Мизантроп и Рути. Глава 7

                7

Спросил Ицхака назавтра, что произошло, что вчера его не было.

– На Мирон ездили! – похвастался, пребывая в благодушном, чуть восторженном настроении.

– На гору Мирон?

– Ну, да!

– Так корона же! И дороги проверяют.

 Им выдали разрешения на проезд  связанный с работой. По каким–то стандартам подпадали под работы, связанные с экономической безопасностью.

– Это же вера! – выдал будто бы всеми разделяемую аксиому, что религия – важнейшая из потребностей человека, как воздух, еда и вода. Борис же считал, что «Ничто так не разделяет людей, как религии».

– Там что? – спросил, и, видя недоумение, добавил: – Для чего ездили?
– А-а!  Младшему моему Шломи три годика исполнилось. У нас такой обычай ¬– стричь первый раз малыша, когда ему исполнится три года. И если постричь его на горе Мирон возле могилы рабби Шимона Бар Йохайа, то всю жизнь будет ему сопутствовать удача. – Ицхак так быстро произнес имя цадика, что Борис интуитивно переспросил:

–Чья могила?

– Рашби. –«Это сокращение по первым буквам имени, конечно, ты слышал, оно всем известно»

 – Вот, смотри. – Ицхак открыл в телефоне фотографии. На экранчике улыбался малыш с буйными кудряшками под такой же кипой, как у Ицхака – с текстом, идущим по кругу, и с голубой звездой Давида в центре, с надетым на него маленьким белым талитом со свисающими пучками нитей.

– А вот, уже постриженный. – На второй фотографии ребенок в том же обличении лучился улыбкой, и оставленные под кипой пейсы вместо кудрявой копны мозолили чуждым взгляд.

Мысль направилась по привычному маршруту. О том, что в детском отделении любой тоталитарной группы, или секты, будь-то пионерская организация, или гитлерюгенд, детишки торжественно клянутся вслед за взрослыми: «Хочу быть в передовом отряде молодёжи», и клянутся горячо любить своих, и быть похожим в делах и мыслях на своего вождя». И этот парнишка тоже станет создавать форпосты, и уничтожать арабские плантации олив.

«Сегодня в Рамалле ещё родилось восемь террористов» - издавна засевший в Борисе вирус противоречия, вызвал приступ сарказма.

«Обычный ребенок с бесенятами в глазах. И если отбросить обрядные перья и бусы, то смотрится  весьма симпатично, как почти все дети его возраста».

– Симпатичный какой. Это который у тебя?

 – Шломи пятый. Мы уже шестого ждем.

– Ого! Поздравляю! ¬– «Плодитесь, и размножайтесь! Победа в демографической войне будет за нами!».

«Дело то нехитрое. Но кроме, как накормить, и одеть, так ещё и воспитать, и выучить, да подсадить на ветку, чтобы птенец мог свить свое гнездо. Мы с Лилькой когда-то мечтали об трех, да вышло так, что у нас лишь Женька».

– Я сейчас, принести тебе кофе? – спросил Ицхак, намереваясь позавтракать и продолжить рассказ.   


– Я из литваков, – рассказывал, одновременно макая питы в баночку хумуса, а потом, поглощал их одну за другой, и запивал кофе. – Мы не ездим на могилы цадиков.

«Сколько же он мучного ест! Литвак… как?! Они ж харедим (ортодоксальные религиозные евреи), а Ицхак – религиозный поселенец».

Интуитивно Борис вкладывал в слово «поселенец» почти такой же смысл, что вкладывают большинство из израильтян в слово «палестинец», или «араб» – «террорист». Ещё слушал настороженно, но противоречие уже разбудило любопытство, и роились вопросы и фразы для уточнений.

 – Ездят хасиды. Ривка, моя жена – из Вижницких. Для них, хасидов, важно совершать восхождения к цадикам. Вот поехали. Мы в свое время с Ривкой влюбились в друг друга, и это так изменило нашу жизнь. Слышал, как руссиим – (репатрианты из бывшего Советского Союза) – называли харедим машинами для размножения, тупо повторяющими молитвы,  а у нас с Ривкой вспыхнул такой роман!

– Нет, нет! Это…

Ицхак, не слушая, продолжил.

– Мой отец – писец святых текстов, очень уважаемый в общине человек. Он и меня с братьями учил всем премудростям профессии, и почерк для этого у меня самый подходящий. Потихонечку я уже входил в дело, и отец не обижал меня с деньгами. Я их больше всего тратил на музыку. Люблю, как многие, израильские песни, но ещё больше балдею от рок-музыки на хасидские мотивы! Есть несколько групп, в Америке, и в Израиле – просто кайф. Вот послушай!

Ицхак воодушевился, увидев, может быть, впервые Борин интерес.

Он, поднял из командной строки на монитор музыкальный плеер, выбрал на нем песню, стянул с уха и протянул Борису белый эпелевский наушник. Борис, хотя и махал руками, брезгуя и стесняясь, таки взял и сунул его в ухо. «Ничего особого» – и гордо подумал: « В наше время творили Имена: и четверка Битлз, и Ролинг Стоунс и многие-многие другие, а ныне лишь подражатели». Хотя Борис не был ни знатоком музыки, ни любителем, как не был фанатом футбола, а говорил при случаях, что никто из нынешних звезд и близко не сравняется ни с Пеле, ни с Эйсебио. Но Ицхаку покорно махнул головой, как будто понравилось.

– Есть одна группа, наша израильская. Он назвал, но для русскоязычного, название прозвучало нечленораздельно. Вышел диск у них, и мне хотелось ещё. Вышел я на человека, и у него дома, куда пришел купить запись их концерта, я увидал чудо: огненно рыжая, вся конопатая девушка. Она, прежде чем выйти от чужака в другую комнату, заносчиво оглядела меня, с улыбочкой, выдававшей её желания увидеть принца на порше, или на лексусе . У у меня не было ни порше , ни лексуса, но был я совсем не последний парень, и барух аШем, – (слава Богу)  перстом своим  Он указал мне её, и она меня запалила.

Ицхак, уже позавтракав, рассказывал, как выискивал поводы если не познакомиться, то хотя бы встретиться невзначай, как впервые заговорил с Ривкой, как уже вдвоем встречались в глубокой тайне. О том, что Ривка оказалась и начитанной и умной, что, соблюдая самые строгие правила галахи в одежде и прическе, она отдельными штришками умела придать себе особый шарм.

 – Призналась мне в глубокой тайне, про свой бзик: полна она новыми этими веяниями, занесенными в общину извне, от гоев – феминизмом. Оказалось, снюхалась она с этими, с «женщинами Стены», развешивала их пасквили. Я уж слишком влюбился, и не признал сразу это грехом. Молодые всегда восприимчивы к новизне. И сейчас считаю, что у религиозных женщин – тоже есть право на образование, и они могут, как другие, работать вне дома, и не только в семье.  Но оскорблять наши святыни и устои,– чтобы женщины одели талит и кипу и молились у стены Плача, держа в руках свитки Торы…– Ицхак, отрицая, с возмущением махал головой. – Мы не раз ссорились из-за разногласий, Ривка называла их идейными. Но с каждым днем нас все сильнее притягивало друг к другу. Наши родные что-то почуяли. Обе стороны организовали слежку, и в домашних расспросах и судилищах оба мы чистосердечно признались, что не можем жить друг без друга.

У  вас это просто, а у нас тысячу условностей и миллион запретов, и если осудят, то ты изгой. Ты не можешь бросить общину, но община отвергнет тебя.

 «Странно, обычное рядом с Ицхаком клокотание в голове «Чужой, враг, чужой!» сменилось любопытством, и как в клубе кинопутешественников смотришь передачу про быт незнакомого племени. И может быть, впервые со времён короны нечто увлекло».

– И раввин наш, и родители категорически были против:

«Не нужна нам эта шикса!»

 «Да какая же она шикса?! Она же правоверная еврейка!» Я уж как самый большой секрет скрывал её феминистические выходки и взгляды. И про себя был уверен, что справлюсь с Его помощью с Ривкиными глупостями.

«Нет, она – хасидка. Не наша» – всё, упёрлись. У Ривки дома – подобное. Она хорохорилась, но положение её было ещё хуже. Если бы я поддался и бросил бы её, то её раввин, уже рассердившийся на неё, уже никогда не предложил бы ей жениха. Она бы, отвергнутая, осталась бы старой девой, даже если у неё, гораа-здо… – Ицхак восклицанием выделил слово «гораздо» –…больше всех достоинств. Слава Богу, нашелся выход: мы поселимся отдельно где-нибудь в поселении, не рвя связи с родными и исполним мивцу (богоугодное дело) – заселим Землю Обетованную ещё одной частичкой народа Израилева.

«И придет Машиах!!! Мессианство». – Равнодушно, как профессор на консилиуме, по симптомам Борис поставил диагноз.

– Отец, обсудил этот план с раввином и получил его поддержку. Наш раввин связался вначале с раввином Ривки, а потом оба – с равом Хаимом Друкманом, чтобы нас приняла община в поселении. После свадьбы, мы с Ривкой переселились в караван на новом совсем месте. Все, хорошо, только вот раввины запретили мне стать писцом. Стал я недостаточно благочестив для этой профессии.  Закончил  я «Кампус хареди» и, вот, здесь оказался. Всё, что с нами случалось, делалось по Его предписанию, и барух аШем, жизнь удалась.

– А Ривка сейчас как?.. Э-ээ. Она до сих пор – феминистка?

– С нами, вот, восходила на Мирон. Обычно, только мужчины с сыновьями.  Раз уж, мы любим друг друга, то Он позволил. Дома всё вместе, и дела и праздники и воспитание.

– Она работает?

– Да. Занимается в Иерусалиме  с детьми с особыми потребностями. Мы же познакомились, когда училась в колледже. Там и заразилась этим феминизмом.

– Знаешь, завидую людям, считающим, что у них жизнь получилась.

– А ты недоволен?!
– Э-эму… Жизнь настолько многообразная. И всегда какие-то сегодняшние проблемы заслоняют картину в целом. А потом…

«У нас твердо засело с Союза ленинское определение классов: «большие группы людей, различающиеся по отношению… месту и т.д.». К счастью, память сама отфильтровывает ненужное. Но привычка сортировать и разделять укоренилась. Вот и считал Ицхака прежде всего классово чуждым, с антагонизмами между нами, а оказался он нормальным, со своей дорогой. А столько лет избегали мы друг друга.

Не скажешь же, что не бывает счастья без уверенности в себе, что не ощущаю внутреннее спокойствие. Что, как будто, вечно плетешься в пробке и прилипаешь к впереди идущей машине, чтобы какой-нибудь козел даже не норовил влезть перед тобой. Кажется, уже пожил, и мог бы по классику, равнодушно принимать хвалу и клевету, однако по-прежнему переживаю и остался стесненным, на коротком поводке от обстоятельств. К тому же страна такая тесная – слишком, слишком многое в ней происходит и случается. Чаще всего от мессианской уверенности в собственной непогрешимости и местном искривлении пространства, и искривлении на Земле Обетованной  изученных, или принятых людьми законов. Кажется, причем здесь страна? Но я уже пережил распад одной страны, и поэтому рассматриваю большей частью фатальные сценарии»

– Мы пережили распад страны, и поменяли,… приехали сюда. – Ухватился Борис за мелькнувшую мысль.

– Так хорошо же! Все евреи должны собраться здесь. – Звучит, как аксиома. Вера – это набор аксиом.  Жизнь, сложенная из аксиом, гораздо проще и понятнее.
Замолчали, работали, глядя в свои компьютеры. Оживлением разнеслись по офису приветствия из комнат инженеров – пришла Рути…

Последняя глава: http://proza.ru/2021/12/23/264