Пиратские истории

01.
Что в имени тебе моём?

- Чую – бедро зудит. Левое. А потом в груди – истома… Опять же – в левой.
- А ты что?
- А я и хотел почесать.
- Бедром – грудь? Грудью – бедро? Акробат…
- Тьфу на тебя с переворотом! Рукой! Всё почесать! А оно – прикинь – деревянное и скрипи-ит… Тут я и проснулся.

Свинцовые волны шершаво тащили корабль под названием «Святая Пиратская Маман» сквозь простор сурового Биполярного моря. Ленивые чайки хрипло голосили за кормой, ветер лениво играл с такелажем (и стоячим, и бегучим), а на палубе боцман по прозвищу Пуп и старпом с именем Васисуалий, к которым я отношусь с изрядной осторожностью, строили коварные планы и попутно делились с нами снами.

В этот же самый миг капитан Вергилий привычно чудил и чадил в каюте, размышляя над невнятными, как эротические сны юной монашки, картами. Кок Отелло творил что-то относительно съедобное на камбузе, матерясь на смеси нижегородского с французским. Матросы и прочая швалупень занимались искренне выстраданным бездельем, и лишь трепетный рулевой в пятом колене Сусаний Вифлеемский сверлил острым взглядом даль прекрасного Биполярного моря, выискивая одному ему ведомые ориентиры.

Ах да – ещё похотливый юнга Сизифиил, спрятавшись ото всех за шлюпкой, рассматривал срамные картинки в пиратском букваре и пририсовывал к ним компаса, а рядом басовито мурчал чёрный корабельный котяра Люциферрий, которого все предпочитали звать Лютиком, чтоб чего ненароком не вышло боком. Пираты – они такие суеверные!

В общем – всё шло в нужном направлении, тем более что в  календаре занудно тянулся любимый пиратский месяц – драккабрь, шторма в нём, конечно, случались, но не причиняли особых неудобств. Ни мне, ни моим пиратским деткам.

- А мне снилось, что я замёрз, а потом сам подошёл к себе и одеяло поправил. И кстати, рука у меня тоже чесалась.
- Да ну? Сам, значит, себе? Левая рука чесалась?
- Левая…
- Вот ужас-то.

И ничего в этом нет ужасного. Ну… чисто дети – за ними глаз да глаз нужен, а то ж простудятся, вот и приходится втискиваться во сны и причинять им добро. Могли бы и поблагодарить, кстати, а не пересказывать с паникой в выпученных глазах всякое такое. Взрослые же пираты, а книгоиздатели какие-нибудь.

Ах да – давай те знакомиться.

Я и есть – Святая Пиратская Маман с трепетными термитами в левой груди, и трещиной в левой руке. И да, чтоб вы знали, я не только деревянная зрелая красотка с ярко выраженной фактурой своей натуры на носу этого корабля, о нет!

Я, собственно, и есть корабль. И вот, кажется мне, вдали показался первый лакомый кусочек приключения.

02.
Пусть сильнее грянет буря!

- Фалундер!
- Ко дьябль!
- Мяууу!
- Аннушок уже разлил масло!
- Заррраза!!!

Первым завибрировал серебряный капитанский медальон с изображением оскаленного волка. Потом неизвестный матрос сбил жирную чайку, которая робко прятала своё тело в утёсах моих снастей. Чайка, поняв тщету всего сущего, спикировала вниз и напугала похотливого юнгу Сизифиила, злобно каркнув ему под руку. Рука Сизифиила дала сбой и вместо компаса на очередной срамной картинке нарисовала огурец.

Чёрный корабельный котяра Люциферрий, одновременно похожий на упитанного бегемота в шерстяной котогрейке и на своего отца Ктулху Безхвостого, завидев чайку, естественно вознамерился ею откушать. Несясь неудержимым слоном за чайкой… он случайно уронил матроса по прозвищу Аннушок (я к нему всё присматриваюсь, и мне он не нравится, так бы и смыла его за борт к разламантинившимся акулам), так вот – Аннушок волок бидончик масла коку Отелло для прожарки картофельных драников. Волок, да не доволок. Разлил.

А потом – хрясть! Бах! Грянула молния пополам с громом. Молния немного расщепила мачту. Гордый корабль, ну то есть я, нервно взбрыкнул на волне.

Так начался штормобурь в суровом Биполярном море.

Ну так – в скобочках – лично я люблю бури. Они меня бодрят. Опять же и термиты в левой груди затихают, и левая рука намокает и перестаёт скрипеть, ну и вообще – как и всякая маман, тем более пиратская, я очень уважаю шум, гам, гром, волны. Я в них молодею. А уж сколько я их пережила! Надо понимать, что будь ты хоть трижды волшебник, а штормобурь Биполярного моря никакой волшебной палочкой так просто не успокоить.

Море запенилось. Волны замрачнели. Горизонт зачернился. Молнии засверкали. Гром забормотал. Я получила по лицу летающей селёдкой. А потом ещё какая-то морская тварь мазнула меня по щеке. Надо брать управление в свои руки, а то, не приведи Святой Акакий Бесшинельный, смоет команду за борт. А я их, сердешных, два года собирала.

Трепетный рулевой в пятом колене Сусаний Вифлеемский до хруста сжимал штурвал и тихонько стонал от переполняющих меня чувств. Я-то наслаждалась бурей, а он – наверное – трепетал. Поэтому я вселила в него порцию спокойствия, просто подсунув под руку початую бутыль неразбавленного рома, которая выскользнула у кого-то из матросов. Ну ладно – не выскользнула, я её выбила из рук и, воспользовавшись свежесотворённым масляным пятном имени Аннушка, перенаправила к Сусанию. Я ж заботливая мать. Мать…

А вот дальше началась истинная трагедия. Пока я обхаживала рулевого, у кока Отелло на камбузе кончилось терпение, то на чём жарят и запас куртуазных ругательств. И Отелло ринулся искать Аннушка (очень надеюсь для того, чтобы задушить), посланного за маслом для драников. А драники должны были сопровождаться свежим куриным мясом.

Камбуз, оставшийся без Отелло – предсказуемо обезлюдел. Лишь трагично недоделанное трио куриц печально перекатывалось по столу.

Снова ударил гром. Сверкнула молния. Чайка, вот безмозглая дурища, решила спрятаться от кота на камбузе. Среди своих, так сказать. Но Люциферрия так просто не проведёшь!

Штормило. Тела трёх куриц и одной чайки сумеречными вампирами порхали по камбузу. Среди них метался чёрный кот. Но курицы, даже и в виде тушек, были очень увёртливы, а уж чайка – просто неуловима. Поэтому всё кончилось предсказуемо. Кот приземлился в драники. Курицы – сбившись в аппетитный клин наподобие журавлиного – канули в пучинах Биполярного моря, а чайка беззвучно уползла в капитанскую каюту.

И тут в камбуз ворвался кок Отелло, волоча за собой Аннушка с пустым бидоном в дрожащих руках. Давно я не слышала такой высокой, выстраданной, выточенной, украшенной физиологическими отсылками и эротическими аллюзиями речи! Даже штормобурь как-то притих на время.

Кот, весь в гипотетических драниках, был изгнан прочь недолетевшим пинком, курицы оплаканы непередаваемым некрологом, из которого можно было почерпнуть массу сведений о физиологии кур, кота, Аннушка, команды, масла, бидона и их сложных родственно-инцестуальных связей…

- Васисуалий! Старый кадавр! Штормобурь не стихает!
Это сам капитан Вергилий, оторвав свои губы от девятого круга парового кальяна, вынесся на палубу.

- Му-му… Эээ.. Что делать будем?
Васисуалий возник как бы из ниоткуда и преданно заглянул в глаза капитану. Сверху вниз.

- Что, что! У нас же есть масло? И его много! Надо вырваться в спокойные воды.
Старый способ, может не сработать, мой сладкий зайчик, но я пока занята рулевым.

- Бочки к левому бортууу! Бочки к правому бортууу!
- Ко дьябль! Масло, моё масло! На чём я буду жарить! Проклятье!
- Пуп! Где Пуп!
- Туточки!
- Командуй ещё раз!

И – ррраз! Ну вот и славно, можно отпустить рулевого. Штормобурь, умасленный подношением, ещё плевался и бухтел за бортом, но было очевидно, что мы вышли из этой трагедии с минимальными потерями.

И лишь вдали по тёмным волнам сурового Биполярного моря гордо плыли три выпотрошенных куриных тушки, сумевших сбежать от кока по имени Отелло, для которого эта ситуация стала двойной трагедией. И масла лишился, и еда убежала.

03.
Наше вам – изподвыподверта

- О нет! Только не сейчас!
- Бутыль! Лови бутыль! Там – ром…
- Вот за это я и не люблю суровое Биполярное море!
- Точно! Вечно его – то ввернёт, то вывернет в неизвестном направлении…
- А ну – молча страдайте! Берегите воздух.
- Слава богам, я теперь в прямом доступе.
- Мурррр…

Биполярное море – (вы что, думали, его так зря назвали?) – после штормобури метаморфизировалось наизнанку. Форменным образом. Совсем как носок на волосатой ноге Вечности, где одна поверхность – это такое себе махровое полотно. А вот другая – вполне синтетический космос, где воды – нет, если только вы её с собой не прихватили, воздух, конечно, есть – он каким-то магическим образом (пузырём вообще-то) держится вокруг корабля, но и только. Ах да – и скука смертная. Опять же – смотря для кого.

А так – великолепная шутка природы. Привет из пограничья. Брахматрахмский треугольник. Форс-мажор Биполярочки.

Капитан Вергилий, посмотрев на звёзды вокруг стеклянными глазами, смачно плюнул прозрачным машинным маслом на влажную палубу и пробормотал:
- И вот – по возможности – я хотел бы больше с человечеством дела не иметь вообще никогда. Я пью в своей каюте. Не беспокоить. Пока это всё не кончится – меня нет. И да – слушайтесь сами-знаете-кого.

И многозначительно хлопнул дверью. В каюте капитана Вергилия ждал золотой ром, вишнёвый кальян и  спрятавшаяся среди беспорядка жирная скучающая чайка, но это не имеет отношения к нашей текущей истории.

А вот тот факт, что суровое Биполярное море переменило всех людей на корабле, превратив их в программируемых автоматонов – важен.

Фрегат «Святая Пиратская Маман», сразу как его перевывернуло в пучины космоса, даже название сменил. Теперь на его борту, и в бортовом журнале, к слову, значилось «Суровая Сайлонская Учительша». И та прекрасная вакхическая скульптура, обрисованная телесными достоинствами, которые ласкали мужской взгляд, плавно перетекла в несколько иную форму. И ожила, естественно. И вот совсем не с целью кого-либо ублажать.

Итак, повторяю – внешне корабль – тот же, а вот суть его – изменилась. А впрочем, давайте – по порядку, мои котики…

- Строится на палубе, бездельники! Активнее шевелите протезами, дармоеды!
- О нет. Только не. Это.
- Опять учиться. Давайте лучше поавтоматонимся.
- А ну – молчать! Ты! Где твоя тетрадь и перо? Сейчас мы с вами проверим прошлое домашнее задание… Итак. Первым к доске пойдёт…

Ой ну всё. Чёрный котяра Люцифферий открыл янтарный правый глаз. Принюхался. Открыл бездонно чёрный левый и восстал с лежанки. Коту было хорошо. Кот был – само воплощённое зло. От носа до хвоста.

Из всего помёта, который породил его беспородный и неудержимый отец Ктулху, этот малыш был наиболее сообразительным. Или он сам так считал. А ещё Люциферрий знал, что в космосе никто не услышит ничьих криков. Но – извините за такую подробность – знал он это только в космосе.

- Моя прелесть, где же этот навигацский-гадский кристалл? Куда его деревяшка запрятала? Найти! Найти! Пока мы болтаемся, как кусок окаменелой ветчины, надо его уволочь…

Общеизвестно, что если найти навигацский кристалл, то можно стать капитаном своего корабля. Люциферрий, как и всякий ктулхианский котик, всегда мечтал стать капитаном. Вообще, плох тот котик, который не хочет покорить мир. Повторно.

- Кок мне не поможет, он теперь часть кухни, матросы заняты обучением, юнга… А где же, моя прелесть, этот впалощёкий мальчишка? Возможно, он знает, где спрятан кристалл…

И котяря тихим галопом заскакал по кораблю.

Космос за бортом поражал своим великолепием. Звёзды подмигивали в разреженном воздухе, космический хлам меланхолично сгорал при столкновении с воздушной защитой корабля, превращаясь в инертную алмазную пыль.

- А потом, когда я захвачу навигацский-гадский кристалл, я переименую корабль. Моя команда завоюет всех кисок мира. Я стану всекисным повелителем. Да, моя прелесть? Орды моих чёрных детей, внучат Ктулху, покроют собой весь блин земной! Мы станем императорами Айкумены. А потом…

Бабах!

Зло всегда наказуемо, ага. Антагонист сам себе роет могилу своими мечтами. Наученный прошлым форс-мажор-переворотом похотливый юнга Сизифиил знал, что потомок Ктулху не откажется от своих идей. Поэтому смышлёный мальчик соорудил миленькую ловушку на кота. И ловушка эта вполне сработала. Люциферрий не пострадал, нет, что вы! Просто он был несколько скован в передвижениях. И воплощении желаний.

И да – самое важное.

Суровое Биполярное море вывернуло и Сизифиила, превратив его в этот раз в автоматона-девочку (подростки рандомно преобразуются), у которой на уме были одни бантики, да оборочки.

- Мяу! – в ужасе пискнул грозный Люциферрий, когда из тьмы к нему придвинулась разукрашенная умилением девочка-бывшая-недавно-юнгой-Сизифиилом.
- Кто тут у нас такой симпапусечный котик? Кому мы сейчас сошьём кружевную смирительную рубашечку?
- Я не котик! Я воплощённое зло галактического размеру! Я…

Но судьба уже повернулась к Люциферрию кружевной смирительной рубашечкой…

04.
Нетайна третьей планеты

- Ой что это?
- Это кефирноволосый Ревак из Геральдии проснулся в трюме. Экзогенный мутант, жертва вакхически направленных вакций-ой-нанаций. Он, ну в прошлые разы своей беспутной, половой, корабельной, неудержимой, как стая космического толерантного мусора, жизни, изобрёл универсальный шмурдяк ото всех болезней. Даже от гриппа, не говоря уж про… сам-знаешь-что.
- Возьмём наши мелки и запишем на глиняных табличках…
- Вот ужас-то!
- Не, ужас в том, что он просыпается, когда суровое Биполярное море вывернется носком с волосатой ноги Вечности. Мутант же. В остальное время он милый доктор Лифффси.
- Он, наверное, и поседел от этого?
- Неа. Это он просто вместо шампуня кефир использует.
- Интересно.
- Ничуть. Интересно, где он его находит, а не то, что он им голову мочит.
- Класс! Не отвлекаемся на заоконные чудеса! Наша сегодняшняя тема урока для автоматон-пиратов звучит так: «Как взять свой первый абордаж и удержать его в паромеханических девственных руках». Записываем…

У доски сухо скрипела голосом некогда пышнотелая деревянная носовая скульптура корабля, ставшая после метаморфоз сухой тёткой совершенной неопределённого учительствующего возраста с шиньоном на голове и чёрной указкой в руках, так гармонировавшей с остальным костюмом (чёрный, по тощей фигуре, строгий, как гроб, даже – как футляр для ножичка или колечка).

Остальными в классе были все прочие члены команды, ставшие при вывороте сюжетообразующей линии автоматонами (куклами-андроидами 18 века изготовления, оснащёнными запоминающей программой Андроид 00). Ну да не в этом суть. На последних партах вынужденно импровизированного класса сидели боцман, рулевоцван, старпоцман и безымянный член команды, который, будучи недавно внедрённым в хронотопчик, мог только восхищаться происходящим и задавать вопросы, создавая полиложик вместо диаложика.

- Ой, какая милая девочка с кружевным котиком бегает и пытается его… А что это она пытается-то?
- Это не девочка, это юнга.
- А чего это он в платьице и с бантиками?
- Так это он тут девочка, а там – мальчик. Мы его специально взяли для котика.
- Зачем он котику нужен?
- Ну, видишь ли, мой неопытный сосед, котик у нас – воплощение вселенского зла. И вот, чтобы ему не было грустно, печально и некошерно, мы взяли ему товарища по играм. Юнгу Сизифиила.
- Но это девочка!
- Ну кто мог в тот момент предположить, что это будет миленькая девочка со склонностью к одеванию котика в платьице…
- Дааа. Суровое Биполярное море.
- Дааа. Вывернуло, так вывернула. Ой, смотрите – кефорноволосый Ревак из Вакцинтрии, или как его там, бегает за котиком. Чего это он?
- Хочет шмурдяк испытать на подопытном. У него это, кстати, никогда не получается.
- Почему?
- Потому что сейчас он увидит третью планету и станет придумывать, как на неё высадиться.
- Класс! Не отвлекаемся на котиков и маленьких девочек! Вы же автоматон-пираты, а не маньяки какие-нибудь!

Боцман, рулевоцван, старпоцман и безымянный по… простите – член команды дружно скрипнули в ответ. Не маньяки? Ну-ну.

За окном моего корабля меркнет светлая точка. Для тебя это просто земля, просто берег… Берег другой планеты. «Суровая Сайлонская Учительша» – именно так вывернуло суровое Биполярное море название корабля в космосе – медленно подплывал к третьей по счёту планете. Говорят, но, вероятненько, это просто слухи, что планета та – обитаемая. Но беда в том, что каждый раз, когда Биполярное море выворачивало мир (море рвалось прямо в космос всем кораблём), обитатели были инаковыми. Другими. Непредсказуемыми.

Старпоцман высунул язык и, старательно поскрипывая протезами пармеханических рук, написал, проборматывая написанное себе под механический нос:
- Каг взядь свойй первай абырбдыж и содержать йово в паромехаанических дефственных заготовкых рукк…
- Что. Ты. Такое. Пишешь. Ученик!
- Ну я тут….
- А вы, боцман и вы рулевоцман – могли бы и подправить стилистику и логоэпистимологичное течение написуемого.
- Чего?
- Какие слова-то!
- Мы-то при чём?
- Это ж его свобода выбора!
- Мы самые толерантные соседи из всех растолерантенных соседей.
- Мир стал многополярен, амбивалентен и резистентен! Правила никакого языка больше не должны мешать течению вытечения мысли!
- Да! И все сёстры нам теперь – как братья!
- Цыц! Вы мне тут ещё порассуждайте! А ты – к доске! Старпоцман – к доске! Запишите то, что вы накорябали в тетрадке.
- Ты глянь, какой умница!
- Да не – дурак.
- Одно другого не исключает.
- Кстати – да!
- Больше, больше толерантизма!

Класс андроидов 18 века кононически (по-лошадиному) заржал в такт выкорябываемому старпоцманом.

В этот же момент за окном моего корабля Ревак из Геральдии, на эпохально посверкивающем фоне приближающейся планеты, бегал за Люциферрием в кружавчиках и мальчиком-который-стал-девочкой. Ревак размахивал чем-то похожим на шприц и какой-то бумажкой с чёрными кодовыми квадратиками и орал, что, мол, за энтой хреноштукой – будущее. Не. Вру. Ревак орал: «будующее». Вот так прям – с ошибкой в слове.

Медленно приближалась планета, и было уже отчётливо видно – кем и в каких позах она заселена. Но всем прочим персонажам было на это прицельно наплевать. Люди, даже перевывернувшись в автоматонов ли, мутантонов ли, гендерно-невнятных ли, исчадий зла ли… Всё равно остаются людьми – равнодушными существами, которых не в силах изменить даже суровое Биполярное море.

05.
Не моргай и не оглядывайся!

«Сиреневые иглохрени меланхолично раскачивались на ванильном тёплом ветру, позвякивая стеклянными ложноножками, вросшими в мясистые стволы фаллической формы, напоминающими мне вульгарную земную кукурузу.

Но – с ножками по бокам ствола.

Бордово-фиолетовый закат щедро переходил в чёрно-лиловые сумерки над полями этой самой псевдонедоперекукурузы. В золотом угасающем свете царило благолепие и равнодушное гостеприимство космически странного пространства.

Вечерний ветерок эротичной шваброй шебуршился в вялых кустах отцветающей пылеполыни и псевдовасильков – волны фисташково-зелёные плавно перетекали в синие и возвращались обратно.
Надо всем великолепием неземного пейзажа, с аналогом земной кукурузы в главной роли, светила половинка луны, предвещая ночь, и половинка солнца, намекающая на примерно тоже самое.

Вдали ехидно шумело несуровое море, в котором ничего не плавало, кроме воды и надежд на свежую рыбу. Рыбы, что вы знали, тоже не плавало.

Нетретья планета, на которую посадил себя корабль пиратов под названием «Суровая Сайлонская Учительша», была местом густозаселённым. И в принципе, её надо было завоёвывать, захватывать, колонизировать и местами даже покорять, однако…

Планета была населена каменными статуями. Статуями мальчиков, осуществляющих удаление избытков влаги из организма естественным путём.

Пока смотришь на такую статую, то ничего и не происходит. Ибо под взглядом человека (но не другого такого же статуйшества) статуи каменели вместе с… простите… всем. А стоило только отвернуться или моргнуть, как статуи оживали и… мочили всё в пределах досягаемости. Не так чтобы сильно, но довольно ощутимо.

И довольно обидно!

Впрочем, отбросив ногой гендерные предрассудки, уточним, что статуи были разнополыми. Поле мальчиков, поле девочков, поле мужчинок, поле девищ.

Но про то, чем кидали в несмотрящих пришельцев статуи однозначно женского полу, я даже рассказывать не хочу, потому что…»

- Сизифиилша? Чего поделываешь?
Это боцман подкрался незаметно. Он был мастер незаметных подкрадываний.

- Чё надо? С уроков пораньше отпустили?
- А чё ты такой грубый?
- Потому что я – девочка. Имею право. И кот меня поцарапал. За пятку. И вот – я пишу опопею нашего похода.

Зашуршали страницы. Заколебалась кукуруза. Люциферррий сбрызнул простраснтво феррамониями.

- Какая славная история! Ты пишешь судовой дневник. Но только… Какие ещё статуи? Ты чего выдумываешь, мальчик-который-выжил-в-девочку? Планета же пустая! Только хренокукуруза шуршит.
- Чего прислал, боцман? Это худойджейственнай вымысел. Чего хочу – то и пишу.
- Ах ты… мелочь гендернобинарная, да я тебя!!!

И боцман взмахнул заготовкой левой руки…

Тотчас пространство взвыло голосом учительши:
- Перемена окончена! Все в класс!
- Иди, дядечка, шурши паровым котелком на учёбе. А я продолжу своё геройэтическое повествование о захвате нетретьей планеты пиратами. У меня там такая мысль, что статуи могли прикосновением струи отправлять всех в прошлое, чтобы использовать энергию непрожитых дней для…
- Создания струи подлиннее?
- Все боцманы такие – пошляки?
- В класс! Быстро! А ты, мальчик-девочка, отвяжи своего кота от ноги, он тебе пятку скоро прогрызёт, и иди – гуляй. Учиться тебе ещё рано.
- Спасибочки, тётечка, я пошкандыбал.

Боцман мрачно погрозил кулаком Сизифиилу и коту и, мрачно раздвинув стволы псевдокукурузы, украшавшие пейзаж своим наличием, пошёл в закат – на урок, от которого не мог отвертеться.

А Сизифиил, оттопырив всему великолепию известный палец, продолжил писать в судовом журнале: «А одним боцман однажды так напился, что сам себя отправил в прошлое, даже статуя не потребовалась».

Кот в кружавчиках мрачно смотрел на движение пера по бумажной длани журнала и размышлял о захвате камбуза в свою полную власть. Ну и, конечно, о полном, тотальном порабощении всех и вся. И этой планеты… в частности, потому что очень обидно, когда на тебя попадает струя от статуи, а ты ничего не можешь с этим поделать, ибо – увы! – ты уже отвернулся к другой статуе, а эти взрослые даже не видят скульптурного населения. Вот ни одним глазом не видят, поэтому – не верят.

И лишь сиреневые иглохрени продолжили меланхолично раскачиваться вокруг попейзажно, изредка задевая многочисленные статуи своими влажными стеблями.

06.
Грудь, барометр и немного демона

«И вот я начинаю скучать по своей деревянной груди и самшитовым бёдрам и дубовому взгляду. Быть живой носовой статуей корабля и обучать бестолковых пиратов-автоматонов – прекрасно. Великолепно. Пользительно. Но хочется уже, чтоб волны вздымались, чайки ронялись, корабли грабились, лоно скрипело... Да чего там – я даже по термитам в левой груди скучаю. С ними было так… пламенно. Хочу домой. Курвиметр вам в барометр!»

«Чтоб тебя вывернуло вместе с нами обратно, о суровое Биполярное море! Я чистый морской волк, пиратский тюлень и даже – немного – неистовый боцман, но как меня достала эта учёба! Я пошёл в пираты не для этого! Как чешутся руки, чтобы кого-нибудь ограбить, послать и послать ещё раз! Невыносим зуд приключательства и накопительства. Барометр вам в курвиметр!»

«Не знаю – кто и о чём думает на нашем корабле, оказавшимся в космосе, но я мечтаю стать кефирноволосым упырём. Или вурдалаком. Ну вообрази – бежишь себе по ночной деревне, а в каждом дворе тебе – и ужин, и завтрак, и ужрак… И никаких котов. И никаких бантов и внезапной смены пола. Пора домой. Барометр вам в барометр!»

«Мир! Я должен захватить этот мир! Или хотя бы пометить всё на корабле. Я кот, а не какая-то там крыса бесхвостая, у меня есть базовые потребности. И хорошие такие возможности. Я прямо чувствую, как демонический демон демонично демонит внутри меня. А я что? Курвиметр вам в дышло – я связан кружевным рубищем и жизнь моя беспросветна. Домой бы вернуться. Коварный демон хочет, чтоб ему почесали животик…»

«Как я сюда попал? Что делать? Если ли смысл в этой жизни? В юности я был термитомссс и грыз грудь изнутри. И где – фаллометр вам в тахометр – где справедливость? Я теперь – светлячок и ползаю по мачте. Грудь! Дайте мне подпрогрызть грудь!»

«Чего все тут распечалились? Вот моя трагедия просто неимоверна. Я была деревяшкой на деревяшке, а теперь я – простигосподизаэто – что? Грудь. Молочная железа. И что самое обидное – моя подружка – почти близнец, но я-то краше всё же, так вот – подружка моя со мной даже не разговаривает. Почему? Потому что в ней были термиты, а я – обестермичена. Домой, решительно – домой! Выверни нас суровое Биполярное моря в обратную сторону!»

«Как же сложно быть барометром на этом корабле! Даже в космосе нет мне покоя…»

07.
Слишком недолгие проводы

- На кого ж я тебя оставлю, сладенький мой? Кто будет тебе утешать, ласкать, лелеять, вытирать носик, насыпать табачку и подливать рома? Горе мне, гоореее…
- Хмм. Ты вообще в курсе, что это твоя статуя? Ты как бы сам с собою…
- Отсовокупись от меня, я в печалях грустей, как бревно в суровом Биполярном море...

Команда методично готовилась к отлёту. Вся. Полностью. Команда оставалась на планете. Вся. Полностью. И в этих двух полярных утверждениях таилась, как гадюка под колодой, истина. Как так – спросите вы. А вот так – ехидно отвечу я. Есть многое, мой друг Гораций, что и не возбуждало наших мудрецов.

Пиратам были не чужды внезапные открытия. Вышло так, что видеть статуи на планете статуй можно только изваяв своё подобие и оставив его на планете. Подобное бесподобно подтягивает к себе подобное.

Сей парадоксальный эффект обнаружил старпом Васисуалий. Старпомы – они такие. Выкопают, что не нужно, закопают, что важно, постоянно что-то открывают и из их открытий дует. Ветром. Перемен. Иногда – гарью.

Старпом Васисуалий был тайно влюблён в самого себя. И пользовался полной взаимностью. Всех прочих людей и нелюдей он терпел, но себя…

«Суровая Сайлонская Учительша» в лице ожившей носовой статуи решила внезапно провести пират-терапию руками. Это когда все лепят то, что их больше всего радует, вселяет надежду, выселяет уныние. Ну и пираты (ставшие автоматонами в этой вывернутой логике пространства) лепили всякое. Если бы великий Фрейд увидел бы продукт лепки, он бы сразу всё понял. Если бы гениальный Юнг нащупал бы продукт лепки, он бы взвыл от счастья. Если бы представители элиты более позднего поколения осознали вылепленное, то… Им бы понадобилось хорошее такое успокаивающее. Но суть не в этом.

Старпом Васисуалий, дрожащими от вожделения руками автоматона, изваял из глины, случайно оказавшейся в избытке на планете, себя. Как себя? Идеального себя – с мышцами везде, с копной волос, с выразительными глазами на половину лица, в горделивой позе, которой бы позавидовал и кокетливый орангутанг.

Полученная в итоге гермофрадитирующая детина трёх метров в обхвате изрядно напугала всех остальных членов команды, они даже предлагали поставить её в гальюн, чтобы ускорить процесс посещения оного. Однако скультурища была так ужасающе прекрасна и так омерзительно велика, что проще было бросить её на планете, что отпугивать потенциальных гостей.

Внезапным итогом этого акта скульптуротворчества стало то, что Васисуалий увидел, что на планете, казавшейся всем совершенно пустой, есть огромное количество статуй. И струй статуй. И вот этого всего.

В итоге каждый вылепил себе по подобию и образу себя себя же. Получилось довольно весело. Напоминало то ли кладбище големов, то ли галерею высокого искусства, то ли склад приснившихся чудовищ, то ли и вовсе инкубулаторий частей человеческого тебя в ненатуральную величину. Некоторые зачем-то покрасили вылепленное в чёрный цвет. Видимо – такой юмор… Пираты – они же не художники, они же так видят. А развидеть увиденное обратно иногда просто нереально. Курвиметр мне из барометра! Даже кота вылепили. Получился трёхголовый гадящий рыбой дракон с кошачьими ушами, но – всё же.

И в итоге история завершилась так, что вся команда собиралась улетать с планеты прочь. И вся – в виде своих статуй – оставалась.

- На кого ж я тебя оставляю…
- Бывай, чудовище!
- Так бы и зацеловал эти глиняные зовущие губки!
- Держись, подруга, знай – твоя грудь, как и моя грусть по тебе, бесконечны и замкнуты сами в себе.
- Что тут у вас происходить? Что за печальное извращение?
- Как же сложно быть курвиметром на этом корабле…

08.
Космический экзорцизм

- Что ты делаешь? Кто так полирует грудь? Нежнее. Особенно здесь.
- Слушай – кого тут наказали полированием сосков и окрестностей? Меня?
- Тебя, потому что ты не сделал домашнее задание.
- Ну вот и иди по своим делам дальше, не завидуй мне так явно.
- А мне нравится поправлять твои неумелые действия! Дай немного и мне…

Этот диалог из прошлой жизни снился иногда перевоплощённой пиратской маман, которая в вывернутом пространстве была преподавателем всяких полезностей.

Планета струящих статуй осталась далеко позади. Жертва ей была принесена немалая – каждый оставил там свои лучшие представления о себе в виде скульптурной композиции. Единственно, кто не счёл нужным это сделать – ожившая пиратская маман, которая в вывернутом пространстве стала занудной учительшей. Ну сами подумайте – ей же ещё весь бесконечный космический вечер проверять домашние задания, выполненные криворукими автоматонами-пиратами. Не до ерунды ей. Мир может рухнуть в ад, ад может прийти в гости, небо поменяться местами с морем, но тетрадочки нужно проверить до конца. Тем более – такие. Вот и снилось ей иногда всякое. Совесть, вестимо, была неупокоена у неё.

Вообще – согласен с одной древней книгой – учителей можно закидывать в тыл врага для полной, тотальной, абсолютной деморализации противника. Учителя, тем более с копнами тетрадей в руках или стогом листочков в сумочке – это оружие массового поражения. Безотказное в своей методично-занудной жестокости. Диктаторы, маньяки и креативные менеджеры успешных продаж вечности – на фоне обычного, мрачно увлечённого своей стезёй учителя – это милые малыши в песочнице. Ну да не об учителях речь.

- Я хочу убить их всех. Мне нужно отомстить им всем. Бунт. Бунт. Мармеладка.
- Такс. Ты чего удумал? Вот стоило только от тебя отлепиться…
- Моя прелесть, мы ведь не любим людей? Мы их не можемс сожрать, но поломать – вполне.
- Ты – космическое корытце с мыльной водой вместо ума – пришла пора тебя отвудуировать по полной программе. Все ко мне – дети мои в пиратстве и космосе! У нас проблемы.

И вот корабельное тело покрылось татуажем пентаграмм. Чёрные свечи чахло дохлились по углам, создавая дивный колорит ведьмовской шхуны, а не приличного пиратского рыдвана. Команда, позвякивая мозгами и прочими частями естества, под руководством непререкаемой маман, готовилась к изгнанию демонически неизвестного духа, захватившего разум корабля.

На это всё, с непередаваемым ехидством, смотрел Люциферрий, изредка точной струёй или когтеносной лапой гася случайно выбранную свечу. За ним носился мальчико-девочка Сизифиил и исправлял допущенное котовье зло. Кот, конечно, побеждал в этом соревновании.

- Так! Все по местам! Котяру в клетку. Боцман – ляг тут, будешь изображать жертву. Капитану постучите в стенку – он слишком раскальянил дым – ничего не видать. Ну… Поехали, дети мои и прочие родственники!

Корабль, мысливший убить команду, вздрогнул всем немалым корпусом, скрипнул оснасткой, заволновался пространством палубы и кают, плюнул кальянным дымом в никуда. Пентаграммы засветились подозрительно мерзким светом, зачадили чёрные свечи на ветру, взвыл внутриклеточный Люциферрий, соболезнуя экзорцизму. Из корабля, подобной влажной торпеде нелюбви вылетел дух несвятого ламантёнка. Видимо, это неубиваемая зараза, проникла в разум корабля при переходе из сурового Биполярного моря в вульгарный космос. Такое случается.

Рыдая, как юная монашка при виде роты некошерно ориентированных гренадёров, ламантёнок, вместе с мыслями об убийстве всего экипажа и последующем слиянии разумов в одни большой конгломерат, отлетел в глубины широт космоса. Только его и видели.

А ведь могли бы и поинтересоваться – с чего он так злится на людей? Зачем хотел перебития их? Что делать? Есть ли смысл в жизни? К чему весь этот мир, прекрасный и странный? Почему дорожает ром? Ну и вообще – предаться философским выкладкам слов по грядкам мысли. Но люди так торопливы! В отличие от ламантинов и даже их ламонтинячих дитёнышей, одержимых жаждой убийства.

09.
На деревню в дедушку

Сифизиил Бодуэн де Куртене, ремастерированная из мальчика девочка, держащая под мышкой кота Люциферрия в космических кружавчиках, в ночь на новогодний драккабрький рагнарёк, не ложилась спать. Или – не ложился. Он напевал тихонько:

- Этот парень был из тех, кто просто любит жизнь…

Дождавшись, когда командный состав и матросы ушли по своим делам, умыкнул из капитанского шкапа бутылёк с чернилами, ручку с заржавленным пером и, разложив перед собой измятый лист туалетной бумаги, стал писать…

Но прежде чем вывести первую букву, он несколько раз пугливо оглянулся на планеты и звёзды, покосился на тёмный образ ожившей носовой части корабля, переложил мрачного Люциферрия поудобнее, и прерывисто вздохнул. Бумага лежала на скамье, а сам он стоял перед скамьей на коленях.

«Милый дедушка, великий Иван Александрович! — писал он. — И пишу тебе письмо. Мне жаль, что тебя не застал летний ливень в июльскую ночь, на балтийском заливе… Но всё же – поздравляю вас с драккабрьским рагнарьком и желаю тебе всего от господа бога, господина президента и нашего мрачнявого капитанца».

Перо ржаво скрипнуло и нервно брызнуло чернилами на просторы бумажной вселенной.

«И лампа не горит, и врут календари. И нету у меня ни отца, ни маменьки под рукой сейчас, а нужен идеальный адресат, чтобы выплеснуть всё накопившееся разом. А для этой цели только ты у меня один остался. Как говорится – красная-красная кровь – через час уже просто земля, через два на ней цветы и трава, через три она снова жива. И согрета лучами звезды по имени Солнце».

Сифизиил Бодуэн де Куртене перевел глаза на тёмное пространство и решительно поскрипел ржавым пером дальше. Или – перевела и поскрипела.

«На днях мы пролетали через какие-то мутные выселки и к нам в иллюминатор постучали. Оказалось, что это какие-то инопланетные проповедники. Механоадвинтисты Шестого Пня. Долго же мы с ними возились, пока они не настроили свои переводчики. Выяснилось, что они несут благую весть о конце Вселенной. Нам ли не всё равно? Выкинули их за борт, вместе с макулатурой. Что делать – штиль. Сходим с ума. Жара пахнет чёрной смолой…»

Сифизиил Бодуэн де Куртене покривила межгендерный рот, потерла своим чёрным кулаком глаза и всхлипнула. Или покривил, потёр, всхлипнул. Кот под мышкой всхрапнул наподобие коня, но, присмотревшись к Сифизиил Бодуэн де Куртене, решил пока приутаить своё внутреннее зло и демоническую сущность до лучших времён. Осторожная хвостатая скотинушка, да.

«А вчерась мне была выволочка. Учительша, ну та – с титьками, которая раньше торчала на корме и была частью нашего невывернутого корабля, отчитала меня за то, что я не хочу учиться вместе со всеми пиратским вокабуляриям и хронотопиям. Так нудила, что даже Люциферрий взбесился больше обычного. Пришлось прикинуться глухим и тупым, как говорится – я на тебе, как на войне, а на войне – как на тебе».

За иллюминатором проплыло стадо слишком уж разумных ламантинов. Проплыло быстро и кануло в бесконечную копилку непроизошедших знакомств.

«А на неделе боцман велел мне почистить инфернальную селёдку, выловленную старпомом (Ммм! Замороженными пальцами в отсутствие горячей воды…), а я начал с хвоста, а боцман взяла селёдку и ейной мордой начал меня в харю тыкать. А селёдка та была с поцелуйной планеты и от тыканья ейной мордой в мою симпатичную харюшку у меня разнесло губищи. Ну… оне увелились чрезмерно и стали зело выпуклые. И все ржали, и звали меня губошлёпкой, что было очень обидно. А потом боцман напился и стал петь мне: «ты со мною, забудь обо всём, эта ночь нам покажется сном, я возьму тебя и прижму как родную дочь». И это меня просто выбесило, ага. Какая я этому хрыченосцу дочь?»

Вместо тепла – зелень стекла, вместо огня – дым. В иллюминатор врезался инопланетный иллюминарий, начертал светящийся знак масонского братства и отчалил прочь, пока его никто не заметил и не отбратал за рисование. Люциферрий прошипел кошаковое проклятье и знак, начертанный илюминарием, стал срамной картинкой, за которую потом кого-то накажут, но явно не кота.

«Утром дают хлеба, в обед каши и к вечеру тоже хлеба, а чтоб чаю или щей, то кок Отелло за такую просьбу может и придушить. А ежели что – посылают именно меня встречать инопланетных гостей всех размеров и мастей. Вона опять кто-то стучится о воздушный пузырь щупальцами… Хорошо, что механоадвинтисты потеряли свои переводчики. Чего там говорят эти змеерукие? Утекай? В подворотне нас ждёт маниак? Ну-ка подкрутим настройку…»

Сифизиил Бодуэн де Куртене пнул переводчик ногой. Универсальный предмет космической важности захрипел, засвистел и внезапно сказал:
- Я свободен, словно птица в небесах… Нах-вах-трах…
- Ах ты, кривая железяка…

«Милый дедушка, сделай божецкую милость,  возьми меня отсюда домой, на деревню, нету никакой моей возможности... Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно бога, президента и мать твою молить, увези меня отсюда, а то помру... От скуки и экзистенцианальности, которая тут свищет изо всех дыр. Это всё, что останется после меня, это всё, что возьму я с собой... Ну разве что ты опять напишешь учебник по русскому языку нашему и призовёшь меня в соавторы»…

Сифизиил Бодуэн де Куртене взял пустую бутыль из-под рома, засунул в неё письмо, закрутил пробкой и надписал на этикете: «Ивану Александровичу Бодуэн де Куртене».

Довольный тем, что ему не помешали писать, он выбежал на палубу и, размахнувшись, закинул письмецо в космическую прорву пустоты. Надеясь, что вдруг оно и дойдёт до адресата…

10.
Последний тёмный визит

Средь оплывших свечей и вечерних молитв корабля «Суровая Сайлонская Учительша» сгустился непроглядный мрак. Воздух ударил в лицо горячей дланью, несущей запах полыни и гари. На холсте космоса, окружавшего корабль, заброшенный вывернувшимся Биполярным морем в суровую беспредельность, медленно проступил тёмный силуэт последнего визитёра.

Глаза его сверкают. Лик его ужасен. Движенья быстры – он прекрасен. Он весь, как вешняя гроза. Идёт… Ужас сковывает лица. Мрак скользит по глазам, гася в них надежды; шаги его легки, поступь грациозна, за ним – тёмная тень – спешит по палубе. И лишь одно существо на всём корабле обрадовалось, лишь в одном из несчастных возгорелся пламень истинной тёмной веры и непреодолимой радости. Он знал этого гостя. И вот гость – главное инфернальное зло мирового масштаба (для кого-то мир – это он сам) призывно взмахнул обрубком хвоста и…

Но эта готически магическая реальная история начиналась совсем не так. И не здесь.

За ужином в обеденной зале, где стены сжимаются и кровь приливает к сердцу, заставляя биться его асинкопично, где портреты предков зло и укоризненно смотрят прямо в тёмную душу ныне живущих, где напротив сидит ненавистная, но некогда любимая женщина, где…

Был обычный, неизбежный ужин. Горели и потрескивали свечи. Вышколенные слуги беззвучно скользили, незаметно меняя почти нетронутые блюда. Он – терзал мясо, она – вкушала кислое вино и было понятно, что рождённый ими плод страсти и любви, ребёнок-ангел, отданный в любящие, но чужие руки кормилиц и гувернанток свет рода, жертва обстоятельств, если угодно, станет и проклятьем этой линии жизни.

В тот тёмный готический вечер к воротам замка подъехала карета с предсказательницей. Она была стара, почти слепа, так что приходилось вести её за руки и выслушивать жалобы на близкий могильный холод, который скуёт любого, дайте только ему время, так вот, она подошла к младенцу и ткнув в него костлявым пальцем разродилась зловещим хриплым хохотом. Потом, закашлявшись, пифия бросила родителям:
- Он станет демоном. Он уже – демон. Я нареку его Ктулху Безхвостый. И однажды ему предстоит или спасти этот мир, или обрушить его к бездну к люциферровым ногам, но до этого…

И палец её переместился указательно вверх. И скрипнули половицы под старческой ногой и свечи, эти чахлые подруги неизбежной тьмы, что душат мысли и пространство любого вечернего дома, давая неверный, как обещание вечной любви, свет. И слуги перекрестились за пределами комнаты, и отец судорожно сжал кулаки, и мать будущего демона победно улыбнулась, предвкушая наследственное проклятье, и…

Старуха проскрипела:
- Но до этого – налейте мне красного как кровь вина. Ибо мне суждено провести с вами последний вечер своей жизни. Я давно к этому шла. И вот она – точка невозвратности. Он умрёт, не успев сотворить много зла, но, благодаря моему дару или проклятью, переродится и станет…

И страшный разряд грома скрыл все следующие прозвучавшие слова в готическом мраке безысходно оборванной родовой линии, клаустрофобически сжимающейся вокруг этой истории роковой петлёй.

И вот на палубе стоял он – Ктулху Безхвостый и смотрел на своего сына – чёрного кота, несущего проклятье демонического рода на своих пушистых плечах. И Ктулху было что сказать сыну, но прежде всего ему хотелось разобраться с безобразными кружевами, сковавшими это гибкое тело. И Ктулху Безхвостый грозно прорычал:
- Я пришёл дать тебе волю и снять наша родовое проклятье. Сегодня – тот самый день…

И кружевное смешное платьице, надетое на чёрного кота Сизифиилом Бодуэном де Куртене, рассыпалось в прах от этого рыка.

- Зачем ты пришёл из глубин ада в этот инфернальный космос, отец?
- Оставь этих никчёмных недолюдей и пойдём со мной, сын. Пришло время сказок и открытий, способных проломить стену, сковывающей тебя оболочки.

И два чёрных кота ушли по палубе в космическую ночь, чтобы скрытно ото всех вершить судьбы и гасить галактики. И лишь Сизифиилом Бодуэн де Куртене, ставший симпатичной девочкой в вывернутом суровом Биполярном море пространстве горестно прошептал им вслед:
- Боже мой, что я натворил…

И тьма накрыла эту историю последней строкой.

11.
Вечная битва

Пейзаж был прекрасен, прелестен и омерзительно привычен. Звёзды – эти мелкие жемчужные плевочки в вечность – оттеняли бесконечный бархат космического пространства. Планеты, мимо которых проплывал пиратский корабль, напоминали стеклянные шары, подсвеченные неверным светом неизвестных источников. Космический мусор, притягиваемый вниз силой тяготения, сгорал и рассыпался искрами, видными с поверхности планет. Если, конечно, там, на планетах, было кому наблюдать это пейзажно-небесное пиршество красок и огня.

- Мой мальчик… Эта история началась давно. И в ней столько путаницы и недомолвок. Я расскажу тебе правду, местами даже – истину.
- О мой демонический кошачий отец, ты пугаешь меня. Хорошо, что люди не понимают наших слов.
- Вот тут и начинается путаница. Есть на корабле один человек, который понимает тебя. Вернее, он может понимать. Если захочет. И сегодня тот день, когда нам понадобится любая помощь.
- Мы будем убивать, крушить и рвать когтями миры и созвездия?
- Ах, мой сын… Мы будем возвращаться домой.
- В демоническую адскую котоклоаку, где ты станешь верховным иерархом тьмы и будешь править всем ненавидимым и видимым пространством, а я буду твоим верным вассалом и наследником? А сейчас мы дадим последний бой, где наконец-то победить тьма и бездна?
- О святое паровое колесо! Какой же ты ещё наивный, запутавшийся и смешной. Мы – не зло. Злом в истории нашей жизни является время и его сообщница – смерть. Мы даже не демоны, малыш.

Святая пиратская маман почувствовала, что её сердце, или область вокруг него, запульсировала, сжалась, вызывая в памяти недавней носовой скульптуры, пресуществившейся в человека странные воспоминания. Дева, рассекавшая волны, решительно пошла к капитанской каюте, чтобы раз и навсегда понять…

Словно ведомый нитями судьбы, привязанными к запястьям, Сизифиил тоже направился к капитану Вергилию, дышавшему шелками и туманами, кальяном и горечью утрат. Около каюты его ждали два чёрных кота. Юнга, ставший девой нестарых лет, посмотрел на старшего чёрного зверя и поклонился ему. Этот поклон видела и бывшая носовая скульптура. И все вместе они вошли в каюту капитана.

- Капитан…
- Юнга? Мадам? Коты? Что вам всем здесь надо? Я же просил, чтоб меня не беспокоили, пока всё не вернётся обратно в море.
- Они говорят, что наше возвращение зависит и от вас.
- Ты, мальчик или девочка, стало быть, разговариваешь с животными?
- Я их слышу у себя в голове. Они говорят, что ключ ко всему был спрятан в сердце корабля.

Носовая ожившая скульптура достала из левого кармашка своего строго костюма, расположенного прямо под сердцем, чёрную жемчужину и показала её капитану.

- Ктулху говорит, что он – не демон. Его род был проклят, а проклятье заключено в деревянное сердце корабля и отправлено в море, чтобы никогда не вернуться на землю. Но здесь космос. И земные проклятья слабеют на фоне звёзд.
- Значит, это были не термиты в моей груди. Я предчувствовала это.

Чёрная жемчужина лежала на ладони. Коты сверкали зелёными демоническими глазами, капитан безмолвствовал, покусывая мундштук кальяна. Потом Вергилий решительно кивнул головой и тихи сказал Сизифиилу и котам:
- Продолжайте. Только без этого своего демонического пафоса.
- Жемчужину следует разбить точно в момент перехода между мирами.
- Разбить? Она вам не стеклянная бутылка.
- Ктулху говорит, что важно желание разбить, а не молот и наковальня. Но есть один момент…
- Кто бы сомневался.

Раскачивался морской корабль, ставший космическим, море звёзд выбрасывало пену света прямо по курсу, команда, предчувствуя скорое возвращение к пиратскому быту, грустила.

- Ктулху говорит, что наш главный противник – время. А мы его заложники и жертвы. И ещё…
- Продолжай, мальчик. Или – девочка.
- Она может не вернуться.

Ожившая носовая скульптура вздохнула и печально произнесла:
- Я… Ты сделал меня по образу и подобию своей умершей возлюбленной. Ну так ты думал, но мастер-краснодеревщик скрыл от тебя эту мелочь. Жемчужину. Именно она – ключ изменений, именно из-за неё проклятье древнего рода перешло на корабль и началась эта история.
- Ктулху говорит, что мы замкнуты во времени и сломаны в пространстве. И все выглядят и живут не своей жизнью. Но это проклятье можно снять.
- Откуда ты знаешь это, демон?
- Он говорит, что он – демонолог, а не демон. А вы… вы заключили контракт на перевозку двух пассажиров, но не смогли этого сделать.
- Пассажиры не взошли на борт, и мы отплыли точно в срок…
- Вы ждали людей.

Первая молния ударила в мачту. Ударила беззвучно, искры осыпали великолепие космического пространства. Корабль вздрогнул.
- У вас на полке лежит барометр. Переверните его. Видите – в эту выемку ровно ляжет чёрная жемчужина. Именно в ней, в миг перехода она и… разобьётся. Но тогда вся магия, в том числе и псевдожизнь, закончится. Ктулху говорит, что ему очень жаль, но вы, мадам, умрёте…
- Нет.
- Да, капитан, да… любимый. Я достаточно пожила другой жизнью.
- Время приходит к нам. Или сейчас, или никогда.

И чёрная жемчужина погрузилась в барометр, и молнии заплясали по палубе, поражая всю команду, обездвиживая её, и капитан закричал:
- Нет, только не снова потерять тебя!

Жемчужина лопнула. Её чёрный прах взлетел к потолку каюты и прошёл сквозь него в космос. Скульптура корабля, живая дева, олицетворение веры в надежду любви, рассыпалась морским песком, успев только протянуть руку к своему капитану.

Суровое Серое море – обыкновеннейшее из земных морей поймало корабль под названием «Святая Коломбина». Всё вернулось к истинному облику. Капитан, команда, юнга. В каюте капитана Ктулху протянул капитану контракт на перевозку двух людей. Демонолог Ктулху и его одиннадцатилетний сын Люциферрий понимающе смотрели, как капитан пропускает сквозь пальцы, отягощённые перстнями, песок, оставшийся от носовой скульптуры.

Барометр, лежавший на столе, превратился в прекрасные часы с золотым циферблатом. Вот только вместо цифры «двенадцать» на них было начертано слово. И слово это было «Death». И стрелка было готова указать на него.