17гл. Портрет и костер

               Август был на исходе.
               Вир так и оставался никому не нужным. Он не обольщал себя мыслью, что о нем забыли. Лим ничего и никого не забывал. Никогда! Спрашивать же Дымова о своей участи означало бы ставить доместора в неудобное положение. И Нук, и Звездовский – будь у них желание и возможность – давно что-нибудь рассказали бы… Но они молчали.
               Теплилась слабая надежда на необходимость Коломбо в качестве социолога, но кому нужен обществовед, похожий, как две капли воды, на исчезнувшего Архия? Кривотолки обеспечены. Вот и завис капитан Оргий между небом и землей, понимая всю сложность и шаткость своего положения. Визит Элла в виде фантома становился предзнаменованием?
               Наступил вечер тридцать первого августа.
               Вир уже принял душ на ночь, мыча что-то из Бетховена, поработал зубной щеткой и хотел лечь в постель. Но неожиданно пожаловал Фридрих.
               Церемонистр передал официальное распоряжение Элла прибыть сейчас же в Актовый зал. Звездовский не был бы Звездовским, не воспользуйся он своим знанием итальянского фольклора:
               – Tempo al tempo. – Всему свое время.
               Вот и настал час «Ч»...
               Коломбо достал из шкафа парадную форму, собираясь надеть ее, однако Фридрих остановил:
               – Нет. Ты нужен в сером френче мон-гена.
               Вир про себя удивился: «Неужели они хотят провозгласить меня Архием Вторым!». И самому стало смешно. Театр!

               Зал оказался переполнен ратным народом. Некоторые из присутствовавших с недоумением на лице косились в сторону двойника: неужели Архий вернулся! Посвященные им тут же объясняли: «Двойник! Но, поверьте, самое интересное – впереди!».
               Стоял в одиночестве Олас, делая вид, что не замечает Коломбо и Фридриха. К нему приступил ратник с вопросом, произнесённым из-под закрытого забрала:
               – Что здесь делают штатские?
               – Я – официальный портретист мон-гена, автор вон того его портрета, что стоит на подиуме с бумагами. Показать удостоверение? Вы разве не знаете распоряжение лиафорона! Каждый обязан сегодня присутствовать на торжестве.
               Посреди зала возвышался, действительно подиум, напоминавший эшафот. Вира оскорбило местонахождение его портрета, написанного Оласом в беседке, на груде деловых папок, сваленных в кучу. Плохой театр... Орг достоин лучшего.
               Фридрих, не дав опомниться, сходу представил Коломбо неизвестному человеку, облаченному в просторный белый балахон, свисавший до пят. На фоне всей публики гость отличался очень высоким ростом, настолько высоким, точно он стоял на ходулях. Лицо его скрывала ослепительная золотая маска, не имевшая глаз, вместо них зияли пустотой черные впадины; голова пряталась в кульке высокого капюшона, откуда незнакомец, скорее, не взирал, а надзирал своим безглазьем за происходившим вокруг.
              – Сиятельный magnus frater! – почтительно обратился к нему Звездовский. – Позвольте вам отрекомендовать героя нашей мистерии Оргия.
              Незнакомец слегка кивнул. Его балахон, словно растворившись в воздухе, потерял видимость. В воздухе осталась висеть одна маска.
              Фридрих, едва шевеля губами, прошептал Коломбо:
              – Сам Бонфаранто… Маска как сам. Без маски его никто ещё не видел. Почтил нас своим присутствием.
              – А говорили «Бонфаранто – дешевая конспирология...». Куда он пропал? – вполслуха спросил Вир.
              – Тсс... Он здесь. Просто ткань балахона такая: когда надо, может скрыть человека. Никакой мистики! Высокие технологии; цивилизация!! Таким образом он дал нам знать, что аудиенция закончена.
              Неожиданно потребовал аудиенции от Фридриха его почитатель, обвинивший кумира в лицемерии: талант должен служить всем людям, а не сытому меньшинству. Вместо приготовленного шабаша, коим, кажется, гордишься, лучше бы спел: «Cortigiani, vil razza, dannata / Per qual prezzo vendeste il mio bene?». Трусишь? Для чего даётся певцу внутренний огонь? Без огня остаётся лишь соблазн, искушающий девиц лёгкого поведения. Люди пустили маэстро в свои души, добровольно и даже с радостью. Пустили, а он соизволил безвозвратно удалиться. И что теперь? Пустота! Публика требует новых впечатлений. Множество душ чает творчества своего кумира. Свято место пусто не бывает! Люди готовы распахнуть сами сердца. Осознание счастья напрямую зависит от атмосферы вокруг человека. Баритон Звездовского своим эросом некогда погружал зрителей в негу блаженства. Этот золотой голос стал частью жизни, символом времени, каждый раз опьяняя народы мира лучше любого доброго вина совершенным артистизмом и, вообще, какой-то благой сладкой тайной. Нет Звездовского на сцене – нет и ощущения счастья. Как ни крути, образовалась пустота и по сей день корёжит нутро каждого поклонника именно по причине дезертирства певца из их душ... Он обязан вернуться! Народ не просит, народ требует!
              Фридрих сдавил себе виски кулаками и беспомощно забегал глазами по сторонам. Кашлянул. Никому не было дела до церемонистра. Лишь Оргий преданно, точно щенок, не сводил глаз с бывшего артиста. Правда, так и мучился вопросом Оласа: почему «друг, товарищ и брат» ни разу не позвал к себе в гости на квартиру?  Неужели его поселили во дворце? Единственно возможная причина… Тогда мог бы и объяснить…
              Звездовский взял за локоть лже-мон-гена и повёл последнего к эшафоту, на ходу тихо наставляя:
              – Вопросов не задавай. Поверь, я всё сделал, чтобы у тебя не было проблем. Умоляю: только не взбрыкни, иначе мои усилия пойдут прахом, а у тебя появятся такие сложности, каких ты никогда не встречал в жизни. Помни одно: Коломбо – актер, и это его последний выход на сцену в образе Архия. Это экзамен для нас обоих, ибо и я вложил в Оргия много труда. Не подведи. Давай блеснём! Надеюсь, всё понял. Исправно делай то, что скажу.
              – Слышу речь настоящего церемонистра! – ответил Вир. – И что я должен делать?
              Фридрих достал спрятанную под эшафотом трубу и указал Оргию место для стояния на коленях. Коломбо надлежало склонить голову. Портрет Архия (или Орга?) смотрел ему прямо в спину.
              Звездовский глянул на часы: настала полночь! Поднёс трубу к губам, и она заголосила, уподобляясь своей Иерихонской родственнице, но отчего-то с жалобным оттенком, как показалось Виру.
              Рыцарь по прозвищу Дадух* облил зловонной жидкостью «репрезентативный портрет» и папки под ним, переложил из правой в левую руку факел и поднёс его к жирным потёкам, протянувшимся на этом возвышении бумаг и живописи.
              Под потолком раздался громкий холостой выстрел.
              Сквозь запах вылитой жидкости и горевшей бумаги слегка запахло пороховым дымом.
              Взвилось, вспыхнув, пламя. Оно хищно начало съедать холст, как бы возмущенно зашипевший кипевшей краской. Огню особенно помогали старые архивные папки, пухлые от бумаг-распоряжений и бумаг-указов, некогда подписанных Архием. Первыми сгорели тонкие веревочные завязки, отчего эти «канцелярские корабли» разваливались на глазах, беспомощно закручивая в себя черневшие на глазах плоскости картона и выворачивая наружу бумажные внутренности. Они вспыхивали ещё большим огнём, постепенно и обречённо превращались в серую золу, обрывки чёрного пепла, остатки угля...
             Оставалась одна труха от памяти об Архии.
             В то время, когда вместе с папками горел портрет (Коломбо ужасно злился в душе), Бонфаранто подошел к Оргию, резко развернулся спиной и... опять стал невидимкой. Чему Вир даже обрадовался (аудиенция закончена!): без помех можно было разглядывать хитродействие, происходившее в зале. (Так вот что имел в виду Олас, рассказывая о «мышиной возне»...)
             И если поверженный псевдо-мон-ген стоял сразу на двух коленях, то прямо перед Коломбо могущественный Элл опустился только на одно, правое. Оно уткнулось в чёрный квадрат пола. Лиафорон поднял над собой шпагу и передал её невидимому Бонфаранто. Шпага зависла над головой двойника, представлявшего сейчас Архия. В ответ Лим получил пергаментный свиток, скрепленный шестью вислыми печатями, похоже, свинцовыми. Элл, опираясь на левую ногу, стоявшую на белом квадрате, подтянул правое колено и встал.
            Над головой Вира невидимый Бонфаранто сломал шпагу.
            В зале на мгновение погас свет, и всем бросился в глаза портрет Архия, горевший пока по краям. Мон-ген, державший в руках книгу Макиавелли «Государь», величаво взирал в будущее поверх человеческих голов, мельтешивших в темноте. Свет сотни ламп тут же вспыхнул намного ярче прежнего, затмив огонь костра, пожиравшего портрет.
            Раздался гром сразу двух пистолетных выстрелов.
            Дух горючей жидкости уже не чувствовался – жидкость сгорела, но к запаху костра явственней примешивалась терпкость дымного пороха.
            Фридрих снова просигналил трубой. Мрачная процессия рыцарей во главе с факелоносцем Дадухом потянулась вокруг эшафота. Обошла его, а потом прижалась к стене. Куда-то исчез и Бонфаранто.
            Обнаженная Дорна, провозгласившая себя во всеуслышание иерофантидой*, подбежала к Коломбо. Кусок красной полупрозрачной ткани развевался у неё за спиной, В помощнице Элла Вир усмотрел нечто журавлиное.
            Ткань опустилась ему на голову. Мир сразу обагрился для униженного двойника.
            Дорна подняла Оргия с пола и прилюдно стала срывать с него одежды.
            Глазами, выпрыгивавшими из орбит, Коломбо отыскал Фридриха и жестом задал вопрос: что происходит? Звездовский – тоже знаком – дал понять: всё идет, как надо, не паникуй.
            Где Дымов? Спрятал лицо под забралом? Хочет быть бессмертным?
            Вир был шокирован исступленной страстью иерофантиды. При всём том продолжал помнить совет Фридриха никогда не злить Дорну. А что скажет Элл Лим? Он ведь ещё опасней. Но лиафорон стоял напротив Дорны и Коломбо, рядом с появившимся Бонфаранто, и аплодировал вместе со стражниками. Это лишало даже внутренних сил для сопротивления.
            Вир опустил руки и позволил делать Дорне всё, что ей вздумается.
Когда он оказался полностью раздетым, то довольная иерофантида, воочию убедившись, что перед ней не Архий, а Оргий, приказала последнему лечь прямо на холодный шахматный пол. Что она задумала? А как же душ, уже принятый на ночь? Кому какое дело теперь... Коломбо лёг, но Дорна указала место перед лесенкой на эшафот. Пришлось подчиниться. Вир чувствовал себя уже не капитаном, а трупом. Подумалось: «Я – арка края». На краю жизни. О личных правах следовало забыть.
            Дорна, выбрасывая ноги вперёд, приблизилась к Лиму и объявила его иерофантом*. Вдвоём они пустились в торжественный танец вокруг эшафота, на котором продолжал гореть портрет Оргия-Орга-Архия. Оставалась всего одна его половина, сходная отныне с солнцем, наполовину скрытым затмением – чернотой, обступавшей со всех сторон.
           – Свобода! – крепким ртом, выкованным оперой, провозгласил Фридрих, правда, без былой мощи. В зале действительно присутствовали почти все свои. Кроме любителя оперы в душе самого Звездовского.
           – Свобода!! – громко загалдели и загромыхали в ладоши рыцари. Но без особого восторга. Очевидно, не знали древнего слова «свобь».
           Дорна остановилась рядом с лежавшим двойником, уже дрожавшим от холода. Она легла сверху на грудь спиной, знакомой Виру каждой родинкой.
           Впрочем, красная ткань обратилась некой завесой, отделившей от соприкосновения мужскую и женскую плоть.
           Да что, собственно, могла разделить тончайшая ткань! Плоть алкала плоти. Коломбо, лихорадочно дыша, наконец-то захотел обнять Дорну. Но над ними фосфоресцировала лысая голова-луна Элла. Промелькнуло окончание сна с Лисом-Карфи в грязи. Не хватало только берёзы в виде фона да падающей звезды.
          Вир бессознательно ощетинился, но не знал, что делать дальше. Сознание дурманил острый запах духов.
          – Равенство! – с придыханием крикнула иерофантида.
          – Равенство!! – по инерции ещё громче поддержали закованные в железо ратники, потерявшие бдительность; они просто расслабились от торжества и пропустили мимо ушей коварную двусмысленность женского возгласа.
          Коломбо же усомнился в равенстве, если торжествует свобода.
          Правда, размышлять в его положении особо не приходилось.
          Дорна протянула руки навстречу иерофанту. Лим плавно опустился на колени и осторожно лёг на Дорну.
          Это месть за то, что однажды вечером Вир не пригласил её к себе на квартиру? Явное принародное попрание священного права на собственное тело.
«Но Боливар не выдержит двоих», – подумал Коломбо, от тяжести дыша рывками. Они хотят превратить заложника Оргия в «наложника» оргии? Получилось из него фактически только ложе. Но он понял: такова сцена и цена преемства власти. Можно было бы лишиться рук, обними он иерофантиду. Здесь не шутят. С перепуганным видом бегает даже Фридрих.
          Дорна в объятиях Лима скатилась к лесенке, в мгновение ока укрыла его и себя полупрозрачным красным плащом, словно окутала огнём, обхватила голову лиафорона и слилась с ним в поцелуе.
          Послышался голос Звездовского:
          – Bocca baciata non perde ventura, anzi si rinnova come fa la luna. – От поцелуя уста не блекнут.
          «А как же женский вопрос? – спросил себя Коломбо. – У меня отняли Анну под предлогом запрета отношений с женщинами, однако сам Лим прилюдно и развратно его нарушает! Символика мистерии – лишь фиговый листок. Ох, уж эти пресловутые двойные стандарты: что дозволено Юпитеру, не дозволено быку».
           На эшафоте догорал костёр.
           Вир отвернулся; ему стоило немалых сил подавить в себе рвавшийся наружу рык. Дальнейшее лежание на холодном полу грозило сильной простудой.
           Взбудораженный Коломбо вынужден был сесть, поджать ноги, охватить их руками, чтобы хоть немного согреться. Что заметила иерофантида, решившая оставить иерофанта.
           – Замучен он, но не чумаз, – разложила Дорна слова на каждый шаг.
           Лим поднялся. Подбежавший Фридрих поправил ему причёску и праздничный наряд.
           На сей раз оглушил выстрел сразу из трёх пистолетов.
           Запах порохового дыма уже ничто не могло перебить. Только он и был слышен.
           Вир вздрогнул.
           В зале погас свет. Яркий луч ударил в червонный квадрат – верхнюю только что плоскость эшафота. Загремела дробь барабана. Возникло напряжение.
           Дорна, несколько раз обёрнутая с головы до ног красной тканью, возвела Коломбо на ждавший его эшафот, ещё горячий от костра. Нагретые толстые листы меди, по которым ступали замерзшие ноги, уже не обжигали. Дорна усадила Вира прямо на место костра, в золу, в пепел. Она с наслаждением осыпала его этим тёплым прахом, измазала всё туловище и голову остатками сажи, затем настоятельно потребовала бритву и мыльную пену. Рыцарь, гремя железом, выполнил её просьбу – подал серебряный поднос, уставленный парикмахерской атрибутикой. Этот же ратник собрал одежду мон-гена, разбросанную по роскошному полу зала, и унёс ее с собой.
Вир флегматично наблюдал за происходившим. Если решили убить, то зачем ему одежда?
           Барабанная дробь участилась.
           Иерофантида с горящими глазами намылила лже-Архию голову и усы.
Бритва, летавшая по воздуху в женских руках, сладострастно снесла знаменитые усы, торчавшие узкими треугольными флажками, а потом ничего не оставила и от клина знатной прически.
           – Под «ноль»!! – торжественно воскликнула Дорна. – Под «ноль»!
           Сумрачный Олас подумал: «Хорошо, что она не почувствовала себя Юдифью, и голова Оргия, к счастью, осталась на плечах».
           Несколько ратников водрузили на эшафот ванну-раковину с морской водой и забрали поднос.
           Иерофантида заботливо усадила Коломбо в ванну и, набирая воду в ладонь, то и дело поливала светлое темя до полной чистоты; как ребёнку, помыла надгубье между ртом и носом, где несколько минут тому назад произрастали усы; принялась смывать гарь с лица и тела. Дыхание Дорны свидетельствовало: купание Вира могло завершиться поцелуями, чего он и опасался. Поверхность воды ещё удерживала остатки пепла, не успевшие утонуть от впитавшейся влаги.
           На Коломбо вдруг обрушились воспоминания детства… Он закрыл глаза и видел перед собой не Дорну, а Лору. Было в них нечто общее, привлекательное... Смутила мысль: чем мог обернуться случай, окажись сейчас Лора иерофантидой вместо Дорны? Трудно представить. Вряд ли она вспомнила и узнала бы в капитане мальчика, который некогда любовался ею в больнице. Наверняка многие ею потом любовались, всех невозможно упомнить. А вот чем для психики Вира могла обернуться подмена Дорны Лорой – догадаться совсем легко…
          К реальности его вернули звуки лязгавшего металла.
          Рыцарь, приносивший поднос, вручил Дорне большое банное полотенце и новую арестантскую робу. Теперь она напоказ равнодушно вытерла досуха отныне не двойника Оргия, а простоватого Коломбо, после чего облачила его в надушенную полосатую форму.
          «Встречают по одежке… а тут провожают одежкой… Почти пижама!», – пытался развеселить себя обладатель арестантской одежды.
          Пламенно-красная иерофантида, местами мокрая и полупрозрачная от брызг воды, галантно свела Вира за руку с эшафота, строя по сторонам глазки.
          Элл встретил их великодушной улыбкой и приветственным римским жестом. К ним присоединился Бонфаранто. Коломбо тут же удалили в сторону. Он лишь заметил появление своего друга Звездовского в роли ключаря.
          Церемонистр погремел связкой ключей и картинно приступил к колдовству над дверным замком. Начинался очередной ритуал мистерии. Что он означал?
          Ни с того, ни с сего случилась заминка. На лице Фридриха появилась растерянность, а потом ужас: нужный ключ подобрать не удавалось. Он лихорадочно перебрал всю связку – напрасно: замок не поддавался. Звездовский проклинал себя на чем свет стоит: заранее не проверил ключи. В репетиционный зал входил из гримерной. А вот из актового зала  – не пробовал. Срочно нужен был выход. Таскать всё через гримерную – провалить сценарий на глазах. Да и сам Фридрих готов сейчас провалиться сквозь шахматный пол. Остаётся подать знак SOS?
          Выручил Эрт, заодно растаптывая гордость церемонистра. Уверенной походкой, гремя железом, Симон приблизился к Звездовскому, окатил того рыцарским взглядом и извлёк из-под лат заветный старинный ключ, после чего собственноручно решил проблему. Кроме Вира и Оласа, никто не заметил, как поручик спас репутацию церемонистра.
          Двери из репетиционного зала распахнулись, в лучах прожекторов рыцари на плечах вынесли оттуда борцовские чучела, с которыми раньше расправлялся Фридрих. А вот теперь они психологически расправились со своим обидчиком. Нет, ратоборцы оказались благороднее Звездовского и не уронили рыцарского достоинства. Манекены, перевязанные разноцветными ленточками, под музыку Бетховена «Der freie Mann» птицами взлетали навстречу друг другу или неслись в разные стороны, падая в крепкие руки ратников, словно живые прославляемые герои-победители. Действие множилось в больших зеркалах, которые держали другие рыцари высоко над головой (сняли их в гримерной?).
          Всё это напомнило Виру новогодний праздник. Петрушку бы сюда! Впрочем, разве его не способны заменить Бонфаранто в маске и летавшие манекены, по-новогоднему нарядные? Мысль крамольная, но желанная.
          – Сбылось! Виктория!!! – крикнул Вир, а сам подумал: «Хорошо бы добавить голубей и цветов».
          Но возглас человека в полосатой робе никто не поддержал. Более того, Звездовский из-под полы показал даже кулак. Но тут же помрачнел (от обвинений своего докучливого почитателя?).
          Импровизация порицаема... Вот что значит официальное мероприятие… Каждое слово – исключительно по сценарию. Нет, это не новогодний праздник…
          Зато появился мальчик в жёлтом; обойдя Бонфаранто, он подбежал к Коломбо и своей ладошкой тронул его ладонь.
          – Хочешь полетать? – спросил подросток.
          – Да, я же свободный человек. Взял бы и улетел, куда глаза глядят.
          – Так лети!
          – В помещении меня сразу прибьют. Оказавшись полосатиком, я буду похож на пчелу.
          – Нет, ты теперь похож на Звездовского: такой же бритоголовый… По всей вероятности, Коломбо своё отлетал. Но пара шансов осталась…
          Лим сиял двумя своими отражениями в каждом глазу Дорны: труды церемонистра Звездовского превзошли ожидания. Хорошо, что Элл не давал хода донесениям о пристрастии Фридриха Бахусу. Чем нежен меч? Понимать надо. Надо понимать душу творческих личностей. Мистерия же удалась!
          Без пяти минут новый мон-ген, подняв голову, обратился к Бонфаранто:
          – Уважаемый magnus frater! Убедились? Ваша помощь бесценна…
          Лим запнулся: гость снова исчез из вида.
          – Бесценна помощь ваша, – по инерции повторил Элл.
Пришлось стерпеть очередную экстравагантность высокого гостя, но что делать, на то он и высокий. Слишком высокий. Обстоятельства требовали обнаружить хотя бы местонахождение маски…
           В эту минуту душераздирающе дунул в трубу Звездовский. Петь громко с известных пор не горазд, а трубой уши рвал. Но ведь не ради собственной славы…
           Прозвучали фанфары. Недружно выстрелили из четырех пистолетов.
           Запахло вовсе не порохом, а лавровым листом.
           Зал полностью осветился. Прожекторы погасли.
           Группа рыцарей внесла на щитах пурпурный балахон и массивное золотое ожерелье, со множеством символов, делавших его похожим на циферблат.
           Вскоре воочию всех Бонфаранто, слегка померцав, оплотнел до полупрозрачного состояния маргиланского шелка и принял на руки балахон. С ловкостью портного magnus frater натянул его на Лима, застывшего подобием манекена. Затем точным движением набросил на шею ожерелье и с поднятыми руками призраком повернулся к молчавшим рыцарям.
           – Братство!! – прогорланил Фридрих, прилюдно выдавая тайную кровную связь с новым мон-геном, правда, никто не догадался. Даже любитель оперы промолчал.
           – Братство! – стоя на коленях, подтвердили ратники, однако не так дружно, как раньше. По всей видимости, сказывалась усталость. Рыцари, разумеется, не догадывались, что Коломбо находил противоречие друг другу в свободе, равенстве и братстве: старшие и младшие братья не равны между собой даже чисто иерархически, и свободными они не могут быть, поскольку связаны внутрисемейными обязанностями. Тем более храбрые рыцари вряд ли испугались привидения, этого побочного атрибута Средневековья. Или усомнились в своих родственных отношениях со Звездовским и Лимом?!
           Один из голосов показался Виру знакомым. Чей он? Сразу и не вспомнить. В голове не удержался, а в ушах увяз. Тембр неприятно характерный. Минутку! Похож на голос «управляемого оппозиционера». Точно. Драка перебила, потому плохо и запомнилась звуковая индивидуальность. «Оппозиционер» тоже из своих? Прав был Лим: враги постоянно смешиваются со своими. Нужна охота… Охотников предостаточно. Вот Элл и сам сейчас объяснит.
          Новоявленный мон-ген властным жестом поднял своё воинство с пола, попросил тишины и на весь зал громко объявил:
          – Настали светлые времена. Отныне не будет той несправедливости, какая царила прежде. Мы видели, понимали неблагополучие отдельных сторон жизни и всячески пытались смягчить, местами даже исправить обстановку. Однако не всегда получалось, надо признать честно. Теперь сделаны правильные выводы, намечены судьбоносные пути выхода из создавшегося положения. Да! Начинается век науки и культуры. Всё – для человека и человеку! Впереди расцвет! Дух народа томился без применения силы. Но как говорится, «Хил, худ, а дух лих». Спрашивается: что же такое сила? Нет, не мон-ген отныне будет автором действительности! Жизнь в едином порыве всегда строится всеми людьми сразу. В том числе в согласии с нашими друзьями. (Элл благодарно посмотрел на Бонфаранто.) Вот в чем истинная сила. Именно поэтому новая власть обязана отказаться от услуг двойников-бездельников. (Раздался одобрительный гул в зале.) И – внимание! – власть собирается вообще оптимизировать количество... рыцарей. (Беспорядочно залязгало железо доспехов.) Весть радостная, а не печальная. Никто из братьев не останется в обиде. Всем найдем достойную службу. Верность, опыт и мастерство бесценны. Сейчас, как никогда, требуется сплочение и первым делом наведение порядка в государственных финансах. Скоро, совсем скоро они особенно потребуются, говорю прямо! Мы – на пороге овладения особым искусством. Это – искусство создания собственных «дублей» и «дублей» самой реальности. Оно требует жертв. Но остерегусь излагать подробно – в один прекрасный момент хочется преподнести нашим врагам сюрприз.
          Лим озадачился жидкими аплодисментами. Не понравилось слово «оптимизировать»? «Оптимизм» звучит вполне жизнерадостно. «Пессимизм» разве лучше? Следовало оставить рыцарей на коленях; так они правильней воспринимают мир.
          И чтобы как-то бодро, достойно закончить речь, уже вступивший в права новоявленный мон-ген, не жалея воздуха своих легких, огласил:
          – Следуя мистериям античных греков, необходимо наличие катарсиса*, очищения души для свершения благородных поступков. Поэтому приказываю: капитану Оргию за особые заслуги перед Отечеством и в связи с переходом на другую работу присвоить внеочередное высокое звание подполковника фрументарии.
          Смиренно выполнивший свою миссию достоин поощрения. Лим тут же вручил сконфуженному Виру новые погоны, заблаговременно припасенные Звездовским.
          Рыцари молчали…
          Коломбо, пыхтя, искал карман в робе, который вместил бы свалившуюся на плечи награду, но так и не найдя, сунул погоны за пазуху.
          Дорна восприняла с тревогой рыцарское молчание, понимая, что исчезло единодушие. А потому решила порадовать бывалое воинство оригинальной новостью, со смыслом для умных:
          – Сегодня не только день вступления в свои права нового мон-гена, но и день открытия нового объекта пенитенциарной системы! Время требует от нас прогрессивных подходов. В цивилизованных странах давно открыт и стал чрезвычайно популярным так называемый «тюремный туризм». Теперь места много, любители острых романтических ощущений могут приобрести первые пять путевок по льготной цене. Всего пять. Спешите! Количество суток оговаривается при покупке. По решению руководства, первая путевка – бесплатная, и она вручается виновнику сегодняшнего торжества подполковнику Оргию.
           Олас различил голос Симона, раздавшийся неподалеку:
           – В который раз подфартило везунчику…
           Лим, заметив волнение покрасневшего Коломбо, отвёл его в сторону и ободрил:
           – Дыши глубже. Я не поверил вздору, что виной исчезновения Архия явился Оргий. Ты слаб для этого. Однако больше не можешь находиться и рядом с нами. Отпустить на волю тоже не можем. Допуск к государственным секретам класса «А» – не шутка. Слишком много знаешь. Взять хотя бы дело с производством фантомов. Оно крайне секретное. Все эвентуальные риски необходимо заранее предусмотреть. А дело с Карфи! Согласен, решал Архий, но авторитарно, без санкции прокурора и решения суда. Смена власти всегда чревата утечкой информации. Сам знаешь. И что будет? Ничего хорошего. Но и в обиду не дадим. Я распорядился обеспечить тебя безопасным и удобным жильём, пожизненным денежным довольствием, выделить продуктовый паёк на уровне среднего командного состава, согласно офицерскому званию. (Дорна теребила рукав Элла, торопя закончить разговор. «Все женщины хотят одного, потом другого», – разочарованно подумал Лим и пресёк домогательство Дорны.) Мы гуманисты. Своих не бросаем. Бывших рыцарей не бывает. Это состояние души. Но ты не бывший, а оставшийся в строю. Об отставке даже не думай. Мы ещё предложим тебе какое-нибудь дело, не менее интересное, чем прежде. У природы выведано много законов, позволяющих её немного дурить, но она – женщина умная и много раз подбросит нам разнообразных хлопот. Чем и следует непрестанно заниматься. И дабы её познавать было удобней, потребуется уединение: дописывать диссертацию будешь вдали от столицы под деликатной охраной, для блага самого же Оргия. Защиту на учёном совете устроим по книгам; присутствие соискателя ce n’est pas de rigueur – вовсе необязательно. В случае успеха, о дальнейшей жизни подумаем дополнительно. Тюрьма – для социолога не его невеста, за слова отвечаю. Мы знаем цену стоящему уму. Однако в мире много появилось стервятников. Несть им числа. Надо помнить. Супостаты не спят. Вынужден повторить, все мы носители особых секретов, а ты ещё и специалист по закрытым темам. Поэтому общение с непроверенными людьми запрещено. (Элл покровительственно похлопал бывшего Оргия по плечу.) Выброси из головы и не думай, что тебя всё-таки отправляют в тюрьму. Нет, дорогой наш друг, отнюдь не в тюрьму, а в обитель «Стена спасения», всего до утра, хотя попытка побега будет расцениваться именно как побег из мест заключения. Тебе оказана честь «первого посетителя». Что вполне сравнимо с правом первой брачной ночи у некоторых отсталых народов. Когда-то кто-то обижался на нас за расстройство его свадьбы; видишь, мы покаянно исправляемся. Этого мало. Норей возвёл настоящее произведение искусства. И не где-то в беспросветном захолустье, а на одном из благословенных холмов нашего вечного и славного града. Безнравственно оказывать такой почёт в душеспасаемой обители преступнику-рецидивисту. «Первый посетитель» должен соответствовать моменту – быть проверенным, уважаемым человеком. А ты – даже из комиссии... Делай исключительно правильные выводы. Иди и помни: уровень жизни в любом случае останется выше того, который был до призыва на службу. Впереди – нормальная, мирная жизнь, даже без особых обязательств. Требуется одно: не устраивать смуту. Вести себя надо без всяких шуток: наказание за «юмор» последует немедленное и серьёзное. Помни о кладбище. Не обижайся, мы не дамочки, я обязан предупредить.
           «Всё идет хорошо, только мимо, – мысленно подвёл итог Вир. – Остается просить Звездовского позаботиться о пчёлах».
           Ему стало зябко.
           Опять появился мальчик в жёлтом. Он, подойдя к Коломбо, произнёс:
           – Наклонись.
           Вир наклонился.
           Мальчик поцеловал его обритую голову и потерял всякую зримость.
           Видит ли этот солнечный отрок жутковатого Бофаранто, когда тот исчезает из поля зрения?
           Фридрих, согнав с себя туман задумчивости, твёрдо решил завтра отправиться в санчасть. Нужно лечить связки. Надоело петь во снах и шататься по знакомым переходам известных театров.
           – Почему ты ни разу не пригласил меня в гости? – спросил Коломбо друга на прощание.
           – А кто в моих апартаментах из Коломбо стал Оргием? – удивился Звездовский, смотря мимо собеседника.
           – Имею в виду, не пригласил к себе на квартиру.
           – Зачем это знать первому посетителю «Стены спасения»? – последовал ответ. – Возможно, у меня и нет здесь ничего, поскольку целиком принадлежу всем... Roba del comune, roba di nessuno. – Что принадлежит всем, не принадлежит никому.   
           Он кому-то выразительно скомандовал жестом, и раздались суровые звуки сюиты «Планеты» Густава Холста. Вир узнал первую часть «Марс, вестник войны».
           Элл, ещё раз похлопав (уже по спине) склонившегося Оргия, взял под руку Дорну и медленно проследовал к старинной лестнице. За ними шествовал Бонфаранто. Каждый лестничный виток знаменовался то минутной утратой видимости невероятно высокорослой фигуры, то её призрачностью, то космическим свечением белого балахона. Но золотая маска продолжала бдительно сиять в пространстве до тех пор, пока августейшая тройка ни скрылась за кованой дверью под потолком. Как тут было не вспомнить слова Звездовского, произнесённые по-итальянски: «Мир – это лестница, по которой одни идут вверх, а другие вниз». Шествуют именно под астрологическую музыку Холста. Забавно…
           – И черви, и лилии в речи. Тьфу… Не для людей они будут стараться, а исключительно для себя, – почти шёпотом произнёс Олас.
           И тут случилось неожиданное. Откуда ни возьмись, сзади возник Симон (и одновременно сумрачный ратник), взял больно за локоть, коротко процедив сквозь зубы:
           – В одном ты прав: «Эрт – зоркий и хищный кондор американских прерий». И не только американских. Я тебя научу хранить мистериальные тайны.
           И уверенной поступью командора вывел художника из зала.
           Коломбо окружили рыцари во главе с Дадухом.
           – Кони ждут! – провозгласил факелоносец.
           Пришло время отправляться в «дом Норея», в последний приют начинавшего слабеть «альпиниста».
           Вир понял: у него ещё раз украли образ. Так ведь он и сам лиафорону подавал идею воровать облик человека с помощью фантомов. Начальник запомнил.  А про себя капитан, нет, уже подполковник забыл? Или хотел выслужиться? Нет, человек – это прежде всего лицо. Укради его и что останется? Только яйцо… из него ничего не вылупится... Какому животному интересна собственная морда? Никакому. Иначе оно домогалось бы зеркала и крутилось возле него часами. А человеку издревле необходимо отражение его лица. Не для самолюбования. Для самопознания. Ибо общество – не одноликое стадо клонов, о котором мечтает Лим, а собрание именно лиц. Сначала от него, Коломбо, потребовали стереть свой образ в пользу образа Архия. Теперь же стёрт и образ Архия. Что осталось? Осталось главное. У любого человека всегда есть внутреннее Я с присущим ему образом, который невозможно и неподвластно стереть или украсть самому могущественному тирану.
           Вир улыбнулся и заметил почётному эскорту, в латах которого отражалась его обритая голова:
           – Ну, что, «скалолазы»! Ежу хуже? Ежу понятно: даже если тебя сожрали, всё равно есть два выхода. Прорвёмся!