и что в моих рассказах мопассанистого

И что в моих рассказах мопассанистого?















































Иду по посёлку и встречаю знакомого мужчину, он сказал, что с удовольствием прочёл мой рассказ в рай-онном сборнике под названием «Невзгодам всем на-зло».
Интересно то, что я ничего об этом сборнике не знал.
Захожу в библиотеку, интересуюсь и мне показы-вают книжицу в мягком переплёте  с подзаголовком «Творчество наших земляков – людей с ограниченными возможностями здоровья». Издана она, ещё два года назад, но только что поступила в фонды библиотек района.
Составитель сборника журналистка местной газеты, я ей отдавал свой рассказ для напечатания в районной газете. Я уже не надеялся увидеть его напечатанным и вот он появился в книжице.
Конечно, формально меня можно отнести к заяв-ленной категории авторов, имею производственную травму пальцев левой руки.
Но знакомый заявил, что рассказ прекрасный  об-разец лирической истории взаимоотношений подрост-ков.
И не собираюсь ли я затмить славу Мопассана?
Вот ни меньше, ни больше.
И что же в моём рассказе такого мопассанистого? Если кратко, содержание рассказа таково: я с роди-телями еду в г. Жданов (Мариуполь) к брату, моряку - преподавателю мореходки и там меня, сельского па-ренька, приглашает на свой день рождения девочка, моя ровесница, дочь хозяев дома, где снимал квартиру мой брат с женой.
Я подарил ей томик стихов Асадова. И вот, когда я танцевал с девочкой, после того как встали из-за стола с угощениями, за которым кроме меня и девочки сидели её друзья и подружки и, она прижималась ко мне тихонько остренькими грудками, а у меня от волнения учащённо билось сердечко, а было нам по тринадцать лет, вернулись  мои родители с рынка.
И моя мама, войдя в калитку с улицы, с радостью сообщила мне во всеуслышанье
- Сынок мы с папой купили тебе кирзовые сапоги, иди, примерь.
Сапоги действительно были нужны. В то время в нашей местности в станицах, хуторах и сёлах асфальта не было.
Девочки и мальчики, в городской компании кото-
рых я праздновал день рождения очаровательной Вио-летты, понятия не имели что такое кубанская грязь. Тот самый тучный чернозём, (мой отец агроном называл его «тяжёлым суглинком», чуть пройдёт дождь, пре-вращается в необычайно липкую пристающую к ногам, лапам, сапогам, колёсам тестоподобную чёрную массу, которую не сбросить, не стряхнуть, от которой не изба-виться,  а лишь обречённо тащить всё утяжеляющиеся сапоги, ботинки или туфли, пока эта  липкая клейкая грязь отвалится под собственной тяжестью, чтобы на её место тут же стала налипать другая.
И бесполезно дёрганьем ноги пытаться сбросить её.
Поэтому в станицах, сёлах и на хуторах у каждого жилища неизменным и очень необходимым элемен-том была «чистилка», чтобы освобождать обувь от лип-кой грязи.
Сапоги, да  они нужны были, даже просто необхо-димы, но зачем маме об этом говорить при всех, да ещё в такой момент. Моим ощущением было, будто на меня ведро помоев вылили.
Глаза у Виолетты, до того искрившиеся, вдруг поту-скнели, она резко дёрнула подбородочком и я опустил руки в танце обнимавшие девочку.
Меня, походя обидел ещё и брат подаривший мне на день рождения болоньевую итальянскую куртку ма-линового цвета и тут же по приказу жены содравший её с меня. Я как раз её примерял.
Поэтому я почти всю ночь не спал и даже обрадо-вался, когда мама объявила, что мы уезжаем домой.
Я вёз домой кирзовые сапоги. Мама для удобства связала их до кучи, и перекинула мне через плечо.
Ничего похожего на мопассановские новеллы я не нахожу в своём рассказе, но всё-таки решил покопаться в творчестве классика.
Классики для того и существует, чтобы им внимать с благоговением, чтобы трепетать от одного лишь упо-минания великих имён.
Но я решил вникнуть.
И так сборник « Любовь втроём».  Почему именно его?
Я прочёл в аннотации такие слова « мы рождены для наслаждения трудом, дракой, любовью. Мы рож-дены для этого и ни для чего другого».   
Этот же автор перевода пишет  предисловие такого содержания «Зимой шестнадцатого года я очутился в Петербурге с фальшивым паспортом и без гроша денег. Поселился у учителя  русской словесности. Учитель жил в ужасных условиях и приработком к скудному жалова-нью были переводы с испанского.
Изредка я печатал в бульварных листках заметки мелким шрифтом о происшествиях для этого (с под-дельными документами) околачивался в моргах и по-лицейских участках.
И тут привалило счастье. Владелец издательства задумал выпустить в свет новое издание сочинений Мопассана.
За перевод взялась жена издателя, но из этой затеи у неё ничего не получилось.
Они обратились к учителю, у которого я проживал, найти человека в помощь. Тот предложил мою канди-датуру. Кто же были издатель и его семья? Они жили в до-ме, выстроенном из финского гранита с колоннами, бойницами, каменными гербами.
Банкиры без  предварительного капитала, без осо-бых накоплений, выкресты (иудеи принявшие право-славие), разжившиеся на военных поставках, выстрава-ли фальшиво величавые замки.
Такой же фальшивой, с претензией на роскошь, была и обстановка в доме издателя и их «великосвет-скость».
Жена издателя относилась к учительской породе евреек, пришедших в столицу Российской  империи из Киева и Полтавы, из степных сытых городов, обсажен-ных каштанами и акациями.
Деньги оборотистых своих мужей эти женщины пе-реливают в розовый жирок на животе, на затылке, на круглых плечах. Сонливая нежная их усмешка сводит с ума гарнизонных офицеров.
Весной они любят отдыхать у моря в Одессе, сла-достные и томительные весенние вечера, пряный аро-мат акаций и исполненная равного и неотразимого све-та луна над тёмным морем.
В Одессе по вечерам под тёмным бархатным небом лежат на кушетках толстые и смешные буржуа в белых носках и переваривают сытый ужин, а в цветущих кустарниках  их напудренных, разжиревших жён пламенно тискают темпераментные молодые медики и юристы. Жена издателя переводила и писала утомительно правильно, безжизненно и развязно – так, как писали раньше евреи на русском языке.
И так - хозяйка писала, а я выправлял рукописи, при этом мне она хорошо платила.
Женщина одевалась в платья с глубоким декольте, шёлк выпечатывал соски, руки были унизаны цепями платины и звёздами изумрудов.
С каждым томом перевода у нас с нею всё меньше оставалось недомолвок, меня хорошо кормили, а по-том и вовсе я получил допуск к телу бессвязно зрелой женщины. Это произошло в тот момент, когда мы, вы-пили вина, и жена издателя сказала
- Я пьяна, голубчик -, а я стал читать ей перевод.
«Расплавленные  капли солнца, упав на рыжую Селесту, превратились в веснушки. Солнце отполировало своими лучами рожу любителя вина и яблочного сидра кучера Полипа. Два раза в неделю Селеста возила в город на продажу сливки, яйца и куриц. Она платила Политу за проезд десять су за себя и четыре су за корзину. Парень подмигивая, намекал наивной Селесте, что хочет с нею позабавиться.
Селеста отвечала, что не любит таких шуток.
За два года Селеста переплатила Политу сорок во-семь франков и однажды согласилась уступить домога-ниям кучера, с рожей цвета кирпича и вина, и это стало регулярной платой за проезд.
Селеста радовалась удачной экономии денег, до тез пор пока не обнаружилось, что она забеременела.
Она обо всём рассказала своей матушке и та рассу-дила так, что надо скрывать интересное положение и  продолжать экономить на поездках пока не обнару-жится явное состояние беременности Селесты.
После прочтения отрывка перевода, я произнёс словами Полита - хозяйке замка
- А не позабавиться ли нам сегодня? И потянулся к ней, и поцеловал её в губы.
- Я к вашим услугам – словами Селесты ответила она и с хохотом упала спиной на огромный стол, усте-ленный листами перевода. Такой вот финал нашего с ней служения Мопассану.
Всё просто у Мопассана, громыхает по сожжённой зноем дороге дилижанс, сидят в нём, дилижансе, тол-стый и лукавый парень и здоровая крестьянская топор-ная девка. Что они там делают и почему делают - это уж их дело. С Полита и Селесты льёт пот, а дилижанс громыхает по сожжённой зноем дороге. Вот и всё».

Ничего подобного в моих рассказах нет и в помине. Никакой выгоды у персонажей, только чувства, восторг и трогательность.
Нет непонятности, надоедливости, тяжести и рых-лости. Так причём здесь Мопассан.
Вернёмся К классику. Автор предисловий и пере-водов Исаак Бабель.
Как-то он написал «… думается мне, что должно прийти, и, скоро, плодотворное, животворящее влия-ние русского юга, русской Одессы, может быть единст-венного в России города, где может родиться так нуж-ный нам наш национальный Мопассан. Надо освежить кровь. Тот, которого так ждут долго и столь бесплотно
придёт оттуда из солнечных степей, обтекаемых мо-рем».

Я полагаю именно Бабель и мог бы стать для нашей литературы своим Мопассаном.
Умудриться написать «…как можно есть чёрную ик-ру с ливерной колбасой или «…она имела блеклые во-лосы и отсыревшие руки».
И у меня закралась мысль, что не будет натурально воспитанный еврей попусту тратить свой взращённый талант, не попытавшись сравняться с только, что пере-ведённым с французского историйками.
Не для того его учил корректор «Одесских ново-стей» он верховодил – этот старик толпами рахитичных еврейских заморышей.
Но только для Исаака он сделал исключение, включил в число постояльцев своего сердца.
Он говорил ему «ты не суетись… ты укрепи свои нервы. Тебе не хватает чувства природы. В тебе есть божья искра. У тебя взгляд такой внутрь себя. Но ты не знаешь, какое это дерево, кустарник, птица, какой бы-вает роса, куда летят птицы. И ты осмеливаешься пи-сать? Человек, не живущий в природе, как живёт в ней как камень или животное, не напишет во всю жизнь свою и двух стоящих строчек… Твои пейзажи похожи на описание декораций. Чёрт меня побери, и о чём думали четырнадцать лет твои родители?»
Бабушка Исаака плакала и твердила « Учись, учись, ты добьёшься всего – богатства и славы. Ты должен знать всё. Все будут падать и унижаться перед тобой. Тебе должны завидовать все. Не верь людям. Не имей друзей. Не отдавай им денег. Не отдавай им сердце».

Бабелю не повезло, иначе явился бы этот наш на-циональный Мопассан в образе Исаака.
Почему Бабелю не повезло?  Так случилась же Ре-волюция, а за нею Гражданская война, следом НЭП. Поменялись жизненные сюжеты, не стало «интелли-гентного стиля».
И, что прикажете делать с накопившимися в голове любовными историями босяков и проституток?
И, что делать с теми листками, что писал Исаак не-престанно.
Не стало красоты захолустья, «потных женщин с могучими икрами».
Страна взбесилась. Взбесились люди, уничтожая друг друга. Массы схлестнулись в борьбе и метались из стороны в сторону.
Надо было, и не только Исааку Бабелю, подстраи-ваться под новые веяния, звать своим творчеством в светлое будущее. Но и это не служило защитой и гаран-тией от произвола НКВД.
Бабеля арестовали в 1939 году,  расстреляли в 1940 году. Бабеля погубило то, что он водил дружбу с Ежовым и был любовником жены наркома НКВД.
Жаль, что Бабель не стал русским Мопассаном, только он его бы переплюнул, обладая искромётным одесским юмором и неподражаемым литературным языком. Желал он этого и смог бы.
А из меня какой Мопассан? У меня не было знако-мых корректоров, взращивающих мой талант, у меня не было такой бабушки, я не жил в столицах, и в городах у моря.
И, я как мог сопротивлялся зудящей потребности писательства.
И всё-таки не сдержался и стал писать.
  И совсем не испытал разочарований в своих творе-ниях: – стихотворениях, рассказах,  сказках для детей и взрослых  и … романах. И, чего греха таить и …  как без этого - пикантного.