14гл. В поисках выхода

             Облик Кота придавал Виру сам Звездовский. Коломбо надлежало, не теряя усов, потерять всякое сходство с Архием. Фридрих с особым удовольствием наводил марафет на «державной» физиономии, лишая её всякого величия.
             – Ужо мы съедим любого зверя, – старательно приговаривал он. – Assai bene balla, a cui fortuna suona – хорошо танцует тот, кому фортуна подыгрывает.
             И Кот получился, действительно, знатный: любая лиса перед ним казалась бы мышью.
             Превратить Карфи в Лису взялся Симон Эрт. Он, хоть и отличался любительской склонностью к искусству, но выдержать конкуренцию с гением Звездовского не имел шансов. Дилетантизм поручика обернулся тем, что Карфи больше напоминал Кота, чем Лису, но, скорее, безвольного кота помойки, нежели бравого ловца мышей, выросшего на казённом довольствии.
             И вот два героя сказки о приключениях Пиноккио молча сидели за столом друг против друга. Только один думал, что их угощают, а другой знал, что он угощает. Последнему так и передали мнение Элла: «Гости в дом – разносолы на стол». Беседы не получалось. Карфи был слишком испуган, а Виру просто не хотелось разговаривать с доносчиком, который и не догадывался кто именно расположился напротив. Наконец, Кот сипло (находка Фридриха), но многозначительно произнёс:
            – Если народу что-то обещано, то он своё должен получить в любом случае!
            И, став спиной к Лисе, бухнул ей из бочонка дешёвого красного вина до самых краев кружки, себе же плеснул лишь на донышко. Трудно было сквозь грим распознать у Карфи какие-нибудь чувства, но он встал и патетически произнёс:
            – Вот-вот, опять нет повода не выпить. За нашего отца, мудрейшего и справедливейшего Архия!
            И пригубил кружку. Но Кот настоятельным тоном сделал замечание:
            – Такой тост пьётся до дна! В аккурат до самого донышка!
И опрокинул кружку в рот, делая обманные глотательные движения, а разом и вид, что от усердия вино льётся по усам. (Школа Звездовского!) После чего стряхнул оставшуюся каплю вон, закусил огурчиком, а другой – аппетитно глянцевитый – преподнес Лисе со словами:
            – А ты почто, мужик, залетел?
            Карфи ничего не оставалось делать, как опустошить свой простенький, но довольно объемный сосуд. Двумя пальцами он принял переливчатый огурец, отправил его целиком в рот и, кромсая зубами хрустевшую желтовато-зелёную плоть, прошамкал:
            – До сих пор не совсем понял. Но скоро пойму… А ты – за что?
            – За обещания, – невозмутимо ответил Кот, подсовывая в огурцы заранее очищенный сочный лист опунции. Угощать – так с пользой для мужского здоровья!
            И хотел в роли виночерпия пойти по второму кругу, но Карфи не позволил.
            – Моя очередь, – сказал он и помахал колючим пластмассовым хвостом. После чего не пожалел дармового вина, перелив его через сиявшие серпами края посуды. – А тост – твой.
            Любитель кактусов с любопытством разглядывал в своих руках огурец. Удивило сходство: со светлого конца открывалось вселенское зрелище в виде летевшей кометы, через светлые прожилки которой и ниже виднелся целый сонм звёзд – скопище блестевших обычных пупырышек. Лиса покрутила огурец перед носом кота, многозначительно заключив:
            – Космическая картина мира! За что пьём?
            – За свободу, равенство и братство! С благодарностью за радушное гостеприимство! Всё-таки угощают… Где ещё найдешь такое при освобождении!
            Лиса замаячила в вине закачавшейся кружки, подозрительно дёрнула головой, но согласилась, отреагировав фразой:
            – А роза упала на лапу Азора.
            После третьего залпа за процветание народа и мир во всём дружественном нам мире, Коломбо отяжелел и переставал соответствовать своему легкокрылому имени. А если и отвечал ему, то уже в славянском варианте. Окружающая обстановка начинала вращаться вокруг оси; этой осью становился сам Вир. Но и ось приходила в движение, лишая надежной опоры.
            Обязанности виночерпия безраздельно взял на себя Карфи.   
            – Почему здесь вместо Лисы сидит Кот? – неизвестно кого спросил сам Кот, а потом пригляделся и уточнил: – Даже два Кота! Значит, на троих… Но так сказка не сказывается. На три Кота я не договаривался. Кругом одни двойники… Даже у мебели. Очуметь! На всех вас меня не хватит!!
            Послышался продолжительный скрип открывавшейся двери, но никто не вошёл.
            – Симон, ты можешь представить меня двойником вот этого славянского шкафа? – крикнул в дверной проём Кот уже не сиплым, а своим голосом и пустил крупную слезу, разрушавшую художественные старания Звездовского. Очевидно, роза больно уколола шипом лапу Азору...
            – Продай шкаф, – попросила Лиса.
            – Здесь не продаётся славянский шкаф! – решительно отказал Кот, прогнав от себя минутную слабость.
            – Ну, ты же двойник?
            – А предатель, обормот, всё равно останется кактусом, хотя пытается выдать себя солёным огурцом! – отомстил Кот. И закрыл один глаз. – Натюрморт – дело тонкое…
            Лиса почему-то совсем напружинилась. Зачем ей шкаф? Или не устроило место в натюрморте? Что не так? Смутилась, вероятно, от «вида сзади»: на затылке Оргия Фридрих изобразил улыбку кота. Получился двуликий котянус. Напряжешься поневоле…
            Вир смутно помнил, что было после четвёртой, а тем более после пятой кружки (куда-то они поехали с Симоном?), но пришёл в себя оттого, что Эрт вытолкал Кота и Лису в ночь, в самую непролазную февральскую слякоть на дороге.
           – Идите домой! Сказка закончилась. Вы свободны! – зычно крикнул поручик. И исчез, захлопнув за собой дверь фургона.
           Свободны?! Неужели? Да коты и так гуляют, где им вздумается! А лисы? Равны ли они котам? Насчёт братства с ними можно спорить… Сам вопрос о Великой французской революции остаётся открытым. Что на сей счёт думает лисья половина человечества?
           На сей счёт история умалчивает… Известно ей лишь одно: не успела весёлая парочка сделать и трёх шагов, как оказалась на холодной, мокрой, мерзкой перине из грязи.
           – Смотри-ка! – радостно произнёс Кот, окончательно сравнявшийся с Лисой по внешнему виду. – Где-то здесь противный Пиноккио зарыл свои благословенные цехины. Надо найти!
           Но встать у него не получилось. Лиса, успевшая потерять свои картонные уши в чёрном месиве, навалилась на него сверху, пытаясь утопить в жиже.
           Коломбо задыхался. Из всех оставшихся сил он, мгновенно протрезвев, влепил кулаками-кувалдами с обеих сторон прямо в виски Карфи и… увидел перед собой изумленного лиафорона Элла, почему-то усатого, фосфорически мерцавшего на темневшем, густо размытом фоне березы. На дерево падала звезда…
           Вир проснулся ни жив ни мертв..
           Что за сон? Опять привиделся треклятый Карфи! Опять к неприятностям?!
           Коломбо посетило странное чувство: нечто подобное он уже вроде бы переживал. В феврале? Дежавю... Но ведь сейчас самый разгар лета – июль. Даже горечь во рту (от жары?) ощущалась, как на похмелье.
           Успокаивало размеренное тиканье часов.
           Сколько утекло, сколько отсчитали они секунд за свой век? Ведь и матери достались от отца. Это была единственная вещь, соединявшая Вира с детством. Потому он забрал их к себе после кончины матери. И часы живы, пока они ходят.
           Коломбо отправился в ванную, набрал стакан воды, чтобы сполоснуть от горечи рот, и, мяукнув, вспомнил Ману, преподавательницу природоведения, заодно состроил себе кошачью рожу. Из комнаты донёсся мягкий звон – три удара. Коломбо подумал: «Сутки ещё не набрали хода, а стрелки уже успели отмерить четверть круга». Память явила образ Анны. Вот круг, из которого никто не в силах вырваться при земной жизни… Эх, многое бы сейчас Вир дал, чтобы только быть со своей женщиной вместе! Многое… Но кому? Да и нечего…
           Зеркальное отражение становилось поразительным: из него, Коломбо, пробиралось на свет ещё одно отражение, в котором можно было узнать и Оргия, и Архия. Получалось отражение в отражении? Опять сон?? Чудилось некое братство – без равенства – с потерявшейся свободой...  На шее визави темнела родинка, отсутствовавшая у Коломбо. Да и одежда у стоявшего по ту сторону зеркала заметно отличалась (косынка на голове вместо сетки), и вид оказался слишком усталым… Как же так! Неужели сам Архий?! Нет, это точно сон. Вир и во дворце никогда с мон-геном не встречался, а тут он пожаловал собственной персоной, да ещё и столь престранно…
           – Нет, я не сплю, я просто медленно моргаю, – вслух попробовал убедить себя Коломбо, пытаясь дышать ровно. – В старину считали подобные случаи явлением смерти. Дурной знак.
           Внятно раздался знакомый голос, которому с большими трудами Звездовский научил Вира подражать, сначала сходно, позже в совершенстве:
           – Не кривляйся. А слушай. Хочу сказать главное. Твои изыскания подтвердили: раньше я, действительно, был человеком очень деятельным. Считал себя демиургом, обустраивавшим жизнь страны. Но прошли годы, и я понял: получилось нечто другое, по сравнению с тем, что задумывал. Заметил важную особенность: чем меньше мы вмешиваемся в эту жизнь, тем она становится лучше. К тому же, и спокойней: меньше появляется любителей вешать всех собак на власть предержащих. Мы просто забываем спросить себя: кому нужны наши усилия? И нужны ли они вообще? Люди, пребывая на Земле, трутся о круг вечности своими макушками, но настанет момент, когда этот круг возведёт на постамент славы или обернётся петлей – зависимо от заслуг каждого человека. И истина здесь простая: тот, кто мыслит – не действует. Да-да. На Востоке нечто подобное тоже утверждали; на мой взгляд, это правильно. Жизнь умнее нас. Она сама вырулит, куда ей нужно. Ее не обыграть и не перехитрить. Человечество обманывает себя. Сколько спето дифирамбов преобразователям природы, воспитателям нового человека, строителям счастливого будущего! И вот настал момент, когда мы вправе спросить всю эту публику: где ваша преображенная природа? – нет ее, она донельзя загажена; где ваш новый совершенный человек? – нет такого, вместо него появились монстры, каких свет никогда не видывал; где ваше счастливое будущее? – нет ничего, люди потеряли и то, что имели. Вывод здесь, к сожалению, беспощадный, и он, вне всяких сомнений, неопровержим: тот, кто действует – не мыслит.
           – Архий, я и так лишен возможности что-либо решать. От меня ничего не зависит, – посетовал Коломбо, вытирая полотенцем пот со лба.
           Четверть круга отмерить успели стрелки часов – четверть! –  однако соответствующего хода не набрали сутки, хотя сумасшедшими стать успели.
           – А ты хотел бы что-нибудь решать?! – возмутился мон-ген и тут же рассмеялся. – Не могут властвовать одновременно два Архия. Ты – всего лишь Оргий.
           – Кому-то всё равно придется решать, ибо нет власти без решений.
           – Ты уже один раз попробовал – и что? Доволен? Но чего-то стал понимать, когда подчинился воле лиафорона. Кстати, Элл выражал мою волю. Но и моей она не была, даже в том случае, когда ты получил помилование…
           – А чьей же?
           – Жизни! Выход всегда найдется, если его искать. Запомни. Пригодится.
Коломбо, услышав имя Элла, опустил голову и – не хотел, а впрямь ощетинился подобно коту: чересчур свежи, ярки были впечатления от последнего сна. Слишком близкими не только по звучанию, но и по смыслу оказались для капитана слова «лиафорон» и «левиафан».
           Вскоре опомнившемуся Виру предстала весьма диковинная картина. Мон-ген исчез, точно закрыл за собой люк прямо в образе Вира. Почти так же, как Симон захлопнул дверь фургона. И отныне Архий навечно поселился внутри своего двойника? Неужели он для того и нужен? Сам же когда-то и назвался футляром! Накликал… Ирония судьбы: сначала Вир потратил огромные усилия, время, труды, чтобы войти в образ Архия, а теперь Архий, совсем не потрудившись, разом вошёл в Вира, причём без всякого на то позволения. Вовсе не в виде сёмги или осётра. А как быть с правом на своё тело и вообще на личность? Так ведь сам с благодарностью освободил в душе место для мон-гена. Но это же в фигуральном смысле, отнюдь не в прямом... Всё имеет свои последствия. Коломбо перестал доверять зрению: уж не пригрезился ли новый сон? Но нет, явь во всех ощущениях давала о себе знать как о реальности, перед которой любая другая реальность – всего лишь сон.
          Как же так! Если искать выход, то он всегда найдется. А коли никуда и не собирался идти? Тогда дверь открывается вовнутрь – в тебя. Больше ни капли спиртного в рот, пора лечиться. Может ли зазеркалье стать «вещью-в-себе», стать независимым от того, что находится перед зеркалом?
          Мозг Коломбо отказывался подчиняться очевидности. Уже достаточно впечатлений! Дышалось рывками… Хватит того, что в далёких закоулках души по-хозяйски, как у себя в покоях, воцарился Архий. Нашёл вход, а не выход. Поступился равенством и свободой ради братства. От кого он спрятался? И надолго ли? Придётся жить с этой тайной… Появилось смутное предчувствие грядущих перемен.
          Чего ожидать? И что делать?
          Действует тот, кто не мыслит? Тогда зачем ум и мозг?
          А делать что-то же нужно, если даже просто ждёшь...
          Однозначно предстоит переезд на новую квартиру. Ремонт в ней давно начался.
          Чутьё подсказывало: это лишь малая толика того, что должно произойти в его жизни. Надо готовиться.