной 1939 годом, Калюжный и Лебедев сразу узнали Воронцова. Почти девятнадцать лет минуло с тех пор, как неизвестный фотограф запечатлел пятерых мужчин в тёплых куртках на фоне чего-то белого, очевидно снега или льда.
Калюжный поразился сходству таинственного Р. Смита, оказавшегося Воронцовым, с погибшим Ярославом.
«А ведь она знала и любила тебя, товарищ Воронцов, задолго до того дня, когда встретила Ярослава и стала его женой» – догадался Калюжный, поняв, что Руса обязательно найдёт загадочного Р. Смита и сделает всё возможное, чтобы уберечь его…
Словно угадав мысли генерала, Ольга прошептала, чувствуя, что другой тяжкий камень на сердце становится легче:
– Николай Иванович, а что если Руса нашла Воронцова или на пути к нему? – прошептала она. – Как вы думаете, что произошло, когда они встретились? Что случится, если они ещё на пути друг к другу и скоро встретятся?       




























Глава 15. Девять дней


«Бог! Если ты и сам – такой,
Народ моей любви
Не со святыми упокой –
С живыми оживи!»
Марина Цветаева, русская поэтесса.


1.
На высокогорном плато, где расположена столица Боливии, здоровый сухой и прохладный климат. Неподалёку знаменитое озеро Титикака, по берегам которого сохранились останки древних сооружений таинственной цивилизации Тиуанако .
За озером уже другая страна – Перу, где затаился загадочный город Мачу-Пикчу , укрытый горами, с которых стекали реки, впадавшие в Амазонку. К западу от озера ближе к Тихому океану лежит пустынное плато Наска с загадочными гигантскими рисунками на местности, о назначении которых спорили, и ещё долго будут спорить многие поколения учёных.
Такие красоты вокруг, что дух захватывает. Лучше всего осмотреть их с высоты птичьего полёта, что позволяет сделать «Сессна» – замечательный спортивно-прогулочный самолёт. Жаль, что не получилось, в другой раз…
К вечеру четырнадцатого апреля, менее чем за сутки до назначенного срока, две продрогшие измученные женщины в изношенных спортивных костюмах и истёртой обуви, наконец, добрались до окраин Ла-Паса, где под защитой сохранившейся старинной каменной кладки, прикрывавшей от холодных осенних ветров , их окружили любопытные ребятишки. Кое-как одетые маленькие обитатели лачуг с городских окраин, которые распространены по всей Латинской Америке и немногим позже их стали всюду называть фавелами  по аналогии со знаменитыми трущобами Бразилии, собрались в укромном месте и пекли на углях прогоревшего костра картофелины.
Родина картофеля соседняя и очень небогатая страна Перу, однако, этот питательный овощ, выращиваемый с глубокой древности, по-прежнему самая доступная еда бедняков всех стран и континентов, куда был завезён и где прижился .
Дети в возрасте от трёх до семи лет, все как один в вязанных из шерсти альпаки  индейских шапочках, которые здесь называются лючо, с интересом разглядывали двух странных сеньор, неизвестно как оказавшихся здесь. Одна из сеньор, та, что была постарше и выше ростом, была иностранкой. По-испански говорила плохо, а посему была чужой. Дети с интересом разглядывали светлые волосы иностранки, пытаясь пощупать их руками, и с любопытством заглядывали в голубые глаза сеньоры.
Другая невысокая темноволосая сеньора, пожалуй, ещё сеньорита хорошо говорила по-испански и была своя, а потому не вызывала повышенного любопытства. Дети принялись клянчить у сеньоры и сеньориты что-нибудь съестное: конфеты, печенье или кусочки сахара, однако те явились на бедную городскую окраину изголодавшиеся и с пустыми рукам и сами были не прочь отведать печёного картофеля
Своеобразный двухнедельный поход в юго-западном направлении по тропам и обочинам не слишком оживлённых дорог через тропическую сельву, льянос и горы оказался на редкость трудным, и всё по вине сумасбродного американского миллиардера неожиданно изменившего программу воздушной прогулки.
Миллиардер, которого вдруг потянуло на водопады, промучился недолго, и теперь его грешные кости, обглоданные кровожадными пираньями затянуло илом дно кишевшего всякими гадами болота. Что касается дамы, которой была обещано воздушное путешествие на высокогорное озеро, и её служанки, то они выжили, однако к концу похода имели далеко не лучший вид.
Спортивные костюмы на сеньоре и сеньорите были истрёпаны и дырявые во многих местах, обувь разваливалась, да и сами они давно не ели и сильно исхудали. К тому же на плато было довольно холодно, особенно по ночам. Приходилось разжигать костёр и греться у огня, не имея тёплой одежды, а последние сутки они шли всю ночь и весь день вдоль дороги, избегая встреч с людьми, крестьянских повозок, запряжённых волами и редких автомобилей – этаких развалюх, кое-как ехавших по каменистым грунтовым дорогам в строну Ла-Паса.
И если злые языки, побывавшие в двух-трёх обустроенных западноевропейских странах, не перестают утверждать, что в России две беды – дураки и плохие дороги, то, что же тогда можно сказать о Южной Америке, где, заметьте, не бывает холодных зим и промерзания грунта на глубину до полутора метра, а то и вечной мерзлоты?
Чумазые и оборванные Детишки, с рахитичными ножками и прочими устойчивыми признаками постоянного недоедания, окружившие двух сеньор, жили со своими обездоленными родителями в лачугах, окружавших столицу Боливии плотным кольцом. Такая стихийная планировка обычное явление практически для всех крупных городов Латинской Америки, за исключением сравнительно благополучных Аргентины и Чили, где самая высокая доля эмигрантов из Европы, селившихся на прохладном юге континент. Европейцы обустроили эти две граничившие с Антарктидой страны и навели в них относительный порядок, которого не хватало в остальных странах, протянувшихся из Южного полушария в Северное – от Боливии и Парагвая до реки Рио-Гранде, за которыми начинались США. Этот гигантский спрут, вытягивал все жизненные соки из стран Латинской Америки, словно из своих колоний.   
Недоедание в многодетных семьях метисов и местных индейцев, кое-как приобщившихся к «благам цивилизации», лачуги которых окружают  города  «поясами бедноты» – проблема для Латинской Америки и по сей день. Дети, судя по личикам, принадлежавшие к индейскому народу аймара , знали не по рассказам, что такое голод, однако поделились картофелинами с голодными чужими тётями.
– Дети, позовите кого-нибудь из взрослых, лучше женщину, – попросила Мария, с жадностью поедая горячую мякоть обгорелой треснувшей картофелины. – Мы заблудились и нам нужна помощь.
Среди малышей трёх – семи лет Руса заметила девочку постарше, которая присматривала за самыми маленькими, и указала на неё Марии:
– Спроси, как зовут эту девочку, сколько ей лет  и знает ли она, где находится авенида Сан-Мигель.
Подозвав к себе старшую девочку, Мария выяснила, что её зовут Анхела и ей пятнадцать лет.
– О, да ты уже взрослая девушка! – удивилась Руса малому росту и худобе Анхелы и её тоненькому, поистине ангельскому голосу, ведь Анхела в переводе а русский и другие языки звучит как «ангел».
«Результат постоянного недоедания», – подумала она. 
– Да, я знаю, где находится авенида Сан-Мигель, – ответила Анхела. –  Моя мама убирает комнаты в доме на этой улице. Я прихожу помогать ей. Сан-Мигель там, – девушка указала рукой в сторону центральных кварталов небольшого по европейским меркам города, где возвышались несколько десятков больших домов. В целом же город, заложенный испанскими завоевателями в XVI веке в центре богатого серебряными и оловянными рудами высокогорного плато, был одно-двух этажным.
Руса раскрыла сумочку, на дне которой лежал «Браунинг» с двумя оставшимися в обойме патронами и её личные вещи. Мощный «Smith & Wesson» она оставила, прикрыв камнем, на обочине дороги ещё позавчера, израсходовав последний патрон, которым удалось подстрелить голубя, причём пуля калибра 0.357 едва не разорвала птицу пополам. В тот день они ощипали голубя, испекли на костре и поели последний раз. С тех пор желудки Русы и Марии были пусты. Разве можно утолить надолго голод одним голубем?
Примерно половину пути им удалось преодолеть в кузове допотопного грузовика, однако после опасного инцидента на  скотоводческой асьенде в льяносе, когда едва не попали в рабство, женщины шли пешком вдоль дорог, обходя стороной населённые пункты и поднимаясь всё выше и выше, пока не достигли плато, на котором лежало знаменитое озеро Титикака и боливийская столица Ла-Пас.
Нравы местных скотоводов не отличались порядочностью в отношении к чужакам,  тем более к одиноким женщинам, которых в такой глуши, где не действовали никакие законы, а признавалась только сила, можно было удерживать на положении рабынь, используя для домашних работ и утех.
В Ла-Пасе, несмотря на правление народного президента , пришедшего к власти после революции, которая завершилась победой сторонников национализации рудных недр страны, существовал хоть какой-то порядок. Здесь имелась полиция, в обязанности которой входила борьба с преступностью и защита жизни и имущества добропорядочных граждан. К тому же в стране, разорённой американскими транснациональными компаниями до победы революции и продолжающими контролировать основные богатства страны, то и дело появлялись отряды повстанцев из разорившихся озлобленных крестьян и обездоленных горняков, потерявших работу на истощившихся и закрывавшихся рудниках. С повстанцами, которые вели стихийную борьбу на основе неясных политических платформ, разбиралась армия . Встреча с отрядом народных мстителей анархистского толка, а тем более с армейскими подразделениями не сулила ничего хорошего двум женщинам, которых повстанцы могли силой оставить в отряде, а военные передать полиции.
К счастью ни повстанцы, ни военные не повстречались на их пути. Страна была огромной и малонаселённой. Гор, лесов и степей в ней было гораздо больше, чем людей, асьенд, обрабатываемых земель и пастбищ.
Руса достала из сумочки зеркальце и протянула девушке.
– Возьми, это тебе, – улыбнулась она маленькой хрупкой девушке. – Найди на авениде Сан-Мигель дом с номером 24. Там живёт сеньор Куэвас и передай ему это, – Руса добавила к зеркальцу клочок бумаги, вырванный, несмотря на протесты Марии, из Библии, на котором написала карандашом для подведения бровей:

«Сеньор Куэвас, мистер Ван Хорн. Эта девушка приведёт вас ко мне. Руса».

Вернёшься – получишь это, – показала Руса девушке расчёску и литровую алюминиевую флягу для воды.
– Si, Senora!  – согласилась девушка, и побежал на авениду Сан-Мигель разыскивать дом сеньора Куэваса.
Глядя ей вслед, Мария объяснила своей госпоже, что в этих краях пятнадцать лет для девушки тот возраст, когда девочка-подросток «чика»  становится девушкой «мучача»  и к ней можно посвататься.
– Я уже старая, – грустно улыбнулась двадцатилетняя Мария. – Таких, как я, если и берут замуж, то вдовцы или пожилые мужчины, которые не смогли завести семью в молодые годы.
– Ничего, Машенька, вот выберемся из этих диких мест и найдём тебе славного парня. Ты ведь у нас красивая, к тому же наполовину русская девушка и моя дальняя-дальняя родственница, – успокоила её Руса, погладив по светлым для гуарани шелковистым, чуть вьющимся, тёмно-русым волосам.
Ещё с первых дней знакомства к своему неописуемому удивлению Мария, кажется, поняла, что состоит в родстве со своей красивой и сильной госпожой, застрелившей двух мужчин в самолёте, посадившей «Сессну» на озеро и добравшейся до Ла-Паса, временами ведя обессиленную Марию за руку, словно ребёнка.
Руса попыталась объяснить Марии, кем она ей приходится со стороны покойного мужа. Получалось, что женой двоюродного брата своего мужа, брат тёщи которого, Николай Васильевич Крестовский, был её отцом. Следовательно, по отцу, как принято определять национальность детей у христиан , девушка русская и ей полагается иметь паспорт на имя Марии Николаевны Крестовской, который ей обязательно выдадут в СССР.
Вот такой получался кроссворд. Да и добраться до Советского Союза без документов и денег было весьма проблематично. Все надежды на помощь Вадима. Но вначале Русе необходимо вернуться в Германию. Очень необходимо! Любой ценой!
Впрочем, пока надо было попасть на авениду Сан-Мигель в дом сеньора Куэваса, при этом не привлекая к себе внимания посторонних и, прежде всего, полиции. Кто знает, возможно, их продолжают разыскивать по всей Южной Америке в связи с исчезновением «Сессны» и её владельца американского миллиардера Сэма Халла.
Кто такой этот сеньор Куэвас, Руса не знала, надеясь, что один из местных коммерсантов и друзей голландского бизнесмена Ван Хорна и не имеет отношения к разведке.       
Худенькая, лёгкая на ноги девушка, ростом не больше десятилетней московской школьницы, только личико взрослое, серьёзнее. Такая шустрая добежит до авениды Сан-Мигель минут за десять и быстро вернётся обратно. Хорошо бы с Вадимом или хотя бы с сеньором Куэвасом. И хорошо бы побыстрее, пока к ним не прицепились какие-нибудь типы из начинавшихся в сотне метров трущоб. Хорошо, что пока рядом дети, а не взрослые, озлобленные бедностью безработные мужчины, которых немало по всей Латинской Америке.
Опасения подтвердились. Четверо усатых мужчин с заросшими чёрной щетиной давно не бритыми подбородками в накинутых на плечи ветхих пончо и чёрных индейских шляпах на головах, из-под которых торчали давно не мытые чёрные космы, вразвалку приближались к двум незнакомым женщинам. Руса и Мария,  разместившиеся возле полуразрушенной стены какого-то старинного сооружения, привстали, с тревогой наблюдая за приближением «отмороженных» латинос к тому же не трезвых. Детишки, завидевшие приближение мужчин, отличавшихся крутым нравом, отбежали подальше и принялись наблюдать за тем, что произойдёт.
Мария испуганно посмотрела на Русу:
«Что делать?»
– Halt ! – Несколько раз крикнула Руса по-немецки приближавшимся латинос.
Те, очевидно, узнали это немецкое слово, едва ли не самое распространённое со времён Второй мировой войны, и чуть «притормозили», вытаращив чёрные, не сулившие ничего хорошего животные глаза, на высокую светловолосую женщину. Однако замешательство длилось не долго и пьяные или накачанные каким-либо местным наркотическим зельем латинос продолжили наступление на двух женщин в истрёпанных спортивных костюмах – одежде, которую местные женщины не носят. А если они не местные, значит чужие. Тогда бери их и делай с ними что хочешь…
Положение критическое. Мужчины не отличались хорошими физическими данными. Применив приёмы самбо, Руса могла бы справиться с одним, максимум с двумя из них. Одолеть четверых не удастся. Набросятся со всех сторон, как звери, растерзают. Да и сама Руса была далеко не в лучшей форме и несколько минут назад едва стояла на ногах.
Угроза нападения заставила мобилизоваться. Руса передала свою дамскую сумочку трясущейся от страха Марии, прижимавшей к сердцу истрёпанную Библию, словно она могла защитить, и зажала в ладони «Браунинг». Используя пистолет в качестве кастета, им можно ударить, в крайнем случае, придётся стрелять и тогда уже не миновать встречи с полицией…   
   
2.
В середине апреля Ольге позвонил в школу сотрудник Комитета государственной безопасности, представившийся подполковником Астаховым и предложил явиться в пятнадцать часов в комнату номер 412. Адрес знаете?
– Знаю, товарищ подполковник, – разволновалась Ольга, подумав: «Зачем вызывают?»
– Попуск для вас заказан, товарищ Лебедева. Прошу не опаздывать, – напомнил подполковник Астахов и положил трубку.
Встревоженная Ольга хотела посоветоваться с Калюжным, позвонила ему, но дома не застала. Наталья Михайловна ответила, что с утра на службе. Василий тоже был в командировке. На этот раз не на севере, а в Ленинграде. Остановился у Юры, встречался с Генрихом. Был у них серьёзный мужской разговор, но об этом лучше с глазу на глаз.
Ольга позавидовала мужу, оказавшемуся в самом красивом на земле городе, и, вздохнув, отправилась в учебную часть отпрашиваться. Провести последний урок в десятом классе она не успевала. Отпустили. Вызов в такое учреждение – дело не шуточное.
Не знаете, Ольга Владимировна, зачем вызывают? – поинтересовался завуч, чем-то напоминавший Ольге покойного отца. Такой же внимательный и преданный высокой миссии образования педагог.
– Не знаю, Серафим Агафонович, – пожала плечами Ольга. Возможно что-то связанное с войной. Я ведь воевала.
– Знаю, Ольга Владимировна. Вы молодец! – не удержался от похвалы завуч, подумав:
«Ещё молодая и такая красивая женщина, а воевала! Пока в России есть такие люди, никаким врагам нас не одолеть!»
– Так я уйду в половине второго, прежде домой надо зайти.
– Конечно, Ольга Владимировна, идите. Не беспокойтесь. Вместо вас урок литературы проведу я сам.
– Спасибо, Серафим Агафонович, выручили! – поблагодарила завуча Ольга. Вы, как и мой папа, преподаёте русский язык и литературу. С преподаванием языка и литературы папа совмещал должность директора. Школа была небольшой, – пояснила Ольга и улыбнулась пожилому педагогу, посвятившему свою жизнь воспитанию детей.
– Так вы из династии педагогов? – Спросил завуч.
– Да. Вот и Леночка в этом году заканчивает десятый класс и будет поступать в педагогический.
– Очень хорошо, Ольга Владимировна! Передайте дочери, что она выбирает очень хорошую профессию. Педагог в нашей стране одна из почётнейших профессий ! Ступайте, Ольга Владимировна, более вас не задерживаю. 
По пути Ольга заглянула в 10 «Б», где училась Леночка, вызвала её на минутку и, сказав дочери, что её вызывают на беседу в КГБ, попросила забрать после занятий брата.
– Вместе вернётесь домой. Покорми Игоря обедом и проследи, чтобы он сделал домашнее задание, – напомнила Ольга дочери.
– Не беспокойся, мама, Всё сделаю, заберу, накормлю, прослежу, – пообещала матери встревоженная Леночка. – А зачем тебя вызывают? Не из-за Генриха?
– Не знаю, Лена. Возможно, хотят что-то уточнить. Вернусь – расскажу, если конечно  не потребуют соблюдать тайну, – попыталась улыбнуться Ольга и успокоить дочь, а сама и так вся испереживалась: «Зачем вызывают?». 
– Знаешь, мама, сегодня на большой перемене я рассказала Богдану о Генрихе, –  призналась Леночка и смутилась.
– Что же ты ему рассказала, доченька? – Улыбнулась Ольга. Дочь не была посвящена в тайну Русы и семьи Вустров. Ни в коем случае не говорить об этом Леночке, потребовала Ольга от Генриха во время их встречи с глазу на глаз в Ленинграде.   
– О нашей дружбе, мама. Больше ничего.
– Богдан что-нибудь ещё говорил? – спросила Ольга.
– Удивился, что я дружу с немцем, поздравил и пожелал «большой и содержательной дружбы», заметив, что младшего брата тоже зовут Генрихом.
Богдан очень переживает, что мама так долго не возвращается. Они все переживают, а Лада говорит, что мама ей сказала, что может  вернуться в конце осень. Никому больше не говорила, а ей сказала. Богдан чувствует, что мама посвятила Ладу в какие-то свои тайны, но почему только её – самую младшую, не знает. Спрашивает, но Лада молчит.
– Сегодня я обязательно забегу к ним, – спохватилась Ольга, –  так что приду поздно.
– А можно мы с Игорем придём к Соколовым?
– Приходите, часам к шести, – разрешила Ольга. – Только обязательно проследи, чтобы Игорь выполнил все упражнения и помоги ему с задачами. Ладно?
– Ладно, мама! Прослежу и помогу! – пообещала Леночка и вернулась на урок. 

* *
– Здравствуйте, Ольга Владимировна, присаживайтесь, – указал подполковник Астахов, на стул. Ольга вспомнила январский обыск на квартире Соколовых и фамилию подполковника, руководившего обыском. Судя по званию и фамилии, за столом, обитым зелёным сукном, поверх которого лежало толстое стекло, сидел  тот самый офицер, который побывал в доме Соколовых в январе, и осматривал личные вещи, письма и фотографии Русы.
«Слава богу, Руса догадалась передать их мне» – подумала Ольга, встретившись взглядом со строгими серыми глазами чекиста с «чистыми руками, горячим сердцем и холодным головой».
 Коробка из-под конфет, куда Ольга вернула фотографии участников арктической экспедиции и семьи Вустров, лежали в учительской комнате в её столе, запертом на ключ.
«Не дай бог, если  этот подполковник решит учинить обыск в её квартире, а затем и в учительской комнате», – испугалась Ольга, и её душевное состояние отразилось на  лице.   
– Вы чем-то встревожены, Ольга Владимировна? – спросил Астахов.
– Нет, ничего, товарищ полковник, – постаралась взять себя в руки Ольга. – Просто визит в ваше учреждение не слишком приятное мероприятие.
– Напрасно вы так думаете, товарищ Лебедева, – лицо Астахова приняло обиженное выражение. – Сейчас вы узнаете причину вашего приглашения в наше учреждение, и думаю, что будете удовлетворены. Надеюсь, что с вашей помощью восторжествует справедливость.
– Пока вы говорите загадками, товарищ подполковник. Я теряюсь, не знаю, что и думать, – призналась Ольга.
– Хорошо, перейдём к делу, которое мне поручили, – согласился с Лебедевой подполковник Астахов. – Вам известен человек по имени Александр Мяаге, он же Арнольд Балтимор – сотрудник зарубежного информационного агентства «Ассошиэйтед-пресс»?
– Да, известен, – перевела дух Ольга и подумала: «Как же я не догадалась, что вызов в Комитет государственной безопасности может быть связан с военным преступником Алексом Мяаге, служившим в эстонских «Ваффен СС». Ведь и Руса и Калюжный предупреждали, что наши чекисты сделают так, чтобы американский журналист Балтимор, известный по ряду статей и на западе и у нас, получил приглашение посетить СССР в составе представительной делегации зарубежных журналистов и фотокорреспондентов.
– Вспомнили? Вот и прекрасно. Получено подтверждение, что с двенадцатого по двадцать второе мая сего года Арнольд Балимор посетит Советский Союз. Группа журналистов прибудет в Ленинград на самолёте французской авиакомпании «Эйр Франс» вместе с  туристами из ряда европейских стран. Далее пути туристов и журналистов расходятся. Журналисты побывают в Ленинграде, затем в Таллине и Риге, а в конце маршрута в Москве. Мы решили поручить арест бывшего офицера эстонских «Ваффен-СС», воевавших на территории СССР на стороне фашистской Германии нашим эстонским коллегам. Большую часть преступлений, а именно ликвидацию лиц еврейской национальности, свозимых на территорию так называемой «Эстонии под немецким протекторатом» из Польши, Прибалтики, Белоруссии и оккупированных врагом областей РСФСР, Мяаге совершил на эстонской земле .
Уроженкой буржуазной Эстонии являетесь и вы Ольга Владимировна Лебедева, девичья фамилия тоже Лебедева, – заглянул в документ Астахов и перевёл глаза на Ольгу:
– Лебедева и Лебедева. Как такое случилось?
– Лебедев – фамилия моего первого мужа офицера-пограничника. Он погиб в октябре 1944 года при освобождении нашими войсками Литвы. Так случилось, товарищ подполковник, что моя девичья фамилия тоже Лебедева, – ответила Ольга.
– Что ж, бывает, – буркнул Астахов. – Фамилия распространённая. Вот и фамилия вашего второго мужа тоже Лебедев, – скорее отметил, чем задал вопрос подполковник.
– Василий Владимирович родной брат моего первого мужа Игоря Владимировича, –  пояснила Ольга, догадываясь, что Астахову это известно.
– Так вот, Ольга Владимировна. Из записки, составленной генералом Калюжным и майором Соколовой, нам известно, что вы хорошо знали этого Мяаге, который в 1940 году командовал отрядом кайцелитов, размещённых в окрестностях Изборска. Это так?
– Да, мне хорошо известен Алекс Мяаге, – подтвердила Ольга. – Не следует забывать, что эстонские фашисты проводили карательные операции на Псковской земле, и от их рук погибло немало русских людей .
– Само собой, Ольга Владимировна. И эти обвинения будут ему предъявлены. А вас мы просим стать свидетельницей его задержания и опознать задержанного. Одного свидетеля будет маловато, и западные газеты раструбят, что взят под стражу американский гражданин, поэтому мы решили подстраховаться и воспользоваться ещё рядом свидетелей. Главной свидетельницей станем мать Александра Мяаге Мария Антоновна Романова в прошлом Маяге, а в девичестве Домнина. В настоящее время проживает в городе Омске. Вы слышали что-либо о ней?
– Да, но никогда её не видела и не знала, что она живёт в Омске, хотя и слышала, что это её родной город, – Ольга была взволнована этой новостью: «Надо же мать Алекса, которую он мечтал со мной познакомить, представив своей невестой, жива! Проживает в Сибири и носит фамилию Романова!»
Словно угадав её мысли, Астахов пояснил:
– Мать Маяаге – русская. Из семьи крупного хлеботорговца, убитого анархистами в Петрограде в конце 1917 года. После вхождения Эстонии в состав СССР, осенью 1940 года она перебралась в Омск, где у неё сохранились родственники. После войны вышла замуж и носит фамилию Романова. Имеет дочь от этого брака.
«Вот как!» – в мыслях удивилась Ольга: «У тебя, Алекс, оказывается есть русская сестра. Девочка. Ей лет десять!»
– Для полного комплекта свидетелей не хватает ещё одного человека. Вы можете назвать такого? – Спросил Астахов.
– В Изборске Мяаге помнят многие. Например, моя двоюродная сестра Арина Алексеевна Бутурлина.
– Так, ещё кто?
– Разве этого мало? – удивилась Ольга.
– А почему вы не вспомнили о некоем Вальтере Ланге? В записке Калюжного он упомянут как близкий друг Мяаге. Они вместе воевали против нас. Ланге был арестован уже после войны. Пытался укрыться от правосудия на хуторе, расположенном на острове Хиума . Завёл семью, имеет двух детей. Но он понёс заслуженное наказание. Был осуждён на десять лет и освобождён на полтора года раньше по состоянию здоровья и «за образцовое поведение». Добренькие мы, русские люди. Вместо того, чтобы раздавить гада, выпускаем его из заключения досрочно.
– Извините, товарищ подполковник, о нём я не подумала, – Ольга и в самом деле не вспомнила о Ланге. Шутка ли предстояла встреча с Мяаге, и прежде чем его уведут, она сможет посмотреть Алексу в глаза и назвать настоящее имя американского журналиста Арнольда Балтимора. Её охватило сильное волнение. Одновременно увидеть Маяге, его мать, которая тоже узнает сына, увидеть Ланге после мимолётной встречи в Пицунде...
В сознании возникали виды старого Изборска, знакомые лица соседей, многих из них уже нет на этом свете, отец, дядя Леша, тётя Надя, голуби, которых она запускала в небо над  деревней Никольево, встречи на границе под родным калиновым кустом с лейтенантом-пограничником Игорем Лебедевым…
На глазах Ольги навернулись слёзы. – Значит он жив? – голос её дрожал.
– Жив бывший капитан эстонских «Фаффен-СС» и даже здоров. Настолько здоров, что трудится в колхозе строителем. Обучили его мастерству в исправительно-трудовом лагере. 
– Ну что ж, – согласилась Ольга, пытаясь справиться с собой. – Ланге легко опознает Мяге, как бы тот не изменился за прошедшие четырнадцать лет. Постойте, как вы сказали, Хиума? – вспомнила она.
– Да Хиума. Там проживает Вальтер Ланге, – подтвердил Астахов. – Чем вас заинтересовал этот эстонский остров? Бывали на нём?
– Нет, к сожалению не бывала. Слышала, что там очень красиво. На Хиуме служит начальником погранзаставы капитан Ерохин, мой старый фронтовой друг. Изредка пишет. Приглашал в гости, море там очень красивое, но выбраться пока не удалось, – ответила Ольга.
– Хоть это и не относится к нашему делу, при случае пожелайте ему здоровья и успешной службы от старого пограничника. Я ведь, Ольга Владимировна, тоже начинал службу на границе с Финляндией, ещё до войны, – улыбнулся Астахов. – А вашу родственницу Арину Бутурлину, надо же какое имя, как у няни Пушкина ! –  заметил Астахов. – Мы вызовем, когда потребуется. Лишний свидетель не помещает.
– Псковская земля – родина предков Пушкина, а Изборск на Псковщине, – улыбнулась сквозь слёзы Ольга.
– Что-то вы, Ольга Владимировна, то в слёзы, то улыбаетесь? – поинтересовался чекист.
– Простите, товарищ подполковник, за сентиментальность. Многое вспомнилось…
– Бывает, – согласился Астахов. – Вас, Ольга Владимировна, попрошу после десятого мая не покидать Москву. Мы вам сообщим, когда необходимо отбыть в Таллин. Билеты на поезд, командировочные и место в гостинице вам будут обеспечены, – не заметил её комментария подполковник.
– Товарищ подполковник, сколько дней может продлиться эта командировка? – поинтересовалась Ольга.
– Недолго. Один – два дня, не считая дороги.
– Скажите, можно со мной в Таллин поедет муж и младший сын? Мужу хочется посмотреть, как изменился город, а сын его ещё не видел.
– Как частные лица? – задумался подполковник. – Могут, но за собственный счёт.

3.
Только в автомобиле Руса перевела дух и убрала в сумочку «Браунинг», которым к счастью не воспользовалась.
– Ты появился вовремя, Ван Хорн, я уже думала, что придётся стрелять в этих мерзавцев, потерявших человеческий облик. Я правильно назвала твоё имя? – спохватилась Руса, говорившая с Вадимом по-немецки. За рулём «Форда» сидел жгучий брюнет, который ещё не представился, но Руса догадывалась, что это и есть сеньор Куэвас, владелец виллы на авениде Сен-Магель.
– Правильно. Поговорим по-немецки, – одобрил выбор языка Вадим. Кувас помимо испанского владел английским, и его не следовало посвящать во многие детали, в том числе в истинную миссию Вадима, который работал в Южной Америке под именем голландского коммерсанта Ван Хорна. 
Понимая, чем озабочена Руса, а Вадим пока не знал ни её фамилии, ни её звания, ни целей её работы в Западной Германии, откуда по её же словам, Руса была вывезена в Южную Америку после похищения, он поспешил её успокоить.
– О тебе ещё не сообщал, но завтра пятнадцатое апреля – середина месяца…
– Спасибо, мистер Ван Хорн. Надеюсь, сеньор за рулём автомобиля не в курсе наших с вами занятий?
– Нет, не в курсе. Разреши представить тебя сеньору Эрнандо Куэвасу – моему боливийскому другу и компаньону. А как тебя ему представить? – Спохватился Ван Хорн.
– Думаю, что моё имя для него не столь важно, а потому представь меня как Эльзу Щнее Под этим именем я была направлена в Германию в 1944 году. Тогда мы с тобой прыгали с парашютами.
– Вот и познакомился с очаровательным унтерштурмфюрером тринадцатью годами позже. С тех пор ты, сестрёнка, подросла и похорошела! Выглядишь просто замечательно, несмотря на потрёпанный спортивный костюм и голодные глаза. – Пошутил Вадим. – Потерпи немного, скоро тебя и твою спутницу накормят до отвала. Потом помоешься, переоденешься и будешь в полном порядке и в безопасности. Значит ты немка?– уточнил голландский бизнесмен Ван Хорн.
– Немка, – подтвердила Руса. – Ты тоже видный и элегантный мужчина. Хорошо танцуешь, – припомнила она бал, данный три месяца назад сумасбродным миллиардером, в честь её героини царицы Нефертити.
– Немка – это хорошо, – улыбнулся Вадим, тронутый комплиментом в свой адрес. –  Немцев в Ла-Пасе уважают. Здесь их довольно много. На плато здоровый и прохладный климат, не что в Чако или, не дай бог там оказаться, в сельве.
– Мы там побывали, – скромно призналась Руса.
– В Чако?
– И в сельве тоже.
«По-видимому, прогулка до Ла-Паса была не из лёгких», – мысленно оценил состояние костюма, обуви и изголодавшееся, тем не менее, красивое лицо Русы, голландский коммерсант Ван Хорн. 
– Не опасаешься, что тебя могут узнать старые знакомые, вынужденные перебраться из Германии в Южную Америку, в Боливию, Ла-Пас?
– Мы не будем выходить в местный свет, – ответила Руса. – Мне необходимо как можно быстрее покинуть Южную Америку и попасть в Германию, в Гамбург. Это очень важно! Придумай, герр Ван Хорн, что-нибудь!
– Понимаю и не требую объяснений. Постараюсь придумать, как тебя легализовать и вывезти в Европу, – согласился он, и шепнул Русе на ушко: – Дней десять назад в местных газетах появилась информация о пропаже американца Сэма Халла. Его прогулочный самолёт Сессна-182 пропал первого апреля и не найден по сей день. Твоя работа, сестрёнка?
– Можешь не спрашивать, концы надёжно упрятаны в воду, – шепнула в ответ Руса. – Спасибо за «Браунинг». Могу вернуть, – Руса кивнула на дамскую сумочку, которую не выпускала из рук.
– Рад, что помог. Пока можешь оставить у себя. Вдруг пригодится. А эта юная особа, кто она такая? – покосился на Марию Ван Хорн.
– Машенька, моя дальняя родственница, – ответила Руса.
Услышав своё имя в варианте, который придумала госпожа, Мария, утвердительно закивала головой:
– Si, senor, si!
– Родственница? Машенька? – Удивился Ван Хорн. – Ну и ну! Где же ты её отыскала, сестрёнка, то бишь фрау Шнее?
– В Чако, герр Ван Хорн.
– А что, очень даже может быть, – внимательно посмотрев на Марию, заключил Ван Хорн. – Хорошенькая сеньорита, метиска. Из местных индейцев, гуарани самые красивые и дают великолепное потомство от европейцев. Что же с ней делать, сестрёнка?
– Отправить в нашу страну. Здесь она пропадёт.
– Нелёгкая задача, – вздохнул голландский коммерсант Ван Хорн, на имя которого была зарегистрирована вполне реальная вилла на сказочном острове Кюрасао, которым и поныне владеет Голландия – бывшая повелительница морей.
Ван Хорн уже прикидывал в уме, как вывезти Русу, назвавшуюся немецкой фамилией Шнее на Кюрасао, откуда было легче вернуться в Европу, поскольку с острова осуществлялись регулярные авиарейсы в Нидерланды .
Однако, прежде всего, следовало заручиться надёжными документами на сестрёнку, как продолжал про себя называть коллегу-разведчицу Василий Иванович Павлышев, работавший в Европе и Южной Америки под именем голландского коммерсанта и старого холостяка Ван Хорна.
«А тут ещё и родственница, найденная в Парагвае» – задумался Василий Иванович: «Воистину, мир тесен!».
– Мистер Ван Хорн, знакомьте же, наконец, нас с сеньором Куэвасом, иначе он свернёт себе шею. Всё оборачивается и смотрит на меня. Наверное, понравилась. Хорошо, что автомобилей в городе немного, иначе не миновать столкновения, – порекомендовала Руса.
– Ехать осталось не более минуты. Дома познакомитесь. А автомобилей на здешних улицах действительно пока немного. Основная масса горожан, до половины из которых, а то и больше составляют аймара, крайне бедна. Потомки одного из основных народов великой Империи Инков, ныне пребывают в крайней нищете, которую вам с Марией довелось увидеть собственными глазами, хоть и издали. А отсюда и высокая преступность. Те типы, которые вас заприметили, могли сделать с вами что угодно.
– Могли, – согласилась с Ван Хорном Руса. – Хорошо, что ты и сеньор Куэвас вовремя подъехали, в противном случае мне пришлось бы стрелять.

* *
Вилла сеньора Эрнандо Куэваса, который полагал себя стопроцентным креолом, подчёркивая, что в нём нет ни капельки индейской крови, представляла собой добротный особняк, выстроенный в середине прошлого века на окраине Ла-Паса, бывшего в те времена совсем небольшим городом. Теперь полумиллионный город, разместившийся среди гор в заполненном осадочными породами огромном кратере древнего, потухшего миллионы лет назад вулкана, разросся настолько, что авениду Сан-Мигель можно было отнести к городскому центру.
Сеньор Куэвас занимался строительным бизнесом, а так же имел небольшую долю в деле голландского предпринимателя Ван Хорна, поставлявшего в Южную Америку медицинское оборудование и закупавшего в небольших объёмах качественное продовольствие для импорта в Европу.
Куэвас проживал с семьёй: мать, жена и четверо несовершеннолетних детей. Обслуживала хозяев семья из трёх человек: муж с женой и взрослая незамужняя дочь. Все трое жили под одной крышей с хозяевами.
Ван Хорн часто бывал в Ла-Пасе и всегда останавливался в доме Куэваса, где для друга семьи были выделены апартаменты из двух комнат, в которых он жил и хранил свои вещи.
То, как представил Ван Хорн Русу и Марию сеньору Куэвасу и его семье, стало большой неожиданностью для всех:
– Знакомьтесь, сеньоры, – взяв Русу за руку и изрядно волнуясь, как, впрочем, и полагалось в таких случаях, он объявил: – Имя этой женщины Эльза Шнее. Она моя старая знакомая. Нас связывает многолетняя дружба и… – Ван Хорн сделал небольшую паузу, призывая всех к особому вниманию, – я думаю, сеньоры, что пора объявить. Мы решили пожениться, а после несчастий, которые выпали на голову Эльзы, я думаю сделать это немедля! – Торжественно объявил голландский бизнесмен Ван Хорн, и, выдержав следующую паузу, представил хозяевам Марию:
А эту сеньориту зовут Мария. Она дальняя родственница сеньоры Эльзы и её подруга.   
– Вот как? – шепнула Руса Ван Хорну по-немецки, – Что это значит, братец?
– Ты же сама, сестрёнка, просила что-нибудь придумать. Так мне будет легче вывезти вас отсюда, – улыбнулся Ван Хорн и поцеловал Русу в щёчку, вдохнув запах дыма от костра, которым пропитались её волосы и истрёпанный спортивный костюм.
С минуту Сеньор Эрнандо, сеньора Долорес и их дети молчали, переваривая сообщение сделанное Ван Хорном, а потом посыпались поздравления.
– Спасибо, сеньор Эрнандо, спасибо сеньора Долорес! Продолжим наши поздравления вечером, а сейчас прошу накормить сеньору Эльзу и сеньориту Марию. Они с дороги, в пути натерпелись всякого и очень голодны! – взмолился Ван Хорн.

* *
Закончился этот долгий апрельский день далеко заполночь в апартаментах Ван Хорна, куда хозяева определили ночевать сеньору Эльзу. Прощаясь до утра, Ван Хорн ещё раз предупредил супругов Куэвас, что о приезде Эльзы и Марии не стоит никому рассказывать, а завтра он пригласит священника на виллу и тот свершит обряд бракосочетания.
– Ну почему же не в церкви? Сеньора Эльза так красива, и вы, сеньор, под стать ей. Оба, хоть и не молоды – прекрасная пара! Посмотреть на вас соберётся полгорода! Такой праздник! – задала Ван Хорну сугубо женский вопрос несколько огорчённая сеньора Долорес.
– Этого нам не нужно. Сеньора Эльза ещё не оправилась от потрясений, которые свалились на её несчастную головушку. В Парагвае, откуда женщины пришли, они едва не погибли от рук маньяка, который возомнил о себе, чёрт знает что, склоняя сеньору Эльзу к сожительству и повсюду её преследуя. Есть опасения, что он сам или его люди появятся в Ла-Пасе.
– Какой ужас! – едва не ударилась в слёзы впечатлительная сеньора Долорес. – Что же делать?
– Надо сообщить в полицию, – предложил Куэвас.
– Ни в коем случае, Эрнандо! Это не поможет, а потом  вы же знаете, насколько коррумпирована полиция, а парагвайский маньяк очень богат и владеет огромными земельными массивами в Чако, где имеется нефть, газ и прочие полезные ископаемые. Боюсь, что полицейские сдадут сеньору Эльзу, да и нам не поздоровится.
– Да, об этом я не подумал, – почесал висок Куэвас, но кто же этот преследователь сеньоры Эльзы? – спросил он. – Возможно, я его знаю?
– Сам… – загадочно ответил Ван Хорн, подчеркнув краткостью ответа, что дальше раскрывать персону, преследующую сеньору Эльзу, несомненно, жительницу одной из немецких колоний, разместившихся в окрестностях Асунсьона, и очень красивую женщину, не стоит.
В подтверждении его слов Руса печально кивнула головой, и обе женщины с состраданием посмотрели друг на друга.
Больше вопросов сеньор Куэвас не задавал. Что он подумал, услышав слово «сам», выяснить так и не удалось. Возможно, что он вспомнил о самом президенте Парагвая, а возможно… 
– Венчание дома успокоит её, – тактично извинился Ван Хорн перед сеньорой Долорес. – Затем я быстро оформлю документы, и мы отправимся на Кюрасао в свадебное путешествие. Мы давно любим друг друга, но сеньора Эльза ещё не бывала на моей вилле. Там она, наконец, успокоиться.
– И мы не бывали на вашей вилле, – заметила сеньора Долорес.
– Отлично! Приедете через месяц. На Кюрасао всегда хорошая погода. До Барранкильи  можно добраться самолётом, а оттуда морем. Замечательное путешествие. Приглашаю всю вашу семью! – Светился от счастья «жених».
– Да, Парагвай нехорошая страна. Там очень высокая преступность и засилье этих проклятых янки, – согласился с Ван Хорном сеньор Куэвас, очевидно вспомнив о войне за Чако между Боливией и Парагваем, которая закончилась двадцать лет назад, победой парагвайцев . – Однако я смогу оставить работу только в июне, – взвесил свои возможности сеньор Куэвас. – В июне на Кюрасао хорошая погода?
– Очень хорошая, сеньор Куэвас, но позвольте обратиться к сеньоре Долорес.
– Пожалуйста, сеньор Ван Хорн, могли бы и не спрашивать…
– Сеньора, у вас не найдётся краска для волос?
– Краска для волос? – Удивилась Долорес. – Нет, мне она пока не требуется. А вам зачем?
– Видите ли, сеньора, у Эльзы очень приметный цвет волос. В Европе блондинки не редкость, но мы в Боливии. Цвет волос сеньоры Эльзы, вызывает повышенный интерес. Ей хорошо бы стать на время тёмной шатенкой. Как вы думаете?
– Для брюнетки у неё слишком светлая кожа и голубые глаза, а вот для шатенки – самый раз, – озаботилась хозяйка проблемами очень красивой сеньоры Эльзы, натерпевшейся стольких бед и потрясений.
– Сегодня уже поздно и магазины закрыты, но завтра утром я сама выберу и куплю сеньоре Эльзе подходящую краску, тёмные очки, и помогу выбрать новую причёску, – пообещала хозяйка.
 
* *
– Ну что ж, спектакль был разыгран блестяще! – Похвалила Руса Ван Хорна, когда они остались вдвоём, а хозяева пожелали им доброй ночи и «сладкой любви». – Скажи, Вадим, этот экспромт со свадьбой и в самом деле необходим?
– А как иначе тебя вывезти отсюда? – ответил ей вопросом Ван Хорн. – В этой стране, как и повсюду в Латинской Америке, да и не только, всё покупается и продаётся. На наше с тобой счастье или несчастье коррупция правит странами, она везде и всюду, а здесь в особенности. В СССР она тоже есть, но, к счастью, пака мизерная, и её не видно. А здесь за деньги покупается пост президента, и за деньги же свергают любого главу государства, будь он всенародно выбранным президентом или генералом, захватившим власть в результате военного переворота.
Церковь тоже коррумпирована от кардиналов до рядовых священников. Лучший способ легализовать тебя, это фиктивный брак. За хорошие наличные нам выдадут документы о бракосочетании, не удосужившись взглянуть на твои документы, которых у тебя нет. На основании свидетельства о браке и конверта с долларами тебе выдадут боливийский паспорт на мою фамилию, проставят в нем все необходимые печати, и мы летим в Барранкилью, а оттуда на Кюрасао. Лучше морем. Недалеко и приятная морская прогулка, которую можно зачесть в качестве «свадебного путешествия».
Весной море спокойное и нет ураганов. Не беспокойся, вилла в Виллемстаде  натуральная и записана на моё имя. Оттуда я сообщу о тебе в Москву, и нас встретят в Амстердаме. Недели через две ты будешь дома, а я буду вспоминать, что побывал мужем «Елены Прекрасной», – пошутил Ван Хорн.
«Надо же, история повторяется…» – Вздохнув, подумала Руса.
– Нет, Вадим, так не пойдёт! – остановила его она. – Точно таким же способом в декабре 1936 года Генрих Браухич вывозил из итальянской Эритреи юную девушку, которую представил во время бракосочетания в католическом храме дочерью погибшего итальянского офицера. Той девушкой была я, –  призналась Руса. – Теперь ситуация изменилась. Прежде чем вернутся в Москву, мне необходимо побывать в Германии и завершить начатое дело!
– Но ведь ты раскрыта. Тебя опять схватят?
– Не в Европе, а здесь мне грозит большая опасность. Вспомни бал на той чёртовой асьенде в Чако, где недобитые фашисты занимаются разработками биологического оружия. Впрочем, тебе об этом лучше известно. Так, что меня видели многие люди в компании Сэма Халла, в том числе и ты.
Поиски миллиардера продолжатся. Ему они не помогут, это чудовище в человеческом облике сожрали пираньи. А вот то, что осталось от «Сессны» могут найти, соберут кости телохранители и пилота и тогда выяснится, что ни меня, ни Марии, ни самого Сэма Халла там нет. Поиски возобновятся с новыми силами.
– Да уж, возобновятся, – согласился с Русой Ван Хорн. – Только пройдёт немного времени и от его владений ничего не останется. Индейцы, получившие свободу, разбегутся. Немецкие учёные – объект моих интересов переберутся в другие места, и мне придётся всё начинать с начала. Разыскивать их посёлки, внедряться, заводить новые связи и знакомства.
– А что если их всех уничтожить на месте? Заслужили, – предложила Руса.
– Не шути так, сестрёнка! Что же прикажешь, проводить в Чако войсковую операцию с привлечением батальона Советской армии? – развёл руками Ван Хорн. – Увы, это не возможно, а повстанцев, способных это сделать, поблизости не наблюдается. К сожалению, Парагвай это пока не Куба, где уже в этом году повстанческая армия Фиделя Кастро возьмёт Гавану .
– Извини, что нарушила твои планы, уничтожив этого мерзавца Сэма Халла. У меня просто не было другого выбора, – вздохнула Руса. –  А почему же немцы бросят свой уютный посёлок и разбредутся по другим приготовленным для них местечкам, которых в Южной Америке, похоже, не мало?
– Финансировать дорогостоящую и убыточную асьенду чудаковатого миллиардера никто не будет. Остановятся мощные насосы, которые питают искусственные речки, высохнут озера, погибнут деревья, а брошенные строения растащат по частям местные индейцы на строительство своих халуп. Лет через пять от былого благолепия не останется и следа, – подытожил Ван Хорн.
– Но есть ещё пирамиды? Они-то останутся? – попыталась хоть что-то спасти Руса.
– Не уверен, – возразил Ван Хорн. – Не египетские те пирамиды, маловаты. Индейцы и их разберут на строительный материал.
Но пока асьенда Сэма Халла полна его людей, оставаться здесь для меня опасно, – напомнила Руса. – Меня легко могут опознать. На Кюрасао ты не один и я попаду в поле зрения коллег, а мне пока этого допустить нельзя. Давай, Вадим, обойдёмся без морской прогулки на красивый остров и сообщений в Москву, а «свадебное путешествие» совершим в Европу. 
Мне необходимо попасть в Германию, хотя бы на несколько дней, а потом можешь сообщить обо мне в Москву, доложить всё как есть, как встретил меня в Чако, потом в Боливии после бегства из владений Сэма Халла. Расскажешь, как с помощью фиктивного брака помог добраться до Европы! Словом расскажешь всё, но только без тех дней, которые мне понадобятся в Германии! Вот, Вадим, мои условия! Соглашайся, если хочешь помочь! – С жаром просила Руса, а он чувствовал, как она дрожит, вся на нервах.
– Успокойся сестрёнка, не рви себе нервы. – Вадим взял её за руку. – Успокойся, –  попытался улыбнуться он. –  Трудно отказать женщине, да ещё такой красивой. Только и ты мне помоги. – Вадим внимательно посмотрел на Русу и решительно потребовал:          
– Рассказывай, сестрёнка, чего ты такого натворила! Рассказывай всё по порядку, и ничего не пропуская. Но, прежде всего, давай-ка, наконец, познакомимся! Меня зовут Василий Иванович – полный тёзка комдива Чапаева .
Скрывать от тебя круг моих интересов бессмысленно. Ты сама всё видела и знаешь, чем здесь занимаются бывшие эсэсовцы от науки. Не скрою, очень квалифицированные специалисты в биологии, вирусологии, генетики и прочих науках, о которых пока не известно широкой общественности. Задача этих исследований – разработка принципиально новых, биологических видов оружия, в том числе этнических. Знаешь, что это такое?
– Догадываюсь, – ответила Руса. – Очевидно это особые вирусы, которые убивают людей определённой расы и этноса.
– Именно так. Тем чёрным, силам, которые рвутся к мировому господству необходимо тотально устранение неугодных им народов и рас, чего практически невозможно добиться иными видами оружия, в том числе и ядерным. Немцы только приступили к подобным исследованиям и теперь работают здесь, где их трудно достать, на другие страны, готовые совершить преступления гораздо масштабнее тех, что осуществили Германия и Япония. Представь себе вирус гриппа или, например, пневмонии, которые убивают избирательно солдат, а то и весь народ и только определённой расы .
– Ужасно! – Поёжилась Руса.
– То-то и оно. Интерес к таким работам, к которым ближе всего подошли специалисты, выращенные в недрах СС, очень велик. Вокруг секретных центров, сосредоточенных в основном в Южной Америке, вертятся агенты спецслужб ведущих стран. К нашим традиционным противникам разведкам США, Британии и Франции добавился новый и очень сильный игрок – «Моссад» . С одной стороны агенты израильской  разведки отслеживают и уничтожают бывших нацистов, замешанных в уничтожении евреев в годы войны , с другой стороны интересуются разработками в области биологического оружия. Вот таково поле битвы, рядовым солдатом которой является твой старый товарищ полковник Василий Иванович Павлышев, – полностью представился человек, которого Руса знала как Вадима или Ван Хорна.      
– На Лубянке практически не бываю, тебя не встречал. Слышал о некой «Елене Прекрасной». Так сослуживцы прозвали свою коллегу. Как увидел, сразу понял, что вместе с тобой «Елена Прекрасная» прыгал с парашютом в начале декабря сорок четвёртого в логово врага. Женат, имею двух сыновей. Иногда живу в Москве. Вот, пожалуй, и всё. Теперь твоя очередь, сестрёнка. Рассказывай.
– Руса посмотрела в глаза полковнику Павлышеву и коротко представилась:
– Елена Васильевна Соколова. Майор. Имею троих детей. Вдова, – тяжело вздохнув, призналась она.
– Прости за бестактность и прими соболезнования, – извинился Павлышев, чувствуя, что со своим семейным положением он переборщил, заставив и её открыть излишние подробности. Хватило бы и имён.
– Спасибо, Василий, гибель мужа я уже пережила, – грустно улыбнулась Руса. – Прошло восемь месяцев, как не стало Ярослава.
– Я не был дома больше года, – признался Павлышев. –  Соскучился по своим. Ничего не поделаешь, служба у нас такая... –  А леди Руса, что это за имя?
– Моё девичье, – пошутила Руса, имевшая право на такую шутку, поскольку не имела родовой фамилии. Была Браухич, стала Соколовой.
– Так как же мне звать тебя? – попытался уточнить Павлышев.
– Выбирай сам. Здесь я Эльза и скоро стану миссис или фрау Хорн. Там Елена Васильевна, а для самых близких, я Руса. Так-то Вадим, Василий Иванович и Филипп Ван Хорн! – Сделав ударение на фамилии голландского коммерсанта, подчеркнула она.
– Можешь рассказать, чем занималась в Западной Германии? – Спросил Василий Иванович.
– Тебе, товарищ Павлышев, расскажу. Ты должен мне помочь. Одной мне не справиться. Если откажешься – не обижусь, встану и уйду. Если предашь – умру! – То как это было сказано, заставило полковника Павлышева посмотреть на Русу по-другому. Он понял, что она так и сделает.
– Никуда ты не уйдёшь, сестрёнка, – Василий Иванович взял Русу за руку и посмотрел в её чистые небесно-голубые глаза. – Рассказывай!
– Расскажу, но прежде введи меня в курс мировых событий. Я ведь три с половиной месяца провела в полной изоляции!
– Понимаю тебя, Руса. В мире много чего произошло, всего сразу и не вспомнишь. Ну что ж, попробую.
Начну с Южной Америки, где мы с тобой сейчас находимся. В начале января в Каракасе вспыхнуло восстание против диктатуры американского ставленника генерала Хименеса. Диктатор был свергнут, бежал в США. Но есть информация, что будет выдан новым венесуэльским властям, которые, похоже, сохранят вассальную зависимость от США .
– А что у нас? – спросила Руса.
– Приятная новость. Постановлением Совмина СССР создан Новосибирский государственный университет, при котором будет создан Новосибирский научный городок. В Сибири появится крупный научный центр.
– Приятная новость! – улыбнулась Руса. – Что ещё?
– В последний день января американцы запустили свой искусственный спутник Земли .
– Догоняют, – заметила Руса, – но мы были первыми!
– Ещё одна приятная новость, – продолжил Ван Хорн. –  В первый день февраля Египет и Сирия образовали совместное государство: Объединённую Арабскую Республику .
– Дело хорошее, – согласилась Руса. – Теперь египтянам и сирийцам будет легче противостоять давлению США, Англии, Франции и Израиля. Только не верится, что это объединение просуществует долго. Что ещё интересного происходило у нас?
– В середине марта в Москве проходил первый Международный конкурс пианистов и скрипачей имени Чайковского. Первое место среди скрипачей завоевал наш Валерий Климов, а среди пианистов американец Ван Клиберн.
– Жаль, что не Ван Хорн, – пошутила Руса. – Что ещё произошло в мире за время моего «египетского плена»?
– В последний день марта Советский Союз объявил об одностороннем прекращении испытаний ядерного оружия и призвал США и Великобританию последовать его примеру.
– Что же ты сразу не сказал мне об этом!? – Не выдержала Руса: – Неужели это событие результат изучения документов, переданных Воронцовым!
– Ну вот, сестрёнка, теперь я вижу, что ты готова рассказать мне всё! И зачем тебе нужно в Германию, и кто такой этот Воронцов? – посмотрев Соколовой в глаза, потребовал Павлышев. – Рассказывай!

4.
Ольга встретила Земанов на вокзале. Немолодые, приятные люди. По лицам видно – счастливые. В руках тёплые пальто, в которых вылетали из Индига, у ног Карла дорожный чемодан. 
Татьяна Никифоровна была лишь на несколько лет старше Ольги, а потому женщины стали называть друг друга по имени и после нескольких фраз перешли «на ты». Карл был значительно старше и обращался к Ольге по имени и отчеству. Сам представился Карлом Вальдемаровичем.
Карл Вальдемарович был человеком невысокого роста, заметно ниже Ольги, а Татьяна была такой миниатюрной женщиной, что могла показаться подростком.
«Ненка и немец нашили друг друга. Вот как распорядилась судьба!» – Подумала Ольга. Накануне приезда кое-что о них припомнил и рассказал муж. Татьяна его лечила два года назад, делала уколы, а с Карлом он познакомился прошлым летом, будучи в командировке на Новой Земле. Похоже, что именно в тот день Татьяна и Карл встретились, и бывший военнопленный решил ехать с ней в Индигу на постоянное место жительство.
Назвал им Василий семью Пинегиных, которая жила в Индиге, а через них списались, вот и приехали Земаны посмотреть Москву, а Лебедевы пригласили их остановиться у себя.
В письме Купава сообщила Ольге, что Татьяна Никифоровна в положении. Словом, ждут Земаны первенца. Оба немолодые, переживают.
Ольга наняла такси и, уложив чемодан в багажник, Карл и Татьяна с пальто на руках разместились на задних сидениях, любуясь через окошки «Победы» предпраздничной Москвой.
– Холодно в Индиге? – спросила Ольга.
– Когда улетали, было минус пятнадцать,  – ответила Татьяна Никифоровна, прижимая к себе пальто. Север, однако...
– В Москве сегодня днём было двадцать три градусов тепла. Завтра обещают двадцать четыре. Весна в этом году дружная! Вот и деревья распускаются, указала Ольга глазами на покрытые зеленоватой дымкой липы, клёны и тополя по берегам Яузы, которую пресекала по мосту «Победа», катившая по улице Чкалова . Начинался подъём на Таганскую площадь, и водитель снизил скорость.   
– Ольга Владимировна, сколько мы вам должны за такси? – тихо спросил у Лебедевой Карл.
– Нисколько, Карл Вальдемарович, – ответила Ольга. – Нам и ехать всего ничего. Вы гости. Отдохнёте с дороги, поужинаете и отправляйтесь на вечернюю прогулку по Москве. Молодцы что приехали! Погода стоит отличная. Конец апреля в Москве бывает тёплым и солнечным. В метро бывать приходилось?
– Пока, не приходилось, видела станции Московского метрополитена в киножурналах, красивые, – ответила Татьяна Никифоровна, не бывавшая дальше Архангельска и Мурманска.
– Пользовался подземкой в Берлине, ещё до войны, – признался Земан. – Говорят, что московское метро самое красивое в мире. Это правда?
– Да, это так. Сегодня увидите собственными глазами. Для начала рекомендую совершить экскурсию по вечерней Москве. Завтра праздник. Состоится первомайский парад и праздничная демонстрация трудящихся. Сегодня на Красную площадь вы не попадёте, она закрыта на оформление, поэтому прогуляйтесь по Охотному Ряду и улице Горького.
Вашими экскурсоводами станут наши дети – Лена и Игорь. А завтра отправимся все вместе на первомайскую демонстрацию. Увидите Красную площадь во всей красе, а с трибуны мавзолея Владимира Ильича Ленина и Иосифа Виссарионовича Сталина нас будут приветствовать руководители страны! Но это после военного парада , который мы посмотрим вечером по телевидению, а затем выйдем на Таганскую площадь и полюбуемся праздничным салютом, – перечислила Ольга главные пункты праздничных мероприятий, которые состоятся завтра, и гости Москвы не могли их пропустить.
– Приехали, – объявила Ольга, указав водителю, как удобнее заехать во двор и протянула ему пять рублей, отказавшись от сдачи.  – Берите, Карл Вальдемарович, чемодан и следуйте за нами! – распорядилась она и, взяв под руку Татьяну, вошла с ней в подъезд.

* *
– К девяти вечера Земаны, переполненные впечатлениями, вернулись после трёхчасовой экскурсии по центру Москвы. Леночка и Игорь показали гостям главные достопримечательности столицы, попутно продолжая знакомиться с городом, в котором прожили всего полгода.   
Гостей встречал глава семьи, вернувшийся со службы полтора часа назад.
– Здравствуйте, Татьяна Никифоровна! Здравствуйте, Карл Вальдемарович! – Рад вас видеть! – пожал Лебедев руку Земана. – Как Москва? Произвела впечатление?
– Большой, красивый город! – ответил Карл. – Осмотрели несколько станций вашего замечательного метрополитена. Очень красивые станции. До войны такого метро в Берлине не было, не знаю как сейчас…
– Ничего, придёт время, съездим в Берлин, посмотрим, – пообещал Лебедев, вспомнив о Генрихе, с которым подружилась Леночка. – А пока мойте руки и к столу пить чай с яблочным пирогом. Ольга постаралась! Отметим нашу встречу. Мы с вами, товарищ Земан, встречались прошлым летом в посёлке Лагерное. Не забыли?
– Что вы, товарищ капитан 1-го ранга, конечно не забыл. Я ведь тоже был моряком, –  ответил Земан, переминаясь от волнения с ноги на ногу.
– Бывших моряков не бывает. Моряк – это навсегда! – подчеркнул Лебедев. – Вы вот поселились на берегу Северного Ледовитого океана, а это значит, что не отпускает вас море.
– Не отпускает, – согласился Земан. – Не отпускает Арктика. Я ведь с ней породнился. Дважды побывал – в тридцать девятом и сорок втором году.
– Помню, это когда вы ходили в рейд на линкоре «Адмирал Шеер»?
– Да, на нём.
– Я тогда служил на Балтике в осаждённом Ленинграде. Тяжёлое было время, но город выстоял! Ленинграду присвоено звание город-герой .
– По праву, – согласился с Лебедевым Земан. Не прерывая содержательного разговора с воспоминаниями, они переместились следом за Татьяной Никифоровной из прихожей на кухню, где Ольга  собирали на стол к чаю. Пока Земаны гуляли по Москве, Ольга испекла в духовке большой пирог с яблоками. Тесто подошло хорошо, и пирог получился удачным. Всем хватит.
– Я ведь, Василий Владимирович, был в сентябре сорок первого года на Балтике. Отряд кораблей Кригсмарине во главе с линкорами «Тирпиц» и «Адмирал Шеер» находился в районе Аландских островов. Мы ждали падения Петербурга, который в Первую мировую войну вы переименовали в Петроград, а затем в Ленинград.
Гросс-адмирал Редер , отдал приказ принять капитуляцию вашего Балтийского флота, который после занятия Ленинграда и Кронштадта дивизиями Вермахта потеряет свои последние базы.
Однако город выстоял, а ваша дальнобойная артиллерия, установленная на базах Ханко и Осмуссар  не позволила нашему отряду войти в финский залив. Тогда вы одержали победу. Ваши линкоры «Марат» и «Октябрьская Революция», крейсер «Киров» и другие корабли встали как в старину в одну линию между островом Котлин  и материком и били из крупнокалиберных орудий по нашим сухопутным войскам. Сентябрьский штурм был отбит, Ленинград выстоял и наш отряд ушёл из Остзее  в Вильгельмсхафен . Вот как это было, – закончил свой краткий рассказ бывший капитан 3-го ранга Кригсмарине Карл Земан.
– Предлагаю помянуть тех, кто погиб в минувшей войне, – Лебедев достал из шкафчика бутылку коньяка, пару пятидесятиграммовых рюмок, виновато посмотрел на жену: «Мы по чуть-чуть» и принялся откупоривать бутылку.
– Последний раз я пил коньяк лет пятнадцать назад, – пытаясь рассмотреть, что написано на этикетке, признался Земан. – Французский?
– Наш, армянский. Ничуть не хуже, а может быть и лучше, – пояснил Лебедев. – В сорок четвёртом году мне довелось побывать в Великобритании на главной базе британского флота в Скапа-Флоу . Не знаю, откуда англичане доставали французский коньяк, ведь Франция была оккупирована, но там его можно было купить в магазине. Попробовали, ничего особенного.
– Армянский коньяк, – прочитал Земан название на этикетке. – Пять звёздочек. Слышал о таком, но не пробовал.
– Вот и попробуете, товарищ Земан. Живёте в СССР, так что привыкайте ко всему советскому.
– Тогда и нам налейте чуть-чуть, – потребовала Ольга, и достала ещё две рюмки.
– С удовольствием! – улыбнулся Лебедев. – Только первая рюмка за встречу!
Ольга и Татьяна, которая тоже никогда не пробовала коньяк, переглянулись и улыбнулись друг другу.
– А тебе можно? – забеспокоилась Ольга, вспомнив о беременности Татьяны.
– Я только пригублю.
Лебедев налил дамам по полрюмки и объявил:
– За встречу и за знакомство! – Спохватившись, добавил: – И за наше здоровье!
Моряки закусили дольками лимона, а женщины шоколадом.
Второй рюмкой помянули всех павших на войне и русских и немцев и принялись за чай с яблочным пирогом, К пирогу подошли Леночка и Игорь.
Минут десять Земаны делились своими впечатлениями о Москве, выразив благодарность детям Ольги и Василия, которые оказались отличными экскурсоводами.
– Сегодня Красная Площадь и Кремль закрыты для посещения, идёт подготовка к Первомайскому военному параду и демонстрации трудящихся, а второго или третьего мая мы обязательно побываем в Кремле, – пообещала Леночка, – а потом посетим мавзолей Ленина и Сталина .
«Вот ведь как», – подумал Карл Земан. – «Победитель в войне лежит в мавзолее рядом с Лениным, и его могут видеть все, кто пожелает. А победи в войне Гитлер?» –  Додумывать не хотелось.
После двух рюмок Лебедева потянуло на воспоминания о войне.
– Утро двадцать второго июня я встретил в море неподалёку от побережья Восточной Пруссии. Я тогда командовал сторожевым кораблём «Агат», а жили мы в Либаве , это недалеко от Пиллау .
– Я в Пиллау закончил войну, – вздохнул Земан. – Чудом остался в живых, был взят в плен.
– Из Либавы мы ушли в ночь на седьмой день обороны с последним отрядом кораблей. Ушли на Эзель , а оттуда в Таллин – главную базу Балтийского флота. Его мы держали до конца августа, а потом отошли в Кронштадт. Всё побережье Финского залива было вашим, но войти в залив главными силами вы не смогли. Батареи Ханко и Осмуссара не пускали.
Ольге не нравился разговор мужчин, выпивших уже по третьей рюмке коньяка, после чего она убрала недопитую бутылку.
«Чего доброго повздорят, а то и поругаются», – подумала она и предложила:
– Довольно, товарищи моряки, о войне. Давайте-ка лучше вспомним о нашем севере. Я прожила с Василием в Полярном и Североморске с сорок шестого по пятьдесят седьмой год. Целых одиннадцать лет и уже никогда не забуду всполохов северного сияния, океанских приливов и запаха Арктики, который мне чудится запахом материнского молока!
Я тоже об этом думала, – поддержала Ольгу Татьяна Никифоровна. – Северный океан – колыбель жизни, оттого и пахнет материнским молоком. – На дальних ненецких стойбищах ещё можно встретить шаманов, которые рассказывают о сотворении мира и откуда пошли люди, указывая на север.
– Да это так, – поддержал жену Карл. Один человек, не стану называть его имени, обнаружил на арктических островах следы древней цивилизации и вероятно видел, что-то очень важное. Прежде я никому об этом не рассказывал, но время уходит, и видимо пришёл час, когда хочется поделиться своими воспоминаниями с добрыми людьми.
Ольга затаила дыхание, предчувствуя, что сейчас она услышит что-то очень важное. Василий посмотрел на жену, и ему показалось, что она побледнела.
– Что с тобой? – прошептал ей на ушко. – Тебе плохо?
– Тихо! Слушай внимательно, – прошептала ему в ответ Ольга. – Рассказывайте, Карл, мы слушаем.
– В августе – октябре 1939 года я побывал в Советском секторе Арктики, который вы оградили границами Полярных владений СССР, – заметно волнуясь, начал свой рассказ Земан.
– Не вы, а и мы, Карл Вальдемарович! – поправил Земана Лебедев. – Вы ведь советский гражданин!
– Простите, конечно же, мы, – извинился Карл.
– Скажите, Карл, вы плавали в нашу Арктику на подводной лодке? – Спросила Ольга, припоминая, как выглядели на фотографии члены полярной экспедиции, в которой участвовал Воронцов.
– Да, на субмарине. Экспедиция была секретной, – признался Земан и, подумав, добавил: – Как бы это сказать? Пожалуй, наша экспедиция была военно-научной.
– Надо же, Карл, ты мне об этом не рассказывал! – Удивилась Татьяна Никифоровна.
– Не рассказывал, не решался.
– Рассказывайте, Карл! – потребовала Ольга, узнавшая в самом невысоком участнике экспедиции Карла Земана, который на фотографии стоял рядом с Воронцовым, и посмотрела на детей. – Леночка, Игорёк вы наелись пирогом?
– Да, мама, – ответила Леночка.
– Нет, ещё не наелся, – заявил Игорь.
– Тогда бери тарелку с куском пирога и ступай в комнату. Лена посмотрите что-нибудь по телевизору. Там наверняка показывают фильм.
– Мне хочется послушать рассказ Карла Вальдемаровича, – заупрямилась Леночка.
– И мне тоже, – поддержал сестру Игорь.
– Если не хотите смотреть телевизор, то отправляйтесь спать. Лена, Игорь сегодня ляжет в твоей комнате на диване. Постели ему.
– Хорошо, мама, – с неохотой ответила Леночка, знавшая, что мать настоит на своём и с ней лучше не спорить. Твёрдый характер был у Ольги Владимировны, и главной в семье Лебедевых была она.
Ольга вышла вместе с детьми, показала дочери, где взять постельное бельё для Игоря и быстро вернулась с конвертом в руках, который положила на стол и прикрыла рукой, готовая выслушать рассказ Земана, дождавшегося её возвращения.
– Из Вильгельмсхафена мы вышли первого августа. Сейчас точно не помню, но примерно к десятому августа наша субмарина прошла пролив Карские ворота. Мы оказались в Карском море и повернули на север, исследуя восточный берег архипелага Новая Земля.
Теперь это уже не секрет – подыскивали удобные бухты для стоянок субмарин и тайных баз Кригсмарине. Германия готовилась к войне, в том числе и с Советским Союзом, –  признался Земан, которому было стыдно за то, что он немец.
– Нам это известно, Карл, – заметил Лебедев. – После войны моряки и поморы находили эти базы с продовольствием, горючим и боеприпасами, сооружённые в удобных бухтах – своеобразные тайные схроны. В одном из таких схронов надеялись укрыться уцелевшие моряки с потомленной моим эсминцем немецкой субмарины. Мы их преследовали и захватили в тундре на берегу Гусиного озера в доме отца вашей хорошей знакомой Купавы Пинегиной.
– Я знаю эту историю, – подтвердила Татьяна Никифоровна. – Так значит это вы, Василий Владимирович, брали немцев в плен?
– Да я, вот тогда и познакомился с Силой Русовым и его женой Любавой. И Пинегин был со мной. Вернётесь в Индигу, он вам расскажет подробнее, как это было. Пинегин побывал на Гусином озере после войны и от Русовых узнал о Купаве. Разыскал молодую вдову и женился на ней.
– Две дочки у них, теперь ждут сына, – улыбнулась и покраснела от удовольствия славная ненецкая женщина и переглянулась с мужем. Они тоже загадали первенца мальчика, мечтая следом родить ещё и девочку.
Земан обнял жену за плечи и продолжил:
Следуя Карским морем, мы обошли Новую землю с севера, минули мыс Желания , на котором размещалась русская метеорологическая станция, и вошли с Баренцево море. Три года спустя мне довелось побывать в том месте ещё раз на линкоре «Адмирал Шеер». Шла война, и командир линкора отдал приказ обстрелять из орудий русскую полярную станцию . Я уже рассказывал о своём участии в том рейдерском плавании, и поверьте, мне стыдно за это…
– Довольно, Карл, военных воспоминаний, – остановила Земана Ольга. – Рассказывайте о вашей «военно-научной» научной экспедиции, которая могла быть и не секретной и не военной, а совместной советско-немецкой научной экспедицией, если бы наши страны сумели избежать военного столкновения.
– Обогнув мыс Желания, наша субмарина вошла в Баренцево море, – продолжил Земан. –  Мы проследовали вдоль западного гористого брега северного острова архипелага, на котором сделали несколько остановок. Во время одной из них преодолели пешком несколько километров тундры и на краю ледника обнаружили каменные столбы и установленные на них плиты явно искусственного происхождения. Это была первая находка экспедиции, представлявшая научную ценность. Однако основные части загадочных сооружений уходили  ледник.
Второе важное открытие нам удалось сделать в сотне миль южнее. Ещё с океана мы обратили внимание на высокую гору правильной формы, покрытую ледником. Эта гора была самой высокой горой на архипелаге – свыше полутора километров.
Мы сошли на берег и попытались обследовать её склоны. Во время восхождения разыгралась сильная метель, и тут на наше счастье удалось обнаружить вход в пещеру не закрытый льдом. Мы укрылись в пещере, которая представляла собой огромный зал. Удалось обнаружить следы старого кострища, куски дерева, кости животных, по-видимому, принадлежавшие белым медведям. В этой пещере бывали люди, возможно, это были поморы. Самой ценной находкой был кусок гранитной плиты с неизвестными письменами. К сожалению, он был утерян во время спуска, провалился в глубокую трещину, и достать его мы не смогли. За первым залом находился второй, но вход в него был зарыт обломками скал. Создавалось впечатление, что завал был искусственного происхождения.
Один из членов нашей экспедиции попытался проникнуть в другой зал через щели. Кажется, это ему удалось, но что он там увидел, от нас скрыл. Возможно потому, что был русским и не хотел, чтобы немцы узнали о его открытии. Следом за ним во второй зал попытался проникнуть руководитель нашей экспедиции штурмбанфюрер Гофман. Однако обломки скал пришли в движение и раздавили ему ногу, которую пришлось ампутировать.
Наш русский участник экспедиции майор Воронцов, – Земан наконец назвал фамилию человека, которого по его рассказу Ольга уже узнала, подумав:
«Да ты, Ольга Владимировна, и в самом деле переняла от Русы свойство притягивать к себе людей! Генрих, теперь Карл, кто будет следующим? Впрочем, им будет Алекс Мяаге, встреча с которым должна состояться в Таллине в середине мая. Приятной такую встречу не назовёшь…» –  Ольга отвлеклась от своих мыслей и продолжала слушать рассказ Карла Земана
– Этот русский майор Воронцов, буду его звать так в дальнейшем, побывал в Индии в 1936 году и привёз оттуда материалы о горе Меру, которая находилась на Крайнем Севере Рипейских гор, как в древности называли ваш Урал.
– Не ваш, а наш Урал, Карл Валбдемарович! Вы же советский гражданин! – вновь поправил Земана Лебедев.
– Простите, никак не могу привыкнуть. Я прожил две жизни: первую до войны, а вторую живу сейчас, – извинился Земан.
– Не обращайте внимания, Карл, на Василия Владимировича, рассказывайте, очень интересно! – попросила Ольга, подумав:
«Показать ему фотографию или нет? Пожалуй, не стоит. От Русы нет никаких вестей, как бы ей это не навредило. Вдруг Земана вызовут в Комитет государственной безопасности?» – Она прикрыла конверт ладонью: «А вот Калюжному о Карле Земане расскажу обязательно! Вдруг захочет с ним встретиться?»
   
5.
Скоро макушка лета. Царствие Свeтовита и Даждьбога  на Матке. Солнце кружит по небосводу, скрываясь лишь ненадолго за грозовыми тучками, насыщающими землю благодатными тёплыми дождями, да за горой Мера, что возвысилась над уютной долиной, отгородившейся от прочего мира невысокими скалистыми горными хребтами.
В центре долины раскинулось живописное Ирий-Озеро, заполненное чистейшими водами от растаявших свыше полвека назад ледников. Глубокий овал озера пополняли ручьи, стекавшие с окрестных гор, а из озера вытекала быстрая речка Раса, пробивавшаяся сквозь скалистое ущелье к океану.
Единственная тропинка, ведущая в долину, проходит вдоль ущелья быстрой речки, и других удобных путей в нее нет. Холодные зимние ветры не залетают в эту прекрасную долину с молодыми перелесками из хвойных и лиственных деревьев, заботливо высаженных руками людей, и с душистым цветущим разнотравьем лугов, ими же высеянных, каких больше не сыскать на всем архипелаге. Здесь истинный Рай, у горы Мера, которая сбросила с себя снежный венец и покрылась на макушке, согретой лучами незаходящего солнца, неприхотливыми альпийскими цветами.
В тени ив и верб, выросших из глубоко укоренившихся в скалистом грунте черенков, у перекатов звонкоголосой Расы состязаются стайки форели, запрыгивая снизу вверх. Чуть поодаль, на душистых лугах натружено гудят коричневые шмели, потомки своих арктических предков. Меж ними все больше и больше встречается южных пчел, собирающих нектар и в дикие гнезда, и в расставленные улья. Улья те неподалеку, на солнечном пригорке. Там же молодой сад из яблонь, слив и вишен. А за садом дубок, самый первый в долине, давно уже переросший ладно срубленный просторный бревенчатый дом, украшенный резным наличником. На дубке множество зеленых маленьких желудей, которые вызреют к осени и будут рассажены заботливыми руками в других частях архипелага, чтобы через годы зашуметь на ветру молодыми дубравами.
На солнечной полянке рядом с домом сидела Сита на деревянной скамейке, украшенной затейливой резьбой, выполненной Святом. Голову ее покрывала черным саваном легкая накидка. В глазах молодой женщины разлилась такая печаль, что глядеть в них не было никаких сил, а губы шептали запомнившиеся строки-сутры и Книги Велеса, которую накануне читал ей Свят:

«Сюда ты придешь,
И тут же служитель ворота откроет,
И пустит сюда –
В прекрасный сей Ирий.
Течет Ра-река  там,
Та, Что разделяет небесную Сваргу и Явь ».

  Сита жила-гостила у матери Свята Ядвиги скоро как четыре месяца. И была она вдовой, не венчанной в храме, не освященной ритуалом замужества. Прежний муж, от которого Сита ушла, погиб в самом начале войны. Рам, так и не ставший законным супругом, погиб в конце этой страшной войны. Его вездеход, дошедший до Высоких Анд в южном полушарии, был поражен ракетой с ядерной боеголовкой. Все, кто был в нём, рассыпались на атомы, сгорая в адском пламени. И остался от Рама и его боевой машины лишь кусочек оплавленного металла, дышавший смертоносным радиоактивным излучением. Этот кусочек, укрытый в защитном, непроницаемом для радиации пенале, передали Сите сослуживцы Рама, возвращавшиеся из-за полюса после сокрушения «империи зла», коей была теперь уже в прошлом Атланта, в поисках свих разбросанных по Вселенной семей. Этот кусочек оплавленного металла, да ребёнок, зачатый в незабываемые семь дней похода, вот и все, что осталось от Рама. Она уже знала, что у неё будет мальчик, и появиться на свет ему предстояло в конце года, когда будет в разгаре стодневная полярная ночь.
Беда не приходит одна. Ещё не успела Сита оплакать смерть Рама, как содрогнулась от страшного горя Харьяна. Вражеский флот – последний не разгромленный отряд атлантийских вооруженных сил, пробил противоракетный щит истощенной войной страны и подверг ядерным ударам её важные экономические и политические центры. Во время этой атаки была опустошена большая часть Харьяны, погибло всё правительство и премьер-министр Индира Муни, мать Ситы. Власть перешла в руки Чрезвычайного Военного Совета, и останки Атланты были безжалостно испепелены. Измученный Мир затихал после Апокалипсиса. И на огромных пространствах обезлюдевшей Ойкумены затевалась новая послевоенная жизнь. Одним из таких уголков, который обошла война, был далекий северный архипелаг.
Недавно в жизнь Ситы ворвалась большая радость, на время затмившая горе. Возвращавшиеся с войны сослуживцы передали её код для связи с братом, пропавшим без вести в самом начале войны. Рерик был жив! Его отряд, подвергшийся бомбардировке в Скандинавских горах, был почти полностью уничтожен. Сам Рерик был тяжело ранен, и его выходила славная девушка Хельга на ферме своих родителей.
После весенних ветров и вспыхнувшего среди жителей Леванта мора край тот совсем обезлюдел. Все замерло, не стало ни лекарств, ни средств связи. С трудом встал на ноги Рерик. Дошло до него страшное известие о гибели матери, потом долго искал сестру, и вот, наконец, от неё пришла добрая весть.
Теперь Сита регулярно общалась с братом и его девушкой посредством монитора, установленного в доме Ядвиги и настроенного Святом. А через несколько дней она ожидала их на архипелаге.
Сита, наконец, улыбнулась мыслям о скорой встрече с братом, встала со скамьи и пошла по тропинке к Ирий-Озеру. Там на солнечном берегу собирала целебные травы Ядвига. Печаль ненадолго покинула её покрасневшие от слёз, и всё же прекрасные глаза. Нет, не одна она осталась на этом свете. Жив Рерик, живёт в ней дитя Рама, рядом преданный Свят и мать его, мудрая Ядвига.
– А души усопших ныне слетаются к священной горе Мера, которую в древности наши общие предки называли Мировой горой. И это место – легендарная Арйана-Вэджа, здесь, на Матке, – убеждал Ситу Свят. Да и мать его, умудренная опытом, пожилая, но прекрасная ликом и статью Ядвига, утверждала то же: – Вот пойдём завтра или послезавтра на гору, взойдём на её вершину, и сама услышишь, как перешептываются их души…
Ядвига знала, что Свят любит Ситу. Она и жалела сына, и радовалась его любви.
– Не ровня он ей, – сомневалась Ядвига, – она царских кровей. Ну а если полюбит, то не сыскать ему лучшей жены…
Ядвига вспоминала свою юность, трудную жизнь на южном берегу Балтийского моря, где ещё совсем недавно был Левант, раздавленный гусеницами харьянских вездеходов. Много горя и лишений, горьких сиротских слез и обид, а позже насилия выпало на её долю. Но судьба сжалилась над Ядвигой и, когда уже казалось, что больше нет сил и конец близок, перенесла её, христианку и католичку, к русским язычникам и православным на крайний север, на дальние острова, с которыми сроднилась. Было это более полувека назад.
Была она в те времена зеленоглазой и стройной красавицей, и взял её замуж сварожич. Через него приобщилась Ядвига к древним богам и религиозным таинствам. Было ей уже за сорок, когда Сварог, после долгих лет лечения и сокровенных покаянных молитв дал ей дитя. А вскоре уехал по делам на большую землю муж и пропал. Люди рассказывали, что убили его там за то, что не стерпел оскорблений.
Святослава растила одна, да ещё помогала община. Тогда на островах было совсем пусто и Ядвига, с сыном поселилась в долине Ирий-Озера, где, кроме них, никто не жил. Все свои нерастраченные силы и страсть Ядвига посвятила взращиванию лесов и трав в прекрасной долине. Не раз к ней сватались видные сварожичи, но Ядвига всем отказывала. Жизнь её теперь была посвящена иному.
Вскоре Ядвигу признали ворожеей и знахаркой. Несли к ней больных детей, и она их лечила. Таясь, приходили к ней девушки и юноши за приворотным зельем; женщины, не способные зачать. Старухи в рыбацких поселках на побережье, читая детишкам сказки про добрую ведунью Бабу-Ягу, вспоминали Ядвигу с Ирий-Озера.
– И ведь имя у нее было подходящее, Баба-Ядвига совсем как Яга! – дивились сварожичи, проникаясь к умудренной жизнью отшельнице ещё большим уважением.

*
– Матушка, – позвала Сита Ядвигу, собиравшую лечебные травы.
Ядвига выпрямилась во весь свой прекрасный рост и обратилась к Сите. В её зелёных, удивительно молодых и красивых глазах играли солнечные блики. Чуть подернутое морщинками, покрытое ровным северным загаром, красивое лицо, обрамленное густыми вьющимися пепельного цвета волосами, заплетенными на затылке в толстую до пояса косу, совсем как у девушки, светилось величавой мудростью.
– Как же красива, матушка Свята! Воистину над нею не властно время! – не удержала Сита своих мыслей.
– Хорошо, что пришла, доченька. Поможешь мне собирать травы, – улыбнулась Ядвига, радуясь приходу Ситы.
– Соберем травы, разложим на солнышке, а там Свят придет из посёлка, и станем ужинать.
– По часам уже вечер, а солнце и не думает заходить. Никак к этому не привыкну! –  заметила Сита. Они принялись вместе собирать целительные травы вдоль тропинки, протоптанной близ берега Ирий-Озера.
– Вот шалфей, очень полезная трава. Вот чебрец, – Ядвига передала Сите свой маленький серебряный серп, которым заготавливала травы, и молодая женщина срезала побеги, укладывая их в корзину.
– Все нами посеяно и посажено. Когда я была совсем еще молода и пришла на эту землю, с которой только сошёл ледник, здесь было пусто. Мало что произрастало на каменистой и песчаной земле. Всё выращено в этой долине мною, моим погибшим мужем, да успокоится его душа на горе Мера, и сыночком нашим, Святом. Он с малых лет помогал мне, – мельком вспоминала полувековой давности время мудрая Ядвига.
– А вот девясил, чистотел, а вот между сосен кислица, а чуть дальше маргаритки и земляника...
Ядвига собрала горсть спелых душистых ягод, каких нет на далёкой и жаркой родине Ситы.
– Съешь, дочка, они очень полезны для тебя.
Ядвига пересыпала землянику из своей горсти в горсть Ситы, и молодая женщина с удовольствием лакомилась чудесными ягодами, которых здесь было множество.
– На сегодня хватит. Пойдем в дом. Свят возвращается из поселка, и он не один.
– Откуда вы знаете, матушка? – удивилась Сита, – я не вижу их.
– Сердцем чувствую, доченька, – улыбнулась Ядвига, поднимая корзину со сбором.
– Когда Свята забрали на войну, и я осталась совсем одна, то сердце мне подсказывало, что он жив и вернётся. Так и случилось...
– Да вот и они показались. Гляди! – обрадовалась Ядвига.
Сита взглянула вслед за её рукой. На другом берегу озера показался Свят с большой корзиной. Рядом с ним шла незнакомая женщина с ребёнком на руках, а подле неё бегали-играли две светловолосые девочки. Свят работал в посёлке на электростанции и возвращался после смены. От посёлка до долины они доехали на машине, а дальше пролегал часовой пеший путь по тропе. Другого входа в долину не было. Он и его спутницы спускались к мостику, перекинутому через речку, и вновь скрылись под купами ивовых деревьев.
– Идём, дочка, встретим их в доме, – позвала Ядвига, поправляя рукой волосы.

* *
Свят и женщина с девочками, с полчаса обходившие озеро, подошли к вечерней трапезе. Ядвига и помогавшая ей Сита накрывали на стол. Свят протянул Сите роскошный букет цветов, собранный по дороге. Это были мальвы самых нежных оттенков. Сита окунула в цветы вспыхнувшее лицо. Они были знакомы ей и цвели на далёкой родине ранней весной, а когда начался поход, уже отцветали. Здесь же, на севере, цвели только сейчас.
– Здоровья Вам, матушка Ядвига, и Вам, почтенная женщина, – поклонились им гости, родственники Свята и Ядвиги.
– Меня зовут Сита, – представилась-поклонилась в ответ гостям женщина.
– Я Кострома, а это дочки мои, близнецы-семилетки Лада и Леля, и малышка Купава, – назвала себя и свою семью гостья.
Крохотная Купава, которой не было и годика, укачанная ходьбой, кротко спала на руках матери.
Девочки несли корзину с подарками: сыр, творог, молоко, свежие пироги с грибами. Свят повесил на гвоздь пару связанных крупных лососей.
Ядвига о чем-то женском шепталась с Костромой, пока девочки выкладывали продукты из вместительной корзины. Покончив с корзиной, девочки побежали в дом, где Свят разрешил им посмотреть и полистать старинные книги, редкостные в посёлке, которых в доме было немало. Эту библиотеку собирало не одно поколение предков Свята. Долгой зимней ночью Ядвига читала и перечитывала их, набираясь мудрости.
Сита тем временем нянчила на руках проснувшуюся малышку Купаву. Девочка была так хороша, что Сита растрогалась до слез и расцеловала головку ребенка в золотых кудряшках. Кострома с Ядвигой тихо беседовали о семейных делах, и Сита, играя с ребёнком, прислушивалась к разговору, кое-что разбирая из певучего северного наречия, которое становилось ей все ближе и родней.
– Побудут у нас до праздников, – объявила Ядвига.
Сита знала, что через несколько дней будут большие летние празднества и в долине Ирий-Озера соберется много людей со всего побережья. Такой большой праздник бывает лишь раз в году в самое тёплое время, называемое Купалой. В эту пору самая тёплая вода, и празднующие купаются в озере, плетут венки из полевых цветов, водят хороводы возле костров, поют песни. А молодежь, да и люди постарше, вдовые, обручаются до осенних свадеб. Долина оживает в эти два дня, а потом вновь становится тихим местом, где возле горы Мера собираются души предков…
– Свят свободен, и завтра мы сходим на гору. Ты давно хотела этого, Сита. Хватит ли у тебя сил? Не тяжело ли будет в твоем положении?
– Хватит! – решительно ответила Сита.
– Вот и хорошо. Девочки пойдут с нами, а Кострома с Купавой останутся на хозяйстве, – заключила Ядвига.
Сестрёнки Лада и Леля захлопали в ладоши, и их по-детски чистые, голубые глаза засияли от счастья.

6.
Утром в праздничный день Ольга забежала к Соколовым предложить Ольге Милославовне и Любе взять с собой детей на Первомайскую демонстрацию. Общая колонна трудящихся Ждановского района  обычно проходила по Таганской улице, и в неё вливались те граждане, которые шли на демонстрацию самостоятельно вне колонны своего предприятия.
Настроение у Соколовых было далеко не праздничное. Ольга Милославовна опять слегла, а Люба хлопотала по хозяйству. Денег семье Соколовых пока хватало – жалованье Русы аккуратно выплачивали вместе с пенсией за Ярослава.
Дети только что позавтракали и собирались кто куда. Богдан с товарищем по школе погулять по праздничной Москве. Любина Ирочка помогала маме, а потом собирались вместе сходить в магазин. Генриха пригласил к себе мальчик Саша, знакомый по судомодельному кружку. Ребята проведут день на воздухе, занимаясь строительством модели сторожевого корабля. У родителей Саши был во дворе собственный сарай, в котором имелись обрезки досок, фанера и инструменты, а возле сарая верстак с чугунными тисками. Только младшая Лада никуда не собиралась, стояла у окна и грустными глазами смотрела на улицу.
– Хорошо, Оля, что зашла, – встретила Ольгу Люба и прикрыла за собой дверь в прихожую. – Богдан и Генрих собираются к товарищам, а ты возьми с собой Ладочку. Плохо позавтракала, всё молчит. Подумала что заболела, да нет, лоб холодный. По маме тоскует. Нет никаких новостей?
– Пока нет, Люба, – вздохнув, ответила Ольга. – Как Ольга Милославовна?
– Болеет. Опять сердце прихватило. Всю ночь промаялась, не спала. Думали врача вызывать, не разрешила, капельки пила. Под утро уснула. Я дверь прикрыла, чтобы не тревожить.
– Спасибо тебе Люба за всё. Чтобы они делали без тебя…
– За что же благодарить. Мать она мне, а Русины дети – племянники! Кто же о них позаботится, если ни отца, ни матери…
– Что ты такое говоришь, Люба! Не дай бог, дети услышат! Не смей так даже думать! Вернётся она и скоро, Чувствую, что скоро подаст о себе весточку! – перешла на шёпот Ольга. – Позови Ладу.
Люба вернулась с Ладой, и Ольга поцеловала девочку.
– С праздником, моя хорошая! Пойдёшь с нами на демонстрацию?
– С Леной и Игорем?
– И с Василием Владимировичем и с нашими гостями.
– С какими гостями? – спросила девочка.
– К нам приехали погостить, с севера.
– Пойду, – кивнула хорошенькой головкой Лада, а у Ольги едва не навернулись слёзы – так похожа была девочка на маму.
– Как на улице, не холодно? – спросила Люба.
– Тепло, солнечно. Днём обещают до двадцати пяти градусов! – ответила Ольга.
В один момент Лада переоделась в праздничное белое с красным платьице, и Люба вплела ей в косички большие белые банты.
– Возьмите кофточку, посоветовала Люба.
– Давай, – согласилась Ольга. – Я забираю Ладу на весь день. Вернёмся вечером после салюта.
– Приходите, все вместе и гостей берите с собой, – предложила Люба. – Вместе отметим праздник! А мы с Ирочкой испечём пирогов к чаю.
– Спасибо, Люба, придём. Захватим конфет.
Только Ольга и Лада собрались уходить, как в прихожей раздался телефонный звонок.
– Кто ещё? – удивилась Люба и взяла трубку.
– Николай Иванович! – сообщила Ольге Люба. – Поздравляет с праздником.
– Дай мне, – попросила Ольга, перехватывая трубку. – Скажу ему пару слов.
– С праздником, Николай Иванович!
– И тебя, Оля, с праздником! Звонил вам. Василий Владимирович сказал, что ты пошла к Соколовым. Собираетесь на праздничную демонстрацию.
– Собираемся, Николай Иванович. Пойдём с колонной Ждановского района, с учителями. С нами идут гости, я говорила вам о них. Вчера приехали.
– Это те, что приехали с севера?
– Они самые.
– Может быть, и мне с вами прогуляться? Как считаешь, Оля?
– Идёмте, Николай Иванович, расскажу вам кое-что, и Наталью Михайловну берите с собой.
– Нет, такой прогулки ей не выдержать. Ноги не те.
– Наташа, отпустишь меня на демонстрацию с Лебедевыми? – услышала Ольга голос Калюжного.
– Иди, если не сидится тебе дома, – ответила супругу Наталья Михайловна. – Лебедевым передавай привет. А я посмотрю на вас по телевизору.
– Слышала, Оля. Выезжаю к вам! Получил добро на первомайскую прогулку по Красной площади и приказ передать Лебедевым привет.
– Наталье Михайловне привет от всех нас и праздничные поздравления! – предала Ольга.
– Трубку у Калюжного перехватила супруга.
– Спасибо, Оля! Здоровья всем вам и праздничного настроения!
– Спасибо, Наталья Михайловна! И вам того же!

* *
В пятидесятые годы Москва, столицы союзных республик, все крупные, средние и даже небольшие города отмечали Первомайские праздники многотысячными демонстрациями трудящихся. В Москве праздничные колонны трудящихся, стекавшиеся в центр со всех районов столицы, проходили через Красную площадь в течение нескольких часов, следуя за военным парадом и парадом физкультурников.
Была в те времена и разнарядка по предприятиям, но более половины горожан и гостей столицы вставали в праздничные колонны по собственному желанию. Хорошая погода и отсутствие у большинства москвичей садово-огородных участков немало тому способствовали.
Ждановский район проходил через Красную площадь вначале второго часа после полудня и полные сил руководители страны, отстоявшие на трибуне Мавзолея более четырёх часов, приветствовали граждан, помахивая им руками. В ответ неслись поздравления партии и правительству СССР вместе с обычными лозунгами:
  «Слава КПСС!», «Слава советскому народу – строитель Коммунизма!», «Да здравствует советская наука – самая передовая наука в мире!» и многими другими…

*
В пути, Ольга о многом переговорила с Калюжным. От Русы опять ничего. Дело британского подданного Р. Смита, под личиной которого скрывался Сергей Воронцов – бывший военный медик, проходивший службу в Третьем рейхе, а значит воевавший против Советского Союза, окончательно зашло в тупик.
Стропова перед праздниками перевели на работу в аппарат ЦК КПСС, началась чехарда с новыми назначениями, Потапову присвоили звание полковник, Почечуеву предоставили отпуск и путёвку в Кисловодск, подлечить желудок, а о «Кузнеце» как бы подзабыли, словно его и не было. Как говорится: «нет человека – нет проблем». И если бы не исчезновение майора Соколовой, информацию о которой наши разведчики «пробили» по ЦРУ, а так же разведкам Великобритании, Франции и Западной Германии, убедившись, что о ней там тоже ничего не известно, дело можно было бы сдавать в архив. Но о Соколовой по-прежнему ничего…
Так чтобы посторонние их не услышали, Ольга рассказала Калюжному о Карле Земане, который, оказывается, хорошо знал Воронцова и принимал вместе с ним участие в секретной немецкой экспедиции в Советскую Арктику в августе – октябре 1939 года.
– Надо же! – не мог поверить своим глазам пока ещё генерал Калюжный, выход которого на пенсию был намечен руководством на первое июля, то есть ровно через два месяца. – Да окажись этот Земан в нашем поле зрения полгода назад, всё могло пойти по иному сценарию, и Соколову бы не пришлось бы привлекать к операции «Кузнец»! – Сокрушался Николай Иванович, посматривая на невысокого человека в обычной штатской одежде – брюках, рубашке с закатанными рукавами и полуботинках, который остался жить в СССР, женился на северянке и поселился с ней в маленьком посёлке на берегу Северного Ледовитого океана.
– Татьяна Никифоровна ждёт ребёнка, – шепнула Олька Калюжному. – Николай Иванович, не привлекай Карла Вальдемаровича к делу, ладно?
– Не стану, Ольга. Помочь нам ничем товарищ Земан не может, а жизнь ему могут испортить. Только ты об этом больше никому не рассказывай и Василию тоже. Да и Карлу не открывай то, что знаешь. Поняла?
– Так точно, товарищ генерал, поняла! – облегчённо вздохнул Ольга, посмотрев на Карла и Татьяну. Вместе с детьми: Леной, Игорем и Ладой они увлечённо махали красными флажками руководителям страны, выстроившимся на трибуне Мавзолея. А выше всех поднялась Лада. Василий взял её на руки и посадил себе на плечи.
И вновь затаилась тень в её светлых голубых глазах, как только подумала о Соколовой:
«Где же ты, Руса, Дай же о себе весточку!» 

7.
В начале мая в окрестностях Амстердама цветут поздние и самые роскошные сорта тюльпанов. В каждом даже небольшом саду обязательно есть клумба или грядка с этими красивыми весенними цветами, которые прославили Голландию на весь мир, принеся ей заслуженную славу «страны тюльпанов».
Молодожёны Ван Хорн – Филипп и Элизабет, а так же дальняя родственница супруги Ван Хорна Мария, не владевшая никаким другим языком кроме испанского и гуарани, остановились в маленьком частном пансионате, под который был приспособлен добротный крестьянский дом в тихой деревеньке близ знаменитого залива Зейдер-зее .
Упорные и трудолюбивые голландцы уже седьмой век продолжают осушать свой залив, отвоёвывая у моря новые участки земли. На этих больших и малых польдерах , воссоздаются утраченные некогда провинции самой густонаселённой страны Европы с великолепными пастбищами, на которых выпасаются  знаменитые голландские бурёнки, дающие едва ли не по сто литров отличного молока в день, прославляя Голландию, как страну знаменитого голландского сыра.
После острой и не привычной американской пищи, великолепные натуральные молочные продукты пошли Русе на пользу, а европейская весна и свежий морской воздух, сменившие зной Чако, сделали буквально чудо – так расцвела и похорошела супруга Ван Хорна, что хозяева частного пансионата перешёптывались, любуясь постоялицей:
– Не очень-то молодая женщина, а как хороша! Прямо-таки расцвела, как весенний цветок! Не иначе, как заладился у них «медовый месяц», – полагали умудрённые жизненным опытом люди.
Такие суждения могли стать комплиментом Ван Хорну – мужчине немолодому, представительному и обеспеченному, будь он и в самом деле причиной тех перемен, что происходили с Русой, ставшей на время фрау Ван Хорн. Однако дело было не в нём.
Все последние дни, часы и минуты с того момента, как Руса ступила на землю Европы, она жила предстоявшей встречей с Воронцовым. Пыталась представить себе, как это случится. Трепетала от сладких мыслей, которые уносили её… Руса боялась признаться себе, куда они её уносили, переживая:
«Грех такая любовь, или не грех? Кто рассудит?» 
Она призналась полковнику Павлышеву во всём, не открыла до времени лишь точного адреса, того укромного места, где её ждал Сергей Воронцов, побоялась, вдруг что-то случится и Вадим или «братишка», как Руса продолжала доверительно называть полковника Павлышева, известного за пределами СССР, под именем коммерсанта Ван Хорна, отступит от данного слова.
К счастью не отступил, взвалив на себя такую огромную ответственность. Полковник Павлышев не имел права так поступать, а «братишка» Вадим, с которым в декабре сорок четвёртого года Руса летела в тыл озверелого врага, отчаянно сопротивлявшегося в кольце окруживших его фронтов, смог так поступить, продолжая вспоминать те несколько часов ночного полёта над Балтийским морем, когда красивая молодая русская женщина в форме унтерштурмфюрера СС, сидела рядом с ним и они оба молчали, обмолвились лишь несколькими словами после того, как приземлились с парашютами на опушке тёмного зимнего леса:
«Удачи тебе, сестрёнка».
«Удачи тебе, Вадим».
И вот такая неожиданна встреча, спустя много лет. Неожиданная ли?

*
Пока Ван Хорн приводил в порядок документы своей «супруги» и её родственницы, Руса и Мария, у которой голова шла кругом оттого, что с ней происходит, отдыхали в снятых двух комнатах и веранде с отдельным выходом в сад, любуясь панорамой залива. Днём они грелись на ласковом весеннем солнышке, дышали целительным морским воздухом, насыщенным запахом йода и соли, а вечером вместо солнышка любовались звёздным миром Северного полушария, который открылся Марии впервые.
Помимо хозяев в доме могли разместиться две семьи отдыхающих на полном пансионе. Своих постояльцев хозяева кормили, обстирывали, а по вечерам развлекали. Хозяин неплохо играл на аккордеоне, а хозяйка, обладавшая отнюдь не выдающимся голосом, тем не менее, хорошо исполняла старинные голландские песни. Словом полная идиллия для  отдыхающих, которым по вкусу размеренный отдых в тихом месте, и неплохой приработок для выращивавшей картофель и овощи  пожилой крестьянской семьи, дети которой подались в города.
Ван Хорн, снял комнаты и заплатил за недельный пансион, внеся все деньги вперёд, пояснив хозяевам, что приехал с женой и её родственницей из Гвианы  и подыскивает квартиру в городе, собираясь окончательно «пустить корни» на родине.
Добродушные хозяева ему поверили и даже не взглянули на документы квартирантов – милых, уже немолодых людей, лишь продолжали обсуждать между собой поразительную красоту супруги Ван Хорна, которая как-то рассказала, что её родители переселились в Южную Америку из Германии, и она хорошо владеет немецким языком.
Голландский язык родственный немецкому языку, а потому она могла сносно объясняться с хозяевами, предпочитая ни с кем кроме мужа и родственницы не общаться и проводить время дома или в саду, а на предложение прогуляться с хозяйкой к заливу, ответила, что любуется им из окна. Что касается девушки Марии, то та, не, зная языка, лишь прижимала к себе затрёпанную Библию, с которой не расставалась, да шептала молитвы.
Вечером третьего дня Ван Хорн вернулся из Амстердама с газетами и чем-то озабоченный. Отужинав, постояльцы ушли к себе и закрыли окна шторами, сделав вид, что легли спать пораньше. Впрочем, Мария так и сделала, накрывшись тёплым одеялом в своей маленькой комнатке чтобы не замёрзнуть. Голландская весна  казалось холодной для девушки родившейся м прожившей двадцать лет в жарком Парагвае.
– Вот западногерманская газета, – выбрал Ван Хорн одну из газет. Взгляни-ка сестрёнка, вот на эту фотографию. Помнится, ты называла мне фамилии Нильсен и Балтимор, по вине которых оказалась в Аргентине. В этой статье есть такие фамилии. Посмотри, есть ли твои знакомые на фото. Здесь сняты журналисты и фотокорреспонденты из нескольких стран. Всего человек пятнадцать. Эти люди собрались на пресс-конференцию в Гамбурге накануне рабочей поездки в СССР. Газета вчерашняя, так что, возможно, они в пути, либо уже у нас.
Для того чтобы хорошенько рассмотреть групповое фото, Руса включила настольную лампу, предназначенную для вечернего чтения и, посмотрев внимательно на лица журналистов, узнал среди них Арнольда Балтимора. Нильсена на фото не было.
Руса углубилась в текст статьи, узнав, что седьмого мая, накануне дня победы «над гитлеровским фашизмом», который в Европе отмечается  восьмого мая, группа западных журналистов и фотокорреспондентов из стран-победительниц: США, Великобритании и Франции по приглашению советского правительства отправится в рабочую поездку по ряду городов и республик СССР. Вопреки сложившимся маршрутам таких поездок, этот представительный вояж начнётся не в Москве, а в Ленинграде, а закончится в Москве двадцатого мая. Далее были перечислены агентства и имена журналистов, среди которых Руса нашла: «Ассошиэйтед-пресс» Арнольд Балтимор…
– Да это но, – подняла Руса глаза на Ван Хорна. – Но где же Нильсен?
– Читай дальше.      
– Вот, нашла! – Руса и пробежала глазами несколько строк, посвящённых устроителям этой рабочей поездки со стороны западных стран, в числе которых был упомянут руководитель одного из отделов агентства «Ассошиэйтед-пресс» Ян Нильсен.
Далее газета писала, что устроители проведут время, отведённое на поездку журналистов, в Гамбурге, образовав пресс-клуб, который будет следить за сообщениями своих коллег, направленных в СССР, и размещать информацию, поступающую от них, в газеты, журналы и на телевидение США, Великобритании, Франции, ФРГ и ряда других стран.
На это время пресс-центр разместиться в отеле «Атлантик Кемрински», куда сможет обратиться за дополнительной информацией любой гражданин из любой западноевропейской страны.
«Вот так, господин Нильсен, любой гражданин любой западноевропейской страны», –  задумчиво повторила про себя Руса.
– Ну что ж, Василий Иванович, Арнольд Балтимор попал в ловушку. Генерал Калюжный о нём информирован. Этого Балтимора, настоящая фамилия которого Мяаге, опознают многие, в том числе моя родственница и близкая подруга Ольга Лебедева. В годы войны Мяаге служил офицером в эстонских «Ваффен-СС». В СССР его арестуют и по совокупности преступлений против мирного населения оккупированных немецкими войсками территорий, расстреляют. А вот этот самодовольный мистер Ян Нильсен, в котором нетрудно разглядеть матёрого ЦРУшника, отделается лёгким испугом, а жаль…
Сегодня седьмое мая, в СССР отмечают «День радио». Если журналисты улетели в Ленинград в первой половине дня, то они уже на месте и разгуливают по вечернему Невскому проспекту, фотографируя советских людей! – Руса вспомнила ту злополучную фотографию, ставшую причиной её провала, которую Балтимор сделал на улице Горького в дни Московского фестиваля, и её охватила нервная дрожь, которая не укрылась от Павлышева.
– Успокойся, Руса. Не надо так переживать. Справедливость возможно уже восторжествовала и этот недобитый фашист уже задержан. Дальше суд и приговор, который ты ему уже наметила.
– Наметила, – согласилась Руса, беря себя в руки. – Документы в порядке? Когда мы выезжаем в Германию?
– Завтра утром. Попрощаемся с гостеприимными хозяевами, денег за остальные дни с них не возьмём, а ещё доплатим за Марию, которая пока поживёт здесь, и пообещаем вернуться и «долюбоваться заливом», как только устроимся на новой квартире. Если всё пойдёт хорошо, то послезавтра обнимешь своего Воронцова, а я посмотрю на этого счастливчика и дам ему ряд добрых советов.
– Да ну тебя, Вадим, – покраснела Руса. – Скажешь тоже…
– Извини, сестрёнка. Встретиться-то вы встретитесь, а нам и, прежде всего мне, следует продумать, что с вами делать дальше.
– И что же ты придумал, Василий Иванович? Что нам делать дальше? – голос Русы дрожал от сильного волнения.
– Вот, – Павлышев достал из внутреннего кармана костюма небольшую книжечку, по виду паспорт.
– Что это? – Руса вскинула не него виноватые глаза.
– Шведский паспорт на имя господина Свена Бьёрксона. Фамилия подходящая, напоминает о берёзке. Догадалась, – подтвердила Руса. – «Сын березки», если перевести на русский язык.
– Верно, – подтвердил Павлышев. – Легенда такая: Проживал в Великобритании, хорошо владеет английским языком и плохо шведским. Но, зная немецкий, этот недостаток нетрудно поправить, тем более, что среди шведской интеллигенции сейчас модно разговаривать на английском языке.
– Этот паспорт для него? – вновь разволновалась Руса и потянулась к стакану воды, сделала глоток. – А как же я?
– Ты, сестрёнка, вручила в мои руки ваши судьбы, так что мне решать, – ответил ей Павлышев. Пусть отправляется в Швецию. Страна нейтральная. Поживёт в Швеции или в Финляндии, там тоже живут шведы и к родине поближе, а там, сестрёнка, будет видно…
– Но ведь в паспорте нет его фотографии?
– Нет. Воронцова надо увидеть и сделать с него приличное фото, желательно, чтобы он отрастил до этого времени хотя бы небольшие усики. Для конспирации, – уточнил полковник Павлышев.
– А что же потом? – спросила Руса.
– Я вернусь вместе с ним в Голландию, при этом придётся нарушить закон и провезти нелегала, – ответил Павлышев. – В Амстердаме ему вклеят в паспорт фотографию и скрепят её печатью. Заодно и для тебя сделают немецкий паспорт, с которым отправишься поближе к Чехословакии, где придётся пробираться с проводником через горный лес и глубокой ночью. Но с этим ты справишься. Туристический поход длиной в две недели по сельве, льносу и Андам до Ла-Паса – хорошая тренировка! – шутливым тоном перечислил Павлышев те места, по которым пробирались леди Руса и Мария.
– Кто же делает паспорта? Наши люди?
Ни в коем случае, – покачал головой Ван Хорн. Я прописался в Нидерландах, так правильно называется моя страна ещё с военных лет и у меня там есть кое-какие связи. За то и ценит руководство, – пояснил Василий Иванович Павлышев, он же гражданин Королевства Нидерландского Филипп Ван Хорн. – У меня в Амстердаме собственная квартира. Извини, что не пригласил. Я и сам там не побывал. Не стоит светиться
– Что ждёт меня? – тяжело вздохнув, спросила Руса.
– Ты вернёшься домой, к детям, пойдёшь на службу и изложишь в рапорте всё как есть, и про этого Балтимора, а он подтвердит, и про свой провал, и про Густава Нагеля и про Сэма Халла и про меня, Ван Хорна, сама понимаешь в каких пределах. При этом не забудь описать встречу в Ла-Пасе, сеньора и сеньору Куэвас, а так же своё фиктивное замужество.  Я же смогу всё, что ты напишешь подтвердить, и в свою очередь, напишу как вытаскивал тебя из Южной Америки в Голландию, а оттуда в Москву.
– Но ведь тебя спросят, почему сразу не сообщил о моём появлении в Ла-Пасе? – спросила Руса. – А что я скажу о Марии, ведь ты переправишь её вместе со мной? – спохватилась Руса.
– В тот момент у меня не было надёжной связи, и я не стал рисковать. Ты пропадала почти четыре месяца, так что несколько недель потерпят. Только запомни, мы с тобой прилетели в Амстердам не четвёртого мая, а восемнадцатого. Ты поняла меня, сестрёнка?
– Ты сообщишь обо мне в день прилёта в Амстердам? – спросила Руса.
– Да, смогу сообщить о тебе восемнадцатого мая и с этого дня мы будем пробираться домой, но врозь. Детали позже. Мария пойдёт с тобой. Ты представишь её как юную пламенную революционерку, которая помогла тебе, рискуя жизнью, и ты не могла бросить её на погибель. Я смогу это подтвердить. Советские люди следят за борьбой кубинского народа и других народов Латинской Америки. Тебе поверят, а Мария заживёт новой жизнью! – загорелся идеей будущего парагвайской девушки полковник Павлышев.
– Вадим, – голос Русы вновь задрожал, на глазах выступили слёзы. – Это значит, что ты даёшь нам десять дней?
– Кому это нам? – улыбнулся Павлышев, достал из кармана чистый носовой платок, развернул его и промокнул слёзы, выступившие на глазах Русы. – Не надо слёз, сестрёнка, ты же майор!
– Мне и Воронцову, – напряглась Руса, глаза которой мгновенно высохли.
– Вам, фрау Ван Хорн, – вздохнул Павлышев. – Только десять не получится. Девять дней. Извини, сестрёнка, только девять дней...
– Спасибо! – Руса не удержалась и поцеловала Вадима в гладко выбритую щёку, ощутив полузабытый запах мужской кожи.
– Наконец-то дождался поцелуя от «супруги», – вздохнул Павлышев. – Спасибо сестрёнка!
– На здоровье, братишка! – вновь загорелись сухие глаза Русы.
– А давай уедем сейчас! Всё равно ни ты не я не сможем уснуть! – предложила Руса.
– Спешишь к нему?
– И к нему тоже, только давай вначале заедем в Гамбург.   
– Зачем? – Удивился Павлышев.    
       


Глава 16. День Победы

«И с прошлым и с будущим множилась связь»…
Анна Ахматова, русская поэтесса.
 
«И конец и вновь начало…»
Лев Гумилев, русский историк, этнолог, писатель.


1.
Восьмого мая Подполковник Астахов позвонил Ольге Лебедевой в школу во время большой перемены, когда учителя собирались в «Учительской комнате», и сообщил, что сроки поездки иностранных журналистов перенесены, и ей необходимо быть в Таллине утром одиннадцатого мая.
– Билеты до Таллина на десятое мая и обратно до Москвы на тринадцатое на ваше имя заказаны. Директор школы, где вы преподаёте, извещён и предоставит вам оплачиваемый отпуск на пять суток с десятого по четырнадцатое мая. Командировочные и билеты вам доставит на дом сегодня наш курьер. Ждите его с пятнадцати до шестнадцати часов. В Таллине к вашему вагону подойдёт сотрудник республиканского управления Комитета государственной безопасности и проводит в гостиницу. В дальнейшем вам следует выполнять его указания. Вам всё ясно, товарищ Лебедева? – спросил Ольгу Астахов.
– Да, товарищ подполковник. Могу я поехать вместе с мужем и сыном?
– Вы задавали этот вопрос в прошлый раз. Можете. Для вас заказан одноместный номер, но думаю, что администрация гостиницы поможет разместить членов вашей семьи. Что касается билетов для членов семьи, то вам придётся посетить кассы Ленинградского вокзала и приобрести их самостоятельно.
Поезжайте и помните, что вам следует быть внимательной и опознать врага нашего государства, который будет задержан во время пребывания в Таллине или в его окрестностях. По-видимому, вы будете присутствовать во время его задержания. Удачи вам, Ольга Владимировна! – напутствовал Лебедеву подполковник Астахов.
Ольга тут же позвонила на службу мужу и сообщила, что она выезжает в Таллин десятого мая и вернётся в Москву четырнадцатого. Командировок на север не предвиделось, и Лебедев заранее договорился с начальством о недельном отпуске, оставалось только уточнить день отъезда.
– Едем, Оля. На эти дни отпроси в школе Игоря, дождись курьера и поезжай на вокзал, купи нам билеты. Если не удастся купить в одном вагоне, бери любые. В поезде с кем-нибудь поменяемся. У меня есть важные новости, которые касаются всех нас. Вечером расскажу, – заинтриговал Ольгу муж.

* *
– Тут такие дела, Оля, – после прощального ужина с Земанами, которые уезжали завтра утром, сообщил жене Лебедев, едва они перешли в спальню и остались одни. – Мне предложили подать рапорт об отставке в связи с выходом на пенсию. Вот так! Сообщив такую новость, Василий не высказал ни огорчения, ни радости – предложили, так предложили.
«Считай, что получен приказ», – подумал капитан 1-го ранга Василий Владимирович Лебедев, отслуживший на кораблях и в штабах, если не считать военно-морского училища, более двадцати календарных лет. Прошёл всю войну, сражаясь на кораблях Балтийского и Северного флотов, имел общую выслугу с учётом военных лет и послевоенной службы в Заполярье, где год считался за полтора,  свыше тридцати лет, и это в сорок два года!
– Что же дальше? – спросила мужа встревоженная Ольга, а в голове пронеслось: «Прошли только полгода, как переехали в Москву, а тут такие резкие перемены!» – А квартира? Сохранят ли за нами? – Разволновалась она.
– Согласно постановлению правительства военнослужащим, выслужившим двадцатипятилетний срок: старшинам, офицерам, генералам и адмиралам, уволенным в запас, а так же на пенсию, предоставляется право сохранить за собой квартиру проживания по последнему месту службы. Я уточнял. У нас могут лишь забрать казённую мебель.
– Не беда. Купим новую, гораздо лучше! –  отлегло на сердце у Ольги.
– И переедем в Ленинград, как хотели, – напомнил Василий давние семейные мечты. – И море рядом, и Старая Русса поближе, и Изборск…
– Только до Соколовых дальше, – вздохнула Ольга.
– Ничего, зато будем приезжать друг к другу в гости.
– Только бы вернулась Руса. Тяжело без неё, – едва не заплакала Ольга.
– Ну что ты, Олюшка, успокойся! Нельзя же так, – принялся успокаивать жену Лебедев. – Ты же сама всё время твердишь, что Руса обязательно вернётся.
– Себя, Васенька, успокаиваю. Очень надеюсь…
Поедем в Ленинград, обменяем московскую квартиру. Хочется жить на Васильевском острове, поближе к морю.
– И мне тоже, – поддержал жену Василий. – Трёхкомнатную квартиру в Москве в новом доме обменяем на равноценную, а то и на четырёхкомнатную квартиру. Дети подрастают, надо думать о будущем.
«Леночка обрадуется, когда узнает, что будет жить в одном городе с Генрихом», – подумала Ольга. – «И Василий сможет навещать Катю. Родная дочь и скоро должна родить. Станет дедом», – улыбнулась она, размышляя о том, что вполне возможно, и ей предстоит «такое счастье» в недалёком будущем. Леночка и дня не может прожить без письма Генриху, а его письма, бывает, приходят по два на день. Что-то в одном не дописал, спохватился, пишет в другом. Хорошо, что в СССР дешёвые марки, иначе стипендии не хватит на одни письма. Несколько раз Лена заказывала телефонные разговоры с Ленинградом, прося у мамы деньги и мечтая уже осенью учиться в педагогическом институте, и получать стипендию. Кое-что из писем Леночка зачитывала родителям, и даже Игорьку было интересно, что пишет сестре дядя Генрих. А пишет он, что рассказал в письмах к маме в ГДР о том, что познакомился с русской девушкой с красивым именем Алёна, переписывается с ней, очень она ему нравится и, наконец, не выдержав, признался маме, что полюбил её…
– Ну вот, так лучше, – одобрил улыбку жены Лебедев, подумав: «Надо же как размечталась!»   
– Только поедем в Ленинград, когда вернётся Руса. Ладно? – Возвращаясь от грёз, поставила своё непременное условие Ольга.
– Хорошо, дорогая. Поедем, когда она вернётся, – согласился Лебедев.
– Как ты думаешь, Василий, почему тебя отправляют на пенсию именно сейчас? Это как-то связано с мораторием на испытания ядерного оружия?
– Видишь ли, Ольга. В армии и на флоте начинаются самые масштабные со времён войны сокращения личного состава. Не одному мне предложили подать рапорт. Не знаю, правильно ли поступает руководство страны, но временно армия будет ослаблена. Впрочем, после того, как у нас появились мегатонные ядерные бомбы и баллистические ракеты, способные доставить боеголовки в любую точку земного шара, уже нет необходимости в большом количестве обычных вооружений? Поживем – увидим, Оленька. Увольнение всё равно бы состоялось через два-три года. Для адмиральского звания я не перспективен, –  то ли с сожалением, то ли с облегчение признался Лебедев. Так что не бывать тебе, Ольга Владимировна, адмиральшей. Будем привыкать к гражданской жизни!
– А я и не хотела быть адмиральшей. Вот! – Ольга показала Василию язычок и поцеловала своего «несостоявшегося адмирала». Всё сложится. Юра поможет тебе устроится на «Адмиралтейский завод». Будешь работать, не сидеть же дома в сорок два года?
– Я уже думал об этом, – признался Лебедев. – На «Адмиралтейском заводе» помимо ледоколов и прочих гражданских судов строят военные корабли, подводные лодки. Есть на заводе так называемые «Представители заказчика». Там трудятся не только военные, но и гражданский персонал, преимущественно из отставников, знающих морское дело. Мне уже рекомендовали такую работу в Москве в «НИИ Приборостроения». Думаю, что и в Ленинграде с трудоустройством проблемы не будет, тем более Юрий поможет.
К пенсии в две тысячи рублей, которая мне положена, как капитану 1-го ранга, можно заработать ещё столько же. Не будут вычитать. Итого четыре тысячи. Не намного меньше, чем выходит сейчас. Командировочных не будет, зато с тобой буду чаще. Жизнь ведь проходит…
– Ничего, «есть ещё порох в пороховницах», как говаривал один из литературных героев, – улыбнулась Ольга.
– Ты о чём, это? – не сразу понял жену Лебедев. – Что это за такой литературный герой?
– Да всё о том же, муженёк. Нам с тобой на двоих – моих тридцать шесть, скоро будет, так что не забудь о подарке, и твоих сорок два. Ольга подсчитала в уме: – итого всего семьдесят восемь! Молодые ещё! А если с детьми, то Леночкины семнадцать, ещё не исполнилось, и десять Игоря. Сколько будет в сумме?
– Семьдесят восемь и двадцать семь – всего-то сто пять на четверых – молодые! – обрадовался Лебедев.
– Да тише ты, детей разбудишь, – приложила пальчик к губам Ольга.
– А кто же тот литературный герой с «порохом в пороховницах?» – заинтересовался Лебедев.
– Плохо вы в школе учились, Василий Владимирович, – покачала головой Ольга. – Должно быть, по литературе имели тройку. Стыдно!
– Кажется четвёрку, – попытался припомнить Лебедев. – Давно это было. – Так кто же этот герой?
– Гоголь Николай Васильевич! Вот кто?
– Гоголь? А ты ничего не перепутала, – лукаво улыбаясь, посмотрел на жену Лебедев.
– Оговорилась. Тарас Бульба, вот кто! – покраснев, поправилась Ольга, поняв, что Василий её разыгрывает, а по литературе у него и в самом деле была твёрдая четвёрка. – Так на чём же мы с тобой остановились?
– На моих четырёх тысячах в месяц, если я устроюсь на «Адмиралтейский завод» и о наших сто пяти лет на всю семью, – вспомнил Лебедев.   
– Сто пять на четверых – цифра хорошая, – согласилась Ольга. – Четыре тысячи рублей в месяц – тоже здорово, особенно против моих девятисот учительских рублей. Не переживай, Васенька, проживём! Хороший рабочий зарабатывает тысячу двести рублей в месяц, а у нас одна твоя пенсия две тысячи! – Она взглянула на часы. – Ой! Заболтались мы с тобой! Уже все спят, а завтра столько дел! Земанам рано вставать, надо проводить их до поезда. День Победы встретят на колёсах. Не стал пока всенародный праздник выходным днём, а жаль.
«Кому день победы, а кому и поражения», – пронеслась нелепая мысль в голове Лебедева, как-то связанная с бывшим офицером Кригсмарине Карлом Земаном, с которым предстояло проститься завтра утром, не имея возможности проводить до вокзала.
«Ольга проводит. Ей завтра ко второму уроку, успеет». – Василий посмотрел на жену и вспомнил тёплую августовскую ночь победного 1945 года в Изборске, ночную прогулку с Ольгой по спящему древнему русскому городу, такому маленькому, что его и за город уже не считали, и подумал: «Как хорошо, что набрался тогда храбрости и попросил Ольгу, ещё не пришедшую в себя после гибели мужа, войти в его жизнь, быть рядом»…
Вспомнил брата, вспомнил Людмилу и мысленно попросил у них прощения.
– Будем ложиться? – Спросил Василий жену.
– Ложись, милый. Я ещё посижу с часок. Не успела тетради девятого «А» проверить. Написали ребята сочинение на тему «Русская литература в XX веке».
– Нет, не лягу, а то усну, не дождавшись тебя… – влюблёнными глазами посмотрел на красавицу-жену всё ещё капитан 1-го ранга ВМФ СССР Василий Лебедев, не соглашаясь с женой. – Те тетрадки, которые ты проверишь, дай мне почитать. Интересно узнать, что пишут современные школьники о русской литературе XX века, в середине которого мы живём. Ведь у меня всё-таки была четвёрка по литературе.

2.
– Посиди в машине минут пятнадцать, – попросила Руса Павлышева, остановившего «Мерседес» неподалёку от гамбургского отеля «Атлантик Кемпински».
– Может быть не стоит так рисковать? Сдался тебе этот трухлявый пень, – попытался остановить её Павлышев. 
– Сдался. Этот пень, как ты, Василий Иванович, выразился, совершил и совершит ещё столько преступлений, что не имеет права на жизнь. Зло должно быть наказано! – блестели решимостью глаза Русы.
– Может быть я вместо тебя? – Предложил Павлышев. Фото я его видел, не промахнусь.
– Спасибо, я справлюсь сама! – твёрдо решила Руса.
«Такая справится», – подумал Павлышев.
– Патроны у тебя есть? – спросил он.
– Осталось два, – ответила Руса. – Хватит. Ты говорил, что «Браунинг» «чистый»? Могу я его оставить?
– Оставляй и сразу же возвращайся. Если зло должно быть наказано – действуй! Вечер. Идёт дождь. Тихо. Немцы не сразу очухаются. Давай, сестрёнка. Пошёл бы с тобой, но оба мы вызовем излишние подозрения. Портье тебя не узнает?
– Прошло более четырёх месяцев, да и портье может дежурить другой. Рискну!      
Двадцать два часа. В Гамбурге пасмурно, ветрено и темно. С Северного моря натянул очередной циклон, и заметно похолодало. Моросил мелкий дождь. Просто не верится, что вчера был тихий, тёплый и солнечный день. Впрочем, это было в Голландии.
Руса вышла из машины, закуталась в плащ и подняла воротник. Пересекла улицу, по которой проезжали редкие автомобили, и вошла в расцвеченный неоновыми огнями отель, в котором останавливалась в декабре прошлого года.
«Не попади в руки Павлышева газета и не дай он мне её прочитать, не было бы этого вечера и страстного желания покарать зло», – подумала Руса, окинув взглядом просторный холл. Помимо неё в холле находился администратор, пожилая женщина, листавшая иллюстрированный журнал, и мужчина средних лет, набиравший номер телефона автомата. Плохая погода загнала постояльцев отеля в номера, бары и ресторан. Желающих отправиться в дождь на вечернюю прогулку по центру города не нашлось, и жизнь на первом этаже отеля замерла.
– Вы остановились у нас, фрау? – спросил дежурный администратор высокую шатенку средних лет в плаще и тонких лайковых перчатках, державшую в одной руке газету, а в другой сложенный зонтик. – Назовите вашу фамилию и номер.
– Нет, я пришла в пресс-центр, который разместился в вашем отеле. Я прочитала в газете, что в пресс-центр может обратиться за дополнительной информацией любой гражданин, –  ответила Руса, добавив от себя: – и в любое время. 
Я пришла к мистеру Нильсену. Он американец. Позвоните ему, – попросила она.
– Как вас назвать? – поинтересовался администратор.
– Фрау Шварц, – придумала себе подходящую фамилию Руса, – читательница «Ди Вельт» . Меня интересует поездка журналистов в Россию.
– Почему же вы пришли так поздно? – спросил администратор, заглянув в книгу регистрации постояльцев и беря в руку телефонную трубку. – Пресс-центр закрыт и в это время многие постояльцы, в том числе и журналисты, готовятся ко сну.
– В Гамбурге я проездом. Другого времени не нашлось. Надеюсь, что мистер Нильсен ещё не спит и примет меня.
– Хорошо, фрау, я сейчас позвоню мистеру Нильсену и сообщу о вас. Если он вас примет, пожалуйста – шестой этаж, номер 621. Надеюсь, что вы не… – замялся администратор, – и покинете отель до двадцати трёх часов.
– Вы правильно подумали, я совсем не… и вернусь минут через десять. Надеюсь, что большего времени мне не потребуется.
«Только бы он оказался в номере и один. Только бы оказался…», – продолжала надеяться Руса, опустив руку в карман плаща, где лежал «Браунинг» с двумя патронами, оставшимися после первоапрельской воздушной прогулки в сторону водопадов Игуасу, которая закончилась в кишащей москитами сельве. В противном случае ей пришлось бы уйти, что, впрочем, узнай он её, а ведь узнает, было не безопасно. «Вот когда необходимо везение. Помоги же мне Хор-Пта!» – взмолилась Руса, пытаясь подавить в себе нараставшее волнение, овладеть собой и вернуть необходимое в такой момент хладнокровие.   
Администратор набрал номер.
– Алло! Мистер Нильсен?
– К вам хочет подняться дама. Читательница «Ди Вельт». Просит принять. У неё к вам какое-то дело.
– Красивая? – переспросил администратор и посмотрел на Русу.
– Да, мистер, красивая. Проходите, фрау, – положив трубку, разрешил администратор. – У мистера Нильсена хорошее настроение. Он вас примет. Если вдруг задержитесь, я не имею ничего против, –  многозначительно улыбнулся он, глядя вслед и в самом деле красивой немке, которая зачем-то пришла на ночь глядя к представителю агентства «Ассошиэйтед пресс», как было записано в книге постояльцев.
Взглянув на часы, стрелки которых показывали двадцать два десять, администратор поспорил сам с собой, что раньше полуночи она не вернётся, а то и останется до утра…

*
Поднявшись в сопровождении лифтёра, нёсшего круглосуточную вахту, на шестой этаж, Руса нашла номер 621 и, надев тёмные очки, которые вместе с краской для волос ей подарила сеньора Долорес, нажала на кнопку звонка.
– Входите, фрау Шварц! – раздался голос Нильсена. – Дверь не заперта.
– Нильсен вышел встретить напросившуюся к нему читательницу «Ди Вельт»,  в домашнем халате и мягких тапочках. От него веяло благодушием и дорогим коньяком. Увидев на лице высокой шатенки с красивым овалом лица тёмные очки, Нильсен шутливо поинтересовался:
– Разве на улице светло и солнечно? Неужели закончился дождь? – Хотел ещё что-то спросить, но вздрогнул, раскрыл от изумления рот, и замер…
– Перед ним стояла леди Джонсон, которая закрыла номер изнутри и сняла солнцезащитные очки.
– Узнаёте, мистер Нильсен?
– Да, но? – задрожал его голос. Нильсен схватился за голову, словно его сейчас хватит удар, и попятился внутрь одноместного номера, состоявшего из двух комнат, ванной комнаты и туалета. Руса проследовала за ним, прикрыв за собой дверь в прихожую.
– В номере больше никого нет? – спросила Руса, взглянув на телевизор, по которому транслировалось эстрадное англоязычное шоу. Пела какая-то накрашенная девица о «богатом американце, деньги которого она безумно любит и ради них готова полюбить даже престарелого богача». Пела девица, отвратительно кривлялась, зато громко.
«Хорошо. Никто не услышит выстрелов», – подумала Руса.
– Я один, – выдавил из себя Нильсен. В шкафу висел пиджак, в кармане которого был пистолет, но взять его он не мог. Леди Джонсон была не только очень красива, но была и в прекрасной физической форме. Противостоять ей Нильсен не мог и чувствовал, что она пришла к нему не с пустыми руками.
Нильсеном овладел ужас. Он почувствовал, что это конец…
Кто бы мог предположить, что эта дама, надёжно упрятанная в дебрях Южной Америки, мало того, пропавшая вместе с американским миллиардером, телохранителем и пилотом «Сессны», исчезнувшей во время прогулочного полёта и до сих пор не найденной, вдруг окажется здесь и сейчас?
– Невероятно! – простонал Нильсен и в бессилии присел на диван.
«Не даром Алекс так переживал перед поездкой, словно чуял беду», – подумал он, закрывая руками лицо.
– Ваш друг Алекс Мяаге будет арестован в СССР. Справедливость восторжествует. Я же пришла по вашу чёрную душу, мистер Нильсен. Мой визит на Запад оказался весьма успешным. С вашей помощью удалось ликвидировать группенфюрера Густава Нагеля – с ним расправился Сэм Халл, которому вы служили преданнее, чем CIA.
В свою очередь, американского миллиардера с извращённой психикой сожрали пираньи. Мяаге расстреляют по приговору суда, а вас застрелю я. – Руса достала из кармана плаща предварительно тщательно протёртый от возможных отпечатков пальцев «Браунинг», дважды выстрелила, не обращая внимания на слёзные мольбы Нильсена, который предлагал в последние секунды своей жизни сотрудничество с КГБ, и вложила пистолет в судорожную руку теперь уже бывшего ЦРУшника с большим стажем, входившего в члены «пресс-центра», отслеживавшего материалы рабочей поездки западных журналистов по СССР.
Руса вышла из номера, прислушалась и, убедившись, что на этаже никого нет, прошла к боковой лестнице, по которой спустилась до второго этаже и не без труда открыла дверь, ведущую на балкон. К счастью здесь никого не оказалось и Руса спустилась на землю по пожарной металлической лестнице. Этот возможный вариант отхода из своего номера она проверила в декабре прошлого года, когда поселилась в отеле «Атлантик Кемпински» и в первый же вечер познакомилась с генералом Ричардсоном.
Его Русе было немного жаль.
«Поводила за нос, обнадёжила и бросила», – подумала Руса: «Не сердитесь на меня, генерал», – мысленно извинилась перед Ричадсоном Руса. На фрау Берту и герра Берга она зла не держала. Пусть доживают свой век…
– Ну как? – спросил Павлышев, когда запыхавшаяся от быстрой ходьбы Руса садилась в «Мерседес»
– Порядок, Василий Иванович!
– Молодец, только не забудь, сестрёнка, что когда будешь описывать свои «похождения», не упоминай о ликвидации матёрого агента ЦРУ, известного нам с тобой по псевдониму Нильсен. Помни, мы с тобой прилетели в Европу восемнадцатого мая.
– Не забуду, Василий Иванович, я в разведке не новичок, – вздохнув, ответила Руса, и подумала: «Не просто убить человека, даже если он враг». 
– Поехали, братишка! – потребовала она после недолгой паузы, в течение которой привела свои мысли в порядок в ожидании встречи, к которой стремилась более двадцати лет.   
«Успокоилась» – обрадовался Павлышев и улыбнулся Русе:
– Куда ехать, сестрёнка? Надеюсь, теперь ты скажешь, где скрывается счастливчик по фамилии Воронцов?
– Скажу, Василий Иванович. – Немного не доезжая Любека, есть деревня Кукендорф. Дом я укажу. Темно, идёт дождь. Самое подходящее время…
– Ты права – согласился Павлышев. – Самое время для тайных визитов. – Он там один?
– Нет, с руководителем секретной экспедиции в Советскую Арктику, которая состоялась в 1939 году и моим старым знакомым, бывшим штандартенфюрером СС Гюнтером Гофманом.
– Ну, ты даёшь, сестрёнка! Где же ты с ним познакомилась? Неужели в сорок четвёртом году в Гамбурге.
– Нет, не там. В последний день 1942 года под Сталинградом. Гофман был взят в плен, и я допрашивала его. А потом он провёл десять лет в лагерях для военнопленных, и мы с ним переписывались, – ответила Руса, снимая слегка подмоченный плащ.
– Интересная история! – не смог скрыть своего удивления Павлышев. –  Неужели штандартенфюрера СС смогли так перевоспитать наши «лагерные педагоги», что, рискуя свободой и даже жизнью, он помогает советской разведчице? 
– Смогли, Василий Иванович. Там были хорошие воспитатели, – подтвердила Руса, встречавшая бывших офицеров Вермахта и СС, ставших добропорядочными гражданами ГДР и активными строителями социализма. 
– Не забыла, что завтра девятое мая, День Победы?
– Не забыла.
– Где собираетесь жить до семнадцатого?
– В доме Гофмана, где же ещё?
«Девять дней. Больше никак не получается», – вздохнув, подумала Руса: «А хотелось бы всю оставшуюся жизнь…»
– Что так загрустила, сестрёнка? – Спросил Павлышев, заметив перемены в её лице.
– Жаль, что до деревни доберёмся уже заполночь, – ответила Руса, которая жила предстоявшей встречей с любимым человеком. Этой встречи она ждала больше двадцати лет, не представляя себе, как всё произойдёт. А перед глазами проплывали эпизоды плавания по Средиземному морю на лайнере «Палестина», прибытие в Триест, дорога в поезде из Триеста в Берлин, незабываемое Рождество 1936 года в замке Вустров на красивом заповедном острове, окружённом со всех сторон зимним холодным морем, и единственный робкий поцелуй шестнадцатилетней девушки загадочного происхождения и посвящения…       

* *
Услышав полуночный бой часов, администратор отеля «Атлантик Кемпински», покачал головой, выиграв пари у самого себя, и, убедившись, что в холле никого нет, выпил по этому по этому поводу маленькую рюмку коньяка.
«Ох, и падкие же наши бабы на богатых американцев», – подумал бывший лейтенант, воевавший с американцами в Италии, а потому не любивший этих надменных янки, привыкших «таскать каштаны из огня чужими руками». Сами лишь бомбили немецкие позиции, на земле за них воевали марокканцы и прочие негры. Воевали плохо. Бывали случаи, когда батальон Вермахта обращал в бегство целую дивизию этих никудышных вояк, от которых доставалось гражданскому населению «по полной программе» и особенно итальянским женщинам . Слава богу, что этих насильников не впустили в Германию. Принимать капитуляцию белые явились сами. Словом, не любил этих янки бывший лейтенант, командовавший взводом далеко не самых лучших солдат, собранных со всей Германии в результате тотальной мобилизации.   
«Жаль, красивая немецкая женщина, а ублажает старого кабеля. Чёрта с два она уйдёт от него раньше утра, и уйдёт с пятьюдесятью, а то и со ста американскими долларами. Обидно…
Раздумывая, чем бы заняться во время ночного дежурства: смотреть телевизор, почитать журналы или чуть-чуть покемарить, но так, что бы никто его за этим занятием не застал врасплох, ночной администратор отеля присел за журнальный столик в мягкое кресло, придвинул к себе поближе пепельницу и закурил. Спать ночному администратору не полагалось, так и работы можно лишиться.

3.
Восьмого мая Гофман вернулся с работы пораньше, снял плащ, раскрыл и поставил сушиться зонт и принялся собирать вещи. Единственная и близкая родственница Гюнтера – родная тётка по материнской линии, жившая в Норддайхе – небольшом городке на побережье Северного моря, пригласила племянника погостить у неё и осмотреть дом на предмет наследования. Тётка уверяла, что жить ей осталось недолго, и она хочет составить завещание в пользу племянника.
– Утром отправлюсь с ранним автобусом до Гамбурга, а оттуда другим автобусом до Норддайха. До обеда буду  на месте. Жаль только, что зарядил дождь, хотелось бы прокатиться с солнышком, посмотреть из окна автобуса на природу. Весна, всё цветёт. Обидно, если дождь не закончится к утру.
– Обидно, – согласился с Гофманом Воронцов, подумав:
«А мне-то каково сидеть одному весь день в доме и даже не подходить к окну? Не дай бог, заметят соседи и донесут в полицию. У немцев с этим строго. При малейшем подозрении доносят друг на друга. Так воспитали…»
– Так что, герр Воронцов, придёт время, и я стану хозяином дома в приморской части Норддайха. Тогда милости прошу на курорт! Вместе с фрау Соколовой. Места там дивные. Широкие песчаные пляжи, высокие дюны, на горизонте Фризские острова, возле которых водится всякая рыба, креветки и омары. Такие деликатесы, что пальчики оближешь!
Письмо от тётки пришло неделю назад, и Гофман попросил хозяина предоставить ему двухнедельный отпуск, чтобы утром девятого мая отправиться на побережье Северного моря.
– Это мой первый отпуск, герр Воронцов, после возвращения в Германию и хочется провести его на побережье. Весной в тех краях чаще выдаётся солнечная погода, а купаться и плавать в море мне совсем не обязательно. Впрочем, вы ведь знаете не хуже меня, что вода в Северном море холодная и прогревается лишь к августу. Помните первое августа тридцать девятого года, когда наша субмарина выходила из Вильгельмсхафена?   
– Конечно же, помню, Гюнтер. Перед тем как отправиться в Арктику, мы выкупались напоследок прямо у пирса. Температура воды была градусов восемнадцать – девятнадцать, вполне приемлемая по медицинским нормам.
– Вы ещё устроили заплыв наперегонки с Земаном, – напомнил Гофман. – Признаюсь, когда понял, что Лич не составит вам конкуренции, то болел за Земана. Дурацкие националистические предрассудки. Невзлюбил вас, герр Воронцов, за то, что вы русский, а вы спасли мне жизнь, ампутировав в сложных условиях раздавленную ногу. И всё-таки что-то вы там увидели за нагромождениями из камней?
Заметив, что Воронцов внутренне напрягся, Гофман поспешил его успокоить.
– Я ведь не спрашиваю, что вы там увидели, возможно, что и ничего. Откуда мне знать. Так вот, вы состязались с Земаном, и я за него болел, – вернулся Гофман к заплыву возле пирса, который состоялся первого августа 1939 года ровно за месяц до начала новой, второй по счёту в двадцатом веке, мировой войны. 
– И Карл меня обогнал, несмотря на то, что ниже меня ростом на полголовы, – вспомнил Воронцов. – Где-то он сейчас, наш Карл Земан? 
– Война всех нас разметала в разные стороны, да и не все выжили. Кто бы мог подумать, что после конфликта с какой-то Польшей, которая и появилась на свет, после нашего с вашим поражения в Первой мировой войне, разразится такая большая драка. Вот и Германия теперь разделена на две части, – сожалел Гофман. – А Земан моряк и отличный пловец. Зато вы, герр Воронцов, легко обошли Лича, а он крупнее и моложе вас, – сделал Гофман комплимент Воронцову и, вздохнув, добавил: – мы выжили, а мёртвый Лич остался в бронеавтомобиле в заснеженной русской степи под Сталинградом. Он был таким тяжёлым, что русские танкисты, подбившие наши бронеавтомобили, не смогли вытащить Лича через люк и оставили в морозной степи за несколько часов до наступления нового 1943 года…
Воронцов промолчал, почтив память погибших, в том числе и Лича, который заведовал хозяйством экспедиции и носил на своих могучих плечах огромный рюкзак с продовольствием и инструментами.
– Что ж, Гюнтер, поезжайте к тёте, подышите чистым морским воздухом, а я проживу эти две недели в одиночестве и без света по вечерам. Я уже перечитал почти все книги, имеющиеся в вашей библиотеке, так что начну читать по второму разу, зато при дневном свете, – грустно улыбнулся Воронцов. – Спасибо, припасами вы меня снабдили на целый месяц. Право неудобно, что мне нечем заплатить. Карманные деньги незначительны, а получить деньги со счётов в банке я не могу. Меня нет, я пропал и счета заблокированы. Мучаюсь и тем, что не могу написать дочери, а ведь она была должна родить в конце марта или в начале апреля, – тяжело вздохнув, посетовал на свою жизнь Воронцов.
Он уже сожалёл, что ввязался в эту историю с документами о Новой Земле. Ведь никаких реальных доказательств открытий, сделанных им в Арктике не было. Только видел и всё. Могут и не поверить, а если и поверят, то до поры до времени будут скрывать, а информатора возьмут под контроль. К тому же информатор этот враг – служил в вооружённых силах Германии, а значит, подлежит наказанию.
«Однако, не будь этих документов, он бы не встретился с родным человеком Анной Скворцовой и не ожидал бы сейчас встречи с Русой…» – От таких мыслей учащённо билось и мучительно ныло сердце.
«Так что не надо ни о чём жалеть. Вот только сорвал с места замечательную женщину, вдову, недавно потерявшую мужа, мать троих детей. Примчалась любимая, опять промелькнула, словно комета, исчезла, наказав ждать и обещая придти несмотря ни на что. Чем-то всё это закончится», – мучился Воронцов, вспоминая дивные сны последних дней, где встречался со славной девушкой Русой, какой он запомнил её в декабре тридцать шестого года.
«Как же это было давно!» – Голова шла кругом от таких мыслей. 
– Не переживайте, герр Воронцов, по пустякам, – вряд ли до конца понимая чувства и мысли Воронцов, успокаивал его Гофман. – Мы с вами ведём скромный образ жизни одиноких пожилых мужчин. Не пьём дорогих алкогольных напитков, позволяя себе только пиво и то в умеренных количествах, не тратим денег на женщин, не посещаем игорных заведений, так что моих средств вполне хватает. Вот вернётся фрау Соколова, заживёте новой жизнью, появятся у вас новые счета в банках, вот тогда и вспомните о старике Гюнтере, пришлёте ему пару бутылочек хорошего коньяка ко дню рождения, и мы будем с вами квиты.
– Спасибо, Гюнтер, – с чувством поблагодарил Воронцов Гофмана. – Даю слово, что никто из соседей не догадается о моём проживании в вашем доме во время вашего отсутствия. Спасибо за заботу, только я живу у вас уже пятый месяц, а её всё нет… – Эти слова Воронцов произнёс с такой грустью, что Гофману стало не по себе.
– Наберитесь терпения, герр Воронцов. Она обязательно появится здесь. Я в этом уверен. Такие женщины верны своему слову. Вот увидите, она обязательно придёт за вами. Вы счастливчик, герр Воронцов. Вас любит такая женщина! – не удержался от комплимента Гофман.
– Спасибо, герр Гофман. Она обязательно придёт, – согласился с Гофманом Воронцов и провёл рукой по отросшей бородке. Он перестал бриться примерно месяц назад, решив, что сбреет бороду, когда придёт Руса…
«Как же это унизительно сидеть и ждать женщину, которую любишь на протяжении двадцати с лишним лет, которую знал робкой шестнадцатилетней девушкой, почти ребёнком. И вот она сильная и, наверное, очень красивая женщина, а Гофман видел её незадолго до Рождества, борется за тебя, Сергей Алексеевич, борется за твою жизнь и не только. Неужели она тебя любит и ради своей любви готова на жертвы? Ведь у неё есть дети, был муж, погибший прошлым летом, об этом рассказал Гофман, а она тебя любит первой девичьей любовью. За что?» – На этот вопрос, заданный самому себе, Воронцов так и не смог ответить, боясь, что, увидев его сейчас, она вдруг да разлюбит. Да и за что любить немолодого вдового человека, жизнь которого не сложилась?
«А, собственно говоря, почему не сложилась?» – Одёрнул свои пораженческие мысли Воронцов, и на сердце чуть отлегло.
«Ты был любим, одной из красивейших женщин Индии, у тебя есть дочь, наверное, уже появился на свет внук или появилась внучка, а телеграмма или письмо от дочери не дошло до адресата и было возвращено с резолюцией – «адресат выбыл».
Ужасное положение! Ни дать о себе знать, ни вырваться из заключения, каким для него стало гостеприимное жилище Гофмана. Сколько же это может длиться? Неужели годы? Неужели всю жизнь?»
Несмотря на то, что Гофману рано вставать, они засиделись в тот вечер далеко за полночь. Пили кофе и чай, вспоминали. Воронцов рассказывал о жизни в Индии, Гофман о лагере, в котором отбыл немалый срок – десять лет, однако не держал зла на русских.
– Вы, Гюнтер, искупили свою вину и вернулись на Родину. Завидую вам, – вздохнул Воронцов. – Думаю, что и мне не следовало бежать, следовало сдаться. Отсидел бы вместе с вами и вернулся бы на Родину. Очень хочется в Россию. Очень хочется…
– Это вы зря, герр Воронцов. К русским, которые сотрудничали с нами, то есть с Гитлером, – поправился Гофман, – в лагерях относились значительно хуже, как к предателям. Вы могли бы и не выжить. А потом, как же Лата? Она ведь вас ждала, а вы в лагерь, – неодобрительно покачал головой Гофман. – Вот приедет фрау Соколова, она обязательно что-нибудь придумает для вас. Поверьте, моему слову. Умная и сильная женщина. Других таких я не встречал. Воистину, вы счастливчик, герр Воронцов!
– А знаете, Гюнтер, кто меня назвал, правда, не счастливчиком, а везунчиком? И было это осенью тридцать шестого года в Индии.
– Кто же? – спросил Гофман.
– Герр Кемпке. Помните такого?
– Помню, мы с ним познакомились, кажется, в сороковом году. Да, в сороковом, Франция была уже наша.
– Кепке умер у меня на глазах. Он был тяжело ранен в ноябрьских боях 1942 года под Эль-Аламейном. Я его оперировал, а потом мы эвакуировались в санитарном «Ю-52»  на Балканы. На нашу беду нас атаковали британские «спитфайеры» , поднявшиеся с авианосца. Из четырёх «Ю-52» с красными крестами на бортах три были сбиты. Наш самолёт они буквально изрешетили, но сбить так и не смогли. Тогда меня спасли от гибели Индра и Шачи, с которыми заключила союз Лата. Вы не поверите, Гюнтер, мне даже удалось сбить один «спитфайер» из пулемёта, смонтированного на турели. Пулемётчик был убит. Погибли почти все раненые, погиб герр Кемпке, была убита Мила, а я стрелял как одержимый и сбил британский истребитель.
Потом появились «Мессершмитты» и отогнали «спитфайеры», а я взял на себя управление «Ю-52», я ведь в прошлом пилот, и довёл едва державшийся в воздухе самолёт до греческого берега. Закрываю глаза и вижу картину ужасного воздушного боя, как будто это было вчера, – закончил свои воспоминания Воронцов.
Гофман хотел было расспросить Воронцова кто такие Индра и Шачи и какой союз заключила с ним Лата, фотографию которой он видел и оценил необыкновенную красоту погибшей три года назад жены Воронцова, но в это время на единственной тихой улочке небольшой спавшей немецкой деревни, которую когда-то назвали «Смотрящей деревней» , заурчал мотор автомобиля. Машина приближалась, и мотор заглох рядом с домом Гофмана. Точно так же в декабре прошлого года в сильную метель у его дома остановилась машина, из которой появилась фрау Соколова.
– Герр Воронцов, это она! – с дрожью в голосе прошептал Гофман и, поспешно надев на ногу протез, вышел в прихожую, а оттуда к калитке, даже не удосужившись захватить зонтик, хотя дождь лил как из ведра.
Воронцов встал и растерянно последовал за ним, не решаясь выйти на улицу. Сильное волнение охватило его.
– Неужели?
Через минуту в прихожую вслед за Гофманом вошли двое: крупный мужчина в плаще и шляпе и женщина в плаще и без головного убора.
Вот и случилось то, чего он так долго ждал. Перед ним была Руса. Их глаз встретились.
– Я пришла, Серёжа. Здравствуй! Извини, что заставила себя так долго ждать, – обратилась Руса к Воронцову на чистом, словно родник, родном русской языке. Губы её дрожали. Не выдержав, она бросилась к нему в объятья, крепко обняла и расцеловала. Воронцов отчётливо помнил её первый робкий девичий поцелуй в заснеженный зимний рождественский вечер возле замка Вустров, где они катались с горки на санках и вспомнил слова матери:
– Упустил ты, Серёженька, жар-птицу! Может быть, ещё не поздно? Разыщи девочку. Какая тут может быть мужская солидарность?
– Вот и вернулась, мама, Жар-птица. Вот и вернулась, – шептал Воронцов, едва сдерживая слёзы, ощущая на своих заросших щеках горячие губы Русы, жадно вдыхай запах её волос, кожи и тонких духов, о существовании которых до этого момента он даже не подозревал. 
«Сколько же я всего передумал в ожидании этой встречи? Жаждал её и в тоже время боялся, будучи неуверенным в себе, а всё случилось так просто…» – недоумевал Воронцов, всё ещё не веря своему счастью.
– Будем знакомы, герр Гофман. Ван Хорн, – Павлышев протянул руку Гофману и хозяин ответил на рукопожатие неожиданного гостя, судя по фамилии голландца, который приехал вместе с Соколовой.
– Полагаю, герр Гофман, что нам следует пройти в комнату и не мешать встрече герра Воронцова и фрау, – заметил Ван Хорн. – Идёмте, нам есть что обсудить.
– Идёмте, – согласился Гофман, споткнулся о чемодан, который собрал с вечера и выставил в прихожей, но не упал, подхваченный за плечо Ван Хорном, и они оба прошли в переднюю комнату дома, прикрыв за собой дверь.
– Что это за чемодан? – поинтересовался Ван Хорн.
– Мой. Завтра я уезжаю дней на десять к тётушке в Норддайх. Приглашала погостить и осмотреть дом на предмет наследования. Я единственный  кто у неё остался из близких родственников. И у меня больше никого нет. Сестру похоронил в прошлом году. У тётушки война унесла двух сыновей и мужа, – объяснил гостю наличие чемодана Гофман. Приезжал к  ней год назад  на день, и вот теперь еду в отпуск. 
– Отлично, Герр Гофман! Ваш отпуск весьма кстати. – Ван Хорн похлопал владельца чемодана по плечу.
– Что отлично? – не понял Гофман.
– Отлично, что вы уезжаете. Оставим наших милых вдвоём. Они шли к этой встрече больше двадцати лет. Если бы вы знали, сколько они пережили на пути к ней?
– Кое-что знаю. Рассказала фрау Соколова и герр Воронцов. Он живёт в моём доме уже пятый месяц и мы о многом переговорили. Да и знакомы с дридцать девятого года, - обиженным тоном возразил Гофман.
– Это хорошо, что вы уезжаете, – задумался Ван Хорн. –  На сколько дней уезжаете?
– Отпуск двухнедельный, рассчитываю пробыть в Норддайхе дней десять, – огласил свои планы Гофман.
– Хватит и девяти дней, – посоветовал Гофману сократить время отдыха у тётушки Ван Хорн. – Полагаю, что у вас нет собственного автомобиля?
– Пока нет.
– Тогда предлагаю отправиться в Норддайх в моём автомобиле. Едем через полчаса. Прокатимся по ночному Гамбургу, а к завтраку я доставлю вас прямо к тётушке к утреннему кофе. Вы уже попрощались с соседями, предупредили, что уезжаете, и вас не будет десять дней? – спросил Гофмана Ван Хорн.
– Я мало общаюсь с соседями, но предупредил, что уезжаю, – ответил Гофман. – А герру Воронцову оставил запас продуктов и посоветовал не зажигать свет по вечерам и не включать телевизор.
– Насчёт света и телевизора вы сделали правильное указание, – согласился с Гофманом Ван Хорн. –  Думаю, что свет по вечерам им не понадобится, а телевизор они посмотрят днём, если на это останется время. У вас есть холодильник?
– Есть.
Ван Хорн достал их своего кожаного саквояжа, который временно опустил на пол несколько свёртков и коробок.
– Положите это в холодильник. Мы тут кое-что купили по дороге. Будет добавок к вашим припасам.
Они вдвоём разложили продукты по полочкам холодильника, заполнив его до отказа, и Ван Хорн поблагодарил Гофмана за заботу о госте, ещё раз подчеркнув, что это очень хорошо, что Гюнтер едет отдохнуть к тётушке и к морю.
– Так что, герр Гофман, обещаю, что утром вы будете пить кофе с тётушкой, но ничего не расскажете ей о наших друзьях. Прошу вас, сохранить наш визит в тайне.
– Могли бы об этом и не просить. Всё понимаю, – ответил Гофман, подумав, что перед ним не иначе как полковник советского КГБ, которым немецкие газеты и телевидение пугают рядового обывателя.
– Только по утрам я пью чай, а не кофе. Русские пьют чай, вот и я привык в лагере, – пояснил Ван Хорну Гофман. – Ещё люблю пельмени. Нас ими угощали в Нижнем Тагиле, где работали военнопленные, давали в заводской столовой. Научился их делать сам, а теперь научу тётю.
– Хорошо, приедем к утреннему чаю, но чай советую захватить с собой, а пельменей вы с тётей наделаете к обеду, – согласился с Гофманом Ван Хорн.
– Я уже взял две пачки чая. Лежат в чемодане. Думаю, хватит, – признался Гофман.
Ван Хорн посмотрел на часы.
– Ого! Уже без четверти час. Наступило девятое мая. В этот день мы празднуем День Победы.
– Да, я знаю, вы победили.
– Да, мы победили, герр Гофман и помогаем строить на востоке новую Германию, –  напомнил Гофману предполагаемый полковник советского КГБ. –  Вас я доставлю в Кукендорф через девять дней, то есть в ночь с семнадцатого на восемнадцатое мая, приблизительно в это же время. Из вашего дома заберу Воронцова и Соколову. Заметьте, вам не придётся трястись в два конца в автобусах или поездах и платить за билеты. Доедем с комфортом. Согласны?
– Согласен, – развёл руками Гофман, которому было нечего возразить, поглядывая при этом на прикрытую дверь в прихожую, где остались Воронцов и Соколова.
– Но прежде чем уехать, нам необходимо кое-что сделать. Скажите, герр Гофман, это вы посоветовали Воронцову отрастить бородку?
– Нет, он сам.
– Молодец! Бородка то, что нужно, но её необходимо подправить, чтобы имела респектабельный вид. Бородка и усики всегда будут модны, только им необходимо придать надлежащий вид. Надеюсь, у вас найдётся бритвенный прибор и свежая, выглаженная простыня?
– Найдутся. Бельё мне стирает соседка фрау Зибель. Пожилая женщина, но ещё в силе и берёт недорого. А зачем вам простыня?
– Сфотографировать герра Воронцова на фоне простыни, когда он приведёт в порядок свою бородку. Оборудуем в вашем доме временную фото-студию. Понадобится мощная электрическая лампочка. У вас есть такая?
– Найдётся! – ответил Гофман.
– Тогда приступим, не теряя времени. – Ван Хорн постучал в дверь, за которой остались Руса и Воронцов. – Сестрёнка, верни нам на время Воронцова. Он отрастил бородку, словно угадал наши пожелания. Пусть выбреет лишнее, оставит усики и небольшую бородку на манер капитанской. Как-никак служил в Кригсмарине и плавал не где-либо, а в Арктике. Ему пойдёт. Вы слышите меня, герр Воронцов? Приглашаю вас бриться. Фасон усиков и бородки выберете сами. Уж постарайтесь. Фото пойдёт на паспорт. Герр Гофман уже приготовил бритвенный прибор и горячую воду. А мы пока выберем место для съёмки и натянем простыню, которую потом можно будет использовать по прямому назначению.
– Дверь отворилась, и в комнату вошли Руса и Воронцов. Оба смущённые, но, тем не менее, их лица светились от счастья, а раскрасневшаяся Руса  была в этот момент такой красивой, что Гофман, толком не разглядевший её в сумраке прихожей, раскрыл рот от удивления.
– Фрау Соколова, отдайте мне на время Воронцов, – обратился к Русе Павлышев. Во-первых, ему надо пробриться, оставив бородку и усики, которые должны вам понравиться, во-вторых, я должен его сфотографировать на паспорт шведского гражданина Свена Бьёрксона,  в-третьих – дать некоторые дружеские советы. На всё уйдет менее получаса, а вы, герр Гофман, покажите пока фрау Соколовой ваше хозяйство. Ведь ей придётся прожить в вашем доме девять дней.
– Да, конечно, – согласился с Ван Хорном хозяин дома и принялся показывать Русе что и где у него находится.
– Вода у нас проведена в дом. Туалет и ванная тоже в доме. На кухне газовая плита. Продукты в холодильнике и в шкафчике. Так что, фрау Соколова, вы вполне справитесь с моим нехитрым хозяйством.
– Справлюсь, Гюнтер, – одарила Гофмана улыбкой Руса.
– Герр Гофман, а у вас есть радиоприёмник? – Спросил Павлышев, дожидаясь пока Воронцов побреется.
– Есть, только не очень новый.
– Стокгольм принимает?
– Принимает.
– Хорошо. К тебе, сестрёнка, большая просьба, – обратился Павлышев к Русе. – Слушайте с Воронцовым Стокгольм, пусть привыкает к шведскому говору. Хорошее знание немецкого поможет ему овладеть шведским языком. Да и тебе шведский пригодится. Кто знает, быть может, придётся когда-нибудь побывать в Швеции.
– Руса взяла Павлышева за руку и отвела с в сторону. Гофман уловил её желание поговорить с глазу на глаз с Ван Хорном, виновато улыбнулся и вышел на кухню поставить на огонь чайник. В дорогу на ночь следовало выпить по чашке крепкого кофе.
– Василий Иванович, огромное тебе спасибо за всё, что ты делаешь для меня, для Воронцова, – начала с благодарности Руса. – Но ведь изготовление документов и всё прочее стоит немалых денег. Я сохранила кольца с бриллиантами и серьги, – Руса извлекла из карманчика свои сокровища, завёрнутые в платочек. – Возьми их, эти драгоценности компенсируют тебе значительную часть расходов. Остальное верну позже.
– Убери, сестрёнка, эти кольца и серьги с моих глаз, – возмутился Павлышев. – Голландский коммерсант Ван Хорн далеко не бедный и дела его идут неплохо. Эти кольца вернёшь руководству, которое снарядило тебя в путь, когда вернёшься в Москву, ну а серьги с сапфирами – твои собственные, побереги для себя. Они очень тебе идут.
– Подарок, – улыбнулась Руса, вспомнив Шарлоту. – Спасибо тебе, Василий Иванович. Огромное спасибо! Рядом никого не было и Руса поцеловала Павлышева в щёку.
– Вот это другое дело, сестрёнка, а ты мне казённые кольца. Вернёшь по возвращении. Начальство это оценит. Вернула, не потеряла.
Из ванной комнаты вышел выбритый Воронцов, оставивший небольшие усики и бородку на манер тех, которыми украшают свои мужественные лица капитаны дальнего плавания.
– Хорош! То, что надо. Вылитый швед! – одобрил внешний вид Воронцова Павлышев.
– Швед? – не понял Воронцов.
– Через девять дней, примерно в это же время вы станете шведом Свеном Бьёрксоном. В паспорте будет ваша фотография, которую мы отберём после фотосъёмок, которые мы проведём здесь и сейчас. Наш друг герр Гофман уже соорудил экран из простыни в соседней комнате и приготовил мощный источник света.
А сейчас запоминайте вашу легенду. Вы швед, проживший большую часть жизни в Великобритании, прекрасно владеете английским языком и неважно шведским. Зато владеете немецким – это не для легенды – и при острой необходимости, а она у вас появится, овладеете шведским. У вас есть девять дней для самообразования. В перерывах слушайте Стокгольм по радиоприёмнику, который имеется у герра Гофмана. Далее опять для легенды: вы овдовели и решили вернуться на историческую родину. У вас хорошая профессия, вы врач-хирург, получили медицинское образование в Англии. Не беспокойтесь, документ на это у вас будет, вручу восемнадцатого мая вместе с паспортом. В этот же день вы проститесь с Соколовой и самостоятельно отправитесь из Голландии в Швецию. И не пытайтесь в обозримом будущем передавать что-либо через сотрудников советских посольств или членов их семей в одну компетентную организацию, в которой трудится  Елена Васильевна и я грешный.
Могу посоветовать осесть в соседней со Швецией Финляндии. В западных районах этой дружественной СССР страны живут шведы. Думаю, что финское гражданство вам пригодится. – Павлышев многозначительно посмотрел на Русу.
– А вы счастливчик герр Воронцов! Такая женщина, и моя старая знакомая, – он вновь перевёл взгляд на смущённую Русу, –  боролась за вас и победила. Символично, что встретились вы именно в День Победы. Очень символично! Думаю, что всё завершится благополучно. Вы, герр Воронцов, храните в тайне то, что видели на Новой Земле до лучших времён. Придёт время, Россия завершит создание своего могучего ядерного щита, который наша общая очаровательная знакомая фрау Соколова назвала по наитию щитом Сварога – древнего ведического бога, которому поклонялись наши далёкие предки. Ныне дух Сварога витает над Русской Арктикой, и ядерный щит создаётся не без его участия. Это говорю вам я – коммунист и атеист. И ещё один добрый совет. В дальнейшем постарайтесь избегать встреч с агентами каких-либо спецслужб, в том числе и той, где трудимся мы, я имею в виду себя и Елену Васильевну. Последствия могут быть очень тяжёлыми и для вас и для неё.
А сейчас наденьте свой парадный костюм и повяжите на сорочку галстук. Если галстука нет, возьмите мой, и постарайтесь придать лицу выражение, которое лучше всего подойдёт для паспорта.
– Елена Васильевна, помогите мистеру Бъёрксону повязать галстук. Он слишком взволнован и хороший узел у него не получится.      

4.
Ленинград встретил представительную делегацию западных журналистов хорошей погодой. Циклон, накрывший Западную Европу, ещё не достигнул знаменитого города на Неве – бывшей имперской столицы России, которую большевики назвали именем своего вождя Владимира Ленина, возглавившего победоносную Великую Октябрьскую революцию.
Сколько бы по этому поводу не рассуждали простые граждане – образованные и не очень, начитавшиеся «жёлтых» газет и насмотревшиеся всяких, весьма посредственных аналитических телепередач, а так же мудрые политологи, восседающие перед доверчивыми зрителями в уютных телестудиях, Октябрьская Социалистическая революция имела, имеет и будет иметь огромное значение для всего остального мира.
Без нашего примера рабочие и служащие в капиталистических странах ещё долго не имели бы восьмичасового рабочего дня, месячного оплачиваемого отпуска и частично бесплатного медицинского обслуживания. Что касается стран так называемого «Третьего мира», то именно СССР помог им обрести свободу и сокрушить колониальные империи. То, что большинство новых стран не смогли воспользоваться плодами обретённой свободы и продолжают прозябать, уже не наша вина.
Но поскольку огромный материк под названием СССР всё дальше и дальше погружается, словно легендарная Атлантида, в пучины умышленного забвения, отвратительные фальсификаторы навялят над его памятью такую огромную кучу мусора, что пройдут века, а быть может тысячелетия, прежде чем новые и порядочные историки откроют новому Миру страну, которую мы потеряли в конце бурного XX века.
Отмоют, очистят, и засияет она в сто крат ярче Древнего Египта, Шумерского и Вавилонского царств или Римской Империи с её продолжением в виде Византии, наследницей которой стало наше Великое Московское княжество. Наследство это было скреплено кровными узами. Князь московский Иван III из династии Рюриковичей породнился с греческой принцессой Зоей Палеолог, ставшей бабушкой венчанного на царство Ивана IV , провозгласившего: «Москва – Третий Рим, а четвёртому не бывать!».   
Но вернёмся из прошлого и из будущего в роковой двадцатый век. Ведь в нём уместилась вся короткая и яркая жизнь Советского Союза, о потере которого ныне тоскуют миллионы людей. Не признавать положительного влияния, которое он оказал на весь остальной мир, не мог ни один образованный человек, тем более журналист. Оттого и такая тяга к СССР, побывать в котором мечтали многие, но даже после негласного снятия сталинского «Железного занавеса» сделать это удавалось далеко не всем.
Кого попало в страну не пускали, ни врагов, ни мигрантов или гастарбартеров , обходясь своими трудовыми ресурсами, ни прочих моральных уродов. Не допускали «грязных» книг, журналов и кинофильмов, демонстрирующих идиотам порнографию и насилие. Не допускали  в страну и распространителей заразных болезней. Медицина в СССР была лучшей в мире и это общепризнанный факт .
Бывшим белоэмигрантам виз не давали, те, кто сотрудничали с германскими властями в период Второй мировой войны, даже не мечтали побывать в СССР, где не было места изменникам родины, а выявленные полицаи, власовцы, бандеровцеы, прибалтийские и прочие националисты, преступления которых не знали срока давности, сурово наказывались.
Однако внутри страны спустя два – три года  после смерти Сталина начался процесс реабилитации народов Крыма, Кавказа, Поволжья, обвинённых в сотрудничестве с врагом и за это выселенных с исконных мест проживания в Сибирь, Казахстан и Среднюю Азию . Сотрудничество такое имело место. Была дивизия СС «Галитчина»,  латышские и эстонские бригады «Ваффен-СС», калмыцкие, крымско-татарские и прочие национальные карательные части, зверствовавшие в районах проживания русских людей. Всё было. Как принято говорить: «ничто не забыто, никто не забыт».

* *
В пути Арнольд Балтимор сблизился с корреспондентом «Би-Би-Си»  Майклом Корнеллом – своим ровесником, в лице которого нашёл хорошего собеседника, непримиримого антикоммуниста, но, тем не менее, человека прагматичного, если сказать по-русски – весьма трезвых взглядов. Корнелл оказался в СССР впервые и Балтимору, побывавшему в Москве и Сибири прошлым летом, приходилось кое-что разъяснять коллеге по ходу рабочей поездки.
Сам Алекс Мяаге, давно свыкшийся со своей новой фамилией и профессией, в которой явным была журналистика, а тайным работа в структурах ЦРУ, всю жизнь мечтал побывать в Петербурге или Ленинграде, как теперь называли этот город большевики. О Петербурге ему рассказывала в детстве мать, и в сознании впечатлительного ребёнка рисовался сказочный город, полный прекрасных дворцов, раскинувшийся по берегам многоводной реки, вытекавшей из самого большого озера Европы .      
О Петербурге Алекс много читал, собирал открытки и альбомы с видами Северной Пальмиры  или Северной Венеции , как восторженные путешественники называли самый северный из крупных городов Мира. 
Осенью 1941 года, когда, кажется, уже никто не сомневался в том, что Советский Союз вот-вот капитулирует, Мяаге собирался, наконец, приехать в Петербург, которому немцы, конечно же, вернут историческое название, убрав отовсюду имя Ленина. Однако русские не сдались. Их руководство не капитулировало, как это происходило повсюду в Европе, а если не сдались лидеры страны, то борьба не окончена. Русские выстояли, не сдали ни Москвы, ни Ленинграда, и в конечном итоге победили, взяв под контроль Восточную Европу.
Слава богу, что лидеры США и Великобритании не ввязались тогда в новую драку с русскими. Советская армия в мае сорок пятого года была настолько сильна, что русские танки сбросили бы англосаксов в Атлантику, на радость коммунистам Пальмиро Тольятти и Морису Торезу , которые, засучив рукава, принялись бы строить социализм в Италии и во Франции, а так же в соседних странах.
Алекс Маяге оказался беженцем, эмигрантом или перемещённым лицом – какая теперь разница, если живёшь в чужих странах и носишь чужую фамилию – Балтимор. Можно лишь порадоваться, что по-русски она звучит практически как родное Балтийское море. Наверное, это так расстарался Нильсен, который подобрал летом сорок пятого года на улицах Гамбурга, где хозяйничали англичане, грязного голодного инвалида и «вывел его в люди»…
Однако нет больше Нильсена, и это обстоятельство не столько встревожило, сколько перепугало Мяаге, который с утра, как только пришла весть из Гамбурга о самоубийстве одного из членов пресс-центра, а им оказался Ян Нильсен, был сам не свой.
Мяаге не мог поверить, что Нильсен, которого он знал с 1944 года, Нильсен – успешный практически во всём, мог наложить на себя руки, когда всё шло так хорошо, и он даже пригласил Нильсена на свою свадьбу. Бракосочетание должно была состояться в июле. Тянуть до осени не имело смысла, тем более, что Илона забеременела и наконец-то появилась надежда что и Мяаге продолжит свой род.
В сообщении, полученном из Гамбурга с опозданием на два дня, очевидно ввиду тайны следствия, говорилось, что Нильсена обнаружили утром девятого мая в своём номере с простреленной двумя пулями головой и зажатым в руке миниатюрным «дамским» «Браунингом». О наличии этого оружия у Нильсена Мяаге даже не подозревал. Быть может, пистолет был не его? Да и сделать самому себе два выстрела в голову очень не просто. Обычно удаётся только один…
Далее сообщалось, что ночной администратор из опасения потерять работу скрыл, от полиции, что поздно вечером пропустил в номер мистера Нильсена, предварительно спросив его разрешения по телефону, женщину, назвавшуюся фрау Шварц, читательницей «Ди Вельт», которая собиралась пробыть в номере американца десять минут, но не вернулась.
Администратор решил, что это уловка и женщина обычная проститутка, желавшая заработать в постели заокеанского гостя. Такое случалось нередко, а портить отношения с постояльцами дорогого отеля, было не принято. Позже, когда уже началось следствие, о визите дамы сообщил лифтёр, но куда она пропала, не знал ни он, ни администратор. Так что у полиции появилась и вторая версия – американец был застрелен именно этой женщиной. Однако на оружии не сохранилось никаких иных отпечатком пальцев, кроме как от покойного. Следствие продолжается. Полиция разыскивает неизвестную шатенку, которая по описаниям администратора и лифтёра, была высокого роста и красивая лицом.
Мяаге сразу же вспомнил леди Джонсон, которую он и Нильсен разоблачили, и вместо того, чтобы передать в руки британской контрразведке, как это полагалось сделать в британской зоне оккупации, передали её Густаву Нагелю, хорошо знавшему эту женщину с 1944 года, которая была ему представлена как невеста его сына. Адольфа, покончившего с собой на субмарине, шедшей в Аргентину. Следствие, которое возглавил капитан субмарины, вынесло по поводу суицида младшего Нагеля жёсткий вердикт – неразделённая любовь, и тело похоронили в водах Северного моря.
Старший Нагель, живший в Аргентине под фамилией Мендоса, увёз пленницу в Буэнос-Айрес, откуда та попала в руки некоего чрезвычайно богатого американца. Нильсен знал кто это человек, однако ни разу не назвал его имени. Мяаге догадывался, что именно Нильсен сообщил этому могущественному американцу о леди Джонсон, и это обстоятельство явилось причиной смерти Густава Нагеля.
«Не поделили бабу или же у них там свои разборки, в которые лучше не встревать», – проанализировав такую возможность, подумал Мяаге и не стал дальше копать, полагая, что в таких делах он не советчик многоопытному Нильсену. К нему у Мяааге претензий не была, зато на протяжении многих лет была ощутимая помощь. Вот и невесту подыскал. Хоть и не красавица и заметно хромает, но симпатичная и ласковая. Такая будет любить и однорукого мужа.
Да, сметь Нильсена стала для Мяаге тяжёлым ударом, от которого он едва опомнился лишь к полудню, когда журналистов повели на экскурсию по «Адмиралтейскому заводу» – гордости российского и советского судостроения.
«Спасибо тебе, Ян Нильсен. Спасибо за то, что делил со мной Эрику, которая погибла по моей вине и пусть земля будет тебе пухом… – Простился Мяаге со старым товарищем, зная, что уже никогда его не увидит и вряд ли побывает на его могиле. Нет больше Нильсена, а это значит, что  пора его забывать и думать только о себе и о будущей семье.
«Какая же я свинья!» – спохватился Мяаге, вспомнив, как заставил Эрику стрелять. – «Нехорошее это дело мстить из-за неразделённой любви, да ещё чужими, женскими руками. Очень нехорошо»…
Впрочем, нераздёлённая любовь это не о доброй эстонской девушке Эрике с ровным флегматичным характером, от которого веяло холодом, а о непокорной изборянке Ольге.
От одной только мысли о ней даже сейчас, спустя столько лет, бросает в жар. Вот любовь так любовь! Хоть и отвергнутая, но есть что вспомнить.
«А ведь я был тогда молод, собой недурён, без шрама на лице и с двумя руками» –  с горечью размышлял корреспондент агентства «Ассошиэйтед пресс», прогуливаясь по цехам и возле стапелей «Адмиралтейского завода».
Экскурсию для такой представительной иностранной делегации проводил директор, который рассказывал о строительстве первого в мире атомного ледокола «Ленин», подчёркивая, что СССР помимо создания ядерного оружия, предназначенного для сдерживания противника, осваивает мирный атом и тому пример строящийся ледокол.
Иностранные корреспонденты щёлкали фотоаппаратами, снимая на плёнку строящийся флагман советского арктического флота, который поведёт за собой караван судов по Великому Северному морскому пути, сделав возможной круглогодичную навигацию в высоких широтах.
К коллегам присоединился и Балтимор, на время забывший о трагической смерти Нильсена, но не о высокой шатенке с красивым лицом, мучая себя вопросом – Джонсон это или же нет. Если она, то как оказалась в Германии? Ведь Нильсен давал стопроцентную гарантию, что об этой женщине можно забыть. Правда, он скрыл от Мяаге, что в середине апреля узнал от своего парагвайского знакомого, что самолёт американского миллиардера Сэма Халла пропал во время полёта к водопадам Игуасу. Было выдвинуто предположение, что отказал мотор и самолёт упал в сельву. Где это случилось, и кто помимо Халла был в салоне самолёта, было неизвестно, а искать небольшой самолёт в огромной южноамериканской сельве примерно то же самое, что искать иголку в стоге сена… 
Будучи занятый своими мыслями, Балтимор прослушал большую часть содержательного рассказа директора завода и помогавших ему начальников основных цехов, однако сделал пару снимков, надеясь на Корнелла, который включил малогабаритный диктофон и записывал рассказы русских специалистов о строительстве ледокола. В свою очередь англичанин рассчитывал на помощь своего нового друга Арнольда, который неплохо владел русским языком, а на вопрос «откуда?» Ответил уклончиво: «изучал самостоятельно».
Мяаге вздрогнул от неожиданности, услышав очередную фамилию, названную директором, и посмотрел на крупного, сорокалетнего мужчину, одетого в добротный костюм, которого директор представил как Юрия Владимировича Лебедева, начальника цеха силовых электрических установок. Широкую грудь начальника цеха украшали несколько правительственных наград.
Юрий Владимирович Лебедев был братом Ольги и сильно изменился за прошедшие семнадцать лет. В иной ситуации Мяаге мог бы и не узнать его, но тут сразу всё: и имя и отчество и фамилия. В последний раз Алекс видел Юрия в январе 1941 года в Таллине в маленьком ресторанчике в припортовой части города, куда зашёл погреться и выпить чего-нибудь крепкого, снять стресс после страшного известия о смерти отца, застреленного в конце июня прошлого года в стычке с бойцами из рабочей дружины.
Тогда молодой инженер Юрий Лебедев, начинавший свою трудовую карьеру в таллинском порту, сидел за столиком вместе с Эрикой. Он узнал в одиноком посетителе ресторанчика продрогшего на сыром холодном ветру Алекса Мяаге, пившего коньяк, а потом пиво и подошёл к нему. Пришлось спешно покинуть ресторан, заявив брату Ольги, что он это не он, что это ошибка…
Теперь Мяаге узнал Юрия Лебедева. Брат Ольги выглядел солидно, а женщины непременно считали его красивым мужчиной, чего нельзя было сказать о безруком журналисте Балтиморе, щека которого была изуродована ужасным шрамом. Узнать в Балтиморе бывшего эстонского лейтенанта Алекса Мяаге было сложнее. Разве что по шраму, но о шраме брат Ольги к счастью не знал и не обратил внимания на заурядного иностранного журналиста среди полутора десятков его коллег.
Эта неожиданная встреча с братом Ольги явилась для Мяаге-Балтимора вторым ударом за сегодняшний день. Дальнейшая экскурсия по «Адмиралтейскому заводу», вернее по той его части, где не строились военные корабли и, прежде всего, подводные лодки, стала настоящей пыткой, и Мяаге вздохнул с некоторым облегчением лишь на Невском проспекте в небольшом ресторане, куда журналисты зашли пообедать. Чтобы снять стресс, Мяаге выпил четыре пятидесятиграммовых рюмок коньяка, чем удивил Корнелла, выпившего лишь аперитив.
– Тебя, что-то угнетает, Арнольд? – спросил он.       
– Мысли о трагической смерти Яна Нильсена. Мы с ним были друзьями, – ответил Балтимор и был частично прав.
– Прими, Арнольд, искренние соболезнования, – попытался утешить коллегу Корнелл.
Они шли по Невскому проспекту, возможно, тем же самым маршрутом, что и Генрих Браухич после случившегося с ним потрясения в ресторане Московского вокзала. Только тогда был не солнечный май 1958 года, а дождливый и холодный ноябрь 1939…
– Да ты, Арнольд, совсем ушёл в себя. Ничего не видишь и не слышишь. Нильсена не вернёшь, так что живи, дружище, настоящим! – докричался до коллеги  мистер  Корнелл, длинные волосы которого трепал свежий ветер с Невы и Финского залива. – Смотри, какой замечательный дворец! Сама британская королева позавидовала бы такому. Да, русские цари жили с размахом! Огромная нищая страна, а содержала такую блестящую столицу  и при том в таком сыром и холодном климате! Шестидесятая параллель. Да на ней находятся угрюмые Шетландские острова и южная часть Гренландии – огромный ледник. Брр! Как холодно! А здесь на удивление тепло и светит солнце.
Не так давно шеф поручил мне подготовить статью о дореволюционной экономике России в сравнении с нынешним экономическим положением СССР. Перевернул горы литературы, в том числе на русском языке, которым в отличие от тебя владею весьма скверно. Естественно, что СССР во многих областях, в том числе в металлургии и машиностроении в десятки раз превышает производство, которое было в Российской империи. Такова общемировая тенденция. Но вот что любопытно. Изучая статьи бюджета России на 1913 год, я обнаружил, что бюджет Министерства Путей Сообщений превышал военный бюджет .
Строительство и содержание дорог требовало больших расходов, чем армия! Нонсес, да и только. Вот почему Россия была не готова к Первой мировой войне и кое-как сводила концы с концами за счёт поставок вооружений из Британии и Франции, а Русская армия смогла успешно воевать только против турок  и Австро-Венгрии , половина солдат в армии которой были славянами и при первой возможности сдавались в плен целыми дивизиями.
В России жил и работал гениальный авиаконструктор Сикорский , создавший первый в мире тяжёлый бомбардировщик , но в слаборазвитой стране отсутствовала материально-техническая база для массового производства. Во время войны русские покупали самолёты и моторы к ним во Франции и Англии , практически ничего не производя на своих заводах, один из которых потеряли в 1916 году .
В Европе до сих пор бытует расхожее мнение, что Россия «кормила Европу». Наверное, эти слухи распускают эмигранты, а большевикам на них наплевать, если не опровергают. Я нашёл документы, подтверждающие, что Россия экспортировала за рубеж около пятисот, точно не помню, миллионов пудов зерна, а только одна моя Англия импортировала свыше пятисот миллионов пудов , была у русских такая мера весов, равная сорока фунтам. Россия без Канады и США не смогла бы накормить одну Англию, так что о Европе не идёт и речь. При том англичане питались значительно лучше русских, – подчеркнул Корнелл, гордившийся своей страной, несмотря на то, что Британия к 1958 году потеряла самые весомые «бриллианты» из своей короны и готовилась растерять остальные под напором национально-освободительных движений, поддерживаемых политической, экономической и реже военной помощью СССР.
Далее цифры ещё менее утешительные. Согласно первой всеобщей переписи населения с указанием сословий, которая была приведена в России только в 1897 году , выходило, что четыре пятых населения России бедные. К этим трём сословиям относились беднейшие мелкие хозяйства, полупролетарии и пролетарии. В сумме их выходило до 80 % от всех жителей Российской Империи. Мне трудно представить, насколько бедны «беднейшие мелкие хозяйства» и «полупролетарии», но их было очень много и революция в России была неизбежна. Таково моё мнение, Арнольд, –  иссяк Корнелл и вновь вернулся к погоде:
– Сегодня прекрасный день и наступающий вечер. Просто не верится что мы на севере, как считаешь Арнольд?
– Да, Майкл, сегодня не сыро и холодно, как это часто бывает на берегах Финского залива. Здесь и на моей родине май, как правило, самый солнечный месяц, – ответил Балтимор, пропустив мимо ушей экономические высказывание Корнелла в адрес России, и осмотрелся по сторонам. С одной стороны Нева, одетая в гранитную набережную, с другой – Зимний дворец, где проживала царская семья, расстрелянная большевиками в 1918 году , когда ещё только начиналась кровопролитная Гражданская война .
– А ведь не случись Октябрьская революция и разразившаяся вслед за ней Гражданская война, и моя маленькая Эстония могла бы сохраниться в качестве Эстляндской губернии, а Петербург был бы столицей если не Российской империи, то огромной федеративной республики, на манер США. В таком случае гулял бы я сейчас не по чужому и враждебному государству, а по столице своего отечества!» – Мяаге вздрогнул теперь уже и от таких мыслей, не услышав вопроса Корнелла: «А где твоя родина?»
«Нет, США не подходят. Там нет национальных территорий, а индейские резервации не в счёт. Скорее Германия, как федерация равноправных земель. Но ведь там живут только немцы? Опять что-то не так», – силился Мяаге в подборе политического устройства того государства, которое могло бы получиться из бывшей Российской империи, если бы удалось избавиться от большевиков.
«Да ведь уже есть Российская федерация, но Эстония даже не в ней, а в союзе советских, да ещё и социалистических республик. Это и есть СССР!» – Такой вывод, хоть и был он вполне очевиден, привёл Алекса в полное замешательство и он постарался выбросить въедливые мысли из головы.
– Так откуда ты родом, Арнольд? – повторил свой вопрос Корнелл.
– Из Нью-Йорка, – ответил Мяаге и залюбовался широкой Невой и Дворцовым мостом, близ которого к берегу причаливали катера, доставлявшие моряков и жителей Кронштадта на остров Котлин, на котором Алекс мечтал побывать с детства и посмотреть на военные корабли.
Однако прочь все лишние мысли. Заканчивался последний день пребывания западных журналистов в Ленинграде, и завтра они выезжают автобусом в Таллин – столицу бывшей Эстонской республики, вернувшейся в состав уже не Российской Империи, а новой и сильной сверхдержавы.
С Советским Союзом вынуждены были считаться США и их союзники, пугавшиеся темпов послевоенного экономического развития страны и правительственной программы «догнать и перегнать Америку» по основным экономическим показателям. Опасаясь, что советская экономика превзойдёт американскую, по поручению президента лучшие аналитические умы США разрабатывали концепцию «сохранения капитализма в одной отдельно взятой стране». Чтобы остановить рост советской экономики, США навязывали  СССР гонку вооружений, надеясь, что таких расходов на поддержание военного паритета не выдержит наша экономика .
Поездка в Таллин была желанна для Маяге, как никакая другая, ведь этот город был для него родным. В нём он родился, вырос и получил гимназическое и военное образование. В этом городе был его дом, в котором теперь жили чужие люди, в этом городе погиб его отец, но где покоится его прах, неизвестно. Но Таллин будет завтра вечером, а пока ему явился залитый солнцем послеобеденный Ленинград.
Пользуясь предоставленной журналистам возможностью осмотреть город самостоятельно, Балтимор и Корнелл откололись после обеда от общей группы, и, постоянно сверяясь с путеводителем по городу, составленном на английском языке, отправились на самостоятельную экскурсию, время от времени оглядываясь – нет ли за ними «хвоста» в виде вездесущего агента советского КГБ, которым пугали западного обывателя. Однако то ли за ними никто не следил, то ли опытный агент знал своё дело хорошо, но ни Балтимор, ни Корнелл ничего подозрительного не замечали.
– Так ты говоришь, Арнольд, что май в Нью-Йорке самый солнечный месяц? – переспросил Балтимора Корнелл.
– Пожалуй, – подтвердил Балтимор, думая не о Нью-Йорке, а о родном Таллине, который он увидит завтра. При этом хотелось верить, что там он будет избавлен от встреч, подобных той, которая произошла сегодня утром, на «Адмиралтейском заводе».
«А если нет? Если меня вдруг узнают? Ведь сохранились соседи, кое-кто из бывших сослуживцев или кайцелитов, разбежавшихся из Петсери накануне ввода частей Красной армии в Эстонию? » – обеспокоился Маге и тут же попытался себя упокоить: «Лебедев ведь меня не узнал…»
А перед глазами то и дело возникал образ Ольги: «Как сложилась её жизнь, после смерти мужа?» – от таких мыслей ему стало не по себе. Хотелось закричать: «Убийства!». Алекс побледнел и переменился в лице. Откуда-то появилась и разрасталась странная уверенность, что в Таллине он непременно увидит Ольгу. Ему ужасно захотелось её увидеть и непременно в Таллине, хотя она могла жить в Ленинграде, в одном городе с братом. Для этого было достаточно подойти к начальнику цеха Юрию Лебедеву и поговорить с ним, расспросить об Ольге. 
«Но ведь нельзя! За опознанием бывшего офицера эстонских «Ваффен-СС» последует арест. Его будут судить за военные преступления, а их ох как много, и казнят…» – И опять мысли скачут с пятое на десятое:  «Надо же, как вырос инженер Лебедев! Руководит цехом, который занят строительством первого в мире атомного ледокола, которому уже присвоено имя Ленина!»…
– По окончании нашей поездки по СССР я лечу в Америку, путь в которую открывается из Нью-Йорка, – осветил свои планы Майкл, вновь ворвавшийся в его внутренний мир коллеги Арнольда.
– Замечательно, Майкл! – очнулся Балтимор, возвращаясь к реальности, вспоминая Нью-Йорк и свою предстоящую женитьбу. – Думаю, что я буду дома в конце мая, так что приглашаю тебя в гости. Я буду занят приятными приготовлениями, но это нам не помешает, – попытался улыбнуться Балтимор, щека которого, изуродованная шрамом, задёргалась нервным тиком.
– Какими приятными приготовлениями? – сделав вид, что не замечает нервного тика на лице коллеги, спросил Корнелл.   
– Прощаюсь с холостяцкой жизнью, в июле я женюсь, – признался Балтимор.

5.
Начальник погранзаставы капитан Ерохин получил телеграмму от Ольги Лебедевой, которая сообщала, что она с мужем и сыном будет в Таллине с одиннадцатого по тринадцатое мая.
«Если сможешь, приезжай. Увидимся. Справься о нас в республиканском КГБ». – Писала Ольга в телеграмме.   
Погранзастава капитана Ерохина располагалась на крайней западной оконечности эстонского острова Хиума возле старинного маяка, который заложили ещё шведы, когда владели этими землями .
Во время войны здесь был немецкий пост, и от него остались кое-какие хозяйственные постройки, но здание заставы возвели военные строители – новое, просторное и удобное, а главное тёплое, с хорошим печным отоплением. Зимы на побережье холодные, сырые и ветреные. Новобранцы из центральных и южных областей России почти год привыкали к местному климату и часто простужались. Кода с Балтики дул сильный сырой ветер обморожения лиц случались при нулевой температуре воздуха и даже при небольшой плюсовой.
Получив телеграмму, Ерохин связался по телефону с комендатурой, комендант с отрядом, и часа через два, получив «добро», вместе с женой, оставив детей под присмотром жены своего заместителя, ранним утром одиннадцатого мая отправился на пограничном катере до Хаапсалу .
От Хаапсалу до Таллина можно было добраться за два часа на рейсовом  автобусе или на электропоезде – так невелика была Эстонская ССР, где после войны Ерохин служил в погранвойсках, пройдя путь от старшины и младшего лейтенанта до капитана.
Ерохину уже исполнилось сорок лет. С учётом военных лет через год набегала двадцатипятилетняя выслуга, вслед за которой следовала отставка и выход на пенсию. Специального военного образования капитан не имел, а потому рассчитывать на дальнейшее продвижение по службе не приходилось.
На семейном совете приняли решение остаться на постоянное местожительство в Эстонии, под Пярну, откуда была родом жена Анна-Лаура – такие двойные имена не редкость у эстонок. По закону офицеру, уволенному в запас, полагалась квартира по месту службы или в области где проходила его служба на момент выхода в отставку. Если же офицера это не устраивало, то жильё в том городе или селе, откуда он призывался.
От смоленской деревеньки Ерохина мало что осталось. Сожгли её каратели в войну, вот и решили остаться в Эстонии. Особенно этого хотела Анна-Лаура, у которой под Пярну жили Мать и сестра
Вместе с начальником заставы и его женой в Хаапсалу отбыли капитан Пантелеев из комендатуры и рабочий местного совхоза  Ланге, которого сопровождал молодой мужчина в штатском.
Капитан Пантелеев шепнул Ерохину:
– Лейтенант госбезопасности. Сопровождает Вальтера Ланге до Таллина. Чем-то этот Ланге опять заинтересовал чекистов. Так что вам с ними по пути.
Ерохин был немного знаком с Ланге, который служил немцам, был капитаном эстонских «Ваффен-СС», и после войны отсидел в лагере лет восемь. Но гораздо лучше капитан Ерохин знал его жену Кристину, которая приносила на заставу молочные продукты, и жёны офицеров у неё охотно покупали замечательное молоко, сметану, творог и домашний сыр. Кристина была не местной и не эстонкой. На эстонском языке говорила с акцентом.
Анна, которую Ерохин называл по первой части имени, так было привычнее, рассказала мужу, что Кристина латышка из Лиепаи, а занесла её на Хиуму война. Как-то женщины разговорились, и Кристина рассказала Анне историю своей жизни. Про довоенную любовь к русскому моряку, которого называла Иваном, о том, как отправилась следом за ним на транспорте в Виндаву  из Лиепаи, которую после шестидневной обороны оставили советские войска. В конце концов, они оказались на Хиуме и жили более двух лет в лесу, скрываясь от немцев. Иван часто покидал её на день-два, продолжая воевать в полном одиночестве. Первого ребёнка она похоронила. Не перенёс младенец жизни в лесу, в землянке. Второй раз рожала на эстонском хуторе, где жили одни женщины и дети. Туда её отвёл муж.
А потом Иван погиб. Так и осталась Кристина с дитём на хуторе. Позже сошлась с родственником хозяев, который служил немцам и был демобилизован по ранению осенью сорок четвёртого года. Родила от него ребёнка уже после того, как Вальтера арестовали и осудили на десять лет. Думали, что не вернётся. Слаб здоровьем был Вальтер Ланге после тяжёлого ранения, но вернулся, отбыв наказание, и здоровьем как будто окреп. Так и живут с тех пор. Сжились, сроднились. Такова судьба…      
В Хаапсалу пути пассажиров катера разошлись. Ерохин и Анна добирались до Таллина на рейсовом автобусе. За Ланге и чекистом пришла служебная машина, а у Пантелеева были дела в городе.
По прибытии в Таллин, а часы на автовокзале показывали всего лишь десять часов тридцать минут утра, Ерохин обратился за информацией об Ольге Лебедевой в республиканское управление КГБ, и ему дали адрес гостиницы, где поселили Лебедевых. Погода стояла тёплая и солнечная, однако метеорологи предупреждали, что с запада надвигается циклон, и на завтра ожидалось ухудшение погоды, ветер и дожди.
Лебедевы и Ерохины встретились в гостинице, перезнакомились, и, не теряя времени даром, отправились осматривать город, особенно похорошевший за последние годы. Ерохин и Ольга встретились впервые после окончания войны, до этого дня переписывались как старые друзья. Ерохин знал, что спустя полтора года после трагической гибели капитана Игоря Лебедева Ольга вышла замуж за его родного брата Василия Лебедева, потерявшего жену в осаждённом Ленинграде. Очень жаль было Ерохину капитана Лебедева, с которым служили ещё до войны, а потом прошли рядом почти всю войну, однако выбор Ольги он одобрил и вот теперь, наконец, познакомился с её мужем и братом погибшего капитана Игоря Лебедева.
– Признаюсь, товарищ капитан 1-го ранга, растерялся, увидев вас. Очень вы похожи на брата. Очень похожи! Изменились, конечно, ведь прошло столько лет...
– Не удивительно, Алексей Григорьевич, мы ведь родные братья. Дочь Игоря Владимировича очень хотела поехать с нами, но не смогла. Заканчивает десятый класс. У неё на носу экзамены, а потом поступление в институт. Взяли с собой младшего сына Игоря.
– Здравствуй Игорь Васильевич! – пригладил вихры мальчика капитан-пограничник. – Нравится тебе наш город?
– Нравится, дядя Лёша, – ответил мальчик. – Только какой же он ваш?
– Наш. Мы же с тётей Аней живём в Эстонии, а она к тому же эстонка.
– Моя мама тоже жила в Эстонии, в Изборске.
– Изборск – это исконный русский город, Игорь. Рядом с ним стояла наша застава, которая теперь поросла лесом, а новые границы, которые мы отстояли, победив в войне,  пролегли далеко на западе.
Разговорились. Ольга подхватила Ерохина под руку, и они пошли в сторону Вышгорода, а Лебедев и Игорь чуть отстали и рассказывали Анне о Москве. Ни она, ни муж ещё не бывали в столице и, узнав, что капитан Ерохин собирается в отпуск в июле, Лебедев пригласил их вместе с детьми к себе.
– Вам надо обязательно побывать  Москве и посмотреть на столицу СССР! – подчеркнул Лебедев.
Миловидная светловолосая супруга капитана Ерохина, представившаяся своим полным именем Анна-Лаура, хорошо говорила по-русски, и в свою очередь описывала красоты острова Хиума, и в ответ на приглашение приехать в Москву, пригласила Лебедевых в гости к себе:
– У нас тихо и очень красиво. Особенно красив закат, когда солнце опускается в море. Можно подняться на маяк и посмотреть на закат с высоты, - с блеском в светло-серых глазах описывала женщина, как солнце окрашивает волны своими последними лучами.
– Я ведь, Анна-Лаура, служил на Балтике ещё до войн и видел много восходов и закатов, но на вашем острове побывать не пришлось, проходил мимо. Вот и приедем как-нибудь к вам, посмотрим ваши закаты.
– Приезжайте Василий Владимирович, в этом году или в следующем, потому что Алексея Григорьевича, – на людях Анна называла мужа по имени и по отчеству, – не позже чем через два года отправят в запас и на пенсию. Жить мы будем под Пярну.  Так решили. У Алексея Григорьевича никого нет, а у меня там живёт мама и сестра. Там тоже море, но всё-таки не такое, как на Хиума.
– И вас ждём в Москве этим летом, потому, что я выхожу в запас и на пенсию уже в этом году. Отслужил своё, – грустно добавил Лебедев. – В Москве не останемся, переберёмся в Ленинград. И до родных мест ближе и родственники у нас в Ленинграде. У меня дочь от первого брака, а у Ольги брат.
– Дядя Юра, – дополнил отца Игорь, прислушивавшийся к разговору взрослых. – Он строит атомный ледокол. Вот! А ещё в Ленинграде учится Генрих – жених нашей Лены.
– Ну, жених, слишком громко сказано, – поправил отец сына. – Молодые люди недавно познакомились, мы были с детьми в Ленинграде в конце марта. Познакомились с Генрихом на судостроительном «Адмиралтейском заводе», где работает начальником цеха брат Ольги, и теперь Леночка переписываются со своим знакомым молодым человеком.
– Любят друг друга, – улыбнулась Анна. – Так что готовьтесь к свадьбе, Василий Владимирович.
– Есть в этом деле одна загвоздка. Генрих немец. Студент из ГДР. Учится на кораблестроителя.
– Ну и что же. Я – эстонка, а Алексей Григорьевич – русский. Живём в ладу и дети у нас славные: Александр и Инга. Оставили дома у соседки. Мы ведь ненадолго. Завтра утром обратно на заставу. Очень хотел Алексей Григорьевич повидаться с Ольгой Владимировной. Давно знакомы, воевали вместе. Посмотрите на них. Всё говорят и говорят, наговориться не могут.

*
– Вот оно что? – удивился Ерохин. – Так значит, Вальтера Ланге тоже доставили в Таллин для опознания этого американского журналиста Балтимора, под личиной которого скрывается недобитый фашист и наш заклятый враг! Вот это новость! А я ведь не знал, что Ланге служил до войны лейтенантом эстонской пограничной стражи в Изборске. Фамилию такую слышал, но не придал этому значения. Полагал, что он местный, с Хиумы. Служил немцам, за то и понёс наказание. Хотя лицо его показалось мне знакомым. Возможно, я его где-то видел раньше, – задумался капитан-пограничник.
– Хорошо, Лёша, вспоминай конец июля 1941 года, когда вы с Игорем и несколькими бойцами, приставшими к вам по пути, дошли от Немана до Изборска, и мы вместе отправились в большие леса по правому берегу Великой , надеясь, перейди линию фронта.
– Вспоминаю, Оля, что дальше?
– Проходя мимо нашей старой заставы, на территории которой немцы обустраивали школу по подготовке диверсантов из числа перешедших на их сторону пленных солдат и офицеров, вы с Игорем её обстреляли. Игорь потом рассказал мне, что ты убил из снайперской винтовки часовых на вышке и у ворот и повредил электрический генератор, а он обстрелял здание из пулемёта и пожалел, что упустил группу офицеров, которые успели войти в здание нашей бывшей заставы. Помнишь?
– Было такое дело, – подтвердил Ерохин. – Я видел тех офицеров в прицел снайперской винтовки, жаль, что старший лейтенант Лебедев не отдал приказ стрелять в тот момент. Убил бы одного из них.
– Так вот, Игорь наблюдал за ними в бинокль и в одном из офицеров узнал бывшего лейтенанта пограничной стражи Вальтера Ланге. Вот откуда, Лёша, тебе знакомо лицо совхозного строителя Вальтера Ланге, которого доставил в Таллин лейтенант КГБ!
– Да, Оля, так и есть. Это был он. Только видел я его лицо едва ли секунду, а потому не мог припомнить, где видел этого Ланге, который теперь трудится в совхозе, – признался Ерохин.
– Теперь, Лёша, вспоминай октябрь 1941 года. Вы тогда отправились в многодневный конный рейд с целью уничтожить вражеское осиное гнездо, обосновавшееся в стенах нашей старой заставы. Меня с вами не было, я осталась с Алёнкой, которой едва исполнилось четыре месяца, а вы разрушили и сожгли здание заставы, где разместились немцы и курсанты школы, уничтожили немало немцев и предателей. Ты опять стрелял, убил немецкого офицера, которым оказался майор Таубе, а другого ранил, попав в край каски. – Ольга посмотрела на Ерохина, ожидая подтверждения.
– Было, Оля, такое дело. Тогда я ещё узнал и застрелил Болопольского – этого гадёныша, который пытался изнасиловать Танечку Лобанову, а Игорь его пожалел и вместо того, чтобы застрелить, выгнал из отряда. Вот Белопольский и подался к немцам.
– Да не о нём речь, а об офицере, которого ты ранил. Этим офицером был мой старый знакомый Алекс Мяаге, который ныне проживает на Западе под именем Арнольда Балтимора, и приехал к нам в качестве корреспондента американского информационного агентства «Ассошиэйтед пресс».
Его арест намечен в Таллине на сегодня или назавтра, а меня пригласили на опознание. Ланге привезли для этих же целей. Полагаю, что в Таллине находится мать Мяаге Мария Антоновна, которую на опознание сына попросили приехать из Омска, где она сейчас проживает, а к обеду подъедут Арина и Саша Бутурлины. Оба хорошо знали бывшего эстонского лейтенанта Алекса Мяаге, который командовал весной 1940 года отрядом кайцелитов, устроивших в окрестностях Изборска свой лагерь. Твоя пуля, Алексей, оставила неизгладимый след на лице Мяаге, изуродовав его левую щёку. Об этом он рассказал мне сам в мае 1944 года.
Помнишь, мы ходили в рейд по немецким тылам за два месяца до освобождения Пскова . Я тогда находилась в Изборске, в доме отца. Неожиданно в наш дом явился Маяге, дослужившийся к тому времени до майора эстонских «Ваффен-СС». Он угрожал отцу оружием, и я была вынуждена обнаружить себя прийти отцу на помощь. Я говорила с ним. Левая половина лица Маяге была изуродована ужасным шрамом, и при волнении лицо его дёргалось.
Мяаге показал мне несколько пуль от немецкой винтовки системы «Маузер» калибра 7.92, которые хранил в коробочке и носил с собой.  Двумя из них были убиты часовые на вышке и у ворот в конце июля сорок первого года, третьей пулей был убит майор Таубе в октябре сорок первого года, а четвёртая деформированная пуля пробила край каски, осколок которой изуродовал щёку Мяаге. Экспертиза, которой добился Маяге, собравший эти четыре пули, подтвердила, что выстрелы были произведены из одного оружия. Это была твоя трофейная винтовка с оптическим прицелом. – закончила Ольга свой рассказ.
– Да, это была моя трофейная винтовка, которую я сдал в мае сорок пятого года, о чём сожалею, – подтвердил капитан Ерохин.
– Хорошо, что ты приехал. Наконец увиделись, вот и твоя Анна познакомилась с Василием. О чём-то оживлённо беседуют и сыну нашему с ними не скучно. Хорошо говорит Анна-Лаура по-русски, почти без акцента, – оглянулась Ольга, посмотрев на мужа и его собеседницу.
– Я ей помогал, –  улыбнулся Ерохин.
Вечером сходим в ресторан, отметим нашу встречу и знакомство. И Бутурлиных с собой возьмём. Вот там я и поговорю с Анной-Лаурой на эстонском языке, заодно многое вспомню. Давно не приходилось говорить по-эстонски, – улыбнулась Ольга и вновь посмотрела на жену капитана. – У тебя, Алексей, славная и красивая жена!
– А ты, Оля, ну совсем не изменилась, только повзрослела и стала ещё красивее! Смотри, прохожие засматриваются на тебя. Не только мужчины, но и женщины, – пошутил Ерохин. – Знаешь, Оля, я свяжусь вечером с комендатурой и попрошу дать мне ещё день. Очень хочется посмотреть на этого Мяаге, помеченного моей пулей в октябре сорок первого года.
– А я, Лёша, боюсь этой встречи и сильно переживаю, со слезами в голосе призналась Ольга. – Ведь это он водил рукой женщины-снайпера, которая убила Игоря в октябре 1944 года, когда мы освобождали Литву и шли к Балтийскому морю, охватывая с юга курляндкую группировку немцев , а сама подумала: 
«Вот и окончилась осенью сорок четвёртого года страшная и нелепая дуэль из-за неё, Ольги Лебедевой, двух молодых офицеров: русского и эстонского, точку в которой поставила женщина, оказавшаяся бывшей подругой Юры Эрикой. А ведь не будь войны, Эрика могла бы стать женой Юры, и он научил бы её хорошо говорить по-русски, как Ерохин Анну-Лауру. Закончилось ли противостояние?» – Вздрогнула Ольга. – «Нет, возможно, оно закончится завтра, когда Алекс Мяаге будет взят под стражу, а я посмотрю ему в глаза. Только бы не расплакаться!» – простонал Ольга, крепче прижимаясь к плечу старого и верного друга капитана Ерохина, озаботившегося её состоянием:
«Молчит, да видно сильно переживает?» – глядя на Ольгу, подумал Капитан: «Вот она война что натворила. Столько лет прошло, а никак не отпускает…»   

6.
– Товарищ майор, скажите же, наконец, зачем меня вызвали в Таллин? Зачем вы сопровождали меня и Сашеньку от самого Омска? Я уже не знаю, что и подумать. Какая же на мне лежит вина, если майор из Комитета государственной безопасности летит со мной из Омска в Москву на «Ту-104» , а из Москвы в Таллин в скором поезде? – Взмолилась Мария Антоновна, после того, как утром одиннадцатого мая майор Стариков доставил её в гостиницу и оплатил двухдневное пребывание в одноместном номере с видом на море. 
– Не беспокойтесь, гражданка Романова, к вам у нас нет никаких претензий. Располагайтесь в номере. Вам предстоит провести в гостинице одну ночь, горничная постелит ребёнку на диване, а завтра вечером я вас провожу на вокзал и посажу на московский поезд, а из Москвы вы доберётёсь до Омска. Билеты на самолёт у вас на руках.
Сегодня хороший, солнечный день. Гуляйте по городу, ведь он вам не чужой, покажите Таллин дочери. За последние годы столица Эстонии заметно похорошела, с этим согласны даже иностранные гости
Сколько тебе лет, Александра? – спросил майор хорошенькую белокурую девочку с двумя косичками, украшенными белыми бантами.
– Одиннадцать, – ответила девочка.   
– Ничего, что пропустишь несколько дней в школе, догонишь товарищей?
– Догоню, – уверенно ответила Саша, – я хорошо учусь.
– Она у нас отличница, – похвалила дочку мама.
«Поздний ребёнок» – самый любимый, подумал майор, окинув взглядом Романову, которая в свои пятьдесят девять лет выглядела на удивление молодо, лет на сорок семь, не больше. Была видной, стройной женщиной, без намёка на седину, возможно, подкрашивала пышные светло-русые волосы, а на напудренном красивом лице мелкие морщинки были не так заметны.
– Товарищ майор, вы опять ушли от вопроса – зачем я вам? – Настаивала Романова, требуя ответа.
– Успокойтесь, Мария Антоновна, завтра всё узнаете. Не теряйте время, прогуляйтесь по городу пока солнечная погода. Загляните в парк Кадриорг , там цветут тюльпаны. Осмотрите Вышгород . Прогноз на завтра неважный – пасмурно и дождливо. Сходите в кино. Посмотрите фильм киностудии «Таллин-фильм», которая работает уже пятый год и выпускает неплохие фильмы.
– Нет уж, товарищ майор, лучше мы погуляем по городу пока хорошая погода. Можно нам посмотреть наш старый дом, где я прожила с девятнадцатого по сороковой год?
– Пожалуйста, осматривайте всё что угодно, только не позже восьми часов вечера будьте в гостинице. Я зайду к вам, и мы наметим план, так сказать, «мероприятий» на завтрашний день.
– Хорошо, товарищ майор, но вижу, что вы скрываете от меня что-то очень важное. Скажите, эти ваши «мероприятия», как-то связаны с моей прошлой жизнью в Таллине, с моей прежней семьёй – мужем и сыном? – не дожидаясь ответа, продолжила Мария Антоновна: – Мой первый муж Вальтер Мяаге погиб в конце июня 1940 года, хотя я не видела его тела и не знаю, где он захоронен, а о сыне не имею никаких сведений с весны с того же сорокового года. Он просто пропал… 
– Давайте, Мария Антоновна, отложим этот разговор на завтра, – майор вновь отклонил просьбу Марии Антоновны Романовой, которая сменила фамилию Мяаге, выйдя повторно замуж, в возрасте сорока семи лет.
Девичья фамилия Марии Антоновны – Домнина и родилась она в Омске в семье крупного сибирского хлеботорговца. В 1917 году Домнин проживал вместе с семьёй в Петрограде, где в один год прошумели две революции – Февральская буржуазная и Октябрьская социалистическая.
Осенью семнадцатого года во время погромов, прокатившихся по столице Российской империи, в которой царило безвластие, Домнин был ограблен и убит в собственном доме то ли анархистами, то ли уголовниками, то ли ещё какими-то «экспроприаторами».
Двадцатилетнюю красавицу Машу Домнину бандиты пытались изнасиловать. Не успели, помешал отряд матросов, патрулировавший тёмные улицы ночного города, в котором не было электричества. А на следующий день, ещё до Октябрьского переворота, рыдающая вдова Домнина с едва не сошедшей с ума дочерью Машей бежала к родственнице в Ревель , куда вскоре вошли войска кайзера Вильгельма II и навели в городе «железный немецкий порядок».
Через год Мария Домнина вышла замуж за молодого офицера Вальтера Мяаге, который начинал службу в Российской армии и после Октябрьской революции стал одним из первых офицеров вновь создаваемой армии Эстонской республики. Правительство Эстонии, в конце концов, пошло на сговор с большевиками, гарантировавшими Эстонии независимость, и разоружило войска белого генерала Юденича, дислоцированные на эстонской земле. Так рождалась первая независимая Эстонская республика, к которой временно отошёл Печорский край с городами Печоры и Изборск .
Ещё через год Мария Мяаге родила сына, которого после долгих споров с отцом назвали Александром. Хорошее имя, принятое и в Эстонии, и в России, и в Германии, найдя, таким образом, компромисс.
Вот и свою дочь Мария назвала Александрой в память о сыне, которого считала погибшим. Алексу сейчас было бы тридцать восемь лет, а Сашеньке всего одиннадцать – немалая разница в возрасте между детьми.
– Прежняя моя жизнь, Сашенька, осталась в далёком 1940 году, новая жизнь началась на моей родине в Омске, – рассказывала о себе дочери Мария Антоновна, приближаясь к дому, в котором прожила больше двадцати лет. 
– Вот он, тот дом, о котором я тебе рассказывала. Почти не изменился. А вот окна нашей квартиры на втором этаже, - вытерла платочком слезу Мария Антоновна.
– Мама, давай поднимемся на второй этаж и посмотрим, кто живёт в бывшей нашей квартире, – предложила Саша.
– Давай поднимемся, – согласилась с дочерью Мария Антоновна.
«Может быть, удастся увидеть бывших соседей, не все же умерли?» – подумала она.      

* *
Автобус с иностранными журналистами прибыл в Таллин к обеду. Гостей города разметили в лучшей гостинице с видом на Таллинский залив, на водной глади которого появились первые яхты. Белые паруса очень красиво смотрелись на форе синего моря, над которым летали бакланы и чайки.
Оставив вещи в своих одноместных номерах, иностранные гости поспешили в ресторан, где для них был заказан обед. Журналисты изрядно проголодались за время, проведённое в пути, и пообедали с аппетитом, находя эстонскую кухню ничуть не хуже европейской или американской.
После обеда для представительной иностранной делегации подали экскурсионный автобус и провезли по городу, показывая достопримечательности и новые предприятия, в том числе радиозавод, выпускающий радиолы и магнитолы высокого качества , которые с удовольствием покупают советские граждане во всех уголках огромной страны.
Корнелл много фотографировал и записывал, а вот Балтимор выглядел неважно.
– Не заболел ли ты, Арнольд? – поинтересовался англичанин. – Какой-то ты бледный и вялый. Смотри, какая хорошая погода и сколько молоденьких и симпатичных девушек на улицах. А ведь эти девушки родились в военные годы, следовательно, немцы не слишком притесняли эстонцев, да и русские не всех переселили в Сибирь.
Собрав воедино все свои познания в русском языке, Корнелл заговаривал с молодёжью, предлагал сфотографироваться и щедро раздавал британские значки, в качестве сувениров. Их он привёз с собой целую коробку, предварительно разделив на четыре города, которые предстояло посетить делегации: Ленинград, Таллин, Рига и Москва.
В блиц опросах молодых таллинцев, к которым подключился и Маяге, владевший русским языком гораздо лучше Корнелла, скоро выяснилось, что среди молодых людей далеко не все эстонцы, пожалуй, они даже в меньшинстве, в ответах чаше мелькали русские, украинские и другие фамилии.
«Впрочем, русские большие мастера по части организации всякого рода мероприятий», - подумал Корнелл, не удивляясь размаху праздничных мероприятий последнего Первомая в городах СССР.
Вот Александр Бондаренко, обменявшийся в Корнеллом значками.
– Мистер Бондаренко, сколько вам лет? – задал вопрос Корнелл.
– Семнадцать, мистер Корнелл, – ответил по-английски симпатичный парень, и в дальнейшем короткий разговор происходил на родном языке Корнелла.
– Вы давно живёте в Таллине? – спросил Корнелл.
– С 1953 года, мистер Корнелл. В Таллине я оканчиваю среднюю школу, и буду поступать в политехнический институт. Хочу стать радиоинженером.
– Вы комсомолец?
– Да. Уже три года. У нас принимают в Комсомол с четырнадцати лет, – ответил Бондаренко.
– А откуда вы приехал в Таллин? – задал свой вопрос Балтимор.
– Из Харькова. Отца направили работать на машиностроительный завод. В Таллине была острая нехватка квалифицированных специалистов, и мы приехали поднимать экономику Эстонии.
– Желаем вам, мистер Бондаренко, успехов, – поблагодарил молодого человека Корнелл и пожелал ему успехов.
– Вот видите, русские направляют сюда людей со всех концов страны чтобы «разбавить» эстонское население и навсегда присоединить Эстонию к СССР, – заметил недовольным тоном Балтимор, когда они отошли в сторону.
– Они поступают, так как поступаем и мы, создав условия для переселения англичан в Ирландию, Шотландию, Уэльс , а так же в Австралию, Новую Зеландию и Южную Африку, – ответил Корнелл. – Но, вернувшись в свои редакции, мы отметим этот факт как проявление имперских амбиций России, которая под новым названием СССР, продолжает наращивать своё влияние в мире и угрожать нашей и вашей свободе.
Балтимор без труда догадался, что Корнелл имел в виду Великобританию и США, продолжая выслушивать суждения англичанина.
– Во время войны Эстония имела статус протектората, но по окончании войны, немцы лишили бы её привилегий, а победи они в войне, сейчас никто бы и не вспоминал ни об эстонцах, ни о латышах. Их бы просто ассимилировали. Это делается очень просто. Запрещается язык и уничтожается национальная культура. Через поколение –  все немцы.
– А как же ирландцы? – не согласился к Корнеллом Балтимор-Мяаге, раздражённый репликой об эстонцах. – Да, они практически потеряли свой родной язык, который сохранился лишь в отдельных общинах на крайнем западе Ирландии, но культуру и ирландское самосознание они сохранили?
– Англичане, а, тем более, русские не столь жёстки в этнических вопросах как немцы, тем более СС времён Адольфа Гитлера, – ответил ничуть не сомневавшийся в своей правоте стопроцентный англичанин Майкл Корнелл.
Балтимору порядком надоела эта тема, и он обратился к товарищу по перу с предложением:
– Знаешь, Майкл, мне порядком надело организованное хождение по городу. Давай предупредим вот того крупного мужчину из КГБ, который опекает нас, и отправимся осматривать город самостоятельно. Думаю, что нам разрешат.
– Ты прав, Арнольд. – согласился с Балтимором Корнелл. – Прогуляемся как вчера в Ленинграде. Сколько раз я не оборачивался, но так и не заметил за нами «хвоста». Может быть, его и не было? Как считаешь, Арнольд?
– Возможно, и не было, а если и был, пусть следует за нами. Мы ведь не собираемся вытворять что-либо противоправное?
– Конечно же, нет, Арнольд! Сюда мы приехали не за этим. Сюда мы приехали смотреть, брать у граждан интервью, записывать и фотографировать! Вот зачем мы здесь.

* *
К семи часам вечера Балтимор и Корнелл истоптали ноги и решили перед возвращением в гостиницу где-нибудь передохнуть и выпить по паре рюмок коньяка. Балтимор увлёк за собой Корнелла в сторону порта. Ему захотелось посидеть именно в том ресторанчике, куда он зашёл январским вечером 1941 года и где неожиданно встретил брата Ольги Юрия вместе с Эрикой. Повторно состояться такая встреча не могла. Юрия он видел вчера в Ленинграде, а Эрики давно нет в живых…
«Интересно, какая публика собирается в ресторанчике сейчас? Русские или среди них всё-таки есть эстонцы? – Впрочем, для того, чтобы получить ответ на этот вопрос, необходимо было вначале убедиться, сохранился ли этот ресторанчик?» – Размышлял Мяаге, которому захотелось выпить, расслабиться, снять напряжение, а потом, перед возвращением в отель пройти по родной улочке и посмотреть на дом, где прошли его детство и юность…   
«Сохранился!» – Едва не вскрикнул Мяаге, увидев желанный ресторан, в который ноги сами вели его.
Балтимор, а следом за ним Корнелл зашли в заведение, которое при беглом осмотре корреспондентом агентства «Ассошиэйтед пресс», выглядело гораздо лучше, чем тогда, в январе 1941 года.
«Жаль, что я не могу рассказать о себе Корнеллу», – подумал Маяге. – Просидел хороший парень Майкл всю войну за пишущей машинкой на своём «туманном Альбионе» и не понюхал пороху, не воевал, не убивал врагов, не переносил боль ранений и потёри части собственного тела» – от такой мысли болью отозвалась потерянная рука и нервно задёргалась изуродованная шрамом щека.
– Да ты опять разнервничался Арнольд, самое время выпить рюмку, другую коньяка. Прости, ветеран, тыловую крысу, – попытался успокоить Балтимора Корнелл. Накануне Балтимор поведал ему свою легенду участника кровопролитных сражений в Арденнах , где получил отметины на лице и потерял руку. Эту легенду, которую ему предложил теперь уже покойный Нильсен, Мяаге повторял столько раз, что поневоле и сам стал в неё верить, словно и не служил он в «Ваффен-СС», а воевал против немцев в американской армии.
«Интересно, что бы подумал обо мне хороший английский парень Майкл Корнелл, узнав, кем я был на самом деле», – подумал Балтимор, разглядывая публику, которая посетила этим вечером небольшой ресторан на припортовой улице.
Глаза Балтимора, постепенно привыкавшие к сумраку небольшого зала с полутора десятком столиков и маленьким «пятачком» для танцующих пар, скользили по лицам посетителей. Мозг обращался к памяти, а память рисовала в воображении Алекса Мяаге  столик, за которым теперь уже в иной жизни сидели Юрий Лебедев и Эрика, хоть сейчас это было и не возможно.
Внезапно глаза Балтимора остановились на двух сдвинутых столиках, за которыми сидели два офицера, мужчина в штатском костюме и три женщины. Лиц женщин он не видел, они сидели к нему спиной. Офицеры были без головных уборов, а погоны Мяаге не сразу разглядел, а когда заметил, то ему стало не по себе.
Один из офицеров был пограничником, другой моряком, но самое удивительное, что лицо моряка было ему знакомым и даже очень знакомым! В нескольких метрах от Корнелла и растерянного Мяаге, к которым уже спешил официант с приглашением к двухместному столику, сидел человек очень похожий, с поправкой на возраст, на лейтенанта Игоря Лебедева, каким Алекс запомнил соперника, ставшего мужем Ольги в июне сорокового года. А быть может, это и был сам лейтенант-пограничник Лебедев, но почему-то в морской форме и с погонами капитана 1-го ранга?
«Как такое возможно?» недоумевал Мяаге, которому стало настолько плохо, что он едва не рухнул на пол, вовремя подхваченный за плечи Корнеллом.

*
– Оля, – обратился Лебедев к жене. – У входа в зал стоят какие-то странные мужчины и не снимают шляп. Один из них со шрамом на лице, буквально «пожирает меня глазами». Посмотри, не наш ли это Мяаге? Уж больно он похож на того типа, о котором ты мне рассказывала. Вот и вместо руки у него протез с чётной перчаткой! Да ему плохо, еда не упал! Другой подхватил его! – привстал из-за стола не на шутку встревоженный Василий Лебедев.
Ольга, оживлённо беседовавшая с Анной-Лаурой и Ариной то на русском, то на эстонском языке, который вспоминался на удивление легко, не сразу поняла, чего от неё хочет муж, а когда обернулась, увидела у входа в зал лишь спину одного посетителей и растеряннее лицо другого. Оба были в отличных костюмах и при шляпах, которые не успели снять и теперь покидали  ресторан, так и не удосужившись заглянуть в меню.

*
Да что с тобой, Арнольд, ты и сегодня сам не свой? – недоумевал Корнелл. – Тебя что, укусила бешеная собака?
– Такси! Такси! – вырвался из объятий Корнелла и закричал Балтимор, подняв единственную руку. Проезжавшая мимо серая «Победа» с «шашечками» и зелёным огоньком  сдала назад и поравнялась с двумя загулявшими иностранцами, вывалившимися из припортового ресторана.
– Майкл, я немедленно возвращаюсь в отель. Да я заболел, мне очень плохо и завтра я проведу день в отеле. Город мне не понравился, я не хочу его видеть! – Балтимор был близок к истерике и Корнелл был уже и не рад, что связался с ним.
«Показался хорошим парнем, собирается жениться, пригласил к себе в Нью-Йорк…» – Глядя на Балтимора, Корнеллу расхотелось лететь в Америку, да и ходить по заурядному в сравнении с Ленинградом городу, каких в Англии полным-полно и более старых и с более богатой историей и архитектурой.
Они забрались на заднее сидение такси и назвали водителю отель, где селили иностранцев.

*
Остаток вечера был испорчен. Попрощавшись с Ерохиными, которые переночуют в гарнизонной гостинице, Лебедевы и Бутурлины отправились в гостиницу, куда их поселили сотрудники республиканского Управления КГБ.
Во-первых, необходимо было немедленно доложить о происшествии, которое, несомненно, повлияет на планы задержания американского журналиста с последующим опознанием в нём легионера эстонских «Ваффен-СС» и военного преступника, повинного в карательных операциях против русского населения и ликвидации сотен граждан еврейской национальности, свозимых в эстонские лагеря уничтожения. Не секрет, что Эстония в годы войны была верным сателлитом гитлеровской Германии .
Во-вторых, все изрядно устали за целый день, проведённый на ногах, хоть и посмотрели многое, а Ерохины оказались хорошими экскурсоводами.
– Надо же такому случиться! – Вслух переживала Ольга. – Зашли в тот самый ресторанчик, посетить который мне посоветовал Юра, бывавший в нём до войны, и едва не столкнулись лицом к лицу с Алексом!
– Если бы ты знал, Василий, сколько времени я готовилась к встрече с ним? Сколько раз хотела заглянуть в его лицо, увидев в нем страх, ужас, сознание неотвратимого возмездия? – вздохнула Ольга, постепенно успокаиваясь. Она взяла мужа под руку и прижалась к нему. 
– Юра рассказывал, что видел Мяаге в январе 1941 года именно там. Вот и потянуло Алекса  на старые места, к старым воспоминаниям, и коллегу с собой захватил. Если бы тот не поддержал Мяаге, то он вполне мог упасть – так перепугался, увидев меня. Мы с Игорем братья, похожи. Это сходство так его и напугало. Хорошо, Оля, что Мяаге не видел твоего лица, иначе его мог хватить удар. Зря мы пошли туда. Могли бы выбрать другой ресторан, –  сокрушался Василий. – Впрочем, Мяаге задержат в любом случае, он на нашей территории и никуда не денется. Не переживай Оля. Задержат его, по-видимому, завтра. Предстоит неприятная процедура опознания, а потом возьмём да уедем на сутки в Изборск вместе с Бутурлиными, а вечером тринадцатого вернёмся в Таллин к московскому поезду! Как тебе такие планы, Оля? – размечтался Василий Владимирович. – Возьмём такси и вперёд! – Как думаете, Арина и Саша? – обратился он к Бутурлиным.
– На такси выйдёт недёшево, – заметила Арина – Молодая, красивая работящая русская женщина, трудившаяся на земле, а потому не знавшая высоких заработков, какие возможны в городах. – Можно на автобусе или на поезде до Печор, а оттуда до Изборска.
– На автобусе, да с пересадкой слишком долго. Не бери в голову Арина, расходы беру на себя, а ты накормишь нас праздничным домашним обедом! Идёт?
– Идёт! –  улыбнулась Арина. – Правда, Саша?
– Опознаем фашиста и поедем, – согласился с женой покладистый муж Александр Никитич Бутурлин – к тридцати годам ставший таким же могучим, как и его покойный отец, Никита Иванович Бутурлин, скончавшийся шесть лет назад и похороненный на том же погосте, где под магическим крестом покоится легендарный князь Трубор.   

* *
Выслушав Лебедевых, майор Стариков не высказал по поводу инцидента, случившегося в припортовом ресторане никаких суждений, лишь отлучился, чтобы связаться с руководством и минут через десять вернулся.
– Вот что, товарищи. Все в сборе. Мать Александра Мяаге Мария Антоновна Романова в номере и ждёт моих указаний. Она не знает, зачем её вызвали в Таллин. Возможно, догадывается, задавала мне вопросы, но точно не знает, что её ждёт. Сочувствую, ей не позавидуешь. В Таллин Мария Антоновна приехала с дочерью. Девочке всего одиннадцать лет. Через четверть часа мы все вместе спустимся вниз к служебному автобусу, который доставит нас до гостиницы, где остановились иностранные журналисты. После инцидента, произошедшего в ресторане, нет смысла ждать следующего дня. К вам товарищи убедительная просьба не вступать в разговоры с Романовой. Она не должна узнать раньше времени, что ей предстоит сделать. Расчёт на неожиданность. Мать узнает сына, как бы он не изменился, и сколько бы не прошло лет с тех пор, как они расстались.
Западные журналисты – весьма агрессивная публика и попытаются устроить большой скандал по факту задержания своего коллеги корреспондента агентства «Ассошиэйтед пресс» Арнольда Балтимора. В ход пойдут и такие аргументы, что на опознании присутствуют подставные лица. В западной прессе поднимется излишняя шумиха. Так что Мария Антоновна Романова-Мяаге – главное лицо в перечне лиц, приглашённых для опознания. Другим важным свидетелем будет небезызвестный вам Вальтер Ланге. С ним вы встретитесь во время опознания. Увидев вас, Ольга Владимировна, и вас Арина Алексевна, Ланге может догадаться, зачем его вызвали в Таллин да ещё в сопровождении сотрудника республиканского Управления КГБ, а это нам ни к чему. Мы собрали материалы о деятельности эстонских профашистских формирований и среди них есть несколько фотографий Александра Мяаге в форме офицера эстонских «Ваффен-СС», а одна из них, сделанная в начале 1944 года, групповая фотография, на которой есть и Вальтер Ланге, уже отбывший срок наказания.
– Ольга Владимировна, вас не могла видеть мать Мяаге? Я имею в виду довоенное время, – уточнил майор.
– Нет, товарищ майор. Мяаге писал матери обо мне, обещал приехать вместе со мной в Таллин, познакомить с мамой, но этого не случилось и не могло случиться без моего желания, – ответила Ольга не без волнения в голосе.
– Вас что-то беспокоит? – спросил Майор.
– Даже не знаю, что и сказать, – задумалась Ольга. – В мае 1944 года я встречалась с Алексом Мяаге последний раз. Во время рейда нашего разведывательно-диверсионного отряда в район Пскова и Тарту, в котором я была радисткой и переводчицей, я владею немецким и эстонским языками, – уточнила Ольга, –  Мяаге неожиданно явился в наш дом в Изборске, где в тот момент находились отец и я. Мяаге был пьян, угрожал отцу, и я была вынуждена придти на помощь. Моя решимость застрелить его, заставила Мяаге отступить, но, листая альбом с семейными фотографиями, он забрал одну из них, мою. На этой фотографии мне было восемнадцать лет. Возможно, он показывал её матери.
– Это вряд ли, Ольга Владимировна. Мария Антоновна уехала из Таллина в Омск ещё до войны. Возможно, Мяаге и удалось узнать её адрес, но матери он не писал. А в прошлом году Мяаге совершил с западными журналистами свою первую поездку в СССР, побывав в городах и на крупных стройках Сибири, в том числе в Омске, но с матерью не встречался, не имел такой возможности. Так что на счёт фотографии не беспокойтесь, –  успокоил Лебедеву майор Стариков.
– Пора, – взглянув на часы, – объявил он. – Ребёнка, – Стариков посмотрел на Игоря, – оставьте в номере, пусть отдыхает, посмотрит телевизор. Помимо таллинского канала у нас показывают первые программы из Москвы и Ленинграда. Умеешь пользоваться телевизором? – Спросил майор Игоря.
– Умею, у нас дома такой же телевизор. Только я хочу поехать с мамой и папой, –  заявил Игорь.
– Не стоит. Там не будет ничего интересного, а по Ленинграду сегодня показывают «Тайну двух океанов». Смотрел?
– Смотрел! И ещё хочу посмотреть! – обрадовался Игорь.
– Не прозевай, фильм начнётся через десять минут, – уточнил майор, взглянув ещё раз на часы. –  Пора товарищи.
– Товарищ майор. Сегодня в Таллин приехали наши старые друзья: капитан Ерохин и с женой. Приехали с Хиумы, там расположена погранзастава, которой командует капитан Ерохин. Так случилось, что и он знает этого Мяаге, видел его лицо в прицел снайперской винтовки, а отметина на лице Мяаге след от его пули. Разрешите позвонить в гостиницу, где останавливаются военнослужащие. Уверена, что капитан Ерохин хотел бы взглянуть на Мяаге, – попросила Ольга.
– Ну что ж, Ольга Владимировна, звоните. Нам по пути, заедем за капитаном, – согласился майор Стариков.
    
* *
В мае в половине девятого на широте Ленинграда и Таллина ещё светло, светит солнце. На улицах свежая зелень, тихо, штиль. Такое обычно бывает к перемене погоды. Жаль, что завтра Изборск встретит Лебедевых пасмурной погодой и вероятными дождями, а может быть повезёт и циклон пройдёт по побережью Финского залива на Ленинград, а Псковской области улыбнётся ещё один солнечный денёк.
«Ну что ж, поживём-увидим», – думала Ольга: «Сходим на кладбище, навестим родителей и родственников, поклонимся могиле князя…
Если не зарядит дождь, прогуляемся до Никольево, до родимого калинового куста, где юная изборянка встречалась на несправедливой границе, отделившей на время исконный русский край с городами Печорами и Изборском от Большой России, с молодым лейтенантом-пограничником, до места, где стояла наша старая застава…»
Ольга очнулась от взгляда пожилой, но всё ещё видной и красивой женщины, которую звали Мария Антоновна. Алекс как-то показывал ей фотографию матери, и Ольга её узнала, несмотря на прошедшие годы. В автобусе вместе с Марией Антоновной ехала девочка – дочь от второго брака. Стариков шепнул Ольге, что девочку и зовут Александрой.
«Не случайно Мария Антоновна назвала так свою дочь, которую родила очень поздно, когда ей было уже под пятьдесят», – подумала Ольга и улыбнулась симпатичной девочке с не по-детски серьёзными глазами.
Девочка прижалась к маме и в глазах её затаилась тревога, очевидно, такая же глубокая, как в глазах матери.
«Неужели догадывается, что её ждёт» – пожалела немолодую женщину Ольга, да и сама она пребывала в сильной тревоге, переживая предстоявшую встречу.

* *
По возвращении в отель, Балтимор сослался на головную боль и закрылся в своём номере. На предложение Корнелла посетить ресторан или бар отеля и скоротать там вечер, Балтимор отказался наотрез. Пожав плечами, англичанин, нагруженный впечатлениями от прошедшего дня, так же решил провести вечер в своём номере и разобраться с той информацией, которую собрал за два дня пребывания в Ленинграде и в первый день в Таллине.
Путешествие по Советскому Союзу было отнюдь не туристической  экскурсией с развлекательной программой, а рабочей поездкой. По возвращении в Лондон предстояло отчитаться перед боссом о результатах командировки и засесть за цикл статей о Советском Союзе, которые должны понравиться руководству.
Оказавшись на родной земле, Балтимор-Мяаге, ощутил себя эстонцем. И такая тоска навалилась на него, что хоть лезь в петлю…
«А может быть и в самом деле? Отыскать какой-нибудь крепкий крючок, накинуть на него брючный ремень и затянуть петлю на шее…» – с тоской подумал он, вспоминая свою прошлую жизнь, и пытаясь соединить в одну цепь события последних дней.
Прежде всего, смерть Нильсена, несомненно, убитого неизвестной женщиной. В этой даме, побывавшей в номере Нильсена, ему мерещилась и в самом деле необыкновенно красивая леди Джонсон, или агент советского КГБ, которую он случайно сфотографировал в кругу семьи на московской улице в дни Московского фестиваля молодёжи и студентов всех стран. Тогда Балтимора привлекла красота женщины, которую захотелось запечатлеть на память. Её подлинного имени Балтимор не знал, но чувствовал, что фотография, сделанная им в Москве стала роковой не столько для неё, сколько для него самого. Ведь агенты советской разведки побывали в его нью-йоркской квартире в тот же вечер и похитили фотографии из красного альбома, а значит, у этой леди Джонон была связь с Москвой.
«Не следовало скрывать от британской разведки эту леди Джонон, которую передали Густаву Нагелю, намеренному решить застарелые семейные проблемы», – подумал Мяаге: «Роковая женщина! Она погубила Нагеля, уничтожила Нильсена. Ох! Доберётся и до тебя, Алекс…» 
Затем был брат Ольги Юрий Лебедев, которого он неожиданно увидел на ленинградском судостроительном предприятии «Адмиралтейский завод» и к счастью не был опознан. И вот событие, случившееся чуть более часа назад…
«Чёрт меня дёрнул потащиться в этот ресторанчик!» – Мучился Мяаге: «Потянуло на старые воспоминания? Уж лучше бы прогуляться в хорошую погоду по родной улочке и посмотреть на родительский дом. И до отеля ближе и…»
В последнее время он опять много курил, невзирая на слабые лёгкие и сейчас выкуривал сигарету за сигаретой, отчего небольшой одноместный номер, а в СССР не баловали роскошью даже иностранцев, отношение к которым было внимательным, но не более того, пропитался дымом. Мяаге не сомневался что в ресторане, в компании знакомых людей был Ольга. Он узнал её, несмотря, что та не успела обернуться. Узнал по цвету волос, по…
В общем, узнал и всё! Хоть и не видел её лица. А видный мужчина в форме капитана 1-го ранга, в котором Мяаге увидел своего соперника и мужа Ольги лейтенанта Игоря Лебедева? Вот это загадка! Этот офицер не мог быть Игорем Лебедевым, но тогда кто он? Прошло столько лет, все они сильно изменились.
«Но если он это всё-таки он, то почему жив?» – Недоумевал Мяаге. Налил себе полстакана водки «Столичная», бутылку которой купил в Ленинграде, и выпил. Показалось мало, налил ещё. Выпил, не ощущая крепости и в самом деле отличной русской водки, которая совсем недавно появилась на Западе и сразу же завоевала популярность.
«Ведь я же собственными глазами видел в мощный полевой бинокль, как пуля из снайперской винтовки Эрики поразила Лебедева в голову? Выжить после такого ранения просто невозможно! А как же капитан 1-го ранга с правильными и красивыми мужскими чертами лица, на котором не было ни единого шрама, так похож на лейтенанта-пограничника, что хоть не верь собственным глазам! Ни тогда в октябре 1944 года, ни сейчас в мае 1958! Просто какая-то мистика! И почему он в морской форме?»
Мяаге чувствовал, что круг сжимается и если не в петлю, то с минуты на минуту его задержат, предъявят обвинения и арестуют. За ним числилось столько военных преступлений, что вряд ли сохранят жизнь, наплевав на вой всяких западных правозащитников, которые поднимут вой в прессе по поводу ареста корреспондента всемирно известного агентства «Ассошиэйтед пресс» Арнольда Балтимора.
Найдётся немало свидетелей, которые опознают его. Здесь Ольга, здесь этот капитан 1-го ранга, который узнал его, и в котором никак не хочется признавать русского лейтенанта-пограничника Игоря Лебедева. Мяаге считал его мёртвым, утешая себя тем, что в той давней дуэли с русским офицером он одержал победу. С помощью твёрдой женской руки и зоркого глаза эстонки Эрики, но руку её направлял он, Алекс Мяаге – майор эстонских  «Ваффен-СС»!
В номере Балтимора раздался звонок. Мяаге вздрогнул, отвлекаясь от запутанных мыслей. Им овладел страх. По коже побежали мурашки, а левая щека, изуродованная шрамом, задёргалась в нервном тике.
Он вышел в прихожую и спросил:
– Кто там?
– Мистер Балтимор, – узнал он голос горничной владевшей английским языком. – В ваш адрес поступила корреспонденция. Прошу принять и расписаться, – ответила миловидная, Мяаге это заметил, возвращаясь в отель, горничная, которую Алекс признал эстонкой. Молодая женщина показалась ему чуть похожей на Илону и он ей вымученно улыбнулся.
«Чёрт возьми, знали бы вы, как меня напугали!» – признался сам себе Мяаге и открыл номер. Ему уже вручали корреспонденцию в Ленинграде и это не вызвало подозрений.
Захлопнуть дверь номера Мяаге уже не смог. Крепкий молодой мужчина в штатском перехватил руку Мяаге, втолкнул его в номер, и следом за ними в номер стали входить люди, скопившиеся в коридоре.
В дальнейшем всё происходило, словно во сне. От выпитой водки Мяаге был в состоянии среднего опьянения, Широко раскрыв глаза, он вдруг увидел сразу всех близких и знакомых ему людей.
Ольгу, в глазах которой Алекс увидел смешанное чувство ненависти и жалости.
Мать, в её родных глаза застыли слёзы, смятение, ужас, жалость и сострадание.
Испуганную хорошенькую девочку – сестрёнку, которую увидел впервые. Мария Антоновна Романова-Мяаге держала дочь за руку.
Алекс вздрогнул, узнав в худощавом мужчине своего старого товарища Вальтера Ланге, и интуитивно поздоровался с ним, кивнув головой.
Далее Мяаге увидел строгие ненавидящие глаза капитана 1-го ранга, так похожего ликом на лейтенанта-пограничника Игоря Лебедева, знакомые по Изборску лица Арины и Александра Бутурлиных, которые за прошедшее время стали взрослыми людьми.
Далее следовали неизвестные люди в форме и штатском, а так же растерянный англичанин Майкл Корнелл и кое-кто из коллег-журналистов.
– Мама! – закричал по-эстонски Мяаге и упал перед матерью на колени. Мария Антоновна отпустила руку расплакавшейся дочери, склонилась над сыном и, не в силах удержаться, разрыдалась.
– Видишь шрам на его лице? – шепнул Лебедеву капитан Ерохин. – Это след от моей пули. Дрогнула рука. Попал в край каски. Вот кусочек от каски и прошёлся по его лицу, оставил память.   


7.
В Москве июнь. Тёплые грозовые дожди прибили тополиный пух. Свежая листва деревьев радует москвичей, дождавшихся летнего тепла и убравших в шкафы надоевшие плащи, тёплые жакеты, кофты и пиджаки. Похорошевшие с летним солнышком и успевшие слегка загореть, москвички надели яркие летние платья, босоножки и туфельки на каблучках, украсив собой многолюдные улицы столицы могучего государства, которое объявило в последний день марта односторонний мораторий на испытания ядерного оружия и обратилось к странам Запада и, прежде всего, к США с призывом к мирному соревнованию. Темпы развития нашей экономики в конце пятидесятых годов впечатляли. «Догоним и перегоним!» – вот главный лозунг той прекрасной поры.
У нас тогда имелось всё, чтобы победить враждебные нам страны Запада в мирном соревновании.
Прежде всего, у нас был двухсотмиллионный, активный, трудолюбивый и талантливый советский народ, спаянный общей победой в Великой Отечественной войне, а костяк советского народа, большую его половину составляли русские люди.
У нас была самая большая в мире страна, протянувшаяся с запада на восток на одиннадцать часовых поясов.
Богатейшие недра нашей страны содержали неисчислимые богатства, которые целиком принадлежали государству, а значит и всему народу.
У нас имелись восстановленные после войны и построенные вновь заводы и фабрики, электростанции и линии электропередачи, железные и шоссейные дороги, каналы и освоенный Северный морской путь. У нас производилось всё необходимое для уверенного развития страны.
Мы достигли полного обеспечения страны продовольствием после освоения целинных и залежных земель России и Казахстана молодёжью всей многонациональной страны. Автор видел молодых армян и азербайджанцев, забывших о вековых распрях и Карабахе, ехавших с песнями на освоение казахстанских чернозёмов. Увы, теперь в это даже трудно поверить…
Наша наука заявила о себе в полную силу, сделав возможным прорыв в освоении космоса, который был осуществлён с нашего космодрома, с помощью нашей ракеты-носителя.
Наконец, наша армия была самой сильной в мире, а территория страны была прикрыта надёжным ракетно-ядерным щитом, созданным после серии ядерных испытаний в Арктике, позволивших изготовить на военных заводах боеголовки для наших ракет, способных поразить врага в любой точке земного шара. Мы хотели мирного развития для стран мира и объявили мораторий на ядерные испытания, мы жили надеждами на мир.
   
* *
Майор госбезопасности Елена Васильевна Соколова вторую неделю самым подробнейшим образом готовила отчёт о своём проваленном задании, описывая буквально по дням и по часам всё, что с ней происходило в период с декабря 1957 года по май 1958.
«Получается не просто отчёт о проделанной работе, а какой-то остросюжетный приключенческий роман» – мысленно шутила Руса, появившаяся в Москве в конце мая. Несмотря на провал операции по выявлению, задержанию и доставке в СССР некоего Сергея Воронцова, скрывавшего на Западе под личиной британского подданного Ричарда Смита, Соколова выглядела просто великолепно.
То ли весна и возвращение домой, к семье так подействовали на неё, то ли ещё что-то, но Елена Васильевна, которую офицеры Комитета называли за красоту «Еленой Прекрасной» буквально расцвела. Не только хорошо знавшие её сослуживцы, но и близкие люди, в том числе младшая дочь Лада, с которой у Елены Васильевны были самые доверительные в семье отношения, заметили большие перемены, случившиеся с Русой, как называли её родственники и близкий друг семьи Николай Иванович Калюжный.
Генерал, которому осталось служить всего-то ничего – менее двух недель был счастлив, что его дальнейшая жизнь и уход на пенсию не были омрачёны потерей майора Соколовой и близкого для него человека. Калюжный догадывался о причинах перемен, произошедших с Русой, и был рад её короткому счастью. Его догадку подтвердила Ольга особой улыбкой, и он её понял, надеясь, что когда всё уляжется узнать некоторые подробности.
От работы с Соколовой Калюжный, как впрочем, и Потапов были отстранены. С Соколовой работал вернувшийся из отпуска генерал Почечуев, но в основном её делом занимался новый и незнакомый Калюжному офицер – полковник Белецкий, переведённый в Москву из Киева.
«Однако, не хохол», – приглядевшись к Белецкому, мысленно заметил Калюжный.  «Не прост этот Белецкий, ох как не прост! Фамилия «светлая», а сам чёрный, как навозный жук или ворон какой-то. Нет, не хохол! Молодой, амбициозный. Такой далеко пойдёт!» – Николай Иванович переживал, что у Соколовой появился сильный противник. Оставалось лишь надеяться на то, что Руса, обладавшая тонким умом и хорошей выдержкой, не даст себя запутать в показаниях и справится с натиском полковника, замучившего её по сути своей допросами, копавшегося в каждом слове её многостраничного отчёта.
Наконец и Белецкий был вынужден признать, что провал Соколовой – цепь случайных совпадений, а её злоключения в Южной Америке и неожиданная встреча с Ван Хорном, позволившая вырваться из плена, чистой воды удача.
– В сорочке вы, родились, товарищ Соколова, – сделал ей комплимент полковник Белецкий, ставя свою подпись в протоколе служебного расследования. – Первоначально планировалось ваше увольнение из Комитета, но, учитывая безукоризненное прошлое, а так же то, что вы являетесь вдовой погибшего генерала Соколова и матерью троих несовершеннолетних детей, руководство согласилось оставить вас в штате. Вернётесь к своей прежней работе с Мельниковым. В архивах СД ещё копать и копать. Кроме того, вы в совершенстве владеете английским языком – языком нашего главного противника.
Почечуев думает поручить вам работу с бывшим полковником британской разведки по фамилии Сноу. Этот Сноу, оказывается, знал Воронцова по его работе в Индии в 1936 году. Тогда Воронцов, работавший на германскую разведку, сильно его подставил. Сноу мечтал о реванше, но в результате проиграл и оказался на Лубянке. Полагая, что Сноу может нам помешать, генерал Почечуев отдал приказ взять англичанина и доставить его в Москву через Чехословакию. Года через два – три возможно мы обменяем его на кого-либо из наших, а пока с ним необходимо поработать. Матёрый разведчик, многое знает.
Вы ведь тоже нелегально переходили чехословацкую границу в районе Шумавы вместе с прелестной парагвайской девушкой Марией, у которой, оказывается, нет фамилии. Просто Мария! – Развёл руками Белецкий.
– Абсолютно неграмотная. Теперь не знаем, что с ней делать. Вероятнее всего поселим в общежитии и устроим уборщицей в наше управление, а параллельно направим на учёбу в вечернюю школу. Но ведь там нет класса ниже пятого, – спохватился Белецкий. – Вот если бы вы согласились помочь ей в изучении русского языка, помочь овладеть знаниями начальной школы? Как вам моё предложение? – спросил полковник.
– Я и сама хотела просить об этом товарищ полковник, – улыбнулась Руса, не умея скрыть своей радости за Марию.
– Хорошо, учите, но только не в рабочее время, – согласился Белецкий, возвращаясь к судьбе Марии. – Кстати, ей необходимо получить советский паспорт. Вы её крестница, дайте ей отчество и фамилию.
– Какую же? – Руса сделала вид, что задумалась, представив себе как бы обрадовался погибший в 1941 году советский партизан и бывший поручик царской и белой армий Николай Крестовский, увидев свою парагвайскую дочь и не где-то, а в Москве!
– Мария верит в бога и хранит библию, не умея читать. Пусть у неё будет фамилия, скажем, Крестовская, а отчество Николаевна – одно из самых распространённых в России, – предложила Руса. 
– Ну что ж, пусть будет Мария Николаевна Крестовская, –  согласился Белецкий. – Только напомните мне, если забуду, – попросил он. – В докладной записке вы представили Марию, как девушку, которая помогла  вам бежать из парагвайских владений американского миллиардера Сэма Халла, и вы не могли её бросить. На ваше счастье это же самое и многое другое подтвердил Ван Хорн. Кстати, вам известно его настоящее имя? – неожиданно спросил Белецкий и внимательно посмотрел в глаза Соколовой.
– Нет, товарищ полковник, не известно, – выдержав его гипнотизирующий взгляд, ответила Руса, как договорились с Павлышевым. –  Знаю только, что он русский. Летела с ним на задание в конце 1944 года. Вместе прыгали с парашютом. Тогда он представился Вадимом. Второй раз встретила его в Чако. Меня узнал он, представился голландским коммерсантом Ван Хорном.
– Не удивительно, Елена Васильевна, вы очень красивая женщина. Такие лица запоминаются. Думаю, что именно в этом главный промах вашего начальника генерала Калюжного. Вы хорошо узнаваемы, – едва заметно улыбнулся полными губами полковник Белецкий и поправил очки в позолоченной оправе, опиравшиеся на крупный с горбинкой «римский нос».
– К счастью для вас всё закончилось благополучно. Вы вернулись и теперь мы вас никуда больше не отпустим. Будете работать в Москве, а во внеслужебное время воспитывать детей и обучать грамоте вашу протеже Марию.
Генерал Калюжный уходит на пенсию, на заслуженный отдых. Пора уступать дорогу молодым офицерам. Сейчас не тридцать седьмой год и вместо лагерей отправляют на пенсию, да и вас не коснутся репрессии.
– За что же меня репрессировать? – скрывая раздражение, спросила Руса.
– Тогда нашли бы за что, – усмехнулся полковник. – Воронцов, он же британский подданный Ричард Смит, выйти на след которого вам так и не удалось по вине некоего корреспондента агентства «Ассошиэйтед пресс» Арнольда Балтимора, опознавшего вас в Гамбурге, исчез. Первоначально мы предполагали, что он залёг на дно, но потом пришли к выводу, то его нет в живых, так что на этом деле можно поставить точку и сдать его в архив. Как говаривал товарищ Сталин – «Нет человека – нет проблемы», – усмехнулся наглыми чёрными глазами полковник Белецкий. – Вы согласны с таким решением, товарищ майор? – Белецкий вновь посмотрел на неё чёрными гипнотизирующими глазами, чем-то напомнившими Русе взгляд Сэма Халла, которого к счастью сожрали в сельве пираньи.
– Согласна, товарищ полковник, – вздохнув, ответила Руса и улыбнулась, представив себе Воронцова, который сейчас обустраивается в Швеции, но по обоюдному уговору скоро переберётся в соседнюю Финляндию.               
– Чему вы улыбаетесь? – поинтересовался Белецкий.
– Тому, что служебное расследование, наконец, завершено и вы сейчас отпустите меня домой, в очередной отпуск, к детям, – ответила Руса. – Я смертельно устала. Очень хочется отдохнуть.
«По вашему виду не скажешь», – подумал Белецкий, решая с чего бы начать.
«Красивая женщина в самом расцвете жизненных сил, вдова, только что вернулась из длительной командировки. Вышла из весьма необычного и запутанного дела незапятнанной, Хотелось что-нибудь найти, за что-нибудь зацепиться, да не дала такой возможности. И Павлышев дал чёткие показания и эта парагвайка Мария, с которой пришлось повозиться вместе с переводчиком с испанского языка, тоже дала показания, совпадающие с показаниями Павлышева и многостраничным докладом Соколовой, который можно читать как приключенческий роман со счастливым концом», – размышлял полковник.
Пауза затянулась. Соколова терпеливо ждала, когда он позволит ей уйти. Хотелось успеть в кассу, получить отпускные деньги, сбегать в «Сороковой гастроном» за тортом, выпить чашечку чая или кофе с коллегами, в число которых входили генерал Калюжный, полковник Потапов, Зоя Костромина и Света Белова – обе из архива. С ними Соколова постоянно общалась, работая с Мельниковым и документами из архивов СД, которые немцы не успели уничтожить. Хорошие женщины, обе в звании старших лейтенантов…    
Белецкий встал, прошёлся по кабинету. Достал из портсигара папиросу, помял её, но курить не стал и вернул в портсигар. Руса почувствовала, что полковник сильно взволнован.
«Чем же? Неужели?»
– Елена Васильевна, – не так твёрдо, как это было несколько минут назад, обратился к ней полковник Белецкий.
– Вы вдова. Прошёл уже почти год со дня гибели вашего мужа. Догадываюсь, что женщине, тем более такой красивой как вы нелегко быть одной, – Белецкий значительно мягче, чем прежде, Русе показалось, что даже с любовью – этого ещё не хватало! – Посмотрел на неё через стёкла очков в золочёной оправе.
– К чему вы это, товарищ полковник? – насторожилась Руса.
– Я свободен, Елена Васильевна. Разведён, – уточнил Белецкий. – Детей у нас не было. Словом, – полковник выдержал небольшую паузу, мучительно подбирая слова, – могу быть вашим другом. Не пожалеете, – голос его дрожал от волнения.  – Белецкий с надеждой посмотрел в глаза Русы.
– Тронута, товарищ полковник, – Руса попыталась изобразить что-то вроде улыбки. – Без мужчины действительно тяжело, – вздохнула она. –  Однако не могу дать вам своего согласия. Понимаете, у меня есть друг – весьма влиятельная персона не из нашего аппарата. Вы понимаете, о каком аппарате я говорю? –  уверенно лгала Руса, перейдя едва ли не на шёпот и придумывая на ходу как ей выкрутиться из такой пикантной ситуации.
Накануне, во время случайной встречи Калюжный шепнул ей, что навёл справки о Белецком – известном ловеласе или, если сказать по-русски бабнике.
– Остерегайся его, Елена Васильевна, – предупредил Калюжный, с которым и поговорить-то, как следует, не удавалось. Заходить к Соколовым домой или звонить до окончания служебного расследования Николай Иванович не решался. – Белецкий весьма неприятный тип, хотя всегда выглядит предельно корректным. Говорят, что многих подставил и ему всё сходит с рук. Имеет мощную протекцию. Поговаривают, что в лице самого Стропова. Он и вытащил Белецкого в Москву из Киева. Слава богу, забрали Стропова от нас в ЦК… 
– Мы знакомы давно, – прервав свои мысли, вернулась к Белецкому Руса. – К сожалению, он примерный семьянин и не может позволить себе развода. Имени этого человека я вам не назову, не желаю этим навредить ни ему, ни вам, ни себе. Извините меня за откровенность, товарищ полковник. Извините, но я себе не принадлежу… – Руса виновато склонила голову.
– Жаль, – ответил майору Соколовой сильно огорчённый полковник Белецкий. – Очень жаль…
«У такой красивой женщины должно быть много влиятельных любовников. Красота не только сила, красота это капитал», – подумал он. «Но самый ценный любовник – естественно из аппарата, куда со временем он, полковник Белецкий, которому через год были обещаны генеральские погоны и лампасы, обязательно попадёт». – Такие мысли о себе любимом, приято согревали: «Подожди, красавица, мы ещё вернёмся к этому вопросу, и тогда ты не откажешь мне», – обиделся Белецкий, потерпев поражение от женщины, которая была на два года старше его, в виде хоть и аргументированного, но всё-таки отказа.
Взгляд тридцатишестилетнего полковника, уверенно метившего генералы, непроизвольно остановился на портрете Никиты Сергеевича , висевшем над рабочим столом его нового кабинета.
На круглом, лишённом заметной растительности и сверху и снизу типично русском лице руководителя государства, застыла привычная для него улыбка, и Белецкому стало не по себе. Показалось что Первый секретарь ЦК КПСС подсмеивается над его неудачей.

8.
Месячный отпуск был в самом разгаре, когда в Малаховку на дачу к Соколовым приехал теперь уже генерал в отставке и пенсионер Калюжный вместе с Ольгой и Василием Лебедевыми и Анной Скворцовой. Скворцова прилетела в Москву из Кабула в начале июля, и с огромным облегчением узнала, что Елена Васильевна вернулась и находится в отпуске, отдыхая вместе с младшими детьми и свекровью на подмосковной даче, куда нетрудно добраться в пригородной электричке.
В Москве оставались Люба с дочерью и Богдан, который готовился к вступительным экзаменам в МГУ на один из самых сложных факультетов «Механико-математический» и целыми днями сидел дома над книгами, решая сложные задачи.
Леночке Лебедевой было не легче – готовилась к экзаменам в педагогический институт. Ольга с конца следующей недели уходила в большой летний учительский отпуск до конца августа и тоже собиралась провести июль весте с сыном Игорем на даче у Соколовых. Ей хотелось побыть рядом с Русой, а с первого августа, когда Василий Владимирович выйдет в отставку, Ольга поедет с мужем в Ленинград. Остановятся у Юрия и начнут подыскивать варианты для обмена московской квартиры на ленинградскую.
– Руса вернулась, теперь можно. Как уговаривались, – Согласилась Ольга с мужем, которого тянуло к морю. Сколько времени уйдёт на обмен и на переезд, было неизвестно, а Леночка, которая обязательно поступит в институт, семестр, а быть может и весь год проучится в Москве, а потом переведётся в ленинградский педагогический институт. Ольга узнавала, перевестись можно в середине или в конце учебного года при условии отсутствия задолженностей по учёбе.
Леночка продолжала переписываться с Генрихом и в конце июля перед поездкой на каникулы ГДР он обязательно приедет в Москву. К тому времени Леночка уже сдаст вступительные экзамены и молодые люди посвятят целую неделю знакомству с Москвой.
Ольга чувствовала, что дружба между молодыми людьми перерастает в любовь и переживала за дочь:
– Как-то у них всё сложится, не потребуется ли помощь Полины Семёновны?

* *
Особенно хороши в Подмосковье летние вечера. Спал дневной зной, на смену ему пришёл тихий и тёплый вечер. Выпала умеренная июльская роса. Зажужжали родные подмосковные комарики, просто ласковые в сравнении с москитами южноамериканской сельвы, к тому же не слишком надоедавшие у дымящегося костра, но к полуночи утомились и они, разом куда-то пропав.
Медленно темнело высокое чистое небо, на котором появились первые, едва заметные звёздочки. Над кромкой притихшего соснового бора ярким голубым фонариком сияла красавица Венера, которая скоро скроется за горизонтом, чтобы вновь появиться под утро. С противоположной стороны медленно выплывает тонкий серп нарождающейся Луны.
Красиво – глаз не оторвать!
Калюжный и Лебедев доводят до готовности шашлыки из баранины, вымоченной в сухом столовом вине, поворачивая шампуры и подставляя недостаточно прожаренные бока аппетитных кусочков сочного мяса к жарким углям. Капает сок, шипят угольки.
– Ещё пару минут и шашлыки готовы, – предупредил Калюжный. – Всё готово?
– Готово, Николай Иванович! – На правах хозяйки ответила Руса. – Тарелочки расставлены, зелень разложена, Василий разливает по стаканам Хванчкару . Есть домашний квас.
– Тогда подаю! – Калюжный принялся снимать с мангала готовые шашлыки и передавать Ольге, которая раскладывала их по тарелочкам, не снимая с шампуров хорошо прожаренные на углях аппетитные кусочки баранины.
– Дорогие мои, – обратилась Руса к гостям – самым близким людям и родственникам. – Огромное спасибо вам за участие и помощь. Без вас, без вашей моральной поддержки, даже не знаю, смогла бы я вырваться из своего «Египетского плена», – улыбнулась она.
Лебедев подбросил сухих сосновых дров на угли, и вспыхнувшее пламя осветило красивое и счастливое лицо Соколовой.
Послышался звон стаканов, сошедшихся вместе со здравицами в честь счастливого  возвращения хозяйки. Руса отпила глоток великолепного вина, откусила с шампура, который держала обеими руками, кусочек прекрасно прожаренной молодой баранины, показавшейся ей «пищей богов», и начала свой рассказ с того момента, как декабрьским, солнечным днём встретила в приморском курортном городке Рерик свою давнюю и хорошую знакомую Шарлоту, посчитав, что об этом рассказать можно, а перед Калюжным извинилась красноречивым взглядом: «Прости, Николай Иванович, что сразу не рассказала. Не решилась, боялась подвести Шарлоту, себя, да и тебя тоже…» 
В наступившей ночи их окружали казавшиеся таинственными кусты и деревья. Ни посторонних людей, ни коварной прослушки здесь не было, и Руса могла кое-что рассказать родным и близким о своём невыполнимом задании, которое превратилось в путешествие за тридевять земель со счастливым концом. О многом могла рассказать, но не о Серёженьке Воронцове, о котором лишь шепнула Ольге, что с ним всё в порядке, а подробности позже, когда пройдёт время и всё уляжется. И ещё призналась, что носит в себе его дитя, которое должно появиться на свет в январе следующего года…
На осторожный вопрос Анны Скворцовой о «мистере Смите», заданный, когда они оказались наедине, Руса ответила, что то же, что и Ольге, умолчав о беременности. Скажет позже, ведь и Анна ей не чужая, а теперь родственница и даже не дальняя.
Руса уже знала, что дочь Ольги Леночка познакомилась в Ленинграде с Генрихом Виреном, и молодые люди полюбили друг друга. В тайне от всех Ольга показала Русе фотографию Генриха, которую выпросила на два дня у дочери, и Руса узнала в симпатичном молодом человек сына Хорста Вустрова Хенрика, которого видела лишь на фотографии семилетним ребёнком.
«Вот она – связь времён!», – Подумала Руса, а Ольгу поздравила:
 – Рада за Леночку и за тебя, Оленька. Поверь моему слову, всё у них сложится, всё у них будет хорошо!
Продолжила свой рассказ за шашлыками и замечательной Хванчкарой, которую Ольге прислала из Тбилиси Марина Колесникова, сердечно поздравившая Русу с возвращением. Рассказывала о неожиданной встрече с американским журналистом Балтимором, под личиной которого скрывался офицер эстонских «Ваффен-СС» и военный преступник Александр Мяаге.
– Полковник Белецкий, ты, Николай Иванович, оказался прав – очень неприятный тип. Норовил предложить мне свою дружбу и всё такое, мотивируя тем, что оба мы одиноки. Вёл Белецкий служебное расследование так, словно хотел взять меня измором. Не вышло. Предлагал мне посмотреть на этого Мяаге, давшего те же показания что и я и небезызвестный вам Вадим. Это мне очень помогло. Я отказалась. Для этого надо было ехать в Таллин. Там с ним работают, там его будут судить. У Мяаге на почве происшедших с ним потрясений, случился инсульт. У него, оказывается, нездоровое сердце. Смотреть на больного человека, частично лишившегося памяти и дара речи, мне не хотелось.
«Мяаге конечно же знал, что Нильсен не покончил собой, а был убит. Журналисты быстро узнают такие новости, тем более о смерти одного из членов пресс-клуба. Мяаге мог догадаться, что женщиной, посетившей поздним вечером Нильсена, была я и сказать об этом Белецкому. Показать мою фотографию администратору отеля или лифтёру ничего не стоило. Они бы меня опознали. Тогда сообщение о том, что я прилетела из Южной Америки вместе с Ван Хорном 18 мая, было бы отвергнуто» – Руса с тревогой и не раз задумывалась над этим проколом, который мог привести к катастрофическим последствиям и для неё и для Павлышева. «Не стоило так рисковать. Пусть бы жил этот мерзавец…»
Были и другие опасные моменты. Если бы нашим разведчикам удалось выйти на полицейских Киля, которые задержали Русу на квартире Иоганна и Бригитты  Боровски, ей бы не удалось спасти ни Воронцова, ни себя…
«Слава богу, что кое-кому не хватило профессионализма», – с огромным облегчением подумала Руса и призналась сама себе, что и ей не хватило того же. Впрочем, не удивительно, всё на нервах и на эмоциях…   
– А кто такой Вадим? – поинтересовалась Ольга, – пропустив мимо ушей, сообщение о Мяаге.
«Молодец! Выбросила его из головы», – порадовалась за подругу Руса: «Хватит мучить себя».
– Один мой старый знакомый. В декабре 1944 года вместе с ним приземлились на парашютах неподалёку от того же самого приморского городка Рерик, – ответила Руса. – С ним мы встретились в Чако в январе этого года. Вадим помог мне выбраться из Южной Америки. Не знаю, чтобы я делала без его помощи, – вздохнула Руса и, допив свой стакан замечательного грузинского вина, которое высоко ценил товарищ Сталин, рассказала о своих приключениях в «Египетском плену» у американского миллиардера Сэма Халла. 
Рассказала о жуткой коллекции миллиардера, о безумных планах спасения «собственного генофонда» после ядерной войны и нового потопа. Рассказать об этом было можно. Руса рассказала о полёте к водопадам Игуасу, о том, как пришлось стрелять в пилота и телохранителя американского миллиардера, и брать управление самолётом на себя; о том, как они приводнились на заболоченное озеро в сельве; о том, как Сэма Халла сожрали пираньи и о том, как они с Марией добирались до Ла-Паса, где в назначенное время их ждал Вадим.
Рассказ о Марии, которая оказалась парагвайской дочерью погибшего родного дяди Людмилы – первой жены Василия Владимировича, Руса отложила на потом.
«Пока только Василию, и может быть Ольге», – решила она. «Ведь Мария Крестовская их близкая родственница».          
Анна Скворцова внимательно слушала Русу, сопереживая ей, и мысленно решая, рассказать о своём путешествии в Бамиан и о встрече с той, которая в земной жизни была Латой, или не рассказывать? Кое-что, несмотря на наркотический сон, она всё-таки помнила. «Нет, не стоит», – решила, в конце концов, Скворцова. «Пусть это останется моей тайной. И Серёже не стоит знать об этом. Лата теперь Сита и принадлежит она Раму. Это ей предначертано Всевышним…»
За разговорами не сразу заметили, как зазвенела одинокая цикада, оказавшаяся на территорию дачи Соколовых.
– Ранняя, – отвлеклась от рассказа Руса. – Обычно они устраивают свои концерты в августе. Неужели будет ранняя осень?
В это время с одной из соседних дач, обитатели которой тоже не желали спать в такую дивную июльскую ночь, выдавшуюся с субботнего дня на воскресный, послышалась новая песня, так полюбившаяся москвичам .

Не слышны в саду даже шорохи,
Всё здесь замерло до утра,
Если  б знали вы, как мне дороги
Подмосковные вечера.
Если  б знали вы, как мне дороги
Подмосковные вечера.

Речка движется и не движется,
Вся из лунного серебра,
Песни слышатся и не слышатся
В эти тихие вечера.
Песни слышатся и не слышатся
В эти тихие вечера.

Что ж ты, милая, смотришь искоса,
Низко голову наклоня.
Трудно высказать и не высказать
Всё, что на сердце у меня.
Трудно высказать и не высказать
Всё, что на сердце у меня.

А рассвет уже всё заметнее.
Так, пожалуйста, будь добра,
Не забудь и ты эти летние
Подмосковные вечера.
  Не забудь и ты эти летние
Подмосковные вечера.

Руса, Лебедевы, Анна Скворцова и даже Николай Иванович подхватили песню и тихонько, чтобы не разбудить детей и свекровь, допели её, повторили ещё раз, не желая расставаться с замечательной песней, ставшей поистине народной с прошлого лета, когда в столице СССР проходил Московский фестиваль молодёжи и студентов.
«Трудно высказать и не высказать всё, что на сердце у меня», – подумалось Русе. «Это ведь обо мне…»    

* *
Воскресным вечером, когда Лебедевы вернулись в Москву, Леночка призналась, что Генрих прислал новое письмо, в котором писал, что с нетерпением ждёт, когда ей исполнится восемнадцать лет.
– Понимаешь, мама, в последних письмах Генрих пишет, что очень любит меня, и предложил мне стать его женой! Только ждать ещё, – Леночка стала загибать пальчики, считая месяцы, – Почти десять с половиной месяцев! Представляешь?
– Очень хочется замуж? – Улыбнувшись, спросила Ольга.
– Очень мама! Очень хочется! – призналась Леночка и, обняв мать, прижалась к ней.
– Генрих написал обо мне своей маме. Прислал мою фотографию. Мама Генриха согласна, вот только, как и ты переживает, что мы живём в разных странах. Папа говорил, что после окончания войны хотели все страны, которые освободила наша армия, принять, как Эстонию, Латвию и Литву в состав СССР союзными республиками, но что-то помешало осуществить эти планы. Жаль, что тогда этого не сделали. Правда, мама?
– Правда, – ответила Ольга, – которая, впрочем, была не готова ответить на такой важный государственный вопрос. – Не переживай, доченька, только смотрите, не наделайте раньше времени, сама знаешь чего…
– Ну что ты мама! – покраснела Леночка. – А ведь ты не дождалась своего совершеннолетия и вышла за папу!
– Время было другое, доченька, – в свою очередь покраснела Ольга, вспомнив о первой близости в маленькой комнатке лейтенанта Игоря Лебедева, которая располагалась рядом с помещением дежурного по пограничной заставе на старой русской границе. – А родила я тебя, Леночка, когда мне исполнилось девятнадцать. Вот!
– Не обманывай мама! – лукаво улыбнулась Леночка. Восемнадцать лет и одиннадцать месяцев. Вот сколько тебе было тогда!         
  Ольга вспомнила те минуты с такой ясностью, словно это произошло вчера и вдруг из соседней комнаты, где Игорь включил телевизор и переключил его с первой на вторую программу, послышалась песня, та самая, которая звучала из Ленинской комнаты погранзаставы, где заканчивался художественный фильм «Цирк» .

От Москвы, до самых до окраин,
С южных гор до северных морей
Человек проходит, как хозяин
Необъятной Родины своей.
Всюду жизнь привольно и широко,
Точно Волга полная течёт.
Молодым везде у нас дорога,
Старикам везде у нас почёт.
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек!
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Я другой такой страны не знаю
Где так вольно дышит человек.

Наши нивы глазом не обшаришь,
Не упомнишь наших городов,
Наше слово гордое «товарищ»
Нам дороже всех красивых слов.
С этим словом мы повсюду дома,
Нет для нас не чёрных, ни цветных,
Это слово каждому знакомо,
С ним везде находим мы родных.
 Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек!
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.

Над страной весенний ветер веет,
С каждым днём всё радостнее жить,
И никто на свете не умеет
Лучше нас смеяться и любить!
Но сурово брови мы нахмурим,
если враг захочет нас сломать, –
Как невесту, Родину мы любим,
Бережём, как ласковую мать!
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек!
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.

«Вот она –  связь времён», – подумала Ольга, присев на стул. В глазах её заблестели слёзы.
– Что с тобой, мама? – разволновалась Леночка. – Тебе плохо?
– Нет, доченька, очень хорошо. Связь времён, связь времён… – Шептала Ольга, погружаясь в воспоминания юности. 

9.
На гору поднимались в течение всего дня, с утра и до глубокого вечера, если отмерять время по часам. Стояла славная летняя пора. Воздух, нагретый незаходящим солнцем, был чист и прозрачен, так что, по мере восхождения, взору путников открывалась большая часть архипелага. Вот уже виден и восточный, почти не заселённый берег, однако уже покрытый зеленью молодых деревьев и спелых трав. Ветры и воды, птицы и люди разносили семена все дальше и дальше на север, преображая землю, вышедшую из-под ледника и оттаявшую от вечной мерзлоты. Солнце лишь однажды закатилось за гору, но через полчаса вновь воссияло над островами.
До вершины оставалось совсем немного, а Лада и Леля заметно устали. Ядвига велела сделать остановку. Расположились на прогретых солнцем тёплых камнях. Девочки аппетитно жевали пироги, запивая земляничным киселём. Их хорошенькие лица светились просто недетским счастьем. Они впервые в своей ещё недолгой жизни восходили на священную гору, над которой витали души усопших предков. Ветры с четырёх сторон света шелестели среди каменных россыпей, из которых пробивались ростки пушицы и полярных маков, и казалось, что души предков тихо беседуют между собой о вечном. Настроение передалось Сите. Она вновь загрустила да так, что на густых и длинных ресницах повисли слёзы. Незаметно для других извлекла из кармашка крохотный пенал, в котором хранился оплавленный кусочек металла – все, что осталось от вездехода, где был её Рам, и уложила его под изумрудный пласт мха, прикрыв сверху плоским камушком. А Ветер всё шелестел и шелестел ей тихим голосом Рама…
Ядвига передала Сите чашку с душистой медовой настойкой.
– Выпей, доченька, глоток хмельного домашнего мёда и почти память близких тебе людей.
Сита с удовольствием выпила янтарный напиток, от которого по телу разлилось приятное тепло. И подумалось ей, что, верно, такой и была легендарная сома , которую пили их далекие общие предки…
 
*
Вот и вершина, с которой открылся прекрасный вид миль на двести вокруг. Они обратили лица к полюсу. Справа до горизонта простиралось Карское море, слева лежало море Кольское, по берегу которого, словно жемчужины, рассыпались рыбачьи посёлки. Из обоих морей торчали кое-где брошенные полвека назад нефтяные платформы, которые предстояло убрать, очищая землю от скверны, нанесённой на её прекрасный лик в минувшую чёрную эпоху.
Свят передал Сите мощный бинокль и указал вдаль. Сита прижалась глазами к окулярам и посмотрела, куда ей указывал Свят. В нескольких десятках миль от неё, на восточном берегу острова, играла с двумя медвежатами белая медведица. Медвежата плескались на мелководье. Им было жарко, а медведица хватала зубами за загривок то одного, то другого и кидала их подальше от берега, где было глубже.
– Мало их осталось, – пояснил Свят. Жарко стало в наших местах. Уходят всё дальше на север.
Сита обратилась к югу. На пределе видимости обозначился южный, наиболее населенный остров архипелага, отделенный от северного острова глубоким извилистым проливом Маточкин Шар. Она узнала это место, где произошёл последний бой, участницей которого была и она. Сожжённые останки атлантийской базы отчётливо чернели среди зелёных разливов гор и долин, испещрённых ниточками рек и голубыми пятнами озёр. Эта часть северного острова, малоосвоенная, самая гористая и красивая, тянулась до подножья горы Мера.
Сита вновь обернулась к северу и взглянула на долину Ирий-Озера. Она была как на ладони, тёплая и уютная, залитая солнцем, а овальной формы озеро казалось огромным голубым оком.
Вот и останки мегалитических сооружений, разрушенных ледником, которые ей не раз показывал Свят во время прогулок по долине. Наверное, там была древняя обсерватория. В том месте Свят трудился в свободное время, осторожно разбирая древние руины. Там он сделал важные находки, откопав в скалистом грунте несколько отшлифованных плит из красного гранита с незнакомыми письменами, которые, не в силах прочесть самостоятельно, хранил в глубокой тайне от властей Ибер-Уруса. То, что на них были записаны наидревнейшие знания на древнейшем из языков – пракрите, удалось узнать совсем недавно, лишь после того, как копии текстов были пересланы через спутник в Шринагар, один из немногих харьянских городов, чудом уцелевший во время разрушительной войны, и в котором ныне разместились остатки государственных структур и академических институтов Харьяны. Как только позволит время и будет закончена подготовка, лучшие лингвисты и археологи приедут на Матку, чтобы прочитать древние тексты и найти в скалистом теле Мировой Горы  недостающие страницы каменной книги с самыми сокровенными знаниями, оставленными потомкам легендарными предками, чьи имена сохранились в ведах.
В последние дни Святу удалось обнаружить узкий, заваленный обломками скал, проход в глубину горы. Свят поделился с Ситой своими мыслями. Он чувствовал, что за расщелиной скрываются огромные пустоты, и готовился провести раскопки, пока лишь собственными силами. Кто знает, что скрывается в тех пещерах?…
Сита чуть передохнула, и вновь припала к окулярам бинокля.
А вот и их дом, единственный в долине, крохотный с такого большого расстояния. Над долиной, раскрыв крылья, парила красивая птица. Это был сокол-рерик, носивший то же имя, что и чудом выживший брат, с которым она должна встретиться через несколько дней…
Глаза женщины устали от окуляров, и она вернула бинокль Святу. Ветер усилился, и Свят накинул на Ситу свою тёплую куртку. Сита стояла, опираясь на его плечо, и взор её прекрасных глаз устремился на север. Там, у горизонта, показались движущиеся тёмные точки. Приближаясь, они превратились в отряд неутомимых вездеходов, с победой возвращавшихся из-за Полюса. Боевые машины шли косяком, напоминая стаю летящих птиц.
Дитя в её чреве неожиданно зашевелилось, словно ощутило приближение соратников своего отца.
Свят незаметно взглянул на Ситу. Глаза её улыбались.

*
После 2100 г. на Земле наступит благоприятная для России Эпоха Водолея.


















Эпилог

* * *
12 апреля 1961 г. Советский гражданин Ю.А. Гагарин впервые в истории человечества совершил полёт в космос на космическом корабле «Восток».
.
*
17 – 19 апреля 1961 г. Кубинские контрреволюционеры-эмигранты под прикрытием вооружённых сил США высадились в заливе Кочинос на острове Куба и были разгромлены войсками Фиделя Кастро вблизи Плая-Хирона.

*
12 – 15 августа 1961 г. Для предотвращения провокаций и бегства жителей ГДР в Западный Берлин была сооружена «Берлинская стена».

*
30 октября 1961 г. СССР произвёл испытание ядерного устройства мощностью 50 мегатонн – самое мощное в истории Земли. Ядерное устройство было взорвано над архипелагом Новая Земля.

* * *
Третьего ноября 1961 года, день в день, спустя двадцать два года, Елена Васильевна Соколова прибыла в Ленинград. Скорый ночной поезд Москва – Ленинград остановился ранним утром на Московском вокзале северной столицы России, которой русские люди продолжали считать город на Неве, нередко называя его по старому: Петербург, Петроград или просто Питер.
Соколова пребывала в очередном отпуске и, оставив старших детей на попечение Любы, приехала в Ленинград на две недели навестить родственников и не только. Предстояла первая после мая 1958 года встреча с Воронцовым…
От одной только мысли, что уже сегодня он обнимет её и прижмёт к себе, сердце Русы трепетало. В сентябре ей исполнился сорок один год. Исстари в России бытует мнение, что «сорок лет – бабий век», но ведь к сорока пяти «баба ягодка опять!» а ей всего-то сорок один и очень хотелось верить, что её век ещё ох как нескор!
На платформе Русу встречали Лебедевы – Ольга и Василий с букетом белых хризантем и плющевым медвежонком. Цветы маме, а медвежонка хорошенькой синеглазой девочке, которой в начале следующего года исполнится три года.
Обняв и расцеловав по очереди Русу, такую же красивую, как прежде, Ольга и Василий присели на корточках, чтобы соответствовать росту ребёнка, и вручили девочке медвежонка, а Ольга не удержалась и поцеловала ребёнка в головку.
– Как ты выросла, Верочка – хорошая наша девочка! Сейчас поедем к нам домой, и я познакомлю тебя с нашей Лизой. Ей всего годик, но она уже ходит и совсем не капризничает. Хотели взять Лизу с собой, да рано, спит внучка, а мама Лена не разрешила будить. Ну и правильно. На улице холодно и противно. Брр-р! – пояснила Ольга Верочке, как холодно и противно на улице.
– Брр-р! – охотно согласилась с тётей девочка и поросилась на ручки к дяде, предварительно спросив:
– А тебя как зовут?
– Дядя Вася, – ответил Верочке Василий Владимирович, и удобно подхватив девочку на руки, направился к выходу и к стоянке такси.
Ольга подхватила Русу под руку и, сгорая от нетерпения, сообщила ей, что опытный финский врач-хирург Свен Бъёрксон из Турку  приехал в Ленинград работать по контракту, и будет практиковать в течение года в институте хирургии, делясь опытом с советскими коллегами.
Взволнованная Руса молча выслушала Ольгу, сообщившую ей всё, что она знала о Воронцове, который носит теперь шведскую фамилию и модную бородку, а в подсознании, словно заноза, засела второстепенная мысль, которую она боялась потерять:
«Тебе, Серёжа привет от Сноу. Помнишь такого? Теперь я работаю с ним».
И ещё. В её сумочки хранились письма от Анны Скворцовой и Карла Земана. Письмо Карла было столь велико, что едва уместилось в ученической тетрадке.