Левтолстой - балетоман

Что ни говори, а не так уж весело живётся на свете людям, как они пытаются показать. Потому наверное и имеют столь многие обыкновенье  утолять печаль свою  громкими песнями, шоколадными  конфектами,  этанолом, блудодеянием и ешё всяким паскудством. Во утоление скорбей своих великих, о да. А уж самые скорбные – те берутся составлять мнение об искусствах. И ко всеобщему несчастию,  они этим мнением делятся с окружающими.  Левтолстой тоже делился, и довольно щедро, увы.
Конечно, не обо всяком искусстве в этой семье принято было рассуждать вслух. Супруга писателя Софья строго  за этим следила.  Об этом, дескать, – ни-ни, и об этом молчок,  тут  же дети! Вот о музыке некоторой – пожалуйста.  Про Бетховена, к примеру, можно.
Только вот Левтолстою не так уж часто хотелось про  Бетховена.  Не то чтоб он имел что-то против вот этих всех тирим-пим-пим  или ту-ду-ду-ду, однако за много лет ему оно подобрыдло. Он бы лучше громко спел или другое чего, если б не дети.
 А вот о чём хотелось – так это о балете, да-с. Да-с!  Но при Софье об этом было никак нельзя,   обижалась. Так Левтолстой рассуждал  на эту тему потихонечку, про себя.  Сострадательно воображал  бедняжечек балерин – со всеми их демонстративными анатомическими подробностями. Как они там скачут в своих сиротских растопыренных платьицах, в болезненных твёрдых тапках. А их за это начальство облагает специальными балеринскими матюгами. «Падедё! – орёт – Падедё, зараза! Фуэте!»
Иногда, в самых потаённых мечтах своих, Левтолстой мысленно выбегал поплясать вместе с балеринами. Такой весь блистательный, полувоздушный, в новых портках и батистовой косоворотке.  Пусть, мол, балерины отдохнут и хоть халаты наденут, сегодня он заместо них! Скок-поскок, батман, плие  - и порхает весь, и парит, и лихо крутится в  развесёлой такой фуэте.