В глубине солнечного потока

    Родные и друзья не находили себе места, когда я исчезла с радаров их гаджетов. Отдав свои волосы безопасной бритве накануне операции, с третьей попытки натянув тугие компрессионные чулки, я любовалась ставшими моментально стройными ногами. Звук громыхающей каталки ранним утром извещал о том, что либо кого-то возвращают из реанимации в палату, либо кого-то из палаты забирают в операционную. 
 
- Сударыня, карета подана.

Я вдруг представила себя одной из миллиардов звёзд, которая сорвалась с привычного небосклона и летит в неизвестность... Говорят, что звёзды падают на землю, а куда упаду я? Но мне не дали упасть, руки главного анестезиолога отделения нейрохирургии, прижав к моему лицу кислородную маску, словно тихонько подтолкнули ввысь.
 
    Я помню, как шагнула в поток солнечного света. Он подхватил, не ослепляя. Унося горизонтально, давал ощущение бездонной глубины. Но, странно, возникала эта глубина от звука... Держа двумя пальцами невесомую серебристую палочку, я прикасалась к плоской, из тончайшего металла, толщиной не более лезвия, музыкальной трапеции. Рождающийся от соприкосновения звук, подобно нежному перезвону самых маленьких колоколов храма Казанской иконы Божией Матери, что в посёлке Вырица, не имея крыльев, увлекал за собой. Каждое прикосновение палочкой к зеркально отражающему металлу словно новое погружение в серебристое эхо.

Горизонтальная глубина солнечного потока - это реальность. Скорости нет. Есть постижение этого пространства. Я никуда не спешила, спокойно наслаждалась только что родившимся звучанием и солнечным теплом, от которого прежде, при жизни, приходилось прятаться в тени. Глубинный внутренний покой, на который неведомая сила позволяла погружаться, обещала вечность. Всё дальше и дальше удалялась я от мира, всё рассеянней и рассеянней становился солнечный свет за моей спиной, уступая место туманным потокам. Неожиданно серебристое звучание смолкло. Трапеция, блеснув тонкой гранью, отдалилась недосягаемо. Поднялся сильный ветер, разрывая в клочья белую копну тумана. Наступила ночь.

Операция длилась пять часов: профессор, в своей марлевой, ниспадающей на плечи маске, с прорезями для глаз, словно сапёр на минном поле, прокладывал стекловолокно, отделяя лицевой нерв от сосудов. Врачам оставалось наложить титановую пластину, закрывая вход к центральному органу нервной системы, когда случилось прогнозируемое коронарное нарушение – взрыв...

Бригада интенсивной терапии несколько часов упорно возвращала путешествующую в иных мирах. Первое ощущение жизни – это улыбка. Я очнулась от того, что уголки губ дрогнули симметрично. Открыла глаза. Приглушённый свет в помещении, огни.

- Скажите, сколько сейчас время? – обратилась я в пустоту.

- Два часа ночи, - ответил спокойный женский голос.

Я продолжала улыбаться уголками губ, как это делают во сне дети.

- Как вы себя чувствуете? – спросил всё тот же голос.

- Хорошо, -  не ощущая болезненную потребность закрыть перекошенное лицо руками, тихо произнесла я.  – Только сильный ветер на улице...

В проёме темного окна я увидела женский силуэт.

Да, - произнесла медсестра реанимации, подойдя к окну, за которым была тихая, безветренная ночь.

И успокоила:

- Так бывает в Питере. К утру ветер стихнет.

Она не обманула. К утру в моей голове наступило затишье. Лишь прорывались звуки скрипки. Я не видела, но чувствовала маленькую девочку, терпеливо разучивающую гаммы.
 
- Готовы ли вы вернуться в свою палату, Лариса Владимировна? –  белый день, белые халаты, белая шапочка на голове врача. 

- Готова, - я ответила, не задумываясь.

Раздался уже привычный лязг каталки, чьи-то сильные руки подхватили простынь с моим непослушным телом и перегрузили на громыхающий звездолёт. Пора домой, на свою орбиту, где ждут родные и друзья, где придётся учить гаммы, чтобы дописать мелодию, оставшуюся в глубине солнечного потока...