Вернуться

   Холодает к ночи. Не столько стылый воздух, как донимают ветра на открытой местности между сопок. Затягивает в долину потоком и свистит низовик, напевая заунывную песню вечной стужи, до озноба в теле. Выхолащивает тепло из-под теплой одежды, состоящей из  рваного зипуна да облезлой валяной шапки. Обувь, сношенная до дыр, в прорехи торчит грязная, давно не мытая обмотка, да иногда сверкнет голый палец и, устыдившись, скроется, подожмет его хозяин, чтобы совсем не отморозить. Грубые верхонки болтаются на опущенных руках, оттянутых до невозможного тяжелым кайлом или тачкой. Гремят ножные кандалы, ограничивают движение не столь железом, сколько убойным звуком безнадежной жизни каторжника.

   Барак, натопленный до состояния будничного выживания, где печь еле теплится, но еще не остыла, конечно, не согреет. Тем более не высушит одежды. Ни к чему, считается, тело привыкло к влажности. А то, что гниет, покрываясь коростами и гнойниками, так кому до того дело? Душа кричит: «Да не гоняйте вы, Христа ради! Оставьте в шахте, хоть сверху не льет, не полощет под дождем, не засыпает снегом».

   Лето тоже не лучшее время:  ночами съедает гнус, днем мухи. Кожа расчесывается до крови. Укрыться невозможно, во все пазухи залезет, найдет ход к телу. Присосется и пока не напьется, не отвалится. Под землей в шахте комфортнее и безопаснее, да жандармам нужно людей проверять, считать и докладывать,  вот и гоняют. Идет команда в барак, несет умерших, складывает возле входа в штольню. Каторжные работы они потому и славятся трудными условиями, чтобы воспитать самые отбросы общества. Григорий относился к низшей касте каторжан – «шпанка», обычные люди, попавшие на каторгу по воле случая и не являющиеся профессиональными преступниками. Именно они выносили на плечах самые тяжелые каторжные работы. Давно привыкший к безнаказанности «Иванов» и «храпов», понявшие, что никогда не займут их теплые места, просто вкалывали  под землей с единственным желанием – реже в бараке появляться. У «Иванов» - профессиональных преступников,  иная жизнь. Они другим именем называются, чтобы всех противозаконных действий, совершенных ими, не раскрыли следователи. Их и зовут Иванами, не помнящими родства. Хорошо помнит их «шпанка», проведшая долгие годы каторги в невыносимых условиях.

   Уже в момент вынесения приговора он понял, что навсегда вычеркнулся из своего прежнего мира, лишился всех прав состояния. Да и какое состояние? На день вынесения  приговора ему едва исполнилось восемнадцать.

   Загуляла жена у старшего брата. Как водится, поучил ее вожжами, а с соблазнителем решил по своему, по-крестьянски разобраться. Пришли с братом в соседнее село и попали в замес, сгоряча схватили оглобли. Пошла драка  не в то русло,  в руках старшего оказался шкворень, которым обидчика приласкал. Насмерть! Григорий вину на себя взял, у брата трое детей. А жена его на суде свидетельницей выступала – таких гадостей наговорила на деверя, что срок увеличили. Вот и побрел в Нерчинский рудник вину искупать.

   Ждал весны! Она надежду вселяла. Весна покрывала степь цветами, нет еще мошки. Солнце ласково пригревало, да видели его редко. С шахты идешь - уже темно, утром - в рудник, встать не успело. Но на это время года приходилось окончание срока, в этот период первоцвета его освободят. Припишут  к какой-никакой волости по Сибири и гуляй бывший арестант. Только дорога в  Рассею заказана. Поражен в правах! Это сильно и страшно. Да сам планиду выбрал, когда вину на себя принял…

   Пятый день муж лежал на кровати беспомощный, обнятый горячкой до беспамятства. Не узнавал ни Ульяну, ни детей. Фельдшер, посетивший больного по ее просьбе, послушал, постучал по груди белыми, будто фарфоровыми пальчиками. Что-то промычал себе под нос, сказав, что хрипов нет, сунул несколько порошков с указанием непременно выпоить и ушел. Деньги, правда, взял за посещение. Выручала бабка Ефросинья: чаями да травами, спиртовыми обтираниями и молитвами, которые беспрестанно читала, как только открывала дверь в дом. Этими просьбами к Богу, да заботой может и жил ослабевший Григорий. Каторгу прошел, в страшных условиях жил, а вот надо же простыл в нормальных. Видимо накопилось за долгие годы и нашло слабину. Эвон, разморило да свалило с ног. Долго подбиралась хворь.

- Гришенька, родной, поднимайся. Гони прочь лихоманку эту, - всякий вечер шептала жена, укладываясь на лавку, чтобы рядышком находиться. Вдруг понадобится чего. В этот вечер пОтом пробило,  лоб охолонул. Уходит температура. Натопталась за пять дней, от того и провалилась в сон, тяжелый и тягучий. И скорее почувствовала, чем услышала, зашевелился хозяин. Она приоткрыла глаза, но не вмешивалась в то, что происходило перед ее взором.

   Муж приподнялся и сел на кровати. В недоумении огляделся вокруг, потрогал высохшую уже,  нательную рубаху. С трудом поднялся на ноги, сделал пару шагов и снял со стены армяк, нахлобучил шапку. Сунул ноги в обувку и взялся за скобу на двери.

- Гриша, - едва прошелестела губами Ульяна.

- Ничего. Спи, спи, - и шагнул в проем открытой двери.

- Господи, слава тебе, - возрадовалась женщина, поднялась с лавки и двинулась вслед за благоверным. Вдруг по слабости не осилит движения. Но тот словно околдованный россыпью звезд на небе и разбойницей луной, прошагал до стайки и прошел в загон с лошадьми.

- Гнедко, - ослабевшим голосом. Но тот расчухал хозяина, наклонил голову, прижался к плечу, мокрыми губами. Втягивал запах пота, с которым оставила тело болезнь. Прял ушами, слушая хозяина, голос которого не слышал несколько дней. Наклонился, взял большой пучок сена и протянул, угощая любимого человека. Потопталась и наклонилась для встречи и кобыла Ночька. Звездой во лбу прильнула к другому плечу и тихо всхрапывала, разбуженная и возбужденная долгожданной встречей.

   Григорий руками прижал головы лошадей к телу. Шептал им ласковые слова и те прислушивались, словно понимали состояние хозяина, принимали его извинения в виду долгого отсутствия. За спиной прислонилась к косяку Ульяна, прикусила зубами кулак, чтобы не выдать своего присутствия и не нарушить невольно сцены откровения человека с природой. Поднялся родимый!

   Когда хозяин повернулся и увидел жену, улыбнулся и приобнял ее. Минутой позже дрожащими руками она наливала теплые, томлённые в печи, щи, отрезала ломоть хлеба.   Муж попросил кушать. Теперь пойдет на поправку, коли посреди ночи потребность пришла насытиться. А он, очумевший после болезни, все просил у нее прощения. Что напугал, что обессилил, и сморило его…

   Григорий после освобождения добрался до установленного ему места проживания в город Бийск, на слиянии двух рек. Шел пешком, обошел Байкал, отмерял версты в тайге и радовался свободе. Справку об освобождении берег пуще глаза, единственный документ в его непутевой жизни. Народ в Сибири терпелив, особливо кто победнее. Помощь одиноким хозяйкам бывший арестант оказывал, зарабатывал себе на пропитание. Этот труд в радость – руки крестьянское дело вспоминали.

   Сложилось удачно и обустройство на новом месте.  Пристроился подспорьем на стройку, подай-принеси. Большое и красивое здание строили, купец заказал модный пассаж, таких в городе не возводили до сей поры. Место выбранное на болото пришлось, да распорядитель опытный достался хозяину Второву. Шельмец зимы дождался и указал лес уложить поверх замерзшей почвы. Надежно скрепили лиственницу в клеть и с приходом тепла принялись стены возводить. Дерево такое, что в воде только крепче становится, словно камень. Вот и пускай погружается в топь, да роль фундамента исполняет. Мужики стены поднимают, а клеть уходит в болото.

   Григорий, привыкший к труду более тяжкому, работал в охотку. Жил недалеко, угол снимал у мещанина, столовался на базаре. После каторжных будней веселее на жизнь смотреть принялся. Сломалось все в один момент. Показалось рабочим, ущербляют их на стройке, не доплачивает смотритель. К тому времени по России забастовки возникать принялись, разгулялась голытьба, почувствовала силу. Война с Японией заставила государя военную рать на Дальний Восток кинуть и ослабела страна изнутри. Пошумели, посидели, филоня на рабочем месте, добились повышения на копейки, да штрафы жестче накладывались. Местным жандармам показать свою работу надобно,  устрашение какое-никакое учинить. Разбирались недолго. Кого винить в революционных настроениях? Каторжника бывшего. Получил Григорий расчет и славу, что впереди него бежала, на работу никто не брал. Боялись.

   Вновь испытания жизнь преподнесла.  Комнату сдал, у реки ночевал под открытым небом. Деться некуда и место покинуть нельзя.  Вскоре деньги кончились. Что же за бедовая судьбинушка?! Холода пришли осенние. Где зиму коротать? Сел как-то на берегу позади форштадтских огородов, опустил голову, смотрит на просветлевшие воды реки. И каких только мыслей в голову не лезет. Может, окончить разом все – в воду, никто не хватится. Всплывет по весне, прикопают на берегу и горевать некому. Домой пытался весточку дать, но не ответили. Мать с отцом,  видно,  на погост перебрались, а другим дела никакого нет. Не знал он тогда, письмецо в руки невестки попалось, а та спрятала надежно. Родному брату не показала.

   На берег женщина привела двух лошадей, на водопой. Заартачились животные, испугались чего-то. Крутятся вокруг хозяйки, табанят песок, не успокаиваются. Вот-вот затопчут. Сорвался с места, подскочил, выхватил повод и осадил разнуздавшуюся скотину.

- Смотрю за тобой, который вечер на берегу сидишь? Пойти некуда?

- Воздухом дышу, - как в двух словах объяснить свою жизнь?

   В тот вечер Ульяна без опаски пустила бывшего каторжанина в дом, сама вдовая,  тоже жизнь коротать вековухой трудно. Муж законный ушел золотишко мыть в горы, да так и забрала его тайга, камнепады похоронили. А может,  разбоем кто золото намытое взял. Говорила - жить как всем нужно, нет, позарился на легкое.

   В который раз подниматься Григорий принялся. Квартальный присматривался первое время,  видимо, человека разглядел. И на приветствие кивком головы отвечал. Соседи поворчали, высказываясь Ульяне, да на том и порешилось. Видно, что не из лихих пришел в их квартал человек. Заблудший,  выздоравливает. Двое детей народилось, хозяйством обзавелись. Извозом подрабатывал, грузы возил. Строится заречная часть, народ прибывает на хлебные места. А на стройке всегда транспорт  требуется, не жировал, но и к нищим не приписывался. Шли годы, мясо нарастил на теле, встал на ноги. Скучал порой по родным, но заказана дорога. Жена понимала, не досаждала в такие моменты.

   Река Бия своенравная, разливалась не только весной и осенью, но и во время таяния ледников, обрушивавших в Бию неодолимые лавы «коренной» воды. В этот момент о переправе нечего было и думать. На берегах накапливались тысячи одноконных и пароконных телег, ждали, когда пойдет паром. По несколько дней скопление людей разруливали. Скоро буксировал пароход «Анатолий», работал на стремнине, баржу тянул. Григорий часто переправлялся на левый берег и обратно, лошадей не оставлял одних. Брали деньги за переправу,  но они с Ульяной справлялись. Мост городская власть строить не решалась, деньги нужны, а где их добыть? Купчиха Морозова предложила услуги, да затребовала на три года оплату в пять копеек с воза, в свой карман. Отказали,  вот и донимала жителей переправа. Иной раз соберутся на берегу, кричат на другой, чтоб паром подавали. А паромным приспичило обедать! Хоть глотку сорви, не поедят – не поедут.

   Чего только не насмотришься за это время. Попалась на глаза Григорию бабенка, со спины вылитая невестка, братова женка. Головой потряс от неожиданности, а когда повернулась – лицом, будто слеплена с нее. Понимал, что другая женщина, откуда здесь родне оказаться, но внутри все переворачивалось. Горело, ненавидел неведомо за что,  старался в сторону отойти.  А та любопытна и сварлива, шустра,  как помело. Везде в разговор влезет, сквозь все протолкнется и норовит первой оказаться. Вылитая невестка.

   Вот и пять дней назад застопорилось движение. Весна дружная пришла, погнала воду с гор, наполнило русло холодной снеговой водой, мутной и скорой на течение. После ледохода натрудились переплавщики и,  чувствуя безнаказанность да терпение народа, устроили посиделки. Прибуксировал «Анатолий» баржу, освободилась от телег и пеших,   принялась принимать очередную партию. Попытался один бородатый крестьянин вне очереди подняться, открылся шум и гам, натерпелся народ в ожидании. Загрузились с горем пополам, заработал мотор, отвалила баржа,  нехотя, с опаской, поплыла по полной реке. Григорий от лошадей не отходил, вдруг испугаются в такой сумятице. Народ больно нервный.

   На глаза попалась нелюбимая им женщина, протискивалась между перилами и чьей-то телегой. Дернул буксир баржу, всхрапнула чья-то лошадь, подала назад. Телегой «невестку» и сбросило с парома.

   Шум поднялся, забегала команда. Кто за весло схватился, кто веревку скручивает. Полетели круги спасательные за борт. А вода быстрая, сносит пловчиху все дальше от парома. Она воды сразу хлебнула, глаза по чайному блюдцу и уж не кричит, только пыхает. Первое время пузырь воздушный образовался на спине, за счет его на поверхности держалась. Одежка намокать начала, потянуло ко дну. На барже крик, гам, суета. Только не помогает это в деле. Уж и голова под воду уходит.

   Побледнел Григорий, зубы до боли сжал. Затем сбросил обувку, одежду верхнюю.

- Поберегись! - сиганул в воду

   Грудную клетку обожгло холодом, дыхание перехватило. Хорошо, донырнул сразу, да баба безголовая с перепугу руками хватать принялась. Насилу отбился, схватил за шиворот и правой рукой выгребал. Ухватил веревку и вскоре на сухом месте оказались. Отжал одежду, не почувствовал простуды. День отработал, а к вечеру свалился…

   В окно пробился первый луч, тронул веки хозяйки, та встрепенулась. По заведенной годами привычке  встала, затопила печь. Дети лежали, скомкав одеяло. Тепло.  Она  повернулась к кровати, спал и Григорий, дыхание ровное. Натруженные руки поверх тулупа.

- Надо же. Не любил, даже ненавидел, а бросился спасать. Видно,  вернулся в нашу-то жизнь, - улыбнулась Ульяна.