Борис Савинков. Путь певца Аникина

Александру Аникину

Александр Петрович Аникин родился в селе Есауловка Хабаровского края.

Источники информации:

Борис Савинков. Конь Вороной.

Джон Рид. Десять дней, которые потрясли мир.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ВЕХИ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ. ЭРА ПРАБАБУШЕК

ГЛАВА ПЕРВАЯ

КОРНИЛОВСКИЙ МЯТЕЖ

Александру Аникину

Александру Аникину
 
Революционный Петроград. Какое это было ужасное зрелище. Россия была
в агонии, и, самое страшное, что все прекрасно понимали, что спасти её
невозможно. Солдаты бросали оружие, убивали офицеров, грабили
магазины и похищали продавщиц. Россия предавалась анархии. Казалось,
что все силы были брошены на разрушение, но казалось бы, не все хотели
полной разрухи. Кто-то из англичан писал, что "где это видано, чтобы
террорист пытался спасти страну от гибели?" и он был прав. Вся власть
была готова сосредоточиться в руках одного человека - Бориса
Викторовича Савинкова, бывшего члена партии эсеров (его выгнали
оттуда за то, что он издал роман "Конь Блед") и руководителя БО, которая
раньше так запросто решала судьбы людей. Теперь на человека, который
ранее внушал страх и ужас, с надеждой стала смотреть вся страна. И даже
за рубежом, что он один способен остановить развал и крах Российской
империи. На деле Борис Викторович был ранее и сотрудником полиции -
так называемой, "охранки", то есть III охранного отделения и находился
под началом сыщика Путилина и Евно Фишелевича Азефа.
 
Борис Савинков, комиссар Временного правительства, сидел в гостях у
своих друзей Мережковских -дражайших "августейших супругов" З.Н. и
Д.С., и пил чай. Аромат чая всегда согревает душу и подталкивает к
позитивным мыслям, хотя везде был один сплошной негатив. Был поздний
летний июльский вечер. Дмитрий Сергеевич, автор романов, некогда не
прошедших полицейский надзор - "Павел I" и "Александр I", но
написанных очень шикарным, тем не менее слогом, что зачитывались даже
цензоры, сокрушаясь, жалели о том, что такие шедевры нельзя не
пропускать, открыл окно и стал вглядываться в темноту.
Савинков посмотрел в бездонные нежно-голубые глаза Зинаиды
Николаевны и крепко сжал её горячие руки. Губы женщины дрогнули. Она
поняла, что дела обстоят тревожно. После неудачной попытки июльского
мятежа, всё было неспокойным, зыбким, и казалось, что здание, с таким
трудом отстроенное после падения Николая, вот-вот рухнет только потому,
что его недостаточно хорошо построили.
 
- Что-то в правительстве? - Спросила Зинаида Николаевна.
- Хуже. - Ответил Савинков. - Ты простишь меня, если мы вынуждены
будем расстаться?
Она побледнела. Он понял: не простит. И тогда мягко, старательно,
стараясь не задевать чувств Гиппиус, начал:
- России нужен лидер, сильный лидер, иначе она впадёт в анархию. Мы
все надеемся на Керенского. Но моё терпение в итоге лопнуло. Этот
адвокат ничего не желает знать. Приходишь к нему, молишь о действиях,
и в итоге видишь чуть ли не слёзы в глазах аки баба, и истерику. Женскую
истерику, которая не дозволительна мужчинам и, тем более, что
правителям. В июле большевики уже пытались смести его со всем
правительством вместе взятым. Ему мало? Или он надеется, что его
сметут? Тогда. конечно, совесть его будет чиста, и в мемуарах он напишет,
что все кругом виноваты, кроме него...
Гиппиус молча слушала, стараясь понять, к чему он клонит. Между тем,
Савинков открыл чемодан, и достал оттуда записку, и протянул ей.
- Читайте... - он отвернулся, пока она не прочитала всё.
- Диктатура? Смертная казнь за дезертирство? - В ужасе воскликнула
Гиппиус. Мережковский закрыл окно, сплюнул, и вышел.
- И Вы на это решитесь?
В Савинкове женщин всегда привлекала его жёсткая решительность, и
умение идти на риск, и кружило женщинам головы и зажигало сердца.
Даже в такие сложные жизненные ситуации паразит Савинков этим
пользовался. Желая покорить Гиппиус окончательно, и сам испытывая
чувство лёгкой влюблённости, опьянённый от красоты рыжих кудрей,
Борис сел в полоборота, легко и полутеатрально, так чтобы на него едва
падал свет от электрической лампочки в слегка освещённой комнате-
гостиной, и приобрёл весьма трагическую маску и мистическую позу.
Выдержав нужную паузу, Борис понизил голос на полтона, и трагически
заговорил:
- Ради России я готов пойти на что угодно.
Он снова посмотрел ей в глаза. Она схватила его за руку, и поцеловала в
губы. Над ними нависла мрачная ночь, которая скрыла все порывы
страсти. Мережковский ещё раз прочитал записку, и налил себе чаю.
 
Лавр Корнилов ещё при жизни стал живой легендой. Его жизнь была
наполнена невероятными приключениями. Он родился 31 августа 1870
года в семье простых казаков-землепашцев. Мальчишкой Лавр трудился и
нянчил братьев и сестёр. Окончив два класса церковно-приходской
школы, два года доучивался сам. В 1883 году поступил в Сибирский
кадетский корпус. Затем - в Михайловское артиллерийское училище и
получил назначение в Туркестан. Биография его довольно глубокая, и
требует отдельного романа, но в отваге ему было не занимать. Помимо
военной, он занимался ещё научно-исследовательской деятельностью,
публиковал научно-публицистические статьи в журналах. Он был первым
кто пересёк страшную пустыню, называемую ещё Степью Отчаянья в 1903
году; но в Буджистане его застало известие о войне. В русско-японскую
войну он проявил себя истинным героем. За то, что он геройски проявил
себя, выведя войска из окружения под Мукденом, Корнилов получил
звание полковника. В 1915 году уже когда бушевала Первая Мировая
война, он бежал из Австрийского плена...
 
Корнилова называли новым Суворовым, и он обожал и обожествлял своего
предшественника, как тот обожествлял государыню-матушку Екатерину II,
и отчаянно ругал её фаворитов. Его признавал народ. Быть может,
поэтому он воззвал к мнению провокаторов Завойко и Филоненко, охотно
поверив в то, что он - Избранный и что он придёт после Керенского
получить власть. Вера в то, что он - Избранник судьбы Корнилова была
почти детской, наивной, страдальческой. С Филоненко Савинков
подружился в годы Первой мировой, но Завойко знал плохо. Более того,
Борис Викторович подозревал, что Завойко - провокатор со стороны ..
большевиков. После Июльского выступления, Савинкову всюду
мерещились большевики.
 
Он был прекрасно осведомлён, что последние
готовят вооружённое выступления в августе - об этом его предупредил
бывший главным в Ставке и лояльный к нему генерал Алексеев.
Безуспешной июльская акция оказалась во многом благодаря стараниям
самого Савинкова, и сам Владимир Ильич постановил свергнуть Савинкова
во чтобы то ни стало, он просто ждал пока возмутится кто-то из генералов.
Этот момент настал, и Лавр Корнилов вознёсся до небес, искренно желая
спасти Россию от вездесущего Бориса Викторовича, который, как и
полагал Ленин, быстро всем надоел тем, что недостаточно знатный и не
генерал, и его врага Александра Фёдоровича, который надоел самому
Савинкову своими почти женскими истериками. Савинков решил, что
когда-нибудь его обязательно покажет мистеру Фрейду или кому-нибудь
из его учеников при случае, конечно. Керенским владел страх.
 
Он
прекрасно понимал, что правительство потому и Временное, что название
к этому располагало. И почему Керенский так старательно сам рыл себе
яму? Савинков предположил, что он был попросту окружён, оказался в
незавидном положении и у него самого не было выхода, как впрочем не
было выхода и у Савинкова - он сам оказался в заложниках этой
непростой и ужасной, леденящей душу ситуации. Борис Викторович сидел
у себя в кабинете и писал какие-то указы и записки. Рядом с ним , просто
пялясь в потолок восседал его личный друг и пока что секретарь Флегонт
Клепиков, который был знаком с ним ещё как и Филоненко - с Первой
Мировой Войны. В кабинет к Савинкову вошёл его приятель с эмиграции -
Александр Деренталь с супругой Любовью Ефимовной. Она была стройна,
красива в изысканном, почти аристократическом платье, аккуратно
причёсана - что было почти невозможно в современное Савинкову время,
нежна и пахла дорогими духами. Савинков её припомнил. Она некогда
пела и танцевала в варьете, кажется, знаменитую арию Сильвы Вареску.
Ему ещё тогда нравился дядюшка Ферри - веселый такой артист оперетты,
фамилию которого он уже и позабыл. Он томно посмотрел в её глаза. Она
смутилась. И опустила веки. Савинков поцеловал её руку.
- Я, кажется, Вас знаю. - Савинков театрально откинул волосы. Флегонт
ухмыльнулся: он понял, что его другу понравилась эта миниатюрная,
изысканная женщина. - Вас зовут Сильва Вареску. Приведший супругов
Александр Христофорович Бельский не знал, что и сказать - было
очевидно, что Любовь Ефимовна понравилась Савинкову, но Бельский,
умудрённый опытом, решил что это не к добру - слишком был ревнив
Деренталь, чтобы в классическом стиле не убить соперника.
 
Любаша смутилась.
- Я давно уже жена Александра. - Улыбнулась она. - Литератора по
профессии, и он обещал специально для меня перевести и поставить
Фиалку Монмартра. Представляете, он убил самого попа Гапона.
Савинков продолжал натужно улыбаться, Деренталь увидел, как Флегонт
Клепиков прыснул со смеху. Актриса ничего не поняла.
- Я что-то не то сказала? - Она заморгала глазками. - Неужели Вы ничего
не слышали про убийство попа Гапона?
Тут уже чуть было не покатился со смеху сам Савинков. Александр
Деренталь крепко сжал руку жены, чтобы она замолчала. Но она не
поняла мужа.
- Саня, дорогой, - Борис Викторович улыбался своей манящей улыбкой, -
расскажи нам с Флегонтом как происходило убийство Гапона. А то мы
подзабыли.
Наконец, до Любови Ефимовны дошло, что муж много лет её обманывал.
- Так Вы и есть Борис Савинков? А он мне при встрече говорил, что это он
и есть. - Она громко засмеялась. - Представляете, я Вам желала быть
представленной в Пеште, а он меня опередил.
- Сколько ночей мы пропустили. - Савинков решительно делал вид, что
Деренталя не существует. Любовь протянула ему руку, которую тот мягко
пожал.
 
- Любовь. - Сказала она. - Называйте меня Любой.
- Любаша, - съязвил Савинков, помня "Царскую невесту". Клепиков
заметил яд, и грохнул со смеху. Актриса загадочно на него посмотрела. Ну
по меньшей мере, в задачу актёров входит развлекать публику, а то
Флегонт заскучал, сидя просто так в кабинете, пока Борис составлял свои
"проскрипции".
- Что ж, до свидания, Любаша. - Сказал Савинков. - Ну Санька! Но ты хоть
её ко мне привёл. За это наказан не будешь. Извините, я сильно занят.
Буду рад видеть Вас позже, но хорошо, что вы ко мне зашли. А она у тебя
с юмором.
Деренталь облегчённо вздохнул, поняв, что Савинков, хоть и влюбился в
его жену с первого взгляда, был рад их видеть.
- Мы познакомились в литературном кафе. - Сказал он на выходе. - Она
действительно пела там арию Сильвы, а я читал свои стихи.
- Жаль меня там не было. - Засмеялся Савинков.
- Нет, не жаль. - Ответил Деренталь с нахрапом. - Ты бы её увёл. А так,
может быть, уведёшь чуть позже.
Флегонт покатился со смеху снова.
 
- Ну, Саня, негоже забирать то принадлежало мне изначально. Девушка по
мне страдала, а я и не знал. - Улыбнулся Борис, и приятно был обрадован
запахом женских духов. - И всё-таки жаль, что меня там не было. Я не так
часто выступаю, как Александр Блок.
- Сравнил себя со знаменитостью. - Буркнул Деренталь.
- Мой муж прекрасно разбирается в поэзии. - Мягко и нежно сказала
Любовь, покорив сердце Бориса.
- Не смею Вам возразить. Прощён за то, что воспользовался моей
фамилией, - посмеялся Борис.
- Ты не понял. Во-первых, я никогда не видел Любашу на сцене. -
Ухмыльнулся Деренталь. - А во-вторых, на том поэтическом вечере
называли фамилии автора стихов. И не смей присвоить себе моё
творчество наглый мошенник. А для жены я оперетту всё же напишу.
- Попробуй! - Борис кинул Любови Ефимовне цветы, которые стояли в
вазе. Флегонт понял, что он издевается.
- Там в коридоре будет мой второй секретарь брат Виктор Викторович. Он
Вас проводит. И скажете ему, где остановились. Я приду.
- Я ему скажу неверный адрес. - Злобно говорил Деренталь. - Только
попробуй.
 
- Я понял. - Борис совсем развеселился, в эти тяжёлые дни ему
недоставало именно веселья. - Слушай, Сань, хватит дурить жену, напиши
лучше оперетту для меня. А то мне скучно. Чертовски не достаёт музыки и
хорошего юмора. Ладно, отвяньте, меня ждут позорные дела. Виктор Вас
ждёт. В любом случае, спасибо что зашли.
Александр приподнял шляпу, и увёл жену прочь из кабинета Савинкова.
- Ему вряд ли удастся спасти брак. - Засмеялся Клепиков. - Вам же она
понравилась.
 
- Чертовски! - Борис, чувствуя, как кровь подступает к его лицу, подошёл
к окну и его обожгли лучи заходящего солнца.
- Ты бы видел её на сцене! - Резко повернулся Савинков к Флегонту. -
Какая она была Сильва. Вот мошенник! Он даже не смотрел её спектаклей!
- Он драматург. - Улыбнулся Клепиков. - Ему можно и не смотреть.
- А вот жаль, - сказал Савинков, - я же украду.
- Лишь бы он потом не вставил Вам нож в спину. - Метко заметил Флегонт.
- Пусть вставляет, всё равно как умирать. - Буркнул Савинков.
- Да по мне лучше, чтобы Вы помогли России.
- Сколько смогу. - Улыбнулся Савинков и сел за дела.


ГЛАВА ВТОРАЯ

ХУДОЖНИК. ВОСХОД НА ДОНУ

 Александру Аникину
 
НЕ ВИНА ОТДЕЛЬНОГО ЧЕЛОВЕКА - СУЩЕСТВОВАНИЕ ПРОБЛЕМЫ. ПРОБЛЕМА ПОРОЖДАЕТ МЕРЗКИХ ФАНАТИКОВ И ПОСЛЕДОВАТЕЛЕЙ, НО ЕСЛИ ЧЕЛОВЕК ПОСТУПИТЬ ТАК БЫЛ ВЫНУЖДЕН, ТО ОН ЗАСЛУЖИВАЕТ СНИСХОЖДЕНИЯ. НО ОТДЕЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ХОТЕЛ ДЛЯ СТРАНЫ ТОЛЬКО БЛАГА, А ПОЛУЧИЛОСЬ ЗЛО.
ПАМЯТИ ПАВШИХ В ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ ПОСВЯЩАЕТСЯ...
 
На Дону заалел рассвет.
 
Борис не спал всю ночь, было чертовски холодно. Снег в этом году выпал рано, в ноябре. Как будто бы небо плакало крупными хлопьями, жалея убитых - уже было много убитых - людей. Бесчинство. Разброд. Сходки за веру и правду у большевиков. Бессмысленное схождение с ума - всё это сейчас наводило на мысли о том, что жизнь катилась под откос. Мокрый снег сменился тяжёлым, ноябрьским дождём. Развезло грязь. Стоять было тяжеловато - и то тут, то там вспыхивали попеременно мелкие бои. Красные то нападали, то уходили. Зарницы на Дону вспыхивали с разной силой.
 
Крупный снег падал большими хлопьями, и ложился на деревья, дома и поля. Что он сделал не так? Конечно, его прошлое вряд ли бы ему могло обеспечить высокий пост в правительстве - любой бы человек возмутился тем, что человек, занимавшийся подобными делами ранее, как он - мог бы претендовать на что-то в правительстве.
 
Он чертовски устал. Холод сковывал скулы, но пришлось одеться и выйти посмотреть, что стряслось. Опять кого-то повесили. Где теперь его друзья? Он просто помог Ольге и Бельскому сесть в поезд, и отправил их вместе с Марией Фёдоровной заграницу, в Париж. Там, надеялся, что таких потрясений не будет. Рассвет быстро переходил в яркие краски зимнего дня, и уже засеребрилось небо - видимо снега навалит ещё. Борис хмыкнул. Но, несмотря ни на что, он любил Россию и стремился к ей помочь. Ему приходилось скрывать даже то, что он как Евно Азеф помогал полиции - и что он пытался спасти и Плеве и Сергея, но во всём, как часто бывает, виновата людская глупость - и Плеве и Сергей были настолько увлечены собой, что не заметили подкравшейся к ним опасности в лице террористов, лишивших их жизни.
 
Глупо. Но Похвалу глупости писал ещё Эразм Роттердамский. И что писать? Что описывать? За книгу "Конь бледный" и "То, чего не было" Савинков получил отповедь 22 видных эсера, и был исключён из партии. После Корниловского мятежа - навсегда.
Жизнь шла по наклонной. И что ему было делать? Он не был уверен, что большевики, если он перейдёт к ним сразу, его не повесят. За дворянский титул. Ах, мама, мама! Сколько ты пострадала за бунтарства и мытарства сына. Софья Александровна, наверное, смотрела на всё это с укоризной. И как ему хотелось сейчас вернуть время молодости, когда он жил без террора.
 
Но пришло время, и ему пришлось представиться Гоцу.
- Почему Вы хотите в террор? - Надменно спрашивал Гоц, и хотя Савинков хотел объяснить ему истинную причину - заставили в полиции - он не смог.
 
Борис Савинков выпил чаю, застывшего на холоде, и сглотнул. Воспоминания - и раскаяние, которого он не ждал, заполнили его душу. Неужели это был конец? Ему пришлось выйти во двор, чтобы проверить как у них обстоят дела. Опять кого-то повесили. Ну и чёрт с этим. Вот так вешали и большевики. В конце концов, он должен был защитить от них мать, а там - будь что будет. Мать не должны не расстрелять, ни коснуться её своими противными пальцами. Мать и оставшиеся сёстры должны были остаться в живых. В 1917 году большевики расстреляли сестру Савинкова Татьяну. Что ему оставалось делать сейчас, когда он боялся за мать? Он должен был по меньшей мере, спасти своих друзей - Ольгу и Александра, которые уже, вероятней всего, доехали до Парижа - так оно и было - и распаковывали свои вещи.
 
Александру Аникину
 
- "Господин полковник" ! (цит. по: Борис Савинков, конь вороной) - окликнул его кто-то из товарищей, и Борис пошёл по зову. В отряде был художник. Немного странный, чудаковатый простак, который зарисовывал всё, что происходило. Но рисовал талантливо. Борис, проходя мимо него, как-то заметил у него рисунки. Был нарисован он.
 
- Талантливо рисуешь, приятель, - окликнул Борис художника, который был то ли пьян, то ли озабочен рисунком, и сонно поймал взгляд.
 
- Врёте, господин полковник! - Сказал художник. - Вы все, господа, врёте. В Париже мои рисунки не оценили.
 
Борис Савинков ухмыльнулся, и вспомнил про Ольгу и Бельского, которые сейчас обустраивались в Париже, и были далеки до его проблем.
 
- А ты что был в Париже? - Усмехнулся Савинков в свою очередь, подумав "ничего себе простак". - Интересно, на какие же средства? Батраки вроде не ездют по Парижам.
 
- А мы живём в России, и здесь возможно всё, господин полковник. Ну как? - Андрей показал Борису весь его портрет в полный рост. Потом Андрес станет прототипом Феди в "Коне вороном".
 
- Красиво! - Попытался изобразить что ему понравилось Савинков. - Прям вылитый я.
 
- Врёшь! - Савинков заметил в зелёных глазах Феди какую-то зависть. Мужчина стал пятиться назад, почуяв недоброе. Флегонт, набросившись на Бориса потащил его к генералу Алексееву.
 
- Ты что с ним общаешься, дурак что ли? Он тебя ножом пырнёт, не побрезгует, а ты уши развесил. Пошли отсюда. Этот Андрес странный тип. Мы его проверяли на сочувствие большевикам - не проверяется. Но мозги у него заплывшие. Неизвестно что на уме. Нашёл кому сочувствовать. Его каракули всех раздражают. Пошли.
 
Борис, оглянувшись на Андреса, пошёл к генералу Алексееву, который его ждал, махнув рукой на художника. Смотря на уходящего прочь Бориса, художник метался и плакал, метался и плакал.
 
- Все вы, господа, полковники врёте! Никому мои рисунки не нужны! И никогда не будут нужны! - Жалость давила Андреса со всех сторон, и ему стало ужасно жаль себя.
 
Александру Аникину
 
Генерал Алексеев посмотрел на невыспавшегося Бориса, и, улыбнувшись спросил:
 
- Ты чего с лунатиком разговаривал?
 
- С Лунатиком? - Не понял Борис.
 
- Ну его все зовут лунатиком, или юродивым. Он помешан на своих рисунках, а ещё ходит за Глашей - нашей помощницей, говорит, что она из бар, но ему жутко нравится. Я сочувствую Глаше.
 
Савинков тоже посочувствовал. Уходя от Алексеева, он видел, что Андрес любуется своим искусством. Но к Борису больше не подходил, хотя, вероятней всего, хотелось. Глаша подойти осмелилась - по делу было нужно.
 
- Борис Викторович, - отчеканила медсестра, - разрешите отправить раненным воду.
 
- Разрешаю. - Сказал Борис, зорко посмотрев на Глашу. Как там Ольга? Ольгу он не любил, ему просто было жаль своих друзей и он охранял их от большевиков. Александр Христофорович ему жутко нравился, да и он не посмел бы его обидеть. Бориса Викторовича волновал другой вопрос - как там Зинаида Николаевна Гиппиус, которую он любил, и которую хотел видеть хоть сейчас. Но приходилось видеть Глашу. Конечно, Зинаида Николаевна всегда была в блестящем окружении мужчин - супруг Дмитрий Сергеевич, Дима Философов и пара тройка депутатов, которые за ней увивались то ли потому, что она писательница, то ли потому что баба. Савинков думал, что по второму вопросу. Ай, да Солоха!
 
Солоха сейчас, вероятней всего, принимала кого-то из мелких депутатиков, и Савинкову оставалось надеется, что она не перекрасилась в красный.
 
Александру Аникину
 
Повешенный болтался из стороны в сторону, и Савинков сплюнул. Надоело. Но вешать приходилось - к красным им нельзя, боялись что повесят, вот и сознавались сами. А результат какой? И белые их вешали. Настроение Корнилова Савинкову не нравилось. Корнилов явно дрожал.
 
Он не знал куда повернуть полки и в этом смятении и в тоске генерала Корнилова по Индии и рушились планы белых. Борис Савинков сплюнул. Наверное, Индия многих погубила. Зачем жить такими туманами, когда есть реальные планы и реальные мечты? А реальная мечта у него была сейчас спасти хоть ценою жизни, жизни своих друзей - Ольги и Александра, спасти мать и спасти оставшихся сестёр.
 
Он помнил, как расстреливали Татьяну. Изнасиловали, потом расстреляли. Но нельзя было допустить убить мать. Он хотел к красным, но гарантий не имел, что над ним не поиздеваются там. И ему пришлось усмирить все свои желания, и наблюдать как Андрес рисует портреты. Наконец, Андрес осмелился к нему подойти снова, поругав себя за психоз.
 
Александру Аникину
 
Глаша дрожала всем телом - художник был повешен. Но Савинков настоял на этом, поскольку Андрес слишком явно занёс над ним кинжал.
 
- Я была поводом! - Рыдала Глаша на плече у Бориса. Тот сплюнул.
 
- Прекрати, дура. Я так не считаю. - Холодно сказал Борис. - Я точно знать не могу. Позавчера на меня тоже покушались. Я его отпустил к своим, тот задрапал к большевикам восвояси. Художник оказался шпионом.
 
...Глашу схватили. Долго издеваясь, расстреляли в одном из подвалов ВЧК, а Савинкова кони апокалипсиса уже мчали в Москву. Они проходили через оледеневшую Усманку, речку под Воронежем, и Борису невольно вспомнилась прошлая работа Андреса - "Переход Наполеона через Березину". Он ухмыльнулся, вспомнив либреттиста Деренталя, который сейчас шлялся неизвестно где. Вот о том, что Деренталь мог продаться большевикам, Борис меньше всего заботился. Негодяй, вероятней всего, отбивал в эти дни свою красотку жену Любашу от разного рода командиров и ротмистров. Савинков, представив Сашу дико засмеялся, посмотрев на оледеневшую речку.
 
Борису было жаль Андреса всё равно. Он хранил в памяти его главную картину. Но что-то вспомнилось про оперетту. Сейчас бы дуэт Бонни и Ферри послушать! И кто-то, будто угадав его мысли запел лихую песенку Бонни быстрым, метущимся баритоном.
 
Александру Аникину
 
Любовь Деренталь вошла в промёрзшую квартиру. Она очень промёрзла. Женщина сняла манто, подаренное мужем, и села на стул. Хорошо что их не трогали. Москва встречала их весьма приветливо - даже перестрелки на улице были не так заметны. Москва и Москва. Томно вздохнув, Любаша посмотрела в окно. Ей ничего не хотелось делать. Абсолютно ничего. Какая-то леность и ломота в костях охватили всё тело. Любаша подумала, что это перед наступлением "женских дней", и порадовалась тому, что они сейчас в Москве, а не скитаются где-то как некоторые. Люба невольно вспомнила Бориса. Где он сейчас?
 
И, представив его тёмно-карие глаза, расплылась в мечтательной улыбке. Сейчас бы к нему! Саша куда-то ушёл, видимо, добывать провиант. Ах, Саша, Саша! Он её безумно любил... но она любила ли? Или пользовалась благами жизни заштатного литератора, которого и красавцем назвать было нельзя. Большие очки, глаза, большой нос. Саша действительно бегал по магазинам, и с трудом раздобыл ей, Любе своей пирожное, которое ей хотелось сейчас больше всего. Накинувшись на пирожное, женщина не могла оторваться. Правда хорошо бы это пирожное ей сейчас принёс не Саша, а Боря. И где сейчас Боря бегал и с какой бабой спал?
 
Александру Аникину
 
Борис поцеловал Глашу. Поцелуй был обычным. Сонным и скучным. Борису хотелось чего-то изысканного, аромата духов Ольги или всё-таки выворотов Зинаиды в ванной. Он прекрасно помнил её питерские приёмы, которые Зина устраивала для своих гостей. При этом, депутатики это тоже проходили - ей было всё равно Врангель или Врунгель. Гиппиус принимала пришедшего к ней человека, будь он высшим масоном или простолюдином, возлежа абсолютно нагой в ванной.
 
И тут простой секс на сеновале. Борис поморщился, но поддался мужской слабости обнимая и тиская Глашу. В Париже Александр сейчас раздевал и ласкал Ольгу. Савинкову с чего-то вспомнилось про Париж. Но, глубоко вздохнув, мужчина поцеловал Глашу ещё раз.