Всё как у людей. Окончание

******
     А началось всё из-за какой-то ерунды, сущей безделицы. Володя дал свою машину другу, которому зачем-то срочно понадобилось «катнуться в район». Сам он отвезти его не мог - срочная работа, но парень был свой, михайловский, с которым росли вместе, да и вообще взять и отказать - такое Владимиру даже в голову не пришло. Он кинул ключи и тут же забыл об этом.
     Однако совсем иначе к такому незначительному событию отнеслась его мать.
- Где машина? - резко спросила она сына, едва тот переступил порог дома.
Володя не задумываясь и не чувствуя никакой угрозы небрежно ответил, что машину на короткое время одолжил другу.
     Неизвестно, что здесь сильнее всего задело Аллу. Может легкомысленная рассеянность, с которой об этом говорил её сын, или то, что он не посчитал нужным спросить разрешения у неё, или сам факт возможности такого серьёзнейшего, по мнению женщины одолжения, кто знает.
Но только начало тому страшному разрыву, что продолжается уже более двух десятков лет, и окончания которого не видно и по сей день, положил именно этот незначительный случай.
- Ты что с ума сошёл? Алла говорила свистящим шёпотом, а Володе прекрасно было известно, что это свидетельствует не просто о сильнейшем душевном волнении, а скорей об ослепляющей ярости, неукротимая волна которой сейчас захлестнула его мать.
- Как же это можно одалживать такую вещь? Это ведь не журнал, и не соль… Разве нормальный человек станет отдавать машину тому, у кого на неё нет ни прав, ни документов?
- Мам, ты чего? - опешил Володя, - Да я Толику её дал, ему в район нужно было съездить, он её сегодня же вернёт…
    Договорить он не успел, потому что вдруг заметил искажённое неслыханной, несоизмеримой с его поступком злобой и ненавистью лицо матери. Остановили его не слова, а именно это выражение.
- Как же ты похож сейчас на своего отца! - повышая голос, продолжала она, - На своего родного отца, - посчитала Алла нужным добавить, - на этого мерзавца и предателя! И вообще, ты кем себя возомнил? Взрослым и самостоятельным? Ты что творишь? Да этого бездельника на первом же посту остановят и что тогда?
- Ты чего… - только и мог ошарашено повторять Володя, - Мама?
     Но Аллу было уже не под силу остановить, даже вернувшемуся с работы Виктору, который в таких случаях всегда терялся, становился растерянным и беспомощным, как большой ребёнок, не имеющий представления, как реагировать на глупость и несправедливость взрослых людей, и всегда в таких случаях чувствующий свою вину.
     Она не успокоилась даже тогда, когда к воротам подъехал Толик. Пока Володя возился с замком, Алла шаровой молнией пронеслась мимо него и как только камень преткновения, злополучный «семафор» остановился во дворе, быстрым, цепким взглядом оглядела машину, после чего грубо потребовала у перепуганного, прижавшегося к рулю Толика ключи.
- Ты ничего не упускаешь из виду? - тихо произнёс Володя, когда за приятелем закрылась калитка.
Алла обходила машину кругом, придирчиво рассматривала и бормотала:
- Ничего толком не видно, темно уже, завтра нужно осмотреть при свете дня… Господи, а заляпанная какая, наверное специально грязищей замазал, чтобы царапин не видно было… Тоже мне, нашёл кому давать, Толику, да у них сроду машины не было… Думает пару раз проехал на отцовском тракторе, так уж и водить умеет… Чего тебе, ирод?
     Тон матери был по-прежнему неприветливым до грубости, но всё же слегка изменился - по крайней мере, стал на порядок тише и больше напоминал привычное и недовольное, но по большому счёту беззлобное брюзжание старой тётушки, уверенной, что вся её родня явилась в этот мир с одной-единственной целью - отравить её существование.
     Возможно, попроси Володя сейчас прощения или хотя бы промолчи, всё на этом бы и закончилось, но, увы, этого, как раз и не произошло. Володя не сводил взгляда с тёплого халата матери, а вернее от её правого кармана, куда она почти демонстративно опустила ключи от машины.
- Я спрашиваю, ты ничего из виду не упускаешь? - он говорил звенящим, почти как у Аллы голосом, и холодел от вползающего в его душу и всё больше захлёстывающего  гнева.
- Это моя машина, - раздельно, почти по слогам, произнёс Володя, неестественно бледнея и вытягиваясь лицом, при этом делая ударение на слове «моя».
Алла медленно повернулась.
- Что ты сказал, негодяй?
- Алла! - тревожным, каким-то раненым голосом крикнул Виктор, спускаясь с крыльца.
Его жена не реагировала… Она наступала на сына медленно, не отводя глаз, и напоминала  разъярённую, но сдерживающую себя кобру, что пока всего лишь гипнотизирует жертву, экономя силы и готовясь к решающему прыжку.
- Что ты только что сказал?! - шипела она, - Что это твоя машина?! Так вот запомни, в этом доме, в котором ты живёшь, - спишь на нашей постели, ешь нашу еду, носишь одежду, купленную за наши, семейные деньги и выстиранную мной, ничего твоего нет!
     Больше всего Володя боялся сейчас, что от пульсирующей в висках крови и багровых пятен, что появились вдруг перед глазами, упадёт и потеряет сознание. Вот это будет хохма, - вдруг подумал он. Языкастая и любопытная соседка Нюся, что заглядывает к ним сейчас, вытаращив глаза и навострив уши через проволочную сетку, натянутую между двумя огородами, мигом разнесёт, что бедный Вовчик хлопнулся в обморок из-за того, что на него мамка накричала.
- Алла, прекрати!! - ещё громче, словно почувствовав, что творится с парнем и пытаясь предотвратить что-то страшное, необратимое, ещё раз крикнул Виктор.
     В голосе его наряду с отчаянием слышалась опустошённость, как будто он уже и сам понимал всю бесполезность и непоправимость происходящего.
     Володя вдруг ещё больше побледнел и как-то странно улыбнулся.
- Теперь запомню, спасибо, что растолковала…
И кивнув непринуждённо Виктору, продолжая улыбаться, резко повернулся и вышел, в чём был, заложив руки в карманы рабочего комбинезона и вжав голову в плечи то ли от налетевшего вдруг ночного, октябрьского ветра, то ли от чего-то ещё.
     Он слышал, как звал его отчим, пытаясь догнать:
- Володя, сынок, постой… Алла, он уходит, да что же это такое...
Последнее, что он слышал, удаляясь быстрым шагом всё дальше от того дома, который считал своим, язвительный голос матери, сопровождаемый едким смешком:
- Ничего, пускай проветрится, ему полезно… Побродит, подумает о своём поведении, да и вернётся, никуда не денется… 
******
     Конечно, Виктор замечал те изменения, что произошли в Алле. Да и не мог не заметить. Некоторые её черты, которые в юности были лишь слегка обозначены, с возрастом заострились и стали как будто выпуклыми. Была упорная и настойчивая, стала упрямой и непреклонной. Была сдержанной и застенчивой, стала замкнутой и несговорчивой. Была справедливой и честной, стала резкой и даже жёсткой…
     Ну а с другой стороны, кого время щадит? - рассуждал Виктор. Все мы с годами меняемся, и редко кто - в лучшую сторону. К тому же, в его отношении к ней большую роль играло чувство. Он любил её. Любил эту хмурую, немногословную, надломленную женщину, надеясь, что со временем его любовь и на Аллу прольёт свой чудотворный, волшебный свет и любимая станет мягче, улыбчивее, добрее. Хотя бы для начала к самой себе… Просто нужно набраться терпения и окружить её вниманием, заботой и лаской.
Так что, если он и замечал, какой она стала, то как-то абстрактно и отвлечённо. Рассудком, не сердцем. А любящий человек доверчив и беззащитен, на нём невидимая, но осязаемая пелена, как шоры у лошади. Он не в состоянии быть объективным, его бесполезно призывать к непредвзятости и хладнокровию.
     Находясь ровно посередине между сыном и матерью, как меж двух огней, он чувствовал себя несчастным и снова неизвестно в чём виноватым.
    Уйти от своей Аллы он не мог, слишком долго к ней возвращался, но и не думать о том, что произошло, не говорить об этом, не сочувствовать Володе, был не в состоянии тоже. Хотя каждый раз это заканчивалось либо грандиозным скандалом, на которые к его удивлению Аллочка оказалась не менее способной, чем первая жена, либо тем, что Алла замыкалась в себе, отгораживалась от него и не замечала, что было для Виктора несравнимо хуже. Он физически не переносил подобное, несколько раз по-настоящему заболевал.
     Он догадывался, что Алла тоже страдает, но вида ни за что не подаст и первой на примирение не пойдёт. Он уже знал, что его жена относится к той категории людей, которым, чем хуже, тем лучше. И чтобы только доказать эту свою правоту, они в последнюю очередь будут думать о собственном счастье, комфорте или выгоде. 
      Он знал, что и Володя точно такой же: упрямый, непримиримый, заносчивый и гордый. Они созванивались и отчим даже время от времени заезжал к нему.
     Володя всегда был рад и слышать его, и видеть. Рассказывал о своей жизни и о планах на будущее. Однажды даже повёз его смотреть на строящийся по собственному проекту дом. И долго водил по кирпичному лабиринту без крыши, с жаром рассказывая о том, где будет зал, где столовая, где мастерская. Но как только Виктор заводил разговор о матери, о необходимости примирения, немедленно каменел лицом, смотрел в сторону и произносил что-то вроде:
- Давай, я отвезу тебя на автостанцию, чтоб ты засветло успел добраться… Добро пожаловать в русский джип! - он гостеприимно распахивал дверцу «Нивы», перебранной им собственноручно до последнего винтика, нарощенную и усиленную, выкрашенную в камуфляж и действительно напоминающую мощный и даже устрашающий джип.
******
     Надо ли говорить, что Володя так никогда больше и не вернулся в родительский дом. Даже бывая по работе, проезжал, не оглядываясь. Сейчас ему уже за сорок. Из города, где он жил много лет, он всё-таки окончательно перебрался в небольшой посёлок, по сути пригород, где долго и основательно строил свой большой дом по собственному проекту, с большими, светлыми комнатами, просторной мансардой и великолепным садом, который разбил и вырастил тоже сам, используя научный подход и свои золотые руки.
    По молодости Володя однажды женился, но прожил с женой всего-то несколько месяцев, после чего скоропалительно развёлся и зарёкся вступать в брак.
    С матерью они с тех пор так и не виделись. Но с Виктором общаются по-прежнему, правда, чаще всего только по телефону, так как из-за возраста, больных ног и катаракты, отчим выезжает из дома очень редко.
    Виктор уже не говорит о примирении, устал и сдался. Даже на простую беседу в данном направлении с этими двумя упрямцами требуются душевные силы, которых у него уже нет. Только однажды попробовал заговорить с пасынком, которого всегда считал с сыном, о родительском доме, о том, что будет, когда их с матерью… не будет, но Володя резко остановил его и сказал, что никогда и при каких обстоятельствах ничего у них не возьмёт. Ни копейки. И ещё раз чётко повторил «никогда». И снова по окаменевшему лицу сына заходили желваки, и Виктор испугался, потому что понял, что слово своё он непременно сдержит. И на душе сделалось по-настоящему тоскливо и страшно.
     Алла всё такая же: неприступная, закрытая и угрюмая. И Виктор всё также любит её, и верит, что вдруг однажды…
     Когда её осторожно спрашивают о сыне, она пожимает плечами и говорит, что каждый вправе сам решать, как ему поступать и что делать. А что до неё, то своё она отплакала и слёз более не осталось.
     Иногда Володе приходит в голову, что из всех его родственников у него сохранились отношения только с отчимом, который, говоря объективно, и кровным родственником-то не являлся, но оказался роднее родных А его тепла и душевности с лихвой хватило бы на троих. Но ему не нравятся эти мысли, он гонит их прочь и снова с головой уходит в работу.
     В свой добротный дом, рассчитанный на большую, дружную семью семью, где должно быть весело и шумно, он почти не заходит, а живёт в мастерской, которую оборудовал в саду.
Если спросить Володю, как у него дела, он обязательно улыбнётся широко, пожмёт плечами и скажет, что всё просто замечательно… И угостит, нахваливая, яблоками из своего сада, действительно необычайно сочными и вкусными. Или крупной малиной, или квашеной капустой, которую делает сам, словом, зависит от сезона...
     Иногда к празднику ему с оказией передают гуся или индейку, говоря о том, что это от его тётки, двоюродной сестры матери, с которой он встречался только в раннем детстве. Тушка тщательно ощипана и обёрнута в белоснежное, вафельное полотенце. Так всегда передавала птицу Алла, когда хотела угостить городских знакомых или подмаслить какое-нибудь начальство. 
    Наши михайловские говоря об этой истории, тоже чаще всего пожимают плечами. Бывает… А что такого-то в самом деле произошло? Все живы-здоровы, ну и слава богу. А остальное - житейское дело, ничего особенного, всё как у людей…