Милостивая государыня

Вчера в архив поступили письма крепостного художника Егора Васильевича Говорова. Каким-то чудом они нашлись среди документов отставного генерала МВД Храмцова, умершего в прошлом месяце. Передала письма в дар архиву генеральская дочь. Сличить почерк и подпись удалось легко. В фонде уже было два письма художника.

Говоров числился у искусствоведов мастером второго плана. Из институтского курса Марине запомнился увиденный на студенческой практике в Русском музее "Портрет неизвестной". Молодая женщина сидела вполоборота у окна, по плечам её мягкими складками струилась зеленоватая шаль в бежевых огурцах и завитках. Причёска была гладкой, коричневые волосы зачёсаны в пучок. Глаза издали казались чёрными, а вблизи  в них удавалось рассмотреть ещё более тёмные зрачки. Слегка полуоткрытые губы придавали выражению оттенок радостного удивления. В руке "неизвестная" держала красное яблоко. Лицо женщины, написанное очень светлыми красками, словно немного светилось изнутри, как костяной фарфор. Наверное, из-за этого необычного ощущения и запомнилась эта картина.
 
Вспоминая женский портрет, Марина аккуратно перебирала письма, заносила их в электронную базу. Поневоле цеплялась взглядом за ровные убористые строчки. Она слёту умела читать рукописи девятнадцатого века, написанные даже самым корявым почерком. А у Говорова почерк был красивый, округлый с небольшими завитками.
"Милостивая государыня моя, Анна Александровна. Дела мои идут хуже некуда. Барин Илья Владимирович всё крутит. Обещанный им срок уже прошёл, а вольную не даёт. Хотя оговоренную сумму я давно передал..."

Говоров учился у Венецианова. И несколько лет состоял вольнослушателем Императорской Академии художеств, откуда был срочно отозван самодуром помещиком. Тот держал его садовником.

Так странно было перелистывать пожелтевшие листы, со строками полными и отчаяния, и надежды.

Ночью Марина проснулась. В её голове вертелось: "милостивая государыня... милостивая государыня..." Марина встала, накинула халат, включила чайник, насыпала в чашку кофе и сахар, открыла ноутбук. "Милостивая государыня..." Всего три строчки Марина успела прочитать из старинного письма. А оно не отпускало её. "Дела мои идут хуже некуда." В поисковой строке Марина быстро набрала: "Егор Васильевич Говоров художник". Среди картинок, выплывших в Яндексе, был автопортрет. Молодой человек с тёмными волосами, правильными чертами лица смотрел прямо в глаза зрителю. Спокойно, твёрдо смотрел, и в то же время как-то ласково. Была в его лице мальчишеская открытость, ранимое простодушие.

- Господи! - воскликнула Марина и захлопнула ноут. Она ощущала присутствие художника. Он реально существовал, хоть и умер полтораста лет назад. "Милостивая государыня..."

На следующий день Марина утонула в письмах с головой. Это был уникальный материал. Там было больше десятка упоминаний Венецианова. Но об этом она не думала, она листала письма и чувствовала тепло рук писавшего, его переживания ощущала почти физически. Она понимала, что подпадает под обаяние не просто исторического персонажа, но реального человека, мужчины. Анна Александровна, адресат Говорова, была его большой любовью: "Свет мой, голубушка Анна Александровна! Единственное, что даёт мне возможность жить и терпеть невзгоды, это надежда на наш союз в будущем. Верю, что не потеряю Ваше расположение за время всей этой волокиты."

- Мара, обед же! Ты идёшь в столовую? - в кабинет зашёл Захар. Они с Мариной обедали вместе. Захар был немного влюблён в неё ещё со студенческих лет. Он делал несколько заходов поухаживать за ней в промежутках между её неудачными романами и коротким замужеством. Но его нескладная фигура, мягкий характер, и крошечные глазки за толстыми стёклами очков вызывали в ней сестринскую нежность.

- Да, пойдём.

В столовой Марина захлёбываясь рассказывала Захару про Говорова. Она собиралась договориться с замом по науке о новой плановой теме и командировке в Тверь. Там, на родине художника, можно было посмотреть много его работ, портретов, пейзажей, документов. В тверской картинной галерее работала искусствовед, основной биограф и исследователь творчества Говорова. Захар слушал с интересом. А под конец рассказа, уже за компотом, как-то странно поглядел на Марину.

- Ты что так смотришь?

- Ты с таким жаром рассказывала. Хотел бы я, что бы мне досталось хоть пять процентов такого твоего пыла.

- Всё шуточки. Это ведь работа. - она сурово посмотрела на Захара, и он опустил глаза.

***
По дороге в Тверь Марина ловила себя на мысли, что за последние две недели только читая письма Говорова чувствовала себя живой. Остальное её существование казалась сном. Она перечитывала каждое письмо по нескольку раз. Столько любви, столько жизни было в них. Он писал о своих переживаниях в разлуке, размышлял о странной судьбе своей, рассказывал, как рисовал портрет мальчишки, сына кузнеца, какой был малиновый закат над озером и какие замечательные яблоки уродились в саду, а ещё, что раздобыл он у доктора хороших книг, и ещё многое, многое. Его письма сами по себе были произведением искусства. Их стиль, слог, передача мысли и чувства завораживали. Восхищало, как крепостной крестьянин практически с нуля смог стать образованным человеком, прекрасным художником. Безмолвная Анна Александровна, "милостивая государыня" вызывала смешанные чувства. С одной стороны, Марина немного отождествляла себя с ней. Как же Марине хотелось, чтобы и её любили так! А уж она примчалась бы к нему, нашла бы способ его вызволить. Быть наконец рядом с ним. Отзвуки писем самой Анны Александровны иногда проскальзывали в строках, написанных Говоровым. Но это были практические сведения - сообщения о её здоровье, о её батюшке, о каких-то общих знакомых. По контексту писем стало понятно, что Анна Александровна жила в Петербурге и познакомилась с художником в годы его учёбы в академии. Не она ли и была "неизвестная" с портрета?

Обо всём этом думала Марина, сидя у окна в Ласточке. За окном совсем посветлело, утро было солнечным. Деревья почти полностью уже пожелтели, была ведь середина октября. Ветер срывал порой по нескольку листьев с веток. Они летели на фоне сине-фиолетового неба.

Ольга Евгеньевна, специалист по Говорову, оказалась совсем старушкой. Она провела гостью по фондам. Марина здесь не была раньше, но всё казалось таким знакомым. Тихо и неспешно, размеренно и с расстановкой, как во многих музейных фондах. Успокаивающе пахло старой мебелью, карточками, кофе. Большие арочные окна наполняли комнаты светом, осенней желтизной.

- Господи, Мариночка! - ворковала Ольга Евгеньевна, - Мне только и нужно было кого-то, кому я смогу всё это передать. У меня же почти готовая диссертация. Публикуйте обязательно. Мне ведь это всё ненужно уже. Всё суета, дела семейные. Теперь уж не соберусь, конечно. А материал хороший. Отменный материал. Там и об учёбе у Венецианова, и отзывы его о Говорове, и петербуржские документы некоторые. И много ещё чего.

- Ольга Евгеньевна, а что-нибудь есть про некую Анну Александровну, знакомую Говорова по Санкт-Петербургу?

- Это адресат ваших писем? Это ведь очень интересно, Мариночка, что письма нашлись. Удивительно. У помещика Львова в Петербурге был брат, Александр. А Анна Александровна, стало быть, племянница. Были слухи среди современников, что из-за неё и не дали вольную Говорову. Из-за их отношений. И знаете, ведь я всегда думала, что это правда. Вся эта легенда. И что " Портрет неизвестной" это портрет Анны. И теперь я даже не сомневаюсь, что это так и есть.

- Я тоже так думаю. Вообще, судя по письмам, Егор Васильевич был необыкновенный человек.

- Да, он по отзывам современников был душевный, широкий человек, чуткий, мечтательный. И в то же время сила в нём была, твёрдость характера. А как он учился упорно. Ну, пойдёмте, я вам его покажу. Работы его в запасниках. А в зале сами посмотрите.

И они смотрели работы. Портреты, пейзажи. Столько света в них было, столько лучезарности душевной, любви к жизни, природе, людям. В каждой травинке чувствовался трепет и тяга к солнцу. Небеса были бирюзовые, поля золотистые. Реки поблескивали тихими мирными отсветами. Покой и радость божественные.

Потом в экспозиции галереи Марина долго смотрела на автопортрет Говорова. Когда она отходила подальше, то лицо производило впечатление беззащитного простодушия. Когда подходила ближе, рассматривала губы, нос, глаза, впечатление становилось более объёмным. Рот немного выдавался вперёд и придавал выражению твёрдости. Взгляд имел оттенок грустной нежности, мечтательности. Серые глаза написаны были просто, без затей, но имели глубину необыкновенную. Свет на радужке был словно не от наружного источника, а от внутреннего. Вообще, Марина убеждалась всё больше, что Говоров был мастером света. Он наполнял свои работы каким-то неземным глубинным свечением.

Был предпоследний день командировки. Марина сидела на скамейке в горсаду за галереей. Было очень тепло для октября. Вчера прошёл почти июльский дождь. И в луже на дорожке, и в глади реки, которую было видно отсюда, отражалось перевёрнутое небо. И рыжие деревья тоже, как в зазеркалье, опрокинулись в воду. "Вот и моя жизнь, думала Марина, как отражение. Я будто сплю и во сне вижу эту реальность. А настоящее - это письма Говорова, мои фантазии. Те двое, которых я любила... Но я любила не их. Я выдумала их двойников, фантомы. А потом споткнулась о них живых, какими они были по-настоящему. Как же мне проснуться? Вот и Говоров жил той жизнью, которая могла бы быть, своими мечтами. А на самом деле был крепостной, раб..."

На следующий день Марина читала документы, касающиеся смерти художника. Конюх его нашёл в сарае, в петле. Накануне Егора Васильевича высекли. За дерзкие речи, которые он позволил себе в разговоре с Львовым. Не выдержав позора, сломленный обстоятельствами, художник наложил на себя руки. Он прожил тридцать два года.

Ольга Евгеньевна отправила в Петербург запрос относительно дальнейшей судьбы Анны Александровны и получила ответ. За два месяца до смерти Говорова её выдали замуж за мещанина Храмцова. Так что стало ясно, дарители Храмцовы - потомки Анны Александровны. А она всю жизнь хранила эти письма.

Вечером Марина сидела на подоконнике в номере гостиницы и думала: "Какая жестокая судьба, несправедивая... " Слёзы без спросу текли по щекам. Тёплые и солёные. Прибегали к уголкам губ, и Марина слизывала их языком. "Плакала, наверное, и она, "милостивая государыня". "Драгоценная Анна Александровна, радость моя, как истомилась душа, не видя вас. Вашего милого образа, ваших чудных глаз..."

***
Марина опять ехала в Ласточке, уже в обратную сторону. Тяжёлым комом в груди стояла тоска. "Милостивая государыня, милостивая государыня..." Марина решительно достала из сумки ноутбук, открыла его и начала быстро набирать текст:

"Милостивый государь, Егор Васильевич! Вы меня не знаете. Но я за последние несколько недель успела узнать о вас очень многое. Ваша история так потрясла меня, так переполнила мою душу! Ваша жизнь была бы куда проще, если бы вы разделили участь своих односельчан, обычных крестьян. Но судьбе было угодно вытащить вас из родной среды, ваш талант заметили и стали готовить вас к другому поприщу. Вы получили образование, проводили время с умными, интересными людьми, стали прекрасным художником. Но всё обернулось не так, как надеялись вы с вашим первым учителем Алексеем Гавриловичем.

Но поверьте мне, дорогой Егор Васильевич, ваша короткая жизнь не была прожита зря. Ваши картины представлены в музеях, ими восхищаются ваши соотечественники и не только. Ваша невеста, хоть и вышла против своей воли замуж, хранила ваши письма всю жизнь. Она любила вас.

И вот что ещё, милостивый государь Егор Васильевич. За эти дни я тоже полюбила вас. Это может быть звучит странно, или глупо. Но это так и есть. Я полюбила ваши серые, внимательные и умные глаза, которые вы мастерски изобразили на автопортрете, полюбила ласковые, грустные письма, что вы писали Анне Александровне, не зная, что они переживут и вас, и её, и ещё много поколений, я полюбила ваши пейзажи светлые, полные покоя и благодати. Я переполнена состраданием к вашей несчастной судьбе. Я так отчаянно хотела бы помочь вам выпутаться из безвыходной ситуации, которая лишила вас возможности жить так, как вы хотели. Но я не могу. Господи, дорогой Егор Васильевич, я не могу!"

***
Настроение на следующий день у Марины было нулевое. В архиве она разбирала бумаги, что дала ей Ольга Евгеньевна. Нехотя продумывала разговор с начальством о необходимости публикации, возможно, об изыскании средств на издание большой книги, альбома репродукций Говорова.

Пришло время обеда. Чего-то не хватало. Марина опомнилась - Захар не зашёл за ней. Оказалось, что он на больничном, свалился с гриппом.

- Ну, как ты там, Захарик болезный? Что с тобой стряслось? - говорила Марина в телефонную трубку.

- Да вот, тридцать восемь. Еле движусь. Всё вокруг сокрыто мрачной пеленой.

- У тебя, наверное, шаром да покати?

- Марусик, ты ко мне не ходи, заразишься ведь.

Вечером Марина с полными сумками явилась к Захару. Может она и выдумщица была, и мечтательница, но товарищ надёжный. Захар открыл дверь. Он очень осунулся, был без очков, щурился на Марину в дверях. А глаза у него были, оказывается, большие и серые.

- Привет, заходи. Очки вот куда-то задевал.

- Привет, тебя без очков ведь и не узнать.
 
- Интересно, это хорошо или плохо, - шутливо приговаривал Захар, неловко поклонившись и пропуская гостью в квартиру, принял плащ, пакеты.

Марина прошла на кухню, стала раскладывать продукты. Отправила Захара в кровать. Она огляделась. Везде на полках стояли фотографии, разные вещицы. Давно она здесь не была. Вдруг она осознала, что каждая фотография, каждая вещица связана с ней, с Мариной. Вот куриный бог, она нашла его на обочине в деревне, куда на втором курсе их возили на картошку. Захар выпросил его у неё. Они шли тогда по дороге, и Марина плакалась Захару на свою злую судьбу, на очередную несчастную любовь. Вот фотография с вечеринки, много народу, и она в открытом зелёном платье. А вот другая фотография, с работы, и из неё увеличен кусочек с Марининым лицом. Окантован в рамку из ракушек. И столько ещё маленьких свидетельств любви. Его любовь отчего-то раньше была призраком для Марины, чем-то игрушечным, детским. Наверное, оттого, что Захар был всегда очень деликатный и ненавязчивый, ну нет, так нет. А теперь вдруг оказалось, что всё совершенно серьёзно. Обрушилось оно на Марину неожиданно, горячей лавиной. Она села за стол, обхватила голову руками и долго сидела не шевелясь.

Потом она встала и несколько раз глубоко вдохнула. Она достала банку с борщом, отлила в кастрюлю, погрела.
 
- Захарик, иди, поешь.

Захар сел напротив, стал с удовольствием уплетать суп, заедать свежим чёрным хлебом. Марина смотрела на него и неторопливо рассказывала про поездку. Захар слушал, поглядывая преданно и близоруко. Марине стало очень уютно. Она перестала рассказывать и улыбнулась.

- Ты чего?

- Не знаю, ничего, наверное. На тебя смотрю.

- На меня? Это ново... и... волнующе! - растеряно сказал Захар.






Фото из инета. Спасибо автору.