Компот из сухофруктов. Чашка 13-я

    

     ЗАМЕТКИ ПУТЕШЕСТВУЮЩЕГО БЕЗДЕЛЬНИКА

     (Что видел, слышал, чувствовал, думал)


     Часть первая

     СВАДЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ. 2009 ГОД.

     Глава 11

     Грехи и огрехи


— Франция не идеальная страна, — слышал я неоднократно от самих французов, видевших, с каким огорчением за собственную страну я воспринимаю увиденное у них.
И каждый раз я неизменно говорил:

— Ни на одно мгновение не посещала меня мысль, будто Франция — идеальная страна.
Но тема, надо признать, интересная. Могу поделиться наблюдениями на сей счёт. Ещё до поездки во Францию, по Интернету узнав, где находится Плодран, я попробовал «расспросить» всемирную паутину о нём подробнее. И ещё в Москве узнал, что в «селе» есть парк, а нём пруды, и в них плавает пара лебедей. Поэтому, придя в парк и не увидев лебедей, я обратился к Мишель, куда, мол, делись. Она удивилась моей осведомлённости, а потом сказала, что не так давно какой-то или какие-то мерзавцы лебедей убили. Так что недоумки и варвары есть и во Франции.

Там же в Плодране, гуляя, мы увидели большое современное здание, но пустое. Я, как всегда со своими расспросами, обращаюсь к Мишель: «А это что такое?» Мишель поведала мне историю, ну точь-в-точь «российского розлива». Власти коммуны подписали договор со строительной фирмой о постройке культурного центра. Причём, что называется с размахом, с прицелом на будущее, такого, что для сегодняшнего Плодрана явно великоват. Фирма центр построила, деньги получила. И буквально сразу вскрылись недоделки. Мэрия было к строителям, а фирма уже перестала существовать, испарилась. И получается, что и эксплуатировать здание нельзя, и в суд подать не на кого, чтобы исправить недостатки. Вот и стоит здание с огромным спортивным залом, сценой и всеми прочими атрибутами современного культурного центра, пустует, закрытое на замок. Что делать дальше — никак не могут решить. И кого наказывать за это, и наказывать ли — тоже нет единого мнения. Так что о какой идеальной стране может идти речь!

В Эксе, во время грязевой процедуры мне 3 дня подряд предлагали наушники с успокаивающей музыкой. В 1-й день она смолкла через минуту, во 2-й день её звучание длилось и того меньше, на 3-й день наушники сразу не издали ни звука. Девушка, обслуживающая меня, мило улыбнулась, развела руками и удалилась — нет, так нет.

…Мы едем на электричке из Парижа в Блуа. В окно вижу: слева, вдоль железной дороги, тянется какое-то сооружение. Виадук не виадук, но явно не водопровод, сработанный рабами Рима, хотя и явно заброшенный. Спрашиваю Мари-Анриетт:
— Что за «памятник» такой?

В ответ слышу:

— Когда-то здесь начали строить линию скоростной железной дороги. Но то ли деньги кончились, то ли фирма разорилась, то ли проект перестал устраивать, короче, стройку заморозили. Сначала был долгострой, потом брошенная стройка, сейчас памятник бесхозяйственности. С тех пор минуло лет 20—30. Уже никто, кроме проезжающих на поезде, про ту историю и не вспоминает.

Как вам сюжет? Вполне в нашем, российском, духе. Оказывается, даже на разумную и расчётливую французскую старуху бывает проруха. Вот и думай: всегда ли французы не такие, как мы?

Французы, они, конечно, тоже очень разные. И как очень многие народы (Россия не исключение) с удовольствием говорят о всём хорошем, что у них было и есть, но не хотят копаться в плохом. Современные французы не любят, например, вспоминать «падения» Парижа и голодные дни постыдного бегства из сожжённой Москвы. Мы с женой пришли в музей д’Орсе, где представлено искусство XIX — начала XX века, работы великих импрессионистов Ренуара, Дега, Моне, Мане, Сезанна, передающих дух Франции, дух Парижа эпохи модерна. Пришли полюбоваться на то, как французы смогли здание вокзала превратить в один из крупнейших в мире музеев живописи и скульптуры. Осмотрели экспозицию 1-го этажа и стали подниматься на 2-й. Лестница закончилась, перед глазами оказалось большое полотно, глядя на которое, людской поток сворачивал налево. Но чёрт меня дёрнул оглянуться назад. Там, за спинами ничего не подозревающих посетителей музея, оказывается, висела картина. И тоже немаленькая. Только никто не обращал на неё внимание, потому что она была вне поля зрения людей. Сюжет полотна простой — русские казаки едут по Парижу. Ну, кому такое захочется выставлять на видное место?

И вообще с музеями у нас с Галей роман как-то не сложился. Лувр по чести называют самым грандиозным музеем Франции. Многое собрано в нём — от египетских древностей до «Чёрного квадрата» Казимира Малевича. Но ходить по Лувру — всё равно, что проталкиваться к выходу в переполненном московском троллейбусе или вагоне метро в «час пик». Но самое странное, чтобы не сказать ужасное, видеть, что музей, обладающий столькими сокровищами искусства, считает возможным позиционировать себя прежде всего как музей картины Леонардо да Винчи «Портрет госпожи Лизы Джокондо» («Мона Лиза»). Количество указателей, предназначенных желающим отметиться у Джоконды, заставляет думать именно так.

Хотя, если вникнуть, то и Лувру, и Версалю сегодня больше пристало озаботиться тем, как справиться с наплывом желающих зафиксировать фотоаппаратом или кинокамерой своё славное пребывание в известных музеях. Из зала в зал мимо табличек, запрещающих фотосъёмку, идёт масса людей, фотографирующих всё подряд: все картины, все статуи и себя на их фоне — «здесь был Вася, Джон, Николас, Марек, Людвиг, Таро!». Будто нет художественных альбомов, нет Интернета. Хотя, безусловно, ни в одном альбоме нет фотографии «Васи» около полотен импрессионистов и итальянских художников и рядом с Никой Самофракийской, Венерой Милосской или со статуей Микеланджело «Восставший раб». Маленький штрих к посещению Лувра — нашему, российскому, туристу следует учесть, что планы Лувра, которые при входе в музей лежат в избытке на 8-ми языках, на русском благополучно отсутствуют. Напрочь.

Ни Версаль, ни окружающие его сады и парк меня, знакомого с парками Петергофа, Пушкина и Павловска, не потрясли. Было, конечно, любопытно взглянуть на то, с чего начиналось во Франции, что позже было учтено и превзойдено архитекторами и парковыми дизайнерами XVIII и XIX веков в России. Но, к сожалению, больше потрясло, хотите, назовите это равнодушием, хотите, неумением обслуживать посетителей. Как иначе взглянуть на отсутствие элементарной информации о том, где находится стоянка открытых автопоездов, бегающих меж водоёмами, целой системой каналов — «маленькой Венецией», зелёными насаждениями, множеством фонтанов и смотровых площадок, аллей и променадов, расположившихся на площади в 101 гектар.

В королевском Версале я получил плохо работающий аудиогид (немой на один наушник), но, когда пришёл сдавать его, не услышал никаких извинений, а сам аппарат был равнодушно отправлен в общую кучу, чтобы потом попасть к следующему посетителю. Идёт поток туристов, ну, и пусть идёт. При входе в Версаль Галя предварила взятие аудиогида словами: «Тут так замечательно рассказывают обо всём, что ты увидишь!» На выходе я припомнил ей сказанное и заметил, что ничего замечательного не нашёл в прозвучавшей информации.

— Ты знаешь, действительно, всё стало много короче и скучнее, — согласилась жена. — Почему, не понимаю. Раньше ведь и в самом деле было что послушать.
Смею предположить, что сокращёние и упрощение экскурсионной программы — это тоже, скорее всего, результат неумения справиться с наплывом посетителей, чтобы особо не задерживались и быстрее проходили дальше.

Так что механизм музейно-туристического сервиса в Париже сегодня по многим параметрам уже или ещё далёк от идеального состояния и во многом проворачивается по инерции прошлых лет. Другое дело, что и у нас посещение музеев часто приносит не меньше огорчений. Так как мне приходится на протяжении многих лет заниматься организацией культурных программ для приезжающих по обмену школьников, могу сказать, что в московских музеях мне приходится не слаще.

В большинстве своём наши экскурсоводы, к примеру, не строят свой рассказ с учётом возраста посетителей, уровня их подготовленности, национальности. Заучив определённый текст, они предлагают его и 7-классникам, и 11-классникам, и школьникам-москвичам, и учащимся-французам, для которых многие реалии трудны в понимании. Практически ни один музей, предлагающий экскурсии на французском языке, не может похвастать хотя бы приличным уровнем этого языка. Впрочем, это грустные моменты, а есть и просто стыдные. Остановлюсь на самых явных. Ни в одном французском музее вы не встретите разных цен для своих граждан и чужих. У нас, наоборот, это правило. Наши музеи считают возможным назначать для иностранных туристов повышенную стоимость билетов. Насколько унизительно это выглядит для страны, ни один директор музея думать не желает.

Зато, получив заявку на обслуживание французских школьников, приехавших по безвалютному обмену (т.е. когда за всё платят российские семьи участвующих в обмене московских учащихся), музеи либо берут за экскурсию как с иностранцев, или как со взрослых россиян. Я однажды не выдержал и спросил: какой логикой Третьяковка руководствуется? В ответ услышал:

— Деньги ездить по заграницам находите? Вот и платите больше!
Нет, я понимаю, сей ответ в духе нашего менталитета. Но перед иностранцами стыдно. Другим стыдно — но не музейщикам.

А во Франции, пока стоишь в очереди в любой музей, каждые 5 минут слышишь объявление, что молодежь до 21 года, будь то француз или житель Евросоюза, имеет право пройти бесплатно. Но будем честны, в Третьяковской галерее теперь тоже есть дни для бесплатного посещения. 2 воскресенья в месяц — для студентов, в том числе иностранных граждан, обучающихся в российских вузах. 1 воскресенье — для лиц, не достигших 18 лет. Каждое воскресенье месяца — для воспитанников суворовских и нахимовских училищ. Можно сказать: «Лёд тронулся, господа присяжные заседатели». Когда-нибудь и у нас будет как в Европе. Пора уже Третьяковке повесить на фронтоне здания алый транспарант: «Догоним и перегоним!».

Правда, надо сказать, объявления о бесплатном посещении музеев в Париже чередуются с другими, не столь радующими, каких у нас пока не делают по громкой связи. Во всеуслышание в разных местах французской столицы раздаются предупреждения об орудующих ворах. «Будьте осторожны!» — постоянно звучит в музеях, в метро, на улицах… «самого прекрасного города на свете».

Сюда же я бы отнёс и строки, которые можно прочитать в Национальном музее современного искусства. Вообще-то на месте французов стоило бы подумать о соответствии названия содержанию самого музея. Экспонаты, в нём размещённые, уже трудно счесть современными, а что будет завтра. Прошу прощение за вмешательство со своим уставом в чужой монастырь, но куда уместнее мне представляется название «Национальный музей искусства ХХ века». Но я совсем о другом. В одном из залов, где висят работы Амедео Модильяни и нескольких некогда наших соотечественников Василия Кандинского, Марка Шагала, Казимира Малевича, помещена информация, из которой посетители узнают, что на стенах этих залов висят картины, передающие жизненную силу и страсть экспрессионизма, возникшего в «Монпарнасском кружке» еврейских художников, преимущественно выходцев из России.

Небольшая страничка текста. И всё вроде бы в нём верно. Но встают недоумённые вопросы. Почему Рембрандт во всём мире считается голландским художником, Исаак Левитан — русским художником, а Модильяни, Кандинский, Шагал и Малевич Национальным музеем современного искусства определяются как еврейские художники? И почему, ст;ит в России в адрес этих или других художников прозвучать словосочетанию «еврейские художники», тут же начинается шум протестующих против антисемитского определения? Или «что дозволено Юпитеру, не дозволено быку»?

Так ведь Париж уже, напомню, не столица мира, не пуп Земли, не центр Вселенной. Да, красиво сказано о нём: «город мечты», но не будем забывать, что Париж — это ещё и город Парижской коммуны и баррикадных боёв, а значит, город национальной трагедии, город, подававший человечеству не только добрые примеры, город, не только бравший другие города, но и сдававший свои собственные. В прогулках по Парижу у меня порой складывалось впечатление, что как россияне не хотят знать своей истории и учиться на своих ошибках, так и французы не желают помнить своей истории и вести себя адекватно ей.

…После красочного салюта и торжественного парада хотелось и впрямь воспринимать Париж как «город — праздник», но…

— Странно и удивительно,— говорит как-то Галя,— в этот раз в Париже в парках меньше обычного цветов.

— Что ты хочешь,— предполагаю я,— как-никак кризис.
— Может быть, показалось,— недоумённо пожимает она плечами и вечером делится своим наблюдением с Мишель.

Та как об общеизвестном факте — только мы почему-то в неведенье:
— Цветов на самом деле высажено мало. Но вы взгляните лучше на парижские цены срезанных цветов. Русские оптовики на мировом рынке всё скупили. Покупают за любые деньги. Из-за этого у нас невозможно высокие цены.

Откуда у неё такая информация? Или это её очередная шутка? И вообще, чего ни коснись, как всегда, во всём виноваты русские. Иначе европеец и думать не может.

…Видимо, мы с Галей очень «везучие» люди, поэтому именно с нами в Сен-Клу случилось такое, чем были крайне удивлены даже французы. За 12 ночей, проведённых в доме Мишель и Били, к нам 4 раза пытались проникнуть квартирные воры. Дом стоял на внутренней и внешней охранной сигнализации, поэтому взвывал звуковой сигнал, срабатывало оповещение полиции, я вскакивал и зажигал свет, давая знать желающим поживиться, что в доме есть люди. Утром Галя звонила вернувшимся в Плодран Мишель и Били и докладывала об очередном происшествии. Что при этом они думали, затрудняюсь сказать, но однажды Мишель высказала предположение:

— Не иначе, как в районе прознали, что у нас в доме остановились пожить русские. Но что это не Абрамович, им неизвестно. Лезут грабить богатых русских.

Представьте себе, после нашего отъезда ни одной попытки проникнуть в дом больше не случилось. Вот и получается, что в каждой шутке Мишель есть доля шутки.

…Иногда вечерами присаживался к телевизору. Французское ТV в те дни ничуть не меньше национального праздника, а то и больше, преподносило телезрителям юбилей полёта американских астронавтов к Луне. Разные каналы с разных сторон обстоятельно и с пафосом обсасывали тему. Казалось бы, не забывали вспомнить и про Советский Союз, но… Такое впечатление, что тема затрагивалась для подтверждения одного, и вроде бы объективного, обстоятельства: в соревновании сверхдержав выиграли США. 5-й канал (Аrte) показывал 2-серийный фильм ВВС, всё о той же космической гонке СССР и США, и в титрах мелькнула строка о приземлении Гагарина «под Саратовом в Сибири». Вот это шутка так шутка! Куда Мишель до неё. ВВС вроде бы не Голливуд, а надо же!

Конечно, случайность, но какая-то… закономерная. Оговорка по Фрейду. Раз Россия, значит обязательно Сибирь, медведи и никакой тебе демократии. Западный человек помнит и говорит то, что ему хочется помнить и говорить, а что не хочется — то забывает и не говорит, даже старается об этом не думать. Потому что если не говорить, но думать, то возникают отрицательные эмоции, возникает разлад с самим собой. А западный человек, на уровне подсознания, этого разлада не желает испытывать. Он хочет совсем другого, чтобы жизнь его была лучше. Оттого и, оглядываясь назад, в дни минувшие, непременно «наводит порядок» в своей памяти, находит там исключительно милые сердцу детали. Это вам не русский человек, вечно с пристрастием ковыряющий свою историю, которая, как известно, у нас самая непредсказуемая.

Французы — люди самые что ни на есть западные. Именно поэтому им, мне показалось, свойственно самообольщаться. Даже перед собой они как бы приосаниваются, прихорашиваются. Завышенная самооценка для них так же обычна, как для русских — заниженная. Это уже не критика, а констатация. Такая же, как очевидная разница в общественном поведении: москвичи свою столицу, доставшуюся врагу, считается, предали огню, а парижане предпочли город сдать, чтобы сохранить. Почему?

Европейцы-французы всегда стремились обустраивать свою территорию и выстраивать свои отношения с соседями таким образом, чтобы возведённые стены родного дома не оказались вдруг порушенными. Они через века пронесли стремление строить, пристраивать и сохранять. Тогда как мы, прежде чем попытаться что-нибудь возвести, желаем сначала непременно всё до основания разрушить.

Когда Москва ломала старый Арбат, Париж принял закон, запрещавший снос зданий, взял под охрану государства весь центр как исторический памятник. Это не помешало экстравагантным французам соорудить новую Оперу на площади Бастилии, или причудливый Центр Помпиду с Музеем современного искусства и прозрачные пирамиды во дворе Лувра. Но современная экзотика — на контрасте — лишь подчеркнула вечные черты старого Парижа.

И всё же к концу поездки, скажу честно, мне надоело, глядя на французов, говорить самому себе: «Какие-то они не такие, как мы». Как надоело думать, что и они, приезжая в Россию или встречая у себя россиян-туристов, ведущих себя неподобающим образом, тоже говорят про нас: «Какие-то они не такие, как мы».