Оловянный театр

Увидел скамеечку, обрызганную дождем.
Холодные, по краям прихваченные  морозцем  капли отер рекламной газетой, валявшейся в почтовом ящике, в него заглянул на выходе и механически сунул в карман. Уселся на брусья скамейки, покрытые газетой, поелозил:
– Ну вот, наконец то ты соизволил погулять. Сидишь перед компом как бирюк, света белого не видишь. А теперь в вечернем свете сидишь на скамеечке. Гуляешь! Смотришь в другой компьютер: в природу, в бытие, хотя выключить эту природу невозможно. Она будет включенной до смерти. Твоей смерти.
Позавчера купил зачем-то дешевую ветчину.
Плохую, дрянную ветчину. Но дешевую. Из тех, что ешь и думаешь: "Вот зачем ты ее ешь? Это же говно!"
В сердцах, с обсценными выкриками выбрасываешь в помойное ведро вместе с пережеванной во рту массой, ополаскиваешь рот водой прямо из чайника, клянешь себя за глупость и жадность, но быстро успокаиваешься, усмотрев интересный сюжет в ютубе.
Перед прогулкой вытащил нетронутые, в пленке еще остатки ветчины из помойного ведра, сунул в карман куртки - скормить птицам. Им все равно. Они в качестве не разбираются. Лишь бы пережить зиму.
Тоже доброе дело.
А я добрый человек. Ага.
Почему большинство добрых дел нами совершаются с мыслью: "Да хрен с ним, все равно выбрасывать"?
А?
А вот свое, любимое  отдать - слабо?
То, что ты сам с удовольствием жрешь?
Слабо? Конечно, слабо. Твой желудок к тебе ближе всех. Твои вкусовые бугорки - главное в твоей жизни.
Вечер еще не поздний, но предрождественский вечер и не бывает поздним, он всегда поздний. Хмурый, с мокрыми скамейками, с мокрым настроением, с мокрой душой.
С мокрыми философическими вопросами: "Что есть жизнь? Жизнь есть миф, мечта. Чревовещание." Но это не я придумал, это уже давно написал Чехов. Великий Чехов.
И вот!
Вчера таки сходил на Чехова.
НА театр, - как говаривали раньше петербургские театральные старухи с белыми пластмассовыми камеями у горла.
Пятнадцать лет не был в театре.
Пятнадцать, минимум.
Дал себе зарок: более никогда не пойду в это гребаное заведение!
Никогда и ни за что. Лучше убейте! Ненавижу...
Но...
Цуко-Чехов.
И его "Вишневый сад". Совершенный. Убийственно-совершенный.
Подлец.
Написал свою чудовищно талантливую пьесу, а мне теперь страдай параллельными ассоциациями.
Дело в том (открою тайну, если кто-то не в курсе), что Чехов гений. И написал гениальную пьесу.
Незадолго перед смертью.
За год.
И теперь не могу даже думать о вишневых садах.
Они навевают тоску, ненависть и блаженный восторг. Уже независимо от Чехова, пьеса существует в сознании как свой мир, как отдельная планета.
Вижу вишневые деревья, а появляется среди них Раневская Любовь Андреевна. Живая. И Лопахин. И Гаев. Аня. Варя. Епиходов. Фирс. Петя Трофимов.
Сегодня проснулся рано, полчаса ворочался с совершенно ясным рассудком, мучил себя вопросом:
"Вот зачем ты вчера поперся в этот ипучий театр?! Зачем насилуешь себя? Ты же сам себе поклялся - не ходить в театры! Мудак! Мудак - твоя фамилия!"
Но... устоять невозможно: планета "Вишневый сад".
Любимая пьеса. Вообще любимая. Ну... скажем, так: одна из.
Лучше б не ходил.
Чтобы еще более укрепиться в мысли: "Весь мир бардак, все люди блюди"?
И неучи? И бездари?
Почти все... За исключением Чехова. И Микеланжело. И Моцарта. И еще некоторых немногих, великих.
Но теперь уже точно не пойду в театр. В любой театр.
Впрочем, возможно, ангел внутри сказал мне: "Сходи... посмотри... и укрепись в мысли - никогда не ходить в театр".
То есть укрепление через преодоление.
Через отвращение, через "хлебни говна".
"Оставь в себе прекрасное, оставь внутри себя. И не растрачивай."
Через православное: "не согрешишь, не покаешься"
Только... Это что-то вроде духовной дрочки получается, если только сам с собой.
А я существо социальное. Социальное аль нет?!
Отвечай ангел, который внутри!
Молчит ангел. Он дурацкие темы не поддерживает. Он - культурическая субстанция.
В отличие от меня.

Сложенные сбоку скамейки пластинки ветчины зашевелились - уловил краем глаза.
Кто-то уже жрёт мою ветчину.
Медленно, чтобы не спугнуть, повернул голову: крыса.
Или крыс. Я не разбираюсь в гендерных оттенках грызунов.
Крысиная сучка (ну, мне так приятней думать!) жует ветчину и косит на меня черным, блестящим  в свете фонаря глазом. Будто человек, сидящий рядом, ее кормилец. Будто так и надо.
 Дык! Я ж для нее и принес это. Для крысы, в том числе. Птицы спят ночью, это я допер только тогда, когда увидел крысу. Не все, птицы, конечно. Совы не спят, они охотятся на крыс, жрущих дармовую ветчину, кажется, одна из сов пролетела над головой, это я заметил по тени, мелькнувшей в свете фонаря по земле... и по крысе.
Животное мгновенно забилось под скамейку, в страхе забралось по моей штанине и юркнуло под полу куртки. Нашла укрытие.
Тварь.
Я тоже испугался.
Какое-то  страшное, маленькое, непонятное существо, возможно с блохами, забралось ко мне под одежду!
А если укусит? А если у нее какая-то болезнь?!
Сижу, боюсь шевельнуться.
Но... постепенно страх отпустил. Ушел. Подумалось:
"Да чо ты приссыкиваешь? Она сама боится летающую ведьму-сову. Ей самой не хочется оказаться в ее клюве. А ты как поступил бы в такой ситуации? Точно так же - забрался к тому, кто сильнее, кто может защитить. К тому, кто принес жратвы, а "значит он добрый!"
Я - добрый.
Почувствовал себя великим защитником животных. Всех животных.
–  Не бойся, я тебя в обиду не дам! Крысы - тоже люди. Почти.
– Залезай в карман!
Изумительно!
Но эта сволочь, это маленькое безмозглое существо, кажется, поняло - что я сказал и полезло в карман!
Вот и не верь после этого астрологам.
Нет... я не могу ее оттуда вытурить. Просто не могу и не хочу. Пусть сидит, если ей там удобно.
Сучка.
Руку совать, конечно, к ней не буду, а ключи в другом кармане, слава аллаху.
Пришел домой, положил куртку на пол:
– Вылезай!
Это весьма и весьма странно, но животное реагирует на мой голос.
Наверное, я кажусь крысе тем, кому можно доверять, кто внушает уважение.
Странно и то, что с людьми бывает и наоборот.
– Так... я тебя закрою в другой комнате, а завтра поговорим.
Вытащил из холодильника маленький кусочек чего-то любимого мясного:
–  На! А будешь ночью шуршать - я тебя придушу!
Кажется, не поверила. Села как кошка на задние лапы, обогнула хвостом тело, открыла пасть.
– Ты пить хочешь что ли?
Вымыл маленькую пласмассовую баночку из-под мягкого сыра, налил воды из чайника.
Лег спать.
Все равно не спится.
Крыса ведет себя культурно: не бегает, не скребет, почти не издает звуков. Но я то впервые в жизни общаюсь с крысой! Мне то - немного странно, это немного стресс!
А этой стерве хоть бы хны, будто так и надо.
Ну, не спится!
Включил свет и компьютер, открыл дверь, приглашая ночную гостью.
Нет, она точно была в прошлой жизни кошкой.
А скорее, даже собакой: смотрит в глаза. Своими блестящими бусинами.
– Как тебя звать то? Давай ты будешь Любовью Андреевной... Нет. Это длинно: просто Раневская! Ты теперь Раневская.
Ей понравилось новое имя, даже немного пододвинулась ближе.

– Вот скажи, Любовь Андреевна: на кой хрен эти идиоты так испохабили твою пьесу? А? Ты когда-нибудь видела, чтобы Петя Трофимов ходил по сцене как механическое существо, рОтом произносящее текст? Если бы ты знала как мне было плохо, физиологически плохо, глядя, как по сцене ходит высокий, красивый молодой человек и с глупым лицом, ровным голосом, как робот, без малейшей интонации произносит текст Пети.
Блять! Кто-нибудь! Скажите режиссерке-постановщице, что Петя - главная роль в этой пьесе!
Главная. Это персонаж, которого описал Достоевский в "Бесах", просто у Чехова он мягче. Чеховского Петю Трофимова выгнали из университета: никого не напоминает? Из великих революционеров, исключенных из Казанского университета?! В пьесе это самый циничный, самый гадкий герой.
Из Петь Трофимовых получались потом эсеры, устроившие революцию в начале прошлого века, Пети Трофимовы работали в ЧК, в ГПУ, именно Пети расстреливали людей сотнями тысяч, а потом и их всех, Петь Трофимовых - расстрелял Сталин в тридцать седьмом.
А тут... Петя - вообще никакой. Пустое место. Он даже не из самодеятельности, он ниоткуда, никогда не видел театра и не знает - что это такое.
Он вообще - НИ-ЧЕ-ГО! Машина, в которую слили с флэшки текст, воспроизводимый роботом из интернета.
Господи, какая она бездарная...
Крыса внимательно слушает мой монолог, но на этих словах отвернулась.
– Нет! Отнюдь! Ты ошибаешься, Раневская, у меня ни капли мужского шовинизма. Ты должна помнить, была такая восхитительная режиссерка в Питере, работала в самодеятельном театре. Долгое время. А муж у нее тоже режиссер-постановщик.
Я тогда еще не учился в институте, кто-то мне посоветовал сходить в ДК Володарского на спектакль "Красная Шапочка". Не знаешь где ДК Володарского?!
Ну как же, как же! Если смотришь на законодательное собрание Петербурга, что сейчас в Мариинском дворце, на Исаакиевской площади, то ДК Володарского слева. Был. Сейчас не знаю - что там.
Да...так вот...Такого театрального восторга, который я тогда испытал...можно перечесть по пальцам одной руки, и еще останется.
И это была женщина. Постановщица.
Режиссерку звали Генриетта Яновская и она поставила эту сказку.
Мне кажется, в тот момент Гета была гениальна. Конгениальна!
Потом ей предложили возглавить московский ТЮЗ и она переехала в Москву с мужем Камой Гинкасом. В Питере их гнобили, но в Москве ее гениальность как-то не случилась.
Возможно, гениальность проявляется только когда гнобят, когда художнику херово. Когда он злой.
Так что, ты неправа: я с пиететом отношусь к женщинам-режиссерам, хотя... слишком мало среди вас режиссеров. Хороших.
Все больше какие-то дуры набитые...
Да! Именно так, как ты и подумала сейчас: курица не птица, женщина не режиссер!
Но это ложное утверждение: Яновская все же есть.
Тем не менее, абсолютно убежден, что женщины в массе своей актерски гораздо одаренней, чем мужчины: то, что способна сыграть женщина ьужчина не сыграет НИ-КО-ГДА!

Ну вот зачем в спектакле постоянно, фоном звучит музыка?! Сделай перерывчик, дай актерам поиграть!
Иногда звук дурацкого тревожного крещендо так громко нарастает, что актрисы стараются перекричать музыку в исповедальных сценах.
Господи, она же tabula rasa эта постановщица: не видит и не слышит элементарного...
Зал - пятьдесят мест, Раневская. Пятьдесят! Там шепотом разговаривать можно, но режиссер врубает свою музыку и ничего не слышно.
Так что... профессионализмом в этом театре не пахнет совсем. Напрочь.
Хотя во всяческих анонсах в сети торжественно и гордо объявляется: "единственный профессиональный русскоязычный театр в Берлине"
Единственный. Ох... лучше бы никакого.

Но вот что меня наповал сразило в спектакле - так одно убийственное качество: ВСЕ мужские роли одинаковы как под копирку!
Замени любого актера и скажи ему:
– Вчера ты был Яшей, а сегодня играешь Лопахина - и НИЧЕГО не изменится.  Кстати, ленивый и вороватый слуга Яша по напору и по задаче, судя по всему, и играет Лопахина. Но режиссерка этого не видит.
Замени Фирса на Гаева и ничего не произойдет...
Я кричу матерно во внутреннем монологе:
– Ох вашу мать! Фирсу восемьдесят семь лет! Около девяноста. Но постановщица заставляет его выделывать балетные па в танцах наравне с остальными. Да так ловко Фирс вытанцовывает...
Але, ребята, вы пьесу читали?! Он старик! Там у Чехова текст: его женили уже тогда, когда вот только что родился папа (папа, пелять!) Любочки Раневской, но Фирс ведет себя как молодецкий мужичок, даже флиртует с горничной Дуняшей.

Раневская ты не отворачивайся! И не делай вид, что тебя это не касается, тебя как раз это касается впрямую, сучка! Ты героиня пьесы!
Да... о чем это я бишь... Неважно.

Вероятней всего, все роли делались "с показа" режиссера, поэтому они такие одинаковые.
Вообще говоря, сложилось впечатление, что мужские роли в этом спектакле отливали как оловянных солдатиков: вливают в форму олово, остужают, ставят в ряд и начинают раскрашивать одинаково.
Только в этом оловянном театре все оловянные солдатики в цилиндрах. Даже Фирс.
Режиссерка!
Ты вообще хотя бы представляешь КАК носят цилиндры?!
С прямой спиной!
Может ли быть прямая спина у Фирса в девяносто лет?
Ладно... это глупые вопросы. С моей стороны глупые.
Всё, ох... ох... нет!
Крысава Раневская, не буду при тебе ругаться матом...

Но черт возьми, когда смотрел на пляшущего Фирса, в сознании  промельнула сценическая фантазия: как бы я сделал эту сцену.
Представьте.
Молодые пляшут. А сбоку, на авансцене, всё то же самое пытается повторить Фирс.
Молодежь останавливается, и хлопает в ладоши, поощряя старика к танцу.
Фирс на негнущихся подагрических ногах танцует и пытается совершать все их движения.
Не в такт. Не в музыку.
Нелепо притопывает и прихлопывает.
Молодежь хохочет. Моментально выскакивает в сознание подобная сцена из старой доброй "Золушки".
Но старик счастлив! У него на глазах слезы:  с ним никто давно уже не общается, его все считают за досадное недоразумение, за ходячий еще труп.
А он не труп!
Он еще choris homo - человек танцующий! Он еще живой.
А им всем смешно: ходячий мертвец пляшет.
Но нет.
Постановщица предпочитает двадцатилетнего Фирса.
Ну, тридцатилетнего. Ну... сорокалетнего. Может, тут что-то из либидо проистекает?
Ох, ох, ох... Дальше продолжать размышления не буду.

Лопахин...
Ономастически фамилия Лопахин у Чехова происходит, вероятно, от слова "лопата". У него и борода лопатой, и руки - лопаты.
Широкие такие лопаты, он ими с удовольствием и успехом гребёт деньгу. Савва Мамонтов на взлете.
Но нет, в этой постановке самого профессионального русскоязычного театра Берлина - всё не так.
Лопахин тут - втихомолку мастурбирующий на Раневскую, плачущий подросток. По крайней мере, сцена ближе к финалу построена именно так. Мимоходом подумалось, что режиссерка себя и сублимирует в качестве Раневской через механическую актрису в своем механическом театре.
Хотя у автора постоянно, на почти подсознательном уровне педалируется тема: Лопахин всех местных баб оттопырил.
А Варя, приемная дочь Раневской, всё ждет - когда же Ермолай Алексеевич сделает ей предложение.
А он не хочет.
Он старую, потасканную, бывшую благородную барыню Любовь Андреевну всегда любил на расстоянии, пока та в Париже проматывала на любовников свое состояние. А теперь за остатками приехала.
Ох, говорю я себе... Ох... Ты, Раневская, крыса, конечно, интеллигентная!
А я нет.
Потому матерные слова заменяю междометием "ох".
Некоторые литературоведы говорят о крайней мизантропии Чехова, всю жизнь презиравшего дворян и дворянство. Его презрение - во всем. Возьми любой рассказ, любую пьесу - как минимум легкая ирония.
Это утверждение прямо вытекает из его жизни: царь Николай Второй пожаловал Антону Палычу дворянский титул...
А этот внук бывшего крепостного смерда отказался!
Он счел это неуместной шуткой монарха! И нигде, никогда не упоминал о своем дворянстве, как не упоминают о постыдной болезни.
Но ничего этого в ткани спектакля нет, конечно.
Там - высокоблагородные отношения. Дворянские. Дворянские в том смысле, в каком их понимает постановщица.
И даже Лопахин одевается как дворянин, не говоря о Яше.

А вот актриса, играющая Аню, дочь Раневской, все же хороша! Пожалуй, единственное светлое актерское пятно: она ИГРАЕТ Чехова. Глазами. Пластикой.
Миленько и с достоинством. Возможно, у нее есть актерское будущее.
Иногда, правда, выбивается из рисунка роли, но это в тех местах, где постановщица требует от актеров "танцев".
Там, где постановщица чувствует себя "владычицей морскою"(чуть не сказал "мужскою").
Типо: "Щас я вам такого Мейерхольда тут устрою!"

Посмотрел потом их сайт.
Божечкатыжмойжеж!
Примерно семьдесят процентов всей актерской труппы - женщины.
Остальные мужчины.
Прошу душевно простить за банальность, но соотношение театральных исполнителей, как правило, наоборот - две трети актеров-мужчин.
И вовсе не по причине ужасной гендерной дискриминации театрального процесса, а токмо потому, что мужских ролей в мировой драматургии написано тупо больше. И труппу до сих пор формируют по этому принципу.
Но эт я чо та размахнулся нащёт "единственного профессионального русскоязычного театра Берлина"...

А вот что понравилось "без дураков" - это финал.
Подумал даже:
"Ну вот! Наконец-то начался спектакль!"
 И через пару минут с наслаждением выскочил на свежий воздух.

Но собеседница уже не слушала: свернулась клубочком на моем старом шерстяном свитере и спала.
И то правда: зачем ей эти скучные, желчные рассуждения старого дурака?
Пусть себе злобствует.
Спи Любовь Андреевна, спи.
Автор твоей пьесы давно умер.