Гусь - наркоман

Деревенская жизнь проходила в тесном общении с животными. У нас было большое
хозяйство. Денег у колхозников раньше не было. Все продукты были свои и животных растили с целью продать или употребить в пищу. Даже кошки и собаки были не для забавы, а как необходимость.
Я всё знала про каждое животное и домашнюю птицу. У нас были большие стада гусей. Растили мы их для мяса и пера, а ещё продавали на рынке в городе и получали деньги, чтобы купить одежду и обувь. На зиму оставляли пять гусынь и одного гусака. Каждому ребёнку по одной гусыне (шестая, сестра, родилась с большим перерывом). Каждый ребёнок называл свою гусыню по имени. Опекали и заботились потом и за гусятами, пока не подрастут до безопасного состояния, когда можно пастись подальше в лугах. Перед весной они начинали нести яйца, и каждая гусыня имела своё гнездо. Мама приносила очередное яйцо и подписывала по имени гусынь каждое. Мы их считали и радовались, у кого больше (как за себя). Яиц было не больше двадцати пяти, а то и меньше. Мою гусыню звали Серая шейка. Она была очень умненькая и красивая окрасом. Мне казалось, что она была самая любимая у гусака, и я переживала, когда она яиц несла меньше, чем другие гусыни.
   Весной гусыни садились на яйца, а гусак оставался один и очень скучал. Он стоял возле них, никого не подпускал к ним и был очень злой. Мама проверяла яйца (закрывая гусака где-то). Лист бумаги сворачивала трубочкой и на свет смотрела, есть ли зародыш. У которых нет зародыша, называли пустыми, и их жарили, если они пролежали под гусыней несколько дней (делали большую яичницу). А если около недели пролежали, то выбрасывали, кушать уже было нельзя. Если было много пустых яиц, то меняли гусака или гусынь, отслеживали этом момент. Каждая потом водила своих гусят, а гусак выбирал первую, кто раньше всех высиживал яйца и с ней ходил.
  Однажды все мамы-гуси уже освободились, но одно яйцо у моей Серой шейки никак не  наклёвывалось. Не могла же она сидеть на одном, когда её ждут другие гусята! И мама подложила  его курице. Через несколько дней вместе с цыплятами появился на свет этот гусёнок. Курица его клевала, не признавала за своего. Другие гусята уже подросли и тоже его клевали и не принимали. Пришлось растить его мне. Я дала ему имя Шурик и носила его на груди. Носила на луг, на речку. Он очень привязался ко мне. «Шурик, Шурик!» И он бежал ко мне со всех ног. Он очень любил травку молочай, которую я ему на огороде собирала. Эту травку давали гусятам, чтобы не было глистов. Её листья похожи на мак, и когда их рвёшь, то  выделяется молочко. Рос Шурик быстро, и к сентябрю стал красивым, белым, гусем.

  Я пошла в школу, и некому стало его кормить. На луг он один не ходил, а кушать хочется, вот он и вышел на огород. Там у мамы в цветнике рос мак. Это была её гордость. Крупный, необыкновенных цветов и оттенков. Шурику он понравился, ну и поскольку осень уже, то мама разрешила ему кушать мак, предварительно собрав семена. Но С Шуриком стали происходить интересные вещи. Он стал очень весёлым и разговорчивым, как будто он пел. Мотал головой, какой-то возбуждённый был. Если вдруг калитка на огород была закрыта, то он громко кричал и нервничал. Звал, чтобы скорей открыли. Когда открывали, он со всех ног бежал кушать мак. Покушав, успокаивался и опять пел. Скоро мак закончился, он съел его под корень, а хотелось ещё. И вот он бегал, искал его и кричал. Стал худой, так как ничего больше кушать не хотел. Чтобы зарезать его, надо было откормить, и мы поместили его в загон, где была насыпана пшеница, но он не кушал её и продолжал худеть. Ну решили зарезать, хоть на суп. Одни кости были, говорила мама, даже навара не было.
Спустя много лет я поняла, что Шурик-то стал наркоманом. Сейчас в деревне мак уже не сеют, как и коноплю, запретили. Лишены мы созерцания таких прекрасных цветов, как мак, а жаль. И ещё я поняла, как тяжело делать не своё дело. Этот гусёнок потом был для меня бременем, я чувствовала, что не даю ему чего-то, и переживала. Но изменить ничего не могла: «Мы в ответе за тех, кого приручили». (Антуан де Сент- Экзюпери).