Волкодав

Каверзины жили зажиточно. Держали много коров, овец, лошадей, свиней, разную птицу. Чтобы содержать такое хозяйство, естественно, надо было иметь достаточно пастбищ, сенокосных угодий и пашен для производства зерна, картофеля, другого вида кормов, а также сельскохозяйственную технику и многочисленные постройки.
Семья была большая:  шесть сыновей, три дочери, отец, мать, дедушка, бабушка. Работали все усердно, добросовестно, не считаясь со временем и праздниками. Работали не только на себя, помогая с содержанием сельской школы и церкви. Излишки мяса, молока, зерна продавали на ярмарке. На вырученные деньги построили старшим сыновьям два дома и отделили как женившихся. Но родительское хозяйство вели сообща, а на посевную, сенокос и уборку урожая приходилось обращаться еще и к наёмным рабочим.
Коллективизация не коснулась этих мест, поскольку 16-й разъезд располагался в десятикилометровой полосе отчуждения КВЖД, и часть жителей обслуживали железную дорогу, а остальные жили своим хозяйством.
Основную часть скота круглогодично держали на заимке, в нескольких верстах от села, на богатых угодьях. В поселке, особенно летом, оставались старики-родители да хозяйка с дочерьми-подростками, которые с утра и до глубокой ночи занимались приготовлением пищи, стиркой, ремонтом пришедшей с негодность одежды, постоянной уборкой помещений и большим огородом, где кроме доброй десятины картошки росли морковь, свёкла, капуста, помидоры, огурцы, подсолнухи, горох, что интересовало и привлекало деревенских пацанов.
Каверзины держали и много собак, чтобы охранять от волков, ну, и от нерадивых людей овец, телят, домашнее хозяйство. В летнее время охрану сельской усадьбы обеспечивал бурят-монгольский волкодав по кличке Пират. Днём он сидел на цепи, а на ночь его отпускали бегать по двору.
Бурят-монгольский волкодав – специально выращенная за несколько веков порода собак, прежде всего, для защиты хозяина и его собственности. Волкодавы имели высоту в холке до семидесяти двух сантиметров и вес до семидесяти килограммов.
Мощный корпус, шея с крепкими мускулами и густой шерстью, которая мешала волку добраться до жизненно важных сосудов и ухватить «в замок» шею жертвы, делали волкодавов популярными и незаменимыми в крупных сельских хозяйствах. Хвост у этих животных был длинным, опускался вниз, окрас имели волчий.
Подобная порода собак обычно не знала поражений. Они были смелы до безрассудства, агрессивны и нечувствительны к боли. Даже погибая, монгольский волкодав не просил ни у кого помощи, тем более пощады.
И на сегодняшний день любителей содержания алабаев, кавказских, среднеазиатских, бурят-монгольских и других свободолюбивых зверей, наводящих ужас на окружающих, не становится меньше. Жесткие требования к содержанию бойцовых, охранных собак, принятые во многих странах, бывают малоэффективны из-за безалаберности, попустительства их хозяев, отсутствия внимания и любви к этим требующим особого уважения и ухода животным.
Была середина июля. У сельчан в огородах подрастали огурчики, лук, редиска, морковь, горох, клубника, а у пацанов пропорционально росло непреодолимое желание попробовать эту вкуснятину. Сегодня они собрались у забора Каверзиных и решали, каким способом лучше проникнуть в огород. Набеги на огороды они делали по очереди и в зависимости от наличия созревших на грядках овощей. Рвать огурцы у Каверзиных решили потому, что у них был самый большой и богатый огород в деревне.
   – Старики не услышат, а мать с девчатами в это время будут еду готовить, – обосновал ситуацию Васька Куницын.
   – А волкодав?
   – Цепь до плетня не достаёт почти на два шага. Так что не надо от страха пукать, – не унимался Васька. – А потом мы вчера уже лазили к ним в огород, и ничего. Там такие огурцы и редиска! Закачаешься!
   «Команда налётчиков» разделилась надвое: на «мелкоту» – младших по возрасту, которые откровенно боялись и волкодава, и лезть в чужой огород, и на пятерку поддерживающих Ваську Куницына.  Сашка покрутился между разделившимися и решил примкнуть к пятерке Васьки Куницына.
   – Если прижаться поплотнее к забору, Пират не достанет. У него цепь короткая, – продолжал убеждать Васька. Смельчаки, воодушевлённые Васькиными доводами, плотно прижавшись к плетню, осторожно проходили мимо дремавшего на солнышке Пирата. Последним шёл Сашка. Собака не реагировала. Положив огромную лохматую голову на передние лапы и демонстрируя явное безразличие, через прищуренные глаза, Пират, оказывается, внимательно наблюдал за происходящим.
   – Да он просто ленивый засоня! – подумал Сашка. Он хотел было поднять руку и поприветствовать некудышнего охранника, но единственное, что успел он запомнить в последнюю долю секунды, это летящее сверху лохматое свирепое чудовище с раскрытой зубастой пастью и широко расставленными лапами.
   …Через полтора месяца недолеченного Сашку выписали из больницы. Там, где хирурги оперировали, раны зажили. А глубокие следы от зубов и когтей волкодава заживали плохо, несмотря на хорошие антибиотики и мази. Раны гноились, постоянно вскрывались и кровоточили.
   – Побыть надо дома, – сказал врач. – На свежем воздухе. Перерыв сделать от интенсивного лечения. А через месяц-другой мы вас пригласим на долечивание.
   Расплатившись за лечение и «оказанную доброту», родители привезли Сашку домой.
   Возле плетня ждали друзья по последней неудавшейся вылазке. Когда телега остановилась, все кинулись обнимать пострадавшего друга.
   – Побудь с ребятами немного, а затем зови их в дом, – сказала мать. – Я приготовила большой яблочный пирог и компот из чернослива.
   Устроившись на завалинке, соскучившиеся друзья говорили много, громко, плохо слушали друг друга. Наконец-то Васька, видимо, на правах вожака, поучительно сказал:
   – Надо же было тебе, Сашка, руками махать!
   – Да я и не пытался замахиваться, – оправдывался Сашка. – Я хотел сказать, что Пират засоня, спит и не шевелится, а руку как-то нечаянно поднял. Потом только и помню: больница, операции, перевязки.
   – А ты знаешь, как только тебя увезли в больницу, дядя Павел Каверзин Пирату молотком все зубы выбил!
   – Откуда мне знать-то, – оправдывался Сашка. – Я же в больнице лежал. И правильно сделал, будет зверюга  знать, как кусаться!
   – А то, что мать почти наполовину оглохла, тоже не знаешь?
   – Как? – только и успел спросить Сашка. На крыльцо вышла мать и позвала всех в дом.
   – Заходите! Всё готово. Потчевать буду.
   – Отца боимся, – промямлил кто-то. – Чего доброго, прибьёт за Сашку.
   – Идите-идите, не бойтесь. Дядя Котя в сарае готовит инвентарь к жатве.
   Друзья расселись за столом и начали уплетать пирог, запивая компотом. Васька вновь принялся обсуждать предстоящие вылазки. Он был старше всех на два года, в школе не учился. Пяти-шестилетнюю детвору натравливал на всякие небезопасные шалости, чаще провоцировал, а сам оставался в стороне, участия не принимал. Но результатами набегов пользовался чуть ли не единолично. Он распределял по сути наворованное среди малышей, хвалил пострадавших, ругал провинившихся и нерасторопных и требовал безукоризненного подчинения.
   – Я же не смогу в повязках-то, – говорил Сашка.
   – А мы тебя носить будем. Ты у нас наблюдателем станешь.
   – Потом вы убежите, а я останусь, так что ли? – не соглашался Сашка.
   – Так или не так, – подытожил Васька, – а то, что говорят, тебе надо слушать и исполнять.
   – Вот это видел?! – вдруг взбунтовавшийся Сашка свернул большую дулю и поднёс к Васькиному носу. – Хватит командовать над нами да по чужим огородам заставлять лазить!
   От неожиданности Васька оторопел. Он молча смотрел на сидящих за столом и не знал, что говорить дальше. Молчали и пацаны, в основном, от боязни перед Васькой и возможным наказанием с его стороны. В то же время им было жалко пострадавшего Сашку. Они понимали, что лазить по чужим огородам – это плохо, за что можно получить крепкого ремня как от хозяина, так и от родителей.
   – Иди-ка ты, Васька, домой, – продолжил высказывать свои обиды и возражения Сашка. – Я больше с тобой никуда, понял? Да и пацаны – тоже. А молчат они, потому что тебя боятся!
   – Ты меня ещё попомнишь, рожа исковерканная, – зло сказал Васька. Он обвёл взглядом остальных пацанов и, не найдя поддержки, удалился. А Сашкины друзья, осмелев после ухода Васьки, удовлетворенные прекрасно приготовленным яблочным пирогом, ушли позже и оставили Сашку наедине с родителями.
   – Бабушка поможет заживить раны, – успокаивала мать. – Она знает много целебных трав и всяких хороших молитв, так что к школе ты будешь здоров.
   – Мама, а ты что, оглохла? – наконец-то спросил Сашка.
   – Да нет. Это я застудилась, – ответила мать.
   Спать легли рано, Сашка долго ворочался, приспосабливался после больничной койки к необычайно мягкой перине. Неожиданно дверь тихонько скрипнула, и в образовавшуюся щель почти на брюхе вполз Дружок.
   – Ну здравствуй, – сказал Сашка и потянул его в постель. – Соскучился? Я тоже.
   Дружок лизнул Сашку в лоб, затем в щёку и, инстинктивно ощутив, что это нравится хозяину, начал облизывать ему лицо и руки. Он тихонько визжал от радости, бил хвостом по Сашкиным ногам, нежно покусывал Сашкины руки, что, видимо, было крайней степенью собачьего уважения к любимому хозяину.
   – Завтра пойдем на Аргунь, будем на плёсе играть в мячик, – вполголоса говорил Сашка и гладил своего любимца.
   Проснулся отец, и Дружок так же «по-пластунски» исчез в проёме двери.
   – Почему до сих пор дверь не заперта? – строго спросил неизвестно кого отец. Он накинул крючок и ушёл в спальню.
   Прошло две недели. Раны, нанесённые Пиратом, заживали плохо, и старания бабушки – большого знатока народной медицины успеха не имели. Она поочередно прикладывала листья подорожника, свежие листья лопуха, смесь из молочая, одуванчиков и ноготков. Пробовала листья молодой капусты и даже мочу от любимицы-коровы Краснухи. Но гнойники набирали силу, лопались, а из образовавшихся ранок сочилась кровь. Однако Сашку беспокоили больше всего толстые послеоперационные рубцы, которые мешали свободно двигать руками.
   Почти каждый день приходили друзья, проведывали, рассказывали всякие небылицы, чтобы развеселить Сашку. Васьки не было.
   – Молотком! Зубы! – эти слова, сказанные друзьями при первой встрече после больницы, занозой засели в голове и не давали покоя Сашке: «А как же он кости грызть будет?»
   Дружок прыгал, делал «вертушку», вставал на задние лапы и всё время, казалось, куда-то приглашал.
   – Ну пойдем, посмотрим, что ты там нашёл, – согласился Сашка и последовал за собакой.
   Возле плетня Каверзиных Дружок остановился, сел и затих. Сквозь дырчатый забор Сашка увидел своего кровного обидчика – Пирата. Волкодав лежал, как и прежде, на животе, прикованный длинной железной цепью. Рядом находился тазик с жидкой пищей. Те же полузакрытые глаза, такая же свирепая морда и постоянная готовность к прыжку. Оскалившись беззубой пастью, Пират предупреждающе зарычал.
   Дружок отбежал несколько метров в сторону, пролез под плетень и, виляя хвостом, приблизился к Пирату. Неизвестно, что они говорили на своём собачьем языке – здоровенный волкодав-инвалид и простая дворняжка, однако Пират рычание прекратил и даже не так злобно посмотрел на Сашку.
   – Я тебе котлетку принесу, – сказал Сашка и пролез через раздвинутые в заборе прутья.
   Пират грозно встал. Был он почти вровень с Сашкой, а весом в три раза больше. Но только Сашка попытался протянуть руку, чтобы погладить Пирата, как тот вновь оскалил беззубую пасть и принял оборонительную стойку.
   – Я сейчас, я мигом, – сказал Сашка и помчался домой за котлетой. За ним едва поспевал коротконогий Дружок.
   Пират съел три котлеты и благодарно несколько раз лизнул Сашкины руки. Дружок тоже решил не отставать от Пирата и стал лизать ноги. Дня через четыре Сашка заметил, что ранки стали болеть меньше и начали как бы съёживаться и затягиваться розовой плёнкой. Он стал нарочно подставлять Пирату свои болячки, и к концу недели на руках и ногах не образовалось ни одного гнойника, а почти половина их уменьшились в размерах и побледнели.
   В очередной раз, когда Сашка решил принести гостинцы Пирату, его застала мать. Она посмотрела на котлету, рисовую кашу в туеске и спросила:
   – Это ты куда? Хочешь есть, садись за стол, а таскать еду грешно, – сказала мать и решила взять туесок.
   – Мама, ну, знаешь… – замялся Сашка. – Я должен покормить, ну… его…
   – Кого его? – не поняла мать.
   – Ну, Пирата, – еле выдавил из себя Сашка и приготовился, что сейчас мать начнёт ругаться, не дай бог, ещё отец услышит и придет. Но мать почему-то опустилась на стул, тупо уставилась на сына и тихо заплакала.
   – Он нас покалечил, а ты, сынок… – Она стала выговаривать непонятные Сашке слова: – Стресс. Паралич слухового нерва. Да и ты на кого похож? Одни сплошные коросты и гнойники…
   – Он меня лечит, – оправдывался Сашка. – Смотри, мама, гнойников меньше стало. Сашка задрал рукава рубахи и показал матери.
   – Врачи и бабушка тебя лечат, а не Пират, – сказала мать, не обратив серьёзного внимания на какие-то нелепые мальчишеские объяснения.
   Иной раз Сашка наливал в небольшое ведерко свежую простоквашу, смешивал с кашей и мелкими кусочками мяса, оставшегося после обеда, и относил Пирату, и тот вместе с Дружком всё охотно поедали.
   Между тем Сашка снимал рубаху, садился возле собачьей конуры и подставлял собакам свою спину. Там было больше всего болючих гнойников. Пират и Дружок как будто знали своё дело. Они зализывали именно болячки, а не здоровую кожу. За этим занятием и застала Сашку проходившая мимо мать. Она громко вскрикнула и упала возле плетня, потеряв сознание. Обалдевший от испуга и неожиданности Сашка бегал возле матери и звал на помощь. На крик прибежала соседка и, обрызгав лицо матери холодной водой, привела её в чувство.
   – Сынок, сыночек! – запричитала очнувшаяся мать. – Ты живой! Он не загрыз тебя?
   – Да не, мамочка, вот я, перед тобой, – гладил мать по лицу Сашка, толком так и не понимая, что же случилось.
   – Показалось, – решила Мария. Она трижды перекрестилась и с помощью соседки медленно пошла домой, где обессиленная легла в постель.
На следующий день вызванный на дом врач подтвердил предыдущий диагноз:
   – Повторное сильное нервное потрясение. Первое – на трагедию с сыном, а сейчас – на привидевшуюся сцену нападения собак.
   – Доктор, я ясно видела волкодава с разинутой пастью и голое тело ребенка.
   – Это бывает, – согласился доктор, – при нервном истощении. – И рекомендовал пройти курс лечения.
   Если бы Сашка присутствовал при разговоре доктора с родителями, может быть, он и внёс бы ясность, что матери всё это вовсе не показалось, а таким образом собаки лечили  его спину.
   – Они, мама, меня каждый день вместе лижут – Пират и Дружок, – доказывал Сашка.  – Смотри, гнойники почти закрылись и больше не нарывают. А рубчики стали мягонькими и почти не болят.
   Матери от этих слов сына вновь стало плохо:
   – Это как же ты до такого додумался – снова подойти к цепнику, который тебя в могилу чуть не отправил?
   – Да у него, мама, рот совсем голый, без зубов. А ещё… Пират вовсе не злой. И мы с ним подружились.
   К началу учебного года (Сашке едва исполнилось шесть с половиной) болячки все зажили, рубцы на коже стали мягкими и приобрели естественный цвет.
   – Помогла домашняя обстановка и перерыв в приёме большого количества лекарств, – пришёл к выводу врач.
   – Бабушкины молитвы и травы сыграли основную роль в лечении, – с уверенностью говорили родители и соседи.
   – Помогли Пират и Дружок, – отстаивали свою точку зрения Сашка и его друзья.
   – «Слюна собак, говорят учёные, обладает бактерицидными свойствами», – прочёл по бумажке Михаил Горячев. – Она, слюна собачья, убивает все микробы и всю заразу.
   Сашка ежедневно продолжал ухаживать за Пиратом. Раны и рубцы уже давно зажили, поблёкли, стали мягкими и почти незаметными. Дружок старался помогать в необъяснимом для людей собачьем воспитании огромного монгольского волкодава. Сашке всё реже приходилось подставлять своим друзьям спину, чтобы те из привязанности и благодарности к своему молодому хозяину продолжали усердно лизать его тело (Павел Каверзин, учитывая сложившуюся необычную ситуацию, подарил Пирата Сашке).
   Мать прогрессивно теряла слух. Многочисленные консультации врачей, разнообразные лекарства не давали должного эффекта. Однако для Сашки это протекало незаметно и безболезненно. Он как бы окунулся в водоворот интересного приключенческого начала подростковой жизни. И получалось, что ученик второго класса неполной начальной школы был не занят только ночью, пока спал, летая в приятных цветных сновидениях. А в период бодрствования куда-то бежал, падал, сражался, доказывал и при этом успевал хорошо учиться.
   – Напиши мне, сынок, – часто обращалась мать. – Мне интересно, как у вас там в школе. – С матерью все стали общаться путём письма.
   – Да некогда мне, – руками маячил Сашка и, бросив школьный портфель, мчался к друзьям по двору играть в футбол.
   – А покушать? – заботливо вслед спрашивала мать. – Молока бы хоть выпил.
   Родители, получив в своё время начальный курс образования, всячески старались дать достойное образование своим детям и определили Сашку в семилетку за 10 километров от дома, в интернат, откуда Сашка в первый же день сбежал и стал жить у своего нового друга Фёдора Геринга. Фёдор привёл Сашку к себе домой и попросил родителей:
   – Пусть поживёт немного. Он учиться хочет, а жить негде.
   Отец Фёдора, инвалид второй группы, бывший трудармеец, не стал задавать вопросы, а просто пригласил за стол, на котором стояло большое ведро с распаренной и подслащенной корнем солодки пшеницей. Все ели из ведра деревянными ложками и запивали чем-то наподобие чая, заваренным, как выяснилось позже, пережаренными на сковороде ягодами боярышника.
   Сашка обратил внимание на мальцов, которым мать Фёдора давала по нескольку ложек молока (у Герингов кроме Сашки было десять своих детей и одна худая корова, которая едва давала два литра водянистого молока).
   Сашкин отец раз в месяц привозил продукты: полмешка мелкого картофеля, сухари из ржаного хлеба и кукурузную муку. Живо интересовался, как ведёт себя сын, помогает ли по хозяйству, и что говорят про него в школе.
   А отец Фёдора был доволен тем, что ребята сдружились, стали лучше учиться, меньше баловаться и хорошо выполняли поручения. Как в похвалу он привел пример:
   – Ваш сын научился готовить дратву (пальцами закручивать прочную нить, смолить её, чтобы затем подшивать валенки). Ребята всегда вместе, помогают друг другу. Не волнуйся, отец. Жизнь послевоенная налаживается понемногу, так что переживём!
   – Вам большое спасибо, – благодарил отец, – что сына приняли. Он ведь не захотел жить в интернате, а учить ребёнка надо.
   Прощаясь, отец просил Сашку написать несколько строчек матери:
   – Она очень ждёт от тебя весточку.
   – Но ты же, батя, домой едешь! – недоумевал Сашка. – Вот и расскажешь всё маме.
   С восьмого по десятый класс Сашка учился райцентре, за семьдесят километров от родителей. Жил в интернате на полном гособеспечении, в достатке и заботе воспитателей. Но нередко на него находила такая необъяснимая хандра, какое-то ощущение одиночества среди огромного коллектива интернатовских сверстников. Всё чаще хотелось бросить учёбу и уехать домой, к родителям, к друзьям, которые после окончания семилетки стали трактористами, шоферами и зарабатывали хорошие деньги.
   – И не вздумай, – вразумляли родители. – Станет легче и тебе, и нам, когда выучишься, а на тракторе всегда успеешь поработать.
   После окончания школы Сашке предложили попробовать себя в качестве корреспондента районной газеты, видимо, за проявленные в десятом классе склонности к литературному творчеству и многочисленные публикации в газете.
   Но своего первого трудового отпуска Сашка заработать не успел. Разразился карибский кризис (военное противостояние двух мировых систем, доведенное в то время до начальной стадии развития новой мировой войны). Два часа на сборы было дано Сашке, и началась спешная погрузка призванных в вагоны откуда-то прибывшего не по расписанию пустого поезда.
   Отслужив три года и однажды повидав родителей в краткосрочном поощрительном отпуске, Сашка уехал в далёкую Сибирь, где поступил учиться в медицинский институт. С интернатурой пролетело ещё семь лет. Не простившись, от Сашки ушла юность, обыденно и незаметно, как быстро  и незаметно подошла старость к его родителям. Получилось, что из 27 лет Сашка жил с родителями всего-то ничего – только до третьего класса неполной начальной школы.
   Родители старались дать образование детям, из последних сил тянули они свою нелёгкую крестьянскую ношу, неосознанно ослабляя тем самым связывающую тонкую пуповину между собой и детьми.
   В круговерти наступившей зрелости – получение диплома, престижного места работы, создание своей семьи – как это обычно и бывает, у Сашки оставалось всё меньше времени на обычный сыновний контакт с родителями. Разделявшие большие расстояния, отсутствие коммуникаций не могли быть для этого оправданием.
   Получать новости, узнавать что-то, как ни парадоксально, нравится многим. А вот не сообщать о себе причин находится достаточно, и основная из них – лень. Когда у нас всё хорошо, мы ленивы. Шевелиться начинаем, когда приходит беда.
   «У нас всё хорошо. Работаем. Получаем новую трёхкомнатную квартиру. Подробности – когда с женой приедем в отпуск. Желаю здоровья и  не скучать. Саша».
   Но и как когда-то Сашка из-за карибского конфликта не успел к родителям, так и в этот раз чуть-чуть не хватило времени. Пришла телеграмма-молния: «Умерла мать. Похороны двадцать четвёртого».
   – Всё тебя ждала, – вспоминал отец. – Хотела, чтобы ты показал её хорошему врачу, который слух восстанавливает. В газете писали, что у вас в Омске такие специалисты есть.
   Уже перед отъездом, разбирая документы и фотографии, Сашка наткнулся на пожелтевшую от времени «выписку-заключение» из научно-исследовательского института лор-болезней: «Потеря слуха произошла в результате сильнейшего нервного потрясения (сына порвала сторожевая собака)».
   Осознание навсегда утерянного самого дорогого кнутом резануло по телу Сашки. И позднее раскаяние за всё вместилось в три простых слова:
   – Прости меня, мама.