Солдатская весна 1971 г. из писем

В армии особенно радостно осознавать, что неделя заканчивается единственным, свободным от трудов праведных, днём – воскресеньем. Глубокий сон прерывается криком: «Рота подъём!» В нашей части существовала присказка: «Бог создал отбой и тишину, черт – подъём и старшину». Первое время, пока я не привык к армейским порядкам, слово «подъём» вызывало во мне только негативные эмоции и отторжение.

Через некоторое время я понял: «Этого делать не следует, слово не виновато». И мысленно напрягшись, навесил на раздражающее меня слово позитивные представления. Подъём – это восхождение к совершенству; подъём – это глоток свежего воздуха на вершине; подъём – это новый светлый день; песня, которую мы все ПО-ЁМ; подъём – это ПОД- ЕМ, впереди завтрак: яйцо, кусок белого хлеба и сладкий чай. Примерно такие примирительные ассоциации возникали у меня в голове, – и сразу стало легче подниматься по этой армейской команде.   
   
Все встают, и никто никуда не спешит, – странно! Удивление сменяет осознание: сегодня же воскресенье! В умывальнике никого. Обычно полно фыркающих и брызгающихся курсантов, будущих младших командиров, у каждого умывальника минимум по два человека, мешают друг другу и ничего в этом случае не поделаешь. По два военнослужащих у краника – это ещё немного. В уставе написано: каждый умывальник из расчёта на 5-7 человек.
   
В обычный день прибежишь с зарядки, взмыленный как конь и скорее, скорее под воду, смывать пот. Человек по натуре своей чистоплотен. Хотя находятся и такие, которые живут по принципу: «моется тот, кто чесаться не хочет». В нашей армейской семье, как и везде, не без урода. С этим в армии я тоже в некоторой степени смирился, что поделаешь это данность почти объективная, отражающая весь спектр разнообразного населения нашей большой страны СССР. В армии я понял, таких и подобных им индивидуально переубедить в привычной модели поведения, с которой они свыклись, бывает очень сложно, обычно они изменяются под коллективным давлением, стоит только этот прессинг организовать. Именно сплочённый коллектив, а не толпа – огромная сила.
   
Но сегодня воскресенье! Всполоснул лицо холодной водой, не спеша почистил зубы. По пояс под кран лезть нет никакой охоты. Прохладно. Не спеша выхожу из комнаты для умывания. Вытираюсь и слышу команду: «Всем переодеться в парадное». А в голове мысль: «Сегодня же моё выступление». Чтоб вам было ясно, в честь XXIV съезда КПСС в клубе концерт, и я принимаю в нём участие. Играю роль лейтенанта Петрова в сценке по мотивам стихотворения К. Симонова «Сын артиллериста». «Выходи строится для следования на завтрак!», – кричит дневальный уставным шаблоном. Надевая шапку, вспоминаю, что с 15 апреля перейдём на летнюю форму одежды. Дадут пилотки. Скорее бы, а то в шапках уже жарко. Хочу объясниться: намеренно я не стремился к участию в самодеятельности части, но политработники, отвечающих за эту область армейской жизни, останавливались на моей кандидатуре, видимо их подкупала моя «общеобразовательная развитость» и способность убедительно выступать перед аудиторией сверстников с политинформацией. Как-то так получилось, что меня, помимо моей воли, выбрали агитатором подразделения.
   
Из казармы все курсанты высыпали на двор. Светит яркое солнце. Небо чистое-чистое, голубое-голубое. Хорошо. Слышится смех. Смеются с Кузьмича. Кто-то рассказывает: «Покраснел он тогда, как красно девица. Я у него спрашиваю, ты чего, Кузьмич, краснеешь? А он мне. У меня такой обычай». Это и вызвало смех. Не привычка, а обычай. Необычное слово. Хотя ребята, вероятно, смеются, не столько со слов Кузьмича сколько потому, что погода изумительная и сегодня воскресенье. У Кузьмича, это фамилия такая, речь перемежается такими вот своеобразными словечками и оборотами: «Кузьмич, зачем тебе Воронин?» «А я ему виноват 20 копеек». Виноват, по Кузьмичу значит – должен. Странно как-то говорил мой сосед по койке в казарме. Я ещё долго не понимал, откуда у моего однополчанина такие обороты, пока не вспомнил немецкое слово «Schuld», которое имеет два значения: «долг» (денежный) и «вина» (считать себя виновным). Используя этот же подход я объяснил путаницу обычая и привычки в его высказываниях – эти два понятия вбирает в себя немецкое слово: «Gewohnheit». По-видимому Кузьмич воспитывался в среде так называемых русских немцев, где немецкие слова трансформировались в русские не всегда адекватно.
   
«Равняйсь! Смирно! Шагом марш!» И мы шагаем в столовую. «Выше ногу! Тверже шаг! Роотаа!» – звучит привычная команда. А ногу поднимать никто не хочет. Сегодня выходной! Позавтракали и в клуб. На сцене расставили столы, застелили красным сукном. Перед концертом, как обычно, торжественная часть. Скука. Участники концерта остаются за кулисами, и кто готов, тем заняться нечем. «Смотаюсь-ка я лучше в библиотеку», – приходит в голову спасительная мысль. В библиотеке, как ни странно, никого. Сажусь за стол и листаю «Литературную газету». Я уже неоднократно признавался в любви к книге и печатному слову. Эта страстная привязанность скрашивала мою жизнь, будило моё воображение, действовала на меня в определённые годы как наркотик, заменяя порой серую реальность.
   
Торжественное собрание закончилось, – слышатся аплодисменты. Объявляется 10-минутный перерыв для перекура. Во время торжественной части как всегда говорили о съезде, о наших успехах в боевой и политической подготовке, о наших достижениях и т.д. и т.п. Участников концерта просят за кулисы. Невольно волнуюсь, скоро мой выход. Я должен появится на сцене, как только хор нашей учебной роты закончит песню «Священная война».
«Священная война!» – стремительно подхожу с моим партнёром, изображающим майора Деева, к микрофону. «По вашему приказанию явился, товарищ майор!», – говорю. Волнение уже прошло. Голова работает в одном направлении как бы не пропустить слова стихов, не сбиться…
   
Первое отделение концерта закончилось. Рота уходит со сцены через запасной выход, а я, пользуясь правами доморощенного артиста, остаюсь за кулисами. На сцене, где только была масса людей, пусто, только ребята нашего вокально-инструментального ансамбля «Synkopa» настраивают свои гитары. Второе отделение тоже прошло на ура. Концерт получился неплохой. Все остались довольны.   
   
Выходим из клуба, построившись зашагаем сначала в столовую, а затем в нашу казарму. Воскресенье, светит солнце, все расслабились. По дороге нестройно, в разнобой, поздоровались с каким-то подполковником. Он посоветовал нашему сержанту поучить нас приветствовать старших, как подобает по уставу. Замкомвзвод сержант Ярема, по прозвищу «Яма» зеленеет. «Я научу вас... (далее – салабоны – было самое приличное слово). На стадион бегом марш!» Понимаю: в армии всё держится на беспрекословном выполнении приказов командиров любого ранга, посему взял за правило внутренне не сопротивляться, так легче переносить, даже кажущиеся несправедливыми, приказы.
   
Следовало бы уточнить, после концерта мы плотно пообедали, и какого нам было бегать?! А Яма кричит: «Вы у меня ещё помойную яму вычистите! Шире шаг!» В строю смешки – это по поводу «помойной ямы». Помойку я не чистил, Мне и «майору Дееву» (Смирнову) поручено убирать мусор за забором. Мы взяли грабли, и стали не спеша ковыряться в куче с мусором. Подожгли одну из них и стали смотреть, как она горит. Огонь – зрелище завораживающее, в такие минуты забываешь обо всем на свете. Пламя очищает душу. Не даром шаманы собирали соплеменников вокруг костра для своих ритуальный действий. Огонь действительно обладает магической силой и способен настраивать человека на определённый внутренний лад. Для себя я тогда решил: будет плохо на душе – уйду в лес разведу костер, и в его пламени исчезнут все невзгоды и скорби, стоит только правильно настроиться на волну самовнушения. Жаль, что я этим воспользовался в жизни, с предполагаемым положительным эффектом, только раз, – но это реально действует, уверяю вас.

В продолжении этой мысли, предлагаю свою версию о Герострате: известный грек поджёг храм вероятно страдая от своей никчемности, и определённо воспарил духом глядя на пламя огня, осознав своё безвременное величие: «Останусь в памяти потомков!» В этой для него высокой мысли, он собственно и признался во время пыток. Напомню некоторые манипуляции с огнем: «экстаз Нерона на фоне горящего Рима», обострение религиозной экзальтации у толпы при сжигании ведьм на площадях и бесконечное множество подобных примеров. В широком абстрактном смысле огонь это – опосредованное «возрождение Феникса путем самосожжения». В нашем значении – Феникс –это то, от чего следует избавиться и что непременно должно обновиться на новом уровне. А огонь? – это всегда олицетворение ритуального священнодействия, способствующего переходу из одного состояния в другое.
   
С работой нам, прямо сказать, повезло. Работали не спеша. Начальство далеко. Никто нас не видит. Прибежал Костя Шерер. «Валет, дай штанов сфотографироваться», – обратился к Валентину Смирнову. От него узнали, к нам приехал фотограф. Кончилось воскресенье для меня удачно. Получил письма. Сфотографировался с ребятами (см. фото слева). Ну а что я достиг за неделю? Во-первых, и это меня радует, одолел значительный кусок первой части физики Перышкина. Сегодня решил пару задач со звездой (повышенной трудности) и на душе стало веселее. Я ведь в школе физику не любил и знал её слабовато. Понял: всё решает мотивация, а то, что «это люблю, а это не люблю» – всего на всего отговорки. Господи, сколько во мне ещё недостатков и всё из-за согласованности неподвластных эмоций и как мне кажется с правильными мыслями, хотя с мыслями тоже порой неразбериха.
                ***
Вы спросите, что это я в армии решил школьный курс физики повторить? В это время командование разрешило мне готовится к поступлению в Военно-медицинскую академию, и мне предстояло кроме физики, подготовится к экзамену по химии и биологии, поэтому в одном из писем родителям пишу: «Пособие по химии» Хомченко обязательно разыщите. Оно у меня было, я хорошо помню. Если не найдёте обратитесь к моим одноклассницам: Вале Кнутовой или Галине Захаровой, у них обязательно должно быть это пособие. С аттестатом не тяните, высылайте. Начал писать 17-го а сегодня уже 18-го февраля. Примерно часа полтора назад у нас была проверка по физподготовке. В целом рота показала удовлетворительные результаты. Три человека, в том числе и я, получили «Отлично». Командир роты объявил нам благодарности, – а вот продолжение. – Вчера получил посылку. Самое главное в посылке – это пособие. Пособие Хомченко превосходное. Я от него в восторге. Сегодня начал его читать, увлёкся как романом. А Валечка, молодчина! Передайте ей от меня большое спасибо. Выручила здорово!»               
                ***
Наконец исполнилось моя давнишняя мечта: поститься можно безо всякого ограничения. Что я и делаю. Решил стать стройным. Первое время, в карантине, всем, в том числе и мне, пищи катастрофически не хватала. Бывало, после обеда выводили перед строем на всеобщее осмеяние, и другим в назидание тех, кто пытался вынести из столовой в казарму куски чёрного хлеба. Их заставляли, есть этот хлеб, давясь, под смех такой же «голодной публики». Но это всё в прошлом, когда-то и я как голодная собака набрасывался в столовой на кислые щи, стараясь отхватить как можно больше густой перловой каши с жирным мясом.
   
Это было раньше, а теперь нашу солдатскую пайку, я делю на половину, одну съедаю сам, а другую отдаю кому-нибудь, у нас до сих пор находятся такие, которым не хватает. Некоторыми блюдами, вообще, пренебрегаю, например, жирным мясом. И, несмотря на то, что ем я не очень много, чувства голода не испытываю.
   
Надо отметить есть не хотелось, так как организм настроился на определённый ритм и обмен, кроме того в течение дня мы были постоянно чем-нибудь заняты. Есть один прекрасный проверенный способ похудеть – заменить голодные позывы постоянными физическими нагрузками, вызывающими усталость, когда так устаешь, что и есть не хочется. Это я неоднократно проверял на собственном опыте.   
          ***
И так весь день, ни минуты свободной. Иной раз только сядешь в ленкомнате, чтоб написать письмо, а сержанты тут как тут. «Ах, вы бездельничаете? Ах, вам нечего делать? А ну чистить противогазы. Вы плохо бегаете? А ну пойдем, потренируемся. Вероятно и сержантам хочется развлечься, а мы у них самое лучшее развлечение. Известно: в армии, где много свободного времени у солдата – снижается воинская дисциплина. Зная эту простую истину я никогда не возмущался… да возмущаться, считал я – не продуктивно.

Погода у нас окончательно испортилась, по ночам бывает холодно, а шинелями укрываться не разрешают. Многие спят, надевая на себя на ночь х/б. Сегодня и я спал в брюках. Нормально. Тепло. Вчера получили новое обмундирование, а это значит – шесть месяцев за плечами. На правом сапоге у меня образовались уже две дырочки. Совсем я не умею носить кирзовые сапоги. Или я к ним беспощаден, или ноги у меня кривые? Старшина уже сделал замечание, чтобы я пришил латки. Да и каблуки у меня изрядно пообтесались. В общем, с сапогами придётся повозиться, благо в бытовой комнате имеется элементарные сапожные принадлежности. В армии всему научат, можно при желании и элементарным сапожным мастерством овладеть. Некоторые старослужащие, по-видимому испытывающие «комплекс Наполеона», в основе которого заложены надуманные представления о собственных недостатках, увеличиваю высоту каблука, «совершенствуют» своё обмундирование (ушивают его, особым образом подшивают подворотничок, выгибают бляху и придают шапке нехарактерный для неё вид и т.д.)
Сам я роста среднего и в юности, честно признаюсь, переживал по этому поводу, пока отец не переубедил меня фразой, которую я запомнил на всю жизнь: «Высокий на войне слишком хорошая мишень».

Читаю сейчас роман Виноградова «Три цвета времени» о жизни Стендаля – Анри Бейля. Книга такая, что нужно терпение. Тяжеловато написана. Копаясь в нашей библиотеке, наткнулся на собрание сочинений Виноградова. Оказывается, с этим автором я уже знаком, читал раньше его роман о Паганини летом 1969 года, когда мы ездили на юг. Помните, у Музы (сестра отца) была эта книга?
   
На прошлой неделе прочитал роман Стефана Жеромского «История одного греха». Два дня ходил потрясённый, подавленный, разбитый, под впечатлением прочитанного. Ещё до армии, после того как посмотрел двухсерийный польский фильм «Пепел», экранизированный по одноименному роману Жеромского, уже тогда у меня возникло желание познакомиться с другими его произведениями. Вообще я имею уже кое-какое представления о польском романе XIX, начала XX века. Читал Б. Пруса («Кукла», «Фараон»), Г. Сенкевича («Огнем и мечем», «Потоп», «Пан Володыевский», «Крестоносцы» и др.). Хорошо они пишут, мне нравится их книги, не даром одно время после десятого класса я был помешан на поляках, с кем-то из Польши переписывался и пытался учить польский язык. Тогда всё, что касалось этой братской страны вызывало у меня интерес. Отец говорил, что в нас течет несколько капель польской крови.
             ***      
Расскажу о позапрошлом воскресенье. В этот день в нашем гарнизонном спортзале проходили соревнования по гирям. Наша учебная рота выставила команду из пятнадцати человек. Как я не отпирался, наш спорторг записал и меня в участники. А мне в этот день меньше всего хотелось таскать гири, да и не увлекаюсь я этим видом спорта, помня мамино предостережение: «Не поднимай, сынок, ничего тяжёлого, не вырастишь!» Впрочем, этим назиданием я всегда пренебрегал, возможно поэтому не баскетболист.
   
Условия соревнования в этот день были такие. Жим гири любой рукой на количество раз, за каждое поднятие одно очко. Выбрасывание гири на прямой руке до вертикального положения руки, оценивалось также. Толчок двумя руками двух гирь, за каждый – три очка. Всего нужно было набрать 60 очков, чтобы получить третий разряд. Вес гирь: для тех, кто до 70 кг – 24 кг, кто свыше 70 кг – 32 кг.
   
«Я никогда эти гири не поднимал и не тренировался с ними. Какой из меня гиревик? Только опозорюсь», – думал я, входя в спортзал, где уже тренировались старички из других рот. Увидев этих атлетов, я окончательно упал духом, да и наши ребята носы повесили. Все обреченно думали только об одном и том же: «Только опозоримся» и это можно было понять по их лицам. С такими мыслями мы явно проигрывали ещё до начала соревнования.
   
Слева – участники, и я среди них, справа – болельщики. Справа судейские столы, весы. Рассадили нас на скамейку и стали по одному вызывать к весам, для определения весовой категории. Мой вес 68 кг. Буду поднимать гирю в 24 кг. Наконец всё готово. Соревнования начались. Ребята нервничают. Наш замполит тоже. Уже третий выходит на середину зала, а толку никакого, результаты низкие.
   
А вот очередь дошла и до меня. Вызывают. Выхожу. Спокоен. А чего мне, собственно волноваться? Уговариваю себя: «Я никогда и не говорил никому, что штангист или гиревик, а тот кто меня таковым назвал, вот он пусть и волнуется». Поднимаю левой рукой 5 раз. Совсем ерунда – это, прямо скажем, не результат. «А ну их», – думаю: «Мне больше и не надо. Чего это я буду надрываться?» Но внутри всё клокочет из-за спортивного азарта и самолюбия, тем более наши ребята демонстрируют такие же не чемпионские показатели. Спортивный азарт нарастает. Второе упражнение – выбрасываю гирю на прямой правой руке 20 раз. И, наконец, выталкиваю 48 кг обеими руками 13 раз. Итог: я и ещё три парня получаем 3 разряд, остальные не набрали нужного количества очков. Я всегда считал, что армия, если мне ничего и не даст в умственном отношении, то, по крайней мере, я здесь окрепну. Кажется я не ошибся.
              ***
В письмах я не пишу, что удалось освоить по программе командира отделения в учебной роте, об этом напишу позже. «Бежим по дороге, по обеим сторонам вековые дубы. С несколько обхватов. Такие красавцы. На их ветвях можно рассадить ни одну нашу роту. Места, где я служу, мне нравятся (Кировоградская область). Правда, летом, рассказывают, бывает жарко. Зато к осени обилие фруктов: абрикосы, яблоки, особенно много груш. В поле подсолнухи. Растёт всё это около моей казармы. Заниматься мне в учебной роте ещё три месяца до середины мая. Потом в течение месяца мы будем обучать в карантине весенний призыв. Что-то вроде практики. После майского карантина пойдём по ротам командовать отделениями.   
            ***
Физику и химию я сейчас совсем не повторяю. Всё время уходит на подготовку к экзаменам за курс младших командиров. Свободного времени нет. Пишу вам это письмо, а мне следовало бы лучше повторить обязанности командира отделения или пересмотреть дисциплинарный устав. Ведь в понедельник мы сдаём первый экзамен – «Уставы», – и далее через некоторое время – финита ля комедия! Теперь мы, пока ещё ефрейтора, но уже потенциальные замкомвзводы и старшины, и можем с облегчением вздохнуть. Ещё бы, закончился заключительный этап, экзамены сданы, и можно подвести черту одной четвёртой службы.
   
Однако я стал очень суеверен и поэтому о будущем предпочитаю умалчивать, что не сглазить. Сдали экзамены, и теперь мы весь день относительно свободны. Готовим казармы к прибытию нового пополнения, а в свободное время читаем, загораем лёжа на травке. Времена настали совсем как в раю. Загораю постепенно, чтоб не сгореть по 15-20 минут. Пока ещё белый как сметана, словно никогда не видел солнца или загорал в погребе.
             ***   
Вы, кажется, писали, что интересуетесь моей жизнью. Расскажу вам один случай происшедший со мной недели две тому назад. Довольно любопытная и нравоучительная история. В этот день я был дежурным по роте, а дежурный обязан накормить роту, для чего за 10-15 минут до завтрака, обеда и ужина дежурный отправляется в столовую, заготавливать пищу.
   
У меня всё готово. Стою у столов, ожидаю прихода роты. Хорошо ещё, что наша учебка небольшая, а то бы совсем замучался. Поди усмотри за ложками, черпаками, когда всякий, у кого не оказалось ложки или миски, норовит стянуть их у меня со столов. Рота запаздывала, другие подразделения уже жевали, а наших всё не было. Смотрю один кадр встаёт со своего места, берёт с моего стола разводящий (черпак) и как ни в чём ни бывало возвращается назад. Меня естественно возмутила такая наглость, но потом я подумал: «Рота ещё не пришла. Пусть попользуются. Потом заберу. Я же не собака на сене».
   
Минут через пять, десять, наконец, дождался, появилась рота…и началось. «Подай то, принеси хлеба, почему нет разводящего?» Кидаюсь к столу того кадра. Они лопают компот. Черпак им уже ни к чему. «Ребята, дайте разводящий». В ответ слышу: «Свободен! А ну пошёл «от сюдова». Кто-то бросил в меня хлебом. Попал чуть ли не в глаз. Какой-то рыжий глист, рассчитывая на поддержку своей роты, толкает меня в грудь так, что у меня с головы слетает фуражка. Конфуз. Как поступить в таких случаях?
   
Сознаюсь, я сначала растерялся. Первой мыслью была: кинуться на обидчика. Так я был взбешён. Но затем пришло осознание: не затевать же драку в столовой, тем более, если судить по реакции со всех сторон, вся рота против меня. Пришлось мне ретироваться. Внутри меня всё клокотало, из-за того, что пришлось показывать спину. Самое интересно, что я после практики в карантине с большой вероятностью попаду в эту роту, к этим людям, и я хорошо запомнил рожи участников этой истории…
         ***   
Был у нас уже выпускной. Посидели в чайной. Попили кофе, послушали музыку почти как в ресторане второго класса. На выпускном дне начальник штаба зачитал приказ о присвоении нам звания ефрейторов. Когда пойдём по подразделениям на должности и будем командовать отделениями, автоматически присвоят младшего сержанта.
   
Папа, в одном из своих писем ты пишешь, чтобы я брал пример со своего деда Леонида. Дедушка для меня чуть ли не герой легенды. Я его никогда не видел, очень мало о нём знаю, но всё, что я слышал от тебя, всё, что я узнал из его писем с фронта, рисует его в моём воображении как благородного, честного, образованного человека. Вот он – священный символ, освещающий и регулирующий мои поступки изнутри.
   
Деду довелось жить в начале века, в годы бурных событий. В годы неразберихи, голода и разрухи. У него была интересная и непростая жизнь. Судьба бросала его из одного конца России в другой. Участник двух мировых войн, он был смелый человек. «Я не кланяюсь пулям как другие. Просвистела – значит не для меня». В этих словах деда, взятых мною из одного его письма с фронта, презрение к опасности, презрение к смерти. Орден Отечественной войны, награды за Первую мировую войну, всё это лишний раз подтверждает – мой дед не из робко десятка. Жизнь его закалила, она научила его смотреть опасности в глаза и подарила ему опыт выживания в самых разных условиях.
   
Надо быть одержимым и немного чудаком, чтобы не расставаться с книгами даже на войне и находить время для их чтения. В одном из писем он пишет, что в его вещмешке на фронте – книги. А ведь деду шёл пятый десяток. Но сердцем он не старел. Он был полон юношеского задора и оптимизма. «После войны я ещё и за итальянский возьмусь», – вспоминаю слова из его письма. Нет, дед был незаурядный человек. Как жаль, что он погиб.  Он мог бы много рассказать, многому научить. У меня было одно время желание написать, что-то вроде жизнеописание моего деда, а для этого я должен как можно больше знать о нём. Папа, напиши, если сочтёшь это возможным, о его привычках и т.д. – всё, что касается твоего отца.
          ***
Поспешил попрощаться. О самом главном ещё не написал. Как только получите это письмо, сразу же отправляйтесь на почту и высылайте мне заказным письмом мой аттестат. Может получиться, что недели через две с половиной писать по моему теперешнему адресу будет бесполезно, так что и это учтите.
   
Да, совсем забыл, на выпускном мне и ещё двум ребятам вручили грамоты.
Рассказать вам какой мне сон приснился в первую мою ефрейторскую ночь? Всю ночь я кому-то доказывал, что ефрейтор и свобода одно и тоже, потому что оба слова от одного корня «фрай». Захочешь – никогда не придумаешь. Такое может только присниться…

В 1971 году в Военно-медицинскую академию я так и не поступил.