Осенний эскиз

В сентябре было по-летнему тепло и легко дышалось. После каменной клетки города царицынская золотисто-зелёная буря листьев казалась мистической. Между валунами и корнями мелькали хитрые мордочки эльфов-белок; откуда-то из серебристо-высоких облаков вываливались на траву божьи коровки. Издали не поймёшь, жучки это, или россыпь рябины. Рыжие брызги на неуловимом оттенке дымчатого, нефритового зелёного. Упругие пледы сфагнума, разбросанные на кочках у подножья влажного леса, на вид были шелковистыми и тёплыми. Хотелось зарыться в них ступнями, пропитаться хвойным запахом, срастись с корой, стать частью леса. Всё вокруг казалось влюблённым, свежим, звонким, полупрозрачным. Ласковый сентябрь тёк по древесным стволам, росой оседал на отцветающих васильках, застревал в кленовых кронах; он почти осязаем – цвет сентября.
Этот неоконченный набросок – выхваченный из реальности лесной дух -  лежал на одном из ресторанных столиков. Девушка отложила испачканную сентябрём кисть и улыбнулась сидевшему напротив юноше. Настроение – ласково-светлое, под стать эскизу. Пахло покоем, яблоками, мхом; в воздухе витало счастливое предчувствие. Многозначительная улыбка, постукивание пальцами по столу, заказанное шампанское... Вдохновенный монолог юноши был соткан из тем вечной любви, блестящей карьеры, умного дома в ближайшей перспективе и пока состоящего из одного экземпляра парка машин (его гордости и страсти). Свою речь юноша шутливо закончил — к тому же у меня папа — генерал! - и сделал официальное предложение.
Мимо столика, сгорбившись, прошла морщинистая, похожая на грецкий орешек старушка – продавщица деревенских букетиков. Уловив заинтересованный взгляд спутницы, юноша ничуть не смутился и в очередной раз пошутил по поводу ее романтичности и непрактичности. «Я приготовил для тебя кое-что получше. Цветы! только в отличие от..., - он пренебрежительно кивнул в сторону удаляющихся хризантем, - словом, они будут радовать тебя не один день». Молодой человек преподнёс невесте большую прозрачную коробку. Из пластикового окошка выглядывал ворот украшенного искусственными цветами свадебного платья.
Две пары глаз: в одной разлит дымящийся горячий шоколад, бархатный, золотистый, вязкий. В другой – светло-синяя изморозь, ресницы присыпаны пеплом. Девушка пристально смотрела на своего спутника, в самую глубь сердца – пыталась почувствовать, угадать, отыскать неподдельную искренность. Вспомнив онегинскую строчку "стихи и проза, лед и пламень", она усмехнулась. «Наверное, это и есть счастье, а поэзия, картины – для бумаги. Не может быть, чтобы и на этот раз померещилось...» , – мысли светлячками вспыхивали, мелькали, не давая сосредоточиться, принять решение. За столиком тем временем становилось темнее: небо обволакивали густые молочные облака.
Над головами рявкнул гром, и через секунду на прохожих опрокинулось небо. Глинтвейн в чашках помутнел, а печенье устало раскисло. Дождевые капли – ледяные и колючие. Солнце предательски спряталось за молочным пологом, оставив растерянных людей мёрзнуть в своих лёгких платьицах и футболках. Юноша увлёк свою спутницу внутрь кафе, к клетчатым шерстяным пледам, но даже туда через трещинки в оконных рамах просачивался осенний холодок, от которого кожа покрывалась цыпками. Укутавшись в стёганые шали, влюблённые стали похожи на большущих неуклюжих бабочек, заботливо укрывавших друг друга крыльями. "Нет, все же не мерещится...", – подумала девушка и уткнулась носом в его плечо. Они ждали, пока дождь утихнет: ждали молча и счастливо.
После грозы озябшие посетители стали понемногу показываться из своих укрытий, предзакатная площадь оживилась. Влюбленные поспешили к машине, чтобы успеть добраться домой засветло. Он заботливо взял её за руку: «Какая холодная!» 
«А вот и моя любимица!»,– юноша с восхищением продемонстрировал невесте новый спорткар. Стоит под клёном, отливает иссиня-чёрным, будто сплетён из ночного воздуха. Капот успел высохнуть и нагреться на солнце, от дождевых капель остались белёсые разводы, покрывшие краску замысловатым узором. "Похоже на тёмный мрамор," – обронила девушка, пока её спутник бережно протирал автомобиль ворсистым полотенцем. Но сама она походила на мрамор куда больше: губы посинели, на замёрзших руках контрастно просвечивали венки, шоколадные глаза немного воспалились от сырости и осеннего ветра: уже не тёплый напиток в них, а чёрные грустные кристаллики. Шевелить пальцами было слегка больно – они окостенели и продрогли, будто кровь превратилась в лёд, а в подушечки воткнулись сотни крошечных иголок. Но девушка послушно ждала, когда юноша закончит свою работу. Он размеренно и обстоятельно полировал каждый сантиметр сначала полотенцем, а потом специальной бархатной тряпочкой, внимательно следя, чтобы не пропустить ни одной дождевой капли, ни одного мутного пятна. Редкие солнечные лучи из медовых сделались ржавыми, как бывает накануне сумерек. Холодало сильнее: девушке даже казалось, что голубая жидкость от разводов, которой её спутник обрызгивал машину, должна вот-вот превратиться в горстку снежинок. Через некоторое время спорткар был до блеска начищен: можно смотреться, как в зеркало. Девушка уже не могла скрыть мелкую дрожь от растекающегося по телу липкого холода. Она ёжилась, переходя от одного солнечного пятнышка на асфальте к другому в поисках тепла, но это не помогало, и, наконец, в надежде согреться, положила ладони на блестящий горячий капот. Тёмный металл впитал дневную жару и охотно поделился ею с озябшими бледными пальцами.
Увидев гримасу на исказившемся лице юноши, девушка инстинктивно отдернула руки. На капоте остались отпечатки. Она уловила мимолетный ненавидящий взгляд, грустно посмотрела на свои мраморные венки: «нет, всё же померещилось».

Юноша растерянно смотрел вслед удаляющейся фигурке в легком оранжевом платье, и не мог понять, что произошло.

***

Женщина очнулась, положила пожелтевший рисунок обратно в шкатулку, прогнала из мыслей подправленное фантазией воспоминание. Она никуда не ушла. Она села в машину, вышла замуж, поселилась в умном доме. Золотистые глаза никогда с тех пор не видели живых цветов. Она так и не стала художницей.